Страница:
И исполать богам, отсутствовали весь следующий день! Хоть не путались под ногами, когда пришло время прощаться со Светкой да Милкой! К вечеру, правда, заявились, голубчики. Злые как собаки цепные!.. Вестимо, никого они за целый день не нашли. Преступников искать, знаете ли, не медовуху на балах попивать!
И тут ей дурость в голову забрела да такая, что хоть стой хоть падай. Приспичило, знаете ли, вновь ощутить на себе тот чародеев взгляд. Жутко приспичило!.. Оная дурость и погнала ее в трапезную, где мама кормила волшебников. Специально надела вчерашнее бальное платье, лазоревое, сильно открытое сверху, прекрасно подчеркивающее линию персей. А еще захотелось осложнить чародееву взгляду работу, потому и села напротив мамы. Та, правда, сразу все поняла, сделала дочери выговор, ну да выговор пережить можно — не первый, знаете ли, и не последний!..
Однако ныне Сморода на нее не пялился. Наверное, переживал неудачу в розысках преступника. Или злился на всю подлунную…
Как ни странно, равнодушие его Снежану задело. Пришлось вставить безразличному злюке очередную шпильку и вновь обратить в бегство. Затем и второму волшебнику выложила все, что она о них, голубчиках, думает. А заодно и маму с Сувором поблагодарила за веселых гостей.
На сей раз, правда, Сморода в своей комнате не прятался, вернулся в трапезную быстро. А получив еще одну острую шпильку, индо огрызнуться соизволил. «Попутного ветра в паруса, сударыня!..» Грубиян несчастный!.. Это вам, сударь, попутного ветра из нашего дома!..
Но связываться больше не хотелось, ни к чему совсем расстраивать бедную мамочку. Тем паче что тот, вчерашний взгляд Смороды на своих персях Снежана все-таки поймала. И, что удивительно, ныне он ей потными лапами вовсе не показался. Было, как ни странно, приятственно. Захотелось даже вернуться к честной компании, но для уважающей себя девицы путь назад был отрезан.
А следующим утром и вообще все изменилось.
Проснулась она ранешенько. Как, бывало, в Лопухино, меженем, в загородном доме. Встать себе тихохонько — покудова все еще спят. И айда на Оредеж, прямо так, босиком, простоволосой, в ночной рубашке до пят. Солнце еще не показалось из-за ближнего леса, на лугах туман лежит — словно лилейная кисея. Пользуясь тем, что берег безлюден, скинуть рубашку и голяком бросить в воду. В первую секунду вода обжигает тело кипятком. Особенно горячие со сна перси. А потом как парное молоко… Ух справно! Будто обнимают вас нежными руками, да такими огромными, что вы в них помещаетесь вся… И рождаются в душе необъяснимые желания. Чтобы кто-нибудь увидел, как вы плещетесь, подошел бы и спросил, почему вы тут одна-одинешенька… А потом прыгнул в воду и коснулся вас. Как, бывало, в детстве, в Паломную седмицу, окунались в тот же Оредеж. И мальчишки, нырнув с головой, щипали под водой за попу. А иногда и не токмо за попу… И не найдешь — кто. Любят они залезть куда не положено. Это вам не чародей Светозар Сморода, с его непонятными взглядами!..
За окном разговаривали — видно, на самом деле было вовсе не так ранешенько, как ей сперва показалось.
Снежана вскочила с постели, потянулась, глянула в зеркало, сунулась к окну.
Солнце уже золотило верхушки тополей у дома Поспелов. А внизу стояла папенькина карета, черная, с фамильным гербом Нарышек — алый медведь на сине-белом фоне.
Странно, подумала Снежана, вроде бы папа никуда не собирался в такую рань. И тут же обнаружила, что собрался куда-то в оную рань вовсе не папа. Из дверей вышли оба столичных гостя. Энергичный шаг, в руках чехлы с оружием, Сморода впереди, второй колдун (вроде бы по родовому имени Смирный) следом. Ну и имечко, знаете ли! Наверное, потомок бывших чьих-то холопов.
И тут этот Смирный показал себя отнюдь не смирным.
Как Сморода избежал пагубного удара в спину?! Снежана успела токмо вскрикнуть, когда второй гость бросился сзади на чародея. А вот чародей… Впрочем, говорят, волшебники чувствуют угрозу. Сморода, во всяком случае, прекрасно почувствовал, отскочил в сторону, выхватил шпагу. В глазах его была растерянность, но в руках и ногах растерянности не было. Справился он со Смирным быстро.
Еще что-то вопил перепуганный намару кучер, а пожилой волшебник уже лежал себе ничком на ступеньках.
Тут же прибежали слуги, появилась неодетая мама. Смирного быстро унесли. Мама со Смородой перекинулись парой слов. Потом чародей тоскливо оглянулся по сторонам, подобрал чехлы с оружием и ушел в дом.
Снежана, стиснув руки, отошла от окна. С нею что-то происходило. Ее била дрожь, в ушах все еще звучал вопль перепуганного кучера. Она бросилась на постель, забралась под одеяло, укрылась с головой.
Наконец дрожь прекратилась. И наступила тишина. Зато перед лицом теперь стоял чародей Сморода, растерянный, с поникшими раменами и тоскливыми глазами. И стало вдруг понятно, что, при всей своей колдовской силе, при всем своем высокомерии, при всей мощи стоящей за ним Колдовской дружины, этот человек глубоко, неизмеримо, жутко одинок. Тоска его и растерянность казались столь несвойственными чародею, что Снежане стало его жаль. И эта жалость словно бы перевернула душу. Еще вчера Снежана ненавидела Смороду, а сейчас всем сердцем презирала самое себя. Вчера она говорила чародею колкости, а сейчас невыносимо захотелось сказать ему слово утешения.
А потом у нее заболело сердце.
Снежана обмерла под одеялом, затаила дыхание. Боль была необычной, совсем не той, когда, к примеру, вы шьете на пяльцах и в перст вопьется иголка. Но и с этой болью Снежана уже была знакома. Вот так же шесть лет назад она обмерла, едва увидела Ратибора Поспела. Захотелось, чтобы он погладил ее по голове, но не как папенька, а… Она и сама не ведала — как.
Ратибору было двадцать три, через несколько месяцев он женился на Предславе Тополевой, и Снежана быстро забыла его. А несколько месяцев назад вот так же заболело сердце, когда она взглянула на Клюя Колотку. Еще вчера она могла пробежать мимо братова приятеля, буркнув на ходу короткое приветствие. Или вовсе в рот воды набрать, не удостоить волшебника даже мимолетным взглядом. Или подпустить ему шпильку и посмеиваться, глядя, как потешно он злится. И вдруг…
То же самое случилось сейчас.
И Снежана расплакалась.
Потом пришла мама. Села рядом, прижала к груди дочкину голову, принялась шептать те самые слова утешения, что Снежана так хотела сказать Смороде… Нет, не Смороде! Его ведь величают Светозаром.
Под мамину воркотню Снежана прошептала новое имя. Раз, другой, третий… Словно языком покатала во рту. Вверх-вниз-вверх. Вверх-вниз-вверх.
Све-то-зар. Све-то-зар… И Снежана!.. Светозар и Снежана… Свет и Снежа… Светушка и Снежечка!
Два имени стояли рядышком. Как дети, взявшиеся за руки… Как две негаснущие свечки перед кумиром в храме Додолы… Как голубь с голубицей… Сочетание их звучало жутко непривычно, но Снежане оно нравилось. Не зря же они оба начинаются на «с». Свет и Снежа… И плевать, что между ними нет и не будет ничего общего! И пусть колдуны не женятся! В конце концов, можно к нему в секретарши пойти. У чародеев, наверное, есть секретарши. Ведь чародеи — не простые волшебники. И можно будет сидеть с ним рядом…
— О боги! — со стоном воскликнула она. И добавила про себя: «О чем я думаю в день похорон! Ведала бы мама…» — Ничего, краса моя, — сказала мама, участливо погладив дочку по макушке. — Двадцатая вода все унесет. Может, оно и к лучшему, что Клюй умер. У любви великородной девицы к волшебнику нет ни настоящего, ни будущего.
Еще вчера Снежана бы возмутилась, оборвала бы мать. «К лучшему, что умер?.. Как можно говорить такое, мама!» А сейчас промолчала. И вовсе не от того, что сердце снова сжало тисками.
До отъезда на похороны она ходила как в воду опущенная. Но такой она была и вчера, посему это никого не удивило.
Белое лицо мертвого Клюя повергло ее в смертный ужас. Но не надолго. Еще читал заупокойную молитву волхв-волшебник, еще голосили плакальщицы, а душа Снежаны уже пела. Как бы ни стыдно было себе в этом признаться… Клюй неотвратимо тонул в уходящем, а то чувство, что обрушилось на нее сейчас, устремлялось в грядущее и совершенно не походило на любовь к мертвому ныне волшебнику, лежащему с забинтованной шеей в гробу. Это было что-то нетленное и необъятное. Это был одетый в розовое платье утренний Оредеж с водой как парное молоко. Это был похожий на лилейную кисею туман над заливными лугами. Это были шальные мальчишки, по незнанию своему щипавшие девчонок там, где надлежит лишь нежно поглаживать.
Вокруг Снежаны шептались переполненные печалью люди, а она думала лишь о том, как бы не запеть от невыносимого счастья. И токмо одно ее огорчало — среди провожающих в последний путь погибшего волшебника не оказалось Светозара Смороды. А сколь было бы хорошо, находись он рядом!.. Ну да ничего, вечером она так и так его увидит. И пусть он смотрит ныне на ее перси, сколь душа пожелает. Сиротливая душа одинокого чародея…
От жалости к нему она чуть не заплакала. Но продолжалось это недолго — счастье вновь взяло верх. И она вновь боролась с непрошеной улыбкой. Она боролась с нею до самого погоста. И уже стоя возле могилы, почувствовала, что он на нее смотрит. Оглянулась.
Это и в самом деле был он.
Сердце ее распахнулось навстречу. «Придите, придите, желанный, я ваша и больше ничья!..» А он упал, упал как подкошенный. Словно Снежанин взгляд сразил его наповал. Боги, до чего же она испугалась!..
Потом он лежал в карете, бесчувственный и безответный. А она, сидя рядом, тряслась от ужаса и желания расцеловать его. Однако трястись и целоваться было не время — было время приводить его в чувство. И она сбегала за нашатырным спиртом — у мамы в ридикюле всегда имелись лекарства. Когда вернулась, он уже пришел в себя, и все изменилось. Он смотрел с недоверием и страхом, а на нее аки столбняк напал. Куда делись безумные желания!?. Впрочем, желания-то никуда не делись, просто язык не слушался и голова была словно в тумане…
Чародея решили везти домой.
Снежане претило покидать его. И сказавшись уставшей, она не поехала на тризну, а напросилась сопровождать заболевшего волшебника. Маме, похоже, это не понравилось, но разрешение тем не менее было получено.
А потом случилась безмерная жуть.
Снежана хотела коснуться его плеча, и он отшатнулся от нее, как от прокаженной. Словно она ударила его. Или захотела сделать подножку… Большей обиды Снежана в своей жизни не испытывала. И притихла, затаилась в своем углу, сидела и глаз не поднимала, хотя желалось сказать ему очень и очень многое. Не сказала, промолчала всю дорогу.
Но если будешь молчать, ввек своего не добьешься. И потому она — аки простая горничная — пошла в гостевую, звать его на обед. Он смотрел на нее с откровенным подозрением, а ей сделалось все равно. Будто жизнь прошла, и впереди ничто уже не ждет… Хорошо было лишь то, что он, кажись, оправился.
Потом они сидели в трапезной. Она, как дура, бесперечь смущалась, а он пялился в никуда. За весь обед перекинулись едва лишь парой слов. От досады она опять начала его задирать, а он и вовсе понес какую-то дичь. Мол, он человек, и ничто человеческое ему не чуждо… Нешто можно говорить сидящей рядом с вами девице столь идиотские слова?
Опосля обеда она заперлась в своей комнате и расплакалась. Не из-за того что он обидел ее и не из-за того что вновь спрятался в гостевой — просто так ей захотелось. Почему бы и не поплакать человеку, когда ему настолько хорошо?..
Наплакавшись всласть, она принялась одеваться к ужину. Никогда еще она так тщательно не наряжалась. Платье надела совсем закрытое, черное — не в знак траура (какой там знак траура, коли все на вас блестит?), а потому что оно очень справно облегает фигуру. Пусть он сегодня смотрит не на одни лишь перси… И прическу соорудила необычную — два хвостика с вплетенными в них большими сиреневыми бантами. В жизни не носила таких причесок — не служанка, чай! — но ей почему-то казалось, что эта прическа ему обязательно понравится.
А потом вернулись родители и Сувор с Купавой. И был ужин.
Увы, ужин не удался. Родители опосля похорон да тризны устали, есть явно никому не хотелось, настроение у всех, опричь Снежаны, было аховое. В конце концов даже отец принялся придираться к гостю.
А Светушка сидел, весь нахохленный, взъерошенный, напряженный. Словно ждал подвоха сразу со всех сторон. И тогда Снежана бросилась на защиту.
Своего она добилась: гостя оставили в покое. Но мама тут же все поняла.
И состоялся очередной «воспитательный» разговор. Впрочем, состоялся вовсе не разговор — говорила одна лишь мама. А Снежана помалкивала себе в тряпочку. Ибо думала о чародее. Ибо хотела быть рядом. Ибо безумно желала его.
И чародей почувствовал ее безумство, пришел — ближе к ночи.
Вестимо, для Снежаны его приход был неожиданным. Наверное, поэтому на нее нашел еще один приступ дури — встретила гостя в штыки, как подобает великородной. Однако гонору хватило ненадолго…
А затем началось то, о чем она столь страстно мечтала все последние часы. Его руки оказались смелы и неугомонны, и она таяла в них, как восковая свечечка. Его колено проникло между стегон. Она, судорожно вздохнув, замерла в ожидании.
Но не дождалась…
Всю дорогу Свет безвылазно просидел в купе.
За окном, саженях в семи от насыпи, стояла живая стена, уже, впрочем, изрядно пожелтевшая — осень ныне была ранней. Время от времени в просветах меж деревьями мелькали сжатые поля, похожие на облезлые басурманские ковры. Кое-где вовсю копали картошку и убирали капусту — там понукаемые мальчишками гладкобокие лошадки, помахивая хвостами, неторопливо свозили к дорогам горы четырехпудовых мешков и крепких светло-зеленых шариков. Многочисленные станции проносились мимо, с окрашенными в серое служебными зданиями, с форменными синими мундирами и желтыми флажками вытянувших шеи дежурных, с пестрой толпой на платформах, ожидающей очередного пригородного поезда.
Картины эти почему-то навевали тоску.
Страх окончательно покинул Света, и теперь он жалел, что не взял билет в купе второго класса. Беседовал бы сейчас с попутчиком. Буде бы им оказался селянин — о собранном урожае, буде ратник — об уроках Чухонской войны или о положении на ордынской границе, буде купчина — о ценах и состоянии рынка. Спутник бы говорил, а он слушал… Окажись попутчиком женщина, незаметно спрятал бы Серебряное Кольцо, сказал ей пару любезностей — может, правдивых, может, лицемерных — и выслушал в ответ нехитрую семейную историю: каков постреленок сын, сколь красна и своенравна дочь, а уж муженек, сударь… И как она с ними счастлива! Или несчастлива… Под перестук колес у людей всегда развязываются языки (собеседник ведь — случайный человек, и ввек с ним больше не встретишься), а Светозар Сморода теперь умеет слушать, работа за последний год многому научила…
Но попутчиков у пассажиров первого класса, как известно, не водится, коридор же был пуст, и потому Свет лишь терзал себя сомнениями, правильно ли он поступил, удрав из Ключграда. Теперь, когда портовый город, с его гигантскими мостами и серыми реками, с его неведомыми сверхубийцами и малоквалифицированными трусами-волшебниками, с его заботливыми матушками-княгинями и сумасбродными дочерьми-княжнами, становился все дальше и дальше, принятое решение уже не казалось единственно верным. И имей экспресс хоть одну остановку, Свет, возможно, вышел бы и сел на ближайший встречный поезд…
Отвлек его от тягостных раздумий стук в дверь. Гостем оказался вагонный провожатый, разносивший чай с лимоном. Свет было встрепенулся, но провожатый находился при исполнении и к посторонним разговорам был категорически не расположен. Погода как погода, сударь… Чай у нас из Шри-Ланки… Если хотите поесть, трапезная двумя вагонами далее… Еще чего-нибудь желаете, сударь?.. Вафли, булочки с кремом, баранки с маком, сухарики с орехами… Тогда с вас полторы гривны… В столице будем строго по расписанию и ни минутой позже…
И снова мелькающие поля и станции за окном, монотонный перестук колес под полом, тоска и сомнения — в душе…
Чухонский вокзал встретил Света привычной суетой — одни люди, как водится, приезжали и уезжали, другие встречали приезжающих и провожали уезжающих, третьи пытались осчастливить и тех и других, норовя сбыть им свой разнообразный товар.
Привычная обстановка убила тоску так же неотвратимо, как солнце утреннюю росу.
Свет вышел на привокзальную площадь, поймал трибуну — набросьте полтину, сударь, с ветерком прокачу! — и отправился домой, на Торговую набережную.
Новгород тоже казался прежним. Во всяком случае, в аурах столичных волшебников не наблюдалось и капельки страха. Это, конечно, радовало. Вот только продлится оное бесстрашие, надо полагать, недолго. Если Свет прав в своих подозрениях…
Дом его тоже был прежним. И встретили хозяина привычным порядком.
Берендей попенял Свету за то, что тот не сообщил о своем приезде, в результате чего Петр прохлаждается без дела. А обязанности Петра, чародей, заключаются и в том, чтобы встречать вас на вокзалах. Иначе зачем мы ему такие деньги платим? И прочее в подобном духе…
Станислава сразу умчалась на кухню. Однако допрежь также попеняла чародею. Потому что должным образом накормить вас, хозяин, удастся не ранее чем через час. Предупредили бы о приезде, мы бы пораньше взялись за стряпню. Пришлось заверить Стасю, что гость-хозяин обойдется самым малым и простым. Пусть, скажем, подадут ситный хлеб, стакан сметаны, чашку кофе. Ну и пяток ломтиков холодной ветчины не помешают…
Остальные слуги тоже изрядно суетились, всем своим видом показывая, сколь рады они возвращению хозяина — пусть и неожиданному, но, видят боги, долгожданному. А где ваш багаж, чародей?.. Здравы ли вы, хозяин?.. Лицемеры велесовы!.. Впрочем, он не прав. Почему лицемеры? Нешто он столь плох, чтобы его не любить?..
И лишь лицо Забавы, озарившись на мгновение привычной радостью, тут же погасло. Все-таки научилась девица скрывать свои, допрежь неукротимые чувства. Правда, Свету сейчас было не до нее. С Забавой мы разберемся ближе к ночи.
Первым делом он поднялся в зеркальную. Хотел было связаться с Путятой Утренником, но, подумав, решил, что в нынешней ситуации прежде всего надо доложить о случившемся Остромиру. А министр безопасности подождет. Там, где дело касается волшебства, его слово второе… Поэтому Свет вызвал канцелярию Кудесника и, поговорив с Всеславом Волком, велел Петру приготовить к выезду карету. Потом, наскоро приняв душ, переоделся. Сметана с ветчиной у Касьяна давно поспели, и Свет, не мешкая, направился в трапезную.
Подавала ему Забава. Сунулся и Берендей — доложить о разрешенных за время хозяйского отсутствия экономических проблемах, — но Свет отмахнулся от него и услал прочь.
Лицо Забавы не расцвело и тогда, когда они остались в трапезной с глазу на глаз. В последнее лето такое было в диковинку, и Свет не мог промолчать. Да и велик ли труд требуется, чтобы доставить девице немного приятности?..
— Здравы будьте, люба моя! Вы как всегда прекрасны!
Забава улыбнулась, но улыбка у нее получилась необычная — будто наспех, вкривь и вкось, выкрасили радостью холст, дотоле загрунтованный одной лишь смертной тоской.
Это тоже было ново, и Свет сотворил С-заклинание. Нет, аура у Забавы выглядела привычно — сплошные додолины цвета.
— Можете не проверять меня, чародей! — Забава села напротив, сложила руки на фартучке под грудью. — Я очень соскучилась. Довольны?
— Что с вами, люба моя? — сказал Свет. — Вижу, в доме вы единственная, кто мне не рад.
— Я вам рада, — заявила Забава, но особенного энтузиазма в этом заявлении не прозвучало. — Как съездили?
— Прекрасно! — соврал Свет. — Дела щелкал, как белка орехи. И оказался, знамо дело, на должной высоте. По обыкновению…
— Хвастунишка! — На этот раз улыбка у Забавы получилась почти обычной. — У меня было нехорошее предчувствие…
— Оно вас не подвело. Заболел муж-волшебник Буривой Смирный. Мне пришлось оставить его в Ключграде.
— Заболел ли?
— Заболел, заболел. Жив он.
Наконец чело девицы озарилось счастьем. А в ауре вспыхнул запоздалый страх. Страх был знакомый — за Светушку-медведушку. Оную разновидность страха у Забавы Свет научился различать еще в прошлое лето.
— Не волнуйтесь, мне ничего не угрожало.
Страх пошел на убыль, но появились странные темно-зеленые краски. Как у князей Нарышек и Порея Ерги.
— С девицами познакомились?
Свет чуть не поперхнулся.
Это был новый вопрос, раньше Забава его ввек не задавала, хоть с девицами сыскная работа сводила Света не раз и не два. На них он учился взаимоотношениям со слабым полом. С Забавой-то не слишком поучишься…
— Познакомился. С тремя великородными. Старшей аж целых девятнадцать лет. — Свет мягко улыбнулся. — Поразительная язва и ненавидит волшебников.
Забава на его улыбку не ответила:
— Красная?
— Обычная великородная — платье до пят, а под ним три пуда спеси и гонора.
Забавино недоверие не умирало.
— А опричь спеси и гонора, что еще есть?
— Люба моя, да никак вы меня ревнуете!? — Свет всплеснул руками. — У меня такая работа, что надо встречаться и с дедушками, и с девушками. Раньше вы относились к этому спокойно. Что случилось теперь?
— Я уже сказала. — Забава встала, поставила на поднос опорожненный стакан, налила в чашку кофе. — У меня было нехорошее предчувствие.
— Но ведь я вернулся!..
— Вы вернулись. — Она вздохнула. — Но предчувствие осталось. Не будем об этом.
— Хорошо, не будем… Сейчас я должен поехать к Кудеснику. А ночью все должно быть как прежде.
Конечно, она просияла. Темно-зеленые краски в ауре пропали. Но под лучезарным счастьем явственно проступала тоска.
— Так-так-так, — сказал Кудесник, когда Свет закончил доклад. — И чем вы, чародей, можете объяснить все эти странности?
В Остромировом «так-так-так» Свету почудилась некоторая толика страха, однако последняя фраза собеседника прозвучала абсолютно спокойно. Свет пожал раменами и тут же почувствовал, что ментальная атмосфера в кабинете изменилась — Кудесник решил проверить своего чародея.
— Мне поставлен защитный барьер, — напомнил Свет. — Коллективный…
Остромир не удостоил сию реплику ответом. По-видимому, для него барьер барьером вовсе не был.
Свет задумался. Конечно, можно воспользоваться испытанным летошним способом и, выложив Остромиру полуправду, самое главное утаить. Очень даже можно… А еще лучше было бы, сотворив С-заклинание, определить, какие эмоции испытывает сейчас сам предводитель Колдовской дружины… Однако это был бы необратимый и ко многому обязывающий поступок. Что дозволено Сварожичам, не дозволено смердам… Во всяком случае, что дозволено Кудеснику, не дозволено чародею! Кудеснику разрешается контролировать чародея, а наоборот — нет. И посему остановимся на недомолвках.
— Мы с принципалом Ергой пришли к выводу, что нам противостоит альфар весьма высокой квалификации, — сказал он. — И что оному альфару для каких-то неведомых целей очень нужен чародей Светозар Сморода. Потому я и решил уехать из Ключграда. Если я прав, альфар последует за мной. Тут мы его, голубчика, и встретим.
Остромир пожевал губами:
— У вас есть предположения, под какой именно личиной скрывается предполагаемый супротивник?
— Увы, нет! — Свет развел руками. — Иначе бы я остался в Ключграде.
Похоже, эта ложь прошла, ибо Кудесник покивал головой и поднял взор к потолку, погрузившись в размышления. Ментальная атмосфера в кабинете приняла первоначальный вид.
Свет тоже задумался. Ему вдруг пришло в голову, что он ни в какой мере не заманивает в ловушку варяжского мага. Все проще: один высококвалифицированный чародей сбежал от одной весьма обычной — разве что великородной — девицы. Впрочем, он тут же с негодованием отмел эту мысль. Бегство — поступок, присущий разве что начинающему ученику. Чародеи, как всякому известно, от простых людей — даже великородных — не бегают. Иначе Колдовская дружина давно бы приказала долго жить…
— Хорошо, — сказал Кудесник. — А как вы представляете себе дальнейшее развитие событий?
— Смутно, — признался Свет. — Ясно одно. Раз я зачем-то ему нужен, он непременно приедет в Новгород и рано или поздно попытается со мной встретиться. Полагаю, мне эта встреча ничем не грозит, в противном случае я бы давно уже был мертв. Как бы то ни было, узнать о его намерениях другим путем вряд ли удастся…
И тут ей дурость в голову забрела да такая, что хоть стой хоть падай. Приспичило, знаете ли, вновь ощутить на себе тот чародеев взгляд. Жутко приспичило!.. Оная дурость и погнала ее в трапезную, где мама кормила волшебников. Специально надела вчерашнее бальное платье, лазоревое, сильно открытое сверху, прекрасно подчеркивающее линию персей. А еще захотелось осложнить чародееву взгляду работу, потому и села напротив мамы. Та, правда, сразу все поняла, сделала дочери выговор, ну да выговор пережить можно — не первый, знаете ли, и не последний!..
Однако ныне Сморода на нее не пялился. Наверное, переживал неудачу в розысках преступника. Или злился на всю подлунную…
Как ни странно, равнодушие его Снежану задело. Пришлось вставить безразличному злюке очередную шпильку и вновь обратить в бегство. Затем и второму волшебнику выложила все, что она о них, голубчиках, думает. А заодно и маму с Сувором поблагодарила за веселых гостей.
На сей раз, правда, Сморода в своей комнате не прятался, вернулся в трапезную быстро. А получив еще одну острую шпильку, индо огрызнуться соизволил. «Попутного ветра в паруса, сударыня!..» Грубиян несчастный!.. Это вам, сударь, попутного ветра из нашего дома!..
Но связываться больше не хотелось, ни к чему совсем расстраивать бедную мамочку. Тем паче что тот, вчерашний взгляд Смороды на своих персях Снежана все-таки поймала. И, что удивительно, ныне он ей потными лапами вовсе не показался. Было, как ни странно, приятственно. Захотелось даже вернуться к честной компании, но для уважающей себя девицы путь назад был отрезан.
А следующим утром и вообще все изменилось.
Проснулась она ранешенько. Как, бывало, в Лопухино, меженем, в загородном доме. Встать себе тихохонько — покудова все еще спят. И айда на Оредеж, прямо так, босиком, простоволосой, в ночной рубашке до пят. Солнце еще не показалось из-за ближнего леса, на лугах туман лежит — словно лилейная кисея. Пользуясь тем, что берег безлюден, скинуть рубашку и голяком бросить в воду. В первую секунду вода обжигает тело кипятком. Особенно горячие со сна перси. А потом как парное молоко… Ух справно! Будто обнимают вас нежными руками, да такими огромными, что вы в них помещаетесь вся… И рождаются в душе необъяснимые желания. Чтобы кто-нибудь увидел, как вы плещетесь, подошел бы и спросил, почему вы тут одна-одинешенька… А потом прыгнул в воду и коснулся вас. Как, бывало, в детстве, в Паломную седмицу, окунались в тот же Оредеж. И мальчишки, нырнув с головой, щипали под водой за попу. А иногда и не токмо за попу… И не найдешь — кто. Любят они залезть куда не положено. Это вам не чародей Светозар Сморода, с его непонятными взглядами!..
За окном разговаривали — видно, на самом деле было вовсе не так ранешенько, как ей сперва показалось.
Снежана вскочила с постели, потянулась, глянула в зеркало, сунулась к окну.
Солнце уже золотило верхушки тополей у дома Поспелов. А внизу стояла папенькина карета, черная, с фамильным гербом Нарышек — алый медведь на сине-белом фоне.
Странно, подумала Снежана, вроде бы папа никуда не собирался в такую рань. И тут же обнаружила, что собрался куда-то в оную рань вовсе не папа. Из дверей вышли оба столичных гостя. Энергичный шаг, в руках чехлы с оружием, Сморода впереди, второй колдун (вроде бы по родовому имени Смирный) следом. Ну и имечко, знаете ли! Наверное, потомок бывших чьих-то холопов.
И тут этот Смирный показал себя отнюдь не смирным.
Как Сморода избежал пагубного удара в спину?! Снежана успела токмо вскрикнуть, когда второй гость бросился сзади на чародея. А вот чародей… Впрочем, говорят, волшебники чувствуют угрозу. Сморода, во всяком случае, прекрасно почувствовал, отскочил в сторону, выхватил шпагу. В глазах его была растерянность, но в руках и ногах растерянности не было. Справился он со Смирным быстро.
Еще что-то вопил перепуганный намару кучер, а пожилой волшебник уже лежал себе ничком на ступеньках.
Тут же прибежали слуги, появилась неодетая мама. Смирного быстро унесли. Мама со Смородой перекинулись парой слов. Потом чародей тоскливо оглянулся по сторонам, подобрал чехлы с оружием и ушел в дом.
Снежана, стиснув руки, отошла от окна. С нею что-то происходило. Ее била дрожь, в ушах все еще звучал вопль перепуганного кучера. Она бросилась на постель, забралась под одеяло, укрылась с головой.
Наконец дрожь прекратилась. И наступила тишина. Зато перед лицом теперь стоял чародей Сморода, растерянный, с поникшими раменами и тоскливыми глазами. И стало вдруг понятно, что, при всей своей колдовской силе, при всем своем высокомерии, при всей мощи стоящей за ним Колдовской дружины, этот человек глубоко, неизмеримо, жутко одинок. Тоска его и растерянность казались столь несвойственными чародею, что Снежане стало его жаль. И эта жалость словно бы перевернула душу. Еще вчера Снежана ненавидела Смороду, а сейчас всем сердцем презирала самое себя. Вчера она говорила чародею колкости, а сейчас невыносимо захотелось сказать ему слово утешения.
А потом у нее заболело сердце.
Снежана обмерла под одеялом, затаила дыхание. Боль была необычной, совсем не той, когда, к примеру, вы шьете на пяльцах и в перст вопьется иголка. Но и с этой болью Снежана уже была знакома. Вот так же шесть лет назад она обмерла, едва увидела Ратибора Поспела. Захотелось, чтобы он погладил ее по голове, но не как папенька, а… Она и сама не ведала — как.
Ратибору было двадцать три, через несколько месяцев он женился на Предславе Тополевой, и Снежана быстро забыла его. А несколько месяцев назад вот так же заболело сердце, когда она взглянула на Клюя Колотку. Еще вчера она могла пробежать мимо братова приятеля, буркнув на ходу короткое приветствие. Или вовсе в рот воды набрать, не удостоить волшебника даже мимолетным взглядом. Или подпустить ему шпильку и посмеиваться, глядя, как потешно он злится. И вдруг…
То же самое случилось сейчас.
И Снежана расплакалась.
Потом пришла мама. Села рядом, прижала к груди дочкину голову, принялась шептать те самые слова утешения, что Снежана так хотела сказать Смороде… Нет, не Смороде! Его ведь величают Светозаром.
Под мамину воркотню Снежана прошептала новое имя. Раз, другой, третий… Словно языком покатала во рту. Вверх-вниз-вверх. Вверх-вниз-вверх.
Све-то-зар. Све-то-зар… И Снежана!.. Светозар и Снежана… Свет и Снежа… Светушка и Снежечка!
Два имени стояли рядышком. Как дети, взявшиеся за руки… Как две негаснущие свечки перед кумиром в храме Додолы… Как голубь с голубицей… Сочетание их звучало жутко непривычно, но Снежане оно нравилось. Не зря же они оба начинаются на «с». Свет и Снежа… И плевать, что между ними нет и не будет ничего общего! И пусть колдуны не женятся! В конце концов, можно к нему в секретарши пойти. У чародеев, наверное, есть секретарши. Ведь чародеи — не простые волшебники. И можно будет сидеть с ним рядом…
— О боги! — со стоном воскликнула она. И добавила про себя: «О чем я думаю в день похорон! Ведала бы мама…» — Ничего, краса моя, — сказала мама, участливо погладив дочку по макушке. — Двадцатая вода все унесет. Может, оно и к лучшему, что Клюй умер. У любви великородной девицы к волшебнику нет ни настоящего, ни будущего.
Еще вчера Снежана бы возмутилась, оборвала бы мать. «К лучшему, что умер?.. Как можно говорить такое, мама!» А сейчас промолчала. И вовсе не от того, что сердце снова сжало тисками.
До отъезда на похороны она ходила как в воду опущенная. Но такой она была и вчера, посему это никого не удивило.
Белое лицо мертвого Клюя повергло ее в смертный ужас. Но не надолго. Еще читал заупокойную молитву волхв-волшебник, еще голосили плакальщицы, а душа Снежаны уже пела. Как бы ни стыдно было себе в этом признаться… Клюй неотвратимо тонул в уходящем, а то чувство, что обрушилось на нее сейчас, устремлялось в грядущее и совершенно не походило на любовь к мертвому ныне волшебнику, лежащему с забинтованной шеей в гробу. Это было что-то нетленное и необъятное. Это был одетый в розовое платье утренний Оредеж с водой как парное молоко. Это был похожий на лилейную кисею туман над заливными лугами. Это были шальные мальчишки, по незнанию своему щипавшие девчонок там, где надлежит лишь нежно поглаживать.
Вокруг Снежаны шептались переполненные печалью люди, а она думала лишь о том, как бы не запеть от невыносимого счастья. И токмо одно ее огорчало — среди провожающих в последний путь погибшего волшебника не оказалось Светозара Смороды. А сколь было бы хорошо, находись он рядом!.. Ну да ничего, вечером она так и так его увидит. И пусть он смотрит ныне на ее перси, сколь душа пожелает. Сиротливая душа одинокого чародея…
От жалости к нему она чуть не заплакала. Но продолжалось это недолго — счастье вновь взяло верх. И она вновь боролась с непрошеной улыбкой. Она боролась с нею до самого погоста. И уже стоя возле могилы, почувствовала, что он на нее смотрит. Оглянулась.
Это и в самом деле был он.
Сердце ее распахнулось навстречу. «Придите, придите, желанный, я ваша и больше ничья!..» А он упал, упал как подкошенный. Словно Снежанин взгляд сразил его наповал. Боги, до чего же она испугалась!..
Потом он лежал в карете, бесчувственный и безответный. А она, сидя рядом, тряслась от ужаса и желания расцеловать его. Однако трястись и целоваться было не время — было время приводить его в чувство. И она сбегала за нашатырным спиртом — у мамы в ридикюле всегда имелись лекарства. Когда вернулась, он уже пришел в себя, и все изменилось. Он смотрел с недоверием и страхом, а на нее аки столбняк напал. Куда делись безумные желания!?. Впрочем, желания-то никуда не делись, просто язык не слушался и голова была словно в тумане…
Чародея решили везти домой.
Снежане претило покидать его. И сказавшись уставшей, она не поехала на тризну, а напросилась сопровождать заболевшего волшебника. Маме, похоже, это не понравилось, но разрешение тем не менее было получено.
А потом случилась безмерная жуть.
Снежана хотела коснуться его плеча, и он отшатнулся от нее, как от прокаженной. Словно она ударила его. Или захотела сделать подножку… Большей обиды Снежана в своей жизни не испытывала. И притихла, затаилась в своем углу, сидела и глаз не поднимала, хотя желалось сказать ему очень и очень многое. Не сказала, промолчала всю дорогу.
Но если будешь молчать, ввек своего не добьешься. И потому она — аки простая горничная — пошла в гостевую, звать его на обед. Он смотрел на нее с откровенным подозрением, а ей сделалось все равно. Будто жизнь прошла, и впереди ничто уже не ждет… Хорошо было лишь то, что он, кажись, оправился.
Потом они сидели в трапезной. Она, как дура, бесперечь смущалась, а он пялился в никуда. За весь обед перекинулись едва лишь парой слов. От досады она опять начала его задирать, а он и вовсе понес какую-то дичь. Мол, он человек, и ничто человеческое ему не чуждо… Нешто можно говорить сидящей рядом с вами девице столь идиотские слова?
Опосля обеда она заперлась в своей комнате и расплакалась. Не из-за того что он обидел ее и не из-за того что вновь спрятался в гостевой — просто так ей захотелось. Почему бы и не поплакать человеку, когда ему настолько хорошо?..
Наплакавшись всласть, она принялась одеваться к ужину. Никогда еще она так тщательно не наряжалась. Платье надела совсем закрытое, черное — не в знак траура (какой там знак траура, коли все на вас блестит?), а потому что оно очень справно облегает фигуру. Пусть он сегодня смотрит не на одни лишь перси… И прическу соорудила необычную — два хвостика с вплетенными в них большими сиреневыми бантами. В жизни не носила таких причесок — не служанка, чай! — но ей почему-то казалось, что эта прическа ему обязательно понравится.
А потом вернулись родители и Сувор с Купавой. И был ужин.
Увы, ужин не удался. Родители опосля похорон да тризны устали, есть явно никому не хотелось, настроение у всех, опричь Снежаны, было аховое. В конце концов даже отец принялся придираться к гостю.
А Светушка сидел, весь нахохленный, взъерошенный, напряженный. Словно ждал подвоха сразу со всех сторон. И тогда Снежана бросилась на защиту.
Своего она добилась: гостя оставили в покое. Но мама тут же все поняла.
И состоялся очередной «воспитательный» разговор. Впрочем, состоялся вовсе не разговор — говорила одна лишь мама. А Снежана помалкивала себе в тряпочку. Ибо думала о чародее. Ибо хотела быть рядом. Ибо безумно желала его.
И чародей почувствовал ее безумство, пришел — ближе к ночи.
Вестимо, для Снежаны его приход был неожиданным. Наверное, поэтому на нее нашел еще один приступ дури — встретила гостя в штыки, как подобает великородной. Однако гонору хватило ненадолго…
А затем началось то, о чем она столь страстно мечтала все последние часы. Его руки оказались смелы и неугомонны, и она таяла в них, как восковая свечечка. Его колено проникло между стегон. Она, судорожно вздохнув, замерла в ожидании.
Но не дождалась…
* * *
Если и существовали заклятья, способные остановить экспресс «Ключград — Новгород», то лже-Ерга либо ими не владел, либо занимался в настоящий момент другими, более серьезными проблемами. Как бы то ни было, а через три часа экспресс беспрепятственно прибыл в столицу.Всю дорогу Свет безвылазно просидел в купе.
За окном, саженях в семи от насыпи, стояла живая стена, уже, впрочем, изрядно пожелтевшая — осень ныне была ранней. Время от времени в просветах меж деревьями мелькали сжатые поля, похожие на облезлые басурманские ковры. Кое-где вовсю копали картошку и убирали капусту — там понукаемые мальчишками гладкобокие лошадки, помахивая хвостами, неторопливо свозили к дорогам горы четырехпудовых мешков и крепких светло-зеленых шариков. Многочисленные станции проносились мимо, с окрашенными в серое служебными зданиями, с форменными синими мундирами и желтыми флажками вытянувших шеи дежурных, с пестрой толпой на платформах, ожидающей очередного пригородного поезда.
Картины эти почему-то навевали тоску.
Страх окончательно покинул Света, и теперь он жалел, что не взял билет в купе второго класса. Беседовал бы сейчас с попутчиком. Буде бы им оказался селянин — о собранном урожае, буде ратник — об уроках Чухонской войны или о положении на ордынской границе, буде купчина — о ценах и состоянии рынка. Спутник бы говорил, а он слушал… Окажись попутчиком женщина, незаметно спрятал бы Серебряное Кольцо, сказал ей пару любезностей — может, правдивых, может, лицемерных — и выслушал в ответ нехитрую семейную историю: каков постреленок сын, сколь красна и своенравна дочь, а уж муженек, сударь… И как она с ними счастлива! Или несчастлива… Под перестук колес у людей всегда развязываются языки (собеседник ведь — случайный человек, и ввек с ним больше не встретишься), а Светозар Сморода теперь умеет слушать, работа за последний год многому научила…
Но попутчиков у пассажиров первого класса, как известно, не водится, коридор же был пуст, и потому Свет лишь терзал себя сомнениями, правильно ли он поступил, удрав из Ключграда. Теперь, когда портовый город, с его гигантскими мостами и серыми реками, с его неведомыми сверхубийцами и малоквалифицированными трусами-волшебниками, с его заботливыми матушками-княгинями и сумасбродными дочерьми-княжнами, становился все дальше и дальше, принятое решение уже не казалось единственно верным. И имей экспресс хоть одну остановку, Свет, возможно, вышел бы и сел на ближайший встречный поезд…
Отвлек его от тягостных раздумий стук в дверь. Гостем оказался вагонный провожатый, разносивший чай с лимоном. Свет было встрепенулся, но провожатый находился при исполнении и к посторонним разговорам был категорически не расположен. Погода как погода, сударь… Чай у нас из Шри-Ланки… Если хотите поесть, трапезная двумя вагонами далее… Еще чего-нибудь желаете, сударь?.. Вафли, булочки с кремом, баранки с маком, сухарики с орехами… Тогда с вас полторы гривны… В столице будем строго по расписанию и ни минутой позже…
И снова мелькающие поля и станции за окном, монотонный перестук колес под полом, тоска и сомнения — в душе…
Чухонский вокзал встретил Света привычной суетой — одни люди, как водится, приезжали и уезжали, другие встречали приезжающих и провожали уезжающих, третьи пытались осчастливить и тех и других, норовя сбыть им свой разнообразный товар.
Привычная обстановка убила тоску так же неотвратимо, как солнце утреннюю росу.
Свет вышел на привокзальную площадь, поймал трибуну — набросьте полтину, сударь, с ветерком прокачу! — и отправился домой, на Торговую набережную.
Новгород тоже казался прежним. Во всяком случае, в аурах столичных волшебников не наблюдалось и капельки страха. Это, конечно, радовало. Вот только продлится оное бесстрашие, надо полагать, недолго. Если Свет прав в своих подозрениях…
Дом его тоже был прежним. И встретили хозяина привычным порядком.
Берендей попенял Свету за то, что тот не сообщил о своем приезде, в результате чего Петр прохлаждается без дела. А обязанности Петра, чародей, заключаются и в том, чтобы встречать вас на вокзалах. Иначе зачем мы ему такие деньги платим? И прочее в подобном духе…
Станислава сразу умчалась на кухню. Однако допрежь также попеняла чародею. Потому что должным образом накормить вас, хозяин, удастся не ранее чем через час. Предупредили бы о приезде, мы бы пораньше взялись за стряпню. Пришлось заверить Стасю, что гость-хозяин обойдется самым малым и простым. Пусть, скажем, подадут ситный хлеб, стакан сметаны, чашку кофе. Ну и пяток ломтиков холодной ветчины не помешают…
Остальные слуги тоже изрядно суетились, всем своим видом показывая, сколь рады они возвращению хозяина — пусть и неожиданному, но, видят боги, долгожданному. А где ваш багаж, чародей?.. Здравы ли вы, хозяин?.. Лицемеры велесовы!.. Впрочем, он не прав. Почему лицемеры? Нешто он столь плох, чтобы его не любить?..
И лишь лицо Забавы, озарившись на мгновение привычной радостью, тут же погасло. Все-таки научилась девица скрывать свои, допрежь неукротимые чувства. Правда, Свету сейчас было не до нее. С Забавой мы разберемся ближе к ночи.
Первым делом он поднялся в зеркальную. Хотел было связаться с Путятой Утренником, но, подумав, решил, что в нынешней ситуации прежде всего надо доложить о случившемся Остромиру. А министр безопасности подождет. Там, где дело касается волшебства, его слово второе… Поэтому Свет вызвал канцелярию Кудесника и, поговорив с Всеславом Волком, велел Петру приготовить к выезду карету. Потом, наскоро приняв душ, переоделся. Сметана с ветчиной у Касьяна давно поспели, и Свет, не мешкая, направился в трапезную.
Подавала ему Забава. Сунулся и Берендей — доложить о разрешенных за время хозяйского отсутствия экономических проблемах, — но Свет отмахнулся от него и услал прочь.
Лицо Забавы не расцвело и тогда, когда они остались в трапезной с глазу на глаз. В последнее лето такое было в диковинку, и Свет не мог промолчать. Да и велик ли труд требуется, чтобы доставить девице немного приятности?..
— Здравы будьте, люба моя! Вы как всегда прекрасны!
Забава улыбнулась, но улыбка у нее получилась необычная — будто наспех, вкривь и вкось, выкрасили радостью холст, дотоле загрунтованный одной лишь смертной тоской.
Это тоже было ново, и Свет сотворил С-заклинание. Нет, аура у Забавы выглядела привычно — сплошные додолины цвета.
— Можете не проверять меня, чародей! — Забава села напротив, сложила руки на фартучке под грудью. — Я очень соскучилась. Довольны?
— Что с вами, люба моя? — сказал Свет. — Вижу, в доме вы единственная, кто мне не рад.
— Я вам рада, — заявила Забава, но особенного энтузиазма в этом заявлении не прозвучало. — Как съездили?
— Прекрасно! — соврал Свет. — Дела щелкал, как белка орехи. И оказался, знамо дело, на должной высоте. По обыкновению…
— Хвастунишка! — На этот раз улыбка у Забавы получилась почти обычной. — У меня было нехорошее предчувствие…
— Оно вас не подвело. Заболел муж-волшебник Буривой Смирный. Мне пришлось оставить его в Ключграде.
— Заболел ли?
— Заболел, заболел. Жив он.
Наконец чело девицы озарилось счастьем. А в ауре вспыхнул запоздалый страх. Страх был знакомый — за Светушку-медведушку. Оную разновидность страха у Забавы Свет научился различать еще в прошлое лето.
— Не волнуйтесь, мне ничего не угрожало.
Страх пошел на убыль, но появились странные темно-зеленые краски. Как у князей Нарышек и Порея Ерги.
— С девицами познакомились?
Свет чуть не поперхнулся.
Это был новый вопрос, раньше Забава его ввек не задавала, хоть с девицами сыскная работа сводила Света не раз и не два. На них он учился взаимоотношениям со слабым полом. С Забавой-то не слишком поучишься…
— Познакомился. С тремя великородными. Старшей аж целых девятнадцать лет. — Свет мягко улыбнулся. — Поразительная язва и ненавидит волшебников.
Забава на его улыбку не ответила:
— Красная?
— Обычная великородная — платье до пят, а под ним три пуда спеси и гонора.
Забавино недоверие не умирало.
— А опричь спеси и гонора, что еще есть?
— Люба моя, да никак вы меня ревнуете!? — Свет всплеснул руками. — У меня такая работа, что надо встречаться и с дедушками, и с девушками. Раньше вы относились к этому спокойно. Что случилось теперь?
— Я уже сказала. — Забава встала, поставила на поднос опорожненный стакан, налила в чашку кофе. — У меня было нехорошее предчувствие.
— Но ведь я вернулся!..
— Вы вернулись. — Она вздохнула. — Но предчувствие осталось. Не будем об этом.
— Хорошо, не будем… Сейчас я должен поехать к Кудеснику. А ночью все должно быть как прежде.
Конечно, она просияла. Темно-зеленые краски в ауре пропали. Но под лучезарным счастьем явственно проступала тоска.
* * *
Он доложил Кудеснику почти обо всем. Окромя собственных подозрений. И не то, чтобы пожалел подозреваемых… Просто со вчерашнего дня ничего не изменилось. Подозрение без доказательств — что лекарь, практикующий без государственной лицензии. Вестимо, барьер в мозгу Порея Ерги вполне можно расценить как неотразимую улику. Если вы без лета седмица в сыске. И уверены, что постигли в волшебной науке все… Нет, такая улика — не для Кудесника. И не для чародея Колдовской Дружины…— Так-так-так, — сказал Кудесник, когда Свет закончил доклад. — И чем вы, чародей, можете объяснить все эти странности?
В Остромировом «так-так-так» Свету почудилась некоторая толика страха, однако последняя фраза собеседника прозвучала абсолютно спокойно. Свет пожал раменами и тут же почувствовал, что ментальная атмосфера в кабинете изменилась — Кудесник решил проверить своего чародея.
— Мне поставлен защитный барьер, — напомнил Свет. — Коллективный…
Остромир не удостоил сию реплику ответом. По-видимому, для него барьер барьером вовсе не был.
Свет задумался. Конечно, можно воспользоваться испытанным летошним способом и, выложив Остромиру полуправду, самое главное утаить. Очень даже можно… А еще лучше было бы, сотворив С-заклинание, определить, какие эмоции испытывает сейчас сам предводитель Колдовской дружины… Однако это был бы необратимый и ко многому обязывающий поступок. Что дозволено Сварожичам, не дозволено смердам… Во всяком случае, что дозволено Кудеснику, не дозволено чародею! Кудеснику разрешается контролировать чародея, а наоборот — нет. И посему остановимся на недомолвках.
— Мы с принципалом Ергой пришли к выводу, что нам противостоит альфар весьма высокой квалификации, — сказал он. — И что оному альфару для каких-то неведомых целей очень нужен чародей Светозар Сморода. Потому я и решил уехать из Ключграда. Если я прав, альфар последует за мной. Тут мы его, голубчика, и встретим.
Остромир пожевал губами:
— У вас есть предположения, под какой именно личиной скрывается предполагаемый супротивник?
— Увы, нет! — Свет развел руками. — Иначе бы я остался в Ключграде.
Похоже, эта ложь прошла, ибо Кудесник покивал головой и поднял взор к потолку, погрузившись в размышления. Ментальная атмосфера в кабинете приняла первоначальный вид.
Свет тоже задумался. Ему вдруг пришло в голову, что он ни в какой мере не заманивает в ловушку варяжского мага. Все проще: один высококвалифицированный чародей сбежал от одной весьма обычной — разве что великородной — девицы. Впрочем, он тут же с негодованием отмел эту мысль. Бегство — поступок, присущий разве что начинающему ученику. Чародеи, как всякому известно, от простых людей — даже великородных — не бегают. Иначе Колдовская дружина давно бы приказала долго жить…
— Хорошо, — сказал Кудесник. — А как вы представляете себе дальнейшее развитие событий?
— Смутно, — признался Свет. — Ясно одно. Раз я зачем-то ему нужен, он непременно приедет в Новгород и рано или поздно попытается со мной встретиться. Полагаю, мне эта встреча ничем не грозит, в противном случае я бы давно уже был мертв. Как бы то ни было, узнать о его намерениях другим путем вряд ли удастся…