Роббинс Гарольд. Искатели приключений

   — Не забывай, что своим положением ты обязана этим самым крестьянам, — прорычал он. — Кто назвал тебя «принцессой»? Они. Кто сделал тебя образцом для кортегуанских женщин? Крестьяне.
   — Значит, всю свою жизнь я должна буду прожить здесь, задыхаясь от вечной благодарности к ним?
   — Точно так. Ты не принадлежишь себе, ты принадлежишь нации.
   — С таким же успехом ты мог бы заточить меня в тюрьму. — Внезапно в голову Ампаро пришла новая мысль. — Ты хочешь сказать, что я буду сидеть здесь в то самое время, как мой муж ищет развлечений по всему миру?
   Президент кивнул.
   — У него своя работа, у тебя — своя. Ампаро захохотала.
   — Ты, наверное, рехнулся. Ты же знаешь, что он за человек — женщины не оставят его в покое. На приеме в Нью-Йорке присутствовало одиннадцать баб, и с десятью из них он переспал.
   Ее отца вдруг разобрало любопытство.
   — Он сам тебе об этом сказал?
   — Нет, конечно, но я же не дурочка. По тому, как женщина ведет себя, я всегда могу сказать, была ли она в постели с тем или иным мужчиной.
   На мгновение президент задумался.
   — А та, одиннадцатая?..
   — Стара, слишком стара, — Ампаро с усмешкой посмотрела на отца.
   — Ты — дура, — сказал он дочери. — Замужество пойдет тебе на пользу. Ты же знаешь, как люди относятся к Даксу. Они боготворят его. А теперь начнут боготворить и тебя.
   — Ни к чему хорошему это не приведет. Для него, равно как и для меня. Мы слишком похожи. Слишком многое для нас значит плоть.
   — Не смей так разговаривать со мной, — закричал президент в гневе. — Не забывай, что ты леди.
   — Это с твоей-то кровью в жилах? Посмотри на себя. Большинство мужчин в твои годы были бы рады сидеть по вечерам с хорошей сигарой за бутылочкой бренди. Но ты не таков — тебе каждую неделю подавай новую бабу.
   — Мужчины бывают разные.
   — Ты так думаешь? — Ампаро зло усмехнулась. — Откуда тебе известно, что я не повторяю свою мать? Ты ведь помнишь, какой она была?
   Некоторое время президент молчал.
   — Если бы она была сейчас жива, я женился бы на ней.
   — Я не верю тебе. Если бы она была сейчас жива, ей было бы ничуть не легче, чем всем остальным. Ты быстро устал бы от нее и вышвырнул вон. Президент вновь помолчал.
   — Я передумал. Свадьбу сыграем в течение недели, ни в какой Париж Дакс не поедет. Вместо этого я пошлю его в Корею с теми батальонами, что обещал ООН.
   Ампаро подпрыгнула от злости.
   — Его убьют там. Он ведь не солдат.
   — Он будет в полной безопасности. Полковников никогда не убивают, они сидят в штабах далеко от поля боя. Уж тогда-то тебе не придется беспокоиться о нем: там нет красоток.
   — Он найдет, — мрачно отозвалась Ампаро на слова отца. Вдруг она заметила выражение его лица. — А ты был бы рад, если бы его убили, не так ли? Он становится слишком популярным.
   Отец выдержал ее взгляд.
   — Как ты можешь так говорить? Дакс мне все равно что родной.
   — Тоже мне папочка, — ехидно ответила Ампаро. — Тебе мало того, что ты женишь его на мне. А ведь это лишь добавит ему популярности. Поэтому лучше всего отослать его куда-нибудь подальше, где его убьют.
   На все ее обвинения он не обратил ни малейшего внимания, как будто просто не слышал их. Подняв руку, посмотрел на часы.
   — Пошли, пора одеваться. Церемония должна начаться в три.
   — Ну да, теперь мы — великая держава. Люди должны видеть, как мы необходимы Организации Объединенных Наций.
