Страница:
Не ко времени… Лет бы десять, или хотя бы пять назад… Тогда бы он сумел и успел применить разгадку для достижения успеха в главном деле своей жизни. Изъял бы алтарь из музея. Поймал бы хищную тварь (сама приплывет, достаточно установить на берегу приманку – черный камень). Применил бы для древней операции новейшие методы хирургии, анестезии, дезинфекции – и у многих людей, считающих, что руководят этой страной, появились бы новые любовницы – дьявольски привлекательные и любящие часто принимать ванну…
Поздно. Сегодня – уже поздно.
Пора начинать то, что он готовил почти двадцать лет. Креатуры – фигуры и пешки – расставлены для самой грандиозной шахматной партии в истории этой страны. Готовы к сражению ферзи – «красные маршалы» – бывшие подпоручики, унтера, денщики… Ждут секретной команды слоны и кони – «красные командиры» рангом пониже: командармы, комкоры, комдивы, – они в самом деле красные, красные от многой пролитой крови, и прольют еще больше, и сами захлебнутся в ней. Ладьи прикрывают фланги – «старые партийцы» – еще хорошо помнящие, от кого получал деньги Старик перед знаменитой поездкой в опломбированном вагоне… И бесчисленное количество пешек – людей-винтиков, точнее, людей-патронов, креатур первого уровня, предназначенных выстрелить – и умереть.
Много лет Богдан очищал землю от нелюди, от хищных тварей – пришел Судный день для самых опасных, самых кровавых упырей. Они высосали всю кровь из страны, породившей их, – а теперь будут терзать друг друга своими отравленными клыками – не зная и не понимая, что выполняют тайную волю одного человека – Богдана Буланского.
Потому что пешек и фигур много, но игрок один. Даже Глеб Бокий (к нему Богдан питал слабость, порой самому непонятную) – король на шахматной доске, самая важная, но только фигура…
Можно было начать партию на несколько месяцев раньше, но Богдан медлил, обдумывая методы нейтрализации единственного человека, способного испортить игру.
Юровского.
Товарища Юзефа.
Лишь тот мог понять, что происходит, и сделать свои контр-ходы.
Богдану повезло, судьба сыграла на его стороне: сейчас Юровский умирал в Кремлевской больнице – медленно, тяжело. И никак не мог умереть… «В рай грехи не пускают, в ад Сатана не берет», – говорили про таких в детстве Богдана, в Маневичах, – ставших ныне далеким смутным воспоминанием…
Ничто не мешает начать партию. И она начнется. Первый ход, вопреки учебникам шахматного искусства, сделает не пешка, но король – Глеб Бокий.
Узнав, что сегодняшнего клиента надлежит ликвидировать оружием особым, Фима кивнул и принял небольшой деревянный ящичек, – тактично стараясь дышать в сторону. Впрочем, начальство все понимало, и за выпивку подчиненных не преследовало.
Про странный приказ Фима чуть не забыл (память в последнее время тоже ослабла), подивившись странному поведению осужденного врага народа – тот спускался в подвал, смеясь. Не хохотал истерически – таких навидались – а смеялся, словно и впрямь предстояло что-то веселое.
Перестал смеяться, лишь увидев, что Фима извлек из ящичка, вспомнив о нем в последний момент.
Рукоять у странного предмета была, и напоминала пистолетную. Имелся спусковой крючок и прикрывавшая его скоба. Но остальное… Там, где по понятиям Фимы должен был находиться ствол, – находилось нечто, даже отдаленно на него не похожее. Выходное отверстие у нечто прикрывалось ограненной синей стекляшкой (а то, чем черт не шутит, и самоцветным камнем!) – Фиме показалось, что светится не то стекляшка, не то самоцвет тусклым собственным светом. Но, возможно, то был отраженный свет висевшей под потолком лампочки, затянутой частой железной сеткой…
Как бы то ни было, Фима нажал на спуск удивительной конструкции, уверенный: не сработает, придется пустить в ход проверенный короткоствольный «кольт»…
Сработало!
Выстрел не грянул – но еще как сработало!
Глеб Бокий – имя его Фима никогда не узнал – рухнул на земляной пол, задергался, глаза полезли из орбит, кровь хлынула горлом… Подергался и затих. Готов.
Удружила наука, подумал Гольдштейн, ни грохота, ни проклятых рикошетов… И тут же, пока не отобрали, опробовал штуку на следующем клиенте. Вернее, на клиентке – была она дочкой врага, маскировавшегося под командарма, да и сама матерая вредительница…
Ничего. Никакого эффекта.
Однозарядный? Вроде старинных дуэльных пистолетов? Фима так и этак вертел загадочное оружие – подфартило вредительнице, подышала пару лишних минут.
Признаков, что можно как-то открыть, как-то зарядить штуку, Фима не обнаружил. Рассмотрел лишь клеймо на рукояти: на фоне восходящего солнца пролетарий замахнулся молотом на какую-то ползучую тварь – не иначе как на гидру контрреволюции. Только солнышко неправильное, треугольное – а лучи как надо, во все стороны. Сверху картиночки полукружьем выбито: «Трест точной механики». А снизу прямая строчка: «Опытное производство».
Тем дело и кончилось. На выходе из подвала невиданное оружие забрали, потом был заслуженный стакан спирта, потом еще один… Через неделю Фима и не вспоминал о странном случае. А через полгода (до белой горячки оставалось совсем чуть) он совершил последнюю экскурсию в подвал, уже без «кольта». И никогда не узнал, что…
Но мрачную славу Юровскому (под псевдонимом Юзеф его знал лишь узкий круг людей) принесла одна должность: комендант дома особого назначения – «Ипатьевского дома». Цареубийца.
Два других руководящих поста Юровского внимания не привлекали: член правления Треста точной механики и директор завод «Богатырь» – как-то мелко и буднично по сравнению с цареубийством… Никто не задумывался – даже в Капитуле Новой Инквизиции – чем там руководит товарищ Юзеф. Теоретически, ясность мог бы внести Модест Семенович Семаго (заместитель Юровского на обоих постах, занимавшийся всей практической работой) – объяснив, что крайне любопытные технические устройства разрабатывают не только в лабораториях руководимого Бокием Спецотдела…
После первых, прицельных выстрелов началась стрельба по площадям. Аресты шли днем и ночью – противники не мелочились, загребая широким бреднем и правого, и виноватого. На одну расстрелянную высокопоставленную креатуру Буланского приходилось по пять ни в чем не замешанных коллег, прихлопнутых за компанию; на каждого исполнителя среднего и низшего звена – по десять, двадцать псевдосообщников.
Богдан часто говаривал: «Крови не надо бояться», «Сомнение есть повод выстрелить», «Лучше убить безвинного, чем упустить врага». Теперь эти принципы применяли против него, применяли с размахом…
Что удивительно – самого Богдана не тронули. Капитул не продлил на очередной срок полномочия начальника Оперативного управления – и всё. Он сам сбежал, сам перешел на нелегальное положение – в июне, когда понял, что Юровский жив – его болезнь и смерть в ЦКБ оказались гнусной комедией.
Но и после этого на Богдана не сразу началась охота… Буланскому хватило времени, чтобы осознать грустную иронию ситуации: по большому счету, цель достигнута. Почти все кровавые упыри, уничтожившие его страну в 17-м, сдохли, как бешеные псы. Беда в другом – в той стране, что созидается сегодня, Богдану места нет и не будет…
Понял он и причины поражения. Точнее сказать, главную причину. Юзеф переиграл его легко и просто, одним ходом. Всей разветвленной и сложной сети креатур Буланского он противопоставил одного-единственного человека. Одну креатуру – подготовленную, без сомнения, очень давно, когда никто и подумать не мог, каких вершин достигнет товарищ Коба, скромный старый партиец…
И Богдану приходил в голову этот ход – но слишком поздно, когда возможностей добраться до товарища Кобы, ставшего товарищем Сталиным, не осталось.
Буланский не покидал Москву, метался с одной конспиративной квартиры на другую, – оставался призрачный шанс, что Усатого затянет в раскрученную им же мясорубку, что спущенные с цепи псы растерзают хозяина… Тогда при помощи последних чудом уцелевших креатур можно попробовать выиграть партию.
Тщетные надежды. Мясорубка крутилась исправно. Псы послушно запускали клыки во врагов хозяина, затем – друг в друга. И в начале августа за Богданом пришли…
Он вырвался – и из квартиры, уложив троих выстрелами точно в сердце, и из Москвы. Бежал, имитировал гибель в бескрайних ледяных просторах Арктики. Оказался в чужой стране, одержимый одним желанием – когда-нибудь вернуться и отомстить. Обратный путь занял долгие десятилетия…
И сел в «Зис», решив: черт с ними, пусть камень постоит тут еще, пусть тварь порезвится на свободе… Не до них. Потом займусь как-нибудь…
«Потом» наступило через тридцать с лишним лет, когда он решил, что пора начинать возвращение.
Глава 16. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПУТЕЙ – VII
1.
2.
3.
4.
Поздно. Сегодня – уже поздно.
Пора начинать то, что он готовил почти двадцать лет. Креатуры – фигуры и пешки – расставлены для самой грандиозной шахматной партии в истории этой страны. Готовы к сражению ферзи – «красные маршалы» – бывшие подпоручики, унтера, денщики… Ждут секретной команды слоны и кони – «красные командиры» рангом пониже: командармы, комкоры, комдивы, – они в самом деле красные, красные от многой пролитой крови, и прольют еще больше, и сами захлебнутся в ней. Ладьи прикрывают фланги – «старые партийцы» – еще хорошо помнящие, от кого получал деньги Старик перед знаменитой поездкой в опломбированном вагоне… И бесчисленное количество пешек – людей-винтиков, точнее, людей-патронов, креатур первого уровня, предназначенных выстрелить – и умереть.
Много лет Богдан очищал землю от нелюди, от хищных тварей – пришел Судный день для самых опасных, самых кровавых упырей. Они высосали всю кровь из страны, породившей их, – а теперь будут терзать друг друга своими отравленными клыками – не зная и не понимая, что выполняют тайную волю одного человека – Богдана Буланского.
Потому что пешек и фигур много, но игрок один. Даже Глеб Бокий (к нему Богдан питал слабость, порой самому непонятную) – король на шахматной доске, самая важная, но только фигура…
Можно было начать партию на несколько месяцев раньше, но Богдан медлил, обдумывая методы нейтрализации единственного человека, способного испортить игру.
Юровского.
Товарища Юзефа.
Лишь тот мог понять, что происходит, и сделать свои контр-ходы.
Богдану повезло, судьба сыграла на его стороне: сейчас Юровский умирал в Кремлевской больнице – медленно, тяжело. И никак не мог умереть… «В рай грехи не пускают, в ад Сатана не берет», – говорили про таких в детстве Богдана, в Маневичах, – ставших ныне далеким смутным воспоминанием…
Ничто не мешает начать партию. И она начнется. Первый ход, вопреки учебникам шахматного искусства, сделает не пешка, но король – Глеб Бокий.
* * *
Игра началась точно в назначенный срок – но совсем иначе, чем планировал Буланский. И проходила иначе…* * *
Фима Гольдштейн в детстве был любознательным мальчиком с живым, стремящимся до всего докопаться умом, – и вырос в такого же юношу. На беду, юноша угодил в НКВД по протекции родственника (замзавотдела товарища Железнова, в девичестве – Аппельбаума). Угодил в расстрельную команду. А та в последние два года трудилась без сна и отдыха, круглосуточно… Фима приучился пить стаканами неразведенный спирт до, после и во время работы – кошмарные сновидения больше не мучили, но природный ум и любознательность значительно атрофировались.Узнав, что сегодняшнего клиента надлежит ликвидировать оружием особым, Фима кивнул и принял небольшой деревянный ящичек, – тактично стараясь дышать в сторону. Впрочем, начальство все понимало, и за выпивку подчиненных не преследовало.
Про странный приказ Фима чуть не забыл (память в последнее время тоже ослабла), подивившись странному поведению осужденного врага народа – тот спускался в подвал, смеясь. Не хохотал истерически – таких навидались – а смеялся, словно и впрямь предстояло что-то веселое.
Перестал смеяться, лишь увидев, что Фима извлек из ящичка, вспомнив о нем в последний момент.
Рукоять у странного предмета была, и напоминала пистолетную. Имелся спусковой крючок и прикрывавшая его скоба. Но остальное… Там, где по понятиям Фимы должен был находиться ствол, – находилось нечто, даже отдаленно на него не похожее. Выходное отверстие у нечто прикрывалось ограненной синей стекляшкой (а то, чем черт не шутит, и самоцветным камнем!) – Фиме показалось, что светится не то стекляшка, не то самоцвет тусклым собственным светом. Но, возможно, то был отраженный свет висевшей под потолком лампочки, затянутой частой железной сеткой…
Как бы то ни было, Фима нажал на спуск удивительной конструкции, уверенный: не сработает, придется пустить в ход проверенный короткоствольный «кольт»…
Сработало!
Выстрел не грянул – но еще как сработало!
Глеб Бокий – имя его Фима никогда не узнал – рухнул на земляной пол, задергался, глаза полезли из орбит, кровь хлынула горлом… Подергался и затих. Готов.
Удружила наука, подумал Гольдштейн, ни грохота, ни проклятых рикошетов… И тут же, пока не отобрали, опробовал штуку на следующем клиенте. Вернее, на клиентке – была она дочкой врага, маскировавшегося под командарма, да и сама матерая вредительница…
Ничего. Никакого эффекта.
Однозарядный? Вроде старинных дуэльных пистолетов? Фима так и этак вертел загадочное оружие – подфартило вредительнице, подышала пару лишних минут.
Признаков, что можно как-то открыть, как-то зарядить штуку, Фима не обнаружил. Рассмотрел лишь клеймо на рукояти: на фоне восходящего солнца пролетарий замахнулся молотом на какую-то ползучую тварь – не иначе как на гидру контрреволюции. Только солнышко неправильное, треугольное – а лучи как надо, во все стороны. Сверху картиночки полукружьем выбито: «Трест точной механики». А снизу прямая строчка: «Опытное производство».
Тем дело и кончилось. На выходе из подвала невиданное оружие забрали, потом был заслуженный стакан спирта, потом еще один… Через неделю Фима и не вспоминал о странном случае. А через полгода (до белой горячки оставалось совсем чуть) он совершил последнюю экскурсию в подвал, уже без «кольта». И никогда не узнал, что…
* * *
…что у Якова Михайловича Юровского было много официальных постов после 17-го года: председатель Уральского ГубЧК, руководитель Гохрана (Государственного Хранилища ценностей при Наркомфине), член коллегий различных наркоматов и депутат всевозможных Советов…Но мрачную славу Юровскому (под псевдонимом Юзеф его знал лишь узкий круг людей) принесла одна должность: комендант дома особого назначения – «Ипатьевского дома». Цареубийца.
Два других руководящих поста Юровского внимания не привлекали: член правления Треста точной механики и директор завод «Богатырь» – как-то мелко и буднично по сравнению с цареубийством… Никто не задумывался – даже в Капитуле Новой Инквизиции – чем там руководит товарищ Юзеф. Теоретически, ясность мог бы внести Модест Семенович Семаго (заместитель Юровского на обоих постах, занимавшийся всей практической работой) – объяснив, что крайне любопытные технические устройства разрабатывают не только в лабораториях руководимого Бокием Спецотдела…
* * *
1938 год стал страшным для Богдана Буланского. На глазах рушилось кропотливо возведенное здание – рушилось долго, больше года – но возводил его Богдан почти двадцать лет!После первых, прицельных выстрелов началась стрельба по площадям. Аресты шли днем и ночью – противники не мелочились, загребая широким бреднем и правого, и виноватого. На одну расстрелянную высокопоставленную креатуру Буланского приходилось по пять ни в чем не замешанных коллег, прихлопнутых за компанию; на каждого исполнителя среднего и низшего звена – по десять, двадцать псевдосообщников.
Богдан часто говаривал: «Крови не надо бояться», «Сомнение есть повод выстрелить», «Лучше убить безвинного, чем упустить врага». Теперь эти принципы применяли против него, применяли с размахом…
Что удивительно – самого Богдана не тронули. Капитул не продлил на очередной срок полномочия начальника Оперативного управления – и всё. Он сам сбежал, сам перешел на нелегальное положение – в июне, когда понял, что Юровский жив – его болезнь и смерть в ЦКБ оказались гнусной комедией.
Но и после этого на Богдана не сразу началась охота… Буланскому хватило времени, чтобы осознать грустную иронию ситуации: по большому счету, цель достигнута. Почти все кровавые упыри, уничтожившие его страну в 17-м, сдохли, как бешеные псы. Беда в другом – в той стране, что созидается сегодня, Богдану места нет и не будет…
Понял он и причины поражения. Точнее сказать, главную причину. Юзеф переиграл его легко и просто, одним ходом. Всей разветвленной и сложной сети креатур Буланского он противопоставил одного-единственного человека. Одну креатуру – подготовленную, без сомнения, очень давно, когда никто и подумать не мог, каких вершин достигнет товарищ Коба, скромный старый партиец…
И Богдану приходил в голову этот ход – но слишком поздно, когда возможностей добраться до товарища Кобы, ставшего товарищем Сталиным, не осталось.
Буланский не покидал Москву, метался с одной конспиративной квартиры на другую, – оставался призрачный шанс, что Усатого затянет в раскрученную им же мясорубку, что спущенные с цепи псы растерзают хозяина… Тогда при помощи последних чудом уцелевших креатур можно попробовать выиграть партию.
Тщетные надежды. Мясорубка крутилась исправно. Псы послушно запускали клыки во врагов хозяина, затем – друг в друга. И в начале августа за Богданом пришли…
Он вырвался – и из квартиры, уложив троих выстрелами точно в сердце, и из Москвы. Бежал, имитировал гибель в бескрайних ледяных просторах Арктики. Оказался в чужой стране, одержимый одним желанием – когда-нибудь вернуться и отомстить. Обратный путь занял долгие десятилетия…
* * *
Но весной 1937-го, в Опочке, накануне своего звездного часа, Богдан и предположить не мог, как повернутся события.И сел в «Зис», решив: черт с ними, пусть камень постоит тут еще, пусть тварь порезвится на свободе… Не до них. Потом займусь как-нибудь…
«Потом» наступило через тридцать с лишним лет, когда он решил, что пора начинать возвращение.
Глава 16. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПУТЕЙ – VII
Озеро Улим, 07 июля 1999 года
1.
В сенях хлопнула дверь. Послышались голоса.
Ирина замерла, прижалась к стене – плотно-плотно, словно хотела впитаться, просочиться в поры дерева, чтобы ее не заметили, не нашли, когда войдут сюда…
Но в «её» комнату не вошли. Пришельцы – судя по голосам, было их трое – оказались в соседней комнатушке. Разговор там шел нехороший, на повышенных тонах. Ирина слушала, не дыша. Параллельно голосам раздавались иные звуки – не то громкий шорох, не то шуршание. Словно говорившие – или только кто-то из них – одновременно рылись в куче одежды.
– Нету… Ни хрена нету… – сказал мужской голос. Странное дело, вместо разочарования в тоне сквозило неприкрытое торжество.
– В девчонкиных пошарься, – коротко скомандовал второй.
Третий попытался было вмешаться:
– Я ж и грю, не…
Но его тут же грубо оборвали:
– Схлопни варежку, слово те не предоставили! С депутатами, друганами своими, п…деть без регламенту будешь!
Вновь шуршание одежды. Слух Ирины не то обострился сверх предела от страха, не то среди умений ее нового тела оказалось и умение слушать сквозь стены – но она воспринимала ВСЁ, улавливала даже дыхание троих мужчин.
– И тут ни хрена! – сообщил первый голос еще более радостно.
– А вот теперича болтай, Серега. Где колечко-то с брюликом? Его Вадюха у толстомясой есчё давеча заприметил, со станции подвозимши… Да и Петрович видал. Ну давай, свисти канарейкой, депутат херов!
Первый голос – надо думать, рекомый Вадюха – подтвердил радостно:
– В натуре видал, бля буду! Нехилая гайка!
Депутат пытался оправдаться:
– Да вы чё, Толян, Вадюха?! Может, ей Петрович сразу с лица не глянулся, вот и заныкала сама куда-нить подальше!
– Может и так, – неожиданно легко согласился Толян. – А серьги с зелеными камушками, чё у той, раскосенькой, в ушах болтались? И ей, сталбыть, Петрович не глянулся?! А есчё она в Плюсе мороженку покупала, допрежь как к Вадюхе сесть – он грит, бабла в лопатнике хватало, – так с чё опосля всего две сотняхи нашлись?!
Ирина не понимала ничего. Хозяин всегда казался ей… она никогда не пыталась точно сформулировать, кем именно казался… современным колдуном и чародеем, наверное… А его помощники, виденные мельком – подмастерьями мага… Что же происходит за стеной?! Банальные урки банально не поделили добычу?!
Депутат тоже ничего не понял. Или сделал вид, что не понял.
– Какие серьги? Может ты, часом, на солнышке перегремшись?!
Шуршание бумаги, и Толян явно зачитал по-писаному:
– «Серьги женские, две штуки, с зелеными самоцветами», тут те и вес, и проба, всё прописано… Мозги-то не канифоль! Думаешь, не прознаем, каку-таку зазнобу ты аж в Луге завел? В ломбарде зазноба твоя сидит, чё на улице Тоси Петровой, приемщицей кличется! Вон бумажки-то, целу кучу там Петровичу наксерили-насерили, и все отчевой-то с фамилией твоей!
– Толян, я…
Депутат не договорил. Звук удара, шум падающего тела, еще один звук – значение его Ирина не поняла, долгий хрип…
– Ну вот, кровищей всё уделал… – протянул Вадюха.
– Ничё, все одно когти рвать не сёдня, так завтра. Халупу запалим, будет гаду кремация… А финку оставь свою, оставь в ём, не марайся…
Вновь послышались какие-то звуки – похоже, тело незадачливого депутата передвинули в сторону.
– Эх, штанцы знатные залило, – посетовал Вадюха. – Моднючие, бабцы городские с таких аж пищат, чёбы жопу навроде колготок обтягивали, и пупок весь нару… ТОЛЯН!!! ТЫ ЧЁ???!!!
Грохнул выстрел. Ирине показалось, что в соседней комнате бабахнула пушка – не больше и не меньше. Несколько секунд тишины, лишь эхо звенело в ушах.
Потом заговорил Толян – но, удивительное дело, из речи его напрочь исчезли и деревенские обороты, и блатные словечки, и неистребимое местное «чёканье».
– Вот и обрезик ко двору пришелся… Ты извини, Вадим, но больно уж складная картинка получается. Повздорили вы с депутатиком, ты его ножиком, а он, умирая, – дробью тебе в грудь… Зачем хорошим людям отчетность «висяками» портить? А так разом дело закроют.
Ирина замерла, прижалась к стене – плотно-плотно, словно хотела впитаться, просочиться в поры дерева, чтобы ее не заметили, не нашли, когда войдут сюда…
Но в «её» комнату не вошли. Пришельцы – судя по голосам, было их трое – оказались в соседней комнатушке. Разговор там шел нехороший, на повышенных тонах. Ирина слушала, не дыша. Параллельно голосам раздавались иные звуки – не то громкий шорох, не то шуршание. Словно говорившие – или только кто-то из них – одновременно рылись в куче одежды.
– Нету… Ни хрена нету… – сказал мужской голос. Странное дело, вместо разочарования в тоне сквозило неприкрытое торжество.
– В девчонкиных пошарься, – коротко скомандовал второй.
Третий попытался было вмешаться:
– Я ж и грю, не…
Но его тут же грубо оборвали:
– Схлопни варежку, слово те не предоставили! С депутатами, друганами своими, п…деть без регламенту будешь!
Вновь шуршание одежды. Слух Ирины не то обострился сверх предела от страха, не то среди умений ее нового тела оказалось и умение слушать сквозь стены – но она воспринимала ВСЁ, улавливала даже дыхание троих мужчин.
– И тут ни хрена! – сообщил первый голос еще более радостно.
– А вот теперича болтай, Серега. Где колечко-то с брюликом? Его Вадюха у толстомясой есчё давеча заприметил, со станции подвозимши… Да и Петрович видал. Ну давай, свисти канарейкой, депутат херов!
Первый голос – надо думать, рекомый Вадюха – подтвердил радостно:
– В натуре видал, бля буду! Нехилая гайка!
Депутат пытался оправдаться:
– Да вы чё, Толян, Вадюха?! Может, ей Петрович сразу с лица не глянулся, вот и заныкала сама куда-нить подальше!
– Может и так, – неожиданно легко согласился Толян. – А серьги с зелеными камушками, чё у той, раскосенькой, в ушах болтались? И ей, сталбыть, Петрович не глянулся?! А есчё она в Плюсе мороженку покупала, допрежь как к Вадюхе сесть – он грит, бабла в лопатнике хватало, – так с чё опосля всего две сотняхи нашлись?!
Ирина не понимала ничего. Хозяин всегда казался ей… она никогда не пыталась точно сформулировать, кем именно казался… современным колдуном и чародеем, наверное… А его помощники, виденные мельком – подмастерьями мага… Что же происходит за стеной?! Банальные урки банально не поделили добычу?!
Депутат тоже ничего не понял. Или сделал вид, что не понял.
– Какие серьги? Может ты, часом, на солнышке перегремшись?!
Шуршание бумаги, и Толян явно зачитал по-писаному:
– «Серьги женские, две штуки, с зелеными самоцветами», тут те и вес, и проба, всё прописано… Мозги-то не канифоль! Думаешь, не прознаем, каку-таку зазнобу ты аж в Луге завел? В ломбарде зазноба твоя сидит, чё на улице Тоси Петровой, приемщицей кличется! Вон бумажки-то, целу кучу там Петровичу наксерили-насерили, и все отчевой-то с фамилией твоей!
– Толян, я…
Депутат не договорил. Звук удара, шум падающего тела, еще один звук – значение его Ирина не поняла, долгий хрип…
– Ну вот, кровищей всё уделал… – протянул Вадюха.
– Ничё, все одно когти рвать не сёдня, так завтра. Халупу запалим, будет гаду кремация… А финку оставь свою, оставь в ём, не марайся…
Вновь послышались какие-то звуки – похоже, тело незадачливого депутата передвинули в сторону.
– Эх, штанцы знатные залило, – посетовал Вадюха. – Моднючие, бабцы городские с таких аж пищат, чёбы жопу навроде колготок обтягивали, и пупок весь нару… ТОЛЯН!!! ТЫ ЧЁ???!!!
Грохнул выстрел. Ирине показалось, что в соседней комнате бабахнула пушка – не больше и не меньше. Несколько секунд тишины, лишь эхо звенело в ушах.
Потом заговорил Толян – но, удивительное дело, из речи его напрочь исчезли и деревенские обороты, и блатные словечки, и неистребимое местное «чёканье».
– Вот и обрезик ко двору пришелся… Ты извини, Вадим, но больно уж складная картинка получается. Повздорили вы с депутатиком, ты его ножиком, а он, умирая, – дробью тебе в грудь… Зачем хорошим людям отчетность «висяками» портить? А так разом дело закроют.
2.
Лесник принюхался – из ствола кисло пахнуло застарелой пороховой гарью. День или два назад владелец оружия несколько раз из него выстрелил – а затем не почистил, вопреки всем наставлениям по стрелковому делу.
Заводской номер на девяносто второй «Беретте» отсутствовал – не спилен или сточен, попросту не выбит, когда пистолет покидал заводские стены. А ствол на пару сантиметров длиннее, чем положено – и на самом его конце резьба. Для крепления глушителя, надо понимать. Причем витки той резьбы поблескивают металлом, воронение сошло – значит, глушитель привинчивали.
Обрез двустволки, говорите? Ну-ну…
Документы, присыпанные песком в той же ямке, – паспорт и права на имя Петра Глебовича Завгороднего – любопытства у Лесника не вызывали. И без того понятно, что в небрежно замаскированном тайнике лежат вещи незадачливого агента. Путь, по которому тащили к озеру тело Незабудки, тоже мог не заметить лишь дилетант вроде Светлова.
Именно Незабудки: недаром лицо трупа, обнаруженного в подводной пещере – хоть и распухшее, хоть и попорченное мелкой озерной живностью —напоминало фотографии, настойчиво подсовываемые Алладином.
Так, что тут еще? «Беломор» – марка номер один в здешней глуши… Расческа… А вот это интересно… Предмет, показавшийся беглому взгляду допотопным сотовым телефоном, – на деле им не был. И переносной трубкой от телефона обычного – тоже не был. Рация… Модель оказалась незнакомой Леснику. Сомнений не вызывало одно: Контора такими игрушками никогда не пользовалась.
На кого же реально работал Петр-Незабудка? Что пули, полученные в результате контрольного отстрела из его «Беретты», совпадут с пулями, убившими женщин в Щелицах – Лесник не сомневался. Но какой всё-таки сукой был покойный: свою сожительницу наверняка пристрелил просто за компанию, видать, вконец опостылела за месяцы «семейной жизни», требовавшейся по легенде…
Заводской номер на девяносто второй «Беретте» отсутствовал – не спилен или сточен, попросту не выбит, когда пистолет покидал заводские стены. А ствол на пару сантиметров длиннее, чем положено – и на самом его конце резьба. Для крепления глушителя, надо понимать. Причем витки той резьбы поблескивают металлом, воронение сошло – значит, глушитель привинчивали.
Обрез двустволки, говорите? Ну-ну…
Документы, присыпанные песком в той же ямке, – паспорт и права на имя Петра Глебовича Завгороднего – любопытства у Лесника не вызывали. И без того понятно, что в небрежно замаскированном тайнике лежат вещи незадачливого агента. Путь, по которому тащили к озеру тело Незабудки, тоже мог не заметить лишь дилетант вроде Светлова.
Именно Незабудки: недаром лицо трупа, обнаруженного в подводной пещере – хоть и распухшее, хоть и попорченное мелкой озерной живностью —напоминало фотографии, настойчиво подсовываемые Алладином.
Так, что тут еще? «Беломор» – марка номер один в здешней глуши… Расческа… А вот это интересно… Предмет, показавшийся беглому взгляду допотопным сотовым телефоном, – на деле им не был. И переносной трубкой от телефона обычного – тоже не был. Рация… Модель оказалась незнакомой Леснику. Сомнений не вызывало одно: Контора такими игрушками никогда не пользовалась.
На кого же реально работал Петр-Незабудка? Что пули, полученные в результате контрольного отстрела из его «Беретты», совпадут с пулями, убившими женщин в Щелицах – Лесник не сомневался. Но какой всё-таки сукой был покойный: свою сожительницу наверняка пристрелил просто за компанию, видать, вконец опостылела за месяцы «семейной жизни», требовавшейся по легенде…
3.
Ирина чувствовала резкий, неприятный запах сгоревшего пороха. И другой – тоже резкий, но ласкающий ноздри – запах крови. Этот запах кружил голову, как самые дорогие парижские духи, – в которые, как известно, добавляют вызывающие любовное томление летучие вещества-ферамоны.
В какой-то момент она с изумлением обнаружила, что пальцы ее правой руки ласкают сосок – набухший, затвердевший. А левая рука, словно невзначай, движется к промежности. И Толян – последний оставшийся живым в соседней комнате – вызывает уже не только законное и естественное желание вцепиться зубами ему в глотку, но и предварительно заняться кое-чем иным…
Идиотка! Нашла время!
Если Толян решит убраться – пусть убирается; заглянет в эту комнату – сам виноват. А она должна забрать кассеты, что за дурацкая идея – сжигать?! Отдавать Саше-придурку – да как же она могла только что думать о нем с любовью? – еще глупее. Нет уж, самой пригодятся… Будет на досуге устраивать видеопросмотры. А в свое время продемонстрирует кое-кому… И у мавок появится своя королева. Она, Ирина Первая. Нет, лучше Ирина Великая…
И тут же мечты о будущем величии рухнули. Толян – судя по звукам, продолжавший что-то искать в соседней комнате – вдруг заматерился. Яростно, зло – но при этом растерянно.
Встревоженная русалка бросила взгляд за окно. Заметила – мельком, на границе сектора обзора – фигуру в камуфляже. Человек быстро перебежал и залег за невысокими кустиками.
Они! Инквизиторы!
Наверное, Толян увидел из своего обращенного к лесу окна то же самое. И раздумал изображать декорации двойного убийства. Звуки из соседней комнаты изменились – там что-то лилось. Русалка почувствовала запах бензина, и поняла, что сейчас произойдет… Чирканье спички, бензин полыхнул с глухим хлопком. Сразу же – никаких шагов русалка не услышала – тягучий скрип и стук вроде как захлопнувшейся двери.
Что за… Подпол! – после короткого замешательства догадалась мавка. Наверняка есть какой-то потайной выход. Она бросилась в ту же комнату, разом позабыв и свой страх перед Толяном, и желание добраться до его глотки. Спасающиеся от пожара или наводнения звери не сводят счеты друг с другом.
Поздно!
Она увидела в центре комнаты дощатый прямоугольник крышки люка – могла и просмотреть на фоне такого же пола, но зацепилась взглядом за ручку – круглое железное кольцо… Но не добраться, не уйти, кучи разбросанной одежды полыхали, бензиновое пламя стояло чуть не до потолка, занимались стены… Даже на пороге комнаты оставаться стало невозможно.
Русалка метнулась обратно. Она уйдет, она не попадется, как глупая, окруженная сетью рыба… Ни один мужик не выстрелит сразу в девушку, в молодую, красивую, да еще и в обнаженную – просто рука не поднимется. Мгновения замешательства она использует сполна, стремглав понесется к озеру – и они промахнутся, обязательно промахнутся, как уже промахнулся сегодня страшный человек с пистолетом…
Рванула дверцу печки… Кассеты? Черт с ними, сгорят так сгорят, возьмет лишь камеру, самой важной пленкой рисковать нельзя…
Она вновь выглянула в окно. После нескольких секунд ожидания вновь увидела мелькнувшую фигуру, уже значительно ближе. Неведомо откуда появившийся инстинкт хищника, спасающегося от охотников, подсказывал: спешить нельзя, пусть подойдут поближе, вплотную к стенам – тогда не грозит густой перекрестный огонь, от пуль значительной части стрелков ее прикроют пристройки и дом…
«И что потом? – скептично поинтересовался внутренний голос. – Или ты думаешь, что это кольцо облавы – единственное?»
Неважно… Главное – вырваться! А потом… потом она придет туда, в укромную лощину, и Саша проведет ее сквозь любое оцепление, уж она сумеет сделать так, чтобы не отказался… И отблагодарить сумеет. О, как она его отблагодарит! Бедный дурачок никогда не пробовал любви с мавками, – каким же ярким и прекрасным будет последнее впечатление в его жизни!
Пора! Пятнистые фигуры совсем близко! Она с размаху ударила камерой по стеклу.
Острые стеклянные клыки хищно скалились со всех сторон рамы – но, казалось, внутри русалки появился некий компьютер, безошибочно, до микронов рассчитывающий любое движение – и она нырнула в окно, даже не оцарапав кожу.
Вскочила, не выпустив из рук камеру, стремительно понеслась к озеру – пожалуй, с такой прытью она еще ни разу не бегала в своей новой русалочьей жизни.
Сзади – изумленные крики. Оборачиваться некогда, быстрее, еще быстрее!
А теперь зигзагами, вот-вот опомнятся, начнут стрелять…
Но пока не стреляли… До Улима оставалась сотня шагов, когда прямо перед русалкой внезапно вырос человек в камуфляже. Выскочил из прибрежных кустов, как чертик из коробочки.
Она круто свернула, обегая, и успела удивиться странному оружию инквизитора – напоминавшему пистолет с непропорционально большим и широким стволом.
Всё! Больше никого между ней и озером, ровная пустая луговина… Пересечь ее – две, много три секунды…
За спиной раздался хлопок – тихий, не похожий на выстрелы в лощине. Бег русалки оборвался. Она рухнула прямо на старое кострище, забилась, безуспешно пытаясь сбросить опутавшую сеть. Разорвать ее на клочки, убить этого, громко топочущего сюда, и в озеро, остальные не успеют, не добегут…
«Зачем? – успела подумать Ира Величко. – Надо немедленно сдаться, Саша не врал, не может врать такой добрый парень, ей непременно помогут…» Это стало ее последней связной мыслью. Последним проблеском ее сознания. Ирина умерла.
За свободу билось существо, лишь внешне на нее похожее… Билось без успеха – нити, на вид совсем тонкие, не поддавались отчаянным усилиям.
– Попалась, стриптизерша! – прозвучал довольный голос рядом, над ухом.
Она метнулась туда вместе с сетью, и увидела ногу – пятнистые брюки, высокий ботинок, и впилась зубами как раз над кожаным голенищем. Ячейки сети не помешали укусу, ткань тоже, кровь хлынула в рот мавке, прекрасная, возбуждающая кровь, она стискивала челюсти все сильнее, не чувствуя градом сыпавшихся ударов, и не заметив чуть позже, как в руку, затем во вторую что-то кольнуло – вроде и несильно, но по телу поползло странное холодное онемение. И прежде чем этот холодок дополз до челюстей, растущее наслаждение успело взорваться ослепительным, заполнившим весь мир фейерверком…
– По-моему, она кончила… – подивился оперативник, изумленно разглядывая стонущую, изгибающуюся в экстазе русалку. – Чудеса…
– Не стой столбом! – рявкнул второй, торопливо затягивая жгут на конечности пострадавшего коллеги. – Жми за доктором!!
В какой-то момент она с изумлением обнаружила, что пальцы ее правой руки ласкают сосок – набухший, затвердевший. А левая рука, словно невзначай, движется к промежности. И Толян – последний оставшийся живым в соседней комнате – вызывает уже не только законное и естественное желание вцепиться зубами ему в глотку, но и предварительно заняться кое-чем иным…
Идиотка! Нашла время!
Если Толян решит убраться – пусть убирается; заглянет в эту комнату – сам виноват. А она должна забрать кассеты, что за дурацкая идея – сжигать?! Отдавать Саше-придурку – да как же она могла только что думать о нем с любовью? – еще глупее. Нет уж, самой пригодятся… Будет на досуге устраивать видеопросмотры. А в свое время продемонстрирует кое-кому… И у мавок появится своя королева. Она, Ирина Первая. Нет, лучше Ирина Великая…
И тут же мечты о будущем величии рухнули. Толян – судя по звукам, продолжавший что-то искать в соседней комнате – вдруг заматерился. Яростно, зло – но при этом растерянно.
Встревоженная русалка бросила взгляд за окно. Заметила – мельком, на границе сектора обзора – фигуру в камуфляже. Человек быстро перебежал и залег за невысокими кустиками.
Они! Инквизиторы!
Наверное, Толян увидел из своего обращенного к лесу окна то же самое. И раздумал изображать декорации двойного убийства. Звуки из соседней комнаты изменились – там что-то лилось. Русалка почувствовала запах бензина, и поняла, что сейчас произойдет… Чирканье спички, бензин полыхнул с глухим хлопком. Сразу же – никаких шагов русалка не услышала – тягучий скрип и стук вроде как захлопнувшейся двери.
Что за… Подпол! – после короткого замешательства догадалась мавка. Наверняка есть какой-то потайной выход. Она бросилась в ту же комнату, разом позабыв и свой страх перед Толяном, и желание добраться до его глотки. Спасающиеся от пожара или наводнения звери не сводят счеты друг с другом.
Поздно!
Она увидела в центре комнаты дощатый прямоугольник крышки люка – могла и просмотреть на фоне такого же пола, но зацепилась взглядом за ручку – круглое железное кольцо… Но не добраться, не уйти, кучи разбросанной одежды полыхали, бензиновое пламя стояло чуть не до потолка, занимались стены… Даже на пороге комнаты оставаться стало невозможно.
Русалка метнулась обратно. Она уйдет, она не попадется, как глупая, окруженная сетью рыба… Ни один мужик не выстрелит сразу в девушку, в молодую, красивую, да еще и в обнаженную – просто рука не поднимется. Мгновения замешательства она использует сполна, стремглав понесется к озеру – и они промахнутся, обязательно промахнутся, как уже промахнулся сегодня страшный человек с пистолетом…
Рванула дверцу печки… Кассеты? Черт с ними, сгорят так сгорят, возьмет лишь камеру, самой важной пленкой рисковать нельзя…
Она вновь выглянула в окно. После нескольких секунд ожидания вновь увидела мелькнувшую фигуру, уже значительно ближе. Неведомо откуда появившийся инстинкт хищника, спасающегося от охотников, подсказывал: спешить нельзя, пусть подойдут поближе, вплотную к стенам – тогда не грозит густой перекрестный огонь, от пуль значительной части стрелков ее прикроют пристройки и дом…
«И что потом? – скептично поинтересовался внутренний голос. – Или ты думаешь, что это кольцо облавы – единственное?»
Неважно… Главное – вырваться! А потом… потом она придет туда, в укромную лощину, и Саша проведет ее сквозь любое оцепление, уж она сумеет сделать так, чтобы не отказался… И отблагодарить сумеет. О, как она его отблагодарит! Бедный дурачок никогда не пробовал любви с мавками, – каким же ярким и прекрасным будет последнее впечатление в его жизни!
Пора! Пятнистые фигуры совсем близко! Она с размаху ударила камерой по стеклу.
Острые стеклянные клыки хищно скалились со всех сторон рамы – но, казалось, внутри русалки появился некий компьютер, безошибочно, до микронов рассчитывающий любое движение – и она нырнула в окно, даже не оцарапав кожу.
Вскочила, не выпустив из рук камеру, стремительно понеслась к озеру – пожалуй, с такой прытью она еще ни разу не бегала в своей новой русалочьей жизни.
Сзади – изумленные крики. Оборачиваться некогда, быстрее, еще быстрее!
А теперь зигзагами, вот-вот опомнятся, начнут стрелять…
Но пока не стреляли… До Улима оставалась сотня шагов, когда прямо перед русалкой внезапно вырос человек в камуфляже. Выскочил из прибрежных кустов, как чертик из коробочки.
Она круто свернула, обегая, и успела удивиться странному оружию инквизитора – напоминавшему пистолет с непропорционально большим и широким стволом.
Всё! Больше никого между ней и озером, ровная пустая луговина… Пересечь ее – две, много три секунды…
За спиной раздался хлопок – тихий, не похожий на выстрелы в лощине. Бег русалки оборвался. Она рухнула прямо на старое кострище, забилась, безуспешно пытаясь сбросить опутавшую сеть. Разорвать ее на клочки, убить этого, громко топочущего сюда, и в озеро, остальные не успеют, не добегут…
«Зачем? – успела подумать Ира Величко. – Надо немедленно сдаться, Саша не врал, не может врать такой добрый парень, ей непременно помогут…» Это стало ее последней связной мыслью. Последним проблеском ее сознания. Ирина умерла.
За свободу билось существо, лишь внешне на нее похожее… Билось без успеха – нити, на вид совсем тонкие, не поддавались отчаянным усилиям.
– Попалась, стриптизерша! – прозвучал довольный голос рядом, над ухом.
Она метнулась туда вместе с сетью, и увидела ногу – пятнистые брюки, высокий ботинок, и впилась зубами как раз над кожаным голенищем. Ячейки сети не помешали укусу, ткань тоже, кровь хлынула в рот мавке, прекрасная, возбуждающая кровь, она стискивала челюсти все сильнее, не чувствуя градом сыпавшихся ударов, и не заметив чуть позже, как в руку, затем во вторую что-то кольнуло – вроде и несильно, но по телу поползло странное холодное онемение. И прежде чем этот холодок дополз до челюстей, растущее наслаждение успело взорваться ослепительным, заполнившим весь мир фейерверком…
– По-моему, она кончила… – подивился оперативник, изумленно разглядывая стонущую, изгибающуюся в экстазе русалку. – Чудеса…
– Не стой столбом! – рявкнул второй, торопливо затягивая жгут на конечности пострадавшего коллеги. – Жми за доктором!!
4.
– Вроде он, – сказал Светлов неуверенно. – Или не он…
Узнать Новацкого, недавнего «хозяина» Улим-озера, и в самом деле было мудрено. Видел его Александр мельком, в сарае, причем в состоянии, не способствующем внимательным наблюдениям. Тогда больше всего запомнилась одежда – отдающая театральщиной, киношным псевдорусским стилем: штаны-галифе, заправленные в щегольские, гармошкой, хромовые сапожки, красная шелковая рубашка, жилет, картуз с лаковым козырьком и высокой тульей… Еще запомнилась благообразная бородка подковой.
Теперь же у ног Александра лежал мужчина гладко выбритый, в городском костюме. Исчезновение бороды молодило лицо на пару десятков лет…
Алладин, подошедший от штабного кунга, тоже не добавил ясности – хотя ему как раз доводилось разглядывать на снимках это лицо, не украшенное излишней растительностью.
– Похож… – задумчиво протянул заместитель начальника оперативного отдела. – Но моложав больно для двадцать восьмого года рождения…
Казалось бы, содержимое небольшого чемоданчика, обнаруженного рядом с мужчиной, не позволяло усомниться: он, Казимир!
Лежала там толстая пачка российских денег – потрепанные купюры самого разного достоинства, перехваченные резинкой. Тоненькая пачечка валюты: доллары, дойчмарки, и отчего-то две сотни эстонских крон… Украшения – кольца, цепочки, серьги – в пузатом полотняном мешочке. Несколько сотовых телефонов. Свыше полусотни паспортов, запакованных в газетную бумагу – и старые, выданные в СССР, и новые, российские – но все на имена молодых женщин. Бритва, смена белья, еще кое-какие необходимые в дороге мелочи…
Но инквизиторы не спешили с выводами. Слишком многое им в этом деле подставляли, могли подставить и мужчину с чемоданчиком… Тело его обнаружили бойцы Алладина, прочесывавшие лес частым гребнем – нашли там, где ведущая от дома Казимира неприметная дорожка выходила на большак. Не успели совсем чуть-чуть: слышали негромкий хлопок выстрела, шум отъезжающей машины – увидеть ее сквозь деревья и кусты не удалось. Добычей стало лишь тело, еще теплое. И чемоданчик. Умер мужчина от крохотной пульки, всаженной точно в сердце. Контрольный выстрел в голову убийца не сделал…
Алладин вспомнил вдруг характерную примету Новацкого, скомандовал оперативникам:
– Снимите-ка с него штаны! Трусы тоже!
Узнать Новацкого, недавнего «хозяина» Улим-озера, и в самом деле было мудрено. Видел его Александр мельком, в сарае, причем в состоянии, не способствующем внимательным наблюдениям. Тогда больше всего запомнилась одежда – отдающая театральщиной, киношным псевдорусским стилем: штаны-галифе, заправленные в щегольские, гармошкой, хромовые сапожки, красная шелковая рубашка, жилет, картуз с лаковым козырьком и высокой тульей… Еще запомнилась благообразная бородка подковой.
Теперь же у ног Александра лежал мужчина гладко выбритый, в городском костюме. Исчезновение бороды молодило лицо на пару десятков лет…
Алладин, подошедший от штабного кунга, тоже не добавил ясности – хотя ему как раз доводилось разглядывать на снимках это лицо, не украшенное излишней растительностью.
– Похож… – задумчиво протянул заместитель начальника оперативного отдела. – Но моложав больно для двадцать восьмого года рождения…
Казалось бы, содержимое небольшого чемоданчика, обнаруженного рядом с мужчиной, не позволяло усомниться: он, Казимир!
Лежала там толстая пачка российских денег – потрепанные купюры самого разного достоинства, перехваченные резинкой. Тоненькая пачечка валюты: доллары, дойчмарки, и отчего-то две сотни эстонских крон… Украшения – кольца, цепочки, серьги – в пузатом полотняном мешочке. Несколько сотовых телефонов. Свыше полусотни паспортов, запакованных в газетную бумагу – и старые, выданные в СССР, и новые, российские – но все на имена молодых женщин. Бритва, смена белья, еще кое-какие необходимые в дороге мелочи…
Но инквизиторы не спешили с выводами. Слишком многое им в этом деле подставляли, могли подставить и мужчину с чемоданчиком… Тело его обнаружили бойцы Алладина, прочесывавшие лес частым гребнем – нашли там, где ведущая от дома Казимира неприметная дорожка выходила на большак. Не успели совсем чуть-чуть: слышали негромкий хлопок выстрела, шум отъезжающей машины – увидеть ее сквозь деревья и кусты не удалось. Добычей стало лишь тело, еще теплое. И чемоданчик. Умер мужчина от крохотной пульки, всаженной точно в сердце. Контрольный выстрел в голову убийца не сделал…
Алладин вспомнил вдруг характерную примету Новацкого, скомандовал оперативникам:
– Снимите-ка с него штаны! Трусы тоже!