Страница:
Когда Дрю закончил, она поежилась. «От холода», — убеждала себя Эмма, а через мгновение Дрю повторил вслух ее мысль:
— Боже всемогущий, здесь как в морозильнике.
— Чтобы прогреть квартиру, много времени не потребуется. У меня в комоде есть одеяла.
Она потянулась за свитером, но Дрю поймал ее за руку:
— Мне нравится смотреть на твое тело. Милое, изящное, чуть-чуть недозрелое. Тебе ведь не надо больше стесняться меня, правда?
— Да.
Она смущенно встала, и Дрю, пошарив в карманах куртки, брошенной на пол, достал пачку сигарет.
— Наверное, в этом доме нет никакой еды или выпивки, чтобы застраховаться от воспаления легких.
— На кухне есть немного коньяка.
Эмма вспомнила о бутылке, которую открыла для Люка. Он вернулся в Майами и всеми силами пытался продлить жизнь. Она сложила простыни и одеяло на кровать. У нее уже не было секретов от Дрю… кроме тех, что были связаны с Джонно и Люком.
— О еде я совсем не подумала. — Она увидела, как Дрю нахмурился. — Может, сходить в магазин за углом? Куплю там чего-нибудь. А ты выпьешь коньяка, примешь горячую ванну. Об ужине я позабочусь.
— Замечательно. — Ему даже не пришло в голову пойти вместе с ней. — Захвати мне сигарет, хорошо?
— Конечно. Я ненадолго.
Когда она ушла, Дрю натянул джинсы, не столько из приличия, сколько для удобства. Затем налил себе коньяка, и, хотя подходящей рюмки не нашлось, коньяк ему понравился.
Надо же, Эмма ожидала, что он похвалит этот дурацкий хлев, который она называет квартирой. Жить в центре. Нет, он не собирается здесь оставаться, его мечта — двигаться только вверх. Так неужели сейчас, взойдя на первую ступеньку, он удовлетворится меньшим, чем самое лучшее?
Разумеется, он вырос в худших условиях. Попивая коньяк, Дрю изучал портрет жены, написанный на штукатурке, и размышлял о том, откуда пришел и куда направляется. Конечно, он вышел не из трущоб, но его жизнь была ненамного лучше.
Меблированная квартира, грязный двор, залатанные джинсы. Он ненавидел свое рабочее происхождение, презирал отца, который навсегда остался рабочим, поскольку никогда не имел ни грамма честолюбия. Старик с поникшей спиной, ни хребта, ни мозгов. Иначе почему жена ушла от него и троих детей?
Значит, ей хотелось чего-то большего, а не только борьбы за хлеб насущный. Дрю не винил мать. Он ее ненавидел.
Теперь он идет своей дорогой, ведущей прямо наверх. Если наивная и угодливая женушка чуть подтолкнет его, то они заживут счастливо.
Но командовать будет Дрю.
Одну-две недели он позволит ей пожить здесь, а потом они переедут. В дорогую до умопомрачения квартиру за Центральным парком. Для начала сойдет. Он не возражает проводить часть года в Нью-Йорке. Более того, Нью-Йорк великолепно ему подходит. Особенно учитывая связи Эммы.
Просмотрев диски, стоящие у проигрывателя, Дрю выбрал «Полное опустошение». Надо же расшаркаться перед стариком. Ведь если бы не турне, Дрю не смог бы завлечь Эмму за сцену, охмурить ее. Просто удивительно: она оказалась настолько глупа, что поверила, будто он не знает, кто она такая и что может сделать для него.
Покачав головой, Дрю поставил диск на проигрыватель. Нет, потакать Эмме нетрудно, хотя в постели она полное ничтожество, сплошное разочарование — просто желает угодить. С их первой встречи Дрю играл на ней так же умело, как на своей шестиструнке, и рассчитывал, что это окупится. Сполна. Вскоре ей придется скрестить копья с отцом. Старик воспринял ее замужество неплохо, даже расщедрился на пятьдесят тысяч фунтов в качестве свадебного подарка. Выписанных Эмме, но уже переведенных на общий счет.
Отношения между отцом и дочерью оставались натянутыми, однако Дрю не сомневался, что это пройдет. Быть любимым зятем Брайана Макавоя — отличный шаг вперед. А пока у Дрю очень-очень богатая жена. Богатая наивная жена.
Засмеявшись, он подошел к окну. Может ли честолюбивый мужчина желать лучшей спутницы жизни? Надо только сдерживаться, терпеливо притворяться, что для него главное — сделать Эмму счастливой, и все, чего он ни пожелает, само поплывет ему в руки.
Глава 30
Глава 31
— Боже всемогущий, здесь как в морозильнике.
— Чтобы прогреть квартиру, много времени не потребуется. У меня в комоде есть одеяла.
Она потянулась за свитером, но Дрю поймал ее за руку:
— Мне нравится смотреть на твое тело. Милое, изящное, чуть-чуть недозрелое. Тебе ведь не надо больше стесняться меня, правда?
— Да.
Она смущенно встала, и Дрю, пошарив в карманах куртки, брошенной на пол, достал пачку сигарет.
— Наверное, в этом доме нет никакой еды или выпивки, чтобы застраховаться от воспаления легких.
— На кухне есть немного коньяка.
Эмма вспомнила о бутылке, которую открыла для Люка. Он вернулся в Майами и всеми силами пытался продлить жизнь. Она сложила простыни и одеяло на кровать. У нее уже не было секретов от Дрю… кроме тех, что были связаны с Джонно и Люком.
— О еде я совсем не подумала. — Она увидела, как Дрю нахмурился. — Может, сходить в магазин за углом? Куплю там чего-нибудь. А ты выпьешь коньяка, примешь горячую ванну. Об ужине я позабочусь.
— Замечательно. — Ему даже не пришло в голову пойти вместе с ней. — Захвати мне сигарет, хорошо?
— Конечно. Я ненадолго.
Когда она ушла, Дрю натянул джинсы, не столько из приличия, сколько для удобства. Затем налил себе коньяка, и, хотя подходящей рюмки не нашлось, коньяк ему понравился.
Надо же, Эмма ожидала, что он похвалит этот дурацкий хлев, который она называет квартирой. Жить в центре. Нет, он не собирается здесь оставаться, его мечта — двигаться только вверх. Так неужели сейчас, взойдя на первую ступеньку, он удовлетворится меньшим, чем самое лучшее?
Разумеется, он вырос в худших условиях. Попивая коньяк, Дрю изучал портрет жены, написанный на штукатурке, и размышлял о том, откуда пришел и куда направляется. Конечно, он вышел не из трущоб, но его жизнь была ненамного лучше.
Меблированная квартира, грязный двор, залатанные джинсы. Он ненавидел свое рабочее происхождение, презирал отца, который навсегда остался рабочим, поскольку никогда не имел ни грамма честолюбия. Старик с поникшей спиной, ни хребта, ни мозгов. Иначе почему жена ушла от него и троих детей?
Значит, ей хотелось чего-то большего, а не только борьбы за хлеб насущный. Дрю не винил мать. Он ее ненавидел.
Теперь он идет своей дорогой, ведущей прямо наверх. Если наивная и угодливая женушка чуть подтолкнет его, то они заживут счастливо.
Но командовать будет Дрю.
Одну-две недели он позволит ей пожить здесь, а потом они переедут. В дорогую до умопомрачения квартиру за Центральным парком. Для начала сойдет. Он не возражает проводить часть года в Нью-Йорке. Более того, Нью-Йорк великолепно ему подходит. Особенно учитывая связи Эммы.
Просмотрев диски, стоящие у проигрывателя, Дрю выбрал «Полное опустошение». Надо же расшаркаться перед стариком. Ведь если бы не турне, Дрю не смог бы завлечь Эмму за сцену, охмурить ее. Просто удивительно: она оказалась настолько глупа, что поверила, будто он не знает, кто она такая и что может сделать для него.
Покачав головой, Дрю поставил диск на проигрыватель. Нет, потакать Эмме нетрудно, хотя в постели она полное ничтожество, сплошное разочарование — просто желает угодить. С их первой встречи Дрю играл на ней так же умело, как на своей шестиструнке, и рассчитывал, что это окупится. Сполна. Вскоре ей придется скрестить копья с отцом. Старик воспринял ее замужество неплохо, даже расщедрился на пятьдесят тысяч фунтов в качестве свадебного подарка. Выписанных Эмме, но уже переведенных на общий счет.
Отношения между отцом и дочерью оставались натянутыми, однако Дрю не сомневался, что это пройдет. Быть любимым зятем Брайана Макавоя — отличный шаг вперед. А пока у Дрю очень-очень богатая жена. Богатая наивная жена.
Засмеявшись, он подошел к окну. Может ли честолюбивый мужчина желать лучшей спутницы жизни? Надо только сдерживаться, терпеливо притворяться, что для него главное — сделать Эмму счастливой, и все, чего он ни пожелает, само поплывет ему в руки.
Глава 30
Они переехали в элегантную двухкомнатную квартиру в Верхнем Вест-Сайде. Эмма старалась не обращать внимания на то, что они поселились на одиннадцатом этаже. Правда, голова у нее кружилась, только когда она подходила к окну и глядела вниз. Боязнь высоты ее беспокоила. Ведь даже на самом верху Эмпайр-стейт-билдинг Эмма ощущала только восторг, а теперь стоило ей подойти к окну четвертого этажа, и у нее начинала кружиться голова, бунтовал желудок.
Дрю был прав, когда сказал, что ей нужно учиться жить с этим. Однако Эмме нравились высокие лепные потолки в спальне, затейливая балюстрада изгибающейся лестницы, ниши в стенах и выложенные в шахматном порядке белые и темно-бордовые плитки холла. Эмма пригласила Бев оформить новую квартиру, надеясь, что ее мастерство и общество сделают переезд менее болезненным. Она признавала, что квартира очень мила, из нее, словно с птичьего полета, открывается вид на Центральный парк и его широкую изогнутую лестницу. Эмма удовлетворила свою страсть к антиквариату и несуразице, обставив комнаты чопорной мебелью эпохи королевы Анны и крикливыми творениями поп-арта.
Ей нравились широкие окна и маленький застекленный балкончик, где можно выращивать цветы. И отсюда очень быстро добираться пешком до Джонно.
Они виделись почти ежедневно. Джонно сопровождал ее в походах по антикварным лавкам, что навевало тоску на Дрю. Один-два раза в неделю он заходил к ним ужинать или шел вместе с ними в город. Раз Эмма не смогла добиться одобрения своего отца, ее утешало то, что она получила его от Джонно. Ей было приятно слышать, как они с Дрю разговаривают о музыке. И Эмма очень обрадовалась, когда они начали писать вместе песню.
Сама же она занялась созданием дома: для себя, для мужа и детей, которых она почему-то никак не могла зачать.
Эмму очень удивило и обрадовало, что Дрю тоже хотел иметь ребенка. Сколь бы разными, как выяснилось, ни были их вкусы и точки зрения, в данном случае они мечтали об одном и том же.
Она старалась представить, насколько приятно будет вынашивать ребенка Дрю, а потом вместе с мужем катать по парку коляску. Будут ли у них на лицах такие же самодовольные улыбки, которые она замечала у других молодых родителей?
Эмма призывала себя к терпению: ее время придет. Дело в стрессе, слишком большом желании. Когда она научится расслабляться, занимаясь любовью, тут все и произойдет.
В начале весны Эмма наделала десятки снимков беременных женщин, грудных детей и малышей, гуляющих в парке, смотрела, как они наслаждаются прекрасными теплыми днями. И завидовала.
Планы открыть собственную студию и начать работать над книгой были отложены. Но Эмма продолжала продавать снимки, чувствуя удовлетворение от того, что, выйдя замуж, не забросила любимое дело. Она собирала кулинарные книги и смотрела телепередачи по кулинарии. Ей льстило, когда Дрю хвалил ее попытки воспроизвести какое-нибудь блюдо. Однако ему быстро надоело ее увлечение фотографией, и Эмма больше не показывала свои снимки, не обсуждала с ним работу.
Похоже, Дрю хотел видеть в жене только домохозяйку. В первый год замужества Эмма была счастлива угождать ему.
Намеренно с головой уходя работу, она пыталась скрыть разочарование, когда в очередной раз узнавала, что не беременна. Пыталась не чувствовать себя виноватой, когда Дрю в очередной раз укорял ее.
Из этой рутины Эмму вытащил Раньян.
Она ворвалась в квартиру с бутылкой шампанского в одной руке и охапкой тюльпанов в другой.
— Дрю! Дрю, ты дома? — Поставив бутылку, Эмма включила радио.
— Господи, да выключи ты его. На лестнице в одних трусах появился Дрю. По утрам он выглядел не лучшим образом: всклокоченный, с заплывшими глазами, с отросшей за ночь щетиной.
— Ты же знаешь, вчера я работал допоздна. По-моему, я прошу немного: тишины утром.
— Извини. — Несколько месяцев замужества научили Эмму, что настроение мужа до утреннего кофе напоминает зажженный фитиль. — Я понятия не имела, что ты еще в постели.
— Некоторым людям необязательно вставать с рассветом, чтобы плодотворно работать.
Эмма крепче стиснула цветы. Ей не хотелось портить сегодняшнее утро ссорой.
— Приготовить тебе кофе?
— Конечно. Все равно мне больше не дадут поспать.
Она унесла шампанское и цветы на кухню: узкое помещение, увеличенное застекленной комнатой для завтраков. Для ее оформления Эмма выбрала голубой и белый цвета. Блестящий синий стол, белые бытовые приборы, голубые и белые плитки на полу. В старинном кухонном шкафу, который она сама выкрасила в белый цвет, стояла посуда из синего стекла.
Полив три кактуса в синих горшках, она принялась готовить завтрак. Трижды в неделю приходила служанка, но Эмма наслаждалась готовкой не меньше, чем фотографией. Она положила на решетку любимые колбаски Дрю и стала молоть кофе.
Через некоторое время он сам появился на кухне такой же небритый, однако от вкусного запаха у него улучшилось настроение. К тому же он любил видеть жену у плиты, с удовлетворением вспоминая, что, несмотря на свой крупный счет в банке, Эмма принадлежит ему.
— Доброе утро. — Он поцеловал ее в шею.
Но ее улыбка сразу исчезла, когда Дрю начал теребить ее грудь.
— Все будет готово через минуту.
— Хорошо. Я умираю от голода, — сказал он, грубо ущипнув ее за соски.
Эмма ненавидела, когда муж так делал, но промолчала и начала разливать кофе. Она уже говорила Дрю, что ей неприятно, а он лишь стал проделывать это чаще.
Ты слишком обидчива, Эмма. Где твое чувство юмора?
— У меня новость, — сообщила она, подавая ему чашку. — О, Дрю, замечательная новость!
Неужели она беременна? Ему просто необходимо подарить Брайану внука.
— Ты была у врача?
— Нет… о, Дрю, я не беременна. Извини. — Эмма ощутила знакомое чувство вины и бесполезности, видя, как исказилось лицо мужа. — Нужно еще немного подождать. Я внимательно слежу за своей температурой.
— Конечно. Ты стараешься вовсю.
Эмма открыла рот. Потом закрыла. Не время напоминать, что для этого требуются двое. При последней дискуссии на подобную тему Дрю расколотил торшер, а затем на всю ночь ушел из дома.
— Я встречалась с Раньяном.
— Гм? Ах да. Мерзкий старик, фотопачкун?
— Он вовсе не мерзкий. — Нет смысла возвращаться к прозвищу «фотопачкун». — С причудами, но не мерзкий. — Она поставила свою тарелку на стол, готовая взорваться. — Он устраивает мою выставку. Мою персональную выставку.
— Выставку? О чем ты говоришь, черт возьми?
— О своей работе, Дрю. Я уже говорила тебе, что он, наверное, снова предложит мне работать у него. А дело оказалось вовсе не в этом.
— Ну, место тебе совсем не нужно. Ты знаешь мое мнение по поводу твоей работы у этого старого пердуна.
— Да… в общем, не имеет значения. Раньян считает, что у меня хорошо получается. Ему было трудно признать это, но он собирается спонсировать выставку.
— То есть это будет одно из милых дорогостоящих сборищ, где люди бродят, разглядывая снимки, говорят что-то вроде: «Какая глубина, какая перспектива»?
Эмма встала из-за стола и принялась развязывать тюльпаны, чтобы успокоиться. «Он не собирался меня обижать», — уверяла она себя.
— Это важный шаг в моей карьере, я мечтала об этом с детства. Надеюсь, ты понимаешь.
Пользуясь тем, что она стоит к нему спиной, Дрю закатил глаза. Кажется, ему следует теперь восхититься и ублажить ее.
— Конечно, понимаю. Очень хорошо, любимая. Когда настанет этот замечательный день?
— В сентябре. Раньян хочет дать мне время подготовить лучшие работы.
— Надеюсь, ты включишь в экспозицию и несколько моих фотографий.
Эмма заставила себя улыбнуться:
— Разумеется. Ты — мой любимый сюжет.
Эмма была уверена, что Дрю вовсе не желает ей мешать, хотя его постоянные требования уделить ему внимание почти не позволяли ей работать. Он намеревался использовать все преимущества Нью-Йорка, и они непрерывно посещали клубы. Ему захотелось отдохнуть, и они улетели на Виргинские острова. Он завел друзей среди богатой молодежи, теперь их квартира редко пустовала. Если они не принимали гостей сами, то шли к кому-то на вечеринку.
Премьера на Бродвее, вечер в открывшемся ночном заведении, концерт в Центральном парке. Все их действия запечатлевались, имена и лица украшали газеты, их помещали на обложку «Роллинг стоунз», «Пипл» и «Ньюсуик». У них просила интервью Барбара Уолтере.
Когда это пристальное внимание начинало выводить Эмму из терпения, она напоминала себе, что именно о такой жизни мечтала в пансионе. Однако действительность оказалась гораздо изнурительнее и скучнее, чем она предполагала.
«Первый год брака самый тяжелый», — постоянно говорила себе Эмма. Он требует усилий и терпения. Если замужество и жизнь в целом оказываются не такими увлекательными, как представлялись, значит, она просто чересчур старается.
— Ну же, милочка, у нас вечеринка. — Дрю повернул жену к себе. Плеснув ей в бокал минеральной воды, привлек к себе, приглашая танцевать. — Расслабься, Эмма.
— Я устала.
— А ты вечно устала!
Когда Эмма попыталась отстраниться, его пальцы вонзились ей в спину. Она три ночи работала в фотолаборатории. До выставки оставалось всего шесть недель, Эмма страшно нервничала и злилась, потому что муж не проявлял никакого интереса к ее работе, потому что лишь два часа назад объявил о приходе нескольких друзей.
В квартиру набилось сто пятьдесят человек. Гремела музыка. И такие «маленькие» сборища происходили все чаще. Недельный счет за спиртное доходил до пятисот долларов. Нет, Эмме не жалко денег. Дело не в них. И даже не во времени, если речь идет о друзьях. Но число друзей катастрофически увеличивалось, они приводили уже своих друзей и подружек. На прошлой неделе, когда все разошлись, в квартире был полный разгром. Софу залили. О восточный ковер ручной работы загасили сигарету. Но хуже разбитой вазы из баккара и пропавшей конфетницы из лиможского фарфора были наркотики.
В комнате для гостей Эмма обнаружила незнакомых людей, нюхающих кокаин. Эта комната, как она надеялась, скоро должна стать детской.
Дрю обещал, что впредь такого не будет.
— Ты злишься потому, что Марианна не пришла.
«Не была приглашена», — мысленно поправила Эмма и пожала плечами:
— Дело не в этом.
— С тех пор как она вернулась в Нью-Йорк, ты проводишь с ней больше времени, чем со мной.
