Страница:
Разумеется, защитница и не подумала оборонять свою главную крепость. Правда, к полному удовлетворению Света, на сей раз не кинулась ему на шею; осторожно, словно не веря в реальность происходящего — или боясь вспугнуть бросившегося на приступ супротивника, — провела ладонями по его ланитам, по груди, по животу. А потом, когда он коротким движением десницы разодрал на персях ее любимое желтое платье, не менее удовлетворенно вздохнула и тут же выбросила белый флаг, сдаваясь на милость сударя победителя…
Он ощущал спиной лежащее рядом девичье тело, горячее, аки грелка в зимнюю ночь, и доверчиво прижимающееся к нему своими упругими выпуклостями. Это было совершенно неиспытанное ощущение — досель Забава, получив от любодея желаемое, всегда спускалась в свою комнату, — и оно создавало в Световой постели какой-то странный уют, допрежь незнакомый, но оказавшийся восхитительно-приятным. Не надо было вставать и одеваться, не надо было выходить в коридор и снимать с лестницы отвращающее заклятье. Раньше, правда, он относился к этой необходимости с совершеннейшим равнодушием, но вот сейчас бы сии действия оказались бы совсем некстати. Хотелось просто лежать и ощущать всей кожей жизненосное тепло…
В то же самое время он отчетливо понимал, что прижимающаяся к его спине девица — отнюдь не та, что ему хотелось. Да, она прекрасна, да, она готова откликнуться на любое его желание, но будь здесь другая, уют сделался бы еще более странным и еще более восхитительным. Более своим… И это понимание вносило в сон некую обеспокоенность и неудовлетворенность. Словно Свет получил за праздничным столом кусок торта без розочки — а Забаве мама дала с розочкой! — и изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать от обиды и негодования…
Одновременно ему казалось, что и он, и лежащая рядом Забава — лишь малая толика чего-то гигантского, радостного, прежде недостижимого и непозволительного… Ему казалось, что от него по всему миру протянулись некие скрытые от человеческого взора нити, легкие — подобно пушинке, — но прочные, как пеньковый канат. Словно он расположился в центре огромной паутины, и вся подлунная откликалась на его произволения — с восторгом, равнодушием, нежеланием. И с болью…
Вот одна из паутинок, протянувшаяся далеко-далеко, в целый мир, столь похожий и столь непохожий на Светову подлунную; в мир, лишь чуть-чуть тронутый счастьем и радостью, но до краев переполненный горем и злобой; в мир совершенно чужой, но созданный желаниями и нежеланиями самого Света; в мир, за который он несет безраздельную ответственность демиурга…
А вот другая. Она заброшена гораздо ближе, в город на сотне островов, в знакомый трехэтажный особняк с островерхими башенками и знакомую комнату с обоями цвета весенней травы. На постели под пологом спит хозяйка, одуванчик на буйном лугу, и паутинка прилепилась к ее душе… Да нет, чародей, не спит она вовсе — у спящей сердце не может стучать так гулко. Не спит она, чародей, — мечтает о ком-то желанном и недоступном, хорошо вам, брате, знакомом. И безутешно плачет от горя…
А вот и третья паутинка. Она протянулась совсем недалеко — но туда же, к скрытому под девичьей персью сердцу. Это сердце, правда, стучит размеренно и негромко — его обладательница спит, сопит себе покойно и удовлетворенно, безмерно счастливая и умиротворенная близостью своего ненаглядного. Но внутри у нее — то же горе, просто оно скрыто пока, отодвинуто напором недолгого блаженства, рожденного телесным наслаждением. Вот оно, в глубине девичьей души, Свет прекрасно его различает. Скоро блаженство исчезнет, и горе всплывет на поверхность, неподъемное, как река, и вязкое, как трясина… И нет возле нее солнца, способного высушить эту влагу, а выплакать не выплачешь — всей жизни не хватит… Как же она выносит такое?..
Широко раскинулась паутина, и Свет любовно перебирал трепещущие под перстами ниточки, одну за другой, одну за другой. Пока не коснулся незнакомой. На ощупь она представлялась абсолютно своею, близкою его душе, но, едва открыв глаза, он сразу обнаружил разницу.
Да, над миром раскинулась еще одна сеть, но сеть инородная, совершенно непохожая на Светову: его паутинки казались слабыми, гладкими и серебристыми, будто присыпанными мелким жемчугом — наверное, от горючих девичьих слезинок, — а те, чужие, шершавыми и густо-черными, словно вытканными из плотного ночного мрака. И от них исходили токи безмерной, чудовищной, нереальной силы.
Свет хорошо различал центр этой сети, но сколь не приглядывался, паука-хозяина так и не увидел…
17. Взгляд в былое. Лейф Солхейм.
18. Ныне: век 76, лето 3, вересень.
* * *
Свет спал и не спал.Он ощущал спиной лежащее рядом девичье тело, горячее, аки грелка в зимнюю ночь, и доверчиво прижимающееся к нему своими упругими выпуклостями. Это было совершенно неиспытанное ощущение — досель Забава, получив от любодея желаемое, всегда спускалась в свою комнату, — и оно создавало в Световой постели какой-то странный уют, допрежь незнакомый, но оказавшийся восхитительно-приятным. Не надо было вставать и одеваться, не надо было выходить в коридор и снимать с лестницы отвращающее заклятье. Раньше, правда, он относился к этой необходимости с совершеннейшим равнодушием, но вот сейчас бы сии действия оказались бы совсем некстати. Хотелось просто лежать и ощущать всей кожей жизненосное тепло…
В то же самое время он отчетливо понимал, что прижимающаяся к его спине девица — отнюдь не та, что ему хотелось. Да, она прекрасна, да, она готова откликнуться на любое его желание, но будь здесь другая, уют сделался бы еще более странным и еще более восхитительным. Более своим… И это понимание вносило в сон некую обеспокоенность и неудовлетворенность. Словно Свет получил за праздничным столом кусок торта без розочки — а Забаве мама дала с розочкой! — и изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать от обиды и негодования…
Одновременно ему казалось, что и он, и лежащая рядом Забава — лишь малая толика чего-то гигантского, радостного, прежде недостижимого и непозволительного… Ему казалось, что от него по всему миру протянулись некие скрытые от человеческого взора нити, легкие — подобно пушинке, — но прочные, как пеньковый канат. Словно он расположился в центре огромной паутины, и вся подлунная откликалась на его произволения — с восторгом, равнодушием, нежеланием. И с болью…
Вот одна из паутинок, протянувшаяся далеко-далеко, в целый мир, столь похожий и столь непохожий на Светову подлунную; в мир, лишь чуть-чуть тронутый счастьем и радостью, но до краев переполненный горем и злобой; в мир совершенно чужой, но созданный желаниями и нежеланиями самого Света; в мир, за который он несет безраздельную ответственность демиурга…
А вот другая. Она заброшена гораздо ближе, в город на сотне островов, в знакомый трехэтажный особняк с островерхими башенками и знакомую комнату с обоями цвета весенней травы. На постели под пологом спит хозяйка, одуванчик на буйном лугу, и паутинка прилепилась к ее душе… Да нет, чародей, не спит она вовсе — у спящей сердце не может стучать так гулко. Не спит она, чародей, — мечтает о ком-то желанном и недоступном, хорошо вам, брате, знакомом. И безутешно плачет от горя…
А вот и третья паутинка. Она протянулась совсем недалеко — но туда же, к скрытому под девичьей персью сердцу. Это сердце, правда, стучит размеренно и негромко — его обладательница спит, сопит себе покойно и удовлетворенно, безмерно счастливая и умиротворенная близостью своего ненаглядного. Но внутри у нее — то же горе, просто оно скрыто пока, отодвинуто напором недолгого блаженства, рожденного телесным наслаждением. Вот оно, в глубине девичьей души, Свет прекрасно его различает. Скоро блаженство исчезнет, и горе всплывет на поверхность, неподъемное, как река, и вязкое, как трясина… И нет возле нее солнца, способного высушить эту влагу, а выплакать не выплачешь — всей жизни не хватит… Как же она выносит такое?..
Широко раскинулась паутина, и Свет любовно перебирал трепещущие под перстами ниточки, одну за другой, одну за другой. Пока не коснулся незнакомой. На ощупь она представлялась абсолютно своею, близкою его душе, но, едва открыв глаза, он сразу обнаружил разницу.
Да, над миром раскинулась еще одна сеть, но сеть инородная, совершенно непохожая на Светову: его паутинки казались слабыми, гладкими и серебристыми, будто присыпанными мелким жемчугом — наверное, от горючих девичьих слезинок, — а те, чужие, шершавыми и густо-черными, словно вытканными из плотного ночного мрака. И от них исходили токи безмерной, чудовищной, нереальной силы.
Свет хорошо различал центр этой сети, но сколь не приглядывался, паука-хозяина так и не увидел…
17. Взгляд в былое. Лейф Солхейм.
Лейф Солхейм вырос в Клетке.
Учитель Андерс, правда, всегда именовал ее «комнатой», но Лейф предпочитал более точное словечко. В самом деле, как еще может называться помещение, из которого невозможно выбраться?.. Клетка и только Клетка!..
Итак, Лейф вырос в Клетке. Как детеныш зоосадовского льва (судя по прочитанным книжкам: в настоящем зоосаде Лейф никогда не был)… Возможно, в Клетке он и родился — альфар не помнил своего раннего детства, а потому не знал и собственных родителей. Ясно лишь одно: львом и львицей они не являлись. А жаль!..
С тех же самых пор, какие Лейф помнил, его всегда окружали каменные стены. В одной стене «комнаты» было окошко, забранное толстой металлической решеткой. Сквозь это окошко альфар видел небо — иногда серое, иногда черное, иногда голубое. Впрочем, то, что заоконное полотнище называется небом, он выяснил много позже. Зато о Клетке знал с самого начала. И не понимал, для чего она создана. Ведь каменные стены с металлической решеткой и так не выпустили бы его из «комнаты»!.. Впрочем, Клетку он, кажется, обнаружил несколько позже, чем каменные стены и решетку. Или нет?.. Он и сам не знал, когда точно это произошло. Просто однажды стало очевидным, что стены и решетка неизменны, а Клетка то постепенно уменьшается, то вдруг — всего за одну ночь! — возвращается к первоначальной толщине.
«Комната» была невелика, но уютна. Напротив окошка находились две двери — одна всегда запертая, железная, а за другой, деревянной, располагались туалет и умывальник. На третьей стене висело волшебное зеркало. В зеркале юный альфар каждый день видел учителя Андерса. Именно учитель Андерс обучал его искусству магии. Справа от зеркала стояла кровать. Вдоль четвертой стены тянулась движущаяся лента, по которой в Клетку приезжал поднос с завтраком, обедом или ужином. По ней же Лейф получал многочисленные магические атрибуты и книги. Для них на стенах висели полки.
Книги были очень разные, но в равной степени интересные.
Одни назывались «Общая теоретическая магия», «Введение в лабораториум по практической магии», «Магу-ученику о волшебных аксессуарах» и тому подобное — их Лейф должен был читать после завтрака и обеда, периодически прерываясь на работу с атрибутами.
В вечерних же книгах рассказывалось о жизни богов и приключениях викингов. Скандинавские боги были могущественны, а викинги — прекрасные витязи и добрые люди. Предводимые отважными конунгами, викинги постоянно воевали с многочисленными врагами и почти всегда одерживали победы. Чаще всего им приходилось воевать со сварожниками-словенами. Те тоже были хорошими воинами, и время от времени кровопролитные битвы заканчивались полным поражением скандинавов. В таких случаях многочисленные враги пленили уцелевших и сажали их в тюрьму, чтобы позднее вернуть родственникам за большие деньги. С годами конунгов в книгах сменили короли, но плен и словенские застенки с этой переменой не исчезли.
Утром и днем Лейф учился, а по вечерам играл. Сегодня, назвавшись Тором и взяв в руки чудесный молот Мьёлльнир, он защищал богов и людей от грозных великанов и жутких чудовищ. А назавтра становился ярлом Рагнаром Лодброгом и вместе со своим другом Оле Ксенком захватывал Париж. Или превращался в берсерка Эрика по прозвищу Веалокин (что означает Смертоносный) из дружины Олафа Покорителя и врывался в словенскую неприступную крепость Орье-Шек, где уложив сотни врагов, попадал-таки в плен и долго-долго томился в тюрьме, а сладкоголосые скальды сочиняли о его подвигах многочисленные саги…
Однажды, после такой вот игры, Лейфу вдруг пришло в голову, что его «комната» очень смахивает на словенскую тюремную камеру. Открытие впервые заставило его задуматься над своей жизнью.
Судя по всему, с ним творилось то же, что и с героями любимых книжек. Похоже, он был сыном викинга, и его взяли в плен… А потом родственники не захотели или не смогли его выкупить… Правда, сам он ничего такого не помнил, но вдруг его ранили в битве, после чего он попросту лишился памяти?..
Собственная судьба мучила Лейфа несколько дней, и в конце концов он задал учителю Андерсу прямой вопрос.
В зеркале было видно, как удивился учитель.
— Ты ошибаешься, мой мальчик. Это не тюрьма. Клянусь Тором, все гораздо сложнее! — Учитель помолчал, над чем-то размышляя. — Я не могу рассказать тебе сейчас всей правды, мой мальчик, но судьба дала тебе множество врагов, и приходится от них прятаться. Здесь они тебя не найдут.
— А почему у меня множество врагов, учитель? Я — славный викинг?..
Андерс вновь задумался:
— Видишь ли, мой мальчик… — И махнул рукой: — Ладно, расскажу тебе все! Дело в том, что ты не варяг.
— А кто же я? — Потрясенный Лейф даже не заметил, что позволил себе перебить учителя.
— Ты — словен. Твой отец был не во всем согласен с правителем Новгорода. В результате отца убили сами же словене. Но тебя удалось спасти. Об этом долго рассказывать, и не все ты поймешь, а многое окажется и вовсе слишком для тебя тяжелым. Во всяком случае, именно поэтому ты почти все забыл о своем детстве — слишком страшные события произошли вокруг твоей семьи. Когда ты станешь постарше, все узнаешь. А пока достаточно и того, что я рассказал. — Андерс кивнул Лейфу. — Но бояться нечего. Сюда твои враги не проникнут. Когда же вырастешь и сумеешь защитить себя, сам решишь, прятаться дальше или нет. Но чтобы защитить себя, надо учиться магии. Словенские волшебники — сильные альфары, их так просто не одолеешь…
После этого разговора жизнь Лейфа коренным образом изменилась.
Нет, внешне все протекало так же, как вчера или месяц назад — принятие пищи, чтение и занятия с атрибутами. Но отныне Лейф Солхейм уже не был Лейфом. Как не был он и львиным детенышем в зоосаде. Нет, конечно, его родители — не лев и львица. Но и не люди. Теперь его отцом стал сам великий Один, покровитель военных дружин и альфаров, а матерью — великанша Грид. Теперь Лейф был Видаром, молчаливым богом, будущим мстителем. И пусть с ним все произошло не так, как в любимой книжке. Но придет время, когда он отомстит проклятому волку Фенриру за смерть отца. А потом пусть наступает конец света! Все равно Лив и Ливтрасир выживут в роще Ходдмимир…
Но чтобы справиться с волком Фенриром, надо еще очень многому научиться.
И Лейф учился — с утра до вечера. А вечером погружался в знакомые притягательные миры, из которых его вырывал только сон. Но и во сне все возвращалось на свою колею…
Учитель Андерс, правда, всегда именовал ее «комнатой», но Лейф предпочитал более точное словечко. В самом деле, как еще может называться помещение, из которого невозможно выбраться?.. Клетка и только Клетка!..
Итак, Лейф вырос в Клетке. Как детеныш зоосадовского льва (судя по прочитанным книжкам: в настоящем зоосаде Лейф никогда не был)… Возможно, в Клетке он и родился — альфар не помнил своего раннего детства, а потому не знал и собственных родителей. Ясно лишь одно: львом и львицей они не являлись. А жаль!..
С тех же самых пор, какие Лейф помнил, его всегда окружали каменные стены. В одной стене «комнаты» было окошко, забранное толстой металлической решеткой. Сквозь это окошко альфар видел небо — иногда серое, иногда черное, иногда голубое. Впрочем, то, что заоконное полотнище называется небом, он выяснил много позже. Зато о Клетке знал с самого начала. И не понимал, для чего она создана. Ведь каменные стены с металлической решеткой и так не выпустили бы его из «комнаты»!.. Впрочем, Клетку он, кажется, обнаружил несколько позже, чем каменные стены и решетку. Или нет?.. Он и сам не знал, когда точно это произошло. Просто однажды стало очевидным, что стены и решетка неизменны, а Клетка то постепенно уменьшается, то вдруг — всего за одну ночь! — возвращается к первоначальной толщине.
«Комната» была невелика, но уютна. Напротив окошка находились две двери — одна всегда запертая, железная, а за другой, деревянной, располагались туалет и умывальник. На третьей стене висело волшебное зеркало. В зеркале юный альфар каждый день видел учителя Андерса. Именно учитель Андерс обучал его искусству магии. Справа от зеркала стояла кровать. Вдоль четвертой стены тянулась движущаяся лента, по которой в Клетку приезжал поднос с завтраком, обедом или ужином. По ней же Лейф получал многочисленные магические атрибуты и книги. Для них на стенах висели полки.
Книги были очень разные, но в равной степени интересные.
Одни назывались «Общая теоретическая магия», «Введение в лабораториум по практической магии», «Магу-ученику о волшебных аксессуарах» и тому подобное — их Лейф должен был читать после завтрака и обеда, периодически прерываясь на работу с атрибутами.
В вечерних же книгах рассказывалось о жизни богов и приключениях викингов. Скандинавские боги были могущественны, а викинги — прекрасные витязи и добрые люди. Предводимые отважными конунгами, викинги постоянно воевали с многочисленными врагами и почти всегда одерживали победы. Чаще всего им приходилось воевать со сварожниками-словенами. Те тоже были хорошими воинами, и время от времени кровопролитные битвы заканчивались полным поражением скандинавов. В таких случаях многочисленные враги пленили уцелевших и сажали их в тюрьму, чтобы позднее вернуть родственникам за большие деньги. С годами конунгов в книгах сменили короли, но плен и словенские застенки с этой переменой не исчезли.
Утром и днем Лейф учился, а по вечерам играл. Сегодня, назвавшись Тором и взяв в руки чудесный молот Мьёлльнир, он защищал богов и людей от грозных великанов и жутких чудовищ. А назавтра становился ярлом Рагнаром Лодброгом и вместе со своим другом Оле Ксенком захватывал Париж. Или превращался в берсерка Эрика по прозвищу Веалокин (что означает Смертоносный) из дружины Олафа Покорителя и врывался в словенскую неприступную крепость Орье-Шек, где уложив сотни врагов, попадал-таки в плен и долго-долго томился в тюрьме, а сладкоголосые скальды сочиняли о его подвигах многочисленные саги…
Однажды, после такой вот игры, Лейфу вдруг пришло в голову, что его «комната» очень смахивает на словенскую тюремную камеру. Открытие впервые заставило его задуматься над своей жизнью.
Судя по всему, с ним творилось то же, что и с героями любимых книжек. Похоже, он был сыном викинга, и его взяли в плен… А потом родственники не захотели или не смогли его выкупить… Правда, сам он ничего такого не помнил, но вдруг его ранили в битве, после чего он попросту лишился памяти?..
Собственная судьба мучила Лейфа несколько дней, и в конце концов он задал учителю Андерсу прямой вопрос.
В зеркале было видно, как удивился учитель.
— Ты ошибаешься, мой мальчик. Это не тюрьма. Клянусь Тором, все гораздо сложнее! — Учитель помолчал, над чем-то размышляя. — Я не могу рассказать тебе сейчас всей правды, мой мальчик, но судьба дала тебе множество врагов, и приходится от них прятаться. Здесь они тебя не найдут.
— А почему у меня множество врагов, учитель? Я — славный викинг?..
Андерс вновь задумался:
— Видишь ли, мой мальчик… — И махнул рукой: — Ладно, расскажу тебе все! Дело в том, что ты не варяг.
— А кто же я? — Потрясенный Лейф даже не заметил, что позволил себе перебить учителя.
— Ты — словен. Твой отец был не во всем согласен с правителем Новгорода. В результате отца убили сами же словене. Но тебя удалось спасти. Об этом долго рассказывать, и не все ты поймешь, а многое окажется и вовсе слишком для тебя тяжелым. Во всяком случае, именно поэтому ты почти все забыл о своем детстве — слишком страшные события произошли вокруг твоей семьи. Когда ты станешь постарше, все узнаешь. А пока достаточно и того, что я рассказал. — Андерс кивнул Лейфу. — Но бояться нечего. Сюда твои враги не проникнут. Когда же вырастешь и сумеешь защитить себя, сам решишь, прятаться дальше или нет. Но чтобы защитить себя, надо учиться магии. Словенские волшебники — сильные альфары, их так просто не одолеешь…
После этого разговора жизнь Лейфа коренным образом изменилась.
Нет, внешне все протекало так же, как вчера или месяц назад — принятие пищи, чтение и занятия с атрибутами. Но отныне Лейф Солхейм уже не был Лейфом. Как не был он и львиным детенышем в зоосаде. Нет, конечно, его родители — не лев и львица. Но и не люди. Теперь его отцом стал сам великий Один, покровитель военных дружин и альфаров, а матерью — великанша Грид. Теперь Лейф был Видаром, молчаливым богом, будущим мстителем. И пусть с ним все произошло не так, как в любимой книжке. Но придет время, когда он отомстит проклятому волку Фенриру за смерть отца. А потом пусть наступает конец света! Все равно Лив и Ливтрасир выживут в роще Ходдмимир…
Но чтобы справиться с волком Фенриром, надо еще очень многому научиться.
И Лейф учился — с утра до вечера. А вечером погружался в знакомые притягательные миры, из которых его вырывал только сон. Но и во сне все возвращалось на свою колею…
18. Ныне: век 76, лето 3, вересень.
Проснулся Свет со странной легкостью в душе.
Забавы рядом не было, но это не могло испортить настроения. Умная девица даже опосля подобной ночи справно помнила о репутациях — своей и хозяина — и под утро, как всегда, перебралась в собственную кровать — на спускающегося по лестнице отвращающее заклятье не действовало.
За окном уже вовсю чирикали воробьи, чирикали не по-осеннему — громко и радостно. А в остальном подлунная пребывала в благостной тишине.
И ключградская командировка казалась ныне чем-то далеким, чужим и не заслуживающим ни малейшего внимания. Ночные же события, наоборот, были близкими и важными. О них хотелось вспоминать — снова и снова, еще и еще. Как в давние уже времена — об испытании Додолой…
Чудное было ощущение, совершенно не свойственное чародею, и в нем немедленно следовало разобраться. Ведь ни фехтовальные схватки, ни былые ночи с Забавой такой легкости ввек не приносили. Да, уходили раздражение и злоба; да, тяжесть покидала сердце… Но избавление от тяжести — еще не обретение легкости. Во всяком случае, такой легкости…
Торопиться было некуда. И волшебные силы с утра экономить — не для чего. Поэтому Свет сотворил С-заклинание и углубился внутрь себя.
Там все оставалось прежним.
Вот полумертвая обида на Кудесника… Надо же, год прошел, а все еще жива!
Вот страх перед неведомым супротивником… Совсем слабенький и неопасный — с ним мы справимся без проблем!
Вот острое, режущее чувство стыда перед умершей мамой… С ним мы справляться не будем, его должно нести всю оставшуюся жизнь. Это та тяжесть, избавиться от которой — значит потерять самого себя…
А вот холодное равнодушие к Забаве и всем остальным женщинам подлунной. Окромя Веры-Кристы…
Стойте-ка, а где оно, равнодушие-то? К Забаве-то — вот, никуда не делось. Только не холодное, а бархатисто-теплое на ощупь, сладковатое на вкус… Такое же, что жило к Вере-Кристе… Но совсем иное! А вот рядом — что такое? Горячее… Большое… Ослепляющее… Не было тут доднесь ничего!
О боги, а с Темным сектором-то что произошло? Он словно бы вырос и еще больше потемнел!..
Свет ткнулся в непроницаемую поверхность, и она отозвалась, затрепетала, обожгла его горячим дыханием…
А потом Темный сектор запульсировал и раздулся, поглотив внутри себя и обиду, и страх, и стыд. И то самое — бархатисто-теплое на ощупь, сладковатое на вкус… И горячее, большое, ослепляющее…
За пределами сектора остались лишь желание облегчиться, пробуждающийся голод да прочая ерунда.
Свет опешил.
Волшебная теория ментальностей не предусматривала для Темного сектора подобного поведения. Сектор появлялся у каждого волшебника в момент инициации Таланта и всю жизнь оставался неизменным. Ведь смерти незачем меняться…
Неужто теория ментальностей — фундаментальная, разработанная многими поколениями ученых наука — ошибается?
Света так и подмывало применить «тройной удар иглой», но он прекрасно помнил, чем закончилась для него предыдущая попытка пробиться за пульсирующую поверхность. И потому рисковать не стал.
После завтрака Свет отправился в кабинет и отыскал на полке «Волшебную теорию ментальностей» под редакцией академика Торбы: согласно вчерашней договоренности с Путятой Утренником, надо было убивать зверя под названием «время».
Однако убивать оного зверя не потребовалось — едва Свет открыл оглавление, вошел Петр:
— К вам гость, хозяин.
— Кто? — вскинулся Свет.
Волшебная теория ментальностей утонула в обрушившемся на него волнении. За нею последовал и Темный сектор.
— Некий Мотовило из Ключграда. По личному делу…
Мотовило? — удивился Свет. Не помню такого!.. Ну-ка, ну-ка… Нет, не помню… Ладно, кем бы он ни был, этот Мотовило, дело, кажется, пошло. И успокойтесь, брате чародей!
— Незнакомый гость, но… Пригласите!
Петр вышел.
Свет тут же сотворил С-заклинание и снял с предохранителя заряженный пистолет. Прикосновение к оружию помогло — волнение улеглось, персты стали послушными.
«Этот Мотовило» оказался очень даже знакомым — Ярик, кучер Нарышек. Однако без кучерской ливреи на раменах. И без «Мамочкиного платочка» на устах. В кабинет он вошел с опаской, словно ждал от хозяина подвоха.
— Здравы будьте, чародей!
— И вы будьте здравы, Ярослав! Присаживайтесь…
Ярик некоторое время подумал, осторожно шагнул вперед, все так же опасливо примостился на краешек стула для гостей. Вид он собой являл достаточно странный: всклокоченные волосы, диковатые блуждающие глаза, не знающие покоя руки. В ауре явные признаки страха и интенсивные, просто ослепительные перуновы цвета — видимо, вечор ему не удалось побывать ни за портьерой, ни у Радомиры в бельевой.
— Слушаю вас!
— Э-э-э… — Кучер вдруг подобрался, глаза его перестали блуждать, угомонились и руки. Как будто сомневающийся в чем-то человек принял однозначное и окончательное решение. — Я к вам от князя Сувора, сударь чародей. Он велел мне привезти ваши вещи. Я оставил их внизу, у вашего эконома. Вкупе со счетом.
— Благодарю вас, Ярослав! Передайте мою благодарность и князю Сувору… Он ничего не просил мне сообщить?
Кучер помотал головой.
— Тогда еще раз благодарю вас… И счастливого пути!
Ярик продолжал сидеть. Будто вокзальный носильщик, ждущий чаевых. Разве лишь не кланялся, аки ванька-встанька…
— Что-нибудь еще, Ярослав?
— Да… — Лицо кучера сделалось таинственным. — Я к вам еще от княжны Снежаны, сударь чародей. Она не понимает, почему вы так неожиданно покинули Ключград.
У Света трепыхнулось сердце. Но он и ухом не повел.
— То ли вы уже нашли человека, убившего волшебника Колотку, — продолжал гость, — то ли сдались и полностью отказались от этого намерения. Она просила передать, что в первом случае она будет всю жизнь благодарить вас, а во втором — век проклинать. Конечно, ей бы хотелось изнемогать от благодарности к вам, но она способна выжить и с проклятьями…
— Секундочку, — оборвал Свет. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
— Ради Сварожичей! — Ярослав Мотовило пожал раменами: в нем уже не было ни малейшего следа страха. — Но княжна разрешила мне ответить токмо на те вопросы, что будут касаться непосредственно ее самой.
— Значит, она предполагала, что я стану расспрашивать вас?
— Разумеется… Княжна Снежана так и сказала: «Чародей станет задавать вам вопросы, Ярослав. Велю отвечать токмо на те из них, которые будут касаться лично меня. Любые другие чародей должен был задать вам еще раньше — покудова находился в Ключграде».
— Интересно, — сказал Свет. — А буде я все-таки задам вопрос, который не касается княжны?
Кучер заерзал на стуле:
— Смотря какой вопрос, чародей…
— Ну хотя бы такой… Вы вчера были лишены объятий красы Радомиры, не так ли?
Ярослав Мотовило улыбнулся, а аура его просто полыхнула голубым заревом.
— Чародей все видит… Да, объятий меня лишили. И всего прочего — тоже… Княжна Снежана позвала Радомиру к себе и не отпускала ее аж до самой ночи. Я заснуть успел…
— А что делал вечор домашний колдун?
— Домашний колдун-то? — Ярослав Мотовило сразу съежился, в ауру его вернулись цвета страха; правда, страха малого — не за жизнь, за благополучие. — Не ведаю того, чародей. Мы с Лутовином редко разговариваем. Он все ж таки волшебник, а я дюжинный человек….
— Значит, не хотите мне сказать?..
Кучер съежился еще больше:
— Чародей, вы ведь понимаете… Любой из слуг, начавший болтать о хозяевах и доме, надолго в оном доме не задержится. Меня работа у князя вполне устраивает, так что…
Свет потянулся к шнурку:
— Сейчас я вызову стражу и велю вас арестовать!
Кучер выпрямился. Глаза его недобро сверкнули.
— Воля ваша, чародей!.. Токмо тут же сообщите о моем аресте князю Белояру. Покудова не приедет его судебный заступник, я ни на какие вопросы отвечать не стану!
Свет пристально посмотрел на гостя.
Конечно, челядь князя Нарышки прекрасно знала законы Словении и свои права. Кучер, работающий в великородной семье, это вам не отшельник с какой-нибудь всеми забытой пасеки, знакомый лишь с тем, когда мед качать да как окуривать пчел дымарем…
— Ну хорошо, — сказал он — В какой час княжна Снежана узнала, что я уехал?
— Ей сказал об этом молодой хозяин. Вечером, едва вернулся домой.
— И как она отнеслась к этой новости?
— Княжна сделалась не в духе, чародей. Очень не в духе…
— Сделалась не в духе, — пробормотал Свет и почувствовал несказанное удовольствие. — Что ж, у меня нет больше вопросов. Вы свободны, Ярослав.
Гость привстал, но тут же снова сел:
— Простите, сударь чародей, но что мне передать княжне? Благодарить ей вас или проклинать?
Свет усмехнулся про себя:
— Княжна вольна в своих эмоциях поступать, как ей заблагорассудится. Мне ли, старому, самодовольному, бессердечному колдуну, чинить ей какие-то препятствия?.. Так ей и передайте. Слово в слово… — Он дернул за шнурок и сказал вошедшему Петру: — Проводите гостя!
Ярослав отвесил хозяину поклон и последовал за Петром.
А Свет вновь раскрыл «Волшебную теорию ментальностей».
— Радомира Карась из Ключграда, — объявил Петр. — По личному делу.
Родовое имя гостьи было Свету неизвестно, но по личному имени он сразу понял, кто сейчас появится на пороге. И не ошибся.
— Здравы будьте, сударь чародей!
— И вы будьте здравы, сударыня! Милости прошу, садитесь… Что привело вас ко мне?
Горничная Нарышек выглядела самым обычным образом: никаких диковатых блуждающих глаз, черные волосы убраны в прическу (хотя и слегка небрежную), руки тут же упокоились на прикрытых подолом дорожного платья коленях. И аура визитерши не переполнена — не то что голубым, а даже розовым… Впрочем, кто знает? — возможно, Радомира прячется в бельевой не только с любезным Яриком. Или не столь чувственна, как Забава. У той-то аура вечно горит, аки Денница…
— Меня прислала к вам хозяйка, чародей. Она просит, чтобы вы вернулись в Ключград и сняли с нее заклятье.
— Какое еще заклятье? — опешил Свет. — Что с нею случилось?
— Она сказала, вы ведаете. Раз уж сами его наложили…
Стоп, сказал себе Свет. Это у нас нечто новое!
— Погодите-ка, Радомира!.. Я хочу задать вам несколько вопросов.
Горничная вздернула покатые рамена:
— Задавайте, сударь!
— И вы ответите?
— Смотря что вас интересует… Вы же понимаете, чародей, я не могу слишком много болтать о своих хозяевах. Иначе быстро останусь без работы.
— А хозяйка не предупреждала, о чем вам можно говорить? Ведь она знала, что посылает вас к сыскнику, а где сыскники — там и вопросы…
Радомира помотала головой:
— Она меня вообще ни о чем не предупреждала. Лишь сказала: «Передайте чародею, что я настоятельно прошу его вернуться и снять заклятье, которое он на меня наложил».
— А буде я не откликнусь на ее просьбу?..
— Она сказала: «Чародей вряд ли столь недобр, чтобы создавать мне такие сложности, но если он откажется, я буду вынуждена прибегнуть к помощи супруга».
— Супруга?! — У Света отвалилась челюсть. — Но ведь княжна Снежана не замужем…
— Княжна Снежана?! — теперь опешила Радомира. Но тут же сообразила: — Вы не поняли, чародей! Меня прислала вовсе не княжна, меня прислала сама княгиня Цветана.
Свет аж головой замотал:
— Как княгиня? Почему княгиня?..
— Не ведаю, чародей. — Горничная вновь пожала раменами. — Вам лучше знать! — В глазах ее зажглись колючие огоньки.
Стоп, сказал себе Свет. А не врете ли вы, голубушка?..
Он снова проверил ауру. Страха у гостьи не было — ни за жизнь, ни за благополучие. Увы, другими способами проверить человека на ложь чародей Сморода не обладал!..
— Так что я должна передать своей хозяйке?
А чем я обязан княгине Нарышкиной? — подумал Свет. Тем паче что не накладывал на нее никаких заклятий… К тому же, на отказ должна последовать определенная реакция. Вот и дождемся этой реакции…
— Передайте ей, что я не могу сейчас пожаловать в Ключград. Буде просьба ее так срочна, пусть княгиня сама ко мне приезжает. Ей будет оказано надлежащее гостеприимство. У меня в доме уже жили великородные…
Радомира распахнула от удивления глаза. Она явно не ожидала такого ответа на просьбу княгини Нарышкиной. Обычно великородным так не отвечают. Индо волшебники…
— Тогда я свободна, чародей?
— Да. — Свет встал из-за стола. — Впрочем, нет, подождите… — Он обновил С-заклинание. — Скажите, вы добирались до столицы в одиночку?
Гостья вновь удивилась:
— А с кем это я могла сюда добираться? Знамо дело, одна… Наверное, сударь, хозяйка не хотела, чтобы о моей поездке знал еще кто-то.
Страха в ней так и не появилось.
Свет дернул за шнурок:
— Вы свободны! Счастливого пути!
Едва ушла гостья, к Свету явилась Забава.
— Подать чаю, Светушко?
— Чаю?.. — пробормотал Свет. — Чаю… Подать.
Забава удалилась и через несколько минут вернулась с подносом.
Занятый своими мыслями Свет хлебнул из стакана, даже не почувствовав вкуса.
— Красная девица у вас сейчас была, Светушко.
— Красная девица… — пробормотал Свет, — была… у нас… сейчас…
Он мотнул головой, вернулся к действительности, глянул на Забаву.
Та стояла перед ним прямая и напряженная, в белом фартучке и наколке, со вниманием ожидающая дальнейших распоряжений. Словно хотела подчеркнуть, что теперь она всего лишь горничная и ничего более.
О Сварожичи, подумал Свет. Радомира, вестимо, красная девица, но как же вы ревнивы, люба моя!.. Даже после нынешней ночи…
Ему вдруг показалось, что сие «люба моя» насквозь фальшиво, даже в мыслях, а после нынешней ночи — в особенности, и он поморщился от неуместности этой думушки.
Забавы рядом не было, но это не могло испортить настроения. Умная девица даже опосля подобной ночи справно помнила о репутациях — своей и хозяина — и под утро, как всегда, перебралась в собственную кровать — на спускающегося по лестнице отвращающее заклятье не действовало.
За окном уже вовсю чирикали воробьи, чирикали не по-осеннему — громко и радостно. А в остальном подлунная пребывала в благостной тишине.
И ключградская командировка казалась ныне чем-то далеким, чужим и не заслуживающим ни малейшего внимания. Ночные же события, наоборот, были близкими и важными. О них хотелось вспоминать — снова и снова, еще и еще. Как в давние уже времена — об испытании Додолой…
Чудное было ощущение, совершенно не свойственное чародею, и в нем немедленно следовало разобраться. Ведь ни фехтовальные схватки, ни былые ночи с Забавой такой легкости ввек не приносили. Да, уходили раздражение и злоба; да, тяжесть покидала сердце… Но избавление от тяжести — еще не обретение легкости. Во всяком случае, такой легкости…
Торопиться было некуда. И волшебные силы с утра экономить — не для чего. Поэтому Свет сотворил С-заклинание и углубился внутрь себя.
Там все оставалось прежним.
Вот полумертвая обида на Кудесника… Надо же, год прошел, а все еще жива!
Вот страх перед неведомым супротивником… Совсем слабенький и неопасный — с ним мы справимся без проблем!
Вот острое, режущее чувство стыда перед умершей мамой… С ним мы справляться не будем, его должно нести всю оставшуюся жизнь. Это та тяжесть, избавиться от которой — значит потерять самого себя…
А вот холодное равнодушие к Забаве и всем остальным женщинам подлунной. Окромя Веры-Кристы…
Стойте-ка, а где оно, равнодушие-то? К Забаве-то — вот, никуда не делось. Только не холодное, а бархатисто-теплое на ощупь, сладковатое на вкус… Такое же, что жило к Вере-Кристе… Но совсем иное! А вот рядом — что такое? Горячее… Большое… Ослепляющее… Не было тут доднесь ничего!
О боги, а с Темным сектором-то что произошло? Он словно бы вырос и еще больше потемнел!..
Свет ткнулся в непроницаемую поверхность, и она отозвалась, затрепетала, обожгла его горячим дыханием…
А потом Темный сектор запульсировал и раздулся, поглотив внутри себя и обиду, и страх, и стыд. И то самое — бархатисто-теплое на ощупь, сладковатое на вкус… И горячее, большое, ослепляющее…
За пределами сектора остались лишь желание облегчиться, пробуждающийся голод да прочая ерунда.
Свет опешил.
Волшебная теория ментальностей не предусматривала для Темного сектора подобного поведения. Сектор появлялся у каждого волшебника в момент инициации Таланта и всю жизнь оставался неизменным. Ведь смерти незачем меняться…
Неужто теория ментальностей — фундаментальная, разработанная многими поколениями ученых наука — ошибается?
Света так и подмывало применить «тройной удар иглой», но он прекрасно помнил, чем закончилась для него предыдущая попытка пробиться за пульсирующую поверхность. И потому рисковать не стал.
* * *
Завтрак ныне подавала Ольга. Свет сам завел такой порядок, чтобы Забава могла выспаться опосля ночных бдений. Были времена, когда Ольга в такие утра бросала на хозяина любопытные взгляды, но человек ко всему привыкает. Да и справную работу терять никому не хочется…После завтрака Свет отправился в кабинет и отыскал на полке «Волшебную теорию ментальностей» под редакцией академика Торбы: согласно вчерашней договоренности с Путятой Утренником, надо было убивать зверя под названием «время».
Однако убивать оного зверя не потребовалось — едва Свет открыл оглавление, вошел Петр:
— К вам гость, хозяин.
— Кто? — вскинулся Свет.
Волшебная теория ментальностей утонула в обрушившемся на него волнении. За нею последовал и Темный сектор.
— Некий Мотовило из Ключграда. По личному делу…
Мотовило? — удивился Свет. Не помню такого!.. Ну-ка, ну-ка… Нет, не помню… Ладно, кем бы он ни был, этот Мотовило, дело, кажется, пошло. И успокойтесь, брате чародей!
— Незнакомый гость, но… Пригласите!
Петр вышел.
Свет тут же сотворил С-заклинание и снял с предохранителя заряженный пистолет. Прикосновение к оружию помогло — волнение улеглось, персты стали послушными.
«Этот Мотовило» оказался очень даже знакомым — Ярик, кучер Нарышек. Однако без кучерской ливреи на раменах. И без «Мамочкиного платочка» на устах. В кабинет он вошел с опаской, словно ждал от хозяина подвоха.
— Здравы будьте, чародей!
— И вы будьте здравы, Ярослав! Присаживайтесь…
Ярик некоторое время подумал, осторожно шагнул вперед, все так же опасливо примостился на краешек стула для гостей. Вид он собой являл достаточно странный: всклокоченные волосы, диковатые блуждающие глаза, не знающие покоя руки. В ауре явные признаки страха и интенсивные, просто ослепительные перуновы цвета — видимо, вечор ему не удалось побывать ни за портьерой, ни у Радомиры в бельевой.
— Слушаю вас!
— Э-э-э… — Кучер вдруг подобрался, глаза его перестали блуждать, угомонились и руки. Как будто сомневающийся в чем-то человек принял однозначное и окончательное решение. — Я к вам от князя Сувора, сударь чародей. Он велел мне привезти ваши вещи. Я оставил их внизу, у вашего эконома. Вкупе со счетом.
— Благодарю вас, Ярослав! Передайте мою благодарность и князю Сувору… Он ничего не просил мне сообщить?
Кучер помотал головой.
— Тогда еще раз благодарю вас… И счастливого пути!
Ярик продолжал сидеть. Будто вокзальный носильщик, ждущий чаевых. Разве лишь не кланялся, аки ванька-встанька…
— Что-нибудь еще, Ярослав?
— Да… — Лицо кучера сделалось таинственным. — Я к вам еще от княжны Снежаны, сударь чародей. Она не понимает, почему вы так неожиданно покинули Ключград.
У Света трепыхнулось сердце. Но он и ухом не повел.
— То ли вы уже нашли человека, убившего волшебника Колотку, — продолжал гость, — то ли сдались и полностью отказались от этого намерения. Она просила передать, что в первом случае она будет всю жизнь благодарить вас, а во втором — век проклинать. Конечно, ей бы хотелось изнемогать от благодарности к вам, но она способна выжить и с проклятьями…
— Секундочку, — оборвал Свет. — Я бы хотел задать вам несколько вопросов.
— Ради Сварожичей! — Ярослав Мотовило пожал раменами: в нем уже не было ни малейшего следа страха. — Но княжна разрешила мне ответить токмо на те вопросы, что будут касаться непосредственно ее самой.
— Значит, она предполагала, что я стану расспрашивать вас?
— Разумеется… Княжна Снежана так и сказала: «Чародей станет задавать вам вопросы, Ярослав. Велю отвечать токмо на те из них, которые будут касаться лично меня. Любые другие чародей должен был задать вам еще раньше — покудова находился в Ключграде».
— Интересно, — сказал Свет. — А буде я все-таки задам вопрос, который не касается княжны?
Кучер заерзал на стуле:
— Смотря какой вопрос, чародей…
— Ну хотя бы такой… Вы вчера были лишены объятий красы Радомиры, не так ли?
Ярослав Мотовило улыбнулся, а аура его просто полыхнула голубым заревом.
— Чародей все видит… Да, объятий меня лишили. И всего прочего — тоже… Княжна Снежана позвала Радомиру к себе и не отпускала ее аж до самой ночи. Я заснуть успел…
— А что делал вечор домашний колдун?
— Домашний колдун-то? — Ярослав Мотовило сразу съежился, в ауру его вернулись цвета страха; правда, страха малого — не за жизнь, за благополучие. — Не ведаю того, чародей. Мы с Лутовином редко разговариваем. Он все ж таки волшебник, а я дюжинный человек….
— Значит, не хотите мне сказать?..
Кучер съежился еще больше:
— Чародей, вы ведь понимаете… Любой из слуг, начавший болтать о хозяевах и доме, надолго в оном доме не задержится. Меня работа у князя вполне устраивает, так что…
Свет потянулся к шнурку:
— Сейчас я вызову стражу и велю вас арестовать!
Кучер выпрямился. Глаза его недобро сверкнули.
— Воля ваша, чародей!.. Токмо тут же сообщите о моем аресте князю Белояру. Покудова не приедет его судебный заступник, я ни на какие вопросы отвечать не стану!
Свет пристально посмотрел на гостя.
Конечно, челядь князя Нарышки прекрасно знала законы Словении и свои права. Кучер, работающий в великородной семье, это вам не отшельник с какой-нибудь всеми забытой пасеки, знакомый лишь с тем, когда мед качать да как окуривать пчел дымарем…
— Ну хорошо, — сказал он — В какой час княжна Снежана узнала, что я уехал?
— Ей сказал об этом молодой хозяин. Вечером, едва вернулся домой.
— И как она отнеслась к этой новости?
— Княжна сделалась не в духе, чародей. Очень не в духе…
— Сделалась не в духе, — пробормотал Свет и почувствовал несказанное удовольствие. — Что ж, у меня нет больше вопросов. Вы свободны, Ярослав.
Гость привстал, но тут же снова сел:
— Простите, сударь чародей, но что мне передать княжне? Благодарить ей вас или проклинать?
Свет усмехнулся про себя:
— Княжна вольна в своих эмоциях поступать, как ей заблагорассудится. Мне ли, старому, самодовольному, бессердечному колдуну, чинить ей какие-то препятствия?.. Так ей и передайте. Слово в слово… — Он дернул за шнурок и сказал вошедшему Петру: — Проводите гостя!
Ярослав отвесил хозяину поклон и последовал за Петром.
А Свет вновь раскрыл «Волшебную теорию ментальностей».
* * *
Опосля Ярикова визита не минуло и часа, как к Свету пожаловал второй гость. Вернее, теперь уже гостья…— Радомира Карась из Ключграда, — объявил Петр. — По личному делу.
Родовое имя гостьи было Свету неизвестно, но по личному имени он сразу понял, кто сейчас появится на пороге. И не ошибся.
— Здравы будьте, сударь чародей!
— И вы будьте здравы, сударыня! Милости прошу, садитесь… Что привело вас ко мне?
Горничная Нарышек выглядела самым обычным образом: никаких диковатых блуждающих глаз, черные волосы убраны в прическу (хотя и слегка небрежную), руки тут же упокоились на прикрытых подолом дорожного платья коленях. И аура визитерши не переполнена — не то что голубым, а даже розовым… Впрочем, кто знает? — возможно, Радомира прячется в бельевой не только с любезным Яриком. Или не столь чувственна, как Забава. У той-то аура вечно горит, аки Денница…
— Меня прислала к вам хозяйка, чародей. Она просит, чтобы вы вернулись в Ключград и сняли с нее заклятье.
— Какое еще заклятье? — опешил Свет. — Что с нею случилось?
— Она сказала, вы ведаете. Раз уж сами его наложили…
Стоп, сказал себе Свет. Это у нас нечто новое!
— Погодите-ка, Радомира!.. Я хочу задать вам несколько вопросов.
Горничная вздернула покатые рамена:
— Задавайте, сударь!
— И вы ответите?
— Смотря что вас интересует… Вы же понимаете, чародей, я не могу слишком много болтать о своих хозяевах. Иначе быстро останусь без работы.
— А хозяйка не предупреждала, о чем вам можно говорить? Ведь она знала, что посылает вас к сыскнику, а где сыскники — там и вопросы…
Радомира помотала головой:
— Она меня вообще ни о чем не предупреждала. Лишь сказала: «Передайте чародею, что я настоятельно прошу его вернуться и снять заклятье, которое он на меня наложил».
— А буде я не откликнусь на ее просьбу?..
— Она сказала: «Чародей вряд ли столь недобр, чтобы создавать мне такие сложности, но если он откажется, я буду вынуждена прибегнуть к помощи супруга».
— Супруга?! — У Света отвалилась челюсть. — Но ведь княжна Снежана не замужем…
— Княжна Снежана?! — теперь опешила Радомира. Но тут же сообразила: — Вы не поняли, чародей! Меня прислала вовсе не княжна, меня прислала сама княгиня Цветана.
Свет аж головой замотал:
— Как княгиня? Почему княгиня?..
— Не ведаю, чародей. — Горничная вновь пожала раменами. — Вам лучше знать! — В глазах ее зажглись колючие огоньки.
Стоп, сказал себе Свет. А не врете ли вы, голубушка?..
Он снова проверил ауру. Страха у гостьи не было — ни за жизнь, ни за благополучие. Увы, другими способами проверить человека на ложь чародей Сморода не обладал!..
— Так что я должна передать своей хозяйке?
А чем я обязан княгине Нарышкиной? — подумал Свет. Тем паче что не накладывал на нее никаких заклятий… К тому же, на отказ должна последовать определенная реакция. Вот и дождемся этой реакции…
— Передайте ей, что я не могу сейчас пожаловать в Ключград. Буде просьба ее так срочна, пусть княгиня сама ко мне приезжает. Ей будет оказано надлежащее гостеприимство. У меня в доме уже жили великородные…
Радомира распахнула от удивления глаза. Она явно не ожидала такого ответа на просьбу княгини Нарышкиной. Обычно великородным так не отвечают. Индо волшебники…
— Тогда я свободна, чародей?
— Да. — Свет встал из-за стола. — Впрочем, нет, подождите… — Он обновил С-заклинание. — Скажите, вы добирались до столицы в одиночку?
Гостья вновь удивилась:
— А с кем это я могла сюда добираться? Знамо дело, одна… Наверное, сударь, хозяйка не хотела, чтобы о моей поездке знал еще кто-то.
Страха в ней так и не появилось.
Свет дернул за шнурок:
— Вы свободны! Счастливого пути!
Едва ушла гостья, к Свету явилась Забава.
— Подать чаю, Светушко?
— Чаю?.. — пробормотал Свет. — Чаю… Подать.
Забава удалилась и через несколько минут вернулась с подносом.
Занятый своими мыслями Свет хлебнул из стакана, даже не почувствовав вкуса.
— Красная девица у вас сейчас была, Светушко.
— Красная девица… — пробормотал Свет, — была… у нас… сейчас…
Он мотнул головой, вернулся к действительности, глянул на Забаву.
Та стояла перед ним прямая и напряженная, в белом фартучке и наколке, со вниманием ожидающая дальнейших распоряжений. Словно хотела подчеркнуть, что теперь она всего лишь горничная и ничего более.
О Сварожичи, подумал Свет. Радомира, вестимо, красная девица, но как же вы ревнивы, люба моя!.. Даже после нынешней ночи…
Ему вдруг показалось, что сие «люба моя» насквозь фальшиво, даже в мыслях, а после нынешней ночи — в особенности, и он поморщился от неуместности этой думушки.