   — Мы действительно необходимы. Не всегда Генеральный секретарь приезжает с визитом во вновь принятую страну.
   — Но ведь приезжает не Генеральный секретарь, а его помощник.
   — Какая разница? — возмутился президент. — Крестьянам этого все равно не понять. Ампаро поднялась.
   — Мне нужно выпить. Во рту пересохло.
   — Нельзя пить в такое раннее время, сейчас еще даже не полдень.
   — Хорошо, тогда я не буду пить ром, — легко согласилась Ампаро. — Выпью чего-нибудь американского, они называют это «мартини». В Нью-Йорке уже час дня.
   Она направилась к двери, президент смотрел ей в след. Прежде чем дочь взялась за ручку двери, он позвал:
   — Ампаро? Она обернулась.
   — Да, отец?
   Он помолчал, глядя ей прямо в глаза.
   — Верь мне.
   Ампаро чуть подняла голову, как бы вдумываясь в то, что услышала. Когда она наконец заговорила, в голосе ее слышалась усталая безнадежность:
   — Как? Я боюсь верить самой себе.
   Человек в поношенном темном костюме, свободно болтавшемся на его истощенной фигуре, с трудом пробирался по забитым людьми улицам. Он старался держаться в тени, глаза его смотрели вниз. За долгие месяцы, проведенные в тюремной камере, человек отвык от яркого солнечного света. Двигался он неуклюже, по-стариковски подволакивая одну ногу. Нога была сломана и срослась не правильно. Правую руку мужчина не вытаскивал из кармана: изувеченные пальцы могли привлечь к себе нежелательные взгляды.
   Какой-то прохожий столкнулся с ним на ходу, и человек извинился — в раскрывшемся рту его не было видно ни одного зуба. Их прикладами выбили охранники. Заметив, как вытянулось лицо прохожего, человек поспешил опустить голову. Двигаясь без всякой цели, он позволил толпе увлечь себя.
   Его все-таки выпустили, хотя он не мог до конца в это поверить. Все случилось так быстро, так неожиданно. Утром тяжелая стальная дверь камеры распахнулась. Он лежал на куче тряпья, служившего постелью, и ему захотелось только одного: стать меньше в размерах, чтобы охрана не заметила его. Мелькнула скучная мысль — зачем на этот раз?
   На пол рядом с ним упали свернутые в узел лохмотья.
   — Твой костюм. Одевайся.
   Он не двигался, готовый к любому их трюку. Охранник пнул его ногой.
   — Ты слышал меня? Одевайся.
   Медленно, на четвереньках он подполз к свертку. Из-за изуродованных пальцев никак не мог развязать узлы стягивающей сверток веревки. Охранник выругался и склонился над ним. Сверкнуло лезвие ножа. Веревка распалась. Дрожащими руками он подобрал брюки, начал рассматривать их. Брюки были не его; костюм был почти новым, когда его привели в тюрьму. Одежда, которую ему сейчас дали, была старой, грязной и рваной. Он робко взглянул на охранника.
   — Поторопись! Не буду же я ждать тебя весь день.
   Он постарался одеться как можно быстрее. Когда он завершил свой туалет, охранник схватил его за плечо и грубо вытолкал в коридор.
   — На улицу!
   Он едва удержался на ногах. Потом стоял и ждал, когда солдат закроет дверь камеры. Держаться прямо ему удавалось с большим трудом.
   Он старался ни о чем не думать, когда они проходили мимо лестницы, ведшей в расположенные ниже уровня земли помещения для допросов и пыток. Только когда зловещие ступени остались позади, он позволил себе погадать о том, куда его ведут на этот раз. Пыток, похоже, не будет. А мысль о том, что его выводят для того, чтобы привести в исполнение приговор, как-то совсем не беспокоила. Он предпочитал смерть тем комнатам внизу.
   Они прошли через стальную дверь и свернули по коридору направо. Ни о чем не спрашивая, он вошел в комнату надзирателя.
   Дородный старший сержант бросил на него свирепый взгляд.
   — Это последний?
   — Да.
   — Хорошо.
   Лицо сержанта было холодным и невыразительным. Он сверился с лежащим на столе листом бумаги.
   — Заключенный номер десять тысяч шестьсот четырнадцать, известный под именем Хосе Монтес?
   — Да, — промычал он.
   Сержант подтолкнул ему бумагу.
   — Распишись вот здесь.
   Он попытался взять ручку, но пальцы правой руки ему не подчинились. Он вопросительно посмотрел на сидевшего за столом.
   — Поставь крест левой рукой. Писать, похоже, ты все равно не сможешь.
   Хосе молча взял ручку левой рукой, поставил внизу страницы крест. Сержант поднес лист к глазам, внимательно изучил еще раз текст и крест, затем значительно кивнул головой и прочистил горло:
   — В соответствии с желанием президента и благодаря его бесконечной доброте, а также по случаю приема нашей страны в Организацию Объединенных Наций объявлена амнистия, и ты освобождаешься от ответственности за свои политические преступления. Тебя освобождают под честное слово, и ты только что скрепил его своей подписью в знак обещания, что будешь верен оказавшему тебе такое снисхождение правительству. Подписав эту бумагу, ты тем самым поклялся, что никогда не выступишь против правительства. В противном случае наказанием тебе будет смерть.
   Сержант посмотрел на охранника.
   — Проводи его до ворот.
   Хосе продолжал стоять неподвижно, ничего не соображая. Его подтолкнули к двери. Тогда только до него начало доходить — его освобождали.
   — Спасибо, ваше превосходительство. — В глазах его стояли слезы, он попытался сморгнуть их. — Благодарю вас.
   Охранник толкнул его к выходу. По коридору Хосе вышел в просторный тюремный двор. Солнце больно ударило по глазам, и тогда он вспомнил о шляпе, которую держал в руке. Он натянул ее почти до самых бровей, чтобы поля прикрыли глаза от солнечных лучей.
   Они пересекли двор и остановились у массивных металлических ворот.
   — Это последний! — прокричал охранник часовому, стоявшему на вышке.
   — Пора бы уже. Не так-то просто управляться с этими долбаными железяками.
   Медленно и со страшным скрежетом ворота поползли вверх. Хосе стоял и смотрел, но даже когда между ним и улицей не осталось никакой преграды, он не двинулся с места.
   Охраннику вновь пришлось толкнуть его.
   — Давай!
   Он обернулся и посмотрел на солдата.
   Тот рассмеялся.
   — Он не хочет уходить от нас! Ему здесь понравилось! — прокричал охранник часовому на вышке.
   Тот захохотал. Охранник дал Хосе очередной пинок, выбросивший его за ворота.
   — Убирайся! Мне что, гнать тебя, что ли? Оказавшись за пределами тюрьмы, Хосе опять уставился на ворота — они не спеша опускались. Нижняя рама с клацаньем вошла в паз, а он все стоял и смотрел.
   — Убирайся! — прокричал ему охранник. — Давай! — он угрожающе потряс карабином.
   Хосе повернулся и, неловка переставляя ноги, бросился бежать. Движения его сделались отчаянными и оттого еще более неуклюжими. Его вдруг стал душить страх: а вдруг ему выстрелят в спину? Но сзади раздавался только хохот. Он бежал до тех пор, пока смех не смолк в его ушах, пока легкие не отказались вдыхать и выдыхать воздух. Окончательно выбившись из сил, он нырнул в тень какого-то дома, с разбегу припав к прохладному камню. Он прикрыл глаза и расслабил мышцы. Через несколько минут, поднявшись, заставил себя идти дальше.
   В городе царила праздничная атмосфера. Повсюду раскачивались флаги. Государственные флаги Кортегуа и ООН висели бок о бок. Из каждого окна с портрета на него смотрел президент, улыбающийся и сверкающий в своей увешанной орденами и медалями форме. Но никакой радости Хосе не испытывал. Его просто несла с собою толпа. Очень скоро она вынесла его на широкую площадь в центре города прямо напротив президентского дворца.
