Страница:
- Моя.
- Можешь ли ты принести клятву перед распятием, что написанное
здесь - правда?
- Могу.
- Дядя Отто... - взволнованно начал Георгий.
- Франциск, - прервал его ректор. - Вина твоя подтверждается. Ты
признаешь ее?
Георгий едва успел перевести дыхание, как Кривуш, перепрыгнув
через нижнюю скамью, оказался посреди зала.
- Нет! - крикнул он. - Виновен не Франциск.
- Кто же? - крикнул Глоговский.
- Кто? - спросил ректор. - Назови его имя.
Кривуш, выждав, пока затих в зале шум, ответил громко и спокойно:
- Виновен я... И чтобы доказать это, прошу разрешения задать
купцу Отто несколько вопросов.
- Говори, - разрешил ректор.
- Дядя Отто! До этого случая подозревали ли вы Франциска в
чем-либо бесчестном?
- О, нет, - ответил купец. - У меня нишего не пропатал... Он был
шестный юнош.
- Хорошо, - сказал Кривуш. - Кто сообщил вам о том, что некая
пани купила эти кружева и велела отнести их к ней в дом?
- Отлишно помню, - сказал Отто. - Это быль ты...
- Так, - продолжал Кривуш. - А помните ли вы, что два дня спустя
мы пришли к вам в лавку и Франциск спросил вас, получили ли вы деньги
за кружева?
- Я не забыль это...
- И вы ответили, что получили все сполна и показали два золотых?
- Я так сделаль, потому што полючиль мои деньги от милостивый
герр риттер фон Рейхенберг...
- Вы сказали об этом Франциску?
- О, нет! Герр риттер приказаль никому не кофорить...
- Достаточно, - прервал немца Кривуш. - А теперь пусть позволит
мне высокое собрание разъяснить эту прискорбную историю.
И он подробно изложил все, заявив, что кружева нужны были ему,
Кривушу, для его дамы. О Маргарите он умолчал.
- Я невольно ввел в заблуждение и купца и Франциска, так как
некоторые мои расчеты не осуществились. Однако я уплатил бы эти деньги
несколько позже, если бы милостивый рыцарь не поспешил сделать это за
меня.
И, отвесив иронический поклон Иоганну, Кривуш сказал:
- Благодарю пана за дружбу. Я верну ему те два червонца. А за
свои старания рыцарь заслужил проценты. И я готов уплатить их добрым
ударом сабли, как подобает честному польскому шляхтичу.
Прежде чем удар колокола возвестил об окончании диспута, Кривушу
было объявлено о том, что он предстанет перед университетским судом.
Георгий бросился к другу:
- Николай! Я выступлю на суде. Докажу, что ты честен...
- Ах, Франциск, - перебил его Кривуш. - Все равно мне не избежать
геенны огненной. Не будем больше говорить об этом. Я заказал Берке
поистине княжеский ужин. Зови же Вацлава, и пойдем праздновать твою
победу.
Когда друзья, пробившись через толпу возбужденных студентов,
заполнивших коридоры, выбрались на уже потемневший двор, их остановил
Коперник.
- Поздравляю тебя, Франциск, - сказал он тихо, - и хочу дать
добрый совет... Уезжай из этого города. Они не простят тебе.
- Бежать? - воскликнул Георгий.
- Да, - сказал Коперник. - Иначе ты погибнешь. Разве ты не
видишь, что и на нашей польской земле рыщут агенты инквизиции.
- Но здесь живут друзья мои... Моя невеста... Могу ли я покинуть
их?
- Ты должен это сделать, если действительно любишь науку. Я также
уезжаю отсюда.
- Куда же мне идти? - спросил Георгий.
- Планета наша велика, - улыбаясь, ответил Коперник и, обняв
юношу за плечи, отвел в сторону. - Ты хотел изучать медицину, - тихо
сказал он, словно собираясь сообщить нечто такое, что надобно уберечь
от огласки, - отправляйся в Падую. Я дам тебе письмо к большому
ученому и моему другу, профессору Мусатти. Ты будешь учиться у него.
Уехать в Италию! Кто из схоларов не мечтал об этой стране
прославленных ученых, ваятелей, живописцев! Не раз Николай Коперник в
тесном кружке друзей-учеников рассказывал о своих странствиях по этой
солнечной стране. В воображении вставали величественные колонны
Римского форума, прекрасные венецианские каналы, чудо-дворцы Флоренции
и Милана. Видеть все это хотелось. Но еще больше Италии юношу, так
мало знавшего родину, манило другое.
- Знаю, - сказал Коперник, пристально глядя в глаза Георгия и как
бы читая в них его мысли. - Мне говорил пан Ян о твоем благородном
желании вернуться на родину. Подумай, что принесешь ты ей сейчас?
- Нет, - ответил Георгий. - Сегодня, пан Николай, на диспуте... я
клятву дал жизнь посвятить служению братьям моим, принести им свет
грамоты...
- Задача сия высока, - негромко сказал Коперник, - трудна и
опасна. Ни в чем правители так не боятся истины и не мстят за нее, как
в просвещении поспольства. Где хочешь найти ты наставников и
защитников дела своего? - спросил он.
- Приходят вести из Киева, из Московии, из чешской Праги, -
ответил Георгий тихо, но убежденно. - О мужах науки славянской. К ним
пойду.
- Славно, - одобрил Коперник. - Бери пример с близких своих, но
прежде туда пойди, где почерпнешь наиболее знаний. И на чужой земле не
грешно учиться тому, что после свою землю украсит. Охвати мир разумом,
сравни и исчисли истину. Ты молод, свободен, везде побывай!
Вечером собрались у Глоговского.
Так же, как и Коперник, Глоговский считал, что Скорине более
оставаться в Кракове не следует. Ясно, что Рейхенберг не замедлит
отомстить за свое поражение, и это может пагубно сказаться на
дальнейшей судьбе Георгия. Но куда направить юношу? Где найдет он
мудрых и чистых сердцем учителей, способных открыть пытливому уму
бакалавра многое, еще оставшееся тайным?
Николай Коперник, как обещал, принес письмо к итальянскому
профессору Мусатти. Георгий принял письмо с благодарностью, но снова
сказал о своем решении побывать сначала в русских городах.
Глоговский понимал и одобрял стремление Скорины.
- Что ж, Францишек, - сказал он к концу беседы, - пожалуй, прав
пан Николай. Идти нужно туда, где почерпнешь наибольше знаний. Не
отрекайся от Падуи. Университет итальянский - один из достойнейших.
Изучишь там медицину лучше, чем у нас в Кракове или даже в славном
Пражском университете. Худо ли поступил сам пан Коперник, вернувшись
на родину с бесценным богатством, собранным им в чужих городах? Но
прав и ты. Если хочешь дать народу книги на его родном языке, надобно
прежде поучиться у самого народа.
Так думал и Георгий. День за днем, как трудолюбивая пчела, он
будет собирать нектар науки, увидит жизнь людей, услышит их песни и
сказки. Он проникнет в сокровищницы монастырей и разыщет списки
древних славянских сказаний. Он пойдет в Москву, в Киев, познакомится
с сочинениями ученых монахов. Побывает в чешской Праге и отправится в
Италию не бакалавром "семи свободных наук", а человеком, познавшим
жизнь великих славянских народов, впитавшим их мудрость, накопленную
годами борьбы.
Так мечтал Георгий, лежа без сна, в ночь после диспута и
прощальной беседы у Глоговского.
А Маргарита? Покинуть ее? Разве не поклялись они всю жизнь быть
вместе? Что ж, они пойдут вдвоем. Рука об руку. Путь их будет
нелегким. Но Георгий верил в свою подругу. Ничто не пугало его.
Сначала он будет учить малых детей, Маргарита станет помогать
ему, и так они добудут себе пропитание и благодарность народа. А
потом...
Едва дождавшись утра, он решил отправиться к Маргарите.
Вашек остановил его у самых дверей.
- Что случилось, Вацлав? Я тороплюсь.
- Не стоит торопиться, - сказал Вацлав грустно. - Она обманывает
тебя. - И он протянул Георгию смятую записку.
Георгий в недоумении взял записку, но едва только он прочитал
первые строки, как лицо его изменилось.
- Когда ты получил это?
- Несколько дней назад. Я не хотел отвлекать тебя...
- Что ты наделал?.. - прошептал Георгий в отчаянии.
- Франек, - сказал Вашек, встревоженно глядя на друга, - скажи
мне только, кто этот Юрий, и я убью его.
- Юрий - это я, - ответил Георгий и выбежал из комнаты.
Задыхаясь, он спешил к знакомому дому...
Но что это?.. Окна заколочены, на дверях большие замки.
На его отчаянный стук вышел старый привратник и равнодушно
сообщил, что Сташевичи уехали, не дожив своего срока по контракту. А
куда и почему, он и сам не знает.
Маргарита уехала!..
Словно качнулась земля под ногами у Георгия. Он прислонился к
забору.
- Не может того быть...- прошептал юноша, удивленно глядя на
привратника.
Старик ответил:
- То правда, панич. - И вдруг, вспомнив, спросил: - А не вы ли
схолар Юрий?
- Я! - встрепенулся Георгий. Мгновенная надежда осветила его
лицо. Быть может, сейчас он получит оставленный ею адрес, письмо...
Привратник вынул из-за пазухи маленький сверток.
- Вот, - сказал он, - это просила панна Маргарита отдать схолару
по имени Юрий.
Георгий схватил сверток. Руки дрожали, шелковый лоскуток
выскальзывал, никак не развязывался.
- Очень плакала панночка, - шепотом сообщил старик, - а святой
отец успокаивал, о каком-то монастыре говорил...
- О монастыре? - с ужасом переспросил Георгий. - Так ее увезли в
монастырь?
- Не знаю, ничего не знаю... Мне и того не велено, что сказал.
Старик испуганно закрестился:
- Святая дева, защити меня... - и захлопнул калитку.
Георгий услышал, как скрипнул засов, зашуршали по песку
торопливые шаги привратника, и все стихло.
Перед ним был дом с заколоченными окнами и в руках развернутый
лоскут, на котором лежал последний привет Маргариты.
Старинный перстень с камнем-печаткой. Дубовая веточка и латинское
слово "Fides", что означает "верность".
Две переметные сумы уложены и завязаны.
Все готово к путешествию.
- Сядем, - предложил Вацлав.
Исполняя древний обычай, они опустились на скамью.
Кривуша все еще не было. Это огорчало Георгия.
Все как-то не ладится. Последние три дня он и его два друга -
Вацлав и Николай Кривуш - неутомимо рыскали по окрестностям Кракова,
пытаясь узнать, куда увезли Маргариту.
Они обошли все соседние монастыри. Часами простаивали у ворот.
Георгий роздал монахам почти все свои сбережения.
Кривуш пускался на любые дерзости, чтобы проникнуть за высокие
монастырские стены. За эти три дня он дважды исповедовался в
монастырских церквях и один раз чуть не дал обет послушания, но
вовремя успел вернуться в грешный мир через узкое окно монашеской
кельи.
А Маргариты все не было. Никто не знал, не видел в монастырях
молодой богатой панночки...
Вашек, как только узнал о решении Георгия покинуть Краков,
замолчал, и теперь из него нельзя было вытянуть больше двух слов.
Не пришел проститься Николай. Как грустно!..
Скоро взойдет солнце, и чешский купец, которого Глоговский
попросил взять с собой Георгия, тронется в путь. Встретит ли Георгий
еще когда-нибудь своих друзей?
Вчера объявили, что решением пана попечителя Кривуш исключен из
университета. Бедный Николай! Как все здесь несправедливо. Даже диплом
бакалавра, на котором так красиво написано его имя "Францискус Луце де
Полоцко - бакалавр", кажется ему тоже фальшивой бумажкой.
Нет, ничто его не удержит. Ни воспоминания о Маргарите, ни добрые
друзья, убеждавшие остаться, обещая защиту и помощь.
Не из-за боязни покидает он этот город. Решение, однажды принятое
им, не могло быть изменено. Изменив его, он изменил бы самому себе.
Этого Георгий никогда не допустит. Зная характер Францишка, друзья
прекратили уговоры.
- Пора, Франек, - сказал Вацлав.
Георгий окинул взглядом маленькую комнату, где он провел два
долгих, незабываемых года.
Друзья вышли...
Вашек не позволил Георгию взять сумки и понес их сам. Больше он
не говорил ни слова.
Вот и обоз купца. Последняя минута прощания. Георгию показали
место на передней телеге. Солнце начало подниматься над горизонтом.
Купец перекрестился и сказал:
- Пресвятая дева, сохрани нас... Трогайте с богом.
Обернувшись, Георгий увидел бегущего от городской заставы
человека. Это был Кривуш. Георгий соскочил с телеги и бросился ему
навстречу. Юноши обняли друг друга. Купец велел остановить обоз. Вашек
стоял на прежнем месте, глядя в землю.
- Во всей Польше нет лучшего бегуна, чем Николай Кривуш, -
говорил толстяк, еле переводя дыхание.
- Почему же ты не пришел раньше? - спросил Георгий.
- Вот, - ответил Кривуш, протягивая Георгию несколько монет. - Я
ждал, пока проснется меняла, чтобы вернуть тебе долг.
- О каком долге ты говоришь?
- Помнишь червонец в первый день нашего знакомства на
университетском дворе?
- Николай, как не стыдно...
- Тебе деньги нужнее, чем мне. Ведь я все равно растворю их в
адской кухне алхимика Берки. Бери, Франек!
Георгий смотрел на друга, и в глазах его стояли слезы. Вдруг он
заметил:
- Что за платье на тебе? Где же твой дорогой плащ, в котором ты
красовался на диспуте?
- Ах, я, кажется, забыл его у менялы, - ответил Кривуш. - Там
было так душно... Ничего, Франек, и без плаща каждый узнает Николая
Кривуша, шляхтича и ученого.
Телеги заскрипели по песчаному тракту. Георгий смотрел на
удалявшихся от него друзей. Вот он уже не различает их лиц, не видит,
как закусил губы Вашек, не слышит, как Николай, сжав его руку,
говорит:
- Стыдись, Вацлав. Разве не радоваться мы должны, что наш Франек
уезжает туда, где нет ни ректора, ни Рейхенберга, где он найдет себе
новых друзей?
И слеза покатилась по щеке веселого студента.
Второй раз в своей еще недолгой жизни покидал Георгий друзей.
Иди в огонь за честь
отчизны,
За убежденья, за
любовь!
И. Некрасов
Глава I
Как ни тоскливо, как ни тяжело было на душе у Георгия,
потерявшего возлюбленную и друзей, все же он не приходил в отчаяние.
Его окрепшая воля помогла выдержать и это испытание.
В часы бессонницы воспоминания томили сердце скорбью об
утраченном, рука до боли сжимала спрятанный на груди маленький
перстень. Но никто не слышал от Георгия ни жалобного слова, ни даже
тяжкого вздоха.
С ним никто не заговаривал без дела, никто ни о чем его не
расспрашивал. Монотонно скрипели по песчаному тракту колеса, мерно
покачивались тяжело груженные телеги чешского купца.
Переправившись через Вислу, они выехали на мощенный деревом шлях
Брестского воеводства, по которому Георгий проезжал два года назад,
направляясь в Краков. Но теперь путь лежал в столицу Литовского
княжества Вильну.
Георгий никогда не был в Вильне, и знакомство с одним из
оживленнейших городов Запада было заманчивым для него.
Однако не простое любопытство заставило юношу предпринять это
путешествие. Виленские купцы и старшины ремесленных цехов вели
обширную торговлю со многими городами Германии, Венгрии, с Крымом и
славянскими землями. Начала завязываться и торговля с Москвой. Если бы
не мешали частые военные столкновения, с Москвой окрепла бы не только
торговая связь. Георгий не сомневался, что встретит в Вильне
московских или новгородских купцов, а с их помощью, воспользовавшись
затишьем на литовско-русской границе, уедет в Московское княжество.
Хозяин обоза, купец Алеш, не знал о таком плане своего попутчика.
Рослый сумрачный чех с вечно озабоченным лицом, украшенным
длинными, свисавшими на грудь, поседевшими усами, в простой одежде,
вооруженный двумя дорожными пистолетами, на первый взгляд заставлял
относиться к себе настороженно.
Но постепенно, наблюдая за ним, видя, как Алеш обращается со
своими конюхами и молодым приказчиком, как помогает людям на
переправах через реки, как делит с ними свою небогатую пищу, Георгий
понял, что под суровой внешностью купца кроется доброе и мужественное
сердце человека, прожившего нелегкую жизнь. Чувствуя, как Алеш
по-отечески заботливо относится к нему, Георгий первый сделал шаг к
дружбе.
- Пан Алеш, - сказал он на одной из остановок, присаживаясь возле
купца, отдыхавшего в тени широкой ветлы на берегу озера. - Не знаю,
как лучше отблагодарить вас за добро, и прошу, коли будет в том
надобность, примите посильную помощь мою, как друга.
Алеш взглянул на него из-под нависших бровей и, кажется, в первый
раз за весь путь улыбнулся.
- Слава Христу, пан бакалавр, - сказал он, погладив Георгия по
голове, как ребенка, - с делами мы справимся. А от дружбы купцу как
отказаться? Радостно мне, что очнулся ты.
Георгий удивленно посмотрел на Алеша. Тот пояснил:
- Тревожить тебя боялся, пока горечь вся на дно не осядет. Не
смущайся, мне пан Глоговский все про тебя поведал. И про диспут, и про
паненку.
- Зачем же... - смущенно пробормотал Георгий.
- А затем, - засмеялся пан Алеш, - что любят старики о молодых
посплетничать. То не в обиду. Мне наказ дан увезти тебя не только от
Кракова, но и от смуты твоей. Послушай меня, не томись. Помни, коли
грабитель твой тебя веселым зрит, добро твое в его руках горит.
На этот раз привал затянулся надолго.
Неторопливо, словно разматывая запутанный клубок, протягивал Алеш
нить своей долгой жизни к сегодняшним дням. В иных местах, будто
завязывая узелок, сравнивал он рассказанное о прошлом с тем, что
происходило на глазах у Георгия.
- Вот ты за наукой в далекие земли идешь, а я для науки той,
покоя не зная, по белу свету шатаюсь. За купца выдаюсь, товары разные
продаю, покупаю, а всего-то моего имущества здесь - конь да одежда на
мне.
Старик доверил Георгию свою тайну. Обоз, с которым они двигались
в Вильну, не принадлежал ему. Он всего лишь выполнял поручение общины
"чешских братьев". Разъезжая по ярмаркам, продавал сукна, шерсть,
куски тонкого полотна, металлические изделия, все то, что жертвовали
ремесленники и крестьяне - члены "чешского братства" для строительства
и содержания школ на родном языке. На вырученные деньги Алеш покупал
воск, смолу и возвращался на родину. Прибыль сдавалась казначею
общины. Были у него и другие поручения к некоторым образованным людям
Польши и Литвы, но о них Алеш умалчивал.
- Добрые школы построили мы для малых детей, - с гордостью
похвалился старик, - учат там на нашем родном языке. Но мало их... Все
тесней и тесней становится, разоряют нас... - вздохнул Алеш.
"Стало быть, и на вашей земле..." - хотел спросить Георгий, с
интересом слушая рассказ.
Но Алеш продолжал:
- Бьемся и за волю, и за веру свою. Сколько я себя помню, дня не
было, чтобы не нависала над нами угроза чужого ярма.
Старик рассказал, как, будучи еще мальчиком, он принимал участие
в защите "Табора", боевого революционного лагеря гуситов. Во время
разгрома "Табора" погибли его отец и старшие братья.
Много горя пришлось тогда на долю таборитов. Крестьяне,
ремесленники и обнищавшие землевладельцы, вооруженные косами и вилами,
храбро бившиеся за свободу, равенство и братство, были обмануты и
преданы сторонниками панов-феодалов.
Потерпев поражение, табориты все же не прекратили борьбы.
Объединившись в общины "чешских братьев", они продолжали
сопротивляться владычеству римского папы и германского государя.
Пользуясь трудами выдающегося чешского ученого Петра Хельчицкого,
"братья" создали стройную систему самоуправления своих общин.
- Не папа римский назначает нам священников и епископов, -
рассказывал Алеш, - а на общем сборе синодом выбираем мы своих
пастырей. Оттого и зовемся братьями, что у нас все люди равны.
Нынешний король Владислав и многие паны ненавидят нас, с презрением
обзывают "грязными земледельцами", "сапожницким обществом", трудно нам
отбиваться, да все же держимся, а иначе и вовсе жить смысла бы не
стало.
Долго рассказывал Алеш о самоотверженной борьбе чехов. Скорина
слушал и думал, что в будущей жизни, о которой сейчас он только
мечтал, он не останется одиноким. Новые мечты и новые планы начали
возникать в голове юноши. Но не скоро суждено им было осуществиться.
Солнце уже окунулось в багряное озеро.
Потемнел и затих прибрежный камыш. Дважды подходил молодой
приказчик, чтобы напомнить о позднем времени. Наконец Алеш поднялся.
- Что же, братцы, - обратился он к ожидавшим его людям, - скоро
ночь. Не случилось бы худа ехать далее. Разводите огонь, здесь
заночуем.
Коротка летняя ночь.
Георгий, казалось, едва только стал засыпать, как его разбудил
лай собак и громкий говор людей.
Выбравшись из-под телеги, где он устроил себе ложе, Георгий
увидел, что их маленький лагерь окружен вооруженными всадниками.
Некоторые из всадников держали на сворках больших рычащих собак.
Сначала Георгий подумал, что это охотники, егеря какого-нибудь
магната, случайно завернувшие на их огонек. Но скоро разглядел на
всадниках одежду королевского войска.
Старший из них, не сходя с коня, при свете потрескивающего факела
рассматривал поданную Алешем охранную грамоту.
- То добре, - сказал всадник, возвращая бумагу. - Але пану купцу
придется не ехать на Вильну. - И, не слушая возражений Алеша, крикнул:
- Пистоли, сабли забрать!
Трое всадников обезоружили Алеша. Один из них подтолкнул Георгия,
стоявшего в стороне.
Шагнув вперед, Георгий обратился к старшему:
- Дозвольте пана спросить...
- Кто то есть? - прервал его старший, поднося к лицу Георгия
факел.- Служка?
- Я не служка, - попытался объяснить Георгий.
- Пане товарищу*, - вмешался Алеш, становясь рядом с Георгием, -
это наш случайный попутчик. Он ученый. Бакалавр достославного
Краковского университета, он направляется... (* Товарищ - военный чин
в польском войске того времени.)
- То добре, - не слушая дальше, объявил пан товарищ. - Пану
бакаляру надо вернуться до Кракова.
- Но мне надобно в Вильну! - запротестовал Георгий.
- Не можно! - грубо оборвал его старший всадник. - Никому не
можно до Вильны! - И, перекрестившись, тихо добавил: - Умер король.
В ту же ночь к воротам города Вильны подкатили две закрытые
кареты.
Взмыленные кони тяжело дышали. На каретах и усталых слугах,
сидевших на высоких запятках, толстым слоем лежала дорожная пыль.
Видимо, они проделали неблизкий путь и очень торопились.
Латники, охранявшие городские ворота со стороны Трокского шляха,
окружили прибывших, приказав всем находящимся в каретах выйти.
Сопровождавший приезжих монах шепнул что-то старшине стражи, и
тот разрешил не выводить из кареты молодую панночку и ее остроглазую
экономку.
Из первой кареты, опираясь на трость, вышли грузный хозяин и
пожилая, тяжело вздыхавшая, утомленная пани.
Латники видели, как старая пани хотела подойти к дверцам второй
кареты, но толстый хозяин строго взглянул на нее и сердито стукнул о
землю тростью. Пани только прошептала:
- Пресвятая дева, помилуй ее...
Монах торопил стражу. Скоро воротные цепи были опущены, и,
прогремев по булыжнику под сводами арки, кареты выехали на мощеную
улицу города.
Неприветливо, мрачно встречал город ночных гостей.
Со стен свисали длинные черные полотнища. Толстые восковые свечи
горели у распятий и каплиц, уныло перекликались колокола католических
и православных церквей. На высоких ступенях костела, мимо которого
проезжали кареты, сидел воеводский служитель-бирюч* с бумагой в руке.
(* Бирюч - глашатай.)
Дав знак каретам остановиться, он поднялся и, почти не глядя на
бумагу, монотонным голосом объявил заученный текст "Повеления
ясновельможного пана воеводы жителям славного места Виленского, всем
приезжим и путникам":
- Никто не должен носить другого платья, кроме как черного. Пусть
снимут женщины ожерелья и кольца и всякие украшения. Никто не
засмеется, не будет петь песни или слушать музыку... И будет так ровно
один год!
Приникнув к окнам карет, приезжие с тревогой смотрели на затихшие
улицы города. Хотя уже приближался час заутрени, на улицах не было
никого, кроме вооруженной стражи. Это пугало приехавших господ и их
слуг. Только одна печальная панночка, забившись в угол кареты,
безразлично глядела перед собой и односложно отвечала на вопросы
экономки.
Заехав в тихий переулок возле моста через Вилию, кареты
остановились у высокой каменной ограды, заросшей диким виноградом.
Монах постучал в калитку. Ему ответил лай собак.
- Мы приехали? - словно очнувшись от сна, спросила панночка.
- Кажется, так, панна Маргарита, - шепотом ответила экономка, не
отрываясь от окна, - ой, недоброе творится в этом городе...
Маргарита молчала.
Глава II
- Плачьте, люди места Виленского. Соедините скорбь свою друг с
другом и рыдайте! В траур оденьте сердца свои...
Пан Николай Радзивилл поднял тонкий кружевной платочек и приложил
его к сухим глазам. Длинные волосы воеводы упали на плечи, прикрытые
черным плащом. Могучая фигура согнулась, словно от горя, и голос
дрогнул.
- Нет более у нас отца, защитника и милостивого господина, -
продолжал воевода, стоя на высоком балконе своего замка.
Но пока еще никто не рыдал.
Собравшись у воеводского замка, толпа молча слушала речь, ожидая
погребального шествия. Не горе, вызванное смертью великого князя,
отражалось на лицах простых людей, а любопытство и тревога.
Виленчане чувствовали, что воевода и городской магистрат
обеспокоены не только тем, как, соблюдая древние обычаи Литвы и
Польши, сладить траурную процессию из Вильны в Краков, но и чем-то
другим.
Давно уже было неспокойно в столице Великого княжества
Литовского. Не успели люди порадоваться миру, заключенному с Москвой,
как начались неурядицы между панами магнатами и королем. Доселе
шумный, оживленный город затих, насторожился, словно в засаде.
Торговля замерла. Иноземные купцы поспешили уехать, ничего не
продав и не купив. У псковских и калужских купцов люди воеводы Яна
- Можешь ли ты принести клятву перед распятием, что написанное
здесь - правда?
- Могу.
- Дядя Отто... - взволнованно начал Георгий.
- Франциск, - прервал его ректор. - Вина твоя подтверждается. Ты
признаешь ее?
Георгий едва успел перевести дыхание, как Кривуш, перепрыгнув
через нижнюю скамью, оказался посреди зала.
- Нет! - крикнул он. - Виновен не Франциск.
- Кто же? - крикнул Глоговский.
- Кто? - спросил ректор. - Назови его имя.
Кривуш, выждав, пока затих в зале шум, ответил громко и спокойно:
- Виновен я... И чтобы доказать это, прошу разрешения задать
купцу Отто несколько вопросов.
- Говори, - разрешил ректор.
- Дядя Отто! До этого случая подозревали ли вы Франциска в
чем-либо бесчестном?
- О, нет, - ответил купец. - У меня нишего не пропатал... Он был
шестный юнош.
- Хорошо, - сказал Кривуш. - Кто сообщил вам о том, что некая
пани купила эти кружева и велела отнести их к ней в дом?
- Отлишно помню, - сказал Отто. - Это быль ты...
- Так, - продолжал Кривуш. - А помните ли вы, что два дня спустя
мы пришли к вам в лавку и Франциск спросил вас, получили ли вы деньги
за кружева?
- Я не забыль это...
- И вы ответили, что получили все сполна и показали два золотых?
- Я так сделаль, потому што полючиль мои деньги от милостивый
герр риттер фон Рейхенберг...
- Вы сказали об этом Франциску?
- О, нет! Герр риттер приказаль никому не кофорить...
- Достаточно, - прервал немца Кривуш. - А теперь пусть позволит
мне высокое собрание разъяснить эту прискорбную историю.
И он подробно изложил все, заявив, что кружева нужны были ему,
Кривушу, для его дамы. О Маргарите он умолчал.
- Я невольно ввел в заблуждение и купца и Франциска, так как
некоторые мои расчеты не осуществились. Однако я уплатил бы эти деньги
несколько позже, если бы милостивый рыцарь не поспешил сделать это за
меня.
И, отвесив иронический поклон Иоганну, Кривуш сказал:
- Благодарю пана за дружбу. Я верну ему те два червонца. А за
свои старания рыцарь заслужил проценты. И я готов уплатить их добрым
ударом сабли, как подобает честному польскому шляхтичу.
Прежде чем удар колокола возвестил об окончании диспута, Кривушу
было объявлено о том, что он предстанет перед университетским судом.
Георгий бросился к другу:
- Николай! Я выступлю на суде. Докажу, что ты честен...
- Ах, Франциск, - перебил его Кривуш. - Все равно мне не избежать
геенны огненной. Не будем больше говорить об этом. Я заказал Берке
поистине княжеский ужин. Зови же Вацлава, и пойдем праздновать твою
победу.
Когда друзья, пробившись через толпу возбужденных студентов,
заполнивших коридоры, выбрались на уже потемневший двор, их остановил
Коперник.
- Поздравляю тебя, Франциск, - сказал он тихо, - и хочу дать
добрый совет... Уезжай из этого города. Они не простят тебе.
- Бежать? - воскликнул Георгий.
- Да, - сказал Коперник. - Иначе ты погибнешь. Разве ты не
видишь, что и на нашей польской земле рыщут агенты инквизиции.
- Но здесь живут друзья мои... Моя невеста... Могу ли я покинуть
их?
- Ты должен это сделать, если действительно любишь науку. Я также
уезжаю отсюда.
- Куда же мне идти? - спросил Георгий.
- Планета наша велика, - улыбаясь, ответил Коперник и, обняв
юношу за плечи, отвел в сторону. - Ты хотел изучать медицину, - тихо
сказал он, словно собираясь сообщить нечто такое, что надобно уберечь
от огласки, - отправляйся в Падую. Я дам тебе письмо к большому
ученому и моему другу, профессору Мусатти. Ты будешь учиться у него.
Уехать в Италию! Кто из схоларов не мечтал об этой стране
прославленных ученых, ваятелей, живописцев! Не раз Николай Коперник в
тесном кружке друзей-учеников рассказывал о своих странствиях по этой
солнечной стране. В воображении вставали величественные колонны
Римского форума, прекрасные венецианские каналы, чудо-дворцы Флоренции
и Милана. Видеть все это хотелось. Но еще больше Италии юношу, так
мало знавшего родину, манило другое.
- Знаю, - сказал Коперник, пристально глядя в глаза Георгия и как
бы читая в них его мысли. - Мне говорил пан Ян о твоем благородном
желании вернуться на родину. Подумай, что принесешь ты ей сейчас?
- Нет, - ответил Георгий. - Сегодня, пан Николай, на диспуте... я
клятву дал жизнь посвятить служению братьям моим, принести им свет
грамоты...
- Задача сия высока, - негромко сказал Коперник, - трудна и
опасна. Ни в чем правители так не боятся истины и не мстят за нее, как
в просвещении поспольства. Где хочешь найти ты наставников и
защитников дела своего? - спросил он.
- Приходят вести из Киева, из Московии, из чешской Праги, -
ответил Георгий тихо, но убежденно. - О мужах науки славянской. К ним
пойду.
- Славно, - одобрил Коперник. - Бери пример с близких своих, но
прежде туда пойди, где почерпнешь наиболее знаний. И на чужой земле не
грешно учиться тому, что после свою землю украсит. Охвати мир разумом,
сравни и исчисли истину. Ты молод, свободен, везде побывай!
Вечером собрались у Глоговского.
Так же, как и Коперник, Глоговский считал, что Скорине более
оставаться в Кракове не следует. Ясно, что Рейхенберг не замедлит
отомстить за свое поражение, и это может пагубно сказаться на
дальнейшей судьбе Георгия. Но куда направить юношу? Где найдет он
мудрых и чистых сердцем учителей, способных открыть пытливому уму
бакалавра многое, еще оставшееся тайным?
Николай Коперник, как обещал, принес письмо к итальянскому
профессору Мусатти. Георгий принял письмо с благодарностью, но снова
сказал о своем решении побывать сначала в русских городах.
Глоговский понимал и одобрял стремление Скорины.
- Что ж, Францишек, - сказал он к концу беседы, - пожалуй, прав
пан Николай. Идти нужно туда, где почерпнешь наибольше знаний. Не
отрекайся от Падуи. Университет итальянский - один из достойнейших.
Изучишь там медицину лучше, чем у нас в Кракове или даже в славном
Пражском университете. Худо ли поступил сам пан Коперник, вернувшись
на родину с бесценным богатством, собранным им в чужих городах? Но
прав и ты. Если хочешь дать народу книги на его родном языке, надобно
прежде поучиться у самого народа.
Так думал и Георгий. День за днем, как трудолюбивая пчела, он
будет собирать нектар науки, увидит жизнь людей, услышит их песни и
сказки. Он проникнет в сокровищницы монастырей и разыщет списки
древних славянских сказаний. Он пойдет в Москву, в Киев, познакомится
с сочинениями ученых монахов. Побывает в чешской Праге и отправится в
Италию не бакалавром "семи свободных наук", а человеком, познавшим
жизнь великих славянских народов, впитавшим их мудрость, накопленную
годами борьбы.
Так мечтал Георгий, лежа без сна, в ночь после диспута и
прощальной беседы у Глоговского.
А Маргарита? Покинуть ее? Разве не поклялись они всю жизнь быть
вместе? Что ж, они пойдут вдвоем. Рука об руку. Путь их будет
нелегким. Но Георгий верил в свою подругу. Ничто не пугало его.
Сначала он будет учить малых детей, Маргарита станет помогать
ему, и так они добудут себе пропитание и благодарность народа. А
потом...
Едва дождавшись утра, он решил отправиться к Маргарите.
Вашек остановил его у самых дверей.
- Что случилось, Вацлав? Я тороплюсь.
- Не стоит торопиться, - сказал Вацлав грустно. - Она обманывает
тебя. - И он протянул Георгию смятую записку.
Георгий в недоумении взял записку, но едва только он прочитал
первые строки, как лицо его изменилось.
- Когда ты получил это?
- Несколько дней назад. Я не хотел отвлекать тебя...
- Что ты наделал?.. - прошептал Георгий в отчаянии.
- Франек, - сказал Вашек, встревоженно глядя на друга, - скажи
мне только, кто этот Юрий, и я убью его.
- Юрий - это я, - ответил Георгий и выбежал из комнаты.
Задыхаясь, он спешил к знакомому дому...
Но что это?.. Окна заколочены, на дверях большие замки.
На его отчаянный стук вышел старый привратник и равнодушно
сообщил, что Сташевичи уехали, не дожив своего срока по контракту. А
куда и почему, он и сам не знает.
Маргарита уехала!..
Словно качнулась земля под ногами у Георгия. Он прислонился к
забору.
- Не может того быть...- прошептал юноша, удивленно глядя на
привратника.
Старик ответил:
- То правда, панич. - И вдруг, вспомнив, спросил: - А не вы ли
схолар Юрий?
- Я! - встрепенулся Георгий. Мгновенная надежда осветила его
лицо. Быть может, сейчас он получит оставленный ею адрес, письмо...
Привратник вынул из-за пазухи маленький сверток.
- Вот, - сказал он, - это просила панна Маргарита отдать схолару
по имени Юрий.
Георгий схватил сверток. Руки дрожали, шелковый лоскуток
выскальзывал, никак не развязывался.
- Очень плакала панночка, - шепотом сообщил старик, - а святой
отец успокаивал, о каком-то монастыре говорил...
- О монастыре? - с ужасом переспросил Георгий. - Так ее увезли в
монастырь?
- Не знаю, ничего не знаю... Мне и того не велено, что сказал.
Старик испуганно закрестился:
- Святая дева, защити меня... - и захлопнул калитку.
Георгий услышал, как скрипнул засов, зашуршали по песку
торопливые шаги привратника, и все стихло.
Перед ним был дом с заколоченными окнами и в руках развернутый
лоскут, на котором лежал последний привет Маргариты.
Старинный перстень с камнем-печаткой. Дубовая веточка и латинское
слово "Fides", что означает "верность".
Две переметные сумы уложены и завязаны.
Все готово к путешествию.
- Сядем, - предложил Вацлав.
Исполняя древний обычай, они опустились на скамью.
Кривуша все еще не было. Это огорчало Георгия.
Все как-то не ладится. Последние три дня он и его два друга -
Вацлав и Николай Кривуш - неутомимо рыскали по окрестностям Кракова,
пытаясь узнать, куда увезли Маргариту.
Они обошли все соседние монастыри. Часами простаивали у ворот.
Георгий роздал монахам почти все свои сбережения.
Кривуш пускался на любые дерзости, чтобы проникнуть за высокие
монастырские стены. За эти три дня он дважды исповедовался в
монастырских церквях и один раз чуть не дал обет послушания, но
вовремя успел вернуться в грешный мир через узкое окно монашеской
кельи.
А Маргариты все не было. Никто не знал, не видел в монастырях
молодой богатой панночки...
Вашек, как только узнал о решении Георгия покинуть Краков,
замолчал, и теперь из него нельзя было вытянуть больше двух слов.
Не пришел проститься Николай. Как грустно!..
Скоро взойдет солнце, и чешский купец, которого Глоговский
попросил взять с собой Георгия, тронется в путь. Встретит ли Георгий
еще когда-нибудь своих друзей?
Вчера объявили, что решением пана попечителя Кривуш исключен из
университета. Бедный Николай! Как все здесь несправедливо. Даже диплом
бакалавра, на котором так красиво написано его имя "Францискус Луце де
Полоцко - бакалавр", кажется ему тоже фальшивой бумажкой.
Нет, ничто его не удержит. Ни воспоминания о Маргарите, ни добрые
друзья, убеждавшие остаться, обещая защиту и помощь.
Не из-за боязни покидает он этот город. Решение, однажды принятое
им, не могло быть изменено. Изменив его, он изменил бы самому себе.
Этого Георгий никогда не допустит. Зная характер Францишка, друзья
прекратили уговоры.
- Пора, Франек, - сказал Вацлав.
Георгий окинул взглядом маленькую комнату, где он провел два
долгих, незабываемых года.
Друзья вышли...
Вашек не позволил Георгию взять сумки и понес их сам. Больше он
не говорил ни слова.
Вот и обоз купца. Последняя минута прощания. Георгию показали
место на передней телеге. Солнце начало подниматься над горизонтом.
Купец перекрестился и сказал:
- Пресвятая дева, сохрани нас... Трогайте с богом.
Обернувшись, Георгий увидел бегущего от городской заставы
человека. Это был Кривуш. Георгий соскочил с телеги и бросился ему
навстречу. Юноши обняли друг друга. Купец велел остановить обоз. Вашек
стоял на прежнем месте, глядя в землю.
- Во всей Польше нет лучшего бегуна, чем Николай Кривуш, -
говорил толстяк, еле переводя дыхание.
- Почему же ты не пришел раньше? - спросил Георгий.
- Вот, - ответил Кривуш, протягивая Георгию несколько монет. - Я
ждал, пока проснется меняла, чтобы вернуть тебе долг.
- О каком долге ты говоришь?
- Помнишь червонец в первый день нашего знакомства на
университетском дворе?
- Николай, как не стыдно...
- Тебе деньги нужнее, чем мне. Ведь я все равно растворю их в
адской кухне алхимика Берки. Бери, Франек!
Георгий смотрел на друга, и в глазах его стояли слезы. Вдруг он
заметил:
- Что за платье на тебе? Где же твой дорогой плащ, в котором ты
красовался на диспуте?
- Ах, я, кажется, забыл его у менялы, - ответил Кривуш. - Там
было так душно... Ничего, Франек, и без плаща каждый узнает Николая
Кривуша, шляхтича и ученого.
Телеги заскрипели по песчаному тракту. Георгий смотрел на
удалявшихся от него друзей. Вот он уже не различает их лиц, не видит,
как закусил губы Вашек, не слышит, как Николай, сжав его руку,
говорит:
- Стыдись, Вацлав. Разве не радоваться мы должны, что наш Франек
уезжает туда, где нет ни ректора, ни Рейхенберга, где он найдет себе
новых друзей?
И слеза покатилась по щеке веселого студента.
Второй раз в своей еще недолгой жизни покидал Георгий друзей.
Иди в огонь за честь
отчизны,
За убежденья, за
любовь!
И. Некрасов
Глава I
Как ни тоскливо, как ни тяжело было на душе у Георгия,
потерявшего возлюбленную и друзей, все же он не приходил в отчаяние.
Его окрепшая воля помогла выдержать и это испытание.
В часы бессонницы воспоминания томили сердце скорбью об
утраченном, рука до боли сжимала спрятанный на груди маленький
перстень. Но никто не слышал от Георгия ни жалобного слова, ни даже
тяжкого вздоха.
С ним никто не заговаривал без дела, никто ни о чем его не
расспрашивал. Монотонно скрипели по песчаному тракту колеса, мерно
покачивались тяжело груженные телеги чешского купца.
Переправившись через Вислу, они выехали на мощенный деревом шлях
Брестского воеводства, по которому Георгий проезжал два года назад,
направляясь в Краков. Но теперь путь лежал в столицу Литовского
княжества Вильну.
Георгий никогда не был в Вильне, и знакомство с одним из
оживленнейших городов Запада было заманчивым для него.
Однако не простое любопытство заставило юношу предпринять это
путешествие. Виленские купцы и старшины ремесленных цехов вели
обширную торговлю со многими городами Германии, Венгрии, с Крымом и
славянскими землями. Начала завязываться и торговля с Москвой. Если бы
не мешали частые военные столкновения, с Москвой окрепла бы не только
торговая связь. Георгий не сомневался, что встретит в Вильне
московских или новгородских купцов, а с их помощью, воспользовавшись
затишьем на литовско-русской границе, уедет в Московское княжество.
Хозяин обоза, купец Алеш, не знал о таком плане своего попутчика.
Рослый сумрачный чех с вечно озабоченным лицом, украшенным
длинными, свисавшими на грудь, поседевшими усами, в простой одежде,
вооруженный двумя дорожными пистолетами, на первый взгляд заставлял
относиться к себе настороженно.
Но постепенно, наблюдая за ним, видя, как Алеш обращается со
своими конюхами и молодым приказчиком, как помогает людям на
переправах через реки, как делит с ними свою небогатую пищу, Георгий
понял, что под суровой внешностью купца кроется доброе и мужественное
сердце человека, прожившего нелегкую жизнь. Чувствуя, как Алеш
по-отечески заботливо относится к нему, Георгий первый сделал шаг к
дружбе.
- Пан Алеш, - сказал он на одной из остановок, присаживаясь возле
купца, отдыхавшего в тени широкой ветлы на берегу озера. - Не знаю,
как лучше отблагодарить вас за добро, и прошу, коли будет в том
надобность, примите посильную помощь мою, как друга.
Алеш взглянул на него из-под нависших бровей и, кажется, в первый
раз за весь путь улыбнулся.
- Слава Христу, пан бакалавр, - сказал он, погладив Георгия по
голове, как ребенка, - с делами мы справимся. А от дружбы купцу как
отказаться? Радостно мне, что очнулся ты.
Георгий удивленно посмотрел на Алеша. Тот пояснил:
- Тревожить тебя боялся, пока горечь вся на дно не осядет. Не
смущайся, мне пан Глоговский все про тебя поведал. И про диспут, и про
паненку.
- Зачем же... - смущенно пробормотал Георгий.
- А затем, - засмеялся пан Алеш, - что любят старики о молодых
посплетничать. То не в обиду. Мне наказ дан увезти тебя не только от
Кракова, но и от смуты твоей. Послушай меня, не томись. Помни, коли
грабитель твой тебя веселым зрит, добро твое в его руках горит.
На этот раз привал затянулся надолго.
Неторопливо, словно разматывая запутанный клубок, протягивал Алеш
нить своей долгой жизни к сегодняшним дням. В иных местах, будто
завязывая узелок, сравнивал он рассказанное о прошлом с тем, что
происходило на глазах у Георгия.
- Вот ты за наукой в далекие земли идешь, а я для науки той,
покоя не зная, по белу свету шатаюсь. За купца выдаюсь, товары разные
продаю, покупаю, а всего-то моего имущества здесь - конь да одежда на
мне.
Старик доверил Георгию свою тайну. Обоз, с которым они двигались
в Вильну, не принадлежал ему. Он всего лишь выполнял поручение общины
"чешских братьев". Разъезжая по ярмаркам, продавал сукна, шерсть,
куски тонкого полотна, металлические изделия, все то, что жертвовали
ремесленники и крестьяне - члены "чешского братства" для строительства
и содержания школ на родном языке. На вырученные деньги Алеш покупал
воск, смолу и возвращался на родину. Прибыль сдавалась казначею
общины. Были у него и другие поручения к некоторым образованным людям
Польши и Литвы, но о них Алеш умалчивал.
- Добрые школы построили мы для малых детей, - с гордостью
похвалился старик, - учат там на нашем родном языке. Но мало их... Все
тесней и тесней становится, разоряют нас... - вздохнул Алеш.
"Стало быть, и на вашей земле..." - хотел спросить Георгий, с
интересом слушая рассказ.
Но Алеш продолжал:
- Бьемся и за волю, и за веру свою. Сколько я себя помню, дня не
было, чтобы не нависала над нами угроза чужого ярма.
Старик рассказал, как, будучи еще мальчиком, он принимал участие
в защите "Табора", боевого революционного лагеря гуситов. Во время
разгрома "Табора" погибли его отец и старшие братья.
Много горя пришлось тогда на долю таборитов. Крестьяне,
ремесленники и обнищавшие землевладельцы, вооруженные косами и вилами,
храбро бившиеся за свободу, равенство и братство, были обмануты и
преданы сторонниками панов-феодалов.
Потерпев поражение, табориты все же не прекратили борьбы.
Объединившись в общины "чешских братьев", они продолжали
сопротивляться владычеству римского папы и германского государя.
Пользуясь трудами выдающегося чешского ученого Петра Хельчицкого,
"братья" создали стройную систему самоуправления своих общин.
- Не папа римский назначает нам священников и епископов, -
рассказывал Алеш, - а на общем сборе синодом выбираем мы своих
пастырей. Оттого и зовемся братьями, что у нас все люди равны.
Нынешний король Владислав и многие паны ненавидят нас, с презрением
обзывают "грязными земледельцами", "сапожницким обществом", трудно нам
отбиваться, да все же держимся, а иначе и вовсе жить смысла бы не
стало.
Долго рассказывал Алеш о самоотверженной борьбе чехов. Скорина
слушал и думал, что в будущей жизни, о которой сейчас он только
мечтал, он не останется одиноким. Новые мечты и новые планы начали
возникать в голове юноши. Но не скоро суждено им было осуществиться.
Солнце уже окунулось в багряное озеро.
Потемнел и затих прибрежный камыш. Дважды подходил молодой
приказчик, чтобы напомнить о позднем времени. Наконец Алеш поднялся.
- Что же, братцы, - обратился он к ожидавшим его людям, - скоро
ночь. Не случилось бы худа ехать далее. Разводите огонь, здесь
заночуем.
Коротка летняя ночь.
Георгий, казалось, едва только стал засыпать, как его разбудил
лай собак и громкий говор людей.
Выбравшись из-под телеги, где он устроил себе ложе, Георгий
увидел, что их маленький лагерь окружен вооруженными всадниками.
Некоторые из всадников держали на сворках больших рычащих собак.
Сначала Георгий подумал, что это охотники, егеря какого-нибудь
магната, случайно завернувшие на их огонек. Но скоро разглядел на
всадниках одежду королевского войска.
Старший из них, не сходя с коня, при свете потрескивающего факела
рассматривал поданную Алешем охранную грамоту.
- То добре, - сказал всадник, возвращая бумагу. - Але пану купцу
придется не ехать на Вильну. - И, не слушая возражений Алеша, крикнул:
- Пистоли, сабли забрать!
Трое всадников обезоружили Алеша. Один из них подтолкнул Георгия,
стоявшего в стороне.
Шагнув вперед, Георгий обратился к старшему:
- Дозвольте пана спросить...
- Кто то есть? - прервал его старший, поднося к лицу Георгия
факел.- Служка?
- Я не служка, - попытался объяснить Георгий.
- Пане товарищу*, - вмешался Алеш, становясь рядом с Георгием, -
это наш случайный попутчик. Он ученый. Бакалавр достославного
Краковского университета, он направляется... (* Товарищ - военный чин
в польском войске того времени.)
- То добре, - не слушая дальше, объявил пан товарищ. - Пану
бакаляру надо вернуться до Кракова.
- Но мне надобно в Вильну! - запротестовал Георгий.
- Не можно! - грубо оборвал его старший всадник. - Никому не
можно до Вильны! - И, перекрестившись, тихо добавил: - Умер король.
В ту же ночь к воротам города Вильны подкатили две закрытые
кареты.
Взмыленные кони тяжело дышали. На каретах и усталых слугах,
сидевших на высоких запятках, толстым слоем лежала дорожная пыль.
Видимо, они проделали неблизкий путь и очень торопились.
Латники, охранявшие городские ворота со стороны Трокского шляха,
окружили прибывших, приказав всем находящимся в каретах выйти.
Сопровождавший приезжих монах шепнул что-то старшине стражи, и
тот разрешил не выводить из кареты молодую панночку и ее остроглазую
экономку.
Из первой кареты, опираясь на трость, вышли грузный хозяин и
пожилая, тяжело вздыхавшая, утомленная пани.
Латники видели, как старая пани хотела подойти к дверцам второй
кареты, но толстый хозяин строго взглянул на нее и сердито стукнул о
землю тростью. Пани только прошептала:
- Пресвятая дева, помилуй ее...
Монах торопил стражу. Скоро воротные цепи были опущены, и,
прогремев по булыжнику под сводами арки, кареты выехали на мощеную
улицу города.
Неприветливо, мрачно встречал город ночных гостей.
Со стен свисали длинные черные полотнища. Толстые восковые свечи
горели у распятий и каплиц, уныло перекликались колокола католических
и православных церквей. На высоких ступенях костела, мимо которого
проезжали кареты, сидел воеводский служитель-бирюч* с бумагой в руке.
(* Бирюч - глашатай.)
Дав знак каретам остановиться, он поднялся и, почти не глядя на
бумагу, монотонным голосом объявил заученный текст "Повеления
ясновельможного пана воеводы жителям славного места Виленского, всем
приезжим и путникам":
- Никто не должен носить другого платья, кроме как черного. Пусть
снимут женщины ожерелья и кольца и всякие украшения. Никто не
засмеется, не будет петь песни или слушать музыку... И будет так ровно
один год!
Приникнув к окнам карет, приезжие с тревогой смотрели на затихшие
улицы города. Хотя уже приближался час заутрени, на улицах не было
никого, кроме вооруженной стражи. Это пугало приехавших господ и их
слуг. Только одна печальная панночка, забившись в угол кареты,
безразлично глядела перед собой и односложно отвечала на вопросы
экономки.
Заехав в тихий переулок возле моста через Вилию, кареты
остановились у высокой каменной ограды, заросшей диким виноградом.
Монах постучал в калитку. Ему ответил лай собак.
- Мы приехали? - словно очнувшись от сна, спросила панночка.
- Кажется, так, панна Маргарита, - шепотом ответила экономка, не
отрываясь от окна, - ой, недоброе творится в этом городе...
Маргарита молчала.
Глава II
- Плачьте, люди места Виленского. Соедините скорбь свою друг с
другом и рыдайте! В траур оденьте сердца свои...
Пан Николай Радзивилл поднял тонкий кружевной платочек и приложил
его к сухим глазам. Длинные волосы воеводы упали на плечи, прикрытые
черным плащом. Могучая фигура согнулась, словно от горя, и голос
дрогнул.
- Нет более у нас отца, защитника и милостивого господина, -
продолжал воевода, стоя на высоком балконе своего замка.
Но пока еще никто не рыдал.
Собравшись у воеводского замка, толпа молча слушала речь, ожидая
погребального шествия. Не горе, вызванное смертью великого князя,
отражалось на лицах простых людей, а любопытство и тревога.
Виленчане чувствовали, что воевода и городской магистрат
обеспокоены не только тем, как, соблюдая древние обычаи Литвы и
Польши, сладить траурную процессию из Вильны в Краков, но и чем-то
другим.
Давно уже было неспокойно в столице Великого княжества
Литовского. Не успели люди порадоваться миру, заключенному с Москвой,
как начались неурядицы между панами магнатами и королем. Доселе
шумный, оживленный город затих, насторожился, словно в засаде.
Торговля замерла. Иноземные купцы поспешили уехать, ничего не
продав и не купив. У псковских и калужских купцов люди воеводы Яна