— Дрю, мы не виделись с ней около трех недель. У меня со всем нет времени.
— Однако у тебя хватает времени крутить хвостом.
— Я иду спать.
Эмма пробралась сквозь толпу, не обращая внимания на оклики и смех. Дрю поймал ее на лестнице, и вонзившиеся в нее пальцы дали ей понять, что он не менее разъярен, чем она.
— Пусти меня, — задыхаясь, сказала она. — Вряд ли ты хочешь затеять драку на глазах у своих друзей.
— Значит, перенесем ее наверх.
Стиснув жену так, что она вскрикнула, Дрю потащил ее за собой.
Эмма приготовилась к объяснению. Более того, даже радовалась предстоящей ссоре с криком. Но, войдя в спальню, она застыла на месте.
Ее антикварным зеркалом воспользовались, чтобы нюхать коку. Четверо, хихикая, склонились над туалетным столиком. Коллекция старинных флаконов из-под духов была бесцеремонно отодвинута в сторону.
Один лежал на полу, разбитый вдребезги.
— Убирайтесь отсюда!
Четыре головы взметнулись, и на Эмму уставились четыре пары удивленных, бессмысленных глаз.
— Вон! Убирайтесь ко всем чертям из моей спальни, убирайтесь ко всем чертям из моего дома!
Прежде чем Дрю успел остановить жену, она схватила ближайшего мужика, вдвое превосходившего ее весом, и потащила к двери.
— Эй, слушай, мы поделимся.
— Убирайтесь, — повторила она, волоча его к двери. Наконец они заторопились прочь. Одна из женщин остановилась и потрепала Дрю по щеке.
Захлопнув дверь, Эмма повернулась к мужу:
— С меня довольно. Я хочу, чтобы эти люди ушли и больше здесь не появлялись.
— Вот как? — тихо сказал Дрю.
— Тебя это не волнует? Совсем? Здесь же наша спальня. Господи, Дрю, посмотри, они же лазили ко мне в шкаф! — Разъяренная Эмма схватила ворох одежды. — Одному богу известно, что они украли и сломали на этот раз. Но хуже всего другое. Я даже не знаю их, а они принимают наркотики в моем доме. Я не потерплю наркотиков в своем доме.
Она увидела, как Дрю отвел руку назад, однако не придала значения. В следующее мгновение он с такой силой ударил ее по щеке, что Эмма не удержалась на ногах. Упав на пол, она ошарашенно потрогала рассеченную губу.
— В твоем доме?
Дрю поднял ее на ноги и грубо потащил за собой. Эмма больно ударилась о туалетный столик, любимая лампа от Тиффани разлетелась вдребезги.
— Испорченная сучка! Твой дом?
Слишком пораженная, чтобы сопротивляться, она только сжалась, когда муж двинулся на нее и швырнул на кровать. Рев музыки заглушил ее крик.
— Наш дом. Хорошенько запомни это. Он такой же мой, как и твой. Все здесь в такой же степени мое, как и твое. Не смей мне указывать. Думаешь, ты можешь запросто унизить меня и тебе это сойдет с рук?
— Я не… — Эмма осеклась, когда он снова поднял руку.
— Так-то лучше. Я дам тебе знать, когда захочу услышать твой скулеж. Всегда было по-твоему, да, крошка Эмма? Не станем делать из сегодняшнего вечера исключение. Посиди здесь в одиночестве. — Дрю схватил телефонный аппарат, швырнул его о стену, вышел и запер дверь.
Эмма свернулась калачиком на постели, оцепенев от ужаса, даже не чувствуя боли. «Это кошмарный сон», — подумала она. У нее и прежде бывали такие сны. Она вспомнила пощечины и крики, среди которых прожила первые три года своей жизни.
Испорченная сучка.
Кому принадлежал голос? Джейн или Дрю?
Поежившись, Эмма протянула руку к маленькому черному псу. Обняв его, она заснула в слезах.
Открыв на следующее утро дверь спальни, Дрю равнодушно взглянул на спящую жену. Одна сторона лица у нее заплыла от синяка. Надо проследить за тем, чтобы Эмма пару дней не выходила на люди.
Не стоило терять выдержку. Это доставило удовольствие, но было глупо. Хотя Эмма сама постоянно провоцирует его. А он делает все возможное, не так ли? Невзирая на сложности. Ведь спать с ней — как будто класть себе в постель дохлую рыбу. И она постоянно болтает о своей проклятой выставке, часами сидит в лаборатории, вместо того чтобы заботиться о нем.
На первом месте его работа, его нужды. Пора ей это понять.
Жена должна заботиться о муже. Для того он и женился на ней. Должна помогать ему достичь того, к чему он стремится.
Возможно, неплохо, что он ее немного поколотил. Теперь она подумает дважды, прежде чем ослушаться его.
Но сейчас, когда он показал ей, кто главный, можно позволить себе великодушие. Малышка Эмма, так мало требуется усилий, чтобы управлять ею.
— Эмма. — Осторожно, стараясь не наступить на осколки лампы, Дрю подошел к кровати. Эмма открыла глаза, и он увидел в них страх. — О, малышка, прости.
Она вздрогнула, когда он провел рукой по ее волосам.
— Не знаю, как все произошло. Я потерял ощущение реальности и заслуживаю того, чтобы меня держали взаперти.
Эмма молчала. Ей будто бы слышались жалобные оправдания матери.
— Ты должна простить. Я так люблю тебя. Дело в том, что ты закричала на меня, обвинила, а я не виноват. — Взяв ее не гнущиеся пальцы, Дрю поднес их к губам. — Конечно, этот сброд не имел права находиться здесь, в нашей комнате. Но яне виноват. Я бы и сам вышвырнул их отсюда, — солгал он. — Просто обезумел от ярости, когда увидел их здесь. И тут ты набросилась на меня.
Эмма снова заплакала, из-под ресниц медленно покатились слезы.
— Я больше никогда не сделаю тебе больно, Эмма. Клянусь. Если хочешь, я уйду. Можешь развестись со мной. Одному богу известно, что я буду делать без тебя, но я не стану тебя отговаривать. Просто все наложилось одно на другое. Альбом продается неважно, не так, как мы ожидали. Премия «Грэмми» прошла мимо нас. И… я постоянно думаю о ребенке.
Закрыв лицо руками, он тоже заплакал. Когда Эмма осторожно прикоснулась к его руке, Дрю едва не рассмеялся, но упал на колени перед кроватью:
— Пожалуйста, Эмма. Конечно, то обстоятельство, что ты набросилась на меня с несправедливыми обвинениями, совсем не оправдывает мой поступок. Дай мне еще шанс, я сделаю все, чтобы исправиться.
— Будем надеяться, — пробормотала она. Уткнувшись в одеяло, Дрю ухмыльнулся.
Дрю был прав, когда сказал, что ей нужно учиться жить с этим. Однако Эмме нравились высокие лепные потолки в спальне, затейливая балюстрада изгибающейся лестницы, ниши в стенах и выложенные в шахматном порядке белые и темно-бордовые плитки холла. Эмма пригласила Бев оформить новую квартиру, надеясь, что ее мастерство и общество сделают переезд менее болезненным. Она признавала, что квартира очень мила, из нее, словно с птичьего полета, открывается вид на Центральный парк и его широкую изогнутую лестницу. Эмма удовлетворила свою страсть к антиквариату и несуразице, обставив комнаты чопорной мебелью эпохи королевы Анны и крикливыми творениями поп-арта.
Ей нравились широкие окна и маленький застекленный балкончик, где можно выращивать цветы. И отсюда очень быстро добираться пешком до Джонно.
Они виделись почти ежедневно. Джонно сопровождал ее в походах по антикварным лавкам, что навевало тоску на Дрю. Один-два раза в неделю он заходил к ним ужинать или шел вместе с ними в город. Раз Эмма не смогла добиться одобрения своего отца, ее утешало то, что она получила его от Джонно. Ей было приятно слышать, как они с Дрю разговаривают о музыке. И Эмма очень обрадовалась, когда они начали писать вместе песню.
Сама же она занялась созданием дома: для себя, для мужа и детей, которых она почему-то никак не могла зачать.
Эмму очень удивило и обрадовало, что Дрю тоже хотел иметь ребенка. Сколь бы разными, как выяснилось, ни были их вкусы и точки зрения, в данном случае они мечтали об одном и том же.
Она старалась представить, насколько приятно будет вынашивать ребенка Дрю, а потом вместе с мужем катать по парку коляску. Будут ли у них на лицах такие же самодовольные улыбки, которые она замечала у других молодых родителей?
Эмма призывала себя к терпению: ее время придет. Дело в стрессе, слишком большом желании. Когда она научится расслабляться, занимаясь любовью, тут все и произойдет.
В начале весны Эмма наделала десятки снимков беременных женщин, грудных детей и малышей, гуляющих в парке, смотрела, как они наслаждаются прекрасными теплыми днями. И завидовала.
Планы открыть собственную студию и начать работать над книгой были отложены. Но Эмма продолжала продавать снимки, чувствуя удовлетворение от того, что, выйдя замуж, не забросила любимое дело. Она собирала кулинарные книги и смотрела телепередачи по кулинарии. Ей льстило, когда Дрю хвалил ее попытки воспроизвести какое-нибудь блюдо. Однако ему быстро надоело ее увлечение фотографией, и Эмма больше не показывала свои снимки, не обсуждала с ним работу.
Похоже, Дрю хотел видеть в жене только домохозяйку. В первый год замужества Эмма была счастлива угождать ему.
Намеренно с головой уходя работу, она пыталась скрыть разочарование, когда в очередной раз узнавала, что не беременна. Пыталась не чувствовать себя виноватой, когда Дрю в очередной раз укорял ее.
Из этой рутины Эмму вытащил Раньян.
Она ворвалась в квартиру с бутылкой шампанского в одной руке и охапкой тюльпанов в другой.
— Дрю! Дрю, ты дома? — Поставив бутылку, Эмма включила радио.
— Господи, да выключи ты его. На лестнице в одних трусах появился Дрю. По утрам он выглядел не лучшим образом: всклокоченный, с заплывшими глазами, с отросшей за ночь щетиной.
— Ты же знаешь, вчера я работал допоздна. По-моему, я прошу немного: тишины утром.
— Извини. — Несколько месяцев замужества научили Эмму, что настроение мужа до утреннего кофе напоминает зажженный фитиль. — Я понятия не имела, что ты еще в постели.
— Некоторым людям необязательно вставать с рассветом, чтобы плодотворно работать.
Эмма крепче стиснула цветы. Ей не хотелось портить сегодняшнее утро ссорой.
— Приготовить тебе кофе?
— Конечно. Все равно мне больше не дадут поспать.
Она унесла шампанское и цветы на кухню: узкое помещение, увеличенное застекленной комнатой для завтраков. Для ее оформления Эмма выбрала голубой и белый цвета. Блестящий синий стол, белые бытовые приборы, голубые и белые плитки на полу. В старинном кухонном шкафу, который она сама выкрасила в белый цвет, стояла посуда из синего стекла.
Полив три кактуса в синих горшках, она принялась готовить завтрак. Трижды в неделю приходила служанка, но Эмма наслаждалась готовкой не меньше, чем фотографией. Она положила на решетку любимые колбаски Дрю и стала молоть кофе.
Через некоторое время он сам появился на кухне такой же небритый, однако от вкусного запаха у него улучшилось настроение. К тому же он любил видеть жену у плиты, с удовлетворением вспоминая, что, несмотря на свой крупный счет в банке, Эмма принадлежит ему.
— Доброе утро. — Он поцеловал ее в шею.
Но ее улыбка сразу исчезла, когда Дрю начал теребить ее грудь.
— Все будет готово через минуту.
— Хорошо. Я умираю от голода, — сказал он, грубо ущипнув ее за соски.
Эмма ненавидела, когда муж так делал, но промолчала и начала разливать кофе. Она уже говорила Дрю, что ей неприятно, а он лишь стал проделывать это чаще.
Ты слишком обидчива, Эмма. Где твое чувство юмора?
— У меня новость, — сообщила она, подавая ему чашку. — О, Дрю, замечательная новость!
Неужели она беременна? Ему просто необходимо подарить Брайану внука.
— Ты была у врача?
— Нет… о, Дрю, я не беременна. Извини. — Эмма ощутила знакомое чувство вины и бесполезности, видя, как исказилось лицо мужа. — Нужно еще немного подождать. Я внимательно слежу за своей температурой.
— Конечно. Ты стараешься вовсю.
Эмма открыла рот. Потом закрыла. Не время напоминать, что для этого требуются двое. При последней дискуссии на подобную тему Дрю расколотил торшер, а затем на всю ночь ушел из дома.
— Я встречалась с Раньяном.
— Гм? Ах да. Мерзкий старик, фотопачкун?
— Он вовсе не мерзкий. — Нет смысла возвращаться к прозвищу «фотопачкун». — С причудами, но не мерзкий. — Она поставила свою тарелку на стол, готовая взорваться. — Он устраивает мою выставку. Мою персональную выставку.
— Выставку? О чем ты говоришь, черт возьми?
— О своей работе, Дрю. Я уже говорила тебе, что он, наверное, снова предложит мне работать у него. А дело оказалось вовсе не в этом.
— Ну, место тебе совсем не нужно. Ты знаешь мое мнение по поводу твоей работы у этого старого пердуна.
— Да… в общем, не имеет значения. Раньян считает, что у меня хорошо получается. Ему было трудно признать это, но он собирается спонсировать выставку.
— То есть это будет одно из милых дорогостоящих сборищ, где люди бродят, разглядывая снимки, говорят что-то вроде: «Какая глубина, какая перспектива»?
Эмма встала из-за стола и принялась развязывать тюльпаны, чтобы успокоиться. «Он не собирался меня обижать», — уверяла она себя.
— Это важный шаг в моей карьере, я мечтала об этом с детства. Надеюсь, ты понимаешь.
Пользуясь тем, что она стоит к нему спиной, Дрю закатил глаза. Кажется, ему следует теперь восхититься и ублажить ее.
— Конечно, понимаю. Очень хорошо, любимая. Когда настанет этот замечательный день?
— В сентябре. Раньян хочет дать мне время подготовить лучшие работы.
— Надеюсь, ты включишь в экспозицию и несколько моих фотографий.
Эмма заставила себя улыбнуться:
— Разумеется. Ты — мой любимый сюжет.
Эмма была уверена, что Дрю вовсе не желает ей мешать, хотя его постоянные требования уделить ему внимание почти не позволяли ей работать. Он намеревался использовать все преимущества Нью-Йорка, и они непрерывно посещали клубы. Ему захотелось отдохнуть, и они улетели на Виргинские острова. Он завел друзей среди богатой молодежи, теперь их квартира редко пустовала. Если они не принимали гостей сами, то шли к кому-то на вечеринку.
Премьера на Бродвее, вечер в открывшемся ночном заведении, концерт в Центральном парке. Все их действия запечатлевались, имена и лица украшали газеты, их помещали на обложку «Роллинг стоунз», «Пипл» и «Ньюсуик». У них просила интервью Барбара Уолтере.
Когда это пристальное внимание начинало выводить Эмму из терпения, она напоминала себе, что именно о такой жизни мечтала в пансионе. Однако действительность оказалась гораздо изнурительнее и скучнее, чем она предполагала.
«Первый год брака самый тяжелый», — постоянно говорила себе Эмма. Он требует усилий и терпения. Если замужество и жизнь в целом оказываются не такими увлекательными, как представлялись, значит, она просто чересчур старается.
— Ну же, милочка, у нас вечеринка. — Дрю повернул жену к себе. Плеснув ей в бокал минеральной воды, привлек к себе, приглашая танцевать. — Расслабься, Эмма.
— Я устала.
— А ты вечно устала!
Когда Эмма попыталась отстраниться, его пальцы вонзились ей в спину. Она три ночи работала в фотолаборатории. До выставки оставалось всего шесть недель, Эмма страшно нервничала и злилась, потому что муж не проявлял никакого интереса к ее работе, потому что лишь два часа назад объявил о приходе нескольких друзей.
В квартиру набилось сто пятьдесят человек. Гремела музыка. И такие «маленькие» сборища происходили все чаще. Недельный счет за спиртное доходил до пятисот долларов. Нет, Эмме не жалко денег. Дело не в них. И даже не во времени, если речь идет о друзьях. Но число друзей катастрофически увеличивалось, они приводили уже своих друзей и подружек. На прошлой неделе, когда все разошлись, в квартире был полный разгром. Софу залили. О восточный ковер ручной работы загасили сигарету. Но хуже разбитой вазы из баккара и пропавшей конфетницы из лиможского фарфора были наркотики.
В комнате для гостей Эмма обнаружила незнакомых людей, нюхающих кокаин. Эта комната, как она надеялась, скоро должна стать детской.
Дрю обещал, что впредь такого не будет.
— Ты злишься потому, что Марианна не пришла.
«Не была приглашена», — мысленно поправила Эмма и пожала плечами:
— Дело не в этом.
— С тех пор как она вернулась в Нью-Йорк, ты проводишь с ней больше времени, чем со мной.
— Дрю, мы не виделись с ней около трех недель. У меня со всем нет времени.
— Однако у тебя хватает времени крутить хвостом.
— Я иду спать.
Эмма пробралась сквозь толпу, не обращая внимания на оклики и смех. Дрю поймал ее на лестнице, и вонзившиеся в нее пальцы дали ей понять, что он не менее разъярен, чем она.
— Пусти меня, — задыхаясь, сказала она. — Вряд ли ты хочешь затеять драку на глазах у своих друзей.
— Значит, перенесем ее наверх.
Стиснув жену так, что она вскрикнула, Дрю потащил ее за собой.
Эмма приготовилась к объяснению. Более того, даже радовалась предстоящей ссоре с криком. Но, войдя в спальню, она застыла на месте.
Ее антикварным зеркалом воспользовались, чтобы нюхать коку. Четверо, хихикая, склонились над туалетным столиком. Коллекция старинных флаконов из-под духов была бесцеремонно отодвинута в сторону.
Один лежал на полу, разбитый вдребезги.
— Убирайтесь отсюда!
Четыре головы взметнулись, и на Эмму уставились четыре пары удивленных, бессмысленных глаз.
— Вон! Убирайтесь ко всем чертям из моей спальни, убирайтесь ко всем чертям из моего дома!
Прежде чем Дрю успел остановить жену, она схватила ближайшего мужика, вдвое превосходившего ее весом, и потащила к двери.
— Эй, слушай, мы поделимся.
— Убирайтесь, — повторила она, волоча его к двери. Наконец они заторопились прочь. Одна из женщин остановилась и потрепала Дрю по щеке.
Захлопнув дверь, Эмма повернулась к мужу:
— С меня довольно. Я хочу, чтобы эти люди ушли и больше здесь не появлялись.
— Вот как? — тихо сказал Дрю.
— Тебя это не волнует? Совсем? Здесь же наша спальня. Господи, Дрю, посмотри, они же лазили ко мне в шкаф! — Разъяренная Эмма схватила ворох одежды. — Одному богу известно, что они украли и сломали на этот раз. Но хуже всего другое. Я даже не знаю их, а они принимают наркотики в моем доме. Я не потерплю наркотиков в своем доме.
Она увидела, как Дрю отвел руку назад, однако не придала значения. В следующее мгновение он с такой силой ударил ее по щеке, что Эмма не удержалась на ногах. Упав на пол, она ошарашенно потрогала рассеченную губу.
— В твоем доме?
Дрю поднял ее на ноги и грубо потащил за собой. Эмма больно ударилась о туалетный столик, любимая лампа от Тиффани разлетелась вдребезги.
— Испорченная сучка! Твой дом?
Слишком пораженная, чтобы сопротивляться, она только сжалась, когда муж двинулся на нее и швырнул на кровать. Рев музыки заглушил ее крик.
— Наш дом. Хорошенько запомни это. Он такой же мой, как и твой. Все здесь в такой же степени мое, как и твое. Не смей мне указывать. Думаешь, ты можешь запросто унизить меня и тебе это сойдет с рук?
— Я не… — Эмма осеклась, когда он снова поднял руку.
— Так-то лучше. Я дам тебе знать, когда захочу услышать твой скулеж. Всегда было по-твоему, да, крошка Эмма? Не станем делать из сегодняшнего вечера исключение. Посиди здесь в одиночестве. — Дрю схватил телефонный аппарат, швырнул его о стену, вышел и запер дверь.
Эмма свернулась калачиком на постели, оцепенев от ужаса, даже не чувствуя боли. «Это кошмарный сон», — подумала она. У нее и прежде бывали такие сны. Она вспомнила пощечины и крики, среди которых прожила первые три года своей жизни.
Испорченная сучка.
Кому принадлежал голос? Джейн или Дрю?
Поежившись, Эмма протянула руку к маленькому черному псу. Обняв его, она заснула в слезах.
Открыв на следующее утро дверь спальни, Дрю равнодушно взглянул на спящую жену. Одна сторона лица у нее заплыла от синяка. Надо проследить за тем, чтобы Эмма пару дней не выходила на люди.
Не стоило терять выдержку. Это доставило удовольствие, но было глупо. Хотя Эмма сама постоянно провоцирует его. А он делает все возможное, не так ли? Невзирая на сложности. Ведь спать с ней — как будто класть себе в постель дохлую рыбу. И она постоянно болтает о своей проклятой выставке, часами сидит в лаборатории, вместо того чтобы заботиться о нем.
На первом месте его работа, его нужды. Пора ей это понять.
Жена должна заботиться о муже. Для того он и женился на ней. Должна помогать ему достичь того, к чему он стремится.
Возможно, неплохо, что он ее немного поколотил. Теперь она подумает дважды, прежде чем ослушаться его.
Но сейчас, когда он показал ей, кто главный, можно позволить себе великодушие. Малышка Эмма, так мало требуется усилий, чтобы управлять ею.
— Эмма. — Осторожно, стараясь не наступить на осколки лампы, Дрю подошел к кровати. Эмма открыла глаза, и он увидел в них страх. — О, малышка, прости.
Она вздрогнула, когда он провел рукой по ее волосам.
— Не знаю, как все произошло. Я потерял ощущение реальности и заслуживаю того, чтобы меня держали взаперти.
Эмма молчала. Ей будто бы слышались жалобные оправдания матери.
— Ты должна простить. Я так люблю тебя. Дело в том, что ты закричала на меня, обвинила, а я не виноват. — Взяв ее не гнущиеся пальцы, Дрю поднес их к губам. — Конечно, этот сброд не имел права находиться здесь, в нашей комнате. Но яне виноват. Я бы и сам вышвырнул их отсюда, — солгал он. — Просто обезумел от ярости, когда увидел их здесь. И тут ты набросилась на меня.
Эмма снова заплакала, из-под ресниц медленно покатились слезы.
— Я больше никогда не сделаю тебе больно, Эмма. Клянусь. Если хочешь, я уйду. Можешь развестись со мной. Одному богу известно, что я буду делать без тебя, но я не стану тебя отговаривать. Просто все наложилось одно на другое. Альбом продается неважно, не так, как мы ожидали. Премия «Грэмми» прошла мимо нас. И… я постоянно думаю о ребенке.
Закрыв лицо руками, он тоже заплакал. Когда Эмма осторожно прикоснулась к его руке, Дрю едва не рассмеялся, но упал на колени перед кроватью:
— Пожалуйста, Эмма. Конечно, то обстоятельство, что ты набросилась на меня с несправедливыми обвинениями, совсем не оправдывает мой поступок. Дай мне еще шанс, я сделаю все, чтобы исправиться.
— Будем надеяться, — пробормотала она. Уткнувшись в одеяло, Дрю ухмыльнулся.
Глава 31
Вечеринки прекратились. Иногда в гости приходили люди, с которыми Эмме было уютно, но толп незнакомцев в ее доме уже не было. Дрю оставался ласковым и предупредительным, каким Эмма помнила его до свадьбы. Она убедила себя, что гнев и жестокость — всего лишь случайность.
Она спровоцировала мужа. Дрю напоминал об этом достаточно часто, чтобы заставить ее поверить. Она хотела обвинить его в том, к чему он не имел отношения, набросилась на него, вместо того чтобы поддержать и поверить. А если муж порой выходил из себя и Эмма замечала в его глазах ярость, видела стиснутые кулаки или сжатые губы, он всегда находил убедительные объяснения, как и чем она разгневала его.
Ссадины зажили. Боль прошла. Дрю делал вид, что интересуется фотографией, хотя намекал, что хобби, как он называл ее работу, отвлекает Эмму от супружеских обязанностей и мешает поддерживать мужа и помогать ему добиться успеха.
Если кому-то нравится смотреть на то, как старухи кормят голубей, почему его жена должна надолго уходить из дома, чтобы вернуться с несколькими черно-белыми снимками болтающихся по парку людей?
Конечно, муж обойдется и бутербродом, даже если работал шесть часов подряд. Судя по всему, он должен сам тащить белье в прачечную, хотя все утро занят на встрече. Раз ее работа так чертовски важна, он еще один вечер сам развлечет себя.
Но все свои замечания Дрю неизменно сдабривал комплиментами. Она выглядит так соблазнительно, когда занимается, готовкой у плиты. Как хорошо приходить домой и видеть, что она ждет его.
Возможно, Дрю слишком давил на нее, указывая, как одеваться, какие вещи покупать, как укладывать волосы, но, в конце концов, имидж жены не менее важен, чем его собственный.
Особенно Дрю заботило, что Эмма наденет на свою выставку. Она должна выглядеть как можно лучше, а у нее очень посредственный вкус.
Эмма предпочла бы строгие черные брюки и расшитый золотом пиджак, но Дрю выбрал ей нечто немыслимое из перьев и ткани в «елочку». Мол, теперь она художник и обязана выглядеть соответствующе. Тронутая словами мужа, Эмма надела выбранный им наряд. Он также подарил ей громоздкие золотые серьги с разноцветными камешками. И не имело значения, что они безвкусные. Дрю сам вдел их ей в уши.
Когда они подъехали к небольшой галерее на окраине города, желудок Эммы тут же напомнил о себе. Дрю погладил ее по руке.
— Ну же, Эмма, — подбодрил ее муж, — тебе же не выходить на сцену к десяти тысячам орущих поклонников. Это всего лишь выставка фотографий. Расслабься. Люди будут покупать снимки дочери Брайана Макавоя независимо от того, понравятся они им или нет.
Обиженная, Эмма вышла из машины.
— Дрю, мне сейчас нужны другие слова. Я хочу все делать сама.
— Тебе не угодишь. — Он больно стиснул ей руку. — Раз уж ты вбила это себе в голову, я пытаюсь тебя развеселить, поддержать, несмотря на доставленные мне неудобства, а ты опять готова вцепиться мне в горло.
— Я не хотела…
— А ты никогда не хочешь. Желаешь все делать сама, тогда лучше иди одна.
— Ни в коем случае. — Почему-то ей никак не удается найти правильный тон. — Извини, Дрю. Я не собиралась грубить. У меня просто нервы на взводе.
Удовлетворенный извинениями, Дрю повел жену в галерею. Они явились с опозданием, как и приказал Раньян. Он хотел, чтобы к появлению звезды собравшаяся толпа уже была заинтригована. Орлиным взором Раньян следил за дверью и, увидев Эмму, поспешил ей навстречу.
Это был невысокий полный мужчина в неизменной черной водолазке и черных джинсах. Когда-то Эмма думала, что Раньян создает артистический образ, но все оказалось более прозаичным: черный цвет скрадывал полноту. Крупная лысая голова выглядела еще массивнее на длинной шее, а густые черные брови с проседью изгибались над удивительными бледно-зелеными глазами.
Нос с горбинкой и тонкие губы Раньян компенсировал усами в духе Кларка Гейбла, хотя они никоим образом не улучшали его внешность, которую нельзя было назвать привлекательной. Однако три жены бросили Раньяна не из-за его внешности, а потому, что искусству он уделял больше внимания, чем супружеству.
Он встретил Эмму ухмылкой:
— Боже милосердный, ты похожа на кинозвезду, собирающуюся совратить режиссера. Ну ладно, поброди немного.
Эмма с тупым ужасом посмотрела на толпу, на блеск драгоценностей и шелков.
— Ты ведь не опозоришь меня, свалившись в обморок, — не спрашивая, а утверждая, произнес Раньян.
Она спровоцировала мужа. Дрю напоминал об этом достаточно часто, чтобы заставить ее поверить. Она хотела обвинить его в том, к чему он не имел отношения, набросилась на него, вместо того чтобы поддержать и поверить. А если муж порой выходил из себя и Эмма замечала в его глазах ярость, видела стиснутые кулаки или сжатые губы, он всегда находил убедительные объяснения, как и чем она разгневала его.
Ссадины зажили. Боль прошла. Дрю делал вид, что интересуется фотографией, хотя намекал, что хобби, как он называл ее работу, отвлекает Эмму от супружеских обязанностей и мешает поддерживать мужа и помогать ему добиться успеха.
Если кому-то нравится смотреть на то, как старухи кормят голубей, почему его жена должна надолго уходить из дома, чтобы вернуться с несколькими черно-белыми снимками болтающихся по парку людей?
Конечно, муж обойдется и бутербродом, даже если работал шесть часов подряд. Судя по всему, он должен сам тащить белье в прачечную, хотя все утро занят на встрече. Раз ее работа так чертовски важна, он еще один вечер сам развлечет себя.
Но все свои замечания Дрю неизменно сдабривал комплиментами. Она выглядит так соблазнительно, когда занимается, готовкой у плиты. Как хорошо приходить домой и видеть, что она ждет его.
Возможно, Дрю слишком давил на нее, указывая, как одеваться, какие вещи покупать, как укладывать волосы, но, в конце концов, имидж жены не менее важен, чем его собственный.
Особенно Дрю заботило, что Эмма наденет на свою выставку. Она должна выглядеть как можно лучше, а у нее очень посредственный вкус.
Эмма предпочла бы строгие черные брюки и расшитый золотом пиджак, но Дрю выбрал ей нечто немыслимое из перьев и ткани в «елочку». Мол, теперь она художник и обязана выглядеть соответствующе. Тронутая словами мужа, Эмма надела выбранный им наряд. Он также подарил ей громоздкие золотые серьги с разноцветными камешками. И не имело значения, что они безвкусные. Дрю сам вдел их ей в уши.
Когда они подъехали к небольшой галерее на окраине города, желудок Эммы тут же напомнил о себе. Дрю погладил ее по руке.
— Ну же, Эмма, — подбодрил ее муж, — тебе же не выходить на сцену к десяти тысячам орущих поклонников. Это всего лишь выставка фотографий. Расслабься. Люди будут покупать снимки дочери Брайана Макавоя независимо от того, понравятся они им или нет.
Обиженная, Эмма вышла из машины.
— Дрю, мне сейчас нужны другие слова. Я хочу все делать сама.
— Тебе не угодишь. — Он больно стиснул ей руку. — Раз уж ты вбила это себе в голову, я пытаюсь тебя развеселить, поддержать, несмотря на доставленные мне неудобства, а ты опять готова вцепиться мне в горло.
— Я не хотела…
— А ты никогда не хочешь. Желаешь все делать сама, тогда лучше иди одна.
— Ни в коем случае. — Почему-то ей никак не удается найти правильный тон. — Извини, Дрю. Я не собиралась грубить. У меня просто нервы на взводе.
Удовлетворенный извинениями, Дрю повел жену в галерею. Они явились с опозданием, как и приказал Раньян. Он хотел, чтобы к появлению звезды собравшаяся толпа уже была заинтригована. Орлиным взором Раньян следил за дверью и, увидев Эмму, поспешил ей навстречу.
Это был невысокий полный мужчина в неизменной черной водолазке и черных джинсах. Когда-то Эмма думала, что Раньян создает артистический образ, но все оказалось более прозаичным: черный цвет скрадывал полноту. Крупная лысая голова выглядела еще массивнее на длинной шее, а густые черные брови с проседью изгибались над удивительными бледно-зелеными глазами.
Нос с горбинкой и тонкие губы Раньян компенсировал усами в духе Кларка Гейбла, хотя они никоим образом не улучшали его внешность, которую нельзя было назвать привлекательной. Однако три жены бросили Раньяна не из-за его внешности, а потому, что искусству он уделял больше внимания, чем супружеству.
Он встретил Эмму ухмылкой:
— Боже милосердный, ты похожа на кинозвезду, собирающуюся совратить режиссера. Ну ладно, поброди немного.
Эмма с тупым ужасом посмотрела на толпу, на блеск драгоценностей и шелков.
— Ты ведь не опозоришь меня, свалившись в обморок, — не спрашивая, а утверждая, произнес Раньян.