   Вдруг вокруг все разом закричали что-то. Он поднял голову и почувствовал, как его начинает трясти холодный озноб. Рот искривился от горького вкуса ненависти.
   Вот они двое — стоят прямо перед ним. Президент со сверкающими на солнце побрякушками и его шлюха-дочь с чудесными золотистыми волосами. Рядом с ними Хосе увидел незнакомого мужчину: это был негр, одетый почему-то в европейский костюм. А сбоку от незнакомца улыбался ветреный жених Ампаро, чувствуя себя еще не совсем ловко в новенькой с иголочки полковничьей форме.
   Все-таки мне нужно было убить их тогда, с горечью подумал Хосе. Будь у меня сейчас оружие... но даже и в этом случае — что бы я выиграл? Если я не смог удержать ручку, что говорить о пистолете. А ведь нужно еще прицелиться, а потом нажать курок...
   Он развернулся и стал выбираться из толпы. Ничего, когда-нибудь он все же убьет их. Научится пользоваться левой рукой. Писать. И стрелять из пистолета. Но прежде нужно попасть домой, в горы. Там он найдет свое убежище, где сможет отдохнуть и восстановить силы. Там он найдет друзей и соратников.
   Сердце его вдруг зашлось от холода, наверное, они уже узнали о его предательстве, о том, что он выкрикивал их имена в те мгновения, когда его зажатые в тисках пальцы хрустели. Он пытался молчать, стиснув зубы, но боль заставляла его говорить и говорить.
   Он остановился, прислонился к стене, тело его сотрясала дрожь, однако ему удалось довольно быстро справиться с собой. Едва ли о его предательстве известно: все они уже должны быть мертвы. А если кто-то и остался в живых, его не выпустят из тюрьмы.
   Медленным шагом он пошел дальше. Приятное чувство облегчения охватило его. Как хорошо, если все они уже мертвы! Тогда никто ни о чем не узнает, и у него появится еще один шанс. Уж больше он его не упустит.

Книга V
Моды и политика

1

   Два солдата у дверей молодцевато отдали честь, когда Дакс вышел из здания, которое занимал в Токио штаб американских войск. Он ответил им небрежным жестом и стал медленно спускаться по ступеням. Мимо пробежал мальчишка с толстой пачкой газет: «Старс энд страйпс», последний выпуск! Новые бои в Корее!"
   Дакс стоял на тротуаре и через шумную улицу смотрел на видневшийся чуть в отдалении императорский дворец. Откуда-то сбоку подошел Котяра.
   — Едем домой? — спросил он.
   С отсутствующим видом Дакс кивнул, не сводя взгляда с дворца.
   — Едем домой. Больше мы им не нужны.
   — А мы и не были им нужны. Мы им только мешали, если уж на то пошло.
   — Президент обещал им предоставить наш батальон. Если бы он сдержал слово, возможно...
   — Президент много чего обещает. Война в Корее теперь уже идет к концу, и новый американский президент быстренько подпишет мир, так что нашим так и не придется понюхать пороху.
   Дакс повернулся, посмотрел на него.
   — А ты, я вижу, все не навоевался? Котяра пожал плечами.
   — А что еще мужчине делать? Либо в постель с бабой, либо в бой, причем успехи на обоих фронтах взаимосвязаны.
   Дакс уже вновь смотрел на императорский дворец.
   — Как, интересно, он там себя чувствует? Наверное, скорее как в тюрьме, чем как во дворце.
   — Он чувствует себя счастливым, ведь его оставили в живых. Но если он не потерял еще способности мыслить, сожалеть он может только об одном: что выиграл не он.
   Вытащив из кармана картонную коробочку, Котяра принялся сворачивать сигарету.
   — А теперь он остался Богом только для своих цветочков и бабочек, — закончил Котяра свою мысль.
   — Пошли в гостиницу. Хочу снять с себя эту форму. Надоело мне играть солдата несуществующей армии.
   Армия существовала. Дакс убедился в этом на следующий день после свадьбы с Ампаро. Но не на экспорт.
   В то утро напротив его дома выстроились солдаты. Они стояли вдоль всех улиц, которые вели к собору, где должна была состояться церемония бракосочетания; затем вдоль улиц, по которым в черном президентском лимузине они ехали во дворец на прием; и, наконец, солдаты стояли по обеим сторонам шоссе, ведущего в аэропорт. Даже у трапа специально заказанного американского самолета, который должен был перенести их в сказочный медовый месяц, виднелись стройные фигуры в военной форме.
   Салон первого класса на борту самолета был переоборудован в настоящую жилую комнату: несколько кресел, две кушетки около переборки, отделявшей салон от других пассажиров, два столика — кофейный и для карточной игры, и небольшой бар, расположенный в передней части салона. Напротив него, между кушетками, за шторками помещалась маленькая кабинка для переодевания и туалетная комната.
   Когда самолет набрал высоту и надпись «Пристегните ремни» погасла, к ним вошла стюардесса в аккуратной голубой униформе.
   — Мы совершим посадку в Мехико примерно через четыре часа. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните мне.
   — Вы не позовете мою служанку?
   — Конечно.
   Ампаро посмотрела на Дакса.
   — Мне нужно переодеться. Я задыхаюсь. От духоты у меня такое чувство, что меня с ног до головы обмазали клеем.
   Кивнув, Дакс поднялся.
   — Пока ты будешь переодеваться, пойду познакомлюсь с капитаном корабля.
   Когда примерно через полчаса он вернулся, в салоне царил полумрак, иллюминаторы были зашторены. Ампаро в шелковом халате лежала на кушетке. Глаза ее были прикрыты, в ведерке со льдом у ног стояла полупустая бутылка шампанского.
   Несколько мгновений Дакс стоял и смотрел на нее. На Ампаро под тончайшей шелковой тканью ничего не было. Он снял пиджак, бросил его в кресло, снял галстук, принялся расстегивать рубашку. Тут он заметил, что Ампаро раскрыла глаза и смотрит на него.
   — Я уже начала думать, куда ты пропал, решила, что мне придется лететь в Мехико одной.
   Только тогда Дакс заметил, что рука Ампаро совершает под халатом медленные ритмичные движения.
   — Что ты делаешь?
   Она улыбнулась, чувственно поведя телом.
   — Подготавливаю себя для соединения с тобой. Он резко отшвырнул в сторону ее руку и вонзил два крепких пальца в ее плоть.
   — Неужели ты еще не поняла, что когда я тебя захочу, я сам тебя ко всему приготовлю?
   Сдавленный крик вырвался из ее горла, она вся подалась вперед, как бы стараясь нанизать себя на его руку. Дакс свободной рукой удерживал ее до тех пор, пока она не раскрыла глаза и не встретилась с ним взглядом.
   — Со мною ты не принцесса, — проговорил он хриплым голосом, — со мною ты — жена.
   — Да, да, — торопливым шепотом отозвалась Ампаро, обнимая его. — Ты — мой муж, а я — твоя жена, нет, твоя рабыня. Без тебя я ничто, я даже не женщина.
   Дакс стоял совершенно неподвижно, не сводя с нее взгляда.
   — Запомни это.
   — Запомню! — уже не в силах себя сдерживать, закричала она. — Запомню! Дай же мне скорее своего малыша, пока я не умерла!
   Мехико. Майами. Нью-Йорк. Рим. Лондон. Париж. Лиссабон. Потом домой. В течение целых трех месяцев длился их блестящий медовый месяц. Куда бы они ни направлялись, повсюду их осаждали репортеры и фотографы. Вряд ли в мире был хоть один журнал или хоть одна газета не поместившие на своих страницах снимков счастливой супружеской пары.
   Из Рима им прислали обошедшую полсвета фотографию, на которой Ампаро преклоняет колени, чтобы поцеловать перстень на руке Папы; волосы ее ниспадают из-под черной кружевной вуали, взгляд благоговейно устремлен на улыбающееся лицо наместника Бога на земле.
   Позже, в номере гостиницы, Дакс не преминул кольнуть ее:
   — Я не знал, что ты такая религиозная.
   — С чего ты взял?
   Он расстелил перед ней газету, снимок был на первой полосе.
   — Здесь ты прямо-таки в экстазе. Она рассмеялась.
   — Да, это правда.
   — Что?
   — Он был таким чистым, таким невинным — меня это взволновало, как ничто другое в мире. Глядя на нее, Дакс покачал головой.
   — Никогда не пойму женщин.
   Ампаро подошла к нему, положила руки на плечи, поцеловала.
   — А ты и не пытайся. Так даже лучше. Сжав ладонями ее лицо, Дакс осторожно повернул его к себе, заглянул ей в глаза.
   — Немного же ты изменилась с тех пор, как я знал тебя девчонкой.
   Ампаро прижалась губами к его губам.
   — Как мне хорошо сейчас. Если бы никогда не возвращаться домой!
   Но по-настоящему Ампаро ощутила себя женщиной только в Париже. Другие города тоже были интересными и волнующими, но все это были мужские, если можно так сказать, по характеру города, с присутствием женщин они лишь мирились. А Париж — Париж был городом женщин. Сам воздух его, казалось, был напоен их ароматом, который даже выхлопные газы автомобилей были не в состоянии заглушить. Все в Париже было пронизано духом женственности, даже темп жизни.
   Ампаро открыла для себя Париж, а город открыл ее. Она принадлежала именно к такому типу женщин — гордых, аристократичных, властных, с взволнованными глазами девушки и чувственным ртом закаленной светской львицы. Куда бы она ни шла, она повсюду становилась центром внимания. На ужине в ресторане. В театре. Даже в самых престижных салонах моды именитые мэтры лезли из кожи вон, чтобы только заслужить ее благосклонную улыбку.
   Дакс предпочитал держаться в стороне, пока Ампаро блистала в обществе. На одном из приемов он услышал позади себя знакомый голос.
   — Она очень красива.
   Он с улыбкой обернулся. За его спиной стояла Жизель, протягивая к нему руки. Дакс взял их в свои, поцеловал Жизель в — одну щеку, затем в другую, по французской моде.
   — Спасибо тебе. Ты и сама великолепно выглядишь. Жизель легонько потрясла головой.
   — Но уж не как она. А морщинки — вокруг глаз, вокруг рта?
   — Чепуха, ты прекрасна, как всегда.
   — Не лги мне, Дакс, — она улыбалась, — я ведь профессионал. Мое лицо — это мой бизнес.
   — Тогда эти морщинки только ты и можешь разглядеть. Весь остальной мир должен быть слеп.
   Обернувшись, Жизель вновь посмотрела на Ампаро.
   — Ты счастлив с ней, Дакс? Именно о такой ты всегда мечтал?
   — Я счастлив.
   — Но ты ответил не до конца. Он молча смотрел на нее.
   — Хорошо, — сказала Жизель после паузы. — У меня не было права задавать такой вопрос.
   Подошел официант с подносом, уставленным фужерами, полными шампанского. Дакс взял два, передал один Жизель.
   — За тех, кто нас помнит. Она быстро выпила.
   — Мне нужно идти.
   — Но ты только что пришла.
   — Я совсем забыла, у меня назначена встреча, — она повернулась к двери, но тут же передумала; в глазах ее Дакс заметил блеснувшую влагу. — Я хотела бы увидеть тебя до того, как вы уедете из Парижа.
   Дакс собрался ответить, но она остановила его движением руки.
   — Не в такой обстановке. У меня. Я знаю, что по вечерам ты очень занят, но мой адрес не переменился. Когда-то ты знал, как пробираться туда по утрам.
   С этими словами она ушла. А он стоял и смотрел ей вслед.
   Через несколько минут к нему подошла Ампаро.
   — Кто была эта женщина, с которой ты только что разговаривал?
   — Жизель д'Арси, кинозвезда.
   — Это я знаю, — нетерпеливо проговорила она, — но кто она для тебя?
   Дакс обратил свой взор на жену, помолчал.
   — Я жил с ней во время войны.
   — Но ты же не собираешься вновь с ней встречаться, не правда ли? Он улыбнулся.
   — В общем-то нет, однако если ты сама заговорила об этом, то, в конце концов, идея не так уж и плоха.
   — Я убью тебя, если ты сделаешь это, — яростным шепотом проговорила Ампаро. — Она влюблена в тебя по-прежнему!
   Дакс громко расхохотался. Но перед самым отъездом из Парижа он вспомнил, что к Жизель так и не сходил.
   Через три дня после их возвращения в Кортегуа войска Северной Кореи пересекли 38-ю параллель.
   Ампаро вихрем ворвалась в кабинет отца, разметав в стороны стоявших на страже солдат. Хлопнув дверью, она размашистым шагом подошла к столу, за которым сидел президент.
   — Ты отсылаешь его в Нью-Йорк! — она кипела от злости.
   Президент пожал плечами.
   — Ему нужно быть там перед тем, как он отправится в Корею. Я тебе уже объяснял.
   — Он поедет один? Отец кивнул.
   — Я говорила, что одного его не отпущу!
   — Он едет по делу.
   — Ты же знаешь, что из этого получится! — Она уже кричала. — Ты же знаешь, что он за человек!
   — Так что же? — голос его звучал совершенно равнодушно. — Это твои проблемы.
   — Я еду с ним!
   Впервые за то время, что Ампаро пробыла в кабинете, президент позволил себе проявить чувства простого смертного. Он поднялся, обогнул стол и подошел к дочери.
   — Ты останешься здесь и займешься своими собственными делами!
   — Нет! Ты хочешь разрушить мой брак точно так же, как ты разрушил все в моей жизни! Если он завтра уезжает, я еду с ним!
   Неожиданно резким движением он схватил руку Ампаро, заломил ее за спину, а другой рукой отвесил дочери пощечину, отчего та очутилась на полу возле двери. Когда же Ампаро попыталась подняться, он поставил ей на грудь ногу, упираясь носком ботинка в шею. Холодно проговорил:
   — Слушай, ты, шлюха, ты сделаешь так, как я тебе сказал. Не для того я так далеко зашел, чтобы позволить какой-то молоденькой дурочке, у которой зудит между ног, вмешиваться в мои планы. Я не остановлюсь ни перед чем, даже если тебе придется всю свою оставшуюся жизнь провести за решеткой.
   — Ты не посмеешь, — прошептала она, но в голосе ее зазвучал страх. — Я ведь все-таки твоя дочь. Зубы его блеснули в улыбке.
   — Да ну? И кто это утверждает? Я и только я. Всем известно, что твоя мать была всего-навсего обыкновенной шлюхой. Единственное, что мне нужно сделать, это заявить, что произошла ошибка, что все эти годы меня обманывали.
   Ампаро смотрела на него и молчала. Он как бы нехотя убрал ногу и вернулся к столу. Она поднялась с пола, не сводя с отца взгляда, и направилась к двери, но его голос остановил ее:
   — Не так, — спокойно сказал президент. — Сначала умойся. Все-таки там люди.
   Ампаро направилась в ванную комнату. Через несколько минут она вышла. Президент бросил на нее удовлетворенный взгляд, кивнул. Глаза Ампаро на побледневшем лице горели.
   — Мне нужно выпить, — сказала она.
   — Так-то лучше.
   Развернувшись в своем вращающемся кресле, он достал из шкафчика позади бутылку рома и стакан, плеснул в него изрядную порцию и поставил бутылку на место. Протянул дочери стакан.
   Ампаро выпила залпом, поставила стакан на стол. Щеки ее начали розоветь.
   — Теперь иди, — скомандовал он, — и попрощайся со своим мужем как с героем, уходящим на войну. Он может вернуться очень нескоро.
   Он смотрел, как дочь идет к двери, и, когда она взялась за ручку, заговорил снова: