Страница:
- Да, да, я буду ученым. Двери науки уже открываются для меня.
Ступай же, Ицек, и не тревожься обо мне...
Вернувшись в трактир, мальчик передал Кривушу ответ Георгия.
- Вот как, - задумчиво сказал студент. - Так это был его
последний золотой...
- Так он сам сказал, - ответил мальчик.
- И он его потерял! - воскликнул Кривуш. - Вот разиня. Сразу
виден простак. Разве деньги сделаны, чтобы их терять... Их надлежит
пропивать. Не так ли, друзья?
Собутыльники встретили это изречение громким одобрением. Кутеж
продолжался.
Георгий долго ворочался на жестком ложе с боку на бок. Пьяные
выкрики и нестройное пение не давали ему уснуть. Наконец усталость
взяла свое. Когда в дверь постучали, он уже спал крепким сном. Вошел
пьяный Николай Кривуш. В одной руке он держал поднос, в другой кружку
меда. Не будя юношу, он поставил то и другое на табурет возле
изголовья и тихо вышел, осторожно прикрыв скрипящую дверь.
Утром Георгий был в университетском дворе задолго до условленного
часа. Теперь снова тревога и сомнения мучили его. Двор наполнялся
заспанными еще схоларами, и Георгий нетерпеливо искал среди них
Иоганна. Может быть, он только посмеялся над ним?.. Может быть, он
даже не пожелает узнать его?..
- Надеюсь, я не заставил пана долго ждать... - услышал Георгий
голос человека, подошедшего сзади.
Георгий быстро повернулся. Фон Рейхенберг поздоровался с Георгием
со своей обычной холодной вежливостью и предложил отправиться к
попечителю университета, как только он освободится после двух лекций.
Через некоторое время Георгий поднимался по мраморной лестнице
дворца краковского епископа. По тому, как почтительно слуги,
облаченные в монашескую одежду, кланялись Иоганну, Георгий понял, что
его неожиданный покровитель - человек знатный и влиятельный.
Войдя в небольшой, роскошно убранный зал, Иоганн попросил Георгия
подождать, а сам удалился. Георгий присел на край кресла. Вскоре к
нему подошел монах и жестом пригласил его следовать за ним.
Георгий очутился в комнате, застланной коврами. Несмотря на то,
что был полдень, окна были завешены и в дорогих подсвечниках горели
свечи. В глубине, за большим столом, покрытым алым бархатом, сидел
сухонький старичок в фиолетовой сутане. Георгий понял, что это и есть
попечитель университета, краковский архиепископ. Юноша почтительно
поклонился ему.
- Чего ты ищешь? - спросил архиепископ.
- Науки, - ответил Георгий. - Хочу учиться семи свободным наукам,
дабы отличать правду от кривды.
- Познаешь сие, что станешь делать?
- Мыслю вернуться в родную землю, ибо люди, где родились и богом
вскормлены, к тому месту великую любовь имеют...
Архиепископ посмотрел на Георгия маленькими слезящимися глазками.
- Известно ли тебе, что Краковский университет открыт лишь для
чад нашей святой римской церкви?
Георгию показалось, что из-под его ног уплывает пол.
- Вчера я узнал об этом, - проговорил он еле слышно.
- Отчего же ты не соглашаешься отречься от ереси, в которой
пребываешь?..
- Могу ли я, ясновельможный пан архиепископ, - взволнованно
сказал Георгий, - признать истинной веру, которой еще не ведаю?..
Отречься же ради блага моего от обычаев, в которых вырос, не почитаю
достойным...
Архиепископ повернул голову к Иоганну, и тот улыбнулся. Очевидно,
ответ Георгия понравился им обоим.
- Пусть так, - проговорил архиепископ. - Ты умен и правдив. Будь
ревностен в учении и покорен наставникам твоим. Не обмани моего
доверия. Мы разрешим принять тебя в университет. Старайся постигнуть
догматы истинной веры, преодолеть заблуждения, усвоенные в детстве.
Желание твое исполнится. Постигнув науки, ты вернешься на родину,
чтобы сеять добрые семена среди твоих заблудших братьев... Как твое
имя?
- Георгий, сын Скорины.
- Ты будешь наречен Франциском в честь нашего святого Франциска
Ассизского. Ступай с богом!
Во время описываемых событий Краковский университет находился в
расцвете своей славы. Основанный в 1364 году королем Казимиром
Великим, Краковский университет первые пятьдесят лет, казалось, был
свободной школой. Но в начале XV века положение университета
изменилось. Польские властители искали дружбы папского престола и
поддержки влиятельного католического духовенства. В Краковском
университете был открыт богословский факультет, который сразу занял
привилегированное положение. Да и вся университетская наука была
отдана под надзор католической церкви. Верховным попечителем
университета с тех пор стал краковский архиепископ.
Научная мысль была скована слепым подчинением каноническим
авторитетам. В философии безраздельно господствовал Аристотель,
дополненный сочинениями церковных авторов раннего средневековья.
Изучение математики исчерпывалось геометрией Евклида и арифметикой
Иоанна Сакробоско, автора "Трактата об искусстве исчисления".
Астрономия не пошла дальше Птолемеевой системы.
И все же Краковский университет считался одним из лучших, и слава
его распространялась далеко за пределы польской земли. Занятия в
университете начинались рано. В пять-шесть часов утра схолары
собирались в аудитории. Профессор разворачивал пожелтевший фолиант и
читал вслух, изредка прерывая монотонное чтение своими комментариями.
Он приводил различные толкования громоздких формул и афоризмов,
изложенных на средневековой, "кухонной" латыни, но никогда не
осмеливался критиковать их. Это и называлось лекцией.
Студент исправно записывал все и обязан был затвердить и самый
текст, и комментарии наизусть. Проверка знаний проводилась на
диспутах. Диспут был главным событием в университетской жизни, смыслом
и целью всей кропотливой работы учебного года.
Эти словесные турниры мало походили на научные споры нашего
времени. Участников средневекового диспута не слишком интересовала
суть обсуждаемого вопроса. Главным было искусство полемики и
красноречия. Диспут велся на той же варварской латыни, и чем искусней
был спорящий в составлении выспренных сентенций, тем больше у него
было шансов одержать победу. Нередко спорщики так распалялись, что
прибегали к аргументам более действенным, чем латинские цитаты. Зал
оглашался криками, бранью, затем пускались в ход кулаки и палки.
Слушатели подзадоривали спорящих и делились на две враждующие партии.
Часто, с трудом остановив спор, руководитель диспута вызывал
цирюльника, чтобы пустить кровь, поставить примочку или вправить
вывихнутую челюсть диспутанту. Что же касается самого предмета
дискуссии, то о нем вовсе забывали в пылу сражения, а истина так и
оставалась неустановленной.
Казалось, где же было здесь зародиться подлинной науке,
стремящейся постигнуть тайны мироздания? Могло ли прозвучать здесь
пламенное пророческое слово?
Славянские народы не остались в стороне от движения умов,
охватившего Европу. Старая чешская Прага прежде многих городов Италии
и Франции стала очагом гуманистического просвещения. За Прагой
последовал Краков. В славянских городах жили и творили в то время
выдающиеся ученые и мыслители. Университеты - Пражский и Краковский -
обновились и расцвели, привлекая юношей не только из Польши, Богемии,
Венгрии, но и из германских стран и даже из Англии.
Нередко приходилось Георгию слышать рассказы о Ягеллоновском
университете. С давних пор им владела мечта попасть в знаменитый
польский город. Наконец мечта осуществилась. Георгий Скорина был
зачислен в списки студентов под именем Franciscus Lucae de Polotsko.*
(* Франциск, сын Луки из Полоцка (лат.).
Георгий, или, как теперь он звался, Франциск, поступил на
факультет свободных искусств. В средневековых университетах факультет
этот считался наименее важным, и его студенты, именуемые "артистами"*,
по своему положению были ниже медиков и особенно богословов. (* От
латинского слова "artes", то есть искусства.
Георгий начал изучать "семь свободных наук", которые также
назывались "свободными искусствами". Среди них были: словесные -
грамматика, риторика, логика и реальные - арифметика, астрономия,
геометрия и музыка. Все эти науки преподавались по старинному образцу.
Однако новые веяния уже давали себя чувствовать. Факультет свободных
искусств стал центром гуманистических идей и приобрел громкую славу.
На другой день после посещения архиепископа Георгий впервые был
допущен на лекцию. Было еще темно, когда он, задыхаясь от волнения,
прибежал в университет. До начала занятий оставался добрый час, и
ворота еще были заперты. Георгий шагал взад и вперед возле здания,
ежась от утреннего холодка, когда услыхал насмешливый голос.
- Приветствую ученейшего мужа, - сказал Николай Кривуш. - В
стремлении к науке ты опередил даже нашего цербера, - прибавил он,
показав на подошедшего к воротам заспанного старика, вооруженного
ржавой алебардой.
Ворота распахнулись. Георгий был смущен. После происшествия с
червонцем он не знал, как относиться к новому своему знакомому. Но,
увидев на лице Кривуша добродушную улыбку, он тоже улыбнулся и ответил
шутливо:
- Однако я вижу, пан не меньше меня стремится к науке и также
поднялся спозаранку.
- Заблуждение, юноша, заблуждение, - грустно сказал Кривуш. - Я
просто еще не ложился. Мужу науки не подобает спать по ночам, ибо, как
известно, сова Минервы* летает только ночью. (* Минерва - богиня
мудрости.)
По всклокоченной гриве и запаху винного перегара нетрудно было
понять, в каких трудах провел эту ночь Николай Кривуш.
- Итак, - продолжал Кривуш, - ты снова явился штурмовать
неприступную твердыню?
- Нет! - ответил радостно Георгий. - Сегодня я пришел не
хлопотать, а уже учиться...
- Прекрасно! - воскликнул Кривуш. - Надеюсь, мы достойно отметим
это прискорбное событие. Вот дверь, ведущая в ад, представляющийся
тебе раем. Следуй же за мной, я буду твоим Вергилием.
Пройдя по темному извилистому коридору, они вошли в круглый зал,
у стены которого возвышалась кафедра с четырьмя зажженными свечами.
Аудитория еще была пуста.
- Если не ошибаюсь, дорогой коллега, - продолжал Кривуш
прерванный разговор, - тебя удивляет, что я называю прискорбным
событие, которое кажется тебе самым счастливым в твоей жизни... А
между тем это так. Чему радоваться? Тому, что ты променял солнечные
просторы на затхлый сумрак? Три года цветущей юности ты приносишь в
жертву. Во имя чего?
- Ради чего? - удивился Георгий. - Ради науки.
- Науки?.. Неужели ты думаешь, что мудрость обитает под этими
зловещими сводами? Неужели надеешься познать науку, читая тарабарщину,
сочиненную преподобными ослами?.. Нет, не здесь жилище науки. Ищи его
среди трав и деревьев! Следи за полетом птиц и движением ветра, за
рождением и смертью живых существ! Изучай движение звезд! Прислушайся
к людской речи и песне!.. И ты узнаешь то, чего никогда не найдешь у
Фомы Аквината.
Георгий слушал эту речь, столь неожиданную в устах человека,
который казался ему беспутным и пустым гулякой. Слова Николая
заинтересовали его. Но воспитанный в беспредельном почтении к книжной
премудрости, он не мог согласиться со своим собеседником.
- Многие люди, - возразил Георгий, - живут среди природы. Но, не
обладая знаниями, почерпнутыми из книг, не могут понять ее. Я проехал
по многим дорогам и видел, как бедна и печальна жизнь селян. Нет, не
стану я хулить науку. В ней одной вижу средство к счастью людей.
В то время, как происходила эта беседа, аудитория постепенно
наполнялась. Схолары, зевая и потягиваясь, занимали места, раскрывали
записи, чинили гусиные перья. Георгий не заметил, как на кафедру
поднялся человек. Студенты встали и хором произнесли приветствие.
- Кто это? - спросил Георгий Кривуша.
Кривуш, неожиданно для Георгия, серьезно ответил:
- Тише... Это пан Ян Глоговский... - И шепотом пояснил: - Один из
немногих профессоров, кто достоин звания ученого... Тебе повезло для
начала.
Глоговский был действительно выдающимся ученым своего времени. Он
родился и жил в Кракове, но имя его было известно далеко за пределами
Польши. Подобно многим ученым той эпохи, Глоговский занимался самыми
разнообразными науками - математикой, философией, медициной. Он
обладал обширными и глубокими познаниями, внушавшими уважение каждому,
кому приходилось беседовать с ним.
Увлекался Глоговский и книгопечатанием. Лет за двадцать до
описываемого времени в Кракове начали печатать церковно-славянские
книги. Это новое дело впервые начал тогда знаменитый книгопечатник
Святополк Феоль, а продолжил его мастер Ян Галлер. Глоговский часто
бывал в его друкарне, интересовался всеми подробностями печатного
искусства и при его помощи стал сам печатать свои лекции.
Таков был человек, которого увидел на кафедре Георгий Скорина в
это первое утро своей университетской жизни. Георгий, конечно, не мог
еще знать всего этого о Глоговском, но сама мысль, что он сидит в
аудитории университета и слушает лекцию знаменитого профессора,
наполняла его таким торжественным волнением, какого еще ему не
приходилось испытывать.
Он слушал голос лектора, словно музыку, не различая слов, не
вдумываясь в их смысл. Он глядел то на вдохновенное лицо Глоговского,
озаренное отблеском свечей, то на студентов, дружно скрипевших
перьями, то на стрельчатые окна, за которыми вставал серый осенний
день.
Глоговский читал по-латыни, часто делал отступления и увлекался
пространными суждениями, переходя на польский язык. Георгий неплохо
знал и латынь, и польский язык, но к ужасу своему обнаружил, что
ничего не понимает. Он напряг все свое внимание. Он слышал и понимал
каждое слово, но смысл целого ускользал от него. Георгий пришел в
отчаяние.
"Как я заблуждался, думая, что созрел для высокой науки, -
говорил он себе. - Все эти юноши, видимо, не испытывают никакого
затруднения и свободно записывают мудрые мысли. Я же не в состоянии
постигнуть их".
Когда лекция кончилась, Николай Кривуш взглянул на грустное лицо
новичка и спросил:
- Видно, не очень развеселила тебя речь пана Глоговского? Или,
может быть, ты страдаешь зубной болью? За скромное вознаграждение я
готов исцелить тебя, как исцелял уже не однажды канцелярских писцов и
лавочников.
- Нет, - ответил Георгий, смущаясь. - Вижу я, что не понять мне
науки, оттого и печалюсь.
- Не беда! - Кривуш похлопал его по плечу. - Ведь и сам я,
признаюсь, на первой лекции хлопал ушами, что не помешало мне
впоследствии стать тем, кем я стал. Откинь же свои сомнения, и лучше
давай подумаем о том, как достойно отпраздновать твое вступление в
университет...
Выходя из аудитории, они столкнулись с Рейхенбергом. Немец сухо
поклонился Кривушу и приветливо протянул руку Георгию, поздравив его с
началом новой жизни. Горячо пожав его руку, Георгий сказал:
- Спасибо, пан, век не забуду вашей ласки.
- Надеюсь, - улыбнулся Иоганн, - надеюсь также, что не забудете и
того, что говорил вам его преосвященство пан попечитель. Вы, кажется,
нуждаетесь в жилище? Я получил для вас разрешение поселиться в бурсе*.
Завтра я навещу вас, и мы побеседуем более подробно. (* Бурсами
назывались интернаты средневековых университетов, содержавшиеся за
счет церкви или частных благотворителей, где жили бедные схолары и
некоторые из неимущих бакалавров и магистров.)
Вечером того же дня Георгий перетащил свой мешок в маленькую,
убого обставленную комнату. У стен стояли два жестких топчана. Один из
них кое-как был застлан, другой, по-видимому, еще пустовал. Георгий
подошел к окну, выходившему в университетский сад. Огромные старые
клены стояли в багряном великолепии осени. Изредка падал на землю
золотой лист. Тихо и одиноко... Георгий вздохнул. "Родина, родина, -
подумал он, - как далеко ты от меня!"
Глава II
Прошло несколько месяцев. Георгий освоился с чужим городом и
университетом. Страх и растерянность, испытанные им на первой лекции,
скоро исчезли. Он понял, что здесь, на чужбине, только собственные
силы и ум помогут ему. Злое упорство предков пробудилось в юноше.
Так некогда приходил поселенец в пущи и болота Полесья, брался за
топор и заступ, не торопясь рубил хмурые ели, выкорчевывал пни,
выжигал обширные ляды. Проходило время, и возникала низкая бревенчатая
хата, взрастали хлеба, начиналась жизнь.
Георгий трудился не разгибая спины. Каждый день на рассвете
появлялся он в аудитории и покидал ее, только когда заканчивалась
последняя лекция. По ночам, при свете воскового огарка, он переписывал
лекции в аккуратный сшиток, помещая на полях собственные размышления.
Его сосед по каморке, Вацлав Вашек, обычно крепко спал в это позднее
время, и Георгий нередко смотрел на него с завистью. Пища Георгия была
скудной, как у пустынника. Другой, наверно, давно бы свалился от
истощения, но он оказался на редкость выносливым.
В ту пору в университете наряду с сыновьями вельмож и городских
патрициев училось немало неимущих юношей. Получая в бурсе бесплатное
жилье, они должны были сами заботиться о пропитании и одежде. На
улицах университетских городов часто можно было встретить голодных и
оборванных схоларов, просивших милостыню у прохожих:
- Подайте ученому схолару ради щедрот науки будущей.
Но наш герой был горд и ни за что не опустился бы до такого
унижения. Зато он не гнушался никаким трудом и не считал зазорным за
скромную плату разгружать телеги приезжих крестьян и торговцев или
носить со складов в лавки тяжелые кипы товаров.
В учебных занятиях Георгий уделял главное внимание латыни, без
которой нельзя было обойтись в университете. Сначала он принялся за
латынь с чисто практической целью, но вскоре почувствовал к ней
большой интерес. Он с наслаждением произносил звучные стихи древних
поэтов, заучивая их наизусть. Еще большее удовольствие доставляло ему
вникать в суть сложной латинской грамматики.
С каждым днем Георгий чувствовал себя все свободнее и увереннее в
этом новом мире. Скоро лишь очень немногие схолары превосходили его в
толковании текстов. Никто не трудился так упорно, как он. Это было
оценено в студенческой среде. К Георгию стали обращаться за помощью и
советами, и он всегда охотно и приветливо помогал товарищам. Его
веселый и добрый нрав, простота в отношениях привлекали к нему многих.
С некоторыми из студентов у Георгия завязалась крепкая дружба.
Особенно подружился он со своим соседом по комнате Вацлавом
Вашеком. Это был долговязый застенчивый чех, редкой физической силы,
родом из Моравской Остравы. В Кракове у него не было ни родных, ни
друзей, и он острее Георгия ощущал свое одиночество. Успехи Вацлава в
науках были посредственны. Однако он вовсе не был глуп или не
способен. Просто ему не хватало той неиссякаемой силы духа, которая
была присуща Георгию Скорине.
Он с трудом переносил лишения, с которыми Георгий легко
примирился. С почтительным восхищением следил Вацлав за своим новым
товарищем, дивясь его упорству и способностям. Георгий быстро опередил
Вацлава в науках, но Вацлав не чувствовал к нему зависти, а радовался
успехам друга и как бы гордился ими. Георгий сознавал свое
превосходство над Вацлавом, но никогда не давал почувствовать его. Он
высоко ценил благородство, честность и возвышенный образ мыслей юного
чеха.
В свободное время они рассказывали друг другу о своем доме и
детстве, о природе и обычаях родного края или напевали вполголоса
песни. Каждый из них узнавал страну другого и находил в ней много
общего со своей родиной. От воспоминаний они переходили к мечтам.
Обычно мечтал вслух Георгий. Вашек любил следить за полетом его
воображения. Речь шла о том времени, когда, закончив учение, они
отправятся странствовать... Они обходили всю землю и видели жизнь
разных людей в холодных и жарких странах. Отправлялись в плаванье по
чудесным морям и посещали Вечный город, в котором некогда творили
замечательные поэты, ораторы, историки. Посещали родину Аристотеля и
Платона, где над лазоревыми волнами все еще высятся колонны Парфенона.
Но когда раздавался сочный храп Вашека, Георгий покидал своего
друга и продолжал путешествие один. Путь его лежал к Полоцку.
Умудренный книжной наукой, он въезжает в родной город. Никто не
узнает его, даже брат Иван и веселая, ласковая Настя. Потом все ахают,
и весть о его приезде собирает жителей Полоцка к дому Ивана Скорины.
Все хотят посмотреть на ученого мужа, сына купца Луки.
Брат Иван с гордостью принимает почести. Горожане избирают его
своим бурмистром. Потом, когда все расходятся, Иван смущенно
обращается к Георгию и просит забыть давнюю обиду. Георгий обнимает
брата и говорит:
"Никакой вины за тобой не числю. Знаю, что ты всегда хотел блага
для меня, только осмыслить не мог, что есть истинное благо".
В это время входит поседевший поп Матвей. Георгий горячо обнимает
своего первого учителя, и они долго сидят рядом, беседуют. На глазах у
старика слезы, и он говорит:
"Недаром надеялись мы на тебя. Вот каким ты вырос большим и
мудрым. Теперь мне у тебя учиться под стать... И умереть не обидно..."
Георгий кланяется ему в ответ:
"Спасибо вам, отец Матвей, за науку и ласку. Живите долгие годы,
теперь я ваш первый помощник в тяжком труде просвещения..."
Мечты обрывались... Георгий лежал молча, не зажигая свечи. Только
тлеющие в жаровне угли красноватым отблеском освещали убогую сырую
келью.
Кроме Вацлава, Георгий сблизился с некоторыми
студентами-поляками. В их числе был и Николай Кривуш. Николай обычно
проводил вечера и ночи в трактирах. Георгий же никогда не принимал
участия ни в шумных попойках, ни в ночных похождениях. Георгий любил
веселую песню, хорошую шутку, звонкий смех. Не был равнодушен и к
девичьей красе. Но сейчас было не до того. Поэтому с Кривушем он
встречался не часто. Однако, узнав его ближе, Георгий обнаружил под
маской цинизма и шутовства острый ум и доброе сердце. Он привык к
странной манере его разговора, которая смущала его вначале, и научился
отбивать иронические тирады Николая остроумными и складными шутками.
Беседы с Кривушем доставляли ему удовольствие.
Кривуш тоже привязался к новому другу. Он по-прежнему подтрунивал
над его скромностью и простодушием, но в глубине души любил Георгия.
Иначе сложились отношения с Иоганном фон Рейхенбергом. К этому
человеку Георгий с самого начала испытывал странное и сложное чувство.
Считая себя должником Иоганна, Георгий в первые дни готов был завязать
с ним тесную дружбу. Но было в этом юноше