Робертс Нора. Лицо в темноте

   Закончив стричь газон за домом и половину газона перед ним, Майкл стал размышлять, почему отец так и не раскошелился на самоходную газонокосилку. К тротуару подъехал изящный «Мерседес», но Майкл не удостоил бы его вниманием, если бы не блондинка за рулем. А к блондинкам он питал слабость. Девушка сидела неподвижно; темные очки скрывали глаза. Прошло минут пять.
   Наконец она вышла из машины, и он отметил, что девушка изящная, стройная, длинноногая. Майкл обратил внимание и на ее руки, тонкие и нежные, способные обращаться с хрупким фарфором. Она крепко сжимала кожаную сумочку.
   Красивая, беспокойная и нездешняя. К тому же богатая. Сумочка и туфли из натуральной кожи — дорогие, на запястьях и в ушах — настоящее золото. Ее походка тоже свидетельствовала о высоком положении в обществе. Только руки выдавали ее волнение, движения же у нее были легкими, как у танцовщицы.
   Девушка без колебания ступила на дорожку: очевидно, еще в машине приняла решение подойти к Майклу. Несмотря на запах свежескошенной травы, он уловил исходящий от нее аромат.
   Когда девушка улыбнулась, у Майкла остановилось сердце. Заглушив двигатель косилки и стащив с головы наушники, он уставился на нее. В наступившей тишине отчетливо слышались металлические аккорды Брюса Спрингстина.
   — Здравствуйте. Извините, что прервала вашу работу.
   У Майкла пересохло во рту. Глупо, нелепо, только он не мог ничего поделать. Этот голос много лет музыкой звучал в его голове. Снился ему, слышался в разговорах других женщин. Увидев, что девушка прикусила губу, Майкл опомнился:
   — Привет, Эмма. Сколько хороших волн поймала в последнее время?
   У нее от удивления приоткрылся рот.
   — Майкл! — Эмме захотелось броситься к нему на шею, щеки у нее вспыхнули, но она лишь протянула ему руку. — Я так рада видеть тебя.
   Ладонь Майкла была сильной и влажной, он тут же вытер ее о джинсы.
   — Ты… ты не появлялась больше на пляже.
   — Да. — Эмма продолжала улыбаться, хотя ямочка у рта исчезла. — Я так и не научилась кататься на доске. Не знала, что ты по-прежнему живешь здесь.
   — Я здесь не живу. Просто отец выиграл спор и на несколько недель получил бесплатного садовника.
   Майкл не знал, о чем говорить. Эмма выглядела такой красивой, такой хрупкой на свежескошенной траве в своих дорогих итальянских туфлях.
   — Как твои дела? — наконец выдавил он.
   — Ничего. А у тебя?
   — В порядке. Я то и дело натыкался на твои фотографии. Один раз ты была там, где катаются на лыжах.
   — В Сент-Морице.
   — Кажется.
   «Глаза все те же», — подумал Майкл. Большие, голубые, чарующие. Заглянув в них, он почувствовал, как у него дрогнуло сердце.
   — Ты здесь кого-то навешаешь?
   — Нет. Впрочем, да. На самом деле…
   — Майкл, — раздался голос матери. Она стояла в дверях, как всегда опрятная. — Ты не собираешься предложить своей знакомой выпить чего-нибудь прохладительного?
   — Ясное дело. У тебя есть несколько минут? — спросил он у Эммы.
   — Да. Я собиралась поговорить с твоим отцом.
   Майкл почувствовал разочарование. С чего он взял, что Эмма приехала ради встречи с ним?
   — Отец дома. — Ему удалось улыбнуться. — Злорадствует. Эмма пошла за Майклом к двери, теперь уже вцепившись в сумочку мертвой хваткой, и никакие доводы рассудка не могли бы убедить ее расслабить пальцы.
   Эмма увидела у окна наряженную елку, под которой лежали подарки, аккуратно завернутые и перевязанные, а по всему дому распространялся аромат сосновых веток.
   Мебель была старая, но в хорошем состоянии, добротная. Семья жила среди этих вещей так долго, что уже вряд ли кто обращал на них внимание, уютно располагаясь на диване или в кресле. Занавески подняты, у окна на подставке цвели африканские фиалки.
   Эмма сняла темные очки и, держа их в руках, оглядывала комнату.
   — Не хочешь сесть?
   — Да, благодарю. Я ненадолго, не стану мешать вам в выходной день.
   — Ага, я просто мечтал всю неделю подстригать траву. — Усмехнувшись, Майкл расслабился и указал Эмме на кресло. — Схожу за отцом.
   Не успел он выйти, как появилась Мардж с подносом, заставленным стаканами свежезаваренного чая со льдом и с вазочкой домашних сахарных пирожков.
   — Майкл, застегни рубашку. — Она поставила поднос на кофейный столик. Как мило, что к сыну заглянула его знакомая.
   — Это моя мама. Мам, это Эмма Макавой.
   Мардж сразу узнала ее и постаралась скрыть любопытство и сочувствие.
   — Ах да, ну конечно же. — Она разлила чай. — У меня хранится газетная вырезка. Где вы с Майклом на пляже.
   — Мам…
   — Матери разрешается. Очень приятно наконец познакомиться с вами, Эмма.
   — Спасибо. Извините, что я вот так, без предупреждения.
   — Чепуха. Друзьям Майкла здесь всегда рады.
   — Эмма хочет встретиться с папой.
   — О! — Мардж нахмурилась, но только на мгновение. — Он за домом, проверяет, не скосил ли Майкл его розовые кусты. Сейчас позову.
   — Всего один куст. И то когда мне было двенадцать, — сказал Майкл, беря пирожок. — Но с тех пор мне больше не доверяют. Попробуй, у мамы лучшие пироги в квартале.
   Эмма взяла один из вежливости, с ужасом думая, удастся ли ей проглотить хоть что-нибудь.
   —У вас прекрасный дом.
   Майкл вспомнил особняк в Беверли-Хиллз, где Эмма проводила лето.
   — Мне тоже нравится. — Он взял ее за руку. — Что случилось, Эмма?
   Почему этот тихий вопрос и нежное прикосновение лишили ее остатков самообладания? Так просто опереться на Майкла, излить ему душу, найти утешение. Но это равносильно новому бегству.
   — Не знаю.
   Она встала навстречу Лу. Ее улыбка получилась неуверенной, но Майклу она показалась ужасно трогательной.
   — Капитан.
   — Эмма. — Обрадованный Лу взял обе ее руки. — Совсем взрослая.
   Девушка едва удержалась от желания положить голову ему на грудь и заплакать, как уже случалось давным-давно. Но она только сжала ему руку, заглянула в глаза:
   — А вы почти не изменились.
   — Такого именно комплимента ждет мужчина от красивой девушки.
   Она улыбнулась, на этот раз легко:
   — Нет, правда. Я учусь на фотографа, поэтому стараюсь наблюдать, запоминать лица. С вашей стороны очень любезно встретиться со мной.
   — Не говорите ерунды. Садитесь же. — Заметив чай со льдом, Лу взял стакан, давая ей время освоиться. — Ваш отец тоже в городе?
   — Нет. — Эмма провела пальцами по стакану, но пить не стала— Он в Лондоне… или по пути туда. Я теперь живу в Нью-Йорке, учусь в колледже.
   — Я уже много лет не был в Нью-Йорке. — Лу откинулся на спинку уютного полосатого кресла. — Значит, фотография. Помню, когда мы виделись в последний раз, у вас была камера.
   — Она по-прежнему у меня. Папа частенько говорит, что сотворил чудовище, подарив мне этот «Никон».
   — Как поживает Брайан?
   — Хорошо, — неуверенно ответила Эмма. — Весь в работе. — В этом она была уверена. — Отец не знает, что я здесь, и мне не хочется, чтобы ему стало известно об этом.
   — Почему?
   — Он бы очень расстроился. Ведь я приехала к вам поговорить о Даррене.
   — Майкл, мне нужна твоя помощь. — Мардж собралась встать.
   — Нет, пожалуйста. Останьтесь. Это дело не личное. Полагаю, таким оно никогда не было. — Эмма взволнованно поставила стакан. — Я только хотела узнать, нет ли чего-нибудь такого, известного вам и не попавшего в газеты, о чем в то время не сказали мне, посчитав слишком маленькой. Хотя мне удавалось надолго задвигать это в глубь памяти, но по-настоящему оно никуда не уходит. И вчера ночью я вспомнила…
   — Что? — подался к ней Лу.
   — Только песню. Которая звучала в ту ночь. Она доносилась снизу, когда я шла к комнате Даррена. На мгновение все стало таким отчетливым. Музыка, слова, плач Даррена. Но, понимаете, я не могу подойти к двери. Когда я пытаюсь вспомнить, то вижу лишь, как стою в коридоре.
   — Возможно, ничего другого и не было. Нахмурившись, Лу глядел в свой стакан. Ему тоже удавалось надолго задвигать все это в глубь памяти. Но воспоминания постоянно возвращались. Л у знал, что лицо мальчика всегда будет являться ему, и не только во сне.
   — Эмма, мы никогда не были уверены, что вы заходили в комнату и что-то видели. Тогда вам это лишь показалось, но, испугавшись, вы побежали к лестнице, чтобы позвать отца, и упали. Вам было только шесть лет, и вы боялись темноты.
   «Боялась и боюсь», — подумала она.
   — Я так никогда и не разобралась в случившемся. Но я не в силах выносить неизвестность: была ли у меня возможность предотвратить это? Спасти Даррена?
   — Могу вас успокоить. — Лу отставил стакан. Пусть девушка видит в нем полицейского, официальное лицо. — В ту ночь в комнате вашего брата находились двое мужчин. Няня утверждала, что слышала шепот двух человек, когда ее связывали. Экспертиза подтвердила это. Шприц, обнаруженный там, содержал снотворное, детскую дозу. Согласно нашему анализу событий получилось, что с момента, когда связали няню, до вашего падения прошло меньше двадцати минут. Попытка похищения оказалась неумелой и привела к трагическому результату, но все было хорошо продумано. Что-то нарушило их планы. Возможно, мы никогда не узнаем, что именно. Но если бы вы вошли в комнату, вы не смогли бы защитить Даррена, а вас бы, наверное, тоже убили.
   Эмма надеялась, что он прав, хотя это мало утешило ее. Уходя час спустя, она пообещала себе, что постарается поверить Кессельрингу.
   — У тебя замечательные родители, — сказала она Майклу, когда тот провожал ее до машины.
   — Да. Я уже почти приручил их.
   Ни в коем случае он не позволит ей на этот раз так надолго уйти из его жизни. Майкл вспомнил, как она выглядела на пляже. Неужели минуло пять лет? Эмма казалась печальной. И прекрасной. Тогда она задела в нем какую-то струну. Ту, что зазвучала и сейчас.
   — Ты долго пробудешь в городе?
   Эмма посмотрела на улицу. Милый район. Слышны голоса играющих детей, жужжание косилки. Она с грустью подумала, как хорошо было бы жить в таком месте.
   — Я улетаю завтра.
   Майклу захотелось выругаться.
   — Краткий визит.
   — В понедельник мне на занятия. Оба чувствовали себя неловко.
   — Жаль, что у меня так мало времени.
   — Куда ты сейчас?
   — Я… я хотела прокатиться. В горы.
   Он понял, и ее намерение не понравилось ему.
   — Хочешь, я поеду с тобой?
   Эмма собиралась вежливо отказаться.
   — Да, очень, — вдруг услышала она свой голос.
   — Подожди минутку.
   Майкл убежал, не давая ей времени передумать. Он ворвался в дом, через минуту выскочил обратно и, ухмыльнувшись, сел на переднее сиденье.
   — Ты спасла меня от лишнего часа работы газонокосильщиком. Отец не потерпит, чтобы дело оставалось незаконченным до моего возвращения. Он любит порядок.
   — Рада, что смогла помочь.
   Некоторое время она вела машину, довольная, что ветер теребит ее волосы, слушала радио, лениво болтала. Услышав голос отца, донесшийся из колонок, она улыбнулась.
   — У тебя никогда не возникают при этом странные ощущения?
   — Когда слышу его? Нет. Я знала голос отца еще до того, как встретила его самого. Нельзя думать о нем, не думая о его музыке. Наверное, у тебя то же самое. Лу — твой отец, но он полицейский. Уверена, для тебя естественно думать о том, что он носит значок, и все такое.
   — И все такое. Но я чувствовал себя очень непривычно, когда начал работать под его началом.
   — Работать под его началом?
   — Ага, — усмехнулся Майкл. — Как однажды сказал Джонно, я иду по стопам отца.

Глава 21

   — Ты полицейский? — удивилась Эмма.
   — Новобранец, как любит говорить мой отец. А что? У меня вырос второй нос?
   — Да нет. Просто непривычно думать о тебе как о полицейском.
   — Уже что-то. Не предполагал, что ты вообще думала обо мне.
   — Конечно, думала, — засмеялась Эмма. — Когда в газете появился наш снимок, я надолго стала самой популярной девчонкой в пансионе. Разумеется, я приукрасила случившееся в свою пользу.
   — Как и я. — Положив руку на спинку сиденья, Майкл начал играть ее волосами. — Благодаря этой вырезке я добился свидания у Сью-Эллен Коуди.
   — Вот как?
   — Это были мои пятнадцать минут славы. Я надеялся, что ты придешь снова.
   — Суинни все рассказал папе. Тебе нравится быть полицейским?
   — Да. Хотя до прихода в академию был уверен, что стану эту профессию ненавидеть. Но какие-то вещи предопределены, и, сколько бы ты ни бегал от них, в конце концов придешь к тому, чем создан заниматься. Если ты хочешь попасть к особняку, сворачивай на эту улицу.
   Эмма остановилась, глядя перед собой.
   — Откуда ты знаешь?
   — Отец частенько ездил сюда, иногда вместе со мной. Он просто сидел и смотрел. Наверное, тебе будет интересно узнать, что он никогда не забывал о случившемся и не примирился с тем, что не смог их найти.
   — Я почему-то знала это, — тихо сказала Эмма. — Поэтому и захотела увидеться с ним, еще раз поговорить. И ты понял, что я имела в виду, когда собиралась прокатиться?
   — Да.
   — Почему ты поехал со мной?
   — Не хотел, чтобы ты ехала одна.
   — Значит, дело только в этом?
   — Ну хорошо. Я хотел быть с тобой.
   У него добрые, как у Лу, глаза, но это глаза парня, который отвез ее домой с пляжа. Она расслабилась.
   — Спасибо.
   Следуя его указаниям, Эмма повернула. Дорога казалась ей незнакомой, и она подумала, что без Майкла не нашла бы особняк. Теперь они ехали молча, лишь изредка раздавалось: «Сверни направо», «Возьми левее».
   Но дом Эмма узнала сразу. Он почти не изменился, окруженный цветущими зарослями.
   Эмма заметила объявление, что дом продается.
   — Можно назвать это судьбой, — прикоснулся к ее руке Майкл. — Хочешь зайти?
   Она увидела окно своей спальни, где они как-то стояли с Дарреном, наблюдая за мелькающей среди деревьев лисицей.
   — Не могу.
   — Ладно, будем сидеть здесь, сколько захочешь.
   Эмма вспомнила, как она бродила вдоль ручья, как Бев смеялась над Дарреном, который шлепал по воде босыми ножками. Вспомнила пикник, расстеленное под деревом покрывало, отца, тихо перебирающего струны гитары, Бев, читающую книгу, и задремавшего у нее на коленях Даррена. Она никогда прежде не вспоминала об этом. Как могла она забыть тот день? Такой великолепный, такой прекрасный день. Трава была прохладной, солнечные лучи пробивались сквозь листву, Эмма слышала голос поющего отца:
   Никогда не поздно искать любовь, Никогда не рано находить ее.
   Они были счастливы. Они были семьей. А на следующий день была вечеринка, и все изменилось.
   — Да, — резко сказала она. — Я хочу зайти.
   — Хорошо. Но лучше, если никто не узнает, кто ты. Кивнув, Эмма въехала в распахнутые ворота и остановилась у дома. Майкл дотронулся до руки девушки, холодной как лед. Когда дверь открылась, Майкл изобразил на лице свою самую обаятельную улыбку:
   — Здравствуйте. Мы проезжали мимо и увидели объявление.
   Правда, через час мы договорились осмотреть еще одно место, но просто не смогли удержаться. Дом еще не продан, да?
   Женщина лет сорока, одетая в стиле кантри, окинула их долгим, изучающим взглядом, отметив рубашку Майкла, поношенные джинсы и стоптанные ботинки на высоком каблуке. Но она была достаточно проницательной, чтобы увидеть неброские дорогие туфли Эммы, юбку и блузку от Ральфа Лорена, а также «Мерседес» с откидным верхом, оставленный на дорожке. Женщина улыбнулась. Дом выставлен на продажу уже пять месяцев, и до сих пор не было ни одного серьезного предложения.
   — В общем-то, покупатель уже есть, но контракт подпишут только в понедельник. — Ее взгляд остановился на изящном перстне Эммы с бриллиантом и сапфиром. — Полагаю, хуже не будет, если я покажу вам дом.
   Она шире распахнула дверь и удивленно посмотрела на Эмму, которая не решалась войти.
   — Меня зовут Глория Штайнбреннер.
   — Рады познакомиться. — Майкл протянул руку. — Майкл Кессельринг. А это Эмма.
   Миссис Штайнбреннер ослепительно улыбнулась. «К черту агента по недвижимости», — подумала она. У нее появились собственные клиенты, и она собиралась извлечь максимальную выгоду.
   — Дом в великолепном состоянии. Я обожаю его. — Она ненавидела каждую доску и каждый кирпич. — Сердце у меня разрывается, но, не хочу скрывать, мы с мужем разводимся и продаем имущество.
   — О! — Майкл надеялся, что выражение у него сочувственное, но заинтересованное. — Извините.
   — Ничего, — махнула рукой женщина. — Вы здешние?
   — Нет, мы… из Долины и просто умираем от желания переехать. Чтобы ни толпы, ни смога. Не так ли, Эмма?
   — Так. Дом очень красивый.
   — Спасибо. Как видите, он просто бесподобен. Высокие потолки, дубовые балки, много стекла и простора. Камин, разумеется, действующий.
   «Разумеется», — подумала Эмма. Разве она не сидела перед этим камином? Обстановка изменилась. Эмма ненавидела подобный стиль. Претенциозные модные скульптуры, блестящие хромированные столы. Куда делись все подушечки, забавные корзиночки с клубками и нитками, расставленные Бев?
   — Обеденный зал там, но для ужинов в узком кругу идеально подходит место у окон террасы.
   «Нет», — думала Эмма, машинально следуя за миссис Штайнбреннер. Бев посадила перед этими окнами деревья. Настоящие джунгли в горшках и вазах. Стиви и Джонно как-то в шутку притащили ей дерево, но Бев не только оставила дерево, а даже купила идиотского пластмассового дрозда, которого посадила на ветку.
   — Эмма?
   — Что? — вздрогнула та. — Извините.
   — О, ничего страшного, — обрадовалась женщина, приняв ее реакцию за восхищение. — Я просто спросила, готовите ли вы?
   — Нет, плохо.
   — Кухня оборудована по последнему слову. Я переделала ее два года назад. Мебель встроенная. Микроволновая печь, плита «Джейн Эйр», естественно, духовка. Большие рабочие столы. Кладовая.
   Эмма оглядела выстроенную по линейке безликую кухню. Все белое и из нержавеющей стали. Исчезли развешанные на крючках медные горшочки, которые до блеска начищала Бев. Никаких баночек с травами на подоконнике. Ни высокого стульчика Даррена, ни кучи поваренных книг, ни разноцветных банок.
   Женщина продолжала бубнить, очевидно, считая кухню своим piece de resistance ^[3], а Эмма стояла опечаленная.
   Услышав телефонный звонок, миссис Штайнбреннер закрыла блестящую дверь шкафчика.
   — Извините, я на минутку.
   — Все в порядке? — тихо спросил Майкл.
   — Да. Мне хотелось бы подняться наверх.
   — Слушай, Джек, — голос миссис Штайнбреннер утерял всю певучесть, — меня не интересуют ни твои жалобы, ни угрозы твоего адвоката. Понятно?
   Майкл кашлянул:
   — Извините, ничего, если мы побродим по дому? Махнув, женщина зарычала в телефон:
   — Слушай, задница!
   — Похоже, некоторое время она будет занята, — весело бросил Майкл. — Ты уверена, что хочешь наверх?
   Нет, Эмма не была уверена.
   — Зайдя так далеко, я не могу не закончить.
   — Хорошо.
   Майкл обнял ее за плечи, и они начали подниматься по лестнице.
   Дверь была открыта — дверь спальни ее отца и Бев. Иногда по ночам оттуда доносился смех. Комната Элис, всегда такая спокойная и опрятная, превратилась в гостиную с книжными полками и телевизором на столике. Ее комната. Эмма заглянула внутрь.
   Куклы исчезли, как и лампа в виде Микки-Мауса, и веселые бело-розовые цвета. Здесь уже давно не спала и не мечтала никакая девочка. Теперь это, несомненно, комната для гостей. Искусственные цветы, голливудская кровать, заваленная пестрыми подушками, аккуратно сложенные журналы и книги. Исчезли занавески и милый пушистый коврик. Их сменили римские шторы и ковер от стены до стены.
   — Это моя комната, — глухо произнесла Эмма. — Здесь бы ли обои с розочками и фиалками, розовые занавески с оборками, а на кровати белое стеганое одеяло. На полках у меня были куклы и музыкальные шкатулки. Наверное, такую комнату хотят иметь все маленькие девочки. Бев это понимала. Не знаю, почему-то я думала, что здесь все останется по-прежнему.
   Майкл вспомнил цитату, запавшую ему в голову еще с колледжа.
   — «Все меняется, но ничего не исчезает». — Он смущенно пожал плечами, ибо не относился к числу тех, кто любит говорить цитатами. — Все осталось у тебя в голове. Вот что главное.
   Эмма молча повернулась и посмотрела на комнату Даррена.
   — Я лежала в кровати. Что-то разбудило меня. Думаю, музыка. По-настоящему я ее не слышала, только чувствовала. Вибрацию низких частот. Я гадала, что это за песня, чем занимаются гости. Мне ужасно хотелось стать взрослой, тогда меня будут пускать на вечеринки. Я что-то услышала. Не знаю. Но я… Шаги, — вдруг вспомнила Эмма, и сердце у нее чуть не выпрыгнуло из груди. — Кто-то шел по коридору. Я хотела, чтобы это был папа или Бев, чтобы они поговорили со мной. Возможно, мне удалось бы уговорить их, и они разрешили бы спуститься вниз. Только это был не папа и не Бев.
   — Спокойнее, — произнес Майкл, увидев, что у нее на лбу выступил пот. — Не торопись.
   — Заплакал Даррен. Я слышала, как он плачет, и встала. Элис говорила, чтобы я не приносила ему Чарли, но Даррен любил спать вместе с Чарли, и он плакал. Я собиралась отнести ему Чарли и немного поговорить с ним, пока он снова заснет. Но в коридоре было темно. — Эмма оглядела коридор. — А ведь для меня всегда оставляли свет. Я очень боюсь темноты. В темноте прячутся твари.
   — Твари? — нахмурился Майкл.
   — Я не хотела выходить в коридор, в темноту. Но Даррен все еще плакал. Я вышла в коридор, в темноту, и теперь услышала музыку. Она была очень громкой, я испугалась. — Эмма бессознательно двинулась к двери. — Я слышала, как они шипели в углах, царапали стены, шелестели коврами.
   — Что ты слышала? Что?
   — Чудовищ. И… не помню. Я не помню, подошла ли к двери. Она была закрыта, я знаю, что она была закрыта, но не помню, открыла ее или нет.
   Эмма остановилась у порога. На миг она увидела комнату такой, какой помнила: заваленную игрушками Даррена, раскрашенную яркими красками, с его кроваткой, креслом-качалкой, новым трехколесным велосипедом. Затем эту картину сменила реальность.
   Дубовый письменный стол, кожаное кресло, фотографии в рамках, стеклянные полки, заставленные всякой всячиной.
   Комнату брата превратили в кабинет.
   — Я побежала, — наконец выдавила Эмма. — И больше ничего не помню, кроме того, что побежала и упала.
   — Ты говорила отцу, когда он навещал тебя в больнице, что подошла к двери и открыла ее.
   — Все было как во сне. А теперь я почти ничего не помню. Все поблекло.
   — Наверное, так и должно быть.
   — Он был такой красивый. Прекрасный. Я любила его больше всех на свете. Все любили его. — Глаза Эммы наполнились слезами. — Уйдем отсюда.
   — Пошли.
   Майкл повел ее по коридору, затем по лестнице, с которой она упала много лет назад. Он бросил быстрый извиняющийся взгляд.
   — Простите, моей жене стало нехорошо, — объяснил он миссис Штайнбреннер, выскочившей из кухни.
   — О! — Сначала появились раздражение и разочарование, потом надежда. — Проследите, чтобы она хорошо отдохнула. Как видите, этот дом просто создан для детей. А в Долине даже не мечтайте вырастить здорового ребенка.
   — Да. — Майкл увлек Эмму к выходу и, заняв место водителя, бросил через плечо: — Мы свяжемся с вами.
   Если бы он не был так обеспокоен состоянием Эммы и перспективой вести дорогой автомобиль, он бы, возможно, заметил темно-синий седан, тронувшийся следом за ними.
   — Извини, — пробормотала Эмма, когда они выехали на дорогу.
   — Не говори ерунды.
   — Нет, правда. Я не справилась с делом.
   — Ты сделала все замечательно. — Майкл, ощущая неловкость, потрепал ее по руке. — Слушай, я никогда не терял близких людей, но могу представить, каково это. Не мучай себя, Эмма.
   — Оставить все в прошлом? — Она выдавила слабую улыбку. — Я надеялась, что, если приду в дом и буду думать о той ночи, воспоминания вернутся ко мне. Но этого не случилось… Знаешь, ты настоящий друг.
   — Точно, — пробормотал Майкл. — Есть хочешь?
   — Да, умираю от голода.
   — Я угощу тебя бургером. Надеюсь, — добавил он, пытаясь вспомнить, что у него имеется в бумажнике.
   — Люблю бургеры. Но поскольку ты мой друг, то угощаю я.
   Подкатив к «Макдоналдсу» и обнаружив, что является обладателем трех долларов и бумажки с телефоном рыжей девчонки, которую уже не помнил, Майкл решил отбросить глупую мужскую гордость. Эмма не стала возражать, когда он предложил взять еду с собой, мимоходом заметив, что сам поведет машину.
   — Поедем на берег.
   — С удовольствием.
   Закрыв глаза, Эмма откинулась на сиденье, радуясь, что приехала сюда. Поднялась по этой лестнице. Что ее волосы треплет ветерок, а рядом сидит Майкл.
   — Когда я уезжала из Нью-Йорка, там шел мокрый снег.
   — В солнечной Калифорнии тоже есть колледжи.
   — Мне нравится Нью-Йорк, — рассеянно сказала Эмма. — Всегда нравился. Мы вдвоем купили квартиру. Теперь в ней почти можно жить.
   — Вдвоем?
   — Да. Мы с Марианной вместе учились в пансионате Святой Екатерины.
   Так как глаза у нее были закрыты, она не увидела радостного облегчения на лице Майкла.
   — Когда-то мы поклялись, что будем жить в Нью-Йорке. Там и живем. Марианна учится в художественном колледже.
   Майкл решил, что уже испытывает дружеское расположение к неизвестной Марианне.
   — Она ничего?
   — Даже очень. Настанет день, когда художественные галереи будут хватать друг друга за глотку, чтобы заполучить ее картины. Марианна рисовала на монашек невероятные карикатуры. — Увидев, что Майкл нахмурился, она обернулась: — В чем дело?