Резник Майк. Аванпост

   — Подожди! — вскричал Байглоу.
   Ураган обернулся.
   — Хорошо. — Байглоу вздохнул. — Носи что хочешь.
   — Благодарю, — ответил Смит. — Как скажете, так и будет.
   — Я хочу, чтобы ты завтра утром отправился на фронт.
   — И начал крушить инопланетян. Я знаю.
   — Нет, я хочу, чтобы ты выяснил, почему мои люди дезертируют и переходят на сторону врага.
   Ураган пожал плечами.
   — Вы — босс. Но, будь моя воля, я бы сначала убил всех плохишей.
   — Делай, что тебе говорят, — рявкнул генерал.
   Ураган кивнул и шагнул к двери.
   — Один момент, рядовой.
   — Что теперь?
   — Ты должен отдать честь.
   — Я этого не делаю, — ответил Ураган. — Глупый обычай. — И вышел из кабинета.
   — Наверное, я не все продумал, приглашая его, — сказал мне Байглоу. — Не думаю, что мне понравился этот человек.
   — Он — один из лучших бойцов, сэр, — ответил я.
   — Он умеет только грабить и убивать.
   — Это армия, сэр. Здесь ему самое место.
   Два дня мы его не видели. Большинство из нас склонялись к мысли, что армейская жизнь ему не понравилась и он покинул планету, но некоторые полагали, что он присоединился к перешедшим на сторону пелопоннесов. Но на рассвете третьего дня он появился в штабе.
   — Я выяснил, почему дезертируют ваши люди, — объявил он. — Помимо очевидной, есть и другая причина.
   — Очевидной? — повторил Байглоу.
   — Они вас не любят, — пояснил Ураган. — И я их не виню. Но вторая причина более экзотичная. — Он выдержал паузу. — Вы когда-нибудь видели Пелопоннеса?
   — Я видел их голографии. Большие, отвратительные насекомоподобные.
   — Да и нет.
   — Что ты хочешь этим сказать? — пожелал знать Байглоу.
   — Они трансформеры.
   — Пусть так, но как им удается запугать моих людей до такой степени, что они дезертируют? — спросил генерал. — В каких страшилищ они превращаются?
   — Они превращаются совсем не в страшилищ.
   — Тогда в кого?
   — В ядреных обнаженных женщин. Ядреных, страстных, обнаженных женщин. Везде, кроме позиций шестого батальона, который укомплектован исключительно женщинами. Там они принимают облик богатых, элегантно одетых джентльменов, которые пьют мартини с водкой и обожают танцевать румбу.
   — Но наши мужчины и женщины… э… распознав их, конечно же, понимали, что враг дурит им головы, и воздавали должное этим омерзительным насекомоподобным инопланетянам.
   — Для того, чтобы выяснить, с кем нам приходится воевать, мне пришлось войти в контакт с одной из пелопонесов.
   Генерал не смог подавить дрожь отвращения, пробежавшую по его телу.
   — И?
   Ураган ответил после паузы:
   — Должен признать, что как женщина она не то чтобы очень. — Тут он улыбнулся. — Но для двенадцатиногого, четырехглазого насекомого она — фантастика.
   — Ты так же мерзок, как и она! — взревел генерал.
   — Выбирайте слова, когда говорите о моей невесте. — В голосе Урагана слышались угрожающие нотки.
   — Убирайся! — приказал Байглоу. — Не хочу я больше этого слышать!
   — Напоследок хочу вас предупредить. Людей-солдат на их стороне уже больше, чем на нашей. Если вы в самое ближайшее время не покинете Пелопонн V, я думаю, они могут перейти в наступление.
   — Это мерзко и отвратительно!
   — Вы так думаете? Подождите, пока они вспорют вам живот и отложат там несколько тысяч яиц. Вот что действительно мерзко и отвратительно.
   — Да как вы можете уйти с таким существом? — пожелал знать Байглоу.
   — Красота — это лишь внешняя оболочка, — ответил Ураган Смит, уже выходя за дверь. — А вот уродство, оно может занимать все нутро, даже душу.
   Я никак не мог забыть слова Урагана, и когда до меня дошла весть о том, что Ланс Стерлинг вербует добровольцев, я занял корабль и полетел к нему. Больше на Пелопонн я не вернулся.
   * * *
   — Я прибыл туда после отбытия Урагана Смита, — продолжил Макс.
   — А я появился там после Макса, — добавил Могильщик. — Так что пусть он рассказывает вторым.
   — Логично. — Макс приложился к бутылке. — Ситуация к моменту моего прибытия только ухудшилась.
   — Генерал Байглоу все еще командовал экспедиционным корпусом? — спросил Катастрофа Бейкер.
   — Конечно. Это была его последняя кампания, так что он не мог покинуть планету, не уничтожив всех пелопоннесов… разумеется, тех, кого смог бы отличить от обнаженных дам.
   — Должно быть, очень интересная работа, отделять одних от других, — вставил Бейкер.
   — Я и Бог с ней, конечно же, справились бы, — уверенно заявил преподобный Билли Карма.
   — Я могу предложить несколько тестов, которые выявили бы отличия, — добавил Маленький Майк Пикассо.
   — С эстетикой в отличие от вас у генерала было плохо, — ответил Макс. — Он отослал женщин домой, дождался, пока последняя из них покинула планету, а потом приказал стрелять по всему, что даже отдаленно напоминало женщину.
   — Эффективно, — признал Маленький Майк. — Надо отдать ему должное.
   — Расточительно, — высказал свое мнение Бейкер.
   — Так как же закончилась война? — спросил Бард, не отрываясь от блокнота.
   — Не так, как ты мог бы ожидать, — ответил ему Макс Три Ствола.
   — Расскажешь ты нам или нет? — настаивал Бард.
   — А ты попробуй помешать ему, — усмехнулся Бейкер.

РЯДОВОЙ, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ СВОЕГО ГЕНЕРАЛА

   К тому времени, когда я завербовался на эту войну (начал Макс), моральный дух упал ниже некуда. Пелопоннесов не убавилось, но всех женщин отослали домой, так что у большинства солдат, еще не перешедших на сторону противника, нервы были на пределе.
   Генерал Байглоу начал терять надежду на победу и в отчаянии дал знать, что ищет наемников.
   * * *
   — Он действительно был в отчаянии, если согласился нанять тебя! — загоготал Сидящий Конь.
   — Ты думаешь, мне не приходилось убивать инопланетян? — с угрозой спросил Макс.
   — О, мы понимаем, убить инопланетянина для тебя — пустяк, — ответил Неистовый Бык. — Просто нам представляется, что ты и воинская дисциплина несовместимы.
   * * *
   Тогда я вас удивлю (продолжил Макс). Я оставался трезвым, не приводил инопланетных леди-трансформеров в казарму, какими бы аппетитными они ни казались, помнил о том, что надо отдавать честь, даже изредка застилал койку. Офицеров я ненавидел, поэтому настоял на том, чтобы в армию меня взяли рядовым, пусть и платили мне больше всех, за исключением генерала.
   Надо сказать, генерал Байглоу мог бы использовать сорок или пятьдесят наемников моего калибра или пару дюжин таких, как Ураган Смит. Но пошли разговоры о том, что, во-первых, дела у генерала идут неважно, а во-вторых, он выслал с планеты всех женщин. Поэтому, пусть он и предлагал отличное вознаграждение, желающих заменить людей, которых он терял каждый день, не находилось.
   Наконец он решил бомбить позиции и тылы пелопоннесов, чтобы ни один из нас не мог напрямую контактировать с этими инопланетянками. Конечно же, линия фронта постоянно менялась, их войска находились в непрерывном движении, так что мы просто сбрасывали бомбы и надеялись, что они достигали цели.
   Довольно быстро они сообразили, что до рукопашной дело не дойдет, доставили на передовую дальнобойные молекулярные деформаторы и начали превращать воздушные корабли в желе. Очень скоро известие об этом достигло Нового Вегаса и там начали делать ставки на то, сколько из нас сможет после вылета вернуться на базу. Поначалу мы бомбили вражеские позиции раз в день, но потом этот кретин Байглоу, несмотря на большие потери, увеличил число вылетов до двух.
   * * *
   — Да, — кивнул О’Грейди, — я это помню. Ставишь три доллара, получаешь пять.
   — Ты ставил на нас? — спросил Макс.
   — На вас? — переспросил О’Грейди. — Ни в коем разе. Вас же то и дело сбивали. Как любой умный игрок, я ставил с тем чтобы выиграть.
   * * *
   Не могу тебя в этом винить (продолжал Макс). Черт, если б я мог поставить деньги на пелопоннесов, сделал бы это не задумываясь. Поверьте мне, мы все с содроганием думали о ежедневных утренней и вечерней встречах с этими деформаторами. Мы умоляли генерала изменить стратегию, но наземных войск у него не осталось и он отказывался как признать поражение, так и провозгласить победу и убраться с Пелопонна V к чертовой матери. Поэтому мы продолжали летать на бомбежку.
   К началу четвертой недели я остался единственным действующим пилотом. Остальных убили или ранили. Начинал он с четыреста шестью воздушными кораблями и таким же числом пилотов, теперь же у него оставались сорок два корабля и один пилот, я, остальные дезертировали или выбыли из строя, большинство насовсем, некоторые — надолго. Я опять пошел к генералу Байглоу и заявил, что пришла пора придумать что-то новенькое, потому что прежняя стратегия провалилась.
   Но от него требовали победы, при этом никто не посылал ему ни людей, ни технику, и располагал он только мною и парой взводов пехотинцев, которых не решался послать против врага, потому что с близкого расстояния враги выглядели совсем не врагами, а соблазнительными бабенками.
   Мне, конечно, все это не нравилось, но он предложил удвоить мое жалованье, вот я и согласился еще на один вылет.
   С трудом мне удалось вернуться на базу, и только я заказал себе пива в офицерском клубе, как появился Байглоу и сказал, что я должен вновь подняться в воздух.
   — Вы уж не обижайтесь, генерал Байглоу, сэр, — ответил я, — но не пойти ли вам на хрен.
   — Кроме тебя, у меня никого нет! — рявкнул он. — Я не могу проиграть мою последнюю войну.
   — Видите воздушный корабль? — Я указал в окно. — Залезайте в кабину, и вперед.
   — Я — генерал, — напомнил он. — И не могу непосредственно участвовать в боевых действиях. Для этого у меня есть ты.
   — Меня больше нет. Я подаю в отставку. Найдите какого-нибудь другого идиота.
   — Они все дезертировали.
   — Все до одного? — спросил я.
   Он кивнул.
   — Вы хотите сказать, что я сбрасывал бомбы на наших людей?
   — Они уже не наши. Они перешли на сторону врага.
   Я их понимал. Враг наверняка кормил их лучше, а судя по тому, что говорили об Урагане Смите и его даме, по ночам они не могли пожаловаться на холод и одиночество.
   Так вот, мы препирались большую часть второй половины дня. Я говорил, что больше не хочу служить мишенью для пелопоннесов и не хочу сбрасывать бомбы на своих, он твердил, что не собирается сдаваться или начинать мирные переговоры, а тот, кто трахает самку насекомого, независимо от того, как она выглядит снаружи, не может считаться своим. Наконец солнце покатилось к горизонту, мы по-прежнему не могли договориться, потому что договариваться было не о чем, но внезапно он выхватил лучевик, нацелил на меня и объяснил, что я еще могу выжить, пусть шансы невелики, если отправлюсь бомбить позиции пелопоннесов, а вот если откажусь, то шансов на спасение не будет никаких, потому что выстрел из лучевика с расстояния в шесть дюймов смертелен на все сто процентов. Оспаривать такой аргумент смысла не имело.
   — Я полечу, — кивнул я. — Но при условии, что это будет последний вылет.
   — Согласен, — ответил он. — И в подтверждение моих слов мы загрузим в твой воздушный корабль все бомбы, оставшиеся на базе.
   Еще несколько минут мы спорили насчет бонуса, полагающегося мне за этот полет, а поскольку я не доверял ему, он перевел оговоренную сумму в мой банк на Биндере X до того, как я поднялся и направился к воздушному кораблю.
   — Не будете возражать, если я сам выберу цель? — спросил я, поднимаясь по трапу.
   — Нет, конечно. Только помни, надо сбросить все бомбы и поставить весомую точку в нашей благородной борьбе.
   — Будет исполнено. — С тем я и закрыл фонарь кабины.
   Оторвав воздушный корабль от взлетной полосы, я поднялся на высоту пять тысяч футов и направился в сторону вражеских позиций.
   И вот какие мысли пришли мне в голову. Я не считал своими врагами ни пелопоннесов, ни людей, перешедших на их сторону. Возможно, познакомившись с пелопоннесами ближе, я бы изменил свое мнение о них, но я с ними не встречался. Зато хорошо знал генерала Байглоу.
   Поэтому развернул воздушный корабль, лег на обратный курс и сбросил все бомбы на базу, поставив весомую точку в нашей борьбе.
   Оценили это все, за исключением генерала Байглоу.
   * * *
   — Как-то не вяжется, — покачал головой Большой Рыжий.
   — Что не вяжется? — воскликнул Макс Три Ствола. — Каждое мое слово — чистая правда, разве что я где-то что-то чуть приукрасил.
   — Я не понимаю, каким ветром занесло туда Могильщика Гейнса, если ты закончил войну?
   — А почему не спросить его? — Макс, рассказав свою часть истории, похоже, полностью потерял интерес к Пелопоннесской войне.
   Большой Рыжий повернулся к Могильщику.
   — Ну?

СЕРЖАНТ, КОТОРЫЙ НЕНАВИДЕЛ ВСЕ

   Я прилетел туда не для того, чтобы участвовать в войне (начал Гейнс). Я тогда был охотником за головами — не солдатом.
   Большую часть года я провел в поисках Чокнутого Джесса Умлкинса. Он убил больше тридцати мужчин в Монархии, а также немало женщин, детей, собак, кошек и инопланетных домашних зверушек. Узнав, что я охочусь за ним, он удрал в Пограничье. Я лишь на день разминулся с ним на Рузвельте III, он только на полчаса опередил меня на Дальнем Лондоне.
   Оттуда отправился в звездное скопление Альбион, изменил внешность и завербовался сержантом на Пелопоннесскую войну — решил спрятаться на поле боя.
   К тому времени, когда я добрался до Пелопонна V, война закончилась. На месте базы экспедиционного корпуса зияла огромная воронка…
   * * *
   — Теперь зовите меня Макс Меткий Стрелок! — загоготал Макс. — Если я хочу куда-то попасть, то никогда не промахиваюсь.
   Я едва подавил желание попросить механического уборщика мужского туалета рассказать, всегда ли Макс попадает в цель, но меня больше интересовала история Могильщика, и я промолчал.
   * * *
   Короче (продолжал Гейнс), я не мог найти никаких признаков жизни… но, зная способности Чокнутого Джесса, понимал, что убить его несколько сложнее, чем большинство людей, поэтому решил как следует обшарить планету.
   Выяснил, что люди в основном живы и давно уже заключили мир с пелопоннесами, чего не удалось их главнокомандующему. Поначалу я подумал, что они, сами того не желая, готовят почву для новой войны, за тех пелопоннесских женщин, с которыми они жили, но потом узнал, что каждая самка-пелопоннес в год откладывает порядка десяти миллионов яиц, поэтому никто из самцов-пелопоннесов не будет возражать против того, что несколько сотен самок решили жить с прежними врагами.
   Кстати, мужчин в большинстве своем решили вернуть на планеты, населенные людьми, поскольку их подругам было гораздо проще сойти за женщин, чем им — за насекомых. После официального завершения войны Монархия согласилась отстроить планету заново и не жалела денег на пелопоннесов. Даже выделила необходимые средства на переезд мужчин с их подругами на другие планеты.
   Я проверил каждого из отъезжающих мужчин, но Джесса среди них не нашел. А выдать себя за другого очень нелегко, если веса в тебе четыреста фунтов, на одном глазу черная повязка, а зубы сплошь железные.
   Обнаружил я его несколько дней спустя, в пещере на склоне горы. Он по-прежнему носил сержантскую форму. Я подождал, пока он отправится за хворостом, и удивил, выйдя навстречу из пещеры, когда он вернулся.
   — Привет, Джесс. — Я направил на него глушак.
   — Или стреляй, или прочь с дороги, — пробурчал он, не замедляя шага. — У меня полно дел.
   — Заткнись и послушай меня. За твою голову назначено вознаграждение в миллион кредиток. Я делаю тебе то же предложение, что и всем, на кого охотился: заплати мне миллион, и можешь уйти отсюда, как свободный человек.
   — Хорош слуга закона, — фыркнул он.
   — Я не слуга закона, — ответил я. — Считай меня независимым подрядчиком. Я верен только тому, кто платит.
   — Миллиона у меня нет, — ответил Чокнутый Джесс. — А если бы и был, я бы тебе все равно не заплатил.
   — Ты потратил все деньги, полученные за убийства всех этих мужчин и женщин?
   — Никто мне ничего не платил. Мне нравится убивать людей.
   — Понятно. — Я огляделся. — Сообщников у тебя тут нет?
   — Ты про этих трясущихся от страха перебежчиков?
   — Ты говоришь про всех дезертиров в целом или только про тех, кто тебе не нравится?
   — Мне они все не нравятся.
   — А как насчет женщины?
   — Мне они ни к чему. И потом, их всех давным-давно отправили домой.
   — Я про пелопоннесов.
   — Я ненавижу насекомых! — взорвался он. — А особенно ненавижу насекомых, которые выглядят, как женщины!
   В таких вот разговорах мы провели полчаса, по истечении которых я так и не узнал, что же ему нравится. Он ненавидел мужчин, ненавидел женщин, ненавидел детей, армию, государство, инопланетян. Терпеть не мог собак, кошек, птиц.
   Я предложил ему выпить, пытаясь определиться, как мне поступить: убить на месте или взять с собой, чтобы он пошел под суд. Он глотнул, выплюнул, отшвырнул фляжку.
   — Я ненавижу пойло!
   — Это настоящий сигнианский коньяк!
   — Что ты понимаешь в коньяках, говнюк?
   Дилемма передо мной стояла серьезная. Пристрелить и везти тело через треть галактики, когда от него уже воняло. С другой стороны, оставить в живых и всю дорогу его слушать, а я понимал, что больше чем на час меня не хватит, и я все равно его убью.
   Но, к счастью, меня осенило.
   Я поднялся, нацелив на него глушак, велел войти в пещеру.
   — Прощай, Джесс.
   Он недоверчиво таращился на меня.
   — Я большую часть жизни был охотником за головами. Имел дело со всяким отребьем. И должен тебе сказать, более мерзкого типа, чем ты, мне встречать не доводилось.
   — Ты не собираешься меня убивать? — спросил он.
   — Нет.
   — И не возьмешь с собой?
   — Нет.
   — Почему нет?
   — Потому что я пришел к заключению, что не будет для тебя худшего наказания, чем оставить на планете, населенной гигантскими насекомыми, которые любят тебя не больше, чем ты — их. Прежде чем улететь, я расскажу им, где тебя найти, объясню, насколько ты опасен, чтобы никто не появлялся поблизости в одиночку и без оружия.
   — Ты не можешь этого сделать! — заревел он. — А как же твое вознаграждение?
   — Я решил, что самое лучшее мое вознаграждение — воспоминания о том, где тебе придется торчать до конца своих дней, — ответил я.
   И отбыл.
   * * *
   — Люблю я истории о смерти и резне! — воскликнул преподобный Билли Карма. — Они такие религиозные, если вы понимаете, о чем я.
   — Ты хоть вернулся, чтобы узнать, что стало с Чокнутым Джессом? — спросил Макс.
   Могильщик покачал головой.
   — Насколько я знаю, он все еще там, живет на фруктах и ягодах, иногда съедает червя, чтобы пополнить запасы белка. — Он улыбнулся, такое случалось с ним не чаще, чем раз в месяц. — Во всяком случае, я на это надеюсь.
   — Просто удивительно, что вы трое участвовали в этой войне и ни разу не встретились, — заметил Бард.
   — Я не участвовал, — напомнил Могильщик. — Прилетел туда, когда война уже закончилась.
   — А сколько она длилась от начала и до конца? — спросил Бард.
   — Чертовски долго, — ответил Макс. — Хотелось бы мне добраться до тех, кто решил, что ее надо начинать. — Он задумался. — Едва ли идея принадлежала генералу Байглоу. Он хотел вырваться оттуда больше других.
   — Кто знает? — пожал плечами Маленький Майк. — Но, с другой стороны, уже тысячи лет так повелось: одни придумывают войны, а потом отправляют других сражаться на них.
   — Вот тут возникает интересный вопрос, — вставил Никодемий Мейфлауэр.
   — Да? — вскинул брови Маленький Майк. — И что это за вопрос?
   — Кто придумал самую первую войну?
   — Черт, да кто вообще что придумал? — воскликнул Катастрофа Бейкер. — Нет никакой возможности это узнать. Скорее всего какой-нибудь пещерный человек с дубиной.
   — Это не совсем так, — поправил его Бард. — О большинстве изобретений имеются подробные сведения. Все задокументировано.
   — Правда?
   — Абсолютно. Не верь мне на слово. Спроси Эйнштейна.
   — Спросить его? — повторил Бейкер. — Да я понятия не имею, как дать ему знать о моем присутствии. Разве что воткнуть в него булавку.
   — Просто задай вопрос. — Большой Рыжий достал из кармана компьютер. — Я его передам.
   — Я не представляю себе, о чем спрашивать, — пробурчал Бейкер, на пару секунд задумался. — Пусть расскажет нам о некоторых самых важных изобретениях.
   Большой Рыжий прошептал вопрос компьютеру, постучал по экрану. Мгновением позже зажужжал компьютер Эйнштейна и начал печатать ответ.
   — Ну? — спросил Бейкер у Большого Рыжего, всматривающегося в экран.
   — Домариец по имени Каббис Коба изобрел процесс поедания пищи три миллиарда двадцать семь лет тому назад, в воскресенье утром, в четверть десятого, — озвучил текст Большой Рыжий. — Процесс получил очень широкое распространение, потому что раньше люди не знали, что делать со ртами все то время, когда они не разговаривали, и быстро перекинулся на другие планеты. — Он помолчал, глядя на маленький экран. — Вот еще одно. Моисей не только привел свой народ из рабства к Земле Обетованной, но и изобрел первый десерт. Насчет рецепта у Эйнштейна есть сомнения, но вроде бы в его состав входили инжир, мед и взбитые сливки.
   — Ничего глупее за всю свою жизнь я не слышал, — фыркнул Бейкер. — Хотя чего только не наслушаешься в барах.
   — Наверное, ты не прав, — заметил Аргиль. — Если человечество не систематизирует свою историю, сие не означает, что остальные тоже этим не занимаются.
   — О какой истории ты ведешь речь? — пренебрежительно спросил Бейкер.
   — Мой предок, Куиллот Тариот Третий, самолично изобрел чих.
   — Чих не изобретают, — отрезал Бейкер. — Чихают, и все дела.
   — Да, но кто-то должен был чихнуть первым.
   — Я в это не верю.
   — Ладно, — согласился Аргиль. — Тогда кто, по-твоему, изобрел чих?
   — Откуда мне знать?
   — Ха! — торжествующе воскликнул Аргиль. — И я повторяю: Ха!
   — Это достижение, — вставил Неистовый Бык.
   — Благодарю, — откликнулся Аргиль.
   — Разумеется, наш народ изобрел каламбур и контекст, а также ссылку.
   — И цвета, — добавил Сидящий Конь. — Не забывай — мы изобрели и цвета.
   — И чертовски хорошо, что изобрели, — кивнул Неистовый Бык. — Вы и представить себе не можете, каким унылым местом была Вселенная до изобретения цветов. Совсем как черно-белый голоэкран, только побольше размером.
   — Она и потом оставалась унылой, — встряла Сахара дель Рио. — До тех пор, пока мой народ не изобрел пения.
   — Твой народ изобрел что? — в изумлении переспросил Неистовый Бык.
   — Хочешь, чтобы я продемонстрировала?
   — Естественно.
   Она тут же взяла высокое ля, и шесть моих хрустальных стаканов разлетелись вдребезги.
   — Ну, может, мы и не изобрели пение, — подал голос Адский Огонь ван Винкль, — но готов спорить, что изобретение йодля — это наше.
   — Интересно, кто изобрел азартные игры? — промурлыкал О’Грейди. — Вот уж ради чего стоит жить.
   — Одну минуту, — прервал дискуссию Большой Рыжий. — Еще одно сообщение от Эйнштейна.
   Мы все замолчали, дожидаясь продолжения.
   — Он говорит, что мы все не правы. Пение, цвета, азартные игры и йодль — это хорошо, но есть только одно изобретение, ради которого действительно стоит жить.
   Все молчали, зная, что Эйнштейн никогда не ошибается.
   — Он собирается рассказать нам о нем? — спросил Макс.
   — Да, — кивнул Большой Рыжий, не отрывая глаз от экрана. — Уже рассказывает.

ВЕЛИЧАЙШЕЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ

   Вы знаете (начал Эйнштейн), что первые чертежи Бог сделал из рук вон плохо.
   Рассмотрим, к примеру, Вселенную, а мы можем рассмотреть только ее, потому что другой нет. Ей семнадцать миллиардов лет, плюс-минус несколько месяцев, и при этом прошло четырнадцать миллиардов, прежде чем где-то зародилась жизнь.
   И первые живые существа были не из тех, о ком хочется написать домой, какими можно гордиться. Одноклеточные, невидимые глазу, впрочем, это и хорошо, поскольку с микроскопом становилось ясно, что они страшны, как смертный грех.
   Со временем у них появились руки, ноги, ноздри и прочее, они выползли из первозданного болота на сушу.
   * * *
   — Он говорит о Земле? — спросила Золушка. — Не думала, что человечеству столько лет.
   — Я его спрошу. — Большой Рыжий отпечатал вопрос.
   * * *
   Вы думаете, у Земли монополия на первозданное болото (спросил Эйнштейн)? Между прочим, первыми из грязи и тины на сушу выбрались белдорианцы с Даникса IV. Гуманоиды, не без достоинств, но им потребовался миллиард лет, чтобы изобрести средства личной гигиены.
   * * *
   — Он думает, что средства личной гигиены — величайшее изобретение всех времен? — с саркастической улыбкой спросил Макс Три Ствола.
   * * *
   Если меня еще раз прервут, я перестану развлекать вас и сосредоточусь на своем стакане (передал компьютер слова Эйнштейна, который хмурился и своими невидящими глазами смотрел прямо на Макса).
   Как я и говорил, белдорианцы были гуманоидами. Со стороны могло показаться, что у них всех под мышками опухоли, но опытный наблюдатель скоро бы заметил, что эти опухоли на самом деле — белдорианские зародыши, потому что размножались белдорианцы почкованием.