Страница:
— Этого недостаточно.
— Да, недостаточно. Люк в Нью-Йорке. — Наверное, она с самого начала знала, что скажет ему. — Остановился в «Плазе». Он не хотел, чтобы я говорила тебе.
— Спасибо. — Джонно крепко пожал ей руку.
Когда лимузин остановился у дома ее отца, Джонно поцеловал Эмму:
— Скажи Брайану… скажи ему правду. Я вернусь через пару дней.
— Хорошо, — ответила она и проводила взглядом лимузин, скрывшийся в пелене дождя.
Глава 26
Глава 27
— Да, недостаточно. Люк в Нью-Йорке. — Наверное, она с самого начала знала, что скажет ему. — Остановился в «Плазе». Он не хотел, чтобы я говорила тебе.
— Спасибо. — Джонно крепко пожал ей руку.
Когда лимузин остановился у дома ее отца, Джонно поцеловал Эмму:
— Скажи Брайану… скажи ему правду. Я вернусь через пару дней.
— Хорошо, — ответила она и проводила взглядом лимузин, скрывшийся в пелене дождя.
Глава 26
Поставив широкоугольный объектив, Эмма устроилась перед сценой лондонского «Палладиума». Да, «Опустошение» на репетиции выглядит так же динамично, как и на концерте. Она была довольна снимками и намеревалась еще поработать в лаборатории.
Но сейчас, пока музыканты ушли на часовой перерыв, она снимала пустую сцену, инструменты, усилители, шнуры. Здесь были электроорган, рожки, даже рояль. Но в данный момент ее интересовало другое. Она хотела увековечить свой взгляд на процесс создания музыки.
Покрытый шрамами «Мартин» заставил Эмму вспомнить о человеке, который на нем играет. Стиви такой же потрепанный в сражениях и блистательный, как и его инструмент, с которым он не расстается уже двадцать лет. Ремень, бросающийся в глаза яркостью красок, она подарила Стиви на последнее Рождество.
Тут же стоял перламутровый «Фендер» Джонно. Рядом с «Мартином» он выглядел легкомысленным и фривольным. Как и его хозяин, скрывающий лучшие свои качества под блестящим лаком.
На ударной установке Пи Эм было написано название группы. Издалека установка казалась совершенно заурядной, но при ближайшем рассмотрении становились видны сложные устройства барабанов, подставок и тарелок. Предусмотрительно запасенные три комплекта палочек, сверкание хрома.
Наконец сделанный на заказ «Гибсон» отца. Простая гитара рабочего человека на строгом черном ремне. Но дерево сияло тусклым золотом, а когда он трогал струны, от голоса инструмента наворачивались слезы.
Опустив камеру, Эмма нежно провела рукой по грифу и тут же отдернула ее. На миг ей показалось, что своим прикосновением она оживила гитару. Почувствовав себя идиоткой, Эмма взглянула налево. Музыка доносилась оттуда, и она действительно казалась волшебной.
Тихо пройдя по сцене, Эмма направилась в ту сторону.
Перед дверью гримерной на полу сидел какой-то парень. Его длинные изящные пальцы ласкали струны, как тело возлюбленной, и он тихо напевал:
Пока ты спала, я лежал без сна.
Лунный свет падал на твое лицо,
Играя ангельскими волосами.
Глядя на тебя, я вздыхал и загадывал желания:
Прокрасться бы в твои сны и остаться там навеки с тобой.
Голос у парня был теплый и мягкий. Темно-русые волосы скрывали лицо. Боясь его потревожить, Эмма осторожно присела и навела на него объектив. Когда щелкнул затвор, парень вскинул голову.
— Извините. Я не хотела мешать.
Глаза у него оказались золотые, как и волосы, а лицо соответствовало голосу: поэтически бледное, гладкое, глаза затенены длинными ресницами, пухлый, четко очерченный рот.
— Ни один мужчина не может думать о вас как о помехе.
Он продолжал перебирать струны, внимательно изучая Эмму, которую уже видел, но впервые у него появилась возможность рассмотреть ее вблизи.
— Привет. Меня зовут Дрю Латимер.
— Здравствуйте… О, конечно, я должна была узнать вас.
«И узнала бы», — подумала Эмма, если бы не ее потрясение. Она протянула Дрю руку:
— Солист «Дороги в ночлежку». Мне нравится ваша музыка.
— Спасибо. — Так как он не отпустил ее руку, Эмме пришлось сесть рядом с ним. — Фотография — это увлечение или профессия?
— И то и другое. — Сердце у нее колотилось, ибо Дрю продолжал ее изучать. — Надеюсь, вы не против, что я сфотографировала вас.
— Скорее рад. Почему бы вам не поужинать со мной сегодня вечером и не сделать еще несколько сотен фотографий?
— Даже я не фотографирую так много за едой, — засмеялась Эмма.
— Тогда оставьте аппарат дома.
— У меня дела.
— Тогда завтрак? Обед? Съедим на двоих шоколадный батончик.
Улыбнувшись, Эмма встала:
— Я знаю, что вам едва хватит времени на шоколадный батончик. Завтра вы разогреваете публику перед «Опустошением».
Дрю не выпускал ее руки:
— Может, я проведу вас на концерт, а потом мы что-нибудь выпьем?
— Я и так иду на концерт.
— Так, кого мне нужно убить? — Расстегнутая джинсовая рубашка обнажала бледную гладкую кожу. Одно ловкое движение, и он уже стоял рядом с Эммой. — Вы же не собираетесь покинуть меня накануне такого значительного события в моей жизни, правда? Мне нужна моральная поддержка.
— Все будет прекрасно.
Она собралась уходить, но Дрю только крепче сжал ее руку:
— Бог мой, как ни банально это звучит, но вы самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.
Польщенная и взволнованная, Эмма попыталась высвободиться.
— Вам нужно почаще выходить на люди.
— Хорошо. Куда вы хотите пойти?
Она снова потянула руку, борясь с паникой и смехом. Со стороны сцены уже доносились голоса и шум.
— Мне пора возвращаться.
— По крайней мере скажите, как вас зовут. — Дрю провел пальцем по ее руке, и ноги у Эммы стали ватными. — Мужчина имеет право знать, кто разбил его сердце.
— Меня зовут Эмма. Эмма Макавой.
— О господи! — Вздрогнув, он выпустил ее руку. — Извините. Не имел понятия. Боже мой, я чувствую себя идиотом.
— Почему?
— Дочь Брайана Макавоя, а я неумело заигрывал с ней. — Дрю с отчаянием взъерошил волосы.
— Я не считаю, что у вас это получилось неумело, — пробормотала она. — Мне действительно пора возвращаться. Было очень… приятно с вами познакомиться.
— Эмма… — К его радости, она остановилась. — Возможно, в ближайшие десять недель вы найдете время на шоколадный батончик?
— Хорошо.
Дрю прислал ей батончик «Милки Вей», перевязанный розовой ленточкой, и первое в ее жизни любовное письмо. Когда посыльный ушел, она долго стояла в дверях, не отрывая глаз от записки:
«Эмма!
В Париже я придумаю что-нибудь получше. А сейчас это просто напоминание о нашей первой встрече. Сегодня вечером я буду петь «В твоих снах» и думать о вас.
Дрю».
Эмма посмотрела на шоколадный батончик. Даже корзина с бриллиантами не привела бы ее в больший восторг. Сделав три пируэта в просторном фойе, она схватила жакет и выбежала на улицу.
Дверь снова открыла Элис. На этот раз она не заплакала, а посмотрела на нее с едва заметной улыбкой:
— Вы вернулись.
— Да. Здравствуйте, Элис. — Девушка поцеловала няню, чем немало удивила ее. — Я вернулась. И надеюсь увидеть Бев. Она дома?
— Наверху, в своем кабинете. Я передам ей.
— Спасибо.
Эмме хотелось петь и плакать. Никогда в жизни она так себя не чувствовала: опьяненной, взволнованной, преображенной. Если это и есть влюбленность, она слишком долго ждала ее. Эмма нагнулась к вазе с нарциссами и гиацинтами, подумав, что впервые ощущает столь прелестные ароматы.
— Эмма! — По лестнице спешила Бев. В очках, с карандашом за ухом. — Я так рада видеть тебя. В Нью-Йорке ты говорила, что приедешь сюда, но я не думала, что у тебя найдется время зайти в гости.
— Мне принадлежит все время в мире. — Засмеявшись, Эмма прижалась к ней. — О, мама, разве сегодня не чудесный день?
— У меня пока не было возможности даже нос высунуть на улицу, но я тебе верю. — Бев отстранила девушку от себя, — Что случилось? Ты выглядишь так, будто вместе со сметаной проглотила и миску.
— Правда? — Эмма прижала ладони к щекам. — О, мне не обходимо с кем-то поговорить. Я не могу вынести этого. Папа куда-то ушел. Хотя все равно от него мало проку.
— Вот как? — Положив очки на стол, Бев повела ее в гостиную. — В чем же он не смог тебе помочь?
— Вчера я встретила одного человека.
— Одного человека? — Бев указала на кресло, но Эмма продолжала расхаживать по комнате. — Насколько я понимаю, одного человека мужского пола.
— Восхитительного человека мужского пола. О, звучит по-идиотски. Я давала себе слово никогда не быть подобной идиоткой, но он великолепен — такой милый и забавный.
— Имеет ли этот великолепный, милый и забавный мужчина имя?
— Дрю, Дрю Латимер.
— «Дорога в ночлежку».
Рассмеявшись, Эмма шутливо толкнула Бев, затем продолжила возбужденно ходить взад-вперед.
— Ты идешь в ногу.
— Разумеется.
Бев нахмурилась, затем обозвала себя чопорной старой дурой за то, что ее встревожил роман Эммы с музыкантом. «Соринка в чужом глазу», — подумала она и улыбнулась.
— Значит, у него действительно такая неотразимая внешность, как на фотографиях? — поинтересовалась Бев.
— Лучше. Мы наткнулись друг на друга за сценой. Он сидел на полу, играл на гитаре и пел, как иногда делает папа. Он принялся флиртовать со мной. Кажется, я начала что-то лепетать. — Эмма пожала плечами. Лепетала она или нет, ей хотелось запомнить каждое его слово. — Но главное, он не знал, кто я такая. Понятия не имел.
— Это столь важно?
— О да. Понимаешь, его привлекла я сама, а не дочь Брайана Макавоя. — Эмма присела на кресло и тут же опять вскочила. — Кажется, все, с кем я встречалась, хотели узнать что-то о папе и о том, каково быть дочерью Брайана Макавоя. Но Дрю пригласил меня на ужин, не зная, кто я. Для него это было не важно. А когда я сказала ему, он… смутился. Очаровательная реакция.
— Ты ходила с ним куда-нибудь?
— Нет. Возможно, я была немного испугана, чтобы сказать «да». А сегодня он прислал мне записку. И… о, мама, я до смерти хочу увидеть его. Не могла бы ты вечером тоже пойти туда? Чтобы быть рядом.
— Ты же знаешь, я не могу, Эмма.
— Знаю, знаю. Понимаешь, я никогда раньше такого не чувствовала. Как-то…
— В голове пустота, трудно дышать.
— Да, — засмеялась Эмма. — Именно так. Бев испытала это. Всего один раз.
— У тебя есть время узнать его. Не торопись.
— Я никогда не тороплюсь, — пробормотала девушка. — А ты… с папой?
Прошло больше пятнадцати лет, но Бев все равно стало больно:
— Я никого не слушала.
— Ты слушала себя. Мама…
— Не будем говорить о Брайане.
— Хорошо. Еще только одно. Папа ездил в Ирландию… к Даррену. Один раз на день его рождения, другой… другой раз в декабре. Я подумала, что ты должна это знать.
— Спасибо. — Бев сжала ее руку. — Но ты ведь пришла не за тем.
Опустившись на колени, Эмма обняла Бев за талию.
— Сегодня вечером мне нужно надеть что-то совершенно восхитительное. Пойдем со мной по магазинам.
Радостно рассмеявшись, Бев вскочила с кресла:
— Одеваюсь.
Эмма почти убедила себя, что глупо было волноваться о наряде. Она здесь, чтобы работать, а не кокетничать с солистом разогревающей группы. Нужно еще проверить оборудование, механизмы сцены, освещение, дымовую установку. Скоро Эмма забыла, что потратила больше часа на свой туалет.
Зрители уже собирались, хотя до начала еще целых полчаса. Майки, футболки, плакаты, значки. Рок-н-ролл восьмидесятых превратился из музыки для бунтарской молодежи в выгоднейший бизнес.
В черном изящном комбинезоне, не привлекая к себе внимания, Эмма шла между рядами, фотографировала поклонников, выкладывающих фунт за фунтом, чтобы иметь память о концерте. Она слышала, как обсуждают ее отца, критикуют, хвалят его. Эмма улыбнулась, вспомнив очередь к лифту в Эмпайр-стейт-билдинг. Тогда ей было три года. Но и сейчас, девятнадцать лет спустя, Брайан Макавой по-прежнему заставляет биться быстрее сердца подростков.
Эмма сменила камеру, чтобы передать в цвете красные, синие, зеленые пятна маек с яркими четкими буквами: «Опустошение»-1986».
Да и сами поклонники выглядели очень колоритно. Растрепанные волосы, бритые головы, длинные гривы. Одежда варьировалась от рваных джинсов до костюмов-троек. Большинство из тех, кто сейчас занимал места в зале, были сверстниками ее отца и даже старше. Врачи, зубные техники, адвокаты, выросшие на рок-н-ролле, делили теперь это наследство со своими детьми. Эмма видела школьников и малышей, которых несли на плечах, женщин в жемчугах и их дочерей, прижимающих к груди купленные футболки с заветной надписью. И словно эхо шестидесятых, слабый запах травки смешивался с ароматами «Шанель» и «Брют».
Эмма медленно пробралась сквозь толпу. Увидев прикрепленный к ее комбинезону пропуск, охранник только молча кивнул, и она беспрепятственно прошла за сцену.
Если в зале только начинался психоз, то здесь царило настоящее безумие. Неисправный усилитель, перекрученный кабель, рабочий, только что несшийся в одну сторону, уже бежал назад, отчаянно пытаясь исправить последнюю из неизбежных неполадок. Эмма сделала несколько снимков и направилась к гримерным.
Она уже представляла сцену, отложившуюся у нее в памяти, которую ей хотелось запечатлеть: отец и все остальные сидят, развалясь, непрерывно курят, шутят и жуют резинку или миндаль в сахаре. Эмма улыбнулась своим воспоминаниям и тут в буквальном смысле слова налетела на Дрю.
— Еще раз здравствуй.
— Привет. — Эмма нервно поправила ремешок камеры. — Хочу поблагодарить тебя за подарок.
— Я думал о розах, но было уже поздно. Ты потрясающе вы глядишь.
— Спасибо.
Желая успокоиться, она внимательно оглядела Дрю. Он был уже в сценическом наряде: белых кожаных брюках в обтяжку, усеянных серебряными заклепками, и таких же сапогах до колен. Торчащие волосы и полуулыбка делали его похожим на разодетого ковбоя.
— И ты тоже, — пробормотала Эмма, осознав, что слишком долго не сводит с него глаз. — Выглядишь потрясающе.
— Хотим произвести фурор. — Дрю вытер ладони о штаны. — От волнения все наполовину трупы. А Дон, наш басист, уже полный труп и заперся в сортире.
— Папа говорит, что всегда лучше выступаешь, когда на взводе.
— Тогда мы произведем дьявольский фурор. — Дрю осторожно взял ее за руку. — Слушай, ты не думала о том, чтобы после концерта пойти чего-нибудь выпить?
Именно об этом она и думала.
— Вообще-то…
— Я настойчивый, что уж тут поделаешь. Как только увидел тебя, сразу понял: «О, это она!» — Дрю провел рукой по волосам, искусно взъерошенным и закрепленным муссом. — У меня не очень хорошо получается.
— Ты думаешь? — Интересно, слышит ли он, как колотится ее сердце?
— Не знаю. Давай выразим это иначе: Эмма, спаси мою жизнь. Проведи со мной час.
— С удовольствием. — Она улыбнулась, и на ее щеке появилась ямочка.
Эмма едва слышала аплодисменты и почти не воспринимала музыку. Когда отец, весь мокрый от пота, в последний раз ушел со сцены, она подумала, что будет чудом, если хоть малая часть сделанных ею снимков окажется приличной.
— Господи, я умираю от голода. — Вытирая лицо и волосы, Брайан направился в гримерную, а в ушах его еще стоял гром аплодисментов. — Эмма, не вытащить ли нам эти реликвии рока на пиццу?
— О, с удовольствием, но… У меня кое-какие дела. — Она быстро поцеловала отца. — Ты был великолепен.
— А что ты хочешь? — изрек Джонно, протискиваясь по запруженному людьми коридору. — Мы уже легенда.
К ним подошел Пи Эм. По его красному лицу текли струйки пота.
— Эта леди Аннабель… с такими волосами. — Он показал руками, какими именно.
— В красной замше и бриллиантах? — вставила Эмма.
— Кажется. Она пробралась на сцену. — Пи Эм вытер лоб, но глаза у него смеялись. — Когда я проходил мимо, она… она… Попыталась пристать ко мне.
— Боже милосердный, зови полицию. — Джонно обнял его за плечи. — Таких женщин нужно сажать в тюрьму. Должно быть, ты чувствуешь себя выжатым и грязным, милок. Идем, ты можешь обо всем рассказать дяде Джонно. Так к чему именно она прикоснулась и как? Не бойся подробностей.
Хмыкнув, Брайан проводил их взглядом:
— Пи Эм, как ни странно, всегда привлекал бойких. Почему? В его тоне прозвучали теплые нотки. «Знает ли отец, что уже простил старого друга?» — подумала Эмма и тут же заметила, как улыбка Брайана померкла. В нескольких футах от них к стене привалился Стиви. Лицо бледное, потное, волосы тоже мокрые, и выглядит на десять лет старше.
— Пойдем, сынок. — Брайан обнял его за талию и качнулся, принимая на себя вес гитариста. — Нам требуется душ и сырое мясо.
— Папа, тебе помочь?
Тот лишь покачал головой. Это он не мог взваливать ни на свою дочь, ни на кого другого.
— Нет, я обо всем позабочусь.
— Тогда… увидимся дома, — пробормотала Эмма, но отец уже закрыл дверь гримерной.
Она думала, что Дрю выберет какое-нибудь многолюдное заведение с громкой рок-музыкой вроде «Тремпа» или «Табу», а оказалась в полумраке угловой кабинки прокуренного джаз-клуба в Сохо. На сцене, освещенной призрачно-синими лучами прожекторов, выступало трио: пианист, басист и певец. Их музыка была негромкой и задумчивой, в тон освещению.
— Надеюсь, ты не против, что мы пришли сюда?
— Нет.
Эмма радовалась полумраку, скрывающему ее нервозность от Дрю… и Суинни, лениво курившего за одним из столиков.
— Я здесь никогда не была. Мне нравится.
— Конечно, ты не привыкла к таким клубам, но в других местах трудно уединиться и поговорить. А я хотел именно этого.
— Я еще не успела сказать, что у вас здорово получилось. Скоро у вас самих появится разогревающая группа.
— Спасибо. — Дрю положил ладонь на ее руку. — Вначале мы были немного скованными, потом расслабились.
— Ты давно играешь?
— С десяти лет. И благодарить нужно твоего отца.
— Почему?
— Мой двоюродный брат, работавший в группе сопровождения, провел меня как-то на концерт «Опустошения». Брайан Макавой покорил меня. Я начал откладывать деньги и купил подержанную гитару. — Дрю усмехнулся, сжав руку Эммы. — Остальное — уже история.
— Я никогда об этом не слышала.
— По-моему, я никогда не рассказывал. — Он беспокойно пожал плечами. — Мне даже неловко.
— А по-моему, очень трогательно. Подобные истории всегда привлекают фанатов.
Дрю посмотрел на нее, и его глаза блеснули темным золотом.
— Сейчас я не думаю о фанатах. Эмма…
— Что будете пить?
Оторвав от него взгляд, Эмма повернулась к официантке:
— О, минеральную воду.
— «Гиннесс», — сказал Дрю, продолжая играть ее пальцами. — Ты, должно быть, уже наслышалась о музыкантах. Расскажи лучше о себе.
— Мне нечего рассказывать.
— Думаю, ты не права. Я хочу знать про Эмму Макавой. — Он поднес ее руку к губам. — Все.
Она провела вечер как в тумане, а фоном служила знойная музыка, великолепно подходящая к ее настроению. Казалось, Дрю впитывает каждое ее слово, при этом все время прикасаясь к ней: сжимает ей руки, гладит по волосам, дотрагивается до плеча. Они не вставали со своего укромного места, не глядели на пары, сидящие за другими столиками.
Выйдя из клуба, они брели вдоль Темзы, залитой туманным лунным светом. Было очень поздно, но время для них не имело значения. Эмма чувствовала запах реки и весенних цветов, Едва она подумала о доблестных рыцарях, Дрю накинул ей на плечи свою куртку.
— Тебе холодно?
— Нет. — Эмма сделала глубокий вдох. — Чудесное ощущение. Только вернувшись сюда, я поняла, как люблю Лондон.
— Я прожил здесь всю жизнь. — Дрю шел медленно, глядя на темную реку, в которой отражались звезды. Он хотел увидеть другие реки, другие города, и это время подходит. — Ты никогда не думала переехать сюда?
— Нет.
— Возможно, стоит подумать. — Он удержал ее, нежно положив ей руки на плечи. — Неужели ты настоящая? Когда я смотрю на тебя, мне все время кажется, что ты лишь порождение моих грез. — Дрю с силой привлек ее к себе. От волнения у Эммы пересохло во рту. — Я не хочу, чтобы ты исчезла.
— Я никуда не ухожу, — еле слышно ответила она.
С бешено колотящимся сердцем Эмма ощутила тепло его губ, мягких и таких нежных. На миг Дрю оторвался от нее, затем снова прижался к ее рту.
«Хорошо, как хорошо, прекрасно», — думала Эмма, обнимая его за шею. Едва касаясь, он покрыл легкими поцелуями ее лицо и надолго припал к ее губам.
— Лучше я провожу тебя домой, — глухо произнес Дрю, потом, как бы не в силах удержаться от прикосновений, опять провел ладонями по ее рукам. — Я хочу увидеть тебя снова. Ты не против?
— Я совершенно не против, — ответила Эмма и положила голову ему на плечо.
Но сейчас, пока музыканты ушли на часовой перерыв, она снимала пустую сцену, инструменты, усилители, шнуры. Здесь были электроорган, рожки, даже рояль. Но в данный момент ее интересовало другое. Она хотела увековечить свой взгляд на процесс создания музыки.
Покрытый шрамами «Мартин» заставил Эмму вспомнить о человеке, который на нем играет. Стиви такой же потрепанный в сражениях и блистательный, как и его инструмент, с которым он не расстается уже двадцать лет. Ремень, бросающийся в глаза яркостью красок, она подарила Стиви на последнее Рождество.
Тут же стоял перламутровый «Фендер» Джонно. Рядом с «Мартином» он выглядел легкомысленным и фривольным. Как и его хозяин, скрывающий лучшие свои качества под блестящим лаком.
На ударной установке Пи Эм было написано название группы. Издалека установка казалась совершенно заурядной, но при ближайшем рассмотрении становились видны сложные устройства барабанов, подставок и тарелок. Предусмотрительно запасенные три комплекта палочек, сверкание хрома.
Наконец сделанный на заказ «Гибсон» отца. Простая гитара рабочего человека на строгом черном ремне. Но дерево сияло тусклым золотом, а когда он трогал струны, от голоса инструмента наворачивались слезы.
Опустив камеру, Эмма нежно провела рукой по грифу и тут же отдернула ее. На миг ей показалось, что своим прикосновением она оживила гитару. Почувствовав себя идиоткой, Эмма взглянула налево. Музыка доносилась оттуда, и она действительно казалась волшебной.
Тихо пройдя по сцене, Эмма направилась в ту сторону.
Перед дверью гримерной на полу сидел какой-то парень. Его длинные изящные пальцы ласкали струны, как тело возлюбленной, и он тихо напевал:
Пока ты спала, я лежал без сна.
Лунный свет падал на твое лицо,
Играя ангельскими волосами.
Глядя на тебя, я вздыхал и загадывал желания:
Прокрасться бы в твои сны и остаться там навеки с тобой.
Голос у парня был теплый и мягкий. Темно-русые волосы скрывали лицо. Боясь его потревожить, Эмма осторожно присела и навела на него объектив. Когда щелкнул затвор, парень вскинул голову.
— Извините. Я не хотела мешать.
Глаза у него оказались золотые, как и волосы, а лицо соответствовало голосу: поэтически бледное, гладкое, глаза затенены длинными ресницами, пухлый, четко очерченный рот.
— Ни один мужчина не может думать о вас как о помехе.
Он продолжал перебирать струны, внимательно изучая Эмму, которую уже видел, но впервые у него появилась возможность рассмотреть ее вблизи.
— Привет. Меня зовут Дрю Латимер.
— Здравствуйте… О, конечно, я должна была узнать вас.
«И узнала бы», — подумала Эмма, если бы не ее потрясение. Она протянула Дрю руку:
— Солист «Дороги в ночлежку». Мне нравится ваша музыка.
— Спасибо. — Так как он не отпустил ее руку, Эмме пришлось сесть рядом с ним. — Фотография — это увлечение или профессия?
— И то и другое. — Сердце у нее колотилось, ибо Дрю продолжал ее изучать. — Надеюсь, вы не против, что я сфотографировала вас.
— Скорее рад. Почему бы вам не поужинать со мной сегодня вечером и не сделать еще несколько сотен фотографий?
— Даже я не фотографирую так много за едой, — засмеялась Эмма.
— Тогда оставьте аппарат дома.
— У меня дела.
— Тогда завтрак? Обед? Съедим на двоих шоколадный батончик.
Улыбнувшись, Эмма встала:
— Я знаю, что вам едва хватит времени на шоколадный батончик. Завтра вы разогреваете публику перед «Опустошением».
Дрю не выпускал ее руки:
— Может, я проведу вас на концерт, а потом мы что-нибудь выпьем?
— Я и так иду на концерт.
— Так, кого мне нужно убить? — Расстегнутая джинсовая рубашка обнажала бледную гладкую кожу. Одно ловкое движение, и он уже стоял рядом с Эммой. — Вы же не собираетесь покинуть меня накануне такого значительного события в моей жизни, правда? Мне нужна моральная поддержка.
— Все будет прекрасно.
Она собралась уходить, но Дрю только крепче сжал ее руку:
— Бог мой, как ни банально это звучит, но вы самая красивая женщина, которую я когда-либо видел.
Польщенная и взволнованная, Эмма попыталась высвободиться.
— Вам нужно почаще выходить на люди.
— Хорошо. Куда вы хотите пойти?
Она снова потянула руку, борясь с паникой и смехом. Со стороны сцены уже доносились голоса и шум.
— Мне пора возвращаться.
— По крайней мере скажите, как вас зовут. — Дрю провел пальцем по ее руке, и ноги у Эммы стали ватными. — Мужчина имеет право знать, кто разбил его сердце.
— Меня зовут Эмма. Эмма Макавой.
— О господи! — Вздрогнув, он выпустил ее руку. — Извините. Не имел понятия. Боже мой, я чувствую себя идиотом.
— Почему?
— Дочь Брайана Макавоя, а я неумело заигрывал с ней. — Дрю с отчаянием взъерошил волосы.
— Я не считаю, что у вас это получилось неумело, — пробормотала она. — Мне действительно пора возвращаться. Было очень… приятно с вами познакомиться.
— Эмма… — К его радости, она остановилась. — Возможно, в ближайшие десять недель вы найдете время на шоколадный батончик?
— Хорошо.
Дрю прислал ей батончик «Милки Вей», перевязанный розовой ленточкой, и первое в ее жизни любовное письмо. Когда посыльный ушел, она долго стояла в дверях, не отрывая глаз от записки:
«Эмма!
В Париже я придумаю что-нибудь получше. А сейчас это просто напоминание о нашей первой встрече. Сегодня вечером я буду петь «В твоих снах» и думать о вас.
Дрю».
Эмма посмотрела на шоколадный батончик. Даже корзина с бриллиантами не привела бы ее в больший восторг. Сделав три пируэта в просторном фойе, она схватила жакет и выбежала на улицу.
Дверь снова открыла Элис. На этот раз она не заплакала, а посмотрела на нее с едва заметной улыбкой:
— Вы вернулись.
— Да. Здравствуйте, Элис. — Девушка поцеловала няню, чем немало удивила ее. — Я вернулась. И надеюсь увидеть Бев. Она дома?
— Наверху, в своем кабинете. Я передам ей.
— Спасибо.
Эмме хотелось петь и плакать. Никогда в жизни она так себя не чувствовала: опьяненной, взволнованной, преображенной. Если это и есть влюбленность, она слишком долго ждала ее. Эмма нагнулась к вазе с нарциссами и гиацинтами, подумав, что впервые ощущает столь прелестные ароматы.
— Эмма! — По лестнице спешила Бев. В очках, с карандашом за ухом. — Я так рада видеть тебя. В Нью-Йорке ты говорила, что приедешь сюда, но я не думала, что у тебя найдется время зайти в гости.
— Мне принадлежит все время в мире. — Засмеявшись, Эмма прижалась к ней. — О, мама, разве сегодня не чудесный день?
— У меня пока не было возможности даже нос высунуть на улицу, но я тебе верю. — Бев отстранила девушку от себя, — Что случилось? Ты выглядишь так, будто вместе со сметаной проглотила и миску.
— Правда? — Эмма прижала ладони к щекам. — О, мне не обходимо с кем-то поговорить. Я не могу вынести этого. Папа куда-то ушел. Хотя все равно от него мало проку.
— Вот как? — Положив очки на стол, Бев повела ее в гостиную. — В чем же он не смог тебе помочь?
— Вчера я встретила одного человека.
— Одного человека? — Бев указала на кресло, но Эмма продолжала расхаживать по комнате. — Насколько я понимаю, одного человека мужского пола.
— Восхитительного человека мужского пола. О, звучит по-идиотски. Я давала себе слово никогда не быть подобной идиоткой, но он великолепен — такой милый и забавный.
— Имеет ли этот великолепный, милый и забавный мужчина имя?
— Дрю, Дрю Латимер.
— «Дорога в ночлежку».
Рассмеявшись, Эмма шутливо толкнула Бев, затем продолжила возбужденно ходить взад-вперед.
— Ты идешь в ногу.
— Разумеется.
Бев нахмурилась, затем обозвала себя чопорной старой дурой за то, что ее встревожил роман Эммы с музыкантом. «Соринка в чужом глазу», — подумала она и улыбнулась.
— Значит, у него действительно такая неотразимая внешность, как на фотографиях? — поинтересовалась Бев.
— Лучше. Мы наткнулись друг на друга за сценой. Он сидел на полу, играл на гитаре и пел, как иногда делает папа. Он принялся флиртовать со мной. Кажется, я начала что-то лепетать. — Эмма пожала плечами. Лепетала она или нет, ей хотелось запомнить каждое его слово. — Но главное, он не знал, кто я такая. Понятия не имел.
— Это столь важно?
— О да. Понимаешь, его привлекла я сама, а не дочь Брайана Макавоя. — Эмма присела на кресло и тут же опять вскочила. — Кажется, все, с кем я встречалась, хотели узнать что-то о папе и о том, каково быть дочерью Брайана Макавоя. Но Дрю пригласил меня на ужин, не зная, кто я. Для него это было не важно. А когда я сказала ему, он… смутился. Очаровательная реакция.
— Ты ходила с ним куда-нибудь?
— Нет. Возможно, я была немного испугана, чтобы сказать «да». А сегодня он прислал мне записку. И… о, мама, я до смерти хочу увидеть его. Не могла бы ты вечером тоже пойти туда? Чтобы быть рядом.
— Ты же знаешь, я не могу, Эмма.
— Знаю, знаю. Понимаешь, я никогда раньше такого не чувствовала. Как-то…
— В голове пустота, трудно дышать.
— Да, — засмеялась Эмма. — Именно так. Бев испытала это. Всего один раз.
— У тебя есть время узнать его. Не торопись.
— Я никогда не тороплюсь, — пробормотала девушка. — А ты… с папой?
Прошло больше пятнадцати лет, но Бев все равно стало больно:
— Я никого не слушала.
— Ты слушала себя. Мама…
— Не будем говорить о Брайане.
— Хорошо. Еще только одно. Папа ездил в Ирландию… к Даррену. Один раз на день его рождения, другой… другой раз в декабре. Я подумала, что ты должна это знать.
— Спасибо. — Бев сжала ее руку. — Но ты ведь пришла не за тем.
Опустившись на колени, Эмма обняла Бев за талию.
— Сегодня вечером мне нужно надеть что-то совершенно восхитительное. Пойдем со мной по магазинам.
Радостно рассмеявшись, Бев вскочила с кресла:
— Одеваюсь.
Эмма почти убедила себя, что глупо было волноваться о наряде. Она здесь, чтобы работать, а не кокетничать с солистом разогревающей группы. Нужно еще проверить оборудование, механизмы сцены, освещение, дымовую установку. Скоро Эмма забыла, что потратила больше часа на свой туалет.
Зрители уже собирались, хотя до начала еще целых полчаса. Майки, футболки, плакаты, значки. Рок-н-ролл восьмидесятых превратился из музыки для бунтарской молодежи в выгоднейший бизнес.
В черном изящном комбинезоне, не привлекая к себе внимания, Эмма шла между рядами, фотографировала поклонников, выкладывающих фунт за фунтом, чтобы иметь память о концерте. Она слышала, как обсуждают ее отца, критикуют, хвалят его. Эмма улыбнулась, вспомнив очередь к лифту в Эмпайр-стейт-билдинг. Тогда ей было три года. Но и сейчас, девятнадцать лет спустя, Брайан Макавой по-прежнему заставляет биться быстрее сердца подростков.
Эмма сменила камеру, чтобы передать в цвете красные, синие, зеленые пятна маек с яркими четкими буквами: «Опустошение»-1986».
Да и сами поклонники выглядели очень колоритно. Растрепанные волосы, бритые головы, длинные гривы. Одежда варьировалась от рваных джинсов до костюмов-троек. Большинство из тех, кто сейчас занимал места в зале, были сверстниками ее отца и даже старше. Врачи, зубные техники, адвокаты, выросшие на рок-н-ролле, делили теперь это наследство со своими детьми. Эмма видела школьников и малышей, которых несли на плечах, женщин в жемчугах и их дочерей, прижимающих к груди купленные футболки с заветной надписью. И словно эхо шестидесятых, слабый запах травки смешивался с ароматами «Шанель» и «Брют».
Эмма медленно пробралась сквозь толпу. Увидев прикрепленный к ее комбинезону пропуск, охранник только молча кивнул, и она беспрепятственно прошла за сцену.
Если в зале только начинался психоз, то здесь царило настоящее безумие. Неисправный усилитель, перекрученный кабель, рабочий, только что несшийся в одну сторону, уже бежал назад, отчаянно пытаясь исправить последнюю из неизбежных неполадок. Эмма сделала несколько снимков и направилась к гримерным.
Она уже представляла сцену, отложившуюся у нее в памяти, которую ей хотелось запечатлеть: отец и все остальные сидят, развалясь, непрерывно курят, шутят и жуют резинку или миндаль в сахаре. Эмма улыбнулась своим воспоминаниям и тут в буквальном смысле слова налетела на Дрю.
— Еще раз здравствуй.
— Привет. — Эмма нервно поправила ремешок камеры. — Хочу поблагодарить тебя за подарок.
— Я думал о розах, но было уже поздно. Ты потрясающе вы глядишь.
— Спасибо.
Желая успокоиться, она внимательно оглядела Дрю. Он был уже в сценическом наряде: белых кожаных брюках в обтяжку, усеянных серебряными заклепками, и таких же сапогах до колен. Торчащие волосы и полуулыбка делали его похожим на разодетого ковбоя.
— И ты тоже, — пробормотала Эмма, осознав, что слишком долго не сводит с него глаз. — Выглядишь потрясающе.
— Хотим произвести фурор. — Дрю вытер ладони о штаны. — От волнения все наполовину трупы. А Дон, наш басист, уже полный труп и заперся в сортире.
— Папа говорит, что всегда лучше выступаешь, когда на взводе.
— Тогда мы произведем дьявольский фурор. — Дрю осторожно взял ее за руку. — Слушай, ты не думала о том, чтобы после концерта пойти чего-нибудь выпить?
Именно об этом она и думала.
— Вообще-то…
— Я настойчивый, что уж тут поделаешь. Как только увидел тебя, сразу понял: «О, это она!» — Дрю провел рукой по волосам, искусно взъерошенным и закрепленным муссом. — У меня не очень хорошо получается.
— Ты думаешь? — Интересно, слышит ли он, как колотится ее сердце?
— Не знаю. Давай выразим это иначе: Эмма, спаси мою жизнь. Проведи со мной час.
— С удовольствием. — Она улыбнулась, и на ее щеке появилась ямочка.
Эмма едва слышала аплодисменты и почти не воспринимала музыку. Когда отец, весь мокрый от пота, в последний раз ушел со сцены, она подумала, что будет чудом, если хоть малая часть сделанных ею снимков окажется приличной.
— Господи, я умираю от голода. — Вытирая лицо и волосы, Брайан направился в гримерную, а в ушах его еще стоял гром аплодисментов. — Эмма, не вытащить ли нам эти реликвии рока на пиццу?
— О, с удовольствием, но… У меня кое-какие дела. — Она быстро поцеловала отца. — Ты был великолепен.
— А что ты хочешь? — изрек Джонно, протискиваясь по запруженному людьми коридору. — Мы уже легенда.
К ним подошел Пи Эм. По его красному лицу текли струйки пота.
— Эта леди Аннабель… с такими волосами. — Он показал руками, какими именно.
— В красной замше и бриллиантах? — вставила Эмма.
— Кажется. Она пробралась на сцену. — Пи Эм вытер лоб, но глаза у него смеялись. — Когда я проходил мимо, она… она… Попыталась пристать ко мне.
— Боже милосердный, зови полицию. — Джонно обнял его за плечи. — Таких женщин нужно сажать в тюрьму. Должно быть, ты чувствуешь себя выжатым и грязным, милок. Идем, ты можешь обо всем рассказать дяде Джонно. Так к чему именно она прикоснулась и как? Не бойся подробностей.
Хмыкнув, Брайан проводил их взглядом:
— Пи Эм, как ни странно, всегда привлекал бойких. Почему? В его тоне прозвучали теплые нотки. «Знает ли отец, что уже простил старого друга?» — подумала Эмма и тут же заметила, как улыбка Брайана померкла. В нескольких футах от них к стене привалился Стиви. Лицо бледное, потное, волосы тоже мокрые, и выглядит на десять лет старше.
— Пойдем, сынок. — Брайан обнял его за талию и качнулся, принимая на себя вес гитариста. — Нам требуется душ и сырое мясо.
— Папа, тебе помочь?
Тот лишь покачал головой. Это он не мог взваливать ни на свою дочь, ни на кого другого.
— Нет, я обо всем позабочусь.
— Тогда… увидимся дома, — пробормотала Эмма, но отец уже закрыл дверь гримерной.
Она думала, что Дрю выберет какое-нибудь многолюдное заведение с громкой рок-музыкой вроде «Тремпа» или «Табу», а оказалась в полумраке угловой кабинки прокуренного джаз-клуба в Сохо. На сцене, освещенной призрачно-синими лучами прожекторов, выступало трио: пианист, басист и певец. Их музыка была негромкой и задумчивой, в тон освещению.
— Надеюсь, ты не против, что мы пришли сюда?
— Нет.
Эмма радовалась полумраку, скрывающему ее нервозность от Дрю… и Суинни, лениво курившего за одним из столиков.
— Я здесь никогда не была. Мне нравится.
— Конечно, ты не привыкла к таким клубам, но в других местах трудно уединиться и поговорить. А я хотел именно этого.
— Я еще не успела сказать, что у вас здорово получилось. Скоро у вас самих появится разогревающая группа.
— Спасибо. — Дрю положил ладонь на ее руку. — Вначале мы были немного скованными, потом расслабились.
— Ты давно играешь?
— С десяти лет. И благодарить нужно твоего отца.
— Почему?
— Мой двоюродный брат, работавший в группе сопровождения, провел меня как-то на концерт «Опустошения». Брайан Макавой покорил меня. Я начал откладывать деньги и купил подержанную гитару. — Дрю усмехнулся, сжав руку Эммы. — Остальное — уже история.
— Я никогда об этом не слышала.
— По-моему, я никогда не рассказывал. — Он беспокойно пожал плечами. — Мне даже неловко.
— А по-моему, очень трогательно. Подобные истории всегда привлекают фанатов.
Дрю посмотрел на нее, и его глаза блеснули темным золотом.
— Сейчас я не думаю о фанатах. Эмма…
— Что будете пить?
Оторвав от него взгляд, Эмма повернулась к официантке:
— О, минеральную воду.
— «Гиннесс», — сказал Дрю, продолжая играть ее пальцами. — Ты, должно быть, уже наслышалась о музыкантах. Расскажи лучше о себе.
— Мне нечего рассказывать.
— Думаю, ты не права. Я хочу знать про Эмму Макавой. — Он поднес ее руку к губам. — Все.
Она провела вечер как в тумане, а фоном служила знойная музыка, великолепно подходящая к ее настроению. Казалось, Дрю впитывает каждое ее слово, при этом все время прикасаясь к ней: сжимает ей руки, гладит по волосам, дотрагивается до плеча. Они не вставали со своего укромного места, не глядели на пары, сидящие за другими столиками.
Выйдя из клуба, они брели вдоль Темзы, залитой туманным лунным светом. Было очень поздно, но время для них не имело значения. Эмма чувствовала запах реки и весенних цветов, Едва она подумала о доблестных рыцарях, Дрю накинул ей на плечи свою куртку.
— Тебе холодно?
— Нет. — Эмма сделала глубокий вдох. — Чудесное ощущение. Только вернувшись сюда, я поняла, как люблю Лондон.
— Я прожил здесь всю жизнь. — Дрю шел медленно, глядя на темную реку, в которой отражались звезды. Он хотел увидеть другие реки, другие города, и это время подходит. — Ты никогда не думала переехать сюда?
— Нет.
— Возможно, стоит подумать. — Он удержал ее, нежно положив ей руки на плечи. — Неужели ты настоящая? Когда я смотрю на тебя, мне все время кажется, что ты лишь порождение моих грез. — Дрю с силой привлек ее к себе. От волнения у Эммы пересохло во рту. — Я не хочу, чтобы ты исчезла.
— Я никуда не ухожу, — еле слышно ответила она.
С бешено колотящимся сердцем Эмма ощутила тепло его губ, мягких и таких нежных. На миг Дрю оторвался от нее, затем снова прижался к ее рту.
«Хорошо, как хорошо, прекрасно», — думала Эмма, обнимая его за шею. Едва касаясь, он покрыл легкими поцелуями ее лицо и надолго припал к ее губам.
— Лучше я провожу тебя домой, — глухо произнес Дрю, потом, как бы не в силах удержаться от прикосновений, опять провел ладонями по ее рукам. — Я хочу увидеть тебя снова. Ты не против?
— Я совершенно не против, — ответила Эмма и положила голову ему на плечо.
Глава 27
Все свободное время она теперь проводила с Дрю. Полночные ужины, долгие прогулки при свете звезд, редкие свободные часы днем. Было что-то волнующее, трогательное и печальное в этих часах, ибо они выпадали не так часто, как хотелось бы им обоим.
В Париже Эмма познакомила Дрю с Марианной. Они встретились в маленьком кафе на бульваре Сен-Жермен. Марианна в белой кружевной блузке и короткой узкой юбке казалась парижанкой. Когда-то непослушные ярко-рыжие волосы теперь являли собой короткую гладкую прическу на французский манер. Но голос и тон Марианны, когда она окликнула подругу, прозвучали совершенно по-американски.
— Ты здесь, не могу в это поверить! Кажется, прошли годы. Боже, ты выглядишь потрясающе! Ненавижу тебя!
— А ты выглядишь именно так, как должна выглядеть студентка, изучающая искусство во Франции. Tres chic et sensuel [4], — засмеялась Эмма.
— Здесь это не менее важно, чем еда. А вы, наверное, Дрю? Продолжая обнимать подругу за талию, Марианна протянула ему руку.
— Рад познакомиться с вами. Эмма мне все про Вас рассказала.
— Ого! Ну ладно, садитесь. Здесь бывал Пикассо, и я постоянно сажусь за разные столики. Уверена, если я найду стул Пикассо, то впаду в транс. Хотите вина? — спросила она Дрю и подозвала официантку. — Un vin rouge et un cafe, s'il vous plaet [5].. Кто бы мог подумать, что нудные уроки сестры Магдалины пригодятся!
— Но твое произношение остается на тройку с минусом.
— Знаю. Я над ним работаю. Как турне?
— «Опустошение» лучше, чем всегда. — Эмма улыбнулась Дрю. — А разогревающая группа произвела настоящую сенсацию.
— Нас принимают великолепно.
Марианна потягивала вино, оценивая приятеля Эммы. Если бы ее интересовали религиозные сюжеты, она бы написала с него Иоанна Крестителя. У Дрю именно такой мечтательно-отрешенный вид. Или это Гамлет. Молодой принц, переживающий трагедию. Ну а если вернуться на несколько лет назад, Дрю можно использовать в качестве натурщика для молодого Брайана Макавоя. Интересно, заметила ли сходство Эмма?
— Куда дальше? — спросила Марианна.
— В Ниццу. Но я не тороплюсь уезжать из Парижа. — Дрю бросил взгляд на улицу, где проносились машины и велосипедисты, не думая об опасности для жизни и травмах. — Как тебе здесь живется?
— Шумно. Захватывающе. Чудесно. Я снимаю небольшую квартиру над булочной. Ничто, поверьте, не может сравниться с запахом французских булочек рано утром, — засмеялась Марианна.
Они провели вместе еще час, потягивая напитки, затем Дрю поцеловал Эмму:
— Мне пора на репетицию, а вам, я знаю, хочется поболтать. Увидимся вечером. И с тобой, Марианна.
— Жду с нетерпением.
Марианна, как и половина женщин, сидящих в кафе, проводила его взглядом.
— По-моему, он самый красивый мужчина, каких я встречала.
— Правда? — Эмма схватила подругу за руки. — Тебе он понравился, да?
— Он великолепен. Умный, талантливый, веселый. — Марианна ухмыльнулась. — Возможно, он бросит тебя ради меня.
— Конечно, мне ненавистна мысль убить лучшую подругу, но…
— Думаю, я в безопасности. Он смотрит только на тебя. Почему, не знаю. Наверное, у тебя невероятные скулы, большие голубые глаза, целый ярд белокурых волос и совершенно отсутствуют бедра. Но у некоторых ребят совсем нет вкуса. — Марианна откинулась назад. — Ты выглядишь неприлично счастливой.
— Да. — Эмма вдохнула в себя аромат вина и цветов Парижа. — Кажется, я люблю его.
— Правда? Ни за что бы не догадалась. — Марианна со смехом потрепала ее по щеке. — Подружка, это написано у тебя на лице. Если бы я сейчас рисовала тебя, то назвала бы портрет «Влюбленная до безумия». Что думает о нем твой отец?
— Он признает талант Дрю как музыканта и как композитора.
— Я имела в виду, что он думает о нем как о человеке, которого любит его дочь.
— Не знаю.
— Ты хочешь сказать, что не говорила ему? — изумилась Марианна.
— Да.
— Почему?
— Наверное, я просто хочу оставить это себе. Чтобы все какое-то время принадлежало одной мне. Отец до сих пор считает меня ребенком.
— Все отцы так думают о своих дочерях. Мой звонит дважды в неделю, желает убедиться, что меня не охмурил какой-нибудь развратный французский comte [6]. О чем я только и мечтаю. — Заметив, что подруга не улыбается, Марианна склонила голову набок. — Ты думаешь, отец не одобрит?
— Не знаю.
— Эмма, если у вас с Дрю серьезно, он рано или поздно узнает.
— Надеюсь, что поздно.
Но случилось по-другому.
Эмма наслаждалась утренним солнцем на террасе своего номера. И хотя время завтрака давно прошло, она сидела в халате с чашкой остывающего кофе и просматривала снимки. Эмма отбирала их не только для Пита, но и для своей будущей книги.
Улыбнувшись, она взяла любимую фотографию Дрю, которую сделала в Булонском лесу перед тем, как Дрю поцеловал ее и сказал, что любит.
В Париже Эмма познакомила Дрю с Марианной. Они встретились в маленьком кафе на бульваре Сен-Жермен. Марианна в белой кружевной блузке и короткой узкой юбке казалась парижанкой. Когда-то непослушные ярко-рыжие волосы теперь являли собой короткую гладкую прическу на французский манер. Но голос и тон Марианны, когда она окликнула подругу, прозвучали совершенно по-американски.
— Ты здесь, не могу в это поверить! Кажется, прошли годы. Боже, ты выглядишь потрясающе! Ненавижу тебя!
— А ты выглядишь именно так, как должна выглядеть студентка, изучающая искусство во Франции. Tres chic et sensuel [4], — засмеялась Эмма.
— Здесь это не менее важно, чем еда. А вы, наверное, Дрю? Продолжая обнимать подругу за талию, Марианна протянула ему руку.
— Рад познакомиться с вами. Эмма мне все про Вас рассказала.
— Ого! Ну ладно, садитесь. Здесь бывал Пикассо, и я постоянно сажусь за разные столики. Уверена, если я найду стул Пикассо, то впаду в транс. Хотите вина? — спросила она Дрю и подозвала официантку. — Un vin rouge et un cafe, s'il vous plaet [5].. Кто бы мог подумать, что нудные уроки сестры Магдалины пригодятся!
— Но твое произношение остается на тройку с минусом.
— Знаю. Я над ним работаю. Как турне?
— «Опустошение» лучше, чем всегда. — Эмма улыбнулась Дрю. — А разогревающая группа произвела настоящую сенсацию.
— Нас принимают великолепно.
Марианна потягивала вино, оценивая приятеля Эммы. Если бы ее интересовали религиозные сюжеты, она бы написала с него Иоанна Крестителя. У Дрю именно такой мечтательно-отрешенный вид. Или это Гамлет. Молодой принц, переживающий трагедию. Ну а если вернуться на несколько лет назад, Дрю можно использовать в качестве натурщика для молодого Брайана Макавоя. Интересно, заметила ли сходство Эмма?
— Куда дальше? — спросила Марианна.
— В Ниццу. Но я не тороплюсь уезжать из Парижа. — Дрю бросил взгляд на улицу, где проносились машины и велосипедисты, не думая об опасности для жизни и травмах. — Как тебе здесь живется?
— Шумно. Захватывающе. Чудесно. Я снимаю небольшую квартиру над булочной. Ничто, поверьте, не может сравниться с запахом французских булочек рано утром, — засмеялась Марианна.
Они провели вместе еще час, потягивая напитки, затем Дрю поцеловал Эмму:
— Мне пора на репетицию, а вам, я знаю, хочется поболтать. Увидимся вечером. И с тобой, Марианна.
— Жду с нетерпением.
Марианна, как и половина женщин, сидящих в кафе, проводила его взглядом.
— По-моему, он самый красивый мужчина, каких я встречала.
— Правда? — Эмма схватила подругу за руки. — Тебе он понравился, да?
— Он великолепен. Умный, талантливый, веселый. — Марианна ухмыльнулась. — Возможно, он бросит тебя ради меня.
— Конечно, мне ненавистна мысль убить лучшую подругу, но…
— Думаю, я в безопасности. Он смотрит только на тебя. Почему, не знаю. Наверное, у тебя невероятные скулы, большие голубые глаза, целый ярд белокурых волос и совершенно отсутствуют бедра. Но у некоторых ребят совсем нет вкуса. — Марианна откинулась назад. — Ты выглядишь неприлично счастливой.
— Да. — Эмма вдохнула в себя аромат вина и цветов Парижа. — Кажется, я люблю его.
— Правда? Ни за что бы не догадалась. — Марианна со смехом потрепала ее по щеке. — Подружка, это написано у тебя на лице. Если бы я сейчас рисовала тебя, то назвала бы портрет «Влюбленная до безумия». Что думает о нем твой отец?
— Он признает талант Дрю как музыканта и как композитора.
— Я имела в виду, что он думает о нем как о человеке, которого любит его дочь.
— Не знаю.
— Ты хочешь сказать, что не говорила ему? — изумилась Марианна.
— Да.
— Почему?
— Наверное, я просто хочу оставить это себе. Чтобы все какое-то время принадлежало одной мне. Отец до сих пор считает меня ребенком.
— Все отцы так думают о своих дочерях. Мой звонит дважды в неделю, желает убедиться, что меня не охмурил какой-нибудь развратный французский comte [6]. О чем я только и мечтаю. — Заметив, что подруга не улыбается, Марианна склонила голову набок. — Ты думаешь, отец не одобрит?
— Не знаю.
— Эмма, если у вас с Дрю серьезно, он рано или поздно узнает.
— Надеюсь, что поздно.
Но случилось по-другому.
Эмма наслаждалась утренним солнцем на террасе своего номера. И хотя время завтрака давно прошло, она сидела в халате с чашкой остывающего кофе и просматривала снимки. Эмма отбирала их не только для Пита, но и для своей будущей книги.
Улыбнувшись, она взяла любимую фотографию Дрю, которую сделала в Булонском лесу перед тем, как Дрю поцеловал ее и сказал, что любит.