Страница:
Мартинес отправился в свою хижину примерно с час назад, а Котяру я ждал не раньше, чем к завтрашнему утру. В пятницу мы приехали с ним вместе, но я тут же отправил его назад в город, с тем чтобы он замел наши следы: если я не смогу объяснить свое отсутствие, то им не потребуется много времени, чтобы вычислить, где я нахожусь. А уж тогда сюда припрутся солдаты — лейтенант Хиральдо не захочет рисковать своей карьерой.
Я увидел, как машина поднялась на самый верх холма, затем до меня донесся прерывистый звук гудка — сигнал, о котором мы условились с Котярой. Когда автомобиль начал двигаться вниз, я вытащил патрон из патронника, вставил его в магазин. Без всякого напряжения держа ружье, направился к дому; Каждый шаг болью отдавался в мышцах: давненько уже мне не приходилось так работать. Но это была приятная усталость, да и кладбище выглядело теперь почти таким, каким я его помнил.
Приблизившись к крыльцу, я с любопытством следил за тем, как ползет по дороге машина. Только что-то весьма важное могло заставить Котяру вернуться на день раньше. Когда автомобиль въезжал во двор, я заметил справа от водителя еще чью-то фигуру.
Машина остановилась, и из нее выбралась Беатрис. Несколько мгновений она стояла неподвижно, глядя на меня. Вид у меня, наверное, был ужасный — голый по пояс, перепачканный землей да еще и с оружием в руках. Я и рта не успел раскрыть, как она заговорила:
— Не сердись. Я заставила Котяру привезти меня сюда. Я был слишком удивлен, чтобы отвечать.
— Я узнала из газет, что во вторник ты уезжаешь в Нью-Йорк. Мне не хотелось, чтобы ты уехал, а я бы тебя так и не увидела. В пятницу я дважды звонила тебе в номер, но к телефону никто не подходил. А сегодня я вдруг наткнулась на Котяру. Он не хотел везти меня сюда, но когда я сказала ему, что тогда доберусь сама, он с неохотой согласился.
Я продолжал стоять у крыльца.
— Можно было и подождать. В понедельник я вернулся бы в Курату.
Когда Беатрис посмотрела на меня снизу вверх, глаза ее были цвета молодой листвы.
— Знаю, — голос ее чуть дрожал. — Но я не могла больше ждать. Я и так уже ждала слишком долго.
Я сделал несколько шагов. В узеньких, обтягивающих брюках она выглядела стройнее, чем я ее помнил. Мужская рубашка с расстегнутым воротником и закатанными рукавами делала ее похожей на маленькую девочку, наряженную в одежду старшего брата. И только восхитительная, волнующая линия груди ставила все на свои места. Я остановился в шаге от Беатрис.
— Чего же ты ждала?
Она посмотрела на меня чуть ли не с вызовом.
— Твоего звонка. А когда не дождалась, то вспомнила твои слова. Ты говорил, что только детям говорят, как они должны думать. Мужчины и женщины должны думать сами.
— И что же ты думаешь?
Мне было хорошо видно, как снизу, от шеи, к лицу ее стал медленно подниматься румянец.
— Я думаю... — она заколебалась, глаза ее устремились вниз и тут же снова вверх, на меня. — Я думаю, что влюбилась в тебя.
Я принял ее в свои объятия.
Поднося спичку к сигарете, я краем глаза наблюдал за Беатрис, которая, запрокинув голову, смотрела в ночное небо, прислонившись к не очень высокой оградке галереи. Но вот она сделала шаг ко мне. Я отшвырнул спичку.
— Теперь я понимаю, почему ты так любишь это место. Здесь так хорошо, что кажется в целом мире нет никого, кроме тебя.
Я улыбнулся ей.
— И даже больше. Это мой дом. Я родился в комнате наверху. А позади дома, в мягкой земле, покоятся мои отец, мать и сестра. Здесь мои корни.
Она уселась напротив и взяла мою руку в свои.
— Наши отцы были знакомы. Папа говорил, что твой отец был по-настоящему великим человеком.
Я посмотрел в ночь. В густой траве негромко шуршал ветер.
— Мой отец, — сказал я и смолк. Как можно словами выразить доброту и тепло, любовь? Я вновь устремил взгляд на Беатрис. — Мой отец был мужчиной. Настоящим мужчиной. Для любого человека в этом мире у него было наготове сочувствие и прощение. Для любого, только не для себя.
— Ты и сам такой же. Я медленно поднялся.
— Пора спать. Крестьяне должны просыпаться с рассветом.
Беатрис неохотно встала. Заметив ее волнение, я улыбнулся. Она даже не понимала, какой она в сущности еще ребенок.
— Будешь спать в комнате моей сестры, — сказал я. — Котяра приготовил ее для тебя.
Я лежал, вытянувшись на постели и слушая в темноте, как она что-то напевает у себя в комнате; иногда ее голосок прерывался звуком льющейся из кувшина воды. И все это было настоящим, это был не сон.
Я вслушивался изо всех сил. Котяра был прав. Других звуков в доме не было. Жившие здесь в заточении души моих близких наконец получили свободу.
Перевернувшись на другой бок, я улыбнулся и закрыл глаза. Едва слышная мелодия песни начала удаляться, я заснул, но почти в то же мгновение проснулся: в моей комнате кто-то был. Я заворочался, и рука моя коснулась ее упругой высокой груди. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки пальцы ощутили твердый, набухший сосок.
Голос ее звучал низко.
— Меня о тебе предупреждали. А тебе неужели никто не говорил о таких, как я? Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы оставаться одной.
Исходившие от нее токи побежали по моей руке, наполняя дикой энергией мышцы тела. Я притянул ее к себе и поцеловал так, что она едва не закричала. Для нее это было впервые, как впервые, похоже, испытал подобное чувство и я. Никогда, даже в мечтах, я не мог себе представить, что человеку может быть так хорошо.
Ни одна женщина до этого не кричала мне в момент своей наивысшей боли и наслаждения:
— Дай же мне ребенка, любимый! Дай же мне ребенка!
10
11
12
Я увидел, как машина поднялась на самый верх холма, затем до меня донесся прерывистый звук гудка — сигнал, о котором мы условились с Котярой. Когда автомобиль начал двигаться вниз, я вытащил патрон из патронника, вставил его в магазин. Без всякого напряжения держа ружье, направился к дому; Каждый шаг болью отдавался в мышцах: давненько уже мне не приходилось так работать. Но это была приятная усталость, да и кладбище выглядело теперь почти таким, каким я его помнил.
Приблизившись к крыльцу, я с любопытством следил за тем, как ползет по дороге машина. Только что-то весьма важное могло заставить Котяру вернуться на день раньше. Когда автомобиль въезжал во двор, я заметил справа от водителя еще чью-то фигуру.
Машина остановилась, и из нее выбралась Беатрис. Несколько мгновений она стояла неподвижно, глядя на меня. Вид у меня, наверное, был ужасный — голый по пояс, перепачканный землей да еще и с оружием в руках. Я и рта не успел раскрыть, как она заговорила:
— Не сердись. Я заставила Котяру привезти меня сюда. Я был слишком удивлен, чтобы отвечать.
— Я узнала из газет, что во вторник ты уезжаешь в Нью-Йорк. Мне не хотелось, чтобы ты уехал, а я бы тебя так и не увидела. В пятницу я дважды звонила тебе в номер, но к телефону никто не подходил. А сегодня я вдруг наткнулась на Котяру. Он не хотел везти меня сюда, но когда я сказала ему, что тогда доберусь сама, он с неохотой согласился.
Я продолжал стоять у крыльца.
— Можно было и подождать. В понедельник я вернулся бы в Курату.
Когда Беатрис посмотрела на меня снизу вверх, глаза ее были цвета молодой листвы.
— Знаю, — голос ее чуть дрожал. — Но я не могла больше ждать. Я и так уже ждала слишком долго.
Я сделал несколько шагов. В узеньких, обтягивающих брюках она выглядела стройнее, чем я ее помнил. Мужская рубашка с расстегнутым воротником и закатанными рукавами делала ее похожей на маленькую девочку, наряженную в одежду старшего брата. И только восхитительная, волнующая линия груди ставила все на свои места. Я остановился в шаге от Беатрис.
— Чего же ты ждала?
Она посмотрела на меня чуть ли не с вызовом.
— Твоего звонка. А когда не дождалась, то вспомнила твои слова. Ты говорил, что только детям говорят, как они должны думать. Мужчины и женщины должны думать сами.
— И что же ты думаешь?
Мне было хорошо видно, как снизу, от шеи, к лицу ее стал медленно подниматься румянец.
— Я думаю... — она заколебалась, глаза ее устремились вниз и тут же снова вверх, на меня. — Я думаю, что влюбилась в тебя.
Я принял ее в свои объятия.
Поднося спичку к сигарете, я краем глаза наблюдал за Беатрис, которая, запрокинув голову, смотрела в ночное небо, прислонившись к не очень высокой оградке галереи. Но вот она сделала шаг ко мне. Я отшвырнул спичку.
— Теперь я понимаю, почему ты так любишь это место. Здесь так хорошо, что кажется в целом мире нет никого, кроме тебя.
Я улыбнулся ей.
— И даже больше. Это мой дом. Я родился в комнате наверху. А позади дома, в мягкой земле, покоятся мои отец, мать и сестра. Здесь мои корни.
Она уселась напротив и взяла мою руку в свои.
— Наши отцы были знакомы. Папа говорил, что твой отец был по-настоящему великим человеком.
Я посмотрел в ночь. В густой траве негромко шуршал ветер.
— Мой отец, — сказал я и смолк. Как можно словами выразить доброту и тепло, любовь? Я вновь устремил взгляд на Беатрис. — Мой отец был мужчиной. Настоящим мужчиной. Для любого человека в этом мире у него было наготове сочувствие и прощение. Для любого, только не для себя.
— Ты и сам такой же. Я медленно поднялся.
— Пора спать. Крестьяне должны просыпаться с рассветом.
Беатрис неохотно встала. Заметив ее волнение, я улыбнулся. Она даже не понимала, какой она в сущности еще ребенок.
— Будешь спать в комнате моей сестры, — сказал я. — Котяра приготовил ее для тебя.
Я лежал, вытянувшись на постели и слушая в темноте, как она что-то напевает у себя в комнате; иногда ее голосок прерывался звуком льющейся из кувшина воды. И все это было настоящим, это был не сон.
Я вслушивался изо всех сил. Котяра был прав. Других звуков в доме не было. Жившие здесь в заточении души моих близких наконец получили свободу.
Перевернувшись на другой бок, я улыбнулся и закрыл глаза. Едва слышная мелодия песни начала удаляться, я заснул, но почти в то же мгновение проснулся: в моей комнате кто-то был. Я заворочался, и рука моя коснулась ее упругой высокой груди. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки пальцы ощутили твердый, набухший сосок.
Голос ее звучал низко.
— Меня о тебе предупреждали. А тебе неужели никто не говорил о таких, как я? Я пришла сюда вовсе не для того, чтобы оставаться одной.
Исходившие от нее токи побежали по моей руке, наполняя дикой энергией мышцы тела. Я притянул ее к себе и поцеловал так, что она едва не закричала. Для нее это было впервые, как впервые, похоже, испытал подобное чувство и я. Никогда, даже в мечтах, я не мог себе представить, что человеку может быть так хорошо.
Ни одна женщина до этого не кричала мне в момент своей наивысшей боли и наслаждения:
— Дай же мне ребенка, любимый! Дай же мне ребенка!
10
Я проснулся, когда первый солнечный луч упал в окно. Сдерживая дыхание, осторожно повернулся, стараясь не потревожить Беатрис. Она лежала на спине, ноги чуть укрыты легкой простыней, длинные, шелковистые черные волосы разметались по белоснежной подушке. Она спала, ее приоткрытый рот чему-то таинственно улыбался.
Я посмотрел на ее полные тугие груди — под нежной кожей просвечивали голубые ниточки кровеносных сосудов, небольшие соски трогательно торчали вверх. Взгляд мой скользнул по ее совершенному телу ниже, где изящный изгиб талии переходил в плавный подъем бедра, темный треугольник внизу живота чуть влажно поблескивал.
— Я красива? — услышал я мягкий голос. Оказывается, она не спала. Зеленые глаза улыбались.
— Я не знал, что ты проснулась.
— Я красива?
— Очень.
— Я была... Все было хорошо? — она прикрыла глаза.
— Ты была просто великолепна, — успокоил ее я, причем сказал чистую правду.
— Сначала мне стало страшно, — прошептала она. — Не за себя — за тебя. Ведь могло ничего и не получиться. Такое случается, я слышала. Ты и сам знаешь. Как это может быть больно, как девушка сама может все испортить. Мне очень не хотелось, чтобы это произошло со мной, я старалась, чтобы все было хорошо.
— Так оно и было.
Беатрис вновь открыла глаза и посмотрела на меня.
— А то, что ты сказал ночью — ты и вправду имел это в виду? — Чуть запнувшись, она тут же добавила:
— Нет, тебе нет нужды отвечать. С моей стороны это нечестно. Ты не должен думать, что я тебе не верю.
— На слишком уж личные вопросы я, как правило, не отвечаю, — улыбнулся я. — Но на этот отвечу с удовольствием.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами.
— Именно это я и имел в виду. Я люблю тебя. На губах ее заиграла улыбка, она смежила веки.
— Я люблю тебя. — Она прикоснулась к моей щеке и, не раскрывая глаз, повернулась и поцеловала меня. Потом глаза ее медленно раскрылись.
— Он так великолепен, — прошептала Беатрис, — он такой сильный. Никогда не думала, что это может быть так хорошо.
Я рассмеялся. Скорее бы я лишил себя жизни, чем позволил себе разочаровать ее.
— Ну, вот и все, — сказал я, уминая землю вокруг только что посаженного последнего цветка.
Беатрис стояла рядом, прислонясь к ограде. Когда я выпрямился, она подошла ко мне и поцеловала.
— В следующий раз я обязательно помогу тебе. Сейчас, я понимаю, ты должен был сделать все сам.
— Я давно уже должен был это сделать.
— Твоей вины здесь нет, ты же был далеко от дома. — У могилы моей сестры Беатрис опустилась на колени. — Такая маленькая, — печально проговорила она, — всего тринадцать лет. Как она умерла?
— Бандиты спустились с гор, — не сводя с нее взгляда, несколько напряженным голосом ответил я, — и убили ее, мою мать и Ла Перлу, кухарку.
— А отца твоего здесь не было? Я покачал головой.
— Милях в десяти отсюда была деревенька. Он находился там.
— А ты?
— Я прятался в подвале, позади какого-то ящика, куда меня запихала сестра.
— Значит, ты видел...
— Абсолютно все, — закончил я. — И ничего не мог сделать. Когда в конце концов они меня нашли, я вырвался и убежал. К счастью, как раз в это время к гасиенде подъезжал отец вместе с генералом и его солдатами.
— Генерал? Я кивнул.
— Теперешний президент. Но все это было очень давно. Беатрис поднялась, в глазах ее я увидел блеснувшие слезы.
— Бедный Дакс, — прошептала она, — как же ты был тогда напуган!
— В общем, не так уж. В то время я был слишком мал, чтобы понимать, что на самом деле происходит вокруг меня. Другое дело отец — после случившегося он уже никогда не был таким, как прежде. Нет, он, конечно, продолжал жить, работать, заботиться обо мне. Но что-то навсегда ушло из него.
Сделав еще один шаг, Беатрис прижала свои губы к моим. Я почувствовал соленый привкус ее слез.
— Когда-нибудь, — шепотом произнесла она, — этот дом вновь оживет и наполнится детскими голосами. Голосами твоих детей. Тогда горечь твоих воспоминаний притупится.
Позади меня послышалась тяжелая поступь. Я обернулся и увидел Котяру.
— Уже второй час, — сказал он, — а Мартинеса все еще нет.
— Видимо, его что-то задержало. На обед у нас есть какая-нибудь провизия?
— Да, если вы согласитесь на то же, что было на завтрак.
Мы с Беатрис расхохотались.
— Никаких возражений. Яичница с бобами пришлась нам по вкусу.
Он направился к дому, а я собрал инструмент: лопату, мотыжку и грабли. Забросив их на плечо, я повернулся к Беатрис.
— Ты не поможешь мне донести ружье?
— Хорошо. — Она подняла его, держа дулом к себе.
— Не так. — Я повернул оружие стволом вниз. — Эту штуку всегда нужно держать в сторону от себя, опустив дуло к земле.
— Не люблю оружие и никогда его не любила. Не понимаю, зачем оно тебе здесь нужно. Тут же на мили вокруг никого нет.
— А ты видишь вон ту траву? — я показал рукой. Она кивнула.
— В ней может скрываться целая сотня вооруженных людей, а ты и подозревать ничего не будешь, пока они не окружат тебя.
— Если бы они даже и были там, то чего бы они добились, напав на нас?
— А чего они добивались, напав на мою мать и сестру — холодно спросил я.
Беатрис промолчала.
— С них вполне хватает того, что в руках у них оружие. Винтовка дает человеку ощущение власти, и количество мужчин, у которых есть оружие, растет с каждым днем.
— Кому-то из них оно необходимо, чтобы защитить себя.
— Защитить? От кого? От чего?
— От правительственных войск, занимающихся террором, — с негодованием ответила она.
— Вряд ли ты знаешь их лучше меня, — сказал я довольно сухо. — Уверяю тебя, я не знаком ни с одним, кому бы хотелось воевать. Они чувствуют себя совершенно счастливыми в своих теплых казармах, и никто из них не хочет идти в поле, где его могут запросто подстрелить.
Мы подошли к дому. Я положил инструменты на землю, взял у Беатрис ружье.
— Нет, единственная причина, по которой человек хочет иметь оружие, — это ощущение власти. Если бы мы смогли прекратить распространение его среди народа, мы тем самым предупредили бы новую кровавую бойню, которая вот-вот начнется. Не знаю, возможно, мы уже опоздали.
Мы в молчании обошли дом и остановились перед входом. На галерее нас ждал Котяра. Беатрис пошла вымыть руки, а он приблизился ко мне, держа полевой бинокль.
— Взгляни-ка. — Он указал рукой в сторону хижины Мартинеса. Я поднес бинокль к глазам, повел им вдоль линии горизонта.
— Не вижу ничего.
— Бери выше, над тем местом, где должен стоять его дом.
Я сделал, как он говорит, и тогда увидел их. В восходящих потоках воздуха лениво парили три кондора. Я опустил бинокль.
— Ну и что? На поле валяется какая-нибудь падаль. Ты превращаешься в старую бабу.
— Мне это не нравится, — упрямо сказал Котяра.
Я внимательно посмотрел на него. За свою жизнь мне неоднократно приходилось убеждаться в безошибочности его интуиции. В некотором смысле он был настоящим лесным зверем — он чувствовал опасность задолго до ее появления.
— Хорошо, — согласился наконец я. — После обеда отправимся туда. О'кей?
Он бросил на меня недоумевающий взгляд, как делал в те моменты, когда в испанскую речь я вставлял то или иное английское слово. Затем кивнул.
— Договорились.
— Мне не хочется отсюда уезжать, — прошептала Беатрис, наблюдая за тем, как Котяра грузит наши вещи в машину. — Здесь так спокойно, так красиво. — Она прижалась головой к моей груди. — Обещай мне, что когда-нибудь мы сюда вернемся, Дакс!
— Мы вернемся.
Но все это было до того, как мы подъехали к хижине Мартинеса и увидели, что там произошло. Теперь же, когда мы мчались сквозь ночь к городу, она сидела рядом со мной и дрожала. Мне подумалось, что сейчас ей вряд ли захотелось бы вернуться на гасиенду.
Я чуть скосил на нее глаза. Она сидела, завернувшись в одеяло: ночной воздух был довольно прохладен. Взгляд ее был устремлен в одну точку. Интересно, где были ее мысли? Что она чувствовала? Но больше всего мне хотелось узнать, не сожалеет ли она о том, что пришла ко мне. Но она молчала, а давить на нее я бы ни за что не стал. Ей и так сегодня пришлось пережить немало.
Было уже почти четыре утра, когда я, наконец, остановил машину у ее дома. Мы вышли, и я проводил ее до двери.
— Ты будешь осторожным, правда? — спросила она, повернувшись ко мне.
Я кивнул. Мне было ясно, что она хотела спросить о другом, более важном, но в последний момент передумала.
— Не беспокойся, — ответил я. — Я слишком люблю тебя, чтобы позволить себе какую-нибудь небрежность. Неожиданно, она обвила меня руками и заплакала.
— Дакс, Дакс, — пробивалось через рыдания, — я теперь ничего не понимаю. Я не знаю, что мне думать!
— Ты все делала правильно. А ружья должны замолчать. И никому не стоит знать о случившемся.
Она посмотрела на меня долгам взглядом. Рыдания прекратились.
— Я верю тебе. Может, это потому, что я женщина и люблю тебя. Но я верю тебе.
— Тебе нужно поспать, — сказал я нежно и поцеловал ее. — Ты совсем без сил.
— Дакс, я забыла поблагодарить тебя.
— За что?
— За дядю. Он сказал мне, что ты для него сделал.
— Твой дядя — дурак, — хрипло бросил я. — Он мог убить тебя. Он должен был отдавать себе отчет в том, что его обязательно схватят.
— Ты ничего не понимаешь. Он преклоняется перед моим отцом и, поскольку его здесь нет, считает своим долгом опекать меня. — Для меня было облегчением услышать ее негромкий смешок. — А на деле получается так, что большую часть времени мне самой приходится приглядывать за ним.
— В таком случае присмотри, чтобы он не ввязывался больше ни в какие истории. Она коснулась моей руки.
— Скажи, а амнистия?.. На этот раз это не трюк?
— Это не трюк.
Наши глаза на мгновение встретились, затем она поцеловала меня.
— Спокойной ночи.
Я посмотрел на ее полные тугие груди — под нежной кожей просвечивали голубые ниточки кровеносных сосудов, небольшие соски трогательно торчали вверх. Взгляд мой скользнул по ее совершенному телу ниже, где изящный изгиб талии переходил в плавный подъем бедра, темный треугольник внизу живота чуть влажно поблескивал.
— Я красива? — услышал я мягкий голос. Оказывается, она не спала. Зеленые глаза улыбались.
— Я не знал, что ты проснулась.
— Я красива?
— Очень.
— Я была... Все было хорошо? — она прикрыла глаза.
— Ты была просто великолепна, — успокоил ее я, причем сказал чистую правду.
— Сначала мне стало страшно, — прошептала она. — Не за себя — за тебя. Ведь могло ничего и не получиться. Такое случается, я слышала. Ты и сам знаешь. Как это может быть больно, как девушка сама может все испортить. Мне очень не хотелось, чтобы это произошло со мной, я старалась, чтобы все было хорошо.
— Так оно и было.
Беатрис вновь открыла глаза и посмотрела на меня.
— А то, что ты сказал ночью — ты и вправду имел это в виду? — Чуть запнувшись, она тут же добавила:
— Нет, тебе нет нужды отвечать. С моей стороны это нечестно. Ты не должен думать, что я тебе не верю.
— На слишком уж личные вопросы я, как правило, не отвечаю, — улыбнулся я. — Но на этот отвечу с удовольствием.
Она смотрела на меня широко открытыми глазами.
— Именно это я и имел в виду. Я люблю тебя. На губах ее заиграла улыбка, она смежила веки.
— Я люблю тебя. — Она прикоснулась к моей щеке и, не раскрывая глаз, повернулась и поцеловала меня. Потом глаза ее медленно раскрылись.
— Он так великолепен, — прошептала Беатрис, — он такой сильный. Никогда не думала, что это может быть так хорошо.
Я рассмеялся. Скорее бы я лишил себя жизни, чем позволил себе разочаровать ее.
— Ну, вот и все, — сказал я, уминая землю вокруг только что посаженного последнего цветка.
Беатрис стояла рядом, прислонясь к ограде. Когда я выпрямился, она подошла ко мне и поцеловала.
— В следующий раз я обязательно помогу тебе. Сейчас, я понимаю, ты должен был сделать все сам.
— Я давно уже должен был это сделать.
— Твоей вины здесь нет, ты же был далеко от дома. — У могилы моей сестры Беатрис опустилась на колени. — Такая маленькая, — печально проговорила она, — всего тринадцать лет. Как она умерла?
— Бандиты спустились с гор, — не сводя с нее взгляда, несколько напряженным голосом ответил я, — и убили ее, мою мать и Ла Перлу, кухарку.
— А отца твоего здесь не было? Я покачал головой.
— Милях в десяти отсюда была деревенька. Он находился там.
— А ты?
— Я прятался в подвале, позади какого-то ящика, куда меня запихала сестра.
— Значит, ты видел...
— Абсолютно все, — закончил я. — И ничего не мог сделать. Когда в конце концов они меня нашли, я вырвался и убежал. К счастью, как раз в это время к гасиенде подъезжал отец вместе с генералом и его солдатами.
— Генерал? Я кивнул.
— Теперешний президент. Но все это было очень давно. Беатрис поднялась, в глазах ее я увидел блеснувшие слезы.
— Бедный Дакс, — прошептала она, — как же ты был тогда напуган!
— В общем, не так уж. В то время я был слишком мал, чтобы понимать, что на самом деле происходит вокруг меня. Другое дело отец — после случившегося он уже никогда не был таким, как прежде. Нет, он, конечно, продолжал жить, работать, заботиться обо мне. Но что-то навсегда ушло из него.
Сделав еще один шаг, Беатрис прижала свои губы к моим. Я почувствовал соленый привкус ее слез.
— Когда-нибудь, — шепотом произнесла она, — этот дом вновь оживет и наполнится детскими голосами. Голосами твоих детей. Тогда горечь твоих воспоминаний притупится.
Позади меня послышалась тяжелая поступь. Я обернулся и увидел Котяру.
— Уже второй час, — сказал он, — а Мартинеса все еще нет.
— Видимо, его что-то задержало. На обед у нас есть какая-нибудь провизия?
— Да, если вы согласитесь на то же, что было на завтрак.
Мы с Беатрис расхохотались.
— Никаких возражений. Яичница с бобами пришлась нам по вкусу.
Он направился к дому, а я собрал инструмент: лопату, мотыжку и грабли. Забросив их на плечо, я повернулся к Беатрис.
— Ты не поможешь мне донести ружье?
— Хорошо. — Она подняла его, держа дулом к себе.
— Не так. — Я повернул оружие стволом вниз. — Эту штуку всегда нужно держать в сторону от себя, опустив дуло к земле.
— Не люблю оружие и никогда его не любила. Не понимаю, зачем оно тебе здесь нужно. Тут же на мили вокруг никого нет.
— А ты видишь вон ту траву? — я показал рукой. Она кивнула.
— В ней может скрываться целая сотня вооруженных людей, а ты и подозревать ничего не будешь, пока они не окружат тебя.
— Если бы они даже и были там, то чего бы они добились, напав на нас?
— А чего они добивались, напав на мою мать и сестру — холодно спросил я.
Беатрис промолчала.
— С них вполне хватает того, что в руках у них оружие. Винтовка дает человеку ощущение власти, и количество мужчин, у которых есть оружие, растет с каждым днем.
— Кому-то из них оно необходимо, чтобы защитить себя.
— Защитить? От кого? От чего?
— От правительственных войск, занимающихся террором, — с негодованием ответила она.
— Вряд ли ты знаешь их лучше меня, — сказал я довольно сухо. — Уверяю тебя, я не знаком ни с одним, кому бы хотелось воевать. Они чувствуют себя совершенно счастливыми в своих теплых казармах, и никто из них не хочет идти в поле, где его могут запросто подстрелить.
Мы подошли к дому. Я положил инструменты на землю, взял у Беатрис ружье.
— Нет, единственная причина, по которой человек хочет иметь оружие, — это ощущение власти. Если бы мы смогли прекратить распространение его среди народа, мы тем самым предупредили бы новую кровавую бойню, которая вот-вот начнется. Не знаю, возможно, мы уже опоздали.
Мы в молчании обошли дом и остановились перед входом. На галерее нас ждал Котяра. Беатрис пошла вымыть руки, а он приблизился ко мне, держа полевой бинокль.
— Взгляни-ка. — Он указал рукой в сторону хижины Мартинеса. Я поднес бинокль к глазам, повел им вдоль линии горизонта.
— Не вижу ничего.
— Бери выше, над тем местом, где должен стоять его дом.
Я сделал, как он говорит, и тогда увидел их. В восходящих потоках воздуха лениво парили три кондора. Я опустил бинокль.
— Ну и что? На поле валяется какая-нибудь падаль. Ты превращаешься в старую бабу.
— Мне это не нравится, — упрямо сказал Котяра.
Я внимательно посмотрел на него. За свою жизнь мне неоднократно приходилось убеждаться в безошибочности его интуиции. В некотором смысле он был настоящим лесным зверем — он чувствовал опасность задолго до ее появления.
— Хорошо, — согласился наконец я. — После обеда отправимся туда. О'кей?
Он бросил на меня недоумевающий взгляд, как делал в те моменты, когда в испанскую речь я вставлял то или иное английское слово. Затем кивнул.
— Договорились.
— Мне не хочется отсюда уезжать, — прошептала Беатрис, наблюдая за тем, как Котяра грузит наши вещи в машину. — Здесь так спокойно, так красиво. — Она прижалась головой к моей груди. — Обещай мне, что когда-нибудь мы сюда вернемся, Дакс!
— Мы вернемся.
Но все это было до того, как мы подъехали к хижине Мартинеса и увидели, что там произошло. Теперь же, когда мы мчались сквозь ночь к городу, она сидела рядом со мной и дрожала. Мне подумалось, что сейчас ей вряд ли захотелось бы вернуться на гасиенду.
Я чуть скосил на нее глаза. Она сидела, завернувшись в одеяло: ночной воздух был довольно прохладен. Взгляд ее был устремлен в одну точку. Интересно, где были ее мысли? Что она чувствовала? Но больше всего мне хотелось узнать, не сожалеет ли она о том, что пришла ко мне. Но она молчала, а давить на нее я бы ни за что не стал. Ей и так сегодня пришлось пережить немало.
Было уже почти четыре утра, когда я, наконец, остановил машину у ее дома. Мы вышли, и я проводил ее до двери.
— Ты будешь осторожным, правда? — спросила она, повернувшись ко мне.
Я кивнул. Мне было ясно, что она хотела спросить о другом, более важном, но в последний момент передумала.
— Не беспокойся, — ответил я. — Я слишком люблю тебя, чтобы позволить себе какую-нибудь небрежность. Неожиданно, она обвила меня руками и заплакала.
— Дакс, Дакс, — пробивалось через рыдания, — я теперь ничего не понимаю. Я не знаю, что мне думать!
— Ты все делала правильно. А ружья должны замолчать. И никому не стоит знать о случившемся.
Она посмотрела на меня долгам взглядом. Рыдания прекратились.
— Я верю тебе. Может, это потому, что я женщина и люблю тебя. Но я верю тебе.
— Тебе нужно поспать, — сказал я нежно и поцеловал ее. — Ты совсем без сил.
— Дакс, я забыла поблагодарить тебя.
— За что?
— За дядю. Он сказал мне, что ты для него сделал.
— Твой дядя — дурак, — хрипло бросил я. — Он мог убить тебя. Он должен был отдавать себе отчет в том, что его обязательно схватят.
— Ты ничего не понимаешь. Он преклоняется перед моим отцом и, поскольку его здесь нет, считает своим долгом опекать меня. — Для меня было облегчением услышать ее негромкий смешок. — А на деле получается так, что большую часть времени мне самой приходится приглядывать за ним.
— В таком случае присмотри, чтобы он не ввязывался больше ни в какие истории. Она коснулась моей руки.
— Скажи, а амнистия?.. На этот раз это не трюк?
— Это не трюк.
Наши глаза на мгновение встретились, затем она поцеловала меня.
— Спокойной ночи.
11
В трюме было темно, в воздухе стоял густой и тяжелый запах дизельного топлива.
— А свет здесь есть?
Капитан кивнул, луч фонарика в его руке высветил на переборке выключатель. Матрос повернул его, и две лампочки вспыхнули тусклым желтоватым светом. Небольшое пространство трюма было уставлено тяжелыми деревянными ящиками. Я повернулся к лейтенанту Хиральдо.
— Похоже, это то, что нам нужно.
— Откройте, — приказал Хиральдо.
Двое солдат сняли со штабеля верхний ящик и принялись вскрывать его мачете. Я не сводил глаз с капитана. Лицо его было абсолютно невозмутимым. Уступая нажиму металла, дерево жалобно скрипело.
— Оружие! — Хриплый возглас солдата эхом отозвался в стальном брюхе трюма.
Лицо капитана не дрогнуло. Я повернулся посмотреть на вскрытый ящик. Новенькие автоматические винтовки жирно поблескивали под тонким слоем масла. Я взял одну в руки, чтобы рассмотреть повнимательнее. Фабричное клеймо было крошечным, но отчетливо различимым. Никто даже и не пытался уничтожить его. Куппен Фарбен Гезеллшафт, В. Г. Мне было известно, что значили две последние маленькие буковки. Восточная Германия. Они оставили прежнее название, поскольку в некоторых странах оно еще пользовалось прежней популярностью. Кому было известно, что теперь это уже совсем не та компания, что у нее совершенно иное руководство, что зарегистрированная под этим именем на Западе фирма давно уже вышла из военного бизнеса? Я передал оружие солдату.
— Откройте другие ящики, — сказал я и, повернувшись к капитану, спросил:
— У вас есть документы на этот груз?
— Безусловно. Этот груз предназначен для нашего следующего порта назначения.
— Понятно. Могу я на них взглянуть?
Лицо капитана чуть заметно дрогнуло. Краешком глаза он посмотрел на таможенного инспектора, в полном молчании стоявшего сбоку.
— У меня их нет.
— А у кого же они, капитан? Он не ответил.
— Ну же, капитан, — настаивал я, — у кого-то же они должны быть.
Было заметно, что слова даются ему с трудом.
— Может, их по ошибке присоединили к другим документам.
— Вы хотите сказать, что они могут сейчас находиться в таможне?
Он неохотно кивнул.
Я повернулся к таможеннику.
— Вы их видели?
От испуга у того расширились глаза.
— Нет, ваше превосходительство, — выпалил он. — Такие документы — не нашего ума дело, с ними разбирается сам начальник.
— Оставьте половину своих людей здесь, — скомандовал я Хиральдо. — Остальных ведите за мной.
— Есть, ваше превосходительство! — Впервые за время знакомства с ним я увидел уважение в его глазах. Сегодня утром, когда я в шесть часов вошел в его казарму, этого уважения не было. Он даже начал протестовать, что у него, мол, нет права на такую операцию, что его единственная задача — охранять меня.
— Вы и в этом случае не нарушите своих обязанностей, так как последуете за мной для моей же охраны. Он уставился на меня.
— Я должен буду доложить об этом начальству.
— Вы никому ни о чем докладывать не будете, лейтенант! — Я вложил во фразу изрядную долю сарказма. — Дачные вам инструкции весьма просты, и будет не очень красиво, если президент узнает о том, что вы все же умудрились нарушить их. Я ведь только что вернулся с гор, где провел целых два дня, а вы в это время грелись в ваших казармах.
Хиральдо задумался, но ему потребовалось совсем немного времени, чтобы из двух зол выбрать меньшее. Если даже он и совершит ошибку, согласившись сопровождать меня, это, во всяком случае, не будет стоить ему его должности. Но если станет известно, что я в одиночестве совершил поездку в горы, увольнение со службы нужно будет считать поощрением по сравнению с теми карами, которые сможет обрушить на его голову президент.
Солдаты расселись в два джипа и отправились за моей машиной в порт. Судно уже стояло у причала. В неясном свете утренней зари я смотрел на фок-мачту, над которой ветерок развевал красно-зеленый вымпел компании Кэмпиона.
После того, как мы обнаружили оружие, повадка Хиральдо изменилась. В голосе, которым он отдавал приказы, не слышалось ни малейшего колебания. Я повернулся к капитану и таможенному инспектору.
— Не пройдете ли вы оба вместе со мной к начальнику таможни?
Не дожидаясь ответа, я начал подниматься по металлической лестнице на палубу. После трюмной вони приятно было набрать полную грудь теплого морского воздуха. Я увидел спешащего мне навстречу Котяру.
— Приехал сам президент!
— Сюда? — уставился я на него.
— Да. Он там, на берегу. Дожидается тебя.
Я молчал. Не было никакой нужды говорить: Котяра сам знал, о чем я думаю. В этом городе я шагу не мог сделать без того, чтобы президент не узнал о нем.
Я проследовал за Котярой к сходням и посмотрел вниз.
Окруженный солдатами, президент стоял возле своего огромного черного лимузина. При виде меня он помахал рукой. Я ответил ему тем же и начал спускаться. Солдаты расступились передо мной.
— И что же ты обнаружил?
Я окинул его взглядом, прежде чем ответить.
— То, что и предполагал. Оружие. Винтовки от коммунистов. Те самые, что вы захватили у бандитов в горах. Он чуть повернул голову.
— Хойос!
Из-за машины выскочил полицейский. В форме я видел его впервые. На плечах золотом поблескивали погоны армейского полковника.
— Да, ваше превосходительство?
— Отправьте на борт людей, чтобы они занялись оружием.
— В этом нет необходимости. Его охраняют солдаты лейтенанта Хиральдо.
— Так Хиральдо с тобой? Отлично!
— Я направляюсь к начальнику таможни. Мне сказали, что документы на груз должны быть там.
— Я пойду с тобой, — с гримасой на лице бросил президент. — Похоже, моему кузену придется кое-что объяснить.
Мы двинулись к зданию таможни, за нами потянулись капитан и таможенный инспектор. Президент взял меня под руку и доверительным голосом спросил:
— А как ты узнал об оружии? От девчонки?
— Нет, от Мартинеса, старика фермера, что живет рядом с моей гасиендой. Он был моим другом, а бандиты пытали его и бросили затем умирать, оставили, как подачку грифам. Мартинес слышал их разговор.
Эту ложь было невозможно проверить, да и кому в голову взбрело бы что-то проверять, тем более, что Мартинес уже был похоронен.
— Мартинес? Любитель животных?
Я посмотрел на президента с изумлением. Вот уж кто действительно умел удивить. Ведь прошло не меньше тридцати лет со времени его последней встречи со стариком, а он тут же его вспомнил.
— Да.
— А я и не знал, что он до сих пор был жив, — задумчиво проговорил президент. — Мы брали у него цыплят. Он, должно быть, совсем состарился.
Мы подошли к дверям таможни, и Хойос рванулся вперед, чтобы открыть их перед нами. Войдя, мы обнаружили за столами двух испуганных клерков.
— Мой кузен здесь? — спросил президент.
— Я... Я не знаю. — ответил один из них заикаясь, пытаясь оторвать от стула свой зад. — Позвольте мне сходить и...
— Я пойду сам!
Клерк в ужасе опустился на стул, когда президент стремительным шагом прошел мимо него в отдельный кабинет. Сквозь раскрытую дверь мне было видно, как начальник таможни вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
— Вон на том судне у причала — оружие! — прорычал ему в лицо президент.
Лицо кузена внезапно сделалось белым как мел.
— Я ничего не знал об этом, ваше превосходительство! Поверьте!
— Лжец! Предатель! У тебя здесь все грузовые документы, давай их мне! — Требовательно вытянув вперед правую руку, президент подошел к столу.
Вместе с Хойосом я вошел в кабинет как раз в тот момент, когда начальник таможни торопливо открывал ящики своего письменного стола. Один из ящиков застрял, потом, наконец, поддался, и его хозяин запустил внутрь руку. Послышался какой-то металлический звук, и прямо у меня над ухом раздался выстрел. Сила удара пули была такой, что тело начальника таможни отбросило к стене. Какое-то мгновение он еще пытался устоять на ногах, затем безмерное удивление в его глазах сменилось пустым, отсутствующим выражением, ноги подкосились, и он рухнул на пол.
Я повернулся к Хойосу. Из дула пистолета, который он держал в руке, поднимался дымок. На лице играла легкая улыбка.
— Он полез за оружием!
Я промолчал. Подошел к столу, перешагнул через мертвое тело и потянул на себя ящик. Внутри лежала толстая пачка документов, схваченных массивным металлическим зажимом.
— Вот оно, это оружие, — спокойно заметил я, подняв в воздух бумажную кипу.
По тому взгляду, которым обменялись президент и Хойос, я понял, что случившееся не имеет для обоих никакого значения. Кузен президента был мертв еще до того, как мы вошли в его кабинет. Я быстро просмотрел бумаги, но документов на интересующий нас груз не нашел.
Похоже, подумал я, в этой истории с оружием есть нечто, чего, по их расчетам, я знать не должен.
— А свет здесь есть?
Капитан кивнул, луч фонарика в его руке высветил на переборке выключатель. Матрос повернул его, и две лампочки вспыхнули тусклым желтоватым светом. Небольшое пространство трюма было уставлено тяжелыми деревянными ящиками. Я повернулся к лейтенанту Хиральдо.
— Похоже, это то, что нам нужно.
— Откройте, — приказал Хиральдо.
Двое солдат сняли со штабеля верхний ящик и принялись вскрывать его мачете. Я не сводил глаз с капитана. Лицо его было абсолютно невозмутимым. Уступая нажиму металла, дерево жалобно скрипело.
— Оружие! — Хриплый возглас солдата эхом отозвался в стальном брюхе трюма.
Лицо капитана не дрогнуло. Я повернулся посмотреть на вскрытый ящик. Новенькие автоматические винтовки жирно поблескивали под тонким слоем масла. Я взял одну в руки, чтобы рассмотреть повнимательнее. Фабричное клеймо было крошечным, но отчетливо различимым. Никто даже и не пытался уничтожить его. Куппен Фарбен Гезеллшафт, В. Г. Мне было известно, что значили две последние маленькие буковки. Восточная Германия. Они оставили прежнее название, поскольку в некоторых странах оно еще пользовалось прежней популярностью. Кому было известно, что теперь это уже совсем не та компания, что у нее совершенно иное руководство, что зарегистрированная под этим именем на Западе фирма давно уже вышла из военного бизнеса? Я передал оружие солдату.
— Откройте другие ящики, — сказал я и, повернувшись к капитану, спросил:
— У вас есть документы на этот груз?
— Безусловно. Этот груз предназначен для нашего следующего порта назначения.
— Понятно. Могу я на них взглянуть?
Лицо капитана чуть заметно дрогнуло. Краешком глаза он посмотрел на таможенного инспектора, в полном молчании стоявшего сбоку.
— У меня их нет.
— А у кого же они, капитан? Он не ответил.
— Ну же, капитан, — настаивал я, — у кого-то же они должны быть.
Было заметно, что слова даются ему с трудом.
— Может, их по ошибке присоединили к другим документам.
— Вы хотите сказать, что они могут сейчас находиться в таможне?
Он неохотно кивнул.
Я повернулся к таможеннику.
— Вы их видели?
От испуга у того расширились глаза.
— Нет, ваше превосходительство, — выпалил он. — Такие документы — не нашего ума дело, с ними разбирается сам начальник.
— Оставьте половину своих людей здесь, — скомандовал я Хиральдо. — Остальных ведите за мной.
— Есть, ваше превосходительство! — Впервые за время знакомства с ним я увидел уважение в его глазах. Сегодня утром, когда я в шесть часов вошел в его казарму, этого уважения не было. Он даже начал протестовать, что у него, мол, нет права на такую операцию, что его единственная задача — охранять меня.
— Вы и в этом случае не нарушите своих обязанностей, так как последуете за мной для моей же охраны. Он уставился на меня.
— Я должен буду доложить об этом начальству.
— Вы никому ни о чем докладывать не будете, лейтенант! — Я вложил во фразу изрядную долю сарказма. — Дачные вам инструкции весьма просты, и будет не очень красиво, если президент узнает о том, что вы все же умудрились нарушить их. Я ведь только что вернулся с гор, где провел целых два дня, а вы в это время грелись в ваших казармах.
Хиральдо задумался, но ему потребовалось совсем немного времени, чтобы из двух зол выбрать меньшее. Если даже он и совершит ошибку, согласившись сопровождать меня, это, во всяком случае, не будет стоить ему его должности. Но если станет известно, что я в одиночестве совершил поездку в горы, увольнение со службы нужно будет считать поощрением по сравнению с теми карами, которые сможет обрушить на его голову президент.
Солдаты расселись в два джипа и отправились за моей машиной в порт. Судно уже стояло у причала. В неясном свете утренней зари я смотрел на фок-мачту, над которой ветерок развевал красно-зеленый вымпел компании Кэмпиона.
После того, как мы обнаружили оружие, повадка Хиральдо изменилась. В голосе, которым он отдавал приказы, не слышалось ни малейшего колебания. Я повернулся к капитану и таможенному инспектору.
— Не пройдете ли вы оба вместе со мной к начальнику таможни?
Не дожидаясь ответа, я начал подниматься по металлической лестнице на палубу. После трюмной вони приятно было набрать полную грудь теплого морского воздуха. Я увидел спешащего мне навстречу Котяру.
— Приехал сам президент!
— Сюда? — уставился я на него.
— Да. Он там, на берегу. Дожидается тебя.
Я молчал. Не было никакой нужды говорить: Котяра сам знал, о чем я думаю. В этом городе я шагу не мог сделать без того, чтобы президент не узнал о нем.
Я проследовал за Котярой к сходням и посмотрел вниз.
Окруженный солдатами, президент стоял возле своего огромного черного лимузина. При виде меня он помахал рукой. Я ответил ему тем же и начал спускаться. Солдаты расступились передо мной.
— И что же ты обнаружил?
Я окинул его взглядом, прежде чем ответить.
— То, что и предполагал. Оружие. Винтовки от коммунистов. Те самые, что вы захватили у бандитов в горах. Он чуть повернул голову.
— Хойос!
Из-за машины выскочил полицейский. В форме я видел его впервые. На плечах золотом поблескивали погоны армейского полковника.
— Да, ваше превосходительство?
— Отправьте на борт людей, чтобы они занялись оружием.
— В этом нет необходимости. Его охраняют солдаты лейтенанта Хиральдо.
— Так Хиральдо с тобой? Отлично!
— Я направляюсь к начальнику таможни. Мне сказали, что документы на груз должны быть там.
— Я пойду с тобой, — с гримасой на лице бросил президент. — Похоже, моему кузену придется кое-что объяснить.
Мы двинулись к зданию таможни, за нами потянулись капитан и таможенный инспектор. Президент взял меня под руку и доверительным голосом спросил:
— А как ты узнал об оружии? От девчонки?
— Нет, от Мартинеса, старика фермера, что живет рядом с моей гасиендой. Он был моим другом, а бандиты пытали его и бросили затем умирать, оставили, как подачку грифам. Мартинес слышал их разговор.
Эту ложь было невозможно проверить, да и кому в голову взбрело бы что-то проверять, тем более, что Мартинес уже был похоронен.
— Мартинес? Любитель животных?
Я посмотрел на президента с изумлением. Вот уж кто действительно умел удивить. Ведь прошло не меньше тридцати лет со времени его последней встречи со стариком, а он тут же его вспомнил.
— Да.
— А я и не знал, что он до сих пор был жив, — задумчиво проговорил президент. — Мы брали у него цыплят. Он, должно быть, совсем состарился.
Мы подошли к дверям таможни, и Хойос рванулся вперед, чтобы открыть их перед нами. Войдя, мы обнаружили за столами двух испуганных клерков.
— Мой кузен здесь? — спросил президент.
— Я... Я не знаю. — ответил один из них заикаясь, пытаясь оторвать от стула свой зад. — Позвольте мне сходить и...
— Я пойду сам!
Клерк в ужасе опустился на стул, когда президент стремительным шагом прошел мимо него в отдельный кабинет. Сквозь раскрытую дверь мне было видно, как начальник таможни вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
— Вон на том судне у причала — оружие! — прорычал ему в лицо президент.
Лицо кузена внезапно сделалось белым как мел.
— Я ничего не знал об этом, ваше превосходительство! Поверьте!
— Лжец! Предатель! У тебя здесь все грузовые документы, давай их мне! — Требовательно вытянув вперед правую руку, президент подошел к столу.
Вместе с Хойосом я вошел в кабинет как раз в тот момент, когда начальник таможни торопливо открывал ящики своего письменного стола. Один из ящиков застрял, потом, наконец, поддался, и его хозяин запустил внутрь руку. Послышался какой-то металлический звук, и прямо у меня над ухом раздался выстрел. Сила удара пули была такой, что тело начальника таможни отбросило к стене. Какое-то мгновение он еще пытался устоять на ногах, затем безмерное удивление в его глазах сменилось пустым, отсутствующим выражением, ноги подкосились, и он рухнул на пол.
Я повернулся к Хойосу. Из дула пистолета, который он держал в руке, поднимался дымок. На лице играла легкая улыбка.
— Он полез за оружием!
Я промолчал. Подошел к столу, перешагнул через мертвое тело и потянул на себя ящик. Внутри лежала толстая пачка документов, схваченных массивным металлическим зажимом.
— Вот оно, это оружие, — спокойно заметил я, подняв в воздух бумажную кипу.
По тому взгляду, которым обменялись президент и Хойос, я понял, что случившееся не имеет для обоих никакого значения. Кузен президента был мертв еще до того, как мы вошли в его кабинет. Я быстро просмотрел бумаги, но документов на интересующий нас груз не нашел.
Похоже, подумал я, в этой истории с оружием есть нечто, чего, по их расчетам, я знать не должен.
12
— И это мой кузен, — сказал президент. — Моя плоть и кровь.
Я посмотрел через стол. Если бы не черная траурная ленточка на рукаве, ничто бы в его облике не указывало на глубокую скорбь по поводу потери родственника. Я молчал.
— Ты оказался прав, — продолжал он. — Оружие доставлялось на судах. Никогда в жизни этому бы не поверил. Двоюродного брата поставил командовать портом. Но и он не оправдал моего доверия. Кому же верить?
И на этот раз у меня не нашлось ответа, хотя я знал его: до конца президент не верил никому, исключая, естественно, самого себя.
Я посмотрел через стол. Если бы не черная траурная ленточка на рукаве, ничто бы в его облике не указывало на глубокую скорбь по поводу потери родственника. Я молчал.
— Ты оказался прав, — продолжал он. — Оружие доставлялось на судах. Никогда в жизни этому бы не поверил. Двоюродного брата поставил командовать портом. Но и он не оправдал моего доверия. Кому же верить?
И на этот раз у меня не нашлось ответа, хотя я знал его: до конца президент не верил никому, исключая, естественно, самого себя.