Страница:
— Чем мы сможем вам помочь?
— Боюсь, ничем… Боюсь, любая помощь в самый неожиданный момент может превратиться в собственную противоположность. И обернется лишь дополнительными потерями.
— Да, — сказал Остромир. — Случившееся с Буривоем Смирным доказывает возможность такого превращения. И тем не менее, думаю, будет полезно, чтобы мы постоянно ведали хотя бы, где вы в каждый конкретный момент находитесь. Я попрошу Утренника немедленно приставить к вам охрану.
Вряд ли это что-нибудь даст, подумал Свет, но возражать не стал: должен же Кудесник принять хотя бы видимость активных мер. Иначе он распишется в собственном бессилии, а начальству такие ситуации, как горчица на шоколад…
Остромир снова задумался.
Свету вдруг пришло в голову, что Кудесник размышляет сейчас вовсе не о судьбе чародея Смороды. В общем-то, подобные размышления не были удивительными — чародей Сморода всего лишь винтик в машине Колдовской дружины и министерства безопасности. Пусть винтик и очень важный, но не главный же… И тем не менее мысль сия Света задела.
Наверное, именно поэтому он изменил вдруг свое первоначальное решение и сообщил о защитном барьере в ментальной оболочке ключградского принципала.
Кудесник и бровью не повел:
— Барьер поставлен мною, чародей… А почему вы сразу не рассказали мне о возникших подозрениях?
— Потому что оный барьер — сам по себе не улика. Мне и самому приходило на ум, что он может быть поставлен вами.
Остромир пожевал губами, обдумывая услышанное.
— А почему же все-таки рассказали?
Свет пожал раменами:
— Не знаю… Вы бы все равно почувствовали, что я о чем-то умолчал.
И пусть эта лесть вышла слишком явной, подумал он. Вкуснее покажется…
Кудесник опять впал в размышления. Лицо его было гранитной глыбой, но Свету вновь почудилось, будто Остромир боится. И опять это продолжалось какое-то мгновение, а потом Кудесник встал, давая понять об окончании аудиенции.
— Вы свободны, чародей… Теперь вам след написать подробный отчет о ключградской командировке. Передадите его секретарю. Что же касается ключградских событий… — Он глянул Свету прямо в глаза. — Мне бы не хотелось, чтобы о барьере у Порея Ерги ведал еще кто-либо, опричь нас с вами. В том числе и министр безопасности с опекуном Медоносом.
Свет кивнул:
— Я понял, Кудесник!
Остромир вызвал Всеслава Волка.
— Предоставьте чародею Смороде свободный кабинет.
И Свет пошел писать отчет.
— На Смоленскую площадь, — сказал Свет Петру, выйдя из резиденции Кудесника и садясь в карету.
Отчет отнял у него два часа.
Свет подробно расписал свои подозрения в отношении Порея Ерги, но о Снежане все-таки почел за доброе умолчать. Ключградский рубежный принципал — это одно, а княжна Нарышкина — совсем другое… Великородная в качестве варяжского лазутчика — это, действительно, страшно, а объятый страхом Кудесник вполне мог наломать дров… Впрочем, нет, не мог, конечно, Остромир — Кудесник, а не лесник… Да не важно — почему! Умолчал и умолчал! В конце концов, любые подозрения — это мое личное дело, вот выводы из оных подозрений — дело уже государственное, но до выводов пока не дошло. И неизвестно еще, дойдет ли…
Интересно другое — и без упоминаний о Снежане Кудесник испугался. Вопрос — что его напугало? Вроде бы страхом за свою жизнь Остромир никогда не страдал. Как говорят, столько лет на этой работе… За жизнь Рюриковичей бояться тоже нечего. Кодекс чести не позволяет супротивникам закулисно организовывать убийства членов правящих фамилий. Это по всему миру принято. То есть убийства-то, знамо дело, время от времени происходят, но это дело рук внутренних оппозиций. Оппозиционерам, вестимо, можно помогать, но непосредственное участие своего подданного в убийстве монарха соседней страны… Нет, такого еще не было. Такое не одобрят ни короли аглицкий и франкский, ни императоры германский и италийский, ни сидящий в Киеве царь русский… Уж буде хотите убить Великого князя Словенского, так объявите Новугороду войну и вызовите Святослава XI на поединок. Осилите — и желание реализуете, и честь императорскую сохраните. Не осилите — честь тоже сохраните…
Так чего же, в таком случае, испугался Кудесник?.. Разве лишь ответственности перед Великим князем. Больше-то нечего!.. Впрочем, ответственности Кудесник никогда — и не перед кем! — не боялся, это вам любой муж-волшебник скажет. Потому и простоял Остромир столько лет во главе Колдовской дружины, потому и пользуется таким авторитетом в стране… Ладно, не будем переливать из пустого в порожнее. Душа Кудесника — потемки, и не мне пока разгонять их… В конце концов, Остромир уже старик, и возможно, теперь он жизнь воспринимает иначе, чем раньше. Правда, в этом случае ему пора отправляться на вечный покой… Но не я буду тем человеком, который сделает ему такое предложение…
В душе вдруг шевельнулось беспокойство.
Свет очнулся от дум, проанализировал ощущение. Полновесной тревоги не было. Значит, и смертельной угрозы не существовало. Впрочем, с этой мыслью, хоть она и была непривычной, Свет уже сжился. Было даже интересно знать, что ныне вас ни в коем случае не убьют. Разве лишь под колесо на улице угодите — от случайной смерти не застрахован индо Кудесник… Но тут ведь надо умудриться, чтобы вас задавили сразу и намару. К примеру спать на ходу, чего чародей Сморода — при всем своем Таланте — делать не умел… Однако с беспокойством стоит разобраться. И немедля!
Свет обернулся, глянул в заднее окошко. Позади, саженях в двадцати, тащилась обыкновенная трибуна. Вопрос, правда, — обыкновенная ли?.. Свет попросил Петра покрутиться по улицам и скоро убедился: трибуна от его кареты не отставала. Вот и соглядатаи пожаловали… Вопрос только — чьи? Возможно, обещанные охранители, если Кудесник сразу же распорядился. В этом случае министерство безопасности, при соответствующих указаниях собственного начальства, успело бы провернуть свои шестеренки… Может, глянуть на сих охранителей?
Свет попросил Петра остановиться. Тут же остановилась и трибуна. Свет вылез из кареты, шагнул в сторону соглядатая. Лицо того было по самый нос замотано шарфом.
В эдакую-то теплынь!.. Странно! К чему бы охранителю прятаться от охраняемого?
Подойти ближе Свет не успел.
Трибуна тронулась, не останавливаясь, прокатила мимо. Номера на дверце и задней стенке не было, а значит, к государственной службе пассажирских перевозок экипаж никакого отношения не имел. Ага, а нижний номер заляпали грязью. Где только грязь нашли в центре Новагорода!.. Да, ищите его потом, свищите!.. Чародей бросился следом. Трибуна тут же добавила ходу, через квартал свернула на Мещанскую.
Бегать за нею было бессмысленно. Свет вернулся к своей карете, велел Петру ехать прямиком в министерство. Минут через пять он обернулся.
Трибуна снова маячила позади — правда, теперь уже саженях в сорока, пропустив меж собой и каретой чародея Смороды пару — надо думать, посторонних — экипажей.
Можно было бы попытаться догнать соглядатая, но двухколесная трибуна движется быстрее четырехколесной кареты. Поэтому Свет махнул рукой и успокоился. В конце концов, никуда они не денутся. В конце концов, буде очень потребуется, он прибегнет к Семаргловой Силе. И пусть потом его тащат на Контрольную комиссию!..
Он попросил Петра, обогнув квартал, подъехать к министерству по Березовой. И снова задумался.
В министерстве царила привычная легкая суматоха. Свет шагал по коридорам, здоровался со знакомыми.
В приемной Путяты Утренника сидело с десяток посетителей в партикулярном и мундирах стражи. Свет попросил секретаря доложить министру о явившемся с докладом чародее Смороде.
Через пять минут его позвали. Ауры дожидающихся своей очереди посетителей тут же наполнились тщательно скрываемым от секретаря недовольством.
Путята пребывал в кабинете один-одинешенек, но покудова начальник с подчиненным пожимали друг другу десницы, леший принес Вышату Медоноса. Свет пожал и его десницу, но поморщился — Вышата, назначенный опосля смерти Буни Лаптя опекуном министерства безопасности, был ему неприятен. Исполать богам, до нынешнего дня дела, которые вел чародей Сморода, оказывались не слишком серьезными, чтобы требовать вмешательства опекуна, а потому встречались Сморода и Медонос лишь на общих совещаниях. Впрочем, злые языки бесперечь утверждали, что медонос собирает свой медок и со смородинных кустов…
— Поведывайте, чародей! — распорядился Утренник, когда Вышата присел к столу.
Свет поведал начальству то же, что Кудеснику, и словом не упомянув о своих подозрениях. Правда, в кабинете министра безопасности говорить полуправду было проще. Все-таки Вышата Медонос — не Остромир, сколь бы много опекун не воображал о своем Таланте…
— Хм-м, — сказал Утренник, когда Свет завершил доклад. — И как, по-вашему, чародей, будут развиваться события дальше?
— По-моему, лазутчик явится в столицу. У него нет другого выхода, буде я ему нужен…
— А для чего вы ему нужны?
— Покудова не имею ни малейшего понятия… Но, думаю, это выяснится очень скоро.
Утренник глянул на опекуна. Тот внимательно рассматривал сидящего напротив чародея. Глаза Вышаты были выпуклыми, а аура — совершенно нейтральной. У министра же проглядывали хорошо знакомые по ключградскому принципалу Ерге зеленоватые цвета — что бы они не означали, Утренник, похоже, не доверял сыскнику-чародею.
Свет пожал раменами. Верят они или нет, все равно им придется согласиться с его предложением.
— Полагаю, брат Свет прав, — проскрипел Вышата. — Однако я удивлен столь великими успехами сыскников Смирного и Смороды. — В голосе опекуна зазвучал неприкрытый сарказм. — Один валяется без памяти в госпитале, другой уплыл в тихую заводь.
Свет скрежетнул зубами, но промолчал. Пусть поизгаляется!.. Все равно без чародея Смороды они с этим делом не справятся. Каким бы шустрым не представлялся себе опекун Медонос, но лазутчику потребовался не он, а сыскник Сморода.
Утренник барабанил пальцами по крышке стола, размышляя. Свет старательно избегал Вышатова взгляда.
— Вы не правы, опекун, — сказал наконец Путята. — Буривой Смирный квалифицированный волшебник и весьма дошлый работник. Если супротивник сумел так легко вывести его из игры, было бы глупо вступать в схватку на чужой территории. Умнее будет отойти на заранее подготовленные позиции и встретить врага во всеоружии. — Он повернулся к Свету. — Я согласен с вашим прогнозом, чародей. Чем мы можем вам помочь?
— Полагаю, особенно ничем… Разве лишь приставить ко мне охранителей. На всякий случай…
Министр согласно кивнул:
— Да, Кудесник уже попросил меня об этом. Начнем охоту с приманкой… Впредь вас будет сопровождать экипаж с охранителями. — Он повернулся к Вышате Медоносу. — Охрана скрытая, под видом наблюдения. Внутри экипажа двое, один из них обязательно волшебник. Плюс возница. У всех троих огнестрельное оружие.
Вышата кивнул.
— Думаю, прикрытие достаточное, — сказал Утренник Свету. — Не тридцать же человек к вам приставлять!
Так, подумал Свет. «Впредь вас будет…» Оказывается, таинственная трибуна не имела никакого отношения к нашему ведомству. Любопытно, любопытно!.. Похоже, супротивник уже вылез из своей норы. Почему же я не ощутил тревоги?
— Мне бы хотелось, чтобы меня сопровождали охранители, которых я знаю в лицо, — сказал он. — А на экипаже должен быть какой-нибудь отличительный знак. Пусть, скажем, возница повяжет желтый шейный платок.
— Годится!.. — Путята Утренник пожевал губами. — Таким образом вы сразу обнаружите посторонних соглядатаев.
Я их уже обнаружил, подумал Свет. Но вам, судари мои, я об этом не скажу. Есть у меня предчувствие, что вам, судари мои, о них знать не надо. А то ведаю я эту вашу охоту с приманкой! Самому в такой участвовать приходилось… И дичь вспугнули, и виноватых не найти — все, знамо дело, хотели как лучше…
— Хорошо, — продолжал министр. — Значит, отныне вы передвигаетесь по городу токмо под прикрытием. А еще лучше вам было бы посидеть дома. Хотя бы завтра и послезавтра.
— Завтра и послезавтра — согласен. Но буде гость не объявится, оное сидение станет бессмысленным…
— Простите, министр, — вмешался Вышата Медонос. — Мне думается, нам след усилить охрану Городища Ярославова. Кто ведает, какова настоящая цель предполагаемого лазутчика? Может, происходящие события, связанные с чародеем Смородой, — лишь отвлекающий маневр…
Утренник кивнул:
— Это в вашей компетенции, опекун… — и вновь повернулся к Свету: — Поскучаете немного, чародей. Впрочем, думаю, найдете, как убить время…
— Найду, — пообещал Свет.
— Кстати, — спохватился Путята. — А как станем держать связь? Через зеркало?
— Никак не станем, сударь министр… Буде лазутчик ко мне явится, я найду способ передать вам информацию.
— Согласен! — Утренник встал. — Итак, из дома выходить токмо в крайнем случае… А сейчас отправляйтесь к себе, напишите подробный отчет о командировке. Мы же покудова организуем вам охрану… Распорядитесь, опекун!
Свет перебрался в собственный кабинет. Однако прежде чем сесть за отчет, подошел к окну.
В обе стороны от здания родного министерства раскинулась Смоленская площадь. Березовая, устремляясь к Детинцу, отходила от нее прямо перед окнами Светова кабинета.
И ни на площади, ни на обозримой части Березовой таинственного экипажа не наблюдалось.
Дорога от министерства безопасности до дома принесла токмо одну новость: таинственный соглядатай действительно оставил его в покое. Либо стал гораздо осторожнее… Во всяком случае, как Свет не оглядывался, подозрительной трибуны в транспортном потоке он не приметил. Впрочем, поток ближе к вечеру оказался плотным, и какие-либо конкретные выводы из неудачных наблюдений делать было рано. Разберемся завтра…
Забава пришла к хозяину за час до полуночи. Как заведено, принесла чай.
Свет глянул на нее и с удивлением обнаружил, что девица изрядно похорошела. Странно, все вроде бы по-обычному. Легкое желтое, в зеленый цветочек, платьице без рукавов, на лице свежий макияж, волосы — двумя косичками-хвостиками. Такой он видывал ее не однажды… Но брови ныне — как два натянутых лука, а под ними — бездонные синие озера. Свет отложил в сторону бумаги, подготовленные Берендеем, взял в руки чашку, удивился необычным ощущениям. Было ли такое, чтобы он подумал о Забавиных бровях, как о натянутых луках, а о глазах, как синих озерах?.. Да ввек, прямо скажем, не было! И быть, добавим, не могло!
Однако, будучи и похорошевшей, Забава все равно умудрялась выглядеть грустной. Хотя, кто сказал, что грусть не способна быть красной?..
— Я вам не помешала, чародей? — спросила девица, наливая чай.
Свет мотнул головой, закинул руки за голову, потянулся — затекшие члены требовали движения. Взял с подноса чашку, прихлебнул.
Между тем Забава, вздохнув, умостилась на краешке оттоманки. От девицы веяло тоской, и Свет поневоле вспомнил летошние события. Похороны Веры-Кристы, состоявшиеся сразу после окончания Паломной седмицы. Как ни странно, печали в нем сии воспоминания не вызывали. Он до сих пор не понимал, каким образом гостья учила его любви в тот самый момент, когда ее остывший труп уже покоился рядом с телом Репни Бондаря. Впрочем, он не очень и задавался сим вопросом…
Было и было! Ну кто из нас может быть хоть чуть-чуть уверенным, будто мы постигли все законы волшебства? Пути Сварожичей неисповедимы. Неисповедимы и пути Семаргла… В конце концов, ведь способны же мы защитить заклятьями мертвое тело от порчи тлением. Потому и удается прожить Паломную седмицу без похорон… А последователи Иешуа, даже зная оное заклятье, все равно хоронят своих мертвых на третий день. Обязательно. Такова традиция. У нас другие традиции — не хуже и не лучше, просто другие… А вот бы найти заклинание, которое бы мертвых воскрешало!.. Кстати, христиане считают, что душа человеческая бессмертна. Может, они и правы… Хорошо бы, окажись они правы… Хотя бы изредка… Во всяком случае, любовь с Верой-Кристой ему тогда не приснилась. Может, это была любовь с ее бессмертной душой… Кто знает?
— О чем задумались, Светушко? — Забава пристально смотрела на своего любодея.
Свет открыто улыбнулся ей. Забаве его улыбка давно уже не казалась чем-то сногсшибательным, и он был благодарен своей служанке за возможность хоть эдак чувствовать себя дюжинным человеком. А дюжинным человеком почувствовать себя хотелось. Поначалу, правда, крайне редко. Потом — чаще. И всегда — неожиданно. Ну вот как, к примеру, сейчас…
Нет, дюжинным человеком быть весьма и весьма неплохо. Не надо ни от кого скрывать своих взаимоотношений с женщиной. Говорят, среди мужиков аж принято хвастать своими победами в любовных схватках. Среди побежденных полным-полно служанок. И даже великородные встречаются… Однако в тех схватках у победителя с побежденной есть общее будущее. Не то что у чародея со служанкой. Или великородной…
Он вспомнил Снежану Нарышкину. Ее гордо посаженную головку с двумя хвостиками, перевязанными сиреневыми бантами. Ее насмешливые вострые глазки. Ее ехидный голосок. И стиснутые лазоревым платьем полуобнаженные перси…
— О чем задумались, Светушко? — повторила Забава, перебирая десницей правый хвостик. В голосе служанки прозвучала явственная тревога. — Аль вспомнили кого?
Свет обнаружил, что смотрит в потолок, и перевел взгляд на Забаву. Губы ее неудержимо подрагивали. Вот-вот расплачется…
— Никого я не вспомнил!..
Леший меня возьми! Что я себе придумываю, в самом-то деле!.. Ну чем, скажите мне пожалуйста, перси Снежаны могут отличаться от Забавиных. Столь же упругие, столь же круглые, столь же горячие… И соски наверняка одинаковые… Вот только воспоминания о Забавиной груди почему-то ввек не заставляли стучать мое сердце так громко. Забери меня Велес, со всеми потрохами!.. Что я себе придумываю?
Ответа на последний вопрос не было. Но зато он знал, чего от него ждут. Опыт — дело наживное, и оный опыт он уже давно нажил. Поэтому он замотал головой, отставил чашку, встал. Подошел к Забаве, подхватил ее под мышки и крепко прижал к себе.
Вот же они, перси эти, такие же твердо-мягкие, как у Снежаны Нарышкиной!.. Одновременно и упираются, как чужой локоть в бок, и плющатся, как подушка под головой… В чем же разница?
Забава затрепетала, повисла у него на шее, зашептала горячими губами:
— Люблю вас, Светушко! Люблю! Не бросайте меня, прошу вас!..
Он отстранил ее, глянул в лицо.
Глаза Забавы лихорадочно блестели, а ланиты алели, словно маков цвет.
— С чего вы взяли, люба моя, будто я решил вас бросить? Вроде бы я не давал вам повода так думать…
Она не слушала. Замотала головой, простонала:
— Не бросайте, Светушко! Я ведь ни в чем не виновата… Молю, позвольте мне быть рядом с вами.
Он снова притянул ее к себе, и она, зарыдав в голос, спрятала у него на груди мокрое от слез лицо.
Свет дождался, пока она выплакалась. Достал из баула Волшебную Палочку. Взял Забаву за руку, вывел из кабинета. Привычно наложил отвращающее заклятие на лестницу и инициирующее на собственный корень. Забава молча ждала, пока он довершит манипуляции. Корень послушно превратился в ствол. Свет удовлетворенно хмыкнул и двинулся по коридору. Забава шла следом, низко опустив голову. Словно поднималась к эшафоту. И только когда они оказались в спальне, вскинула на него глаза. Там снова стояли слезы.
Он погасил светильню, а она что-то зашептала. Он подошел, привычно поцеловал ее в шею. И понял: она молится Додоле.
Она молилась, пока он стаскивал с нее одежду. Она молилась, пока он развязывал банты в хвостиках и распускал по раменам волосы. Она продолжала молиться, когда он всем телом прижал ее к ковру и раздвинул коленями стегна. И замолкла лишь, когда он вошел в нее.
А Свет привычно начал считать: один, два, три, четыре… десять, одиннадцать, двенадцать…
Корень его раз за разом погружался в привычно теплое и мокрое. Забава уже не молчала — извивалась под ним и постанывала. И тут он сбился со счета. Что-то изменилось. Нет, Забава, вцепившись в кудри любодея, по-прежнему извивалась и постанывала. Но ему казалось, что он стискивает в объятиях не эту, мягкую и податливую, а другую, гордую, ехидную, своенравную. Это Снежана запрокидывает голову, это Снежана кусает его плечо, это Снежана сжимает стегнами его талию. Это Снежанины перси расплющены его грудью, это в Снежанины соски впивается он губами, это Снежанины персты судорожно царапают его спину.
— Я люблю вас! — прошептал он непослушными губами. И зарычал: — Я люблю вас!!!
Снежану затрясло, она испустила какой-то негромкий утробный звук — смех не смех, плач не плач — и ударила пятками в поясницу любодею. Там у нее стало еще более мокро и еще более жарко. А потом — туго…
И вдруг Света тоже затрясло. Что-то острое и горячее прострелило его корень, во всю длину, от живота до самой вершины, словно бритвой прорезало — скрючивая персты на руках и перехватывая дыхание, распарывая душу мучительным наслаждением. Свет выгнулся дугой, в последний раз пронзая нежно обнявшую его ствол теплую плоть, вскрикнул. Наслаждение умирало, чары стремительно рассеивались. И, как подрубленный, он обессилено рухнул на уже обмякшее Снежанино тело…
Через несколько мгновений он пришел в себя.
И тут же услышал шепот:
— Вы не со мной сейчас занимались любовью, Светушко! Но все равно спасибо! Этой ночи я ввек не забуду.
Забава поднялась с ковра, зашуршала в темноте одеждой.
Все еще задыхающийся Свет сообразил наконец, что все окончилось.
Оставалось привычно наложить обратное заклятье, чтобы придать корню нормальный вид, и привычно отправиться под душ. А потом привычно лечь спать — в одиночку. А как хотелось, чтобы рядом устроилась Снежана…
Обратное заклятье не требовало сложных манипуляций — задействуется лишь язык да взметнувшиеся вверх руки с танцующими перстами.
Свет горестно вздохнул, сотворил акустическую формулу заклинания, взмахнул руками. Ствол послушно уменьшился, обмяк, повис. Можно было отправляться в ванную.
Забава все еще шуршала, борясь во мраке с непослушной одеждой.
Могла бы и огонь зажечь, недовольно подумал Свет. Коли так справиться не способна…
Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу и снова прислушался, на этот раз к себе. Странно, привычный шорох Забавиных тряпок на сей раз вызвал в нем странную истому. Душа словно скукожилась, а потом развернулась во всю ширь. Истома рождалась в левой стороне груди, под соском, волной катилась по телу. Вот она достигла самого низа живота. Откликнулись внутри какие-то мышцы. Запнулось о неведомую преграду едва-едва успокоившееся сердце. И Свет почувствовал, как его обвисший корень вновь начал расти.
Забава продолжала шуршать, и всякий ее шорох отзывался у Света стуком в висках. Корень неудержимо поднимался, не было в подлунной сил, способных его остановить. Разве лишь вновь шептать да махать руками. Но ведь я не накладывал на себя инициирующего заклятья…
Впрочем, стало уже не до заклинаний.
Его бросало то в жар, то в холод. Потом холод исчез — остался один жар.
Перед глазами заплясали цветные пятна, и Свет зажмурился.
А корень воздвигся во весь свой рост.
Забава как будто почуяла происходящее с хозяином, перестала шуршать, затаилась во мраке. Лишь становившееся все более бурным дыхание выдавало ее присутствие в спальне.
Цветные пятна по-прежнему кружились в неудержимом танце. Свет открыл глаза, потер ладонями виски. Не помогло — истома расширяла свои владения. Вот уже и ноги откликнулись, вознамерились убежать куда-то. И тогда он сделал шаг в сторону затаившейся девицы, коснулся чего-то обнаженного… кажись, руки… Забава и дышать перестала — то ли от нахлынувшего страха, то ли от необоримой смелости, но — как ни странно! — он прекрасно слышал стук ее вновь заколотившегося сердца. Словно бьющая в виски кровь прочистила ему уши…
И тогда он понял, что все-все-все изменилось; что чародей Светозар Сморода стал совершенно другим, незнакомым ему волшебником; что собственное открытие оному чародею впредь никогда не потребуется. Между ними словно искра проскочила. И, восхищенный и ошарашенный родившейся в нем неукротимой и незнакомой силой, подгоняемый раздирающей грудь истомой, он ринулся в новую — отныне больше не лживую — атаку. Теперь уже не на далекую Снежану — на близкие и неудержимо манящие прелести Забавы.
— Боюсь, ничем… Боюсь, любая помощь в самый неожиданный момент может превратиться в собственную противоположность. И обернется лишь дополнительными потерями.
— Да, — сказал Остромир. — Случившееся с Буривоем Смирным доказывает возможность такого превращения. И тем не менее, думаю, будет полезно, чтобы мы постоянно ведали хотя бы, где вы в каждый конкретный момент находитесь. Я попрошу Утренника немедленно приставить к вам охрану.
Вряд ли это что-нибудь даст, подумал Свет, но возражать не стал: должен же Кудесник принять хотя бы видимость активных мер. Иначе он распишется в собственном бессилии, а начальству такие ситуации, как горчица на шоколад…
Остромир снова задумался.
Свету вдруг пришло в голову, что Кудесник размышляет сейчас вовсе не о судьбе чародея Смороды. В общем-то, подобные размышления не были удивительными — чародей Сморода всего лишь винтик в машине Колдовской дружины и министерства безопасности. Пусть винтик и очень важный, но не главный же… И тем не менее мысль сия Света задела.
Наверное, именно поэтому он изменил вдруг свое первоначальное решение и сообщил о защитном барьере в ментальной оболочке ключградского принципала.
Кудесник и бровью не повел:
— Барьер поставлен мною, чародей… А почему вы сразу не рассказали мне о возникших подозрениях?
— Потому что оный барьер — сам по себе не улика. Мне и самому приходило на ум, что он может быть поставлен вами.
Остромир пожевал губами, обдумывая услышанное.
— А почему же все-таки рассказали?
Свет пожал раменами:
— Не знаю… Вы бы все равно почувствовали, что я о чем-то умолчал.
И пусть эта лесть вышла слишком явной, подумал он. Вкуснее покажется…
Кудесник опять впал в размышления. Лицо его было гранитной глыбой, но Свету вновь почудилось, будто Остромир боится. И опять это продолжалось какое-то мгновение, а потом Кудесник встал, давая понять об окончании аудиенции.
— Вы свободны, чародей… Теперь вам след написать подробный отчет о ключградской командировке. Передадите его секретарю. Что же касается ключградских событий… — Он глянул Свету прямо в глаза. — Мне бы не хотелось, чтобы о барьере у Порея Ерги ведал еще кто-либо, опричь нас с вами. В том числе и министр безопасности с опекуном Медоносом.
Свет кивнул:
— Я понял, Кудесник!
Остромир вызвал Всеслава Волка.
— Предоставьте чародею Смороде свободный кабинет.
И Свет пошел писать отчет.
* * *
Настала пора нанести визит собственному начальству.— На Смоленскую площадь, — сказал Свет Петру, выйдя из резиденции Кудесника и садясь в карету.
Отчет отнял у него два часа.
Свет подробно расписал свои подозрения в отношении Порея Ерги, но о Снежане все-таки почел за доброе умолчать. Ключградский рубежный принципал — это одно, а княжна Нарышкина — совсем другое… Великородная в качестве варяжского лазутчика — это, действительно, страшно, а объятый страхом Кудесник вполне мог наломать дров… Впрочем, нет, не мог, конечно, Остромир — Кудесник, а не лесник… Да не важно — почему! Умолчал и умолчал! В конце концов, любые подозрения — это мое личное дело, вот выводы из оных подозрений — дело уже государственное, но до выводов пока не дошло. И неизвестно еще, дойдет ли…
Интересно другое — и без упоминаний о Снежане Кудесник испугался. Вопрос — что его напугало? Вроде бы страхом за свою жизнь Остромир никогда не страдал. Как говорят, столько лет на этой работе… За жизнь Рюриковичей бояться тоже нечего. Кодекс чести не позволяет супротивникам закулисно организовывать убийства членов правящих фамилий. Это по всему миру принято. То есть убийства-то, знамо дело, время от времени происходят, но это дело рук внутренних оппозиций. Оппозиционерам, вестимо, можно помогать, но непосредственное участие своего подданного в убийстве монарха соседней страны… Нет, такого еще не было. Такое не одобрят ни короли аглицкий и франкский, ни императоры германский и италийский, ни сидящий в Киеве царь русский… Уж буде хотите убить Великого князя Словенского, так объявите Новугороду войну и вызовите Святослава XI на поединок. Осилите — и желание реализуете, и честь императорскую сохраните. Не осилите — честь тоже сохраните…
Так чего же, в таком случае, испугался Кудесник?.. Разве лишь ответственности перед Великим князем. Больше-то нечего!.. Впрочем, ответственности Кудесник никогда — и не перед кем! — не боялся, это вам любой муж-волшебник скажет. Потому и простоял Остромир столько лет во главе Колдовской дружины, потому и пользуется таким авторитетом в стране… Ладно, не будем переливать из пустого в порожнее. Душа Кудесника — потемки, и не мне пока разгонять их… В конце концов, Остромир уже старик, и возможно, теперь он жизнь воспринимает иначе, чем раньше. Правда, в этом случае ему пора отправляться на вечный покой… Но не я буду тем человеком, который сделает ему такое предложение…
В душе вдруг шевельнулось беспокойство.
Свет очнулся от дум, проанализировал ощущение. Полновесной тревоги не было. Значит, и смертельной угрозы не существовало. Впрочем, с этой мыслью, хоть она и была непривычной, Свет уже сжился. Было даже интересно знать, что ныне вас ни в коем случае не убьют. Разве лишь под колесо на улице угодите — от случайной смерти не застрахован индо Кудесник… Но тут ведь надо умудриться, чтобы вас задавили сразу и намару. К примеру спать на ходу, чего чародей Сморода — при всем своем Таланте — делать не умел… Однако с беспокойством стоит разобраться. И немедля!
Свет обернулся, глянул в заднее окошко. Позади, саженях в двадцати, тащилась обыкновенная трибуна. Вопрос, правда, — обыкновенная ли?.. Свет попросил Петра покрутиться по улицам и скоро убедился: трибуна от его кареты не отставала. Вот и соглядатаи пожаловали… Вопрос только — чьи? Возможно, обещанные охранители, если Кудесник сразу же распорядился. В этом случае министерство безопасности, при соответствующих указаниях собственного начальства, успело бы провернуть свои шестеренки… Может, глянуть на сих охранителей?
Свет попросил Петра остановиться. Тут же остановилась и трибуна. Свет вылез из кареты, шагнул в сторону соглядатая. Лицо того было по самый нос замотано шарфом.
В эдакую-то теплынь!.. Странно! К чему бы охранителю прятаться от охраняемого?
Подойти ближе Свет не успел.
Трибуна тронулась, не останавливаясь, прокатила мимо. Номера на дверце и задней стенке не было, а значит, к государственной службе пассажирских перевозок экипаж никакого отношения не имел. Ага, а нижний номер заляпали грязью. Где только грязь нашли в центре Новагорода!.. Да, ищите его потом, свищите!.. Чародей бросился следом. Трибуна тут же добавила ходу, через квартал свернула на Мещанскую.
Бегать за нею было бессмысленно. Свет вернулся к своей карете, велел Петру ехать прямиком в министерство. Минут через пять он обернулся.
Трибуна снова маячила позади — правда, теперь уже саженях в сорока, пропустив меж собой и каретой чародея Смороды пару — надо думать, посторонних — экипажей.
Можно было бы попытаться догнать соглядатая, но двухколесная трибуна движется быстрее четырехколесной кареты. Поэтому Свет махнул рукой и успокоился. В конце концов, никуда они не денутся. В конце концов, буде очень потребуется, он прибегнет к Семаргловой Силе. И пусть потом его тащат на Контрольную комиссию!..
Он попросил Петра, обогнув квартал, подъехать к министерству по Березовой. И снова задумался.
* * *
В министерских дверях у Света появилось необычное ощущение. Как будто его озарили газовой светильней небывалых размеров и, не таясь, самым внимательнейшим образом изучают. Так маленький мальчик по имени Светушка рассматривал когда-то с маменькой черную тлю, сидящую на листике березы. «Видите, сыне, какая она маленькая. А вреда может принести очень много»… Впрочем, длилось это странное ощущение недолго — вахтеры тут же пропустили чародея Смороду. Наверное, он вреда принести не мог. Не тля, знамо дело!..В министерстве царила привычная легкая суматоха. Свет шагал по коридорам, здоровался со знакомыми.
В приемной Путяты Утренника сидело с десяток посетителей в партикулярном и мундирах стражи. Свет попросил секретаря доложить министру о явившемся с докладом чародее Смороде.
Через пять минут его позвали. Ауры дожидающихся своей очереди посетителей тут же наполнились тщательно скрываемым от секретаря недовольством.
Путята пребывал в кабинете один-одинешенек, но покудова начальник с подчиненным пожимали друг другу десницы, леший принес Вышату Медоноса. Свет пожал и его десницу, но поморщился — Вышата, назначенный опосля смерти Буни Лаптя опекуном министерства безопасности, был ему неприятен. Исполать богам, до нынешнего дня дела, которые вел чародей Сморода, оказывались не слишком серьезными, чтобы требовать вмешательства опекуна, а потому встречались Сморода и Медонос лишь на общих совещаниях. Впрочем, злые языки бесперечь утверждали, что медонос собирает свой медок и со смородинных кустов…
— Поведывайте, чародей! — распорядился Утренник, когда Вышата присел к столу.
Свет поведал начальству то же, что Кудеснику, и словом не упомянув о своих подозрениях. Правда, в кабинете министра безопасности говорить полуправду было проще. Все-таки Вышата Медонос — не Остромир, сколь бы много опекун не воображал о своем Таланте…
— Хм-м, — сказал Утренник, когда Свет завершил доклад. — И как, по-вашему, чародей, будут развиваться события дальше?
— По-моему, лазутчик явится в столицу. У него нет другого выхода, буде я ему нужен…
— А для чего вы ему нужны?
— Покудова не имею ни малейшего понятия… Но, думаю, это выяснится очень скоро.
Утренник глянул на опекуна. Тот внимательно рассматривал сидящего напротив чародея. Глаза Вышаты были выпуклыми, а аура — совершенно нейтральной. У министра же проглядывали хорошо знакомые по ключградскому принципалу Ерге зеленоватые цвета — что бы они не означали, Утренник, похоже, не доверял сыскнику-чародею.
Свет пожал раменами. Верят они или нет, все равно им придется согласиться с его предложением.
— Полагаю, брат Свет прав, — проскрипел Вышата. — Однако я удивлен столь великими успехами сыскников Смирного и Смороды. — В голосе опекуна зазвучал неприкрытый сарказм. — Один валяется без памяти в госпитале, другой уплыл в тихую заводь.
Свет скрежетнул зубами, но промолчал. Пусть поизгаляется!.. Все равно без чародея Смороды они с этим делом не справятся. Каким бы шустрым не представлялся себе опекун Медонос, но лазутчику потребовался не он, а сыскник Сморода.
Утренник барабанил пальцами по крышке стола, размышляя. Свет старательно избегал Вышатова взгляда.
— Вы не правы, опекун, — сказал наконец Путята. — Буривой Смирный квалифицированный волшебник и весьма дошлый работник. Если супротивник сумел так легко вывести его из игры, было бы глупо вступать в схватку на чужой территории. Умнее будет отойти на заранее подготовленные позиции и встретить врага во всеоружии. — Он повернулся к Свету. — Я согласен с вашим прогнозом, чародей. Чем мы можем вам помочь?
— Полагаю, особенно ничем… Разве лишь приставить ко мне охранителей. На всякий случай…
Министр согласно кивнул:
— Да, Кудесник уже попросил меня об этом. Начнем охоту с приманкой… Впредь вас будет сопровождать экипаж с охранителями. — Он повернулся к Вышате Медоносу. — Охрана скрытая, под видом наблюдения. Внутри экипажа двое, один из них обязательно волшебник. Плюс возница. У всех троих огнестрельное оружие.
Вышата кивнул.
— Думаю, прикрытие достаточное, — сказал Утренник Свету. — Не тридцать же человек к вам приставлять!
Так, подумал Свет. «Впредь вас будет…» Оказывается, таинственная трибуна не имела никакого отношения к нашему ведомству. Любопытно, любопытно!.. Похоже, супротивник уже вылез из своей норы. Почему же я не ощутил тревоги?
— Мне бы хотелось, чтобы меня сопровождали охранители, которых я знаю в лицо, — сказал он. — А на экипаже должен быть какой-нибудь отличительный знак. Пусть, скажем, возница повяжет желтый шейный платок.
— Годится!.. — Путята Утренник пожевал губами. — Таким образом вы сразу обнаружите посторонних соглядатаев.
Я их уже обнаружил, подумал Свет. Но вам, судари мои, я об этом не скажу. Есть у меня предчувствие, что вам, судари мои, о них знать не надо. А то ведаю я эту вашу охоту с приманкой! Самому в такой участвовать приходилось… И дичь вспугнули, и виноватых не найти — все, знамо дело, хотели как лучше…
— Хорошо, — продолжал министр. — Значит, отныне вы передвигаетесь по городу токмо под прикрытием. А еще лучше вам было бы посидеть дома. Хотя бы завтра и послезавтра.
— Завтра и послезавтра — согласен. Но буде гость не объявится, оное сидение станет бессмысленным…
— Простите, министр, — вмешался Вышата Медонос. — Мне думается, нам след усилить охрану Городища Ярославова. Кто ведает, какова настоящая цель предполагаемого лазутчика? Может, происходящие события, связанные с чародеем Смородой, — лишь отвлекающий маневр…
Утренник кивнул:
— Это в вашей компетенции, опекун… — и вновь повернулся к Свету: — Поскучаете немного, чародей. Впрочем, думаю, найдете, как убить время…
— Найду, — пообещал Свет.
— Кстати, — спохватился Путята. — А как станем держать связь? Через зеркало?
— Никак не станем, сударь министр… Буде лазутчик ко мне явится, я найду способ передать вам информацию.
— Согласен! — Утренник встал. — Итак, из дома выходить токмо в крайнем случае… А сейчас отправляйтесь к себе, напишите подробный отчет о командировке. Мы же покудова организуем вам охрану… Распорядитесь, опекун!
Свет перебрался в собственный кабинет. Однако прежде чем сесть за отчет, подошел к окну.
В обе стороны от здания родного министерства раскинулась Смоленская площадь. Березовая, устремляясь к Детинцу, отходила от нее прямо перед окнами Светова кабинета.
И ни на площади, ни на обозримой части Березовой таинственного экипажа не наблюдалось.
* * *
После ужина Свет провел легкую магическую тренировку. А затем засел в кабинете над счетами, квитанциями и прочими унылыми бумагами, с которыми время от времени вынужден сталкиваться хозяин собственного дома. Тем паче если оный хозяин только что вернулся из командировки…Дорога от министерства безопасности до дома принесла токмо одну новость: таинственный соглядатай действительно оставил его в покое. Либо стал гораздо осторожнее… Во всяком случае, как Свет не оглядывался, подозрительной трибуны в транспортном потоке он не приметил. Впрочем, поток ближе к вечеру оказался плотным, и какие-либо конкретные выводы из неудачных наблюдений делать было рано. Разберемся завтра…
Забава пришла к хозяину за час до полуночи. Как заведено, принесла чай.
Свет глянул на нее и с удивлением обнаружил, что девица изрядно похорошела. Странно, все вроде бы по-обычному. Легкое желтое, в зеленый цветочек, платьице без рукавов, на лице свежий макияж, волосы — двумя косичками-хвостиками. Такой он видывал ее не однажды… Но брови ныне — как два натянутых лука, а под ними — бездонные синие озера. Свет отложил в сторону бумаги, подготовленные Берендеем, взял в руки чашку, удивился необычным ощущениям. Было ли такое, чтобы он подумал о Забавиных бровях, как о натянутых луках, а о глазах, как синих озерах?.. Да ввек, прямо скажем, не было! И быть, добавим, не могло!
Однако, будучи и похорошевшей, Забава все равно умудрялась выглядеть грустной. Хотя, кто сказал, что грусть не способна быть красной?..
— Я вам не помешала, чародей? — спросила девица, наливая чай.
Свет мотнул головой, закинул руки за голову, потянулся — затекшие члены требовали движения. Взял с подноса чашку, прихлебнул.
Между тем Забава, вздохнув, умостилась на краешке оттоманки. От девицы веяло тоской, и Свет поневоле вспомнил летошние события. Похороны Веры-Кристы, состоявшиеся сразу после окончания Паломной седмицы. Как ни странно, печали в нем сии воспоминания не вызывали. Он до сих пор не понимал, каким образом гостья учила его любви в тот самый момент, когда ее остывший труп уже покоился рядом с телом Репни Бондаря. Впрочем, он не очень и задавался сим вопросом…
Было и было! Ну кто из нас может быть хоть чуть-чуть уверенным, будто мы постигли все законы волшебства? Пути Сварожичей неисповедимы. Неисповедимы и пути Семаргла… В конце концов, ведь способны же мы защитить заклятьями мертвое тело от порчи тлением. Потому и удается прожить Паломную седмицу без похорон… А последователи Иешуа, даже зная оное заклятье, все равно хоронят своих мертвых на третий день. Обязательно. Такова традиция. У нас другие традиции — не хуже и не лучше, просто другие… А вот бы найти заклинание, которое бы мертвых воскрешало!.. Кстати, христиане считают, что душа человеческая бессмертна. Может, они и правы… Хорошо бы, окажись они правы… Хотя бы изредка… Во всяком случае, любовь с Верой-Кристой ему тогда не приснилась. Может, это была любовь с ее бессмертной душой… Кто знает?
— О чем задумались, Светушко? — Забава пристально смотрела на своего любодея.
Свет открыто улыбнулся ей. Забаве его улыбка давно уже не казалась чем-то сногсшибательным, и он был благодарен своей служанке за возможность хоть эдак чувствовать себя дюжинным человеком. А дюжинным человеком почувствовать себя хотелось. Поначалу, правда, крайне редко. Потом — чаще. И всегда — неожиданно. Ну вот как, к примеру, сейчас…
Нет, дюжинным человеком быть весьма и весьма неплохо. Не надо ни от кого скрывать своих взаимоотношений с женщиной. Говорят, среди мужиков аж принято хвастать своими победами в любовных схватках. Среди побежденных полным-полно служанок. И даже великородные встречаются… Однако в тех схватках у победителя с побежденной есть общее будущее. Не то что у чародея со служанкой. Или великородной…
Он вспомнил Снежану Нарышкину. Ее гордо посаженную головку с двумя хвостиками, перевязанными сиреневыми бантами. Ее насмешливые вострые глазки. Ее ехидный голосок. И стиснутые лазоревым платьем полуобнаженные перси…
— О чем задумались, Светушко? — повторила Забава, перебирая десницей правый хвостик. В голосе служанки прозвучала явственная тревога. — Аль вспомнили кого?
Свет обнаружил, что смотрит в потолок, и перевел взгляд на Забаву. Губы ее неудержимо подрагивали. Вот-вот расплачется…
— Никого я не вспомнил!..
Леший меня возьми! Что я себе придумываю, в самом-то деле!.. Ну чем, скажите мне пожалуйста, перси Снежаны могут отличаться от Забавиных. Столь же упругие, столь же круглые, столь же горячие… И соски наверняка одинаковые… Вот только воспоминания о Забавиной груди почему-то ввек не заставляли стучать мое сердце так громко. Забери меня Велес, со всеми потрохами!.. Что я себе придумываю?
Ответа на последний вопрос не было. Но зато он знал, чего от него ждут. Опыт — дело наживное, и оный опыт он уже давно нажил. Поэтому он замотал головой, отставил чашку, встал. Подошел к Забаве, подхватил ее под мышки и крепко прижал к себе.
Вот же они, перси эти, такие же твердо-мягкие, как у Снежаны Нарышкиной!.. Одновременно и упираются, как чужой локоть в бок, и плющатся, как подушка под головой… В чем же разница?
Забава затрепетала, повисла у него на шее, зашептала горячими губами:
— Люблю вас, Светушко! Люблю! Не бросайте меня, прошу вас!..
Он отстранил ее, глянул в лицо.
Глаза Забавы лихорадочно блестели, а ланиты алели, словно маков цвет.
— С чего вы взяли, люба моя, будто я решил вас бросить? Вроде бы я не давал вам повода так думать…
Она не слушала. Замотала головой, простонала:
— Не бросайте, Светушко! Я ведь ни в чем не виновата… Молю, позвольте мне быть рядом с вами.
Он снова притянул ее к себе, и она, зарыдав в голос, спрятала у него на груди мокрое от слез лицо.
Свет дождался, пока она выплакалась. Достал из баула Волшебную Палочку. Взял Забаву за руку, вывел из кабинета. Привычно наложил отвращающее заклятие на лестницу и инициирующее на собственный корень. Забава молча ждала, пока он довершит манипуляции. Корень послушно превратился в ствол. Свет удовлетворенно хмыкнул и двинулся по коридору. Забава шла следом, низко опустив голову. Словно поднималась к эшафоту. И только когда они оказались в спальне, вскинула на него глаза. Там снова стояли слезы.
Он погасил светильню, а она что-то зашептала. Он подошел, привычно поцеловал ее в шею. И понял: она молится Додоле.
Она молилась, пока он стаскивал с нее одежду. Она молилась, пока он развязывал банты в хвостиках и распускал по раменам волосы. Она продолжала молиться, когда он всем телом прижал ее к ковру и раздвинул коленями стегна. И замолкла лишь, когда он вошел в нее.
А Свет привычно начал считать: один, два, три, четыре… десять, одиннадцать, двенадцать…
Корень его раз за разом погружался в привычно теплое и мокрое. Забава уже не молчала — извивалась под ним и постанывала. И тут он сбился со счета. Что-то изменилось. Нет, Забава, вцепившись в кудри любодея, по-прежнему извивалась и постанывала. Но ему казалось, что он стискивает в объятиях не эту, мягкую и податливую, а другую, гордую, ехидную, своенравную. Это Снежана запрокидывает голову, это Снежана кусает его плечо, это Снежана сжимает стегнами его талию. Это Снежанины перси расплющены его грудью, это в Снежанины соски впивается он губами, это Снежанины персты судорожно царапают его спину.
— Я люблю вас! — прошептал он непослушными губами. И зарычал: — Я люблю вас!!!
Снежану затрясло, она испустила какой-то негромкий утробный звук — смех не смех, плач не плач — и ударила пятками в поясницу любодею. Там у нее стало еще более мокро и еще более жарко. А потом — туго…
И вдруг Света тоже затрясло. Что-то острое и горячее прострелило его корень, во всю длину, от живота до самой вершины, словно бритвой прорезало — скрючивая персты на руках и перехватывая дыхание, распарывая душу мучительным наслаждением. Свет выгнулся дугой, в последний раз пронзая нежно обнявшую его ствол теплую плоть, вскрикнул. Наслаждение умирало, чары стремительно рассеивались. И, как подрубленный, он обессилено рухнул на уже обмякшее Снежанино тело…
Через несколько мгновений он пришел в себя.
И тут же услышал шепот:
— Вы не со мной сейчас занимались любовью, Светушко! Но все равно спасибо! Этой ночи я ввек не забуду.
Забава поднялась с ковра, зашуршала в темноте одеждой.
Все еще задыхающийся Свет сообразил наконец, что все окончилось.
Оставалось привычно наложить обратное заклятье, чтобы придать корню нормальный вид, и привычно отправиться под душ. А потом привычно лечь спать — в одиночку. А как хотелось, чтобы рядом устроилась Снежана…
Обратное заклятье не требовало сложных манипуляций — задействуется лишь язык да взметнувшиеся вверх руки с танцующими перстами.
Свет горестно вздохнул, сотворил акустическую формулу заклинания, взмахнул руками. Ствол послушно уменьшился, обмяк, повис. Можно было отправляться в ванную.
Забава все еще шуршала, борясь во мраке с непослушной одеждой.
Могла бы и огонь зажечь, недовольно подумал Свет. Коли так справиться не способна…
Он нетерпеливо переступил с ноги на ногу и снова прислушался, на этот раз к себе. Странно, привычный шорох Забавиных тряпок на сей раз вызвал в нем странную истому. Душа словно скукожилась, а потом развернулась во всю ширь. Истома рождалась в левой стороне груди, под соском, волной катилась по телу. Вот она достигла самого низа живота. Откликнулись внутри какие-то мышцы. Запнулось о неведомую преграду едва-едва успокоившееся сердце. И Свет почувствовал, как его обвисший корень вновь начал расти.
Забава продолжала шуршать, и всякий ее шорох отзывался у Света стуком в висках. Корень неудержимо поднимался, не было в подлунной сил, способных его остановить. Разве лишь вновь шептать да махать руками. Но ведь я не накладывал на себя инициирующего заклятья…
Впрочем, стало уже не до заклинаний.
Его бросало то в жар, то в холод. Потом холод исчез — остался один жар.
Перед глазами заплясали цветные пятна, и Свет зажмурился.
А корень воздвигся во весь свой рост.
Забава как будто почуяла происходящее с хозяином, перестала шуршать, затаилась во мраке. Лишь становившееся все более бурным дыхание выдавало ее присутствие в спальне.
Цветные пятна по-прежнему кружились в неудержимом танце. Свет открыл глаза, потер ладонями виски. Не помогло — истома расширяла свои владения. Вот уже и ноги откликнулись, вознамерились убежать куда-то. И тогда он сделал шаг в сторону затаившейся девицы, коснулся чего-то обнаженного… кажись, руки… Забава и дышать перестала — то ли от нахлынувшего страха, то ли от необоримой смелости, но — как ни странно! — он прекрасно слышал стук ее вновь заколотившегося сердца. Словно бьющая в виски кровь прочистила ему уши…
И тогда он понял, что все-все-все изменилось; что чародей Светозар Сморода стал совершенно другим, незнакомым ему волшебником; что собственное открытие оному чародею впредь никогда не потребуется. Между ними словно искра проскочила. И, восхищенный и ошарашенный родившейся в нем неукротимой и незнакомой силой, подгоняемый раздирающей грудь истомой, он ринулся в новую — отныне больше не лживую — атаку. Теперь уже не на далекую Снежану — на близкие и неудержимо манящие прелести Забавы.