Страница:
И вновь Лейф ее не понял. Но сообразил: если он сейчас что-нибудь скажет, Труда опять станет смеяться. Поэтому он лишь кивнул и сделал приглашающий жест.
Девушка, лукаво поглядывая на него, сняла брюки и рубашку.
Лейф замер: тело Труды не совсем походило на человеческое. Во-первых, оно оказалось необычно круглым, белым и не очень мускулистым. А во-вторых, на груди у нее покачивались две штучки, каких не имелось у Лейфа. Зато среди волосиков внизу живота у нее не было того, что у Лейфа всегда имелось.
— Как же ты ходишь в туалет? — потрясенно воскликнул он.
Девушка не менее потрясенно вытаращилась на него:
— Очень просто… — И снова расхохоталась: — А-а, ты имеешь в виду, что у меня нет пениса?.. Какой ты смешной, господин! В туалете я вполне могу обойтись и без него. — Труда подняла округлые руки и поправила волосы. — Главное, пенис есть у тебя. И предназначен он не только для туалета.
— А для чего же еще?
— Какой ты все-таки странный! — Девушка снова засмеялась.
И тут Лейф не выдержал, сжал кулаки.
— Если ты будешь смеяться надо мной, я тебя поколочу!
Труда не испугалась:
— Поколоти, если тебя это возбуждает. А то я смотрю — ты холоден, как замерзший тролль!
Желание ударить ее сразу пропало.
— Что значит «холоден, как замерзший тролль»?
— А то и значит!.. — Девушка опять улыбнулась, но на этот раз улыбка ее не показалась Лейфу обидной. — Мы так и будем играть в вопросы и ответы?.. Тогда теперь моя очередь спрашивать… Знаешь, зачем у меня есть вот это? — Она коснулась руками покачивающихся мешочков на своей груди, приподняла их.
Лейф задумался, вспоминая все, что он читал. И вспомнил.
— Знаю! — вскричал он. — Знаю!!! Чтобы кормить рожденных тобой детей!
— Верно, — согласилась Труда. — Но не только для этого. — Она шагнула к нему. — Ну-ка, потрогай! — Она взяла его правую руку и положила на один из мешочков. — Сожми!
Лейф сжал ладонь. Странное какое ощущение, подумал он. Похоже на…
Додумать он не успел, потому что с ним что-то произошло. В голове зашумело — будто Тор угостил его богатырским ударом своего Мьёлльнира, — бросило в жар, невыносимо захотелось сжать и второй мешочек на Трудиной груди. Но, наверное, нельзя без спроса?.. А-а, будь что будет!..
Он и оглянуться не успел, как его левая рука сама собой проделала желаемое.
Труда тут же прижалась к нему всем телом.
И ощущения стали настолько необычными, что Лейф испуганно отшатнулся.
— Э-э, да ты же совсем невинный мальчик! — удивилась Труда. — Потрясающе!.. Ладно, сейчас я тебя научу. Пошли на кровать!
Дальнейшее происходило с ним — и как бы не с ним.
Вот Лейф плывет по Клетке, намертво вцепившись в мягкую руку Труды. Словно Од, вернувшийся из дальних странствий к златослёзой Фрейе… «Снимай одежду», — говорит Фрейя, развязывая ленточку на волосах, и он послушно раздевается… «Ложись!» — говорит Фрейя… Нет, конечно, жена Ода в книжках никогда не говорила таких слов — но Лейф не менее послушно ложится…
А потом девушка проделывает с ним такое, от чего он чуть не теряет сознание… В этом должна быть какая-то магия, но в чем она заключается, Лейф не понимает. Впрочем, понимать он и не стремится. Главное, что лежать меж раскинутых ног Труды удивительно приятно. Что-то странное происходит с его пенисом, а потом Лейф и вовсе перестает воспринимать окружающее. Остается в жизни лишь одно — восхищение и наслаждение, восхищение и наслаждение, восхищение и…
Когда Лейф пришел в себя, Труда, по-прежнему раздетая, полусидела на кровати и внимательно разглядывала его. Взгляд ее был каким-то новым, и альфар не нашел ему названия.
— А ты симпатичный малыш! — сказала она. — В первый раз любовью занимался, что ли?
— Так это и была любовь? — поразился Лейф. — В первый… Давай еще позанимаемся ею!
— Подожди, — сказала Труда, опять усмехнувшись, но усмешка тоже была новой. — Мне обещали хороший ужин.
И тут же лента у стены сдвинулась с места. На этот раз в Клетку приехали два подноса.
Труда, не одеваясь, встала с кровати, сняла с ленты подносы и переставила на стол.
— Для заключенного тебя неплохо кормят…
Лейф с удовольствием наблюдал, как она ходит по Клетке, как берет в руки поднос, как наклоняется над столом. Удовольствие оказалось странным — в нем не было ничего общего с тем, что он ощущал в постели, но оно было не меньшим. Если не большим… Вспомнились вычитанные в книгах слова — «легко», «свободно», «изящно». Слова эти очень подходили Труде и ее движениям.
— Садись.
— У тебя теперь родится викинг? — задал Лейф вопрос, который мучил его. — И он будет похож на меня?
— Викинг?! — Труда вскинула на него изумленные глаза, хлопнула в ладоши и снова расхохоталась. — Ой не могу! Уморил ты меня!
— В книгах у девушек всегда родятся викинги, — сказал Лейф обиженно. У него больше не было желания ударить ее. Наоборот, он бы убил всякого, кто поднял бы руку на это существо. Даже берсерка Эрика по прозвищу Веалокин (что означает Смертоносный) из дружины Олафа Покорителя!..
Труда перестала хохотать, тыльной стороной ладони отерла выступившие слезы.
— Викинги у девушек родятся не всегда, — сказала она. — А если родятся, то не всегда викинги. Чаще просто дети. А порой и вовсе безродные ублюдки…
— Не понимаю, — сказал Лейф.
— Плевать! — Голос Труды стал жестким. — Я здесь не для того, чтобы учить тебя жизни. Я должна научить тебя кое-чему другому… Давай-ка поужинаем, и в кроватку. Ты хоть и младенец, но мне понравился, а времени для уроков у нас еще много.
Они с удовольствием поужинали.
Лейф все время говорил не то, и Труда беспрерывно хохотала. Но ему теперь и вовсе нравился ее неудержимый смех — поэтому он говорил не то с еще большим энтузиазмом.
Потом Лейф сложил грязную посуду на ленту.
Труда встала из-за стола, потянулась. Мешочки на ее груди от этого поднялись, став еще более красивыми.
— А как называются эти твои мешочки? — спросил Лейф. Ему снова захотелось стиснуть их руками. И снова лечь на Труду.
— Мешочки! — Девушка опять прыснула, но лениво и негромко. — Мешочки эти называются грудями.
— Вот это да! — воскликнул Лейф. — А я всегда считал, что слово «грудь» имеет лишь единственное число!
Она опять потянулась:
— Ну! Так и будешь стоять, словно заколдованный тролль? Давай-ка, покажи, чему научился. Сделай мне викинга! — И вдруг покачнулась. — Ой, что-то голова кру…
Она не договорила, уронила руки, еще раз покачнулась. И рухнула на пол.
Лейф хотел ее подхватить, сделал шаг. Второго сделать не успел — почувствовал неодолимую сонливость. Сил дойти до Труды уже не оказалось, а до постели было еще дальше. И он тоже опустился на пол. Подумал, что времени для уроков у них, кажется, не осталось, и провалился в сон.
Труда лежала рядом, лицом к нему. Волосы девушки разметались по подушке, подобно застывшим волнам неведомого желтого моря, а лицо словно было освещено солнцем — она улыбалась во сне.
Лейф осторожно стянул с нее до пояса одеяло, посмотрел на обнаженное тело, на тяжелую левую грудь, из-под которой выглядывала вторая — по-видимому, более скромная — подружка; на чуть выглядывающий из коричневого кружочка маленький бугорочек, отдаленно похожий на его собственные соски. Вот только собственных никогда не хотелось коснуться губами…
О боги мои, Тор и Один, как же она прекрасна!.. И как он жил раньше один! Спасибо тебе, учитель Андерс, ты знал, что может сделать ученика счастливым!..
Ему захотелось стянуть одеяло полностью. И вновь заняться любовью.
Но сегодня это желание не существовало само по себе — оно смешивалось с другими. Желаний было много. Хотелось смотреть, как она спит. Слушать, как она смеется. Чувствовать, что она рядом. А еще хотелось, чтобы она была рядом всегда. Очень хотелось. И чтобы любовь доставляла наслаждение не только ему, но и ей… Ведь вчера он так и не узнал, хорошо ли ей было…
Лейф смотрел на Труду и словно распадался на части. Глаза жили отдельно от него, любовались гладкой девичьей кожей и больше знать ничего не хотели. Левая нога изо всех сил сдерживалась, чтобы не пощекотать шершавую Трудину пятку. А правая рука уже скользила под одеяло, туда, где сходились воедино крепкие гладкие бедра. Трудины бедра…
Нельзя, сказал Лейф руке. Ведь она спит!..
Ну и что, ответила рука. Как только я туда проберусь, проснется…
Нет, сказал он. Мы теперь с тобой не одни. Нам надо думать о других.
Но разве ты хочешь не того же?..
Того же, согласился он. Очень хочу. И все же придется чуть-чуть подождать и дать человеку поспать.
Но рука его не послушалась. Она скользнула под одеяло, коснулась шелковистых волосиков внизу живота и побежала дальше.
— Подожди ты, неугомонный, — сказала Труда сонным голосом. — Я хочу принять душ.
Глаза ее раскрылись, и Лейф потрясенно обнаружил, как они глубоки.
— А можно, я приму душ вместе с тобой? — спросил он и сам подивился своему вопросу.
Труда улыбнулась:
— Конечно, можно, глупый.
Улыбка была совсем необидной. А слово «глупый» имело совсем не то значение, к которому он привык.
— Глупый, — пробормотал он. — Как хорошо быть глупым!
— Да и я себя веду как последняя дура, — сказала Труда, и было непонятно, осуждает она себя или восхищается. — А ты ласковый, как теленок… Никогда не думала, что в замке Стуре встречу ласкового парня!
Под душем они стояли вдвоем.
Труда рассказывала ему, как называются различные части своего тела, и это он вытерпел.
Сразу выяснилось, что многое у нее называется так же, как и у него. Это он тоже вытерпел.
А потом он заметил, как странно вода струится по Трудиному телу — обтекая все выпуклости и скрываясь во впадинах.
Этого Лейф вытерпеть уже не смог.
И они немедленно занялись любовью.
По-видимому, такого количества любви человеку выдержать невозможно. Во всяком случае, после ужина они, как и вчера, сразу уснули.
Зато на следующее утро сил было хоть отбавляй.
И они вновь шептали друг другу слова, от которых громко стучало сердце.
— Никогда не думала, что так в жизни бывает, — сказала Труда.
И они вновь любили друг друга.
А после ужина опять уснули.
Так продолжалось пять дней. На шестой Лейф проснулся и, не открывая глаз, привычно потянулся к Труде. Было самое время положить ей руку на грудь и вновь заняться любовью. Рука его легла на пустой край постели.
— Иди сюда, — позвал он шепотом. — Я хочу сделать тебе викинга.
Эта фраза была паролем. А отзывом было:
— Не сделаешь, глупый. У меня нет зелени в глазах.
Лейф уже знал, почему и для чего зеленеют девичьи глаза. Но раз за разом повторял пароль — хотя бы для того, чтобы услышать, как девичьи губы произносят слово «глупый».
На этот раз он отзыва не дождался.
Тогда Лейф открыл глаза. И вскочил: труды в Клетке не было. Бросился к душу. Вода не шумела, однако он все-таки заглянул.
Пусто.
Дальше было так, будто он все еще занимался любовью. Только непонятно — с кем. Разве лишь с собственным ужасом Прыгало сердце, колотило в виски… Лейф метался по клетке, как зверь, сокрушая по пути стол и стулья.
Наконец в зеркале появился учитель Андерс, мягко сказал:
— Успокойся, мой мальчик… Что с тобой происходит?
— Верните мне Труду, — взмолился Лейф. — Пожалуйста! Я люблю ее. Прошу вас, учитель…
— Стоит ли беспокоиться о проститутке! — Учитель Андерс улыбнулся. — Скоро у тебя будет много девушек.
— Когда?
— Очень скоро!
— Но мне нужна именно она!
Лицо Андерса приняло обычное жесткое выражение.
— Я не могу вернуть тебе Труду, мой мальчик. Я не хотел тебе говорить, но раз ты ее любишь, все меняется… — Учитель помолчал, будто собираясь с силами. — В общем, мой мальчик, Труду похитили. И умертвили!
Под ногами Лейфа словно разверзлась пропасть. И чтобы не упасть в нее, он схватился за спинку стула.
— Как похитили! — У Лейфа задрожали губы. — Кто?
— Те самые люди, что убили твоего отца. То есть не те же персонально, однако… Словенские шпионы.
Какая безобразная, подумал он. Зато теперь я знаю, что такое юбка…
— Здравствуй, Лейф. Меня зовут Агнетта.
Лейф молча отвернулся.
Зашуршала одежда. Горячая девичья рука коснулась шеи Лейфа, пробралась к нему под воротник.
— Уйди! — сказал он.
— Почему? — удивилась она. — Неужели я тебе не нравлюсь?
— Да, не нравишься.
— А ты посмотри на меня получше! — Она повернула его к себе.
Лейф хотел ее ударить.
И не смог.
Потому что тело ее оказалось очень похожим на Трудино.
Нет, совершенно не похожим. Она была тоньше и ниже Труды, со впалым животом. И грудь ее в подметки не годилась Трудиной — два крошечных бугорка с торчащими сосками.
Но бросив на эти бугорки взгляд, Лейф уже не мог оторваться.
И оказалось, что она — пусть и по-другому, но прекрасна. И опять бил его по голове своим молотом Тор… Опять нарастали неодолимые желания…
И оказалось, что узкие бархатистые бедра — ничем не хуже полных и гладких.
И оказалось, что внизу живота и между бедрами — ничего нового. Те же курчавые волосики и та же притягивающая неровность…
И оказалось, что любовь с Агнеттой — ничуть не хуже любви с Трудой.
Все было похоже. И закончилось похоже — после ужина они заснули, а утром Агнетты и след простыл.
Вернуть ее Лейф учителя Андерса не просил.
Потом появлялись Фрида и Хельга, Брюнхильд и Анни. И еще двое, именами которых Лейф даже не поинтересовался.
Все они были очень разными, но кончалось с ними очень одинаково.
Лейф не хотел заниматься с ними любовью, и это нехотение наполняло его душу до краев. И до первого прикосновения… А потом все повторялось. Они вдруг становились красивы и желанны.
Правда, Тор со своим молотом оставил его в покое. Лейф бросал девушек на постель, раздирал на них платье — у Труды бы он платье никогда не разодрал! — наваливался на них всем телом и быстро получал желанное наслаждение. А потом равнодушно слушал, как они стонут и вскрикивают под ним, как зовут мамочку и шепчут ласковые слова, каких он никогда не встречал в книгах. И думал, что он перестал быть викингом…
Лишь Анни, девушка со странно мягкой грудью и очень широким тазом — ни у кого из гостий такого не было — лежала под ним, безмолвная и равнодушная, словно деревянная скамья. А когда он отвалился от нее, посетовала, что он испортил хорошее платье. Ну да ничего, на деньги, которые ей заплатят, она купит себе новое, очень красивое. Как у королевы. И пусть эти девки слезами умоются — она отобьет у них всех клиентов. И сумеет наконец досыта накормить Свена. Бедный мой сыночек, прости меня за то, что я так часто оставляю тебя одного…
Лейф почему-то вдруг почувствовал к ней благодарность. Как будто она научила его чему-то неизвестному, но очень и очень важному…
На следующий день он попросил учителя Андерса больше гостий к нему не присылать.
— Ты по-прежнему любишь Труду, мой мальчик? — спросил тот.
— Нет, — сказал Лейф.
Он не соврал.
Любовь его к Труде исчезла. Но ненависть к словенам осталась. Навсегда!..
22. Ныне: век 76, лето 3, вересень.
Девушка, лукаво поглядывая на него, сняла брюки и рубашку.
Лейф замер: тело Труды не совсем походило на человеческое. Во-первых, оно оказалось необычно круглым, белым и не очень мускулистым. А во-вторых, на груди у нее покачивались две штучки, каких не имелось у Лейфа. Зато среди волосиков внизу живота у нее не было того, что у Лейфа всегда имелось.
— Как же ты ходишь в туалет? — потрясенно воскликнул он.
Девушка не менее потрясенно вытаращилась на него:
— Очень просто… — И снова расхохоталась: — А-а, ты имеешь в виду, что у меня нет пениса?.. Какой ты смешной, господин! В туалете я вполне могу обойтись и без него. — Труда подняла округлые руки и поправила волосы. — Главное, пенис есть у тебя. И предназначен он не только для туалета.
— А для чего же еще?
— Какой ты все-таки странный! — Девушка снова засмеялась.
И тут Лейф не выдержал, сжал кулаки.
— Если ты будешь смеяться надо мной, я тебя поколочу!
Труда не испугалась:
— Поколоти, если тебя это возбуждает. А то я смотрю — ты холоден, как замерзший тролль!
Желание ударить ее сразу пропало.
— Что значит «холоден, как замерзший тролль»?
— А то и значит!.. — Девушка опять улыбнулась, но на этот раз улыбка ее не показалась Лейфу обидной. — Мы так и будем играть в вопросы и ответы?.. Тогда теперь моя очередь спрашивать… Знаешь, зачем у меня есть вот это? — Она коснулась руками покачивающихся мешочков на своей груди, приподняла их.
Лейф задумался, вспоминая все, что он читал. И вспомнил.
— Знаю! — вскричал он. — Знаю!!! Чтобы кормить рожденных тобой детей!
— Верно, — согласилась Труда. — Но не только для этого. — Она шагнула к нему. — Ну-ка, потрогай! — Она взяла его правую руку и положила на один из мешочков. — Сожми!
Лейф сжал ладонь. Странное какое ощущение, подумал он. Похоже на…
Додумать он не успел, потому что с ним что-то произошло. В голове зашумело — будто Тор угостил его богатырским ударом своего Мьёлльнира, — бросило в жар, невыносимо захотелось сжать и второй мешочек на Трудиной груди. Но, наверное, нельзя без спроса?.. А-а, будь что будет!..
Он и оглянуться не успел, как его левая рука сама собой проделала желаемое.
Труда тут же прижалась к нему всем телом.
И ощущения стали настолько необычными, что Лейф испуганно отшатнулся.
— Э-э, да ты же совсем невинный мальчик! — удивилась Труда. — Потрясающе!.. Ладно, сейчас я тебя научу. Пошли на кровать!
Дальнейшее происходило с ним — и как бы не с ним.
Вот Лейф плывет по Клетке, намертво вцепившись в мягкую руку Труды. Словно Од, вернувшийся из дальних странствий к златослёзой Фрейе… «Снимай одежду», — говорит Фрейя, развязывая ленточку на волосах, и он послушно раздевается… «Ложись!» — говорит Фрейя… Нет, конечно, жена Ода в книжках никогда не говорила таких слов — но Лейф не менее послушно ложится…
А потом девушка проделывает с ним такое, от чего он чуть не теряет сознание… В этом должна быть какая-то магия, но в чем она заключается, Лейф не понимает. Впрочем, понимать он и не стремится. Главное, что лежать меж раскинутых ног Труды удивительно приятно. Что-то странное происходит с его пенисом, а потом Лейф и вовсе перестает воспринимать окружающее. Остается в жизни лишь одно — восхищение и наслаждение, восхищение и наслаждение, восхищение и…
Когда Лейф пришел в себя, Труда, по-прежнему раздетая, полусидела на кровати и внимательно разглядывала его. Взгляд ее был каким-то новым, и альфар не нашел ему названия.
— А ты симпатичный малыш! — сказала она. — В первый раз любовью занимался, что ли?
— Так это и была любовь? — поразился Лейф. — В первый… Давай еще позанимаемся ею!
— Подожди, — сказала Труда, опять усмехнувшись, но усмешка тоже была новой. — Мне обещали хороший ужин.
И тут же лента у стены сдвинулась с места. На этот раз в Клетку приехали два подноса.
Труда, не одеваясь, встала с кровати, сняла с ленты подносы и переставила на стол.
— Для заключенного тебя неплохо кормят…
Лейф с удовольствием наблюдал, как она ходит по Клетке, как берет в руки поднос, как наклоняется над столом. Удовольствие оказалось странным — в нем не было ничего общего с тем, что он ощущал в постели, но оно было не меньшим. Если не большим… Вспомнились вычитанные в книгах слова — «легко», «свободно», «изящно». Слова эти очень подходили Труде и ее движениям.
— Садись.
— У тебя теперь родится викинг? — задал Лейф вопрос, который мучил его. — И он будет похож на меня?
— Викинг?! — Труда вскинула на него изумленные глаза, хлопнула в ладоши и снова расхохоталась. — Ой не могу! Уморил ты меня!
— В книгах у девушек всегда родятся викинги, — сказал Лейф обиженно. У него больше не было желания ударить ее. Наоборот, он бы убил всякого, кто поднял бы руку на это существо. Даже берсерка Эрика по прозвищу Веалокин (что означает Смертоносный) из дружины Олафа Покорителя!..
Труда перестала хохотать, тыльной стороной ладони отерла выступившие слезы.
— Викинги у девушек родятся не всегда, — сказала она. — А если родятся, то не всегда викинги. Чаще просто дети. А порой и вовсе безродные ублюдки…
— Не понимаю, — сказал Лейф.
— Плевать! — Голос Труды стал жестким. — Я здесь не для того, чтобы учить тебя жизни. Я должна научить тебя кое-чему другому… Давай-ка поужинаем, и в кроватку. Ты хоть и младенец, но мне понравился, а времени для уроков у нас еще много.
Они с удовольствием поужинали.
Лейф все время говорил не то, и Труда беспрерывно хохотала. Но ему теперь и вовсе нравился ее неудержимый смех — поэтому он говорил не то с еще большим энтузиазмом.
Потом Лейф сложил грязную посуду на ленту.
Труда встала из-за стола, потянулась. Мешочки на ее груди от этого поднялись, став еще более красивыми.
— А как называются эти твои мешочки? — спросил Лейф. Ему снова захотелось стиснуть их руками. И снова лечь на Труду.
— Мешочки! — Девушка опять прыснула, но лениво и негромко. — Мешочки эти называются грудями.
— Вот это да! — воскликнул Лейф. — А я всегда считал, что слово «грудь» имеет лишь единственное число!
Она опять потянулась:
— Ну! Так и будешь стоять, словно заколдованный тролль? Давай-ка, покажи, чему научился. Сделай мне викинга! — И вдруг покачнулась. — Ой, что-то голова кру…
Она не договорила, уронила руки, еще раз покачнулась. И рухнула на пол.
Лейф хотел ее подхватить, сделал шаг. Второго сделать не успел — почувствовал неодолимую сонливость. Сил дойти до Труды уже не оказалось, а до постели было еще дальше. И он тоже опустился на пол. Подумал, что времени для уроков у них, кажется, не осталось, и провалился в сон.
* * *
Очнулся он на кровати. Судя по гомону птиц за окошком, было раннее утро. Лейф приподнялся на локте, огляделся.Труда лежала рядом, лицом к нему. Волосы девушки разметались по подушке, подобно застывшим волнам неведомого желтого моря, а лицо словно было освещено солнцем — она улыбалась во сне.
Лейф осторожно стянул с нее до пояса одеяло, посмотрел на обнаженное тело, на тяжелую левую грудь, из-под которой выглядывала вторая — по-видимому, более скромная — подружка; на чуть выглядывающий из коричневого кружочка маленький бугорочек, отдаленно похожий на его собственные соски. Вот только собственных никогда не хотелось коснуться губами…
О боги мои, Тор и Один, как же она прекрасна!.. И как он жил раньше один! Спасибо тебе, учитель Андерс, ты знал, что может сделать ученика счастливым!..
Ему захотелось стянуть одеяло полностью. И вновь заняться любовью.
Но сегодня это желание не существовало само по себе — оно смешивалось с другими. Желаний было много. Хотелось смотреть, как она спит. Слушать, как она смеется. Чувствовать, что она рядом. А еще хотелось, чтобы она была рядом всегда. Очень хотелось. И чтобы любовь доставляла наслаждение не только ему, но и ей… Ведь вчера он так и не узнал, хорошо ли ей было…
Лейф смотрел на Труду и словно распадался на части. Глаза жили отдельно от него, любовались гладкой девичьей кожей и больше знать ничего не хотели. Левая нога изо всех сил сдерживалась, чтобы не пощекотать шершавую Трудину пятку. А правая рука уже скользила под одеяло, туда, где сходились воедино крепкие гладкие бедра. Трудины бедра…
Нельзя, сказал Лейф руке. Ведь она спит!..
Ну и что, ответила рука. Как только я туда проберусь, проснется…
Нет, сказал он. Мы теперь с тобой не одни. Нам надо думать о других.
Но разве ты хочешь не того же?..
Того же, согласился он. Очень хочу. И все же придется чуть-чуть подождать и дать человеку поспать.
Но рука его не послушалась. Она скользнула под одеяло, коснулась шелковистых волосиков внизу живота и побежала дальше.
— Подожди ты, неугомонный, — сказала Труда сонным голосом. — Я хочу принять душ.
Глаза ее раскрылись, и Лейф потрясенно обнаружил, как они глубоки.
— А можно, я приму душ вместе с тобой? — спросил он и сам подивился своему вопросу.
Труда улыбнулась:
— Конечно, можно, глупый.
Улыбка была совсем необидной. А слово «глупый» имело совсем не то значение, к которому он привык.
— Глупый, — пробормотал он. — Как хорошо быть глупым!
— Да и я себя веду как последняя дура, — сказала Труда, и было непонятно, осуждает она себя или восхищается. — А ты ласковый, как теленок… Никогда не думала, что в замке Стуре встречу ласкового парня!
Под душем они стояли вдвоем.
Труда рассказывала ему, как называются различные части своего тела, и это он вытерпел.
Сразу выяснилось, что многое у нее называется так же, как и у него. Это он тоже вытерпел.
А потом он заметил, как странно вода струится по Трудиному телу — обтекая все выпуклости и скрываясь во впадинах.
Этого Лейф вытерпеть уже не смог.
И они немедленно занялись любовью.
* * *
Они любили друг друга днем перед обедом и вечером, перед ужином. А в перерывах Лейф рассказывал Труде о викингах, богах и войнах. «Какой ты умный!» — восхищалась она. Потом Труда рассказывала ему о своей жизни. «Какой ты глупый!» — удивлялась она. Потом она задумывалась, мрачнела, и, чтобы убрать грусть с девичьего лица, Лейф принимался ее целовать. И тогда они вновь начинали любить друг друга.По-видимому, такого количества любви человеку выдержать невозможно. Во всяком случае, после ужина они, как и вчера, сразу уснули.
Зато на следующее утро сил было хоть отбавляй.
И они вновь шептали друг другу слова, от которых громко стучало сердце.
— Никогда не думала, что так в жизни бывает, — сказала Труда.
И они вновь любили друг друга.
А после ужина опять уснули.
Так продолжалось пять дней. На шестой Лейф проснулся и, не открывая глаз, привычно потянулся к Труде. Было самое время положить ей руку на грудь и вновь заняться любовью. Рука его легла на пустой край постели.
— Иди сюда, — позвал он шепотом. — Я хочу сделать тебе викинга.
Эта фраза была паролем. А отзывом было:
— Не сделаешь, глупый. У меня нет зелени в глазах.
Лейф уже знал, почему и для чего зеленеют девичьи глаза. Но раз за разом повторял пароль — хотя бы для того, чтобы услышать, как девичьи губы произносят слово «глупый».
На этот раз он отзыва не дождался.
Тогда Лейф открыл глаза. И вскочил: труды в Клетке не было. Бросился к душу. Вода не шумела, однако он все-таки заглянул.
Пусто.
Дальше было так, будто он все еще занимался любовью. Только непонятно — с кем. Разве лишь с собственным ужасом Прыгало сердце, колотило в виски… Лейф метался по клетке, как зверь, сокрушая по пути стол и стулья.
Наконец в зеркале появился учитель Андерс, мягко сказал:
— Успокойся, мой мальчик… Что с тобой происходит?
— Верните мне Труду, — взмолился Лейф. — Пожалуйста! Я люблю ее. Прошу вас, учитель…
— Стоит ли беспокоиться о проститутке! — Учитель Андерс улыбнулся. — Скоро у тебя будет много девушек.
— Когда?
— Очень скоро!
— Но мне нужна именно она!
Лицо Андерса приняло обычное жесткое выражение.
— Я не могу вернуть тебе Труду, мой мальчик. Я не хотел тебе говорить, но раз ты ее любишь, все меняется… — Учитель помолчал, будто собираясь с силами. — В общем, мой мальчик, Труду похитили. И умертвили!
Под ногами Лейфа словно разверзлась пропасть. И чтобы не упасть в нее, он схватился за спинку стула.
— Как похитили! — У Лейфа задрожали губы. — Кто?
— Те самые люди, что убили твоего отца. То есть не те же персонально, однако… Словенские шпионы.
* * *
На следующий день всегда запертая дверь снова отворилась, и в Клетке появилась новая гостья. В отличие от Труды она была черноволосой и худощавой и сразу не понравилась Лейфу.Какая безобразная, подумал он. Зато теперь я знаю, что такое юбка…
— Здравствуй, Лейф. Меня зовут Агнетта.
Лейф молча отвернулся.
Зашуршала одежда. Горячая девичья рука коснулась шеи Лейфа, пробралась к нему под воротник.
— Уйди! — сказал он.
— Почему? — удивилась она. — Неужели я тебе не нравлюсь?
— Да, не нравишься.
— А ты посмотри на меня получше! — Она повернула его к себе.
Лейф хотел ее ударить.
И не смог.
Потому что тело ее оказалось очень похожим на Трудино.
Нет, совершенно не похожим. Она была тоньше и ниже Труды, со впалым животом. И грудь ее в подметки не годилась Трудиной — два крошечных бугорка с торчащими сосками.
Но бросив на эти бугорки взгляд, Лейф уже не мог оторваться.
И оказалось, что она — пусть и по-другому, но прекрасна. И опять бил его по голове своим молотом Тор… Опять нарастали неодолимые желания…
И оказалось, что узкие бархатистые бедра — ничем не хуже полных и гладких.
И оказалось, что внизу живота и между бедрами — ничего нового. Те же курчавые волосики и та же притягивающая неровность…
И оказалось, что любовь с Агнеттой — ничуть не хуже любви с Трудой.
Все было похоже. И закончилось похоже — после ужина они заснули, а утром Агнетты и след простыл.
Вернуть ее Лейф учителя Андерса не просил.
Потом появлялись Фрида и Хельга, Брюнхильд и Анни. И еще двое, именами которых Лейф даже не поинтересовался.
Все они были очень разными, но кончалось с ними очень одинаково.
Лейф не хотел заниматься с ними любовью, и это нехотение наполняло его душу до краев. И до первого прикосновения… А потом все повторялось. Они вдруг становились красивы и желанны.
Правда, Тор со своим молотом оставил его в покое. Лейф бросал девушек на постель, раздирал на них платье — у Труды бы он платье никогда не разодрал! — наваливался на них всем телом и быстро получал желанное наслаждение. А потом равнодушно слушал, как они стонут и вскрикивают под ним, как зовут мамочку и шепчут ласковые слова, каких он никогда не встречал в книгах. И думал, что он перестал быть викингом…
Лишь Анни, девушка со странно мягкой грудью и очень широким тазом — ни у кого из гостий такого не было — лежала под ним, безмолвная и равнодушная, словно деревянная скамья. А когда он отвалился от нее, посетовала, что он испортил хорошее платье. Ну да ничего, на деньги, которые ей заплатят, она купит себе новое, очень красивое. Как у королевы. И пусть эти девки слезами умоются — она отобьет у них всех клиентов. И сумеет наконец досыта накормить Свена. Бедный мой сыночек, прости меня за то, что я так часто оставляю тебя одного…
Лейф почему-то вдруг почувствовал к ней благодарность. Как будто она научила его чему-то неизвестному, но очень и очень важному…
На следующий день он попросил учителя Андерса больше гостий к нему не присылать.
— Ты по-прежнему любишь Труду, мой мальчик? — спросил тот.
— Нет, — сказал Лейф.
Он не соврал.
Любовь его к Труде исчезла. Но ненависть к словенам осталась. Навсегда!..
22. Ныне: век 76, лето 3, вересень.
Во середу утром Свет опять проснулся в абсолютном спокойствии. Как будто вечор ничего и не случилось. Душа снова пребывала в странном умиротворении, и казалось, приди ныне Марена, он встретит ее полностью подготовленным: все дела завершены, все долги отданы, а должников своих самое время простить…
С Темным сектором он на сей раз связываться не стал, и потому умиротворение продолжало жить и за пределами постели.
Однако жизнь его оказалась недолгой — пока Свет умывался и приводил себя в порядок. Потом пробудилась привычная за последние дни тревога. А вслед за тревогой явилось ожидание.
Гостомысл Хакенберг встретил его в фехтовальном поприще.
Размялись, скрестили клинки, нанесли друг другу несколько десятков уколов. Вернее, нанес Хакенберг, а Свет пропустил. Кольнув Света в очередной раз, тренер опустил оружие:
— Вы ныне далеко отсель, чародей. Так негоже. Шпага не любит, когда к ней относятся с прохладцей.
— Да-да, — согласился поглощенный своими мыслями Свет. — Извините, мастер! Я сейчас соберусь. Продолжаем…
Продолжили.
Ничего не изменилось.
Получив еще с десяток уколов, Свет сказал:
— Извините, мастер! Боюсь, придется на сем тренировку закончить…
Хакенберг ушел, недовольно качая головой, а раздосадованный Свет отправился мыться. Стоя под душем, он размышлял о предстоящем дне и чувствовал, как нарастают тревога и ожидание. Ему казалось, что ночью он все решил и все понял, а, проснувшись, столь же успешно все позабыл. Как будто против него применили заклятье на амнезию… Он даже не был уверен теперь, в самом ли деле разговаривал с матерью или это был всего лишь один из тех редких снов, после которых не испытываешь ничего, окромя разочарования и горькой обиды на планиду…
Но никакого заклятья вокруг не ощущалось. Впрочем, похоже, существуют колдовские действия, которых чародей Сморода и выявить-то не сумеет — не то что разобраться в их природе и принципе действия….
Завтракать он явился — мрачнее тучи.
В трапезной прислуживала Забава. Своего потрясения нынешним видом хозяина она скрыть не сумела. Да и то сказать — отвыкли домашние от подобного чародеева состояния, избаловались…
— Что с вами, Светушко?.. — шепнула она, когда рядом никого не оказалось. — Если хотите, я поднимусь к вам в спальню опосля завтрака. Или аж прямо сейчас…
Глупая курица, по-видимому, возложила вину за настроение своего бывшего любодея на себя!.. Леший их разберет! Ведь только вчера готова была удрать из дома куда глаза глядят, а ныне, эвон, как все повернула!..
Но разбираться с нею у Света не было ни сил, ни желания. Не о ней сейчас след думать. И даже не о Снежане. Думать сейчас след о Контрольной комиссии и смерти вчерашнего соглядатая, о Кудеснике Остромире и Вышате Медоносе. На худой конец о том, имеет ли он право пойти на сегодняшнее ежеседмичное служение… Вот ведь как дело-то оборотилось! Раньше он размышлял, имеет ли право не пойти, а теперь — имеет ли право пойти!..
Забава все еще смотрела на него с ожиданием. Из бездонной глубины круглых синих озер всплывала готовность на что угодно. Хоть жизнь отдать…
— Все в порядке, — сказал Свет. — Вы тут ни при чем. Не волнуйтесь, наша с вами вчерашняя договоренность остается в силе.
Забава вспыхнула, губы ее дрогнули.
Обиделась, глупая курица!.. Неужели ждала от меня иного? Да, должно быть, ждала… Интересно, а Снежана обиделась бы?.. Впрочем, тут и сомнений нет — обиделась бы, еще как обиделась!.. Да ну их обоих!..
Тем не менее он нашел в себе силы улыбнуться служанке, и Забава, изо всех сил пытаясь сохранить на лице недовольную мину, запрыгала вокруг стола, аки горная козочка. Разве что хвостиком от радости не помахивала да не бодалась, играючи…
Опосля трапезы Свет пошел в кабинет.
Волшебное зеркало не подавало признаков жизни: похоже, и Кудесник, и опекун министерства безопасности — прах с ними обоими! — напрочь забыли о чародее Смороде.
Явилась откуда-то мысль связаться со Старой Руссой, но Свет тут же распрощался с нею.
Интересно, что бы он сказал отцу? Я, мол, ныне ночью разговаривал с вашей упокоившейся женой… И она, мол, просила передать вам привет… Да бывший посадник расценил бы такое сообщение как самое настоящее издевательство. А скорее всего и вовсе бы к зеркалу не подошел… Нет, для отца он с семьдесят первого лета отрезанный ломоть, а теперь, после материных похорон, и вовсе не существует!..
Ладно, раз уж мы такие, раз уж мы ныне никому не нужны, то займемся самообразованием. Что у нас там на очереди?.. «Императорский Рим в лицах» мы закончили перед отъездом в Ключград. Значит, на очереди «История культуры Древней Греции и Рима» Джованни Пескарони, перевод с италийского Векши Седака, триста пятьдесят одна страница с рисунками и таблицами…
Однако прочесть он успел лишь введение. А потом в кабинет постучался Петр:
— Хозяин, к вам гость…
Ну наконец-то… У Света словно гора с рамен свалилась. Наконец-то я вам стал нужен, братие!
— Кто?
— Некий Лутовин Кузнец. Волшебник из Ключграда.
Так, подумал Свет. Вас, брате, я не ждал. Кстати, теперь мне и самому непонятно, почему не ждал… Но выслушаю с превеликим удовольствием.
— Просите!
Через минуту домашний колдун Нарышек сидел в кресле для гостей.
— Слушаю вас, брате…
Диковатые блуждающие глаза, но страха в ауре нет. Зато присутствуют совершенно незнакомые коричневатые оттенки.
— Вас ждут, чародей!
Так, подумал Свет. Давление другой стороны продолжается…
— Я не поеду в Ключград, брате. Кто бы меня там ни ждал!
Коричневатые оттенки усилились.
— Вам не надо в Ключград, чародей. Вас ждут здесь, в столице.
— Кто и где?
— Этого я вам сказать не могу. Но она ждет вас с нетерпением. — На слове «она» прозвучало ударение.
— А как я ее найду? — Свет, в свое очередь, сделал ударение на слове «ее».
— Буде вы сейчас пойдете со мной, я вас провожу…
— А буде я сейчас не пойду?
— Тогда назначьте время, и к оному времени я снова буду у вас. Особа, которую я представляю, вынуждена быть осторожной. Она не хочет, чтобы кто-либо знал место ее пребывания…
— Подождите, брате, — оборвал Свет. — Ответьте на один вопрос. Почему вы при нашем разговоре на балу не сообщили мне о том, что в доме все-таки произошло странное? Я имею в виду некую болезнь некоего слуги по имени Олег Лощина.
Коричневые цвета заполонили ауру Кузнеца чуть ли не полностью.
— Мне было не велено говорить об этом.
— Кем не велено?
— Мне не велено говорить об этом.
— А я вам велю!
— Мне не велено говорить об этом. — Глаза ключградского волшебника уже не видели Света. — Мне не велено говорить об этом. Мне не велено говорить об этом…
Свет вдруг понял, что Лутовин Кузнец находится под действием неизвестного заклятья. И кто знает, может быть, сейчас с волшебником произойдет то же, что вчера случилось с кучером таинственной трибуны!..
— Подождите, брате! — поспешно сказал Свет. — Передайте ей, что я не могу прийти. Вам не велено говорить, а мне — покидать дом. Если она хочет, пусть приходит сама. Думаю, ей это не составит труда…
Коричневые цвета стремительно пошли на убыль. Но совсем не исчезли.
— Хорошо, чародей. Я все передам!
Свет вызвал Петра и попросил проводить гостя.
Не прошло и получаса, как все повторилось. На этот раз гостем оказался Сувор Нарышка.
Свет уже ничему не удивлялся.
— Я к вам от отца, чародей. Он просит передать, что очень удивлен событиями последних двух дней. Мой отец не привык, когда его слуги без разрешения покидают дом. И если вы не прекратите использование Таланта с незаконными целями, он обещает вам очень большие неприятности. То, что вы член палаты чародеев, не дает вам права использовать в сыске чужих слуг без разрешения хозяев…
И так далее и тому подобное.
Развеселившийся Свет с интересом наблюдал за изменениями, происходящими с аурой молодого ключградца. Как и у Лутовина Кузнеца, коричневые цвета налились силой и тут же ослабли, едва Свет сказал:
— Я все понял, княже. Передайте своему отцу, что я немедленно отдам задание вашим слугам вернуться домой.
— И моей сестре?
— Ваша сестра тоже сбежала из дома?
Лицо Сувора побагровело. А взгляд прояснился.
— Простите, чародей, но я не потерплю такого тона по отношению к моей сестре. И буде вы немедленно не извинитесь…
Похоже, тот, в чьей власти сейчас находился князь Сувор, утратил контроль над ним. Впрочем, Свету это ничего не приносило. Окромя новых неприятностей. Не хватало еще для полного счастья оказаться вызванным на великородную дуэль.
— Я прошу прощения, княже. Я вовсе не хотел оскорбить княжну Снежану. Паче того, должен вам сказать, что и сам бы…
Договорить Свет не успел: глаза у Сувора Нарышки вновь стали диковатыми, а коричневые цвета в ауре усилились.
— Что я еще должен передать своему отцу, чародей?
Свет пожал раменами:
— Передайте вашему… кх-м, отцу, что давить на меня бесполезно. Если я ему нужен, пусть придет ко мне сам… или сама, и мы расставим точки над «и». — Им вновь овладело веселье. — Скажите, а Порей Ерга, случаем, не был вашим попутчиком по дороге в столицу?
Князь Сувор помолчал. Словно дожидался решения неведомого кукловода…
— Принципал-ехал-в-одном-поезде-со-мной! — выпалил он наконец. Будто сорвался с поводка кобель, обнаруживший метки пребывающей в течке суки…
Свет удовлетворенно ухмыльнулся.
С Темным сектором он на сей раз связываться не стал, и потому умиротворение продолжало жить и за пределами постели.
Однако жизнь его оказалась недолгой — пока Свет умывался и приводил себя в порядок. Потом пробудилась привычная за последние дни тревога. А вслед за тревогой явилось ожидание.
Гостомысл Хакенберг встретил его в фехтовальном поприще.
Размялись, скрестили клинки, нанесли друг другу несколько десятков уколов. Вернее, нанес Хакенберг, а Свет пропустил. Кольнув Света в очередной раз, тренер опустил оружие:
— Вы ныне далеко отсель, чародей. Так негоже. Шпага не любит, когда к ней относятся с прохладцей.
— Да-да, — согласился поглощенный своими мыслями Свет. — Извините, мастер! Я сейчас соберусь. Продолжаем…
Продолжили.
Ничего не изменилось.
Получив еще с десяток уколов, Свет сказал:
— Извините, мастер! Боюсь, придется на сем тренировку закончить…
Хакенберг ушел, недовольно качая головой, а раздосадованный Свет отправился мыться. Стоя под душем, он размышлял о предстоящем дне и чувствовал, как нарастают тревога и ожидание. Ему казалось, что ночью он все решил и все понял, а, проснувшись, столь же успешно все позабыл. Как будто против него применили заклятье на амнезию… Он даже не был уверен теперь, в самом ли деле разговаривал с матерью или это был всего лишь один из тех редких снов, после которых не испытываешь ничего, окромя разочарования и горькой обиды на планиду…
Но никакого заклятья вокруг не ощущалось. Впрочем, похоже, существуют колдовские действия, которых чародей Сморода и выявить-то не сумеет — не то что разобраться в их природе и принципе действия….
Завтракать он явился — мрачнее тучи.
В трапезной прислуживала Забава. Своего потрясения нынешним видом хозяина она скрыть не сумела. Да и то сказать — отвыкли домашние от подобного чародеева состояния, избаловались…
— Что с вами, Светушко?.. — шепнула она, когда рядом никого не оказалось. — Если хотите, я поднимусь к вам в спальню опосля завтрака. Или аж прямо сейчас…
Глупая курица, по-видимому, возложила вину за настроение своего бывшего любодея на себя!.. Леший их разберет! Ведь только вчера готова была удрать из дома куда глаза глядят, а ныне, эвон, как все повернула!..
Но разбираться с нею у Света не было ни сил, ни желания. Не о ней сейчас след думать. И даже не о Снежане. Думать сейчас след о Контрольной комиссии и смерти вчерашнего соглядатая, о Кудеснике Остромире и Вышате Медоносе. На худой конец о том, имеет ли он право пойти на сегодняшнее ежеседмичное служение… Вот ведь как дело-то оборотилось! Раньше он размышлял, имеет ли право не пойти, а теперь — имеет ли право пойти!..
Забава все еще смотрела на него с ожиданием. Из бездонной глубины круглых синих озер всплывала готовность на что угодно. Хоть жизнь отдать…
— Все в порядке, — сказал Свет. — Вы тут ни при чем. Не волнуйтесь, наша с вами вчерашняя договоренность остается в силе.
Забава вспыхнула, губы ее дрогнули.
Обиделась, глупая курица!.. Неужели ждала от меня иного? Да, должно быть, ждала… Интересно, а Снежана обиделась бы?.. Впрочем, тут и сомнений нет — обиделась бы, еще как обиделась!.. Да ну их обоих!..
Тем не менее он нашел в себе силы улыбнуться служанке, и Забава, изо всех сил пытаясь сохранить на лице недовольную мину, запрыгала вокруг стола, аки горная козочка. Разве что хвостиком от радости не помахивала да не бодалась, играючи…
Опосля трапезы Свет пошел в кабинет.
Волшебное зеркало не подавало признаков жизни: похоже, и Кудесник, и опекун министерства безопасности — прах с ними обоими! — напрочь забыли о чародее Смороде.
Явилась откуда-то мысль связаться со Старой Руссой, но Свет тут же распрощался с нею.
Интересно, что бы он сказал отцу? Я, мол, ныне ночью разговаривал с вашей упокоившейся женой… И она, мол, просила передать вам привет… Да бывший посадник расценил бы такое сообщение как самое настоящее издевательство. А скорее всего и вовсе бы к зеркалу не подошел… Нет, для отца он с семьдесят первого лета отрезанный ломоть, а теперь, после материных похорон, и вовсе не существует!..
Ладно, раз уж мы такие, раз уж мы ныне никому не нужны, то займемся самообразованием. Что у нас там на очереди?.. «Императорский Рим в лицах» мы закончили перед отъездом в Ключград. Значит, на очереди «История культуры Древней Греции и Рима» Джованни Пескарони, перевод с италийского Векши Седака, триста пятьдесят одна страница с рисунками и таблицами…
Однако прочесть он успел лишь введение. А потом в кабинет постучался Петр:
— Хозяин, к вам гость…
Ну наконец-то… У Света словно гора с рамен свалилась. Наконец-то я вам стал нужен, братие!
— Кто?
— Некий Лутовин Кузнец. Волшебник из Ключграда.
Так, подумал Свет. Вас, брате, я не ждал. Кстати, теперь мне и самому непонятно, почему не ждал… Но выслушаю с превеликим удовольствием.
— Просите!
Через минуту домашний колдун Нарышек сидел в кресле для гостей.
— Слушаю вас, брате…
Диковатые блуждающие глаза, но страха в ауре нет. Зато присутствуют совершенно незнакомые коричневатые оттенки.
— Вас ждут, чародей!
Так, подумал Свет. Давление другой стороны продолжается…
— Я не поеду в Ключград, брате. Кто бы меня там ни ждал!
Коричневатые оттенки усилились.
— Вам не надо в Ключград, чародей. Вас ждут здесь, в столице.
— Кто и где?
— Этого я вам сказать не могу. Но она ждет вас с нетерпением. — На слове «она» прозвучало ударение.
— А как я ее найду? — Свет, в свое очередь, сделал ударение на слове «ее».
— Буде вы сейчас пойдете со мной, я вас провожу…
— А буде я сейчас не пойду?
— Тогда назначьте время, и к оному времени я снова буду у вас. Особа, которую я представляю, вынуждена быть осторожной. Она не хочет, чтобы кто-либо знал место ее пребывания…
— Подождите, брате, — оборвал Свет. — Ответьте на один вопрос. Почему вы при нашем разговоре на балу не сообщили мне о том, что в доме все-таки произошло странное? Я имею в виду некую болезнь некоего слуги по имени Олег Лощина.
Коричневые цвета заполонили ауру Кузнеца чуть ли не полностью.
— Мне было не велено говорить об этом.
— Кем не велено?
— Мне не велено говорить об этом.
— А я вам велю!
— Мне не велено говорить об этом. — Глаза ключградского волшебника уже не видели Света. — Мне не велено говорить об этом. Мне не велено говорить об этом…
Свет вдруг понял, что Лутовин Кузнец находится под действием неизвестного заклятья. И кто знает, может быть, сейчас с волшебником произойдет то же, что вчера случилось с кучером таинственной трибуны!..
— Подождите, брате! — поспешно сказал Свет. — Передайте ей, что я не могу прийти. Вам не велено говорить, а мне — покидать дом. Если она хочет, пусть приходит сама. Думаю, ей это не составит труда…
Коричневые цвета стремительно пошли на убыль. Но совсем не исчезли.
— Хорошо, чародей. Я все передам!
Свет вызвал Петра и попросил проводить гостя.
Не прошло и получаса, как все повторилось. На этот раз гостем оказался Сувор Нарышка.
Свет уже ничему не удивлялся.
— Я к вам от отца, чародей. Он просит передать, что очень удивлен событиями последних двух дней. Мой отец не привык, когда его слуги без разрешения покидают дом. И если вы не прекратите использование Таланта с незаконными целями, он обещает вам очень большие неприятности. То, что вы член палаты чародеев, не дает вам права использовать в сыске чужих слуг без разрешения хозяев…
И так далее и тому подобное.
Развеселившийся Свет с интересом наблюдал за изменениями, происходящими с аурой молодого ключградца. Как и у Лутовина Кузнеца, коричневые цвета налились силой и тут же ослабли, едва Свет сказал:
— Я все понял, княже. Передайте своему отцу, что я немедленно отдам задание вашим слугам вернуться домой.
— И моей сестре?
— Ваша сестра тоже сбежала из дома?
Лицо Сувора побагровело. А взгляд прояснился.
— Простите, чародей, но я не потерплю такого тона по отношению к моей сестре. И буде вы немедленно не извинитесь…
Похоже, тот, в чьей власти сейчас находился князь Сувор, утратил контроль над ним. Впрочем, Свету это ничего не приносило. Окромя новых неприятностей. Не хватало еще для полного счастья оказаться вызванным на великородную дуэль.
— Я прошу прощения, княже. Я вовсе не хотел оскорбить княжну Снежану. Паче того, должен вам сказать, что и сам бы…
Договорить Свет не успел: глаза у Сувора Нарышки вновь стали диковатыми, а коричневые цвета в ауре усилились.
— Что я еще должен передать своему отцу, чародей?
Свет пожал раменами:
— Передайте вашему… кх-м, отцу, что давить на меня бесполезно. Если я ему нужен, пусть придет ко мне сам… или сама, и мы расставим точки над «и». — Им вновь овладело веселье. — Скажите, а Порей Ерга, случаем, не был вашим попутчиком по дороге в столицу?
Князь Сувор помолчал. Словно дожидался решения неведомого кукловода…
— Принципал-ехал-в-одном-поезде-со-мной! — выпалил он наконец. Будто сорвался с поводка кобель, обнаруживший метки пребывающей в течке суки…
Свет удовлетворенно ухмыльнулся.