Робертс Нора. Лицо в темноте

   — Спасибо, но я лучше пойду. Папа собирался забрать меня попозже, только вряд ли я буду сегодня кататься на доске. Надо ему позвонить.
   — Могу тебя подкинуть.
   Майкл чувствовал себя неуютно. Глупо смущаться, разговаривая с девочкой. Последний раз он так волновался в девятом классе, когда пригласил танцевать Нэнси Бриммер.
   — Могу подвезти тебя домой, — пояснил он, видя, что Эмма непонимающе смотрит на него. — Если хочешь.
   — Ты, наверное, занят.
   — Нет. Правда.
   «Он хочет снова увидеть отца», — решила Эмма после секундной радости. Такой парень, ведь ему, наверное, лет восемнадцать, не заинтересуется ею самой, а вот дочь Брайана Макавоя — иное дело. Изобразив улыбку, Эмма встала. Он спас ей жизнь, и раз встреча с отцом — единственное, чем она может с ним расплатиться, пусть так и будет.
   — С удовольствием, если тебя это не затруднит.
   — Нисколько.
   — Одну минуту.
   Эмма направилась к телохранителям, подхватив по дороге свои вещи, и решительно заявила:
   — Мой друг подвезет меня.
   — Мисс Макавой, — возразил Мастере, — будет лучше, если вы позвоните отцу.
   — Ни к чему беспокоить его.
   — Вашему отцу не понравится, — поддержал товарища Суинни, промокая вспотевший лоб, — что вы садитесь в машину к незнакомому человеку.
   — Я знаю Майкла, и мой отец тоже, — надменно сказала Эмма. Собственный тон ей не нравился, но она не желала, не могла позволить, чтобы ее унизили перед Майклом. — Его отец — капитан здешней полиции. К тому же вы поедете за нами, так что какая разница?
   Развернувшись, она с высоко поднятой головой направилась к Майклу, поджидающему ее с двумя досками.
   — Оставим девочку в покое. — Суинни положил руку на плечо Мастерса. — Это бывает нечасто.
   Бензин у, Майкла был почти на нуле, когда они наконец подъехали к высоким чугунным воротам особняка в Беверли-Хиллз. На лице стоявшего рядом с ними охранника появилось удивление, но затем все же раздался щелчок, и ворота раздвинулись. Ведя машину по обсаженной деревьями подъездной аллее, Майкл жалел, что в дополнение к спортивным трусам у него есть только сандалии да поношенный джемпер.
   Четырехэтажный особняк из розового кирпича и белого мрамора занимал более акра на ухоженной зеленой лужайке. Майкл не знал, смеяться ему или восхищаться при виде степенно вышагивающего по траве павлина.
   — Красиво.
   — Все это принадлежит на самом деле Пи Эм. Точнее, его жене. — Эмму несколько смущали мраморные львы в натуральную величину, стоящие по обе стороны двери. — Раньше дом принадлежал кому-то из киношников, не помню, кому именно, но Энджи все здесь переделала. Сейчас она на съемках в Европе, так что мы остановились здесь. У тебя есть время зайти в дом?
   — Ах да, время у меня есть. — Майкл нахмурился, взглянув на прилипший к ногам песок. — Если ты уверена, что нам стоит это делать.
   — Конечно, стоит.
   Выйдя из старой машины, на которой Лу приезжал к репетиционному залу, Эмма подождала, пока Майкл снимет с багажника ее доску, и пошла к лестнице.
   — Я должна рассказать папе о случившемся. Все равно об этом доложат телохранители. Надеюсь, ты не будешь возражать, если я… представлю это незначительным происшествием?
   — Ясное дело. — Майкл снова улыбнулся, и сердце у нее затрепетало. — Родители всегда переживают сверх меры. Похоже, по-другому они просто не могут.
   Как только дверь открылась, он сразу услышал музыку. Пианино. Громовые аккорды, затем как будто поиск нужной мелодии, и снова аккорды.
   — Они там. — Взяв Майкла за руку, Эмма вела его по широкому белому коридору.
   Он никогда не видел ничего подобного, но смущение не позволяло ему сказать об этом. Они проходили одну комнату за другой, где на белых стенах неистовыми разноцветными пятнами выделялись абстрактные картины. Даже пол был настолько белым, что Майкл не мог избавиться от чувства, что идет по какому-то храму.
   Затем он увидел богиню, портрет богини, висевший над камином из белого камня. Блондинка с хмурым ртом, в белом вышитом платье, опасно обнажающем пышную грудь.
   — Ух ты!
   — Это Энджи. — сказала Эмма, автоматически сморщив нос. — Жена Пи Эм.
   — Ага. — У Майкла возникло странное ощущение, что глаза следят за ним. — Я… э… видел ее последний фильм. — Правда, он умолчал об эротических снах, которые донимали его после этого. — Она действительно нечто!
   — Да, она такая.
   Даже в свои неполные тринадцать Эмма понимала, что означает это «нечто». Нетерпеливо дернув Майкла за руку, она пошла дальше.
   Комната, в которой они оказались, была единственным помещением в доме-мавзолее, где Эмма чувствовала себя нормально и где, как она полагала, бедному Пи Эм позволили выразить свой вкус. Здесь наконец появился цвет, смешение голубых, красных и солнечно-желтых красок. Полку над камином украшали музыкальные призы, на стенах висели золотые диски. У окна стояли два пышных лимонных дерева, которые Пи Эм сам вырастил из косточек.
   Брайан сидел за старинным кабинетным роялем, принадлежавшим кинозвезде, чье имя не могла запомнить Эмма. Рядом сидел Джонно с обычной своей французской сигаретой. Пол был усыпан листами бумаги, на столике пузырилась лужица разлитого лимонада.
   — Сохраним этот ритм в течение всего перехода, — говорил Брайан, выбивая аккорды. — Быстрый ритм с наложенными струнными и трубами, но доминирующей будет гитара.
   — Отлично, но ритм не тот.
   Джонно смахнул с клавиш руки Брайана, и бриллианты весело подмигнули, когда его пальцы побежали по клавиатуре.
   — Ненавижу тебя, когда ты прав, — сказал Брайан, доставая сигарету.
   — Папа.
   Его улыбка тут же поблекла, едва он увидел Майкла.
   — Эмма, ты должна была позвонить, если хотела вернуться раньше.
   — Знаю, но я встретила Майкла, — сказала та, очаровательно сверкнув ямочкой. — Меня смыло с доски, и он помог мне. — Поскольку ей хотелось ограничиться только этим, Эмма поспешно добавила: — К тому же я подумала, что тебе будет приятно снова увидеть его.
   Брайан со странной неприязнью отметил, что его девочка, его маленькая девочка стоит, держа за руку юношу, почти мужчину.
   — Снова?
   — Ты не помнишь? Отец приводил его к вам на репетицию. Его отец, полицейский.
   — Кессельринг. — У Брайана свело живот. — Ты Майкл Кессельринг?
   — Да, сэр. — Майкл не знал, прилично ли ему протягивать руку музыкальному гиганту, поэтому лишь вытер ладони о трусы. — Мне было тогда одиннадцать. Это было здорово.
   Брайан привык находиться на сцене, в свете прожекторов, и это помогло ему скрыть боль. Он смотрел на Майкла, высокого, смуглого, крепкого, но видел не сына Лу Кессельринга, а своего погибшего мальчика, каким тот мог бы стать. Однако, вставая из-за рояля, он улыбнулся:
   — Рад снова видеть тебя. Ты помнишь Майкла, Джонно?
   — Конечно. Ну что, ты уговорил отца на электрогитару?
   — Да, — ухмыльнулся польщенный Майкл. — Какое-то время я брал уроки, но мне сказали, что я безнадежен. Теперь немного поигрываю на губной гармошке.
   — Эмма, почему бы тебе не угостить Майкла колой? — Брайан указал на диван, и на его пальце блеснуло обручальное кольцо. — Садись.
   — Я не хотел бы прерывать вашу работу.
   — Мы живем для того, чтобы нас прерывали, — ответил Джонно, смягчая сарказм улыбкой. — Что ты думаешь об этой песне?
   — Она великолепна, как все, что вы делаете.
   — Какой умный мальчик, Брай. Может, оставим его при себе? — усмехнулся Джонно.
   Майкл улыбнулся, не уверенный, следует ли ему смутиться.
   — Нет, правда. Мне нравятся все ваши вещи.
   — А диско?
   — Дрянь.
   — Очень умный мальчик, — решил Джонно. — Как вы встретились с Эммой на пляже? — Он продолжал говорить, зная, что Брайану требуется время, чтобы привыкнуть к приятелю дочери.
   — У нее возникли некоторые сложности с волной, и я помог ей выбраться на берег. — Майкл обошел инцидент с мастерством подростка, знающего, как перехитрить взрослых. — Она в очень хорошей форме, мистер Макавой. Просто нужно больше тренироваться.
   Брайан выдавил еще одну улыбку и взял стакан теплого лимонада.
   — Ты много времени уделяешь серфингу?
   — Использую каждую возможность.
   — Как твой отец?
   — Нормально. Он теперь капитан.
   — Слышал. А ты, должно быть, закончил школу.
   — Да, сэр. В июне.
   — Будешь продолжать?
   — Вообще-то да. Отец рассчитывает на это.
   Достав сигареты, Джонно машинально предложил Майклу. Тот взял, но после первой затяжки у него свело желудок.
   — Значит, — немного развеселившись, спросил Джонно, — собираешься идти по стопам отца? Кажется, у вас называют копов плоскостопыми?
   — О! — Майкл отважился на еще одну слабую затяжку. — Вряд ли я создан быть полицейским. Вот отец в этом деле мастер. Очень упорный, как было с делом вашего сына. Он годами продолжал работу над ним, даже после того, как его закрыли. — Майкл осекся, испугавшись, что завел об этом речь, и тихо закончил: — Он такой целеустремленный.
   — Да, конечно.
   Несколько успокоившись, Брайан улыбнулся очаровательной улыбкой, за которую его любили поклонники. Жаль, что он не добавил в лимонад рому.
   — Передай ему мои лучшие пожелания, хорошо?
   — Ясное дело.
   Майкл облегченно вздохнул, когда вошла Эмма, неся поднос с напитками.
   Час спустя она провожала его к машине.
   — Хочу поблагодарить тебя за то, что ты не сказал папе о моей сегодняшней неудаче.
   — Пустяки.
   — И все же. Папа очень… беспокоится. — Эмма взглянула на высокую каменную стену. Куда бы она ни приезжала, всюду были стены. — Наверное, если бы он мог, то поместил бы меня под колпак.
   Желание погладить ее по голове оказалось таким сильным и таким неожиданным, что Майкл успел поднять руку, но, осознав это, провел ею по своим волосам.
   — Должно быть, он тяжело переживает случившееся с твоим братом, и все такое.
   — Отец ужасно боится, что кто-нибудь попытается похитить и меня.
   — А ты?
   — Нет. Рядом всегда телохранители, поэтому никто меня не тронет.
   Ухватившись за ручку дверцы, Майкл смущенно топтался на месте. И вовсе он в нее не втюрился, ничего подобного. Она еще ребенок.
   — Может, встретимся завтра на пляже?
   — Может быть. — В груди Эммы учащенно забилось сердце женщины.
   — Я показал бы тебе несколько приемов обращения с доской. Чтобы улучшить технику.
   — Замечательно.
   Майкл сел в машину и долго возился с ключом, прежде чем завел двигатель.
   — Спасибо за колу и все остальное. Было очень приятно встретиться с твоим отцом.
   — До свидания, Майкл.
   Он наконец тронулся с места и едва не заехал на газон, поскольку смотрел в зеркало заднего вида на Эмму.
   Он ходил на пляж каждый день, но в то лето больше ее не видел.

Глава 15

   Еще час до отбоя. Час до того, как сестра Непорочница зашаркает тапочками по коридорам, сунет нос в каждую комнату, проверяя, что музыка выключена, а одежда аккуратно висит в шкафу.
   — Уже онемели?
   — Кажется, нет.
   Марианна притопывала в такт песне Билли Джоэла. Да, Билли прав. Девочки-католички начинают слишком поздно.
   — Эмма, ты держишь лед на ушах двадцать минут. Ты отморозишь их.
   Холодные струйки текли по рукам, но Эмма продолжала крепко прижимать лед к ушам.
   — Ты уверена в том, что делаешь?
   — Разумеется.
   Покачивая бедрами, Марианна подошла к зеркалу, чтобы насладиться видом золотых шариков в недавно проколотых ушах.
   — Я следила за каждым движением моей кузины, — сказала она и добавила с немецким акцентом: — И у нас ест фесь инструмент. Лет, иголька. Картофелину мы стащили на кухне. Два быстрых движения — и твои интересные ушки станут красивыми.
   Эмма не отрывала глаз от иголки, пытаясь найти выход, который сохранит нетронутыми и ее уши, и ее гордость.
   — Я еще не спрашивала разрешения у папы.
   — Господи, Эмма, прокалывание ушей — личное дело каждого. У тебя начались месячные, появилась грудь — какая ни есть, — ухмыльнулась она. — Значит, ты уже женщина.
   Эмма сомневалась, что хочет становиться женщиной, если ради этого лучшая подруга вонзит ей иглу в мочку уха.
   — У меня нет сережек.
   — Возьмешь пока мои. У меня их целая куча. Ну же, прояви свою британскую волю.
   — Хорошо. — Набрав побольше воздуха, Эмма отняла лед от одного уха. — Не промахнись.
   — Я? — Опустившись на колени перед креслом, Марианна сделала фломастером крошечную отметку на ухе подруги. — Слушай, если я промахнусь и всажу иглу тебе в мозг, можно тогда забрать твою коллекцию пластинок?
   Прыснув, она прижала к мочке картофелину и воткнула иглу.
   Неизвестно, кому из них после этого было хуже.
   — Господи, — простонала Марианна. — По крайней мере, мои родители могут не бояться, что я стану наркоманкой. Втыкать шприц просто отвратительно.
   Эмма безвольно сползла по креслу.
   — Ты не говорила, что я почувствую это. — Когда у нее забурлило в желудке, она сосредоточилась на том, чтобы сидеть неподвижно и ровно дышать. — О боже. И ты не говорила, что я услышу это.
   — Я ничего не слышала. Правда, мы с Марсией стащили у отца бутылку. Наверное, мы вообще ничего не чувствовали и не слышали.
   Взглянув на подругу, Марианна заметила на мочке кровь. Всего капельку, но ей почему-то вспомнился фильм ужасов, который они с кузиной смотрели этим летом.
   — Нужно проткнуть и другое.
   — О боже. — И Эмма закрыла глаза.
   — Нельзя же ходить с одним проколотым ухом. Мы зашли слишком далеко. — Рука Марианны, готовившая иголку ко второй процедуре, была липкой от пота. — Мне труднее. Ты просто лежи спокойно.
   Стиснув зубы, она прицелилась и выстрелила. Эмма только застонала и почти сползла на пол.
   — Все, теперь надо промыть их перекисью, чтобы не занести инфекцию. И некоторое время закрывай уши волосами, чтобы сестры не заметили.
   Тут дверь открылась, и обе девушки вскочили. Но это была не сестра Непорочница. В комнату влетела Тереза-Луиза Элкотт, отличница и зануда, в розовом халате и пушистых тапочках.
   — Чем занимаетесь?
   — Устраиваем оргию. — Марианна снова плюхнулась на кровать. — Ты хоть когда-нибудь стучишь?
   Тереза лишь ухмыльнулась. Она была из самых нахальных, всегда лезла во все дела и всегда выполняла порученное. Марианна принципиально испытывала к ней отвращение. Будучи столь же толстокожей, сколь и нахальной, Тереза принимала оскорбительные выпады за знаки дружбы.
   — Ух ты, проколола себе уши, — прищурилась она, рассматривая висящие у Эммы ниточки. — Мать-настоятельницу хватит удар.
   — Хорошо бы и тебя хватил удар, — высказала пожелание Марианна. — Только не в нашей комнате.
   — Больно? — полюбопытствовала Тереза.
   Эмма открыла глаза, мысленно желая ей вечно гореть в аду.
   — Нет. Замечательно. Сейчас Марианна будет прокалывать мне нос. Можешь посмотреть.
   — Мне бы тоже хотелось проколоть уши. Может, ты сделаешь это после обхода сестры Непорочницы?
   — Не знаю, Тереза. — Встав с кровати, Марианна завела пластинку Брюса Спрингстина. — Я еще не закончила сочинение и собиралась работать над ним всю ночь.
   — Мое уже готово, — улыбнулась нахально Тереза. — Если проколешь мне уши, я дам тебе свои записи.
   Марианна сделала вид, будто колеблется, и наконец ответила:
   — Что ж, тогда давай.
   — Отлично. Фу, чуть не забыла, зачем пришла. — И Тереза вытащила из кармана журнальную вырезку. — Мне прислала ее сестра, которая знает, что мы учимся вместе, Эмма. Ты когда-нибудь читала «Пипл»? Это прелесть. Там есть фотографии всех. На обложке Роберт Редфорд и Берт Рейнольде. Шикарно.
   — Я видела этот журнал, — сказала Эмма, зная, что это единственный способ заставить Терезу заткнуться.
   — Конечно, видела, там много раз писали про твоего отца.
   Я не сомневалась, что ты умрешь от желания посмотреть этот номер, и принесла его тебе.
   Так как желудок у Эммы успокоился, она приподнялась на кровати и взяла вырезку. Тошнота сразу вернулась, а вместе с ней отвращение.
   «ИЗВЕЧНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК»
   Снимок запечатлел Бев, катающуюся по полу с другой женщиной. Над ними с выражением изумленного бешенства склонился отец. У Бев разорвано платье, а в глазах дикая ярость. Та же, какую видела Эмма, когда они расстались.
   — Я знала, что тебе захочется посмотреть на это, — весело сказала Тереза. — Это ведь твоя мать, да?
   — Моя мать, — пробормотала Эмма, глядя на Бев.
   — Блондинка в блестящем платье. Я ужасно хочу такое же. Джейн Палмер. Твоя мать, правда?
   — Джейн.
   Теперь Эмма обратила внимание на вторую женщину. И прежний страх вернулся, такой же реальный и панический, как и десять лет назад. Такой же ошеломляющий, как в тот раз, когда другая девочка тайком показала ей книгу Джейн «Опустошенная» с фотографией автора.
   Это была Джейн. Бев дралась с ней, а рядом стоял папа. Из-за чего они дрались? Сквозь страх блеснула надежда. Возможно, папа и Бев помирились. Возможно, они снова будут жить все вместе.
   Тряхнув головой, Эмма принялась за чтение.
   «Представители высшего британского общества, выложившие по двести фунтов за мусс из лосося и шампанское на благотворительном обеде в лондонском „Мейфейр“, получили за свои деньги больше, чем ожидали. Беверли Вильсон, преуспевающий дизайнер и супруга Брайана Макавоя из группы „Опустошение“, живущая с мужем раздельно, выясняет отношения с Джейн Палмер, бывшей любовницей Макавоя и автором знаменитого бестселлера „ Опустошенная“.
   Нам остается только догадываться о причине схватки с вырыванием волос, но, как утверждают знающие люди, былое соперничество никогда не утихало. Джейн Палмер является матерью тринадцатилетней Эммы, дочери Макавоя. Эмма Маковой, унаследовавшая поэтическую внешность отца, учится в частной школе где-то в Штатах.
   Беверли Вильсон, живущая отдельно от Макавоя, была матерью его единственного сына. Мальчика убили семь лет назад, и преступление до сих пор не раскрыто.
   Маковой пришел на обед со своей нынешней подругой, певицей Лори Кейтс. Хотя он лично разнял дерущихся женщин, но обменялся с Вильсон лишь несколькими словами, до того как та покинула обед с П.М. Фергюсоном, барабанщиком рок-группы. Ни Маковой, ни Вильсон никак не прокомментировали инцидент, однако Палмер утверждает, что включит его в свою новую книгу.
   Видно, как говорится в одной из песен Макавоя, «былой огонь горит не угасая».
   В заметке сообщалось об остальных присутствующих, приводились их замечания по поводу инцидента. Описывались наряды, язвительно говорилось о том, что было надето на Джейн и Бев и что они друг с друга сорвали. Но Эмма не стала читать дальше.
   — Только представь, как они рвали друг другу платья! При всех! — Глаза Терезы восторженно светились. — Они дрались из-за твоего отца? Он просто мечта. Конечно, из-за него. Как в кино.
   Придушить идиотку — значит лишь задержать ее в комнате, и Марианна решила этого не делать. Существуют другие, более тонкие способы обращения с дебилами. Хорошо, она проколет Терезе уши-лопухи. А если забудет про лед, то по ошибке, честно.
   — Тебе лучше уйти. С минуты на минуту появится сестра Непорочница.
   Тереза вскочила. Она не хотела портить свою безупречную репутацию.
   — Заходи в десять. Я дам тебе записи, а ты проколешь мне уши. — Тереза взялась руками за мочки. — Жду не дождусь.
   — И я тоже. Маленькое дерьмо, — пробормотала Марианна, когда дверь закрылась, и обняла Эмму за плечи: — Ты в порядке?
   — Это никогда не кончится.
   «Хороший снимок, — бесстрастно подумала она, — четкий, удачное освещение. Лица не смазаны, легко разглядеть их выражение. И ненависть в глазах матери».
   — Ты думаешь, я буду как она?
   — Как кто?
   — Как моя мать.
   — Ну, Эмма, ты же не видела ее с тех пор, как была крошкой.
   — Но есть гены, наследственность и все такое.
   — Чепуха.
   — Иногда я бываю злой. Иногда хочу быть злой, такой, как она.
   — Ну и что? — Марианна сняла пластинку Спрингстина. В любую минуту может войти сестра Непорочница и конфисковать ее. — Все иногда злятся. Потому что наша плоть слаба, а мы переполнены грехом.
   — Ненавижу ее. — Сказать это вслух было облегчением, ужасным облегчением. — Ненавижу Бев за то, что не нужна ей, и папу за то, что он засунул меня сюда. Ненавижу людей, убивших Даррена. Всех ненавижу. Она тоже всех ненавидит. Это видно по ее глазам.
   — Все в порядке. Иногда я тоже всех ненавижу, хотя даже не знакома с твоей матерью.
   Ее слова заставили Эмму засмеяться.
   — Наверное, я тоже, — вздохнула она, шмыгнув носом. — Я едва помню ее.
   — Ну вот видишь. — Удовлетворенная, Марианна плюхнулась на кровать. — Если ты ее не помнишь, значит, не можешь быть похожа на нее.
   Логично. А Эмме просто необходимо поверить в это.
   — Я не похожа на нее.
   Желая судить объективно, Марианна взяла вырезку и изучила фотографии.
   — Нисколечко. У тебя фигура и цвет волос как у отца. Поверь слову художника.
   — Ты действительно собираешься проколоть Терезе уши?
   — А ты как думаешь? Самой тупой иголкой, какую только смогу найти. Хочешь, уступлю одно?
   Эмма улыбнулась.

Глава 16

   Никогда в жизни Стиви не был так напуган. Вокруг решетка, откуда-то из коридора доносится звук капающей воды. Иногда слышались голоса, шарканье ног, потом наступала тишина.
   Ему просто необходима доза. Он дрожит, покрывается потом. Желудок завязался узлом, отказываясь реагировать на позывы тошноты. Из носа и глаз течет. «Это простуда», — уверял себя Стиви. Черт возьми, у него простуда, а его заперли, оставили гнить. Усевшись на койку, он подтянул колени к груди, вдавившись спиной в стену.
   Он — Стиви Ниммонс. Величайший гитарист своего поколения. А его посадили в клетку, словно зверя, заперли и ушли. Неужели эти люди не знают, кто он такой? До каких высот поднялся?
   Ему необходима доза. О господи, только одна маленькая Доза. Тогда он готов смеяться над всем этим.
   Холодно. Чертовски холодно. Стиви натянул на себя одеяло и съежился под ним. Очень хочется пить. Во рту пересохло, даже слюны нет.
   Кто-нибудь должен прийти. Его глаза наполнились слезами. Кто-нибудь придет, и все будет хорошо. Кто-нибудь все исправит. Господи, ему нужна доза. Придет мать и скажет, что уже обо всем позаботилась.
   Больно. Стиви заплакал, уткнувшись в колени. Каждый глоток воздуха, который он вдыхал, казалось, состоял из крошечных осколков стекла. Его мышцы горели, кожа леденела.
   Одну затяжку, один укол, одну дорожку, и с ним опять все будет в порядке..
   Неужели, черт побери, они не знают, кто он такой?
   — Стиви.
   Услышав свое имя, он посмотрел на дверь камеры, провел ладонью по рту, попытался засмеяться, но издал лишь жалкий всхлип. Он собрался с силами и встал. Пит. Пит все уладит.
   Запутавшись в одеяле, Стиви растянулся на полу, а менеджер смотрел на ноги в ботинках из змеиной кожи за пятьсот фунтов. Лицо гитариста, когда он наконец оторвался от пола, было серым, с резкими морщинами, белки глаз покраснели, на разбитой губе выступила кровь. И от него воняло.
   — Господи, мне плохо, — Стиви начал подтягиваться, хватаясь потными руками за прутья решетки. — У меня простуда.
   «Знаем мы твою простуду», — безучастно подумал менеджер.
   — Ты должен вытащить меня отсюда. Это какое-то сумасшествие! Они ворвались в мой дом, черт побери, словно орава фашистов. Помахали у меня перед носом какой-то бумажкой, начали рыться в ящиках. Господи, Пит, они притащили меня сюда, будто я убийца. Надели наручники. — Стиви опять заплакал. — Люди видели, как меня выводили из собственного дома в наручниках. Меня фотографировали. Это несправедливо, Пит. Ты должен вытащить меня отсюда.
   Во время его излияний Пит молчал. Он уже имел дело с кризисными ситуациями и знал, как обращать их в свою пользу.
   — Они нашли героин, Стиви, — тихо и спокойно произнес он. — Тебя собираются обвинить в хранении наркотиков.
   — Просто вытащи меня отсюда к чертям собачьим!
   — Ты меня слушаешь? — Вопрос прозвучал как удар хлыста. — Нашли столько, что могут надолго тебя упрятать.
   — Мне его подбросили. Кто-то меня подставил. Кто-то…
   — Не вешай мне лапшу на уши. — Взгляд менеджера был ледяным, но свое отвращение Пит умело скрывал. — У тебя два выхода. Сесть в тюрьму или отправиться в клинику.
   — У меня есть право…
   — Здесь у тебя нет прав. Ты вляпался, Стиви. Если хочешь, чтобы я помог тебе, ты должен поступать так, как я скажу.
   — Только вытащи меня отсюда. — Гитарист сполз на пол и съежился. — Только вытащи меня отсюда.
   — И долго он там пробудет? — спросила Бев, разливая охлажденный «Пуйи Фюме».
   — Три месяца. — Джонно наблюдал за ней, радуясь, что прежняя Бев не запрятана слишком глубоко в эту новую, приглаженную модель. — Не знаю, как Питу удалось все уладить, и не хочу знать, но, если Стиви пройдет курс лечения в клинике «Уайтхерст», его не привлекут к суду.
   — Я рада. Ему нужна помощь, а не приговор суда. — Бев устроилась рядом с Джонно, чувствуя себя по-глупому взволнованной. — Об этом постоянно говорят по радио. Когда ты пришел, я как раз думала, что мне делать, чем я могу помочь. Через какое-то время я могу навестить его.
   — Вряд ли он будет представлять собой приятное зрелище.
   — Ему будут нужны друзья, — сказала Бев и поставила на стол нетронутый бокал.
   — А ты по-прежнему его друг?
   Выражение лица смягчилось, она провела рукой по щеке Джонно: