Страница:
Даня вернулась в комнату с подносом в руках.
— Надеюсь, не будешь возражать против растворимого? Я кивнул.
— Не буду, пока он горячий.
— Он горячий, — ответила Даня, ставя поднос на маленький столик. — Наливай себе, я сейчас вернусь.
К тому времени, когда Даня вернулась, я пил уже вторую чашку и слушал вторую сторону пластинки. Она переоделась в длинный домашний халат. Даня молча налила себе кофе, сделала несколько глотков, и щеки ее слегка порозовели.
— Марсель сказал, что ему стоило трудов и времени заполучить компанию, — сказала Даня. Я промолчал.
— Когда-то я любила Марселя, действительно любила, но он никого, кроме себя, не любит. Люди существуют для него только в качестве слуг.
Пластинка закончилась, но музыка продолжала звучать у меня в ушах. Потом я поднялся.
— Мне надо идти.
— Ты хочешь вернуться к нему?
Я кивнул.
Даня встала, подошла и прижала голову к моей груди.
— Бедный Дакс, — прошептала она, и тебя он использует точно так же, как всех нас.
— От меня он ничего не получит! — резко ответил я. — Ничего. И никто не сможет меня использовать. Очень скоро он в этом убедится.
Даня внимательно смотрела на меня, и я понял, что она догадалась о том, что я задумал.
— Не делай этого, Дакс, — тихо сказала она. — Он не стоит этого.
Не ответив, я направился к двери. Открыл ее, но Даня остановила меня.
— Я ведь совсем не такая, Дакс, правда? Я ведь не деревяшка, как он обозвал меня?
Этот ублюдок знал, как ударить побольнее. Сам того не сознавая, он заставил Даню сомневаться в себе. Я покачал головой, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
— Ты совсем не такая, — сказал я. — Да и что он понимает в женщинах? Если бы не его деньги, ему пришлось бы заниматься онанизмом.
Котяра вошел в мою комнату в тот момент, когда я заряжал небольшой револьвер. Он быстро заморгал глазами, и сонливость моментально слетела с него.
— Что ты собираешься делать? — спросил он. Я покрутил барабан и услышал мягкие, ритмичные щелчки.
— То, что должен был сделать много лет назад.
— Кэмпион?
Я кивнул.
Котяра замялся, потом подошел ближе.
— Лучше, если это сделаю я, у меня больше опыта.
— Нет, — ответил я, пряча револьвер в карман пиджака.
— Это может повредить и тебе и Кортегуа. И так уже ходит слишком много слухов о Гуайаносе.
— Значит, еще недостаточно, — ответил я. — Во всяком случае, у меня больше шансов, чем у тебя, убедить полицию в том, что это был несчастный случай. Кто будет сомневаться, когда я скажу, что мы осматривали револьвер и он нечаянно выстрелил?
Котяра скептически посмотрел на меня.
— В конце концов, я же посол, — сказал я. — Не так ли?
Котяра пожал плечами.
— Да, ваше превосходительство. — В глазах его загорелись лукавые огоньки, и я понял, что он одобряет мои намерения. — Но, ваше превосходительство, вы уверены, что помните, как обращаться с этой штукой?
— Помню, — ответил я.
— Тогда будьте осторожны. — Он открыл мне дверь. — Себя не подстрелите.
Прошло почти три часа после того, как я покинул дом Марселя, и вот неразговорчивый азиат дворецкий снова открыл мне дверь. Было начало пятого утра, но дворецкий выглядел так, будто вовсе не спал.
— У меня есть ключ от лифта, — сказал я. Дворецкий кивнул.
— Мистер Кэмпион говорил мне. Не забудьте потом запереть лифт.
Дверь в гостиную была открыта, я запер дверь лифта и вошел. Свет в комнате горел, но она была пуста.
Ведущая в спальню Марселя дверь была также приоткрыта, и я заглянул туда, подавив в себе намерение предварительно позвать его. Не было смысла деликатничать с человеком, которого собираешься убить. В комнате было темно, и я зажег свет. На кровати никого не было, похоже, что на нее и не ложились. Я прошел через спальню в гардеробную, оттуда в ванную. Там тоже было пусто.
Вернувшись в гостиную, я попытался открыть дверь комнаты для гостей, но она оказалась запертой изнутри. Наверное, Марсель пригласил какую-нибудь девицу, развлекается с ней там или спит, заперев в силу своей навязчивой идеи дверь. Однако, я не намеревался ждать, чтобы выяснить это. Громко постучав, я крикнул:
— Марсель!
Подождав несколько секунд, я снова позвал его и снова безрезультатно.
Я медленно вернулся к бару и налил себе выпить. Во всяком случае, я был теперь уверен, что он там один, потому что если бы в комнате был кто-то еще, мне бы непременно ответили. Может быть, он просто зашел туда и отключился.
Я потягивал виски, и в тот момент, когда мой взгляд упал на панель позади бара, я вспомнил о скрытой телекамере. Пройдя за стойку бара, я отыскал кнопку и нажал ее.
Панель бесшумно повернулась, и еще несколько секунд пришлось подождать, пока нагреется телевизор. Первое, что я увидел, была кровать, но она была пуста. Потом я увидел Марселя и медленно перевел дыхание. Кто-то опередил меня, Марсель был уже мертв.
Он лежал на животе на полу рядом с кроватью: голова повернута, глаза вылезли из орбит, толстый, распухший язык вывалился изо рта. Воротник рубашки был расстегнут. Черный шелковый шнур, обмотанный вокруг шеи, шел к рукам, связанным за спиной, а далее к лодыжкам связанных ног. Шнур был затянут так сильно, что тело Марселя изогнулось.
Я смотрел на него, позабыв о выпивке. Мне впервые приходилось видеть такое простое и вместе с тем изощренное убийство, чувствовалась рука настоящего профессионала. У меня не было сомнений, что Марсель был еще жив, когда убийца вышел из комнаты, но жил он после этого всего несколько минут. Он сам убил себя, пытаясь освободиться, и чем энергичнее он пытался сделать это, тем сильнее затягивался шелковый шнур вокруг его шеи.
Отхлебнув из стакана, я снял трубку телефона, стоящего на стойке бара, и нажал кнопку с надписью «дворецкий».
— Слушаю, мистер Кэмпион? — раздался голос с ярко выраженным восточным акцентом.
— Это не мистер Кэмпион, это мистер Ксенос. Приходил ли кто-нибудь к мистеру Кэмпиону, пока меня не было?
Дворецкий замялся.
— Нет, сэр, насколько я знаю. Во всяком случае я никому не отпирал парадную дверь после того, как вы с дамами уехали.
Я посмотрел на экран телевизора.
— Тогда, думаю, вам лучше вызвать полицию. Похоже, что мистер Кэмпион мертв.
Я медленно положил трубку и закурил сигарету, потом сел и, куря и потягивая виски, стал дожидаться приезда полиции. Я вспомнил слова одного банковского громилы по имени Вилли Саттон, с которым познакомился однажды. Он написал книгу о своей жизни, и одно время она пользовалась большой популярностью. «Нет такого сейфа, хранилища, банка или тюрьмы, сделанных человеком, в которые при сильном желании не смог бы проникнуть другой человек», — говорил он.
Я подумал, что бы сказал Марсель, услышь он эти слова. Возможно, и ничего. Он ведь считал себя единственным человеком, который может все предусмотреть. Я улыбнулся.
Интересно, какой толк ему теперь от всех его денег и планов.
26
27
28
— Надеюсь, не будешь возражать против растворимого? Я кивнул.
— Не буду, пока он горячий.
— Он горячий, — ответила Даня, ставя поднос на маленький столик. — Наливай себе, я сейчас вернусь.
К тому времени, когда Даня вернулась, я пил уже вторую чашку и слушал вторую сторону пластинки. Она переоделась в длинный домашний халат. Даня молча налила себе кофе, сделала несколько глотков, и щеки ее слегка порозовели.
— Марсель сказал, что ему стоило трудов и времени заполучить компанию, — сказала Даня. Я промолчал.
— Когда-то я любила Марселя, действительно любила, но он никого, кроме себя, не любит. Люди существуют для него только в качестве слуг.
Пластинка закончилась, но музыка продолжала звучать у меня в ушах. Потом я поднялся.
— Мне надо идти.
— Ты хочешь вернуться к нему?
Я кивнул.
Даня встала, подошла и прижала голову к моей груди.
— Бедный Дакс, — прошептала она, и тебя он использует точно так же, как всех нас.
— От меня он ничего не получит! — резко ответил я. — Ничего. И никто не сможет меня использовать. Очень скоро он в этом убедится.
Даня внимательно смотрела на меня, и я понял, что она догадалась о том, что я задумал.
— Не делай этого, Дакс, — тихо сказала она. — Он не стоит этого.
Не ответив, я направился к двери. Открыл ее, но Даня остановила меня.
— Я ведь совсем не такая, Дакс, правда? Я ведь не деревяшка, как он обозвал меня?
Этот ублюдок знал, как ударить побольнее. Сам того не сознавая, он заставил Даню сомневаться в себе. Я покачал головой, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
— Ты совсем не такая, — сказал я. — Да и что он понимает в женщинах? Если бы не его деньги, ему пришлось бы заниматься онанизмом.
Котяра вошел в мою комнату в тот момент, когда я заряжал небольшой револьвер. Он быстро заморгал глазами, и сонливость моментально слетела с него.
— Что ты собираешься делать? — спросил он. Я покрутил барабан и услышал мягкие, ритмичные щелчки.
— То, что должен был сделать много лет назад.
— Кэмпион?
Я кивнул.
Котяра замялся, потом подошел ближе.
— Лучше, если это сделаю я, у меня больше опыта.
— Нет, — ответил я, пряча револьвер в карман пиджака.
— Это может повредить и тебе и Кортегуа. И так уже ходит слишком много слухов о Гуайаносе.
— Значит, еще недостаточно, — ответил я. — Во всяком случае, у меня больше шансов, чем у тебя, убедить полицию в том, что это был несчастный случай. Кто будет сомневаться, когда я скажу, что мы осматривали револьвер и он нечаянно выстрелил?
Котяра скептически посмотрел на меня.
— В конце концов, я же посол, — сказал я. — Не так ли?
Котяра пожал плечами.
— Да, ваше превосходительство. — В глазах его загорелись лукавые огоньки, и я понял, что он одобряет мои намерения. — Но, ваше превосходительство, вы уверены, что помните, как обращаться с этой штукой?
— Помню, — ответил я.
— Тогда будьте осторожны. — Он открыл мне дверь. — Себя не подстрелите.
Прошло почти три часа после того, как я покинул дом Марселя, и вот неразговорчивый азиат дворецкий снова открыл мне дверь. Было начало пятого утра, но дворецкий выглядел так, будто вовсе не спал.
— У меня есть ключ от лифта, — сказал я. Дворецкий кивнул.
— Мистер Кэмпион говорил мне. Не забудьте потом запереть лифт.
Дверь в гостиную была открыта, я запер дверь лифта и вошел. Свет в комнате горел, но она была пуста.
Ведущая в спальню Марселя дверь была также приоткрыта, и я заглянул туда, подавив в себе намерение предварительно позвать его. Не было смысла деликатничать с человеком, которого собираешься убить. В комнате было темно, и я зажег свет. На кровати никого не было, похоже, что на нее и не ложились. Я прошел через спальню в гардеробную, оттуда в ванную. Там тоже было пусто.
Вернувшись в гостиную, я попытался открыть дверь комнаты для гостей, но она оказалась запертой изнутри. Наверное, Марсель пригласил какую-нибудь девицу, развлекается с ней там или спит, заперев в силу своей навязчивой идеи дверь. Однако, я не намеревался ждать, чтобы выяснить это. Громко постучав, я крикнул:
— Марсель!
Подождав несколько секунд, я снова позвал его и снова безрезультатно.
Я медленно вернулся к бару и налил себе выпить. Во всяком случае, я был теперь уверен, что он там один, потому что если бы в комнате был кто-то еще, мне бы непременно ответили. Может быть, он просто зашел туда и отключился.
Я потягивал виски, и в тот момент, когда мой взгляд упал на панель позади бара, я вспомнил о скрытой телекамере. Пройдя за стойку бара, я отыскал кнопку и нажал ее.
Панель бесшумно повернулась, и еще несколько секунд пришлось подождать, пока нагреется телевизор. Первое, что я увидел, была кровать, но она была пуста. Потом я увидел Марселя и медленно перевел дыхание. Кто-то опередил меня, Марсель был уже мертв.
Он лежал на животе на полу рядом с кроватью: голова повернута, глаза вылезли из орбит, толстый, распухший язык вывалился изо рта. Воротник рубашки был расстегнут. Черный шелковый шнур, обмотанный вокруг шеи, шел к рукам, связанным за спиной, а далее к лодыжкам связанных ног. Шнур был затянут так сильно, что тело Марселя изогнулось.
Я смотрел на него, позабыв о выпивке. Мне впервые приходилось видеть такое простое и вместе с тем изощренное убийство, чувствовалась рука настоящего профессионала. У меня не было сомнений, что Марсель был еще жив, когда убийца вышел из комнаты, но жил он после этого всего несколько минут. Он сам убил себя, пытаясь освободиться, и чем энергичнее он пытался сделать это, тем сильнее затягивался шелковый шнур вокруг его шеи.
Отхлебнув из стакана, я снял трубку телефона, стоящего на стойке бара, и нажал кнопку с надписью «дворецкий».
— Слушаю, мистер Кэмпион? — раздался голос с ярко выраженным восточным акцентом.
— Это не мистер Кэмпион, это мистер Ксенос. Приходил ли кто-нибудь к мистеру Кэмпиону, пока меня не было?
Дворецкий замялся.
— Нет, сэр, насколько я знаю. Во всяком случае я никому не отпирал парадную дверь после того, как вы с дамами уехали.
Я посмотрел на экран телевизора.
— Тогда, думаю, вам лучше вызвать полицию. Похоже, что мистер Кэмпион мертв.
Я медленно положил трубку и закурил сигарету, потом сел и, куря и потягивая виски, стал дожидаться приезда полиции. Я вспомнил слова одного банковского громилы по имени Вилли Саттон, с которым познакомился однажды. Он написал книгу о своей жизни, и одно время она пользовалась большой популярностью. «Нет такого сейфа, хранилища, банка или тюрьмы, сделанных человеком, в которые при сильном желании не смог бы проникнуть другой человек», — говорил он.
Я подумал, что бы сказал Марсель, услышь он эти слова. Возможно, и ничего. Он ведь считал себя единственным человеком, который может все предусмотреть. Я улыбнулся.
Интересно, какой толк ему теперь от всех его денег и планов.
26
История убийства Марселя изобиловала классическими подробностями, которые так любят расписывать газеты: хорошо охраняемый дом, неприступное жилище, запертая комната и в качестве жертвы один из самых богатых и ненавидимых людей в мире. Все это сопровождалось сообщениями о международных финансовых махинациях и сотнями фотографий прекрасных женщин и дорогих проституток. У газетчиков каждый день был подобен празднику, у них было все, что они хотели, кроме одного — убийцы.
Спустя неделю после убийства ко мне в кабинет явился капитан, занимавшийся его расследованием. Мы с ним были уже хорошо знакомы, так как неоднократно беседовали в течение этой недели.
— Мистер Ксенос, — сказал он, выколачивая трубку в пепельницу, — на расследование уйдут годы, но когда мы завершим его, то будем так же далеки от успеха, как и сейчас. И не потому, что у нас нет подозреваемых, я могу назвать как минимум пятьдесят человек, у которых были причины убить Кэмписна.
Я улыбнулся про себя. Этот полицейский был достаточно умен и вежлив, чтобы не сказать, что и я фигурирую в этом списке.
— Мы продолжаем осматривать дом, снова и снова все перепроверяем и приходим к выводу, что убийца не мог проникнуть внутрь незамеченным.
— И все-таки он проник, — сказал я. Полицейский кивнул.
— Да, проник. Но это не слуга, старая шутка по поводу дворецкого в данном случае неуместна. У всех слуг неопровержимые алиби. — Капитан поднялся. — Ладно, полагаю, что и так отнял у вас много времени. — Он протянул руку, на губах его играла легкая улыбка. — В конце года я ухожу в отставку, так что мы, наверное, больше не увидимся, мистер Ксенос.
Я пожал руку капитана и вопросительно посмотрел на него.
— Я имел в виду, что не увидимся при подобных обстоятельствах. За последние два месяца мы дважды встречались с вами, и каждый раз по поводу убийства.
И тогда я вспомнил. Ну конечно, ведь это он допрашивал меня после покушения на Гуайаноса. Я снова пожал ему руку и засмеялся.
— Минутку, капитан. Из ваших слов следует, что мне вообще опасно общаться с людьми.
— Я не это имел в виду, — быстро возразил капитан. — Вы ведь поняли меня.
— Не стоит, капитан, я все понял. Кстати, не могли бы вы оказать мне услугу?
— Если в моих силах.
— Я бы хотел связаться с дочерью Гуайаноса. Вы не знаете, где бы я мог найти ее?
На лице капитана появилось удивленное выражение.
— А вы разве не знаете? Я покачал головой.
— На следующий день, после того как мы выдали тело, она вместе со своим дядей повезла его на родину для захоронения.
— В Кортегуа? Капитан кивнул.
— Да, поэтому я и думал, что вы в курсе. Ваше посольство дало сообщение в газеты.
Теперь все было ясно, я в это время был в Европе.
— А поехал ли с ними человек по имени Мендоса?
— Думаю, что да. Во всяком случае в самолет он сел. Правда, у самолета была посадка в Майами и он мог там выйти. Я уточню, если хотите.
Я покачал головой.
— Нет, спасибо, капитан. Это не так важно.
Капитан вышел из кабинета, а я остался размышлять об услышанном. Странно, что я ничего не знал, должно было быть сообщение из Кортегуа. Мендоса не тот человек, которого Хойос мог бы пропустить. Я запросил списки пассажиров, вылетевших из Курату и прилетевших туда за последнюю неделю, и нашел в них имена Беатрис и ее дяди, но Мендосы там не было. Я медленно отложил бумагу. Как бы там ни было, я был уверен, что Мендоса находится в Кортегуа. У меня появилось недоброе предчувствие. Я решил было послать телеграмму, но потом отказался от этой мысли. Я ведь не служил в тайной полиции, пусть Хойос и Прието сами выполняют свою грязную работу.
Революция началась спустя почти два месяца. О восстании я услышал в первый день Пасхи, и именно на этот день первоначально было решено назначить выборы. Я находился у Дани, мы сидели в постели и завтракали. Даня подняла с пола рядом с кроватью дистанционный пульт управления.
— Ты не возражаешь, если я включу двенадцатичасовые новости? — спросила она.
— Должен ли я одеться по этому поводу? — поинтересовался я.
Даня рассмеялась и нажала кнопку. Спустя несколько секунд на экране появилось изображение. Как обычно, передавали рекламу, но потом симпатичная дикторша объявила:
— А теперь, леди и джентльмены, новости Си-Би-Эс!
На экране появился серьезный мужчина. Его несколько полноватое лицо, решительный нос, густые усы и чуть выпуклые глаза вызывали к нему доверие. Этот человек знал, что говорил, даже если вы были точно уверены, что он просто читает текст, написанный для него другими людьми.
Я откусил кусочек тоста и посмотрел на экран.
— Доброе утро, леди и джентльмены, — прозвучал в комнате приятный рокочущий голос. — Я Уолтер Джонсон. Начинаем с главных событий дня. Мы получили очередное сообщение о вооруженных столкновениях в Кортегуа.
Прежде чем он продолжил, я успел бросить взгляд на Даню. В ее широко раскрытых глазах застыло удивление.
— Военные действия в горных районах между правительственными войсками и повстанцами продолжались всю ночь. Мятежники захватили еще две деревни и, по их словам, нанесли серьезные потери правительственным войскам. По сообщениям мятежников, передаваемым их полевыми радиостанциями, их отряды находятся в шестидесяти милях от столицы, они полностью контролируют северную часть страны.
Однако на юге отряды мятежников понесли серьезные потери в ходе попытки соединиться с отрядами, ведущими боевые действия на севере.
В столице страны Курату действует режим военного положения, улицы пусты, но в городе то и дело возникают перестрелки, особенно в районе порта, где расположены правительственные войска, препятствующие высадке мятежников со стороны моря. Огонь открывается по любой движущейся цели.
Этим утром президент страны де Кордоба несколько раз выступал по радио с обращением к населению сохранять спокойствие. Он призвал ответственных чиновников и армию оставаться верными правительству и, я цитирую: «... не поддаваться на лживые обещания коммунистов на юге и незаконных бандитских формирований на севере». Президент де Кордоба определил настоящие военные действия не как революцию, а как первое открытое вторжение коммунистов в Латинскую Америку. Он заявил, я цитирую: «... это является заранее спланированной акцией, инспирированной и снабжаемой людьми и оружием из-за границы». Президент также объявил, что намерен лично стать во главе правительственных войск и провести перестановку в правительстве. Он пообещал, я снова цитирую: «... не отдыхать до тех пор, пока все бандиты не будут вышвырнуты за границу и сброшены в море, откуда они и пришли».
Телекамера изменила план. Комментатор взял в руки лист бумаги.
— Государственный департамент в Вашингтоне заявил о намерении принять меры для безопасной эвакуации всех граждан США из Кортегуа, в случае если возникнет необходимость.
Комментатор взял другой лист бумаги и продолжил:
— Авиакомпания «Пан Америкен» объявила об отмене своих рейсов в Кортегуа до нормализации обстановки. Дневной рейс Нью-Йорк — Майами — Курату — Богота будет теперь производиться по маршруту Нью-Йорк — Майами — Богота.
Телекамера снова изменила план, и теперь уже комментатор не читал записи, а говорил от себя.
— Нам не удалось связаться с посольством Кортегуа в Нью-Йорке. Двери посольства оказались запертыми, никто не знает, находится ли в Нью-Йорке сеньор Ксенос.
А теперь о других новостях. Сегодня в Нью-Йорке...
Раздался щелчок, и экран телевизора погас. Когда Даня повернулась ко мне, я уже выскочил из постели и натянул на себя кое-что из одежды.
— Что все это значит? — спросила она. Я молча застегивал рубашку. А что это могло значить? В голове моей крутились тысячи мыслей. Пожалуй, Mapсель знал, что говорил. Какое право я имел не ночевать в посольстве, понимая, что взрыва можно ожидать в любую минуту. Где были мои мозги, ведь Марсель все мне объяснил.
Я почувствовал странное чувство вины, личное ощущение трагедии и потери, которых не испытывал с момента смерти отца. На глаза навернулись слезы.
— Что все это значит? — повторила Даня.
— Это значит, — глухо ответил я, — что все, что я делал, все, к чему стремился, рухнуло.
Спустя неделю после убийства ко мне в кабинет явился капитан, занимавшийся его расследованием. Мы с ним были уже хорошо знакомы, так как неоднократно беседовали в течение этой недели.
— Мистер Ксенос, — сказал он, выколачивая трубку в пепельницу, — на расследование уйдут годы, но когда мы завершим его, то будем так же далеки от успеха, как и сейчас. И не потому, что у нас нет подозреваемых, я могу назвать как минимум пятьдесят человек, у которых были причины убить Кэмписна.
Я улыбнулся про себя. Этот полицейский был достаточно умен и вежлив, чтобы не сказать, что и я фигурирую в этом списке.
— Мы продолжаем осматривать дом, снова и снова все перепроверяем и приходим к выводу, что убийца не мог проникнуть внутрь незамеченным.
— И все-таки он проник, — сказал я. Полицейский кивнул.
— Да, проник. Но это не слуга, старая шутка по поводу дворецкого в данном случае неуместна. У всех слуг неопровержимые алиби. — Капитан поднялся. — Ладно, полагаю, что и так отнял у вас много времени. — Он протянул руку, на губах его играла легкая улыбка. — В конце года я ухожу в отставку, так что мы, наверное, больше не увидимся, мистер Ксенос.
Я пожал руку капитана и вопросительно посмотрел на него.
— Я имел в виду, что не увидимся при подобных обстоятельствах. За последние два месяца мы дважды встречались с вами, и каждый раз по поводу убийства.
И тогда я вспомнил. Ну конечно, ведь это он допрашивал меня после покушения на Гуайаноса. Я снова пожал ему руку и засмеялся.
— Минутку, капитан. Из ваших слов следует, что мне вообще опасно общаться с людьми.
— Я не это имел в виду, — быстро возразил капитан. — Вы ведь поняли меня.
— Не стоит, капитан, я все понял. Кстати, не могли бы вы оказать мне услугу?
— Если в моих силах.
— Я бы хотел связаться с дочерью Гуайаноса. Вы не знаете, где бы я мог найти ее?
На лице капитана появилось удивленное выражение.
— А вы разве не знаете? Я покачал головой.
— На следующий день, после того как мы выдали тело, она вместе со своим дядей повезла его на родину для захоронения.
— В Кортегуа? Капитан кивнул.
— Да, поэтому я и думал, что вы в курсе. Ваше посольство дало сообщение в газеты.
Теперь все было ясно, я в это время был в Европе.
— А поехал ли с ними человек по имени Мендоса?
— Думаю, что да. Во всяком случае в самолет он сел. Правда, у самолета была посадка в Майами и он мог там выйти. Я уточню, если хотите.
Я покачал головой.
— Нет, спасибо, капитан. Это не так важно.
Капитан вышел из кабинета, а я остался размышлять об услышанном. Странно, что я ничего не знал, должно было быть сообщение из Кортегуа. Мендоса не тот человек, которого Хойос мог бы пропустить. Я запросил списки пассажиров, вылетевших из Курату и прилетевших туда за последнюю неделю, и нашел в них имена Беатрис и ее дяди, но Мендосы там не было. Я медленно отложил бумагу. Как бы там ни было, я был уверен, что Мендоса находится в Кортегуа. У меня появилось недоброе предчувствие. Я решил было послать телеграмму, но потом отказался от этой мысли. Я ведь не служил в тайной полиции, пусть Хойос и Прието сами выполняют свою грязную работу.
Революция началась спустя почти два месяца. О восстании я услышал в первый день Пасхи, и именно на этот день первоначально было решено назначить выборы. Я находился у Дани, мы сидели в постели и завтракали. Даня подняла с пола рядом с кроватью дистанционный пульт управления.
— Ты не возражаешь, если я включу двенадцатичасовые новости? — спросила она.
— Должен ли я одеться по этому поводу? — поинтересовался я.
Даня рассмеялась и нажала кнопку. Спустя несколько секунд на экране появилось изображение. Как обычно, передавали рекламу, но потом симпатичная дикторша объявила:
— А теперь, леди и джентльмены, новости Си-Би-Эс!
На экране появился серьезный мужчина. Его несколько полноватое лицо, решительный нос, густые усы и чуть выпуклые глаза вызывали к нему доверие. Этот человек знал, что говорил, даже если вы были точно уверены, что он просто читает текст, написанный для него другими людьми.
Я откусил кусочек тоста и посмотрел на экран.
— Доброе утро, леди и джентльмены, — прозвучал в комнате приятный рокочущий голос. — Я Уолтер Джонсон. Начинаем с главных событий дня. Мы получили очередное сообщение о вооруженных столкновениях в Кортегуа.
Прежде чем он продолжил, я успел бросить взгляд на Даню. В ее широко раскрытых глазах застыло удивление.
— Военные действия в горных районах между правительственными войсками и повстанцами продолжались всю ночь. Мятежники захватили еще две деревни и, по их словам, нанесли серьезные потери правительственным войскам. По сообщениям мятежников, передаваемым их полевыми радиостанциями, их отряды находятся в шестидесяти милях от столицы, они полностью контролируют северную часть страны.
Однако на юге отряды мятежников понесли серьезные потери в ходе попытки соединиться с отрядами, ведущими боевые действия на севере.
В столице страны Курату действует режим военного положения, улицы пусты, но в городе то и дело возникают перестрелки, особенно в районе порта, где расположены правительственные войска, препятствующие высадке мятежников со стороны моря. Огонь открывается по любой движущейся цели.
Этим утром президент страны де Кордоба несколько раз выступал по радио с обращением к населению сохранять спокойствие. Он призвал ответственных чиновников и армию оставаться верными правительству и, я цитирую: «... не поддаваться на лживые обещания коммунистов на юге и незаконных бандитских формирований на севере». Президент де Кордоба определил настоящие военные действия не как революцию, а как первое открытое вторжение коммунистов в Латинскую Америку. Он заявил, я цитирую: «... это является заранее спланированной акцией, инспирированной и снабжаемой людьми и оружием из-за границы». Президент также объявил, что намерен лично стать во главе правительственных войск и провести перестановку в правительстве. Он пообещал, я снова цитирую: «... не отдыхать до тех пор, пока все бандиты не будут вышвырнуты за границу и сброшены в море, откуда они и пришли».
Телекамера изменила план. Комментатор взял в руки лист бумаги.
— Государственный департамент в Вашингтоне заявил о намерении принять меры для безопасной эвакуации всех граждан США из Кортегуа, в случае если возникнет необходимость.
Комментатор взял другой лист бумаги и продолжил:
— Авиакомпания «Пан Америкен» объявила об отмене своих рейсов в Кортегуа до нормализации обстановки. Дневной рейс Нью-Йорк — Майами — Курату — Богота будет теперь производиться по маршруту Нью-Йорк — Майами — Богота.
Телекамера снова изменила план, и теперь уже комментатор не читал записи, а говорил от себя.
— Нам не удалось связаться с посольством Кортегуа в Нью-Йорке. Двери посольства оказались запертыми, никто не знает, находится ли в Нью-Йорке сеньор Ксенос.
А теперь о других новостях. Сегодня в Нью-Йорке...
Раздался щелчок, и экран телевизора погас. Когда Даня повернулась ко мне, я уже выскочил из постели и натянул на себя кое-что из одежды.
— Что все это значит? — спросила она. Я молча застегивал рубашку. А что это могло значить? В голове моей крутились тысячи мыслей. Пожалуй, Mapсель знал, что говорил. Какое право я имел не ночевать в посольстве, понимая, что взрыва можно ожидать в любую минуту. Где были мои мозги, ведь Марсель все мне объяснил.
Я почувствовал странное чувство вины, личное ощущение трагедии и потери, которых не испытывал с момента смерти отца. На глаза навернулись слезы.
— Что все это значит? — повторила Даня.
— Это значит, — глухо ответил я, — что все, что я делал, все, к чему стремился, рухнуло.
27
К тому моменту, как я добрался до консульства, угрызения совести отошли на второй план. Расталкивая толпу репортеров и бросая на ходу: «Никаких комментариев», я с трудом протиснулся внутрь здания. Котяра и один из клерков навалились на дверь, и им удалось запереть ее.
— Вызовите полицию, — приказал я, — попросите, чтобы они помогли очистить вход. — Я повернулся к Котяре. — Пошли со мной.
Увидев меня, секретарша облегченно вздохнула.
— Очень много телефонных звонков, — сказала она. — Вас разыскивал президент, а также из Госдепартамента...
— Отнесите список звонивших в мой кабинет, — сказал я и, резко захлопнув за собой дверь, повернулся к Котяре.
— Действительно все так плохо, как передали в телевизионных новостях?
Котяра пожал плечами, лицо его ничего не выражало.
— В такие моменты никто не говорит правду, но ясно, что дела хуже некуда. Я кивнул.
— Хиральдо еще здесь?
— Да, он наверху, слушает радио.
— Позови его сюда.
Котяра молча вышел из кабинета, а я взял у секретарши список звонивших.
— Соедините меня с президентом, — сказал я.
— Хорошо, ваше превосходительство.
Я принялся изучать список. Казалось, весь мир вдруг охватила забота о Кортегуа. Звонки были отовсюду: из ООН, из различных посольств и консульств, из газет, а также из Госдепартамента и от одного сенатора и двух конгрессменов из Вашингтона.
Зазвонил телефон, я снял трубку.
Голос президента звучал резко и зло.
— Где тебя черти носят? Я всю ночь пытался дозвониться до тебя!
У меня не было удовлетворительного объяснения, поэтому я предпочел промолчать.
— Если бы ты был здесь, я бы пристрелил тебя! — орал президент.
С меня было достаточно, я понимал, что такой разговор никуда не приведет.
— У вас еще будет для этого время, а пока не могли бы вы объяснить мне ситуацию?
Президент смолк, видимо, переваривая сказанное мною. Голос его стал несколько спокойнее.
— Положение серьезное, но если армия сохранит верность, мы сможем овладеть ситуацией.
— А она сохранит?
— Не знаю, — ответил президент, и я впервые почувствовал в его голосе слабость. — Некоторые из тех, о которых я думал, что они будут верны мне до смерти, уже перешли со своими полками на сторону мятежников — Васкес, Пардо, Москера. А те, о которых я думал, что они первыми перебегут к врагу, такие как Зулуага и Тулья, остаются верны мне. Теперь все зависит от того, сумею ли я удержать их возле себя и убедить в нашей победе.
— А мы победим? — спросил я.
— Если получим помощь и сможем продержаться достаточно долго. У меня такое чувство, что мятежники начали свои действия именно теперь, потому что знают, что снабжение их оружием прекратится. Если бы они протянули дольше, то остались бы без оружия. Поэтому вопрос для них стоял так — сейчас или никогда.
«Ирония судьбы», — подумал я. Ведь мне казалось, что со смертью Марселя всему будет положен конец, а вышло как раз наоборот.
— Какая вам нужна помощь? — спросил я.
— Любая, какую можно получить. Проси всех — ООН, США, всех, кто только будет слушать тебя. Нам нужны люди, оружие, деньги — все, что они смогут дать. Они должны понимать, что если мы сейчас проиграем, то верх возьмут коммунисты.
— Они захотят узнать, кто представляет коммунистов, — сказал я. — Надо будет назвать имена.
— Через час получишь по телексу список. Кондор, Мендоса...
— Мендоса сумел пробраться в страну?
— Да. Он сбрил усы и, словно невидимка, проскользнул мимо нашей полиции. А полиция была слишком занята твоей девушкой.
— С ней все в порядке?
— Она в безопасности, — резко ответил президент. — А как там у вас реакция на наши события? Можно рассчитывать на какую-либо помощь?
— Не знаю, пока еще рано говорить об этом. Мне надо сделать несколько телефонных звонков, тогда буду готов ответить.
— Тогда занимайся этим!
— Газетчики требуют заявления, — сказал я.
— А мои выступления они печатают?
— Да, и еще я слышал их по телевизору.
— Значит, пока хватит с них и этого, — сказал президент, и в его голосе прозвучали нотки удовлетворения. — Я скажу тебе, когда надо будет сделать дополнительное заявление.
Я положил трубку. Спустя минуту в кабинет вошли Котяра и Хиральдо.
— Как дела? — спросил Котяра.
— Президент пока контролирует ситуацию.
— Отлично.
— Вы хотели видеть меня, ваше превосходительство? — спросил Хиральдо.
— Да. Ты говорил, что умеешь летать на небольших самолетах. А можешь ты управлять двухдвигательным «Бичкрафтом»?
— Умею, сэр.
— Хорошо, — сказал я и посмотрел на Котяру. — Поезжай с ним в аэропорт и проверь, так ли это. Если да, то вылетайте оба во Флориду.
— Я могу управлять самолетом, сэр.
— Хорошо. Я хочу, чтобы вы приземлились в аэропорту Бровард в Форт-Лодердейл, недалеко от Майами. Если приземлитесь в Майами, то это будет слишком заметно. Когда прибудете туда, позвоните мне. Возможно, мне понадобится срочно вылететь в Кортегуа, а «Пан Америкен» отменила свои рейсы.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Хиральдо, повернулся и вышел из кабинета.
— Ты сделаешь глупость, если отправишься туда, — откровенно сказал Котяра. — Сейчас ты ничего не сможешь там сделать.
— Но я и не собираюсь лететь прямо сейчас. Просто хочу, чтобы самолет был наготове, если понадобится.
— Это огромная глупость; лететь туда — значит найти верную смерть. Лучше всего тебе остаться здесь.
Возможно, он был прав, тут я ничего не мог поделать. Я и так слишком долго держался в стороне от событий, происходящих дома.
— Отец поехал бы, — сказал я.
Котяра некоторое время молча смотрел на меня, иногда я совершенно не мог догадаться, о чем он думает, и сейчас как раз был такой случай. Лицо его оставалось абсолютно бесстрастным, наконец он пожал плечами.
— Ладно, если ты так хочешь.
Я посмотрел, как за ним закрылась дверь, и вернулся к телефону. Подняв трубку, я приказал секретарше обзвонить всех по списку. Все, с кем я разговаривал, выражали сочувствие, но никто не пожелал предложить какую-нибудь конкретную помощь. Они выжидали.
Секретарь ООН был чрезвычайно вежлив и вместе с тем равнодушен. Он сказал, что это не дело Совета Безопасности. ООН считает, что это внутреннее дело Кортегуа, а они не имеют права вмешиваться во внутренние дела государств. Но он думает, что я смогу выступить на Генеральной Ассамблее, если кто-то из выступающих на ней завтра откажется от своей речи в мою пользу. Однако это все, что он может сделать со своей стороны.
В Госдепартаменте, главным образом, предпочли говорить о том, какие меры должны быть приняты для безопасности американцев в Кортегуа. Возле берегов Кортегуа курсировал эскадренный миноносец США, готовый в случае необходимости эвакуировать граждан США. Я заверил их, что беспокоиться за судьбу американских граждан нет нужды и что Госдепартамент будет поставлен в известность, если такая нужда возникнет.
Представители всех латиноамериканских стран выражали свое сочувствие, но у всех были аналогичные проблемы. Европейские страны интересовало только дальнейшее развитие событий, и они рассматривали события в Кортегуа, как борьбу между Западом и Востоком за сферы влияния. Они тоже сочувствовали, но ощущение было такое, что если им будет выгодно, они примут сторону мятежников. Очевидным был только тот факт, что они не желали быть вовлеченными ни в какие конфликты. Для африканских и азиатских стран ситуация в нашей стране была вполне знакомой и отражала те же самые проблемы, которые стояли перед ними.
Наконец я добрался до сенатора, который сразу перешел к делу.
— Я хотел бы увидеться с вами завтра. Вы смогли бы приехать?
— Очень сожалею, но, возможно, завтра днем мне придется выступить на Генеральной Ассамблее ООН. Сенатор задумался на секунду.
— А вы уже говорили с конгрессменами?
— Нет, я еще не успел всех обзвонить.
— В этом нет необходимости, — сказал он. — Мы завтра сами приедем в Нью-Йорк. — Вы могли бы незаметно прибыть на квартиру к моей сестре?
— Постараюсь.
— Во сколько?
— Если вы сможете, то рано утром. В это время меньше шансов встретиться с репортерами.
— Что если мы позавтракаем в шесть утра?
— Хорошо, буду к шести.
Я положил трубку. Интересно, что задумал сенатор. Что он может сделать, если его правительство не пошло мне навстречу? Вряд ли я мог вот так, сразу догадаться о его намерениях, поэтому снова взялся за телефон.
Пока я ждал, когда меня соединят с очередным абонентом, в кабинет вошел Котяра.
— Почему я должен ехать с Хиральдо? Ты же знаешь, я ничего не понимаю в самолетах.
— Но ты сможешь проследить.
Котяра помолчал немного, потом сказал:
— Ты не доверяешь ему?
— Не знаю, — ответил я, — но рисковать не хочу. Этот самолет единственная возможность попасть домой, если это потребуется. Поэтому я и не хочу, чтобы с ним что-то случилось.
— А что мне делать, если он попытается испортить его, когда мы будем в воздухе?
— Молиться, — угрюмо ответил я, снова берясь за трубку телефона. — Взывать к Господу.
— Вызовите полицию, — приказал я, — попросите, чтобы они помогли очистить вход. — Я повернулся к Котяре. — Пошли со мной.
Увидев меня, секретарша облегченно вздохнула.
— Очень много телефонных звонков, — сказала она. — Вас разыскивал президент, а также из Госдепартамента...
— Отнесите список звонивших в мой кабинет, — сказал я и, резко захлопнув за собой дверь, повернулся к Котяре.
— Действительно все так плохо, как передали в телевизионных новостях?
Котяра пожал плечами, лицо его ничего не выражало.
— В такие моменты никто не говорит правду, но ясно, что дела хуже некуда. Я кивнул.
— Хиральдо еще здесь?
— Да, он наверху, слушает радио.
— Позови его сюда.
Котяра молча вышел из кабинета, а я взял у секретарши список звонивших.
— Соедините меня с президентом, — сказал я.
— Хорошо, ваше превосходительство.
Я принялся изучать список. Казалось, весь мир вдруг охватила забота о Кортегуа. Звонки были отовсюду: из ООН, из различных посольств и консульств, из газет, а также из Госдепартамента и от одного сенатора и двух конгрессменов из Вашингтона.
Зазвонил телефон, я снял трубку.
Голос президента звучал резко и зло.
— Где тебя черти носят? Я всю ночь пытался дозвониться до тебя!
У меня не было удовлетворительного объяснения, поэтому я предпочел промолчать.
— Если бы ты был здесь, я бы пристрелил тебя! — орал президент.
С меня было достаточно, я понимал, что такой разговор никуда не приведет.
— У вас еще будет для этого время, а пока не могли бы вы объяснить мне ситуацию?
Президент смолк, видимо, переваривая сказанное мною. Голос его стал несколько спокойнее.
— Положение серьезное, но если армия сохранит верность, мы сможем овладеть ситуацией.
— А она сохранит?
— Не знаю, — ответил президент, и я впервые почувствовал в его голосе слабость. — Некоторые из тех, о которых я думал, что они будут верны мне до смерти, уже перешли со своими полками на сторону мятежников — Васкес, Пардо, Москера. А те, о которых я думал, что они первыми перебегут к врагу, такие как Зулуага и Тулья, остаются верны мне. Теперь все зависит от того, сумею ли я удержать их возле себя и убедить в нашей победе.
— А мы победим? — спросил я.
— Если получим помощь и сможем продержаться достаточно долго. У меня такое чувство, что мятежники начали свои действия именно теперь, потому что знают, что снабжение их оружием прекратится. Если бы они протянули дольше, то остались бы без оружия. Поэтому вопрос для них стоял так — сейчас или никогда.
«Ирония судьбы», — подумал я. Ведь мне казалось, что со смертью Марселя всему будет положен конец, а вышло как раз наоборот.
— Какая вам нужна помощь? — спросил я.
— Любая, какую можно получить. Проси всех — ООН, США, всех, кто только будет слушать тебя. Нам нужны люди, оружие, деньги — все, что они смогут дать. Они должны понимать, что если мы сейчас проиграем, то верх возьмут коммунисты.
— Они захотят узнать, кто представляет коммунистов, — сказал я. — Надо будет назвать имена.
— Через час получишь по телексу список. Кондор, Мендоса...
— Мендоса сумел пробраться в страну?
— Да. Он сбрил усы и, словно невидимка, проскользнул мимо нашей полиции. А полиция была слишком занята твоей девушкой.
— С ней все в порядке?
— Она в безопасности, — резко ответил президент. — А как там у вас реакция на наши события? Можно рассчитывать на какую-либо помощь?
— Не знаю, пока еще рано говорить об этом. Мне надо сделать несколько телефонных звонков, тогда буду готов ответить.
— Тогда занимайся этим!
— Газетчики требуют заявления, — сказал я.
— А мои выступления они печатают?
— Да, и еще я слышал их по телевизору.
— Значит, пока хватит с них и этого, — сказал президент, и в его голосе прозвучали нотки удовлетворения. — Я скажу тебе, когда надо будет сделать дополнительное заявление.
Я положил трубку. Спустя минуту в кабинет вошли Котяра и Хиральдо.
— Как дела? — спросил Котяра.
— Президент пока контролирует ситуацию.
— Отлично.
— Вы хотели видеть меня, ваше превосходительство? — спросил Хиральдо.
— Да. Ты говорил, что умеешь летать на небольших самолетах. А можешь ты управлять двухдвигательным «Бичкрафтом»?
— Умею, сэр.
— Хорошо, — сказал я и посмотрел на Котяру. — Поезжай с ним в аэропорт и проверь, так ли это. Если да, то вылетайте оба во Флориду.
— Я могу управлять самолетом, сэр.
— Хорошо. Я хочу, чтобы вы приземлились в аэропорту Бровард в Форт-Лодердейл, недалеко от Майами. Если приземлитесь в Майами, то это будет слишком заметно. Когда прибудете туда, позвоните мне. Возможно, мне понадобится срочно вылететь в Кортегуа, а «Пан Америкен» отменила свои рейсы.
— Слушаюсь, сэр, — сказал Хиральдо, повернулся и вышел из кабинета.
— Ты сделаешь глупость, если отправишься туда, — откровенно сказал Котяра. — Сейчас ты ничего не сможешь там сделать.
— Но я и не собираюсь лететь прямо сейчас. Просто хочу, чтобы самолет был наготове, если понадобится.
— Это огромная глупость; лететь туда — значит найти верную смерть. Лучше всего тебе остаться здесь.
Возможно, он был прав, тут я ничего не мог поделать. Я и так слишком долго держался в стороне от событий, происходящих дома.
— Отец поехал бы, — сказал я.
Котяра некоторое время молча смотрел на меня, иногда я совершенно не мог догадаться, о чем он думает, и сейчас как раз был такой случай. Лицо его оставалось абсолютно бесстрастным, наконец он пожал плечами.
— Ладно, если ты так хочешь.
Я посмотрел, как за ним закрылась дверь, и вернулся к телефону. Подняв трубку, я приказал секретарше обзвонить всех по списку. Все, с кем я разговаривал, выражали сочувствие, но никто не пожелал предложить какую-нибудь конкретную помощь. Они выжидали.
Секретарь ООН был чрезвычайно вежлив и вместе с тем равнодушен. Он сказал, что это не дело Совета Безопасности. ООН считает, что это внутреннее дело Кортегуа, а они не имеют права вмешиваться во внутренние дела государств. Но он думает, что я смогу выступить на Генеральной Ассамблее, если кто-то из выступающих на ней завтра откажется от своей речи в мою пользу. Однако это все, что он может сделать со своей стороны.
В Госдепартаменте, главным образом, предпочли говорить о том, какие меры должны быть приняты для безопасности американцев в Кортегуа. Возле берегов Кортегуа курсировал эскадренный миноносец США, готовый в случае необходимости эвакуировать граждан США. Я заверил их, что беспокоиться за судьбу американских граждан нет нужды и что Госдепартамент будет поставлен в известность, если такая нужда возникнет.
Представители всех латиноамериканских стран выражали свое сочувствие, но у всех были аналогичные проблемы. Европейские страны интересовало только дальнейшее развитие событий, и они рассматривали события в Кортегуа, как борьбу между Западом и Востоком за сферы влияния. Они тоже сочувствовали, но ощущение было такое, что если им будет выгодно, они примут сторону мятежников. Очевидным был только тот факт, что они не желали быть вовлеченными ни в какие конфликты. Для африканских и азиатских стран ситуация в нашей стране была вполне знакомой и отражала те же самые проблемы, которые стояли перед ними.
Наконец я добрался до сенатора, который сразу перешел к делу.
— Я хотел бы увидеться с вами завтра. Вы смогли бы приехать?
— Очень сожалею, но, возможно, завтра днем мне придется выступить на Генеральной Ассамблее ООН. Сенатор задумался на секунду.
— А вы уже говорили с конгрессменами?
— Нет, я еще не успел всех обзвонить.
— В этом нет необходимости, — сказал он. — Мы завтра сами приедем в Нью-Йорк. — Вы могли бы незаметно прибыть на квартиру к моей сестре?
— Постараюсь.
— Во сколько?
— Если вы сможете, то рано утром. В это время меньше шансов встретиться с репортерами.
— Что если мы позавтракаем в шесть утра?
— Хорошо, буду к шести.
Я положил трубку. Интересно, что задумал сенатор. Что он может сделать, если его правительство не пошло мне навстречу? Вряд ли я мог вот так, сразу догадаться о его намерениях, поэтому снова взялся за телефон.
Пока я ждал, когда меня соединят с очередным абонентом, в кабинет вошел Котяра.
— Почему я должен ехать с Хиральдо? Ты же знаешь, я ничего не понимаю в самолетах.
— Но ты сможешь проследить.
Котяра помолчал немного, потом сказал:
— Ты не доверяешь ему?
— Не знаю, — ответил я, — но рисковать не хочу. Этот самолет единственная возможность попасть домой, если это потребуется. Поэтому я и не хочу, чтобы с ним что-то случилось.
— А что мне делать, если он попытается испортить его, когда мы будем в воздухе?
— Молиться, — угрюмо ответил я, снова берясь за трубку телефона. — Взывать к Господу.
28
Мне удалось выйти из посольства незамеченным, потому что я прошел через подвал и аллею. До дома сестры сенатора было несколько минут езды. Выйдя на Мэдисон-авеню, я поймал такси.
В течение ночи я дважды разговаривал с президентом. Новости были плачевными: на севере бандиты приблизились к Курату на сорок миль, а на юге захватили один из ключевых городов. Президент отправил резервы в Санта-Клару с приказом стоять насмерть, а ведь Санта-Клара находилась всего в восемнадцати милях от столицы, сразу за аэропортом.
Единственной утешительной новостью было то, что еще не все кончено. Разбитые правительственные войска удалось собрать, но несколько полковников уже успели перессориться между собой, и потому на фронтах не удалось добиться какого-либо существенного успеха. Удалось лишь предотвратить окружение Курату, так что северные и южные группировки мятежников не соединились. Если бы это произошло, столица бы пала и война была бы закончена.
В течение ночи я дважды разговаривал с президентом. Новости были плачевными: на севере бандиты приблизились к Курату на сорок миль, а на юге захватили один из ключевых городов. Президент отправил резервы в Санта-Клару с приказом стоять насмерть, а ведь Санта-Клара находилась всего в восемнадцати милях от столицы, сразу за аэропортом.
Единственной утешительной новостью было то, что еще не все кончено. Разбитые правительственные войска удалось собрать, но несколько полковников уже успели перессориться между собой, и потому на фронтах не удалось добиться какого-либо существенного успеха. Удалось лишь предотвратить окружение Курату, так что северные и южные группировки мятежников не соединились. Если бы это произошло, столица бы пала и война была бы закончена.