Страница:
С трудом очистив находку от земли и переплетенных корней травы, напарники убедились: ничего необычного, никаких букв и рисунков, белый мрамор, ширина около сорока сантиметров, толщина чуть больше пяти, неровный же скол не позволял определить первоначальную длину плиты… Но Лесник не сомневался: полтора метра, – потому что видел таких плит сегодня достаточно, именно ими была отделана верхняя часть церкви, именуемой отчего-то часовней.
Версия краеведа Кайданникова подтверждалась – жена беглого помещика Навицкого и в самом деле возвела церковь из обломков храма, посвященного рыбохвостому Дагону.
Но стало ли это попыткой возродить под другим обличьем храм? Загадка…
4.
Дела минувших дней – VI
Глава 12. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПУТЕЙ – III
1.
Версия краеведа Кайданникова подтверждалась – жена беглого помещика Навицкого и в самом деле возвела церковь из обломков храма, посвященного рыбохвостому Дагону.
Но стало ли это попыткой возродить под другим обличьем храм? Загадка…
4.
– Она, Танька Мокшина, – уверенно подтвердил мужичонка смутного возраста. По лицу его без труда определялось главное дело жизни – истребление дешевых крепких напитков. О том же свидетельствовала и нетвердая, пошатывающаяся походка. Впрочем, в данном конкретном случае упомянутые пошатывания отчасти вызывал здоровенный рулон рубероида, лежавший на плече, – который этот индивид куда-то волок, не иначе как с целью пропить.
Поразмыслив, мужичонка спросил деловито:
– Пришибла кого? Забирать приехамши?
Искаженная яростью физиономия девчушки и занесенный над головой кирпич вполне позволяли сделать такой вывод. Но события, происходившие в оскверненной часовне, фиксировали пять замаскированных неподвижных камер, и так уж получилось, что удачный кадр – лицо крупным планом – оказался лишь один.
Мужичонка прибавил еще более деловито:
– Понятым пойду. На стакан-то хоть за труды отвалится?
Лесник хотел объяснить, что именно сейчас у мужичонки отвалится, но Костоправ опередил:
– Забирать, – подтвердил он сурово. – План у нас горит по забранным. Кстати, гражданин, подскажите-ка: где вы рубероид покупали?
Гражданин забормотал что-то невразумительное и начал быстро-быстро пятиться, готовый при первом же подозрительном движении опасных собеседников швырнуть им под ноги рулон и задать стрекоча.
…Девственно чистый разум Тани Мокшиной, похоже, не смущали вопросы: кто такие Лесник с Костоправом, и для какой надобности выспрашивают о Светлове. Рассказывала обо всем не жеманясь, без утайки.
– Ну так чё, пошли к нему, значицца, я глядь – а он-то у Томки-Гужовщицы вписался, не-е, грю, не пойду, Гужовщица та еще сучень, в момент бабке моей нашепчет… А он, значицца, грит: не ссы, мол, ничё Томка не сболтнет, воще забудет, что тя видала… Ну чё, пошли… Гужовщица впрямь как не своя, ажно две бутылки казенной выкатила, за так. Прикинь? Не хер собачий… Закусь опять же… Ну чё, посидели… Сам-то казенной не стал, из фляжки чёй-то себе набулькивал, я одна, значицца… Не сильно помню, чё потом стало… Ну дала ему видать, чё не дать-то, и спереду дала, и сзаду – кровило там, сзаду, по утрянке-то…
Лицо у Костоправа сделалось нехорошим. Лесник же отстраненно подумал, что надо сообщить Мельнику, чтобы не тратил время, пытаясь добраться до воспоминаний Тамары. Не стоят они того… А Светлов действительно хороший суггестор. Но только суггестор…
– Всю ночь у него провела? – уточнил Лесник.
– Ну так… А по утрянке укатимши они с хахалем-то Анчуткиным.
– Куда? – спросили они чуть ли не хором.
– Так в Беленькую ж… – и Таня для верности показала направление рукой.
– Точно в Беленькую? Не в Заянье?
– Ну так… Заянье-то во-о-он где… – она сделала указующий жест совсем в другом направлении.
Теоретически возможен, конечно хитрый трюк – поехали якобы в одну сторону, описали широкую дугу, и выбрались на другую дорогу. Но топография местности не позволяет осуществить подобный фортель – мост через Чугуйку один, в центре Щелиц. Мотоцикл с коляской на руках через речонку не перетащить – узенькая, но достаточно глубокая, берега крутые. А следов блокирующих гипнограмм в памяти девчушки Костоправ не обнаружил.
Таня добавила:
– Сам-то еще ввечеру собирался в Беленькую, к Улим-озеру. Хотел он местных, значицца, поспрошать, про байки старые, русалочьи… А вы навроде него будете, тоже журналисты? Ежли свидитесь, так скажите ему – пущай еще заезжает. Мужик не душный, мне вон чё подарил, от наших-то кобелин разве чё дождешься…
Она порылась в кармане куртки и продемонстрировала подарок. На грязноватой ладошке лежал кусок оплавившегося стекла, застывший в форме пузатого ассиметричного человечка.
Всё ясно. Похоже, «исчезновения» суггестора Светлова не было. Поднял по тревоге Северо-Западный филиал последний лживый рапорт Незабудки, после которого агент перестал выходить на связь. Не исключено, что и прежние его рапорты мало соответствуют реальной обстановке. В частности, информация о «проверенных» озерах, вычеркнутых из списка.
Алладин со своей оравой пошел по ложному следу, заботливо проторенному… Надо было немедленно с ним связаться, однако…
Однако Леснику очень хотелось повременить. И самому найти суб-аналитика Светлова. И передать северо-западным. Но сначала врезать по морде. Один раз, но качественно.
Он на корню задавил желание, и попробовал связаться с Алладином – неудачно, не удалось разобрать ни слова сквозь густые помехи. Чуть позже попробовал снова, на запасной частоте – опять неудачно.
В сторону Беленькой они выехали в сгущающихся сумерках.
По дороге Лесник вновь пытался наладить связь – с прежним результатом. Вернее, без такового. С Псковской резидентурой, однако, поговорить удалось, там тоже не могли связаться с Алладином… Либо в районе Заянья нежданно-негаданно разразилась локальная магнитная буря, либо работал активный постановщик помех…
Поразмыслив, мужичонка спросил деловито:
– Пришибла кого? Забирать приехамши?
Искаженная яростью физиономия девчушки и занесенный над головой кирпич вполне позволяли сделать такой вывод. Но события, происходившие в оскверненной часовне, фиксировали пять замаскированных неподвижных камер, и так уж получилось, что удачный кадр – лицо крупным планом – оказался лишь один.
Мужичонка прибавил еще более деловито:
– Понятым пойду. На стакан-то хоть за труды отвалится?
Лесник хотел объяснить, что именно сейчас у мужичонки отвалится, но Костоправ опередил:
– Забирать, – подтвердил он сурово. – План у нас горит по забранным. Кстати, гражданин, подскажите-ка: где вы рубероид покупали?
Гражданин забормотал что-то невразумительное и начал быстро-быстро пятиться, готовый при первом же подозрительном движении опасных собеседников швырнуть им под ноги рулон и задать стрекоча.
…Девственно чистый разум Тани Мокшиной, похоже, не смущали вопросы: кто такие Лесник с Костоправом, и для какой надобности выспрашивают о Светлове. Рассказывала обо всем не жеманясь, без утайки.
– Ну так чё, пошли к нему, значицца, я глядь – а он-то у Томки-Гужовщицы вписался, не-е, грю, не пойду, Гужовщица та еще сучень, в момент бабке моей нашепчет… А он, значицца, грит: не ссы, мол, ничё Томка не сболтнет, воще забудет, что тя видала… Ну чё, пошли… Гужовщица впрямь как не своя, ажно две бутылки казенной выкатила, за так. Прикинь? Не хер собачий… Закусь опять же… Ну чё, посидели… Сам-то казенной не стал, из фляжки чёй-то себе набулькивал, я одна, значицца… Не сильно помню, чё потом стало… Ну дала ему видать, чё не дать-то, и спереду дала, и сзаду – кровило там, сзаду, по утрянке-то…
Лицо у Костоправа сделалось нехорошим. Лесник же отстраненно подумал, что надо сообщить Мельнику, чтобы не тратил время, пытаясь добраться до воспоминаний Тамары. Не стоят они того… А Светлов действительно хороший суггестор. Но только суггестор…
– Всю ночь у него провела? – уточнил Лесник.
– Ну так… А по утрянке укатимши они с хахалем-то Анчуткиным.
– Куда? – спросили они чуть ли не хором.
– Так в Беленькую ж… – и Таня для верности показала направление рукой.
– Точно в Беленькую? Не в Заянье?
– Ну так… Заянье-то во-о-он где… – она сделала указующий жест совсем в другом направлении.
Теоретически возможен, конечно хитрый трюк – поехали якобы в одну сторону, описали широкую дугу, и выбрались на другую дорогу. Но топография местности не позволяет осуществить подобный фортель – мост через Чугуйку один, в центре Щелиц. Мотоцикл с коляской на руках через речонку не перетащить – узенькая, но достаточно глубокая, берега крутые. А следов блокирующих гипнограмм в памяти девчушки Костоправ не обнаружил.
Таня добавила:
– Сам-то еще ввечеру собирался в Беленькую, к Улим-озеру. Хотел он местных, значицца, поспрошать, про байки старые, русалочьи… А вы навроде него будете, тоже журналисты? Ежли свидитесь, так скажите ему – пущай еще заезжает. Мужик не душный, мне вон чё подарил, от наших-то кобелин разве чё дождешься…
Она порылась в кармане куртки и продемонстрировала подарок. На грязноватой ладошке лежал кусок оплавившегося стекла, застывший в форме пузатого ассиметричного человечка.
Всё ясно. Похоже, «исчезновения» суггестора Светлова не было. Поднял по тревоге Северо-Западный филиал последний лживый рапорт Незабудки, после которого агент перестал выходить на связь. Не исключено, что и прежние его рапорты мало соответствуют реальной обстановке. В частности, информация о «проверенных» озерах, вычеркнутых из списка.
Алладин со своей оравой пошел по ложному следу, заботливо проторенному… Надо было немедленно с ним связаться, однако…
Однако Леснику очень хотелось повременить. И самому найти суб-аналитика Светлова. И передать северо-западным. Но сначала врезать по морде. Один раз, но качественно.
Он на корню задавил желание, и попробовал связаться с Алладином – неудачно, не удалось разобрать ни слова сквозь густые помехи. Чуть позже попробовал снова, на запасной частоте – опять неудачно.
В сторону Беленькой они выехали в сгущающихся сумерках.
По дороге Лесник вновь пытался наладить связь – с прежним результатом. Вернее, без такового. С Псковской резидентурой, однако, поговорить удалось, там тоже не могли связаться с Алладином… Либо в районе Заянья нежданно-негаданно разразилась локальная магнитная буря, либо работал активный постановщик помех…
Дела минувших дней – VI
Бокий. 1929 год
– Я думаю, палитически правильно будэт аставить товарища Рыкова на посту прэдседатэля Совнаркома.
Глухой негромкий голос с кавказским акцентом выдержал хорошо рассчитанную паузу. Присутствующие молчали, никак не выказывая свою реакцию. Лиц их Бокий уже не мог разглядеть – со всех сторон наползала тьма, стискивала, сдавливала, светлым пятном в центре осталось одно лицо, рассеченное прокуренными рыжими усами, изрытое оспинами; потом исчезло и оно, Бокий видел только глаза – желтоватые, пронзительные – и отчего-то казалось, что их обладатель тоже видит Бокия.
Голос зазвучал снова:
– Нэнадолга аставить. Мэсяца на тры, максимум четырэ. А то наши враги скажут, что ка-а-амунысты нэ пращают ашибок сво…
Глаза внезапно исчезли. Голос исчез тоже – так же внезапно, на полуслове. Осталась лишь тьма, полная чудовищ, и Бокий летел сквозь нее бесконечно долго.
Потом появился – медленно, неохотно, по частям – кабинет. Его кабинет. Сначала серебряное блюдце с тремя небольшими шариками на нем – красно-коричневатые, они казались на вид восковыми. Затем появился стол – обширный, черного дерева – на котором стояло блюдце. Затем остальная обстановка, пол, стены…
Последним возник из небытия портрет на стене – у изображенного на нем Вождя не было оспинок, и глаза не казались желтыми, а усы прокуренными.
Ощущение собственного тела, как и обычно, вернулось с преизрядным запозданием. Но вернулось.
Глеб Бокий промокнул вспотевший лоб изящным кружевным платком. Рассмеялся негромко.
Удалось, на этот раз все удалось с идеальной точностью! Три минуты – дольше у него пока не получалось задержаться в комнате с окнами, наглухо задернутыми шторами из тяжелого бархата. И до сих пор в эти три минуты доводилось слышать сущую ерунду… Хотя, конечно, Совершенно Секретную Ерунду. Факт, что Вождь имеет обыкновение травить анекдоты о супруге второго лица в государстве, причем в присутствии помянутого лица, – без сомнения, относится к разряду гостайн, но…
Но сегодня информация получена более чем важная. Архиважнейшая, как сказал бы покойный Старик.
Бокий вновь засмеялся.
Секретное заседание Политбюро! Ха…
ЦК – расширенный согласно предсмертному настоянию Старика – давно превратился в говорильню и фикцию, все решает Политбюро на своих абсолютно секретных заседаниях – даже секретаря там нет, протоколы собственноручно кропает Каменная Задница… Вот они, секреты ваши! У меня на столе, на серебряном блюдечке!
Голос прозвучал неожиданно, словно выстрел в упор:
– Не советую, Глеб Иванович, и в дальнейшем пользовать это снадобье. Пейотль – штука весьма коварная.
Бокий вздрогнул, в первый момент показалось – с ним заговорил портрет Вождя.
Но говорил человек – невысокий, худощавый – непринужденно устроившийся на стуле, далеко отодвинутом от стола для заседаний. Бокий мог поклясться: считанные секунды назад, когда кабинет возникал из черного ниоткуда, никого там не было. А стул стоял на своем законном месте.
Происходившее не могло происходить. НЕ МОГЛО. В кабинет заместителя председателя ОГПУ людей вызывали. Или приводили. Никто, никто и никогда не мог зайти сюда вот так, прогуливаясь.
Мелькнула мысль: «Фантом? Побочное действие шарика?»
Тело, не дожидаясь ответа на вопрос, отреагировало рефлекторно. Левая рука неприметным движением двинулась к кнопке электрозвонка. Правая – столь же незаметно – к выдвижному ящику стола, где лежал пистолет.
Человек, однако, разглядел движения. И разгадал их смысл. Заговорил с легкой укоризной:
– Не стоит, Глеб Иванович… Стрелять не стоит – ни к чему стены портить. И вызывать сюда никого не надо – все равно меня не увидят, не услышат. Представьте, что произошло бы, обрети один из участников сегодняшнего заседания способность обнаружить вас? Да не просто обнаружить некое чужое присутствие, а увидеть, так сказать, во плоти? Прочие заседавшие, ничего не узревшие, – как бы отнеслись к известию о вашем среди них появлении? Думаю, посчитали бы коллегу если и не скорбноумным, то уж переусердствовавшим в трудах на благо мировой революции…
«Точно фантом», – подумал Бокий.
Реальный человек, умудрившийся каким-то чудом просочиться в кабинет, не сумел бы догадаться, что происходит с начальником Спецотдела, откинувшимся на спинку кресла словно бы в забытьи. Никаких слов при этом не вырывается у того, чей разум прорывается сквозь тьму к избранной цели – Бокий знал это наверняка. Знал, не пожалев на предварительные опыты семи шариков из раздобытого с таким трудом запаса.
Опознать лежащее на блюде снадобье, и догадаться хотя бы в общих чертах о сути происходившего мог лишь человек Артузова – тот, что доставил Бокию заветное зелье из Мексики. Мог, если бы дерзнул вскрыть опечатанный пакет и изучить толстую тетрадь, исписанную мелким убористым почерком – записи многих и многих бесед со стариком-индейцем, одиноко живущим в полуразрушенном пуэбло Мексиканского нагорья. Мог бы – но уже не сможет – выпал, бедолага, случайно из окна гостиничного номера, седьмой этаж, смерть мгновенная.
Пистолет, тем не менее, Бокий достал. Хоть и не собирался стрелять – в фантом палить глупо, в человека, сумевшего неизъяснимым чудом сделать то, что сделал незнакомец, – еще глупее. Но тяжесть смертоносного металла добавляла уверенности.
Фантом при виде оружия недоуменно поднял брови – и никаким иным способом не отреагировал.
– Кто вы? – наконец-таки разлепил губы Бокий.
Фантом, не чинясь, представился:
– Меня зовут Буланский, Богдан Савельевич Буланский. Думаю, мое имя вам знакомо.
Потом они, события, были задним числом объявлены «мятежом левых эсэров»… Хотя, конечно, смешно: что за мятеж, вожди и руководители которого понятия не имеют о происходящем, сидят себе спокойно на заседании Съезда Советов, выступают с речами, голосуют за резолюции – и прямиком со Съезда отправляются в тюремные камеры… Удивительные мятежники.
На деле события развивались так: германский посол Мирбах был среди бела дня, прямо в посольстве, убит чекистом Блюмкиным. Потом свидетели утверждали, что движения у Яши были в тот момент странные, неживые, механические – словно у ярмарочного шахматного автомата… Задержать Блюмкина никто не посмел, многие из присутствовавших знали, кто он и где служит, а в восемнадцатом году люди отвыкли чему-либо удивляться: а ну как Совнарком постановил таким вот пролетарским способом покончить с опостылевшим Брестским миром и объявить войну кайзеру?
Блюмкин ушел – спокойно, не убегая и не скрываясь – сел в автомобиль и отправился прямиком в расположение спецотряда ВЧК – главной ударной силы московских чекистов при проведении массовой акций.
Спустя час туда же прибыл Дзержинский – якобы разобраться в произошедшем. Якобы арестовать Блюмкина. Председатель ВЧК зашел в особняк – и не вышел. Спустя какое-то время его шофер заподозрил неладное и вернулся на Лубянку без шефа.
Дозвониться в спецотряд не удавалось… И туда немедленно отправился чекист №2 страны – Лацис. Тоже в одиночку, и тоже якобы разобраться в происходящем… История повторилась один к одному: зашел и не вышел.
Никто еще не понимал ничего. Никто и представить не мог, что ЧК – стальная гвардия революции – затеяла свою игру. Но скоро неясностей не осталось. Бойцы спецотряда начали спокойно и без суеты занимать ключевые точки столицы…
Затяжные бои с применением артиллерии продолжались весь остаток дня и всю ночь – и многие участвовавшие в них попросту не понимали, в кого и зачем стреляют… Другие же, получившие директиву с подписью Железного Феликса, и не хотели ничего понимать – исполняли, не задумываясь.
С огромным трудом, подтянув верные подразделения латышских стрелков из провинции, сторонники Совнаркома одержали победу… И недоуменно пытались осознать: а что, собственно, произошло?!
Впрочем, ответ для чужих, для внешнего мира, прозвучал сразу: мятеж подкупленных Антантой левых эсеров. И Блюмкин, и командир спецотряда ВЧК Попов очень кстати состояли в этой партии, двух человек оказалось вполне достаточно – Старик не упустил случая размежеваться с очередными попутчиками. Изумленных эсеров-депутатов (всю верхушку партии) арестовали прямо на съезде, прочих членов партии, нежданно для себя угодивших в мятежники, тоже взяли без всякого труда, по месту службы – в трех «эсеровских» наркоматах и прочих советских учреждениях… Командовавший Восточным фронтом эсер Муравьев в ответ на такое вероломство вчерашних союзников попытался было двинуть войска на столицу, но его неподготовленный экспромт провалился. Большевики на долгие годы стали единственной правящей партией в стране. Вообще единственной легальной партией…
Шестого июля Бокий в Москве отсутствовал – был он в то время заместителем председателя Петроградского ЧК. Но, срочно вызванный в столицу, оказался в числе людей, пытавшихся разобраться в механике странного происшествия.
Разобраться не удавалось. Создавалось впечатление, что и Лацис, и Дзержинский не лгут – и в самом деле не помнят, чем занимались в часы, проведенные в штаб-квартире «мятежа». Для непосвященной публики, само собой, нашлось объяснение: обер-чекисты просидели весь мятеж под замком, в одиночных камерах. Не слишком логично. Блюмкин и Попов, затеяв такую авантюру на свой страх и риск, наверняка понимали бы: обратной дороги нет, пощады не будет, – и пристрелили бы главных врагов, не раздумывая.
Кстати, Блюмкин с Поповым свои действия помнили детально. Но не могли понять сами и объяснить другим: зачем они всё это сотворили? Действовали как во сне, как в наркотическом бреду.
И многие другие участники событий – за исключением исполнителей самого нижнего звена – оказались поражены столь же загадочным беспамятством, то полным, то избирательным… Врачи констатировали у всех признаки сильнейшего нервного истощения.
Вот тогда-то и замелькала в протоколах допросов фамилия Буланского. Замелькала более чем странно – пешки, персонажи второго плана лишь утверждали, что заглавные фигуры «мятежа» в предшествующие два месяца зачастую общались с этим человеком… Главари ничего о том общении не помнили. Не врали – действительно не помнили. И фамилию такую слышали впервые в жизни… Больше ничего про загадочную личность разузнать не удалось.
Кончилось все просто – партия простила оступившихся, благо козлов отпущения хватало. Даже убивший посла Блюмкин вернулся в конце концов на службу в ЧК. С подозрительной торопливостью расстреляли лишь тех, кто в часы мятежа – по официальной версии – арестовывал и охранял двух обер-чекистов.
Дзержинского отправили поправлять здоровье в Швейцарию – и годы спустя будущие биографы Железного Феликса изворачивались как могли и умели, пытаясь объяснить этакий финт: разгар гражданской войны, белые наступают со всех сторон, в тылу саботаж и теракты, вспыхивает мятеж за мятежом, – а глава ВЧК5 спокойненько прогуливается с женой под ручку по берегу Женевского озера…
Излечившемуся Дзержинскому партийные вожди доверие до конца так и не вернули… Где гарантия, что с рыцарем революции опять мозговая горячка не приключится? Чекистам, как известно, холодная голова предписана – вкупе с чистыми руками и горячим сердцем.
И, не высовываясь на передний план, реальную власть в ВЧК-ОГПУ прибрал к рукам тихий и незаметный Вячеслав Рудольфович Менжинский, а Феликса Эдмундовича потихоньку переместили на хозяйственную работу – поставили во главе наркомата путей сообщения, а затем и ВСНХ. Впрочем, и номинальным руководителем чекистов он оставался – имя-пугало исправно внушало страх врагам…
Подлинные причины событий шестого июля так и не были никогда вскрыты, и помаленьку дикая история забывалась…
И вот теперь ее вытащил на свет сидящий напротив Бокия фантом по фамилии Буланский…
– Надеюсь, вы не в обиде? – улыбнулся Буланский. – Дело в том, что у меня есть основания ненавидеть большевиков ничуть не меньше вашего, милейший Глеб Иванович.
Милейшему Глебу Ивановичу вдруг захотелось проверить, не рассеется ли фантом после выстрела в голову… Пистолет тяжело брякнулся в ящик стола – от греха подальше.
Говорили они четыре с лишним часа, до рассвета. Бокию больше приходилось слушать. Слушать и изумляться… Он-то считал, что Спецотдел собрал, используя громадные возможности ОГПУ, всё, что в России можно было собрать в области запретных, тайных, эзотерических знаний… И многое из того, что можно было раскопать за рубежом. Наивный… Наивный мальчишка… Оказывается, ему открылась даже не вершина айсберга – малая часть вершины. И лишь сейчас, после восьми лет работы, казавшейся Бокию титанической – действительно серьезные люди обратили внимание на его дилетантские штудии…
И все-таки Бокий понял, что при всех своих колоссальных умениях и знаниях его гость слегка недооценивает возможности современной техники. Дело в том, что в косяке двери кабинета таилось несложное механическое устройство – примитивный счетчик открываний двери. И после визита Буланского показания счетчика разошлись с данными журнала учета посетителей: кто-то дважды открыл и закрыл дверь.
Подаренный год оказался не самым приятным периодом в жизни Глеба Ивановича – обрабатывали его недавние подчиненные, сотрудники лаборатории Спецотдела. В свое время Бокий старался использовать их в качестве слепых исполнителей, никогда не владеющих полной информацией по проблеме, но кое-чему его ребята научились-таки… Однако бывший их шеф знал и умел к тому времени гораздо больше – и оказался в силах не поделиться знаниями и умениями.
Раздосадованный Вождь отдал приказ – и палачи, пытавшие Бокия, ушли из этой жизни раньше, чем их жертва.
Конвоиры изумлялись: впервые на их памяти арестант смеялся, спускаясь по лестнице расстрельного подвала. «С ума попятился», – говорили они друг другу, не стараясь понизить голос. Шагающему к смерти какая разница? Везунчик, умрет, ничего не поняв.
Глеб Бокий спускался в расстрельный подвал. Смеясь… Потому что шагал не навстречу гибели – навстречу освобождению. Пусть зароют в безымянной братской могиле это истерзанное тело, доживающее шестой десяток, не жалко, так или иначе подходил срок расстаться с ним…
Лишь увидев, чем его собираются убить, Бокий резко оборвал смех. И стал похож на всех прочих, заглянувших в лицо смерти.
Глухой негромкий голос с кавказским акцентом выдержал хорошо рассчитанную паузу. Присутствующие молчали, никак не выказывая свою реакцию. Лиц их Бокий уже не мог разглядеть – со всех сторон наползала тьма, стискивала, сдавливала, светлым пятном в центре осталось одно лицо, рассеченное прокуренными рыжими усами, изрытое оспинами; потом исчезло и оно, Бокий видел только глаза – желтоватые, пронзительные – и отчего-то казалось, что их обладатель тоже видит Бокия.
Голос зазвучал снова:
– Нэнадолга аставить. Мэсяца на тры, максимум четырэ. А то наши враги скажут, что ка-а-амунысты нэ пращают ашибок сво…
Глаза внезапно исчезли. Голос исчез тоже – так же внезапно, на полуслове. Осталась лишь тьма, полная чудовищ, и Бокий летел сквозь нее бесконечно долго.
Потом появился – медленно, неохотно, по частям – кабинет. Его кабинет. Сначала серебряное блюдце с тремя небольшими шариками на нем – красно-коричневатые, они казались на вид восковыми. Затем появился стол – обширный, черного дерева – на котором стояло блюдце. Затем остальная обстановка, пол, стены…
Последним возник из небытия портрет на стене – у изображенного на нем Вождя не было оспинок, и глаза не казались желтыми, а усы прокуренными.
Ощущение собственного тела, как и обычно, вернулось с преизрядным запозданием. Но вернулось.
Глеб Бокий промокнул вспотевший лоб изящным кружевным платком. Рассмеялся негромко.
Удалось, на этот раз все удалось с идеальной точностью! Три минуты – дольше у него пока не получалось задержаться в комнате с окнами, наглухо задернутыми шторами из тяжелого бархата. И до сих пор в эти три минуты доводилось слышать сущую ерунду… Хотя, конечно, Совершенно Секретную Ерунду. Факт, что Вождь имеет обыкновение травить анекдоты о супруге второго лица в государстве, причем в присутствии помянутого лица, – без сомнения, относится к разряду гостайн, но…
Но сегодня информация получена более чем важная. Архиважнейшая, как сказал бы покойный Старик.
Бокий вновь засмеялся.
Секретное заседание Политбюро! Ха…
ЦК – расширенный согласно предсмертному настоянию Старика – давно превратился в говорильню и фикцию, все решает Политбюро на своих абсолютно секретных заседаниях – даже секретаря там нет, протоколы собственноручно кропает Каменная Задница… Вот они, секреты ваши! У меня на столе, на серебряном блюдечке!
Голос прозвучал неожиданно, словно выстрел в упор:
– Не советую, Глеб Иванович, и в дальнейшем пользовать это снадобье. Пейотль – штука весьма коварная.
Бокий вздрогнул, в первый момент показалось – с ним заговорил портрет Вождя.
Но говорил человек – невысокий, худощавый – непринужденно устроившийся на стуле, далеко отодвинутом от стола для заседаний. Бокий мог поклясться: считанные секунды назад, когда кабинет возникал из черного ниоткуда, никого там не было. А стул стоял на своем законном месте.
Происходившее не могло происходить. НЕ МОГЛО. В кабинет заместителя председателя ОГПУ людей вызывали. Или приводили. Никто, никто и никогда не мог зайти сюда вот так, прогуливаясь.
Мелькнула мысль: «Фантом? Побочное действие шарика?»
Тело, не дожидаясь ответа на вопрос, отреагировало рефлекторно. Левая рука неприметным движением двинулась к кнопке электрозвонка. Правая – столь же незаметно – к выдвижному ящику стола, где лежал пистолет.
Человек, однако, разглядел движения. И разгадал их смысл. Заговорил с легкой укоризной:
– Не стоит, Глеб Иванович… Стрелять не стоит – ни к чему стены портить. И вызывать сюда никого не надо – все равно меня не увидят, не услышат. Представьте, что произошло бы, обрети один из участников сегодняшнего заседания способность обнаружить вас? Да не просто обнаружить некое чужое присутствие, а увидеть, так сказать, во плоти? Прочие заседавшие, ничего не узревшие, – как бы отнеслись к известию о вашем среди них появлении? Думаю, посчитали бы коллегу если и не скорбноумным, то уж переусердствовавшим в трудах на благо мировой революции…
«Точно фантом», – подумал Бокий.
Реальный человек, умудрившийся каким-то чудом просочиться в кабинет, не сумел бы догадаться, что происходит с начальником Спецотдела, откинувшимся на спинку кресла словно бы в забытьи. Никаких слов при этом не вырывается у того, чей разум прорывается сквозь тьму к избранной цели – Бокий знал это наверняка. Знал, не пожалев на предварительные опыты семи шариков из раздобытого с таким трудом запаса.
Опознать лежащее на блюде снадобье, и догадаться хотя бы в общих чертах о сути происходившего мог лишь человек Артузова – тот, что доставил Бокию заветное зелье из Мексики. Мог, если бы дерзнул вскрыть опечатанный пакет и изучить толстую тетрадь, исписанную мелким убористым почерком – записи многих и многих бесед со стариком-индейцем, одиноко живущим в полуразрушенном пуэбло Мексиканского нагорья. Мог бы – но уже не сможет – выпал, бедолага, случайно из окна гостиничного номера, седьмой этаж, смерть мгновенная.
Пистолет, тем не менее, Бокий достал. Хоть и не собирался стрелять – в фантом палить глупо, в человека, сумевшего неизъяснимым чудом сделать то, что сделал незнакомец, – еще глупее. Но тяжесть смертоносного металла добавляла уверенности.
Фантом при виде оружия недоуменно поднял брови – и никаким иным способом не отреагировал.
– Кто вы? – наконец-таки разлепил губы Бокий.
Фантом, не чинясь, представился:
– Меня зовут Буланский, Богдан Савельевич Буланский. Думаю, мое имя вам знакомо.
* * *
Память у Бокия была безупречная – потребовалась секунда-другая, чтобы вспомнить, где и когда он слышал эту фамилию: в материалах дела Яши Блюмкина и дел некоторых других участников архистранных событий 6 июля 1918 года…Потом они, события, были задним числом объявлены «мятежом левых эсэров»… Хотя, конечно, смешно: что за мятеж, вожди и руководители которого понятия не имеют о происходящем, сидят себе спокойно на заседании Съезда Советов, выступают с речами, голосуют за резолюции – и прямиком со Съезда отправляются в тюремные камеры… Удивительные мятежники.
На деле события развивались так: германский посол Мирбах был среди бела дня, прямо в посольстве, убит чекистом Блюмкиным. Потом свидетели утверждали, что движения у Яши были в тот момент странные, неживые, механические – словно у ярмарочного шахматного автомата… Задержать Блюмкина никто не посмел, многие из присутствовавших знали, кто он и где служит, а в восемнадцатом году люди отвыкли чему-либо удивляться: а ну как Совнарком постановил таким вот пролетарским способом покончить с опостылевшим Брестским миром и объявить войну кайзеру?
Блюмкин ушел – спокойно, не убегая и не скрываясь – сел в автомобиль и отправился прямиком в расположение спецотряда ВЧК – главной ударной силы московских чекистов при проведении массовой акций.
Спустя час туда же прибыл Дзержинский – якобы разобраться в произошедшем. Якобы арестовать Блюмкина. Председатель ВЧК зашел в особняк – и не вышел. Спустя какое-то время его шофер заподозрил неладное и вернулся на Лубянку без шефа.
Дозвониться в спецотряд не удавалось… И туда немедленно отправился чекист №2 страны – Лацис. Тоже в одиночку, и тоже якобы разобраться в происходящем… История повторилась один к одному: зашел и не вышел.
Никто еще не понимал ничего. Никто и представить не мог, что ЧК – стальная гвардия революции – затеяла свою игру. Но скоро неясностей не осталось. Бойцы спецотряда начали спокойно и без суеты занимать ключевые точки столицы…
Затяжные бои с применением артиллерии продолжались весь остаток дня и всю ночь – и многие участвовавшие в них попросту не понимали, в кого и зачем стреляют… Другие же, получившие директиву с подписью Железного Феликса, и не хотели ничего понимать – исполняли, не задумываясь.
С огромным трудом, подтянув верные подразделения латышских стрелков из провинции, сторонники Совнаркома одержали победу… И недоуменно пытались осознать: а что, собственно, произошло?!
Впрочем, ответ для чужих, для внешнего мира, прозвучал сразу: мятеж подкупленных Антантой левых эсеров. И Блюмкин, и командир спецотряда ВЧК Попов очень кстати состояли в этой партии, двух человек оказалось вполне достаточно – Старик не упустил случая размежеваться с очередными попутчиками. Изумленных эсеров-депутатов (всю верхушку партии) арестовали прямо на съезде, прочих членов партии, нежданно для себя угодивших в мятежники, тоже взяли без всякого труда, по месту службы – в трех «эсеровских» наркоматах и прочих советских учреждениях… Командовавший Восточным фронтом эсер Муравьев в ответ на такое вероломство вчерашних союзников попытался было двинуть войска на столицу, но его неподготовленный экспромт провалился. Большевики на долгие годы стали единственной правящей партией в стране. Вообще единственной легальной партией…
Шестого июля Бокий в Москве отсутствовал – был он в то время заместителем председателя Петроградского ЧК. Но, срочно вызванный в столицу, оказался в числе людей, пытавшихся разобраться в механике странного происшествия.
Разобраться не удавалось. Создавалось впечатление, что и Лацис, и Дзержинский не лгут – и в самом деле не помнят, чем занимались в часы, проведенные в штаб-квартире «мятежа». Для непосвященной публики, само собой, нашлось объяснение: обер-чекисты просидели весь мятеж под замком, в одиночных камерах. Не слишком логично. Блюмкин и Попов, затеяв такую авантюру на свой страх и риск, наверняка понимали бы: обратной дороги нет, пощады не будет, – и пристрелили бы главных врагов, не раздумывая.
Кстати, Блюмкин с Поповым свои действия помнили детально. Но не могли понять сами и объяснить другим: зачем они всё это сотворили? Действовали как во сне, как в наркотическом бреду.
И многие другие участники событий – за исключением исполнителей самого нижнего звена – оказались поражены столь же загадочным беспамятством, то полным, то избирательным… Врачи констатировали у всех признаки сильнейшего нервного истощения.
Вот тогда-то и замелькала в протоколах допросов фамилия Буланского. Замелькала более чем странно – пешки, персонажи второго плана лишь утверждали, что заглавные фигуры «мятежа» в предшествующие два месяца зачастую общались с этим человеком… Главари ничего о том общении не помнили. Не врали – действительно не помнили. И фамилию такую слышали впервые в жизни… Больше ничего про загадочную личность разузнать не удалось.
Кончилось все просто – партия простила оступившихся, благо козлов отпущения хватало. Даже убивший посла Блюмкин вернулся в конце концов на службу в ЧК. С подозрительной торопливостью расстреляли лишь тех, кто в часы мятежа – по официальной версии – арестовывал и охранял двух обер-чекистов.
Дзержинского отправили поправлять здоровье в Швейцарию – и годы спустя будущие биографы Железного Феликса изворачивались как могли и умели, пытаясь объяснить этакий финт: разгар гражданской войны, белые наступают со всех сторон, в тылу саботаж и теракты, вспыхивает мятеж за мятежом, – а глава ВЧК5 спокойненько прогуливается с женой под ручку по берегу Женевского озера…
Излечившемуся Дзержинскому партийные вожди доверие до конца так и не вернули… Где гарантия, что с рыцарем революции опять мозговая горячка не приключится? Чекистам, как известно, холодная голова предписана – вкупе с чистыми руками и горячим сердцем.
И, не высовываясь на передний план, реальную власть в ВЧК-ОГПУ прибрал к рукам тихий и незаметный Вячеслав Рудольфович Менжинский, а Феликса Эдмундовича потихоньку переместили на хозяйственную работу – поставили во главе наркомата путей сообщения, а затем и ВСНХ. Впрочем, и номинальным руководителем чекистов он оставался – имя-пугало исправно внушало страх врагам…
Подлинные причины событий шестого июля так и не были никогда вскрыты, и помаленьку дикая история забывалась…
И вот теперь ее вытащил на свет сидящий напротив Бокия фантом по фамилии Буланский…
* * *
– Значит, это вы собирались прикончить Советскую власть руками чекистов, – медленно проговорил Бокий. – А в случае неудачи – кайзеровскими дивизиями. Изящно…– Надеюсь, вы не в обиде? – улыбнулся Буланский. – Дело в том, что у меня есть основания ненавидеть большевиков ничуть не меньше вашего, милейший Глеб Иванович.
Милейшему Глебу Ивановичу вдруг захотелось проверить, не рассеется ли фантом после выстрела в голову… Пистолет тяжело брякнулся в ящик стола – от греха подальше.
Говорили они четыре с лишним часа, до рассвета. Бокию больше приходилось слушать. Слушать и изумляться… Он-то считал, что Спецотдел собрал, используя громадные возможности ОГПУ, всё, что в России можно было собрать в области запретных, тайных, эзотерических знаний… И многое из того, что можно было раскопать за рубежом. Наивный… Наивный мальчишка… Оказывается, ему открылась даже не вершина айсберга – малая часть вершины. И лишь сейчас, после восьми лет работы, казавшейся Бокию титанической – действительно серьезные люди обратили внимание на его дилетантские штудии…
* * *
Пропуск на выход, естественно, Буланский просить не стал. Удалился весьма своеобразно: попросту исчез. Сидел на стуле – и перестал сидеть… Дежурный клялся, что никто через приемную не проходил.И все-таки Бокий понял, что при всех своих колоссальных умениях и знаниях его гость слегка недооценивает возможности современной техники. Дело в том, что в косяке двери кабинета таилось несложное механическое устройство – примитивный счетчик открываний двери. И после визита Буланского показания счетчика разошлись с данными журнала учета посетителей: кто-то дважды открыл и закрыл дверь.
* * *
В последующие десять лет Спецотдел де-факто работал на Новую Инквицию. Вернее, на одного ее руководителя – на Богдана Буланского.* * *
Убили Бокия в тридцать восьмом – причем он к тому моменту уже не числился среди живых – якобы год назад был расстрелян по приговору трибунала, как террорист, троцкист-вредитель и шпион нескольких разведок…Подаренный год оказался не самым приятным периодом в жизни Глеба Ивановича – обрабатывали его недавние подчиненные, сотрудники лаборатории Спецотдела. В свое время Бокий старался использовать их в качестве слепых исполнителей, никогда не владеющих полной информацией по проблеме, но кое-чему его ребята научились-таки… Однако бывший их шеф знал и умел к тому времени гораздо больше – и оказался в силах не поделиться знаниями и умениями.
Раздосадованный Вождь отдал приказ – и палачи, пытавшие Бокия, ушли из этой жизни раньше, чем их жертва.
Конвоиры изумлялись: впервые на их памяти арестант смеялся, спускаясь по лестнице расстрельного подвала. «С ума попятился», – говорили они друг другу, не стараясь понизить голос. Шагающему к смерти какая разница? Везунчик, умрет, ничего не поняв.
Глеб Бокий спускался в расстрельный подвал. Смеясь… Потому что шагал не навстречу гибели – навстречу освобождению. Пусть зароют в безымянной братской могиле это истерзанное тело, доживающее шестой десяток, не жалко, так или иначе подходил срок расстаться с ним…
Лишь увидев, чем его собираются убить, Бокий резко оборвал смех. И стал похож на всех прочих, заглянувших в лицо смерти.
Глава 12. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПУТЕЙ – III
Озеро Улим, 06 июля 1999 года
1.
Добраться до безымянного лесного озерца оказалось не так просто…
Сказав Леснику про сюрприз, прилепленный под днище микроавтобуса, доставлявшего к водоему кандидаток в русалки, Алладин не стал конкретизировать, что именно туда прилепили. Установлен был не стандартный радиомаячок – технические спецы СЗФ, поразмыслив, решили: оснащение у противника самое современное, в том числе и в области радиосвязи, вполне можно ожидать всяких пакостей, типа сканирования эфира на предмет выявления работающих поблизости передатчиков…
В общем, рисковать не стали, и использовали стандартный ароматрассер – крохотное приспособление регулярно выплевывало на дорогу микрокапли пахучего вещества, обонянием человека неразличимого, однако для чуткого носа ищейки оставляющего след, не выветривающийся в течение пары месяцев. Причем след возьмет лишь собака, натасканная именно на этот аромат – любая другая пройдет равнодушно мимо…
Способ, практически не обнаружимый – хоть и не применимый при достаточно больших расстояниях. К тому же требующий определенного времени для уточнения трассы.
Пока северо-западные и примкнувшие к ним Лесник с Костоправом отрабатывали Щелицы, этим-то уточнением и занималась мобильная группа – высаживали ищейку на каждом повороте и проверяли: свернула ли туда «помеченная» машина? По счастью, развилок на шоссе Псков – Плюсса оказалось не так уж много. И незапланированных поворотов микроавтобус не делал – сутки назад заехал в Щелицы, постоял около двух часов возле украшенной антеннами избы, вновь вернулся на шоссе и покатил в сторону Заянья. Однако не доехал, свернул на лесную дорожку, ведущую к озерцу, не имеющему на картах даже названия… Именно там, на озере – по полученной от Незабудки информации – проживал в летнее время Казимир Петрович Новацкий.
Неприятности начались на мостике – древнем, полуразвалившемся, переброшенном через лесной ручей. Два джипа, ехавших в авангарде колонны, проскочили благополучно, но едва передние колеса кунга заехали на прогнившие доски настила – те не выдержали, подломились…
Встала дилемма: или восстанавливать переправу, или продолжать операцию в урезанном составе – взяв с собой тех, кто поместится в успевших переправиться машинах. Поколебавшись, Алладин выбрал первый вариант – слишком многое, в том числе для него лично, зависело от исхода операции…
Рабочих рук хватало, но необходимые инструменты оказались в дефиците – в результате провозились почти три часа, возведя новый настил из нетолстых бревнышек.
Затем, в семи километрах от цели, начала барахлить связь, а еще через пару верст накрылась окончательно. Специалисты-РЭБовцы утверждали: поблизости работает мощный постановщик рассеянных помех, вероятнее всего не один – наложение «белого шума», выдаваемого несколькими источниками, не позволяло засечь ни один из них…
Алладина, впрочем, такой оборот событий порадовал. Значит – цель близка. Значит – задание будет выполнено, выполнено самими, без участия «суперменов» из Оперативного управления… Как и многие, не ставшие кем-то, Алладин испытывал чувство подсознательной неприязни к ставшим. Чувство это не мешало ему водить дружбу с Лесником, с другими полевыми агентами – бывшими сокурсниками. Однако испытывал…
Наконец колонна перевалила поросший мелколесьем холм. Между деревьями сверкнуло в лучах закатного солнца зеркало воды. Домик, приткнувшийся к берегу, был заметен издалека. Показался он на удивление новым: сруб из не успевших потемнеть бревен, на двускатной крыше – свежий шифер. Похоже, хозяин недавно справил новоселье. Не повезло ему, придется вновь менять квартиру – на куда менее уютную…
Команда Алладина действовала споро, без суеты, по заранее просчитанному плану. Двойки бойцов покидали машины, выдвигались вперед, отрезая жилище Новацкого от леса – небольшая березовая рощица рядом с домиком укрытием беглецу послужить не могла. Трое снайперов взяли под прицел поверхность озера, благо с холма простреливался весь небольшой водоем. На помощь из воды старику рассчитывать нечего… Да и самим подводным обитателям вскоре придется несладко – возле сгрудившихся в кучу кунгов шла торопливая возня: накачивали надувные лодки, готовили сети и эхолоты, и еще кое-какую аппаратуру – применение ее сделает нахождение под водой дискомфортным для любого живого существа.
Сказав Леснику про сюрприз, прилепленный под днище микроавтобуса, доставлявшего к водоему кандидаток в русалки, Алладин не стал конкретизировать, что именно туда прилепили. Установлен был не стандартный радиомаячок – технические спецы СЗФ, поразмыслив, решили: оснащение у противника самое современное, в том числе и в области радиосвязи, вполне можно ожидать всяких пакостей, типа сканирования эфира на предмет выявления работающих поблизости передатчиков…
В общем, рисковать не стали, и использовали стандартный ароматрассер – крохотное приспособление регулярно выплевывало на дорогу микрокапли пахучего вещества, обонянием человека неразличимого, однако для чуткого носа ищейки оставляющего след, не выветривающийся в течение пары месяцев. Причем след возьмет лишь собака, натасканная именно на этот аромат – любая другая пройдет равнодушно мимо…
Способ, практически не обнаружимый – хоть и не применимый при достаточно больших расстояниях. К тому же требующий определенного времени для уточнения трассы.
Пока северо-западные и примкнувшие к ним Лесник с Костоправом отрабатывали Щелицы, этим-то уточнением и занималась мобильная группа – высаживали ищейку на каждом повороте и проверяли: свернула ли туда «помеченная» машина? По счастью, развилок на шоссе Псков – Плюсса оказалось не так уж много. И незапланированных поворотов микроавтобус не делал – сутки назад заехал в Щелицы, постоял около двух часов возле украшенной антеннами избы, вновь вернулся на шоссе и покатил в сторону Заянья. Однако не доехал, свернул на лесную дорожку, ведущую к озерцу, не имеющему на картах даже названия… Именно там, на озере – по полученной от Незабудки информации – проживал в летнее время Казимир Петрович Новацкий.
Неприятности начались на мостике – древнем, полуразвалившемся, переброшенном через лесной ручей. Два джипа, ехавших в авангарде колонны, проскочили благополучно, но едва передние колеса кунга заехали на прогнившие доски настила – те не выдержали, подломились…
Встала дилемма: или восстанавливать переправу, или продолжать операцию в урезанном составе – взяв с собой тех, кто поместится в успевших переправиться машинах. Поколебавшись, Алладин выбрал первый вариант – слишком многое, в том числе для него лично, зависело от исхода операции…
Рабочих рук хватало, но необходимые инструменты оказались в дефиците – в результате провозились почти три часа, возведя новый настил из нетолстых бревнышек.
Затем, в семи километрах от цели, начала барахлить связь, а еще через пару верст накрылась окончательно. Специалисты-РЭБовцы утверждали: поблизости работает мощный постановщик рассеянных помех, вероятнее всего не один – наложение «белого шума», выдаваемого несколькими источниками, не позволяло засечь ни один из них…
Алладина, впрочем, такой оборот событий порадовал. Значит – цель близка. Значит – задание будет выполнено, выполнено самими, без участия «суперменов» из Оперативного управления… Как и многие, не ставшие кем-то, Алладин испытывал чувство подсознательной неприязни к ставшим. Чувство это не мешало ему водить дружбу с Лесником, с другими полевыми агентами – бывшими сокурсниками. Однако испытывал…
Наконец колонна перевалила поросший мелколесьем холм. Между деревьями сверкнуло в лучах закатного солнца зеркало воды. Домик, приткнувшийся к берегу, был заметен издалека. Показался он на удивление новым: сруб из не успевших потемнеть бревен, на двускатной крыше – свежий шифер. Похоже, хозяин недавно справил новоселье. Не повезло ему, придется вновь менять квартиру – на куда менее уютную…
Команда Алладина действовала споро, без суеты, по заранее просчитанному плану. Двойки бойцов покидали машины, выдвигались вперед, отрезая жилище Новацкого от леса – небольшая березовая рощица рядом с домиком укрытием беглецу послужить не могла. Трое снайперов взяли под прицел поверхность озера, благо с холма простреливался весь небольшой водоем. На помощь из воды старику рассчитывать нечего… Да и самим подводным обитателям вскоре придется несладко – возле сгрудившихся в кучу кунгов шла торопливая возня: накачивали надувные лодки, готовили сети и эхолоты, и еще кое-какую аппаратуру – применение ее сделает нахождение под водой дискомфортным для любого живого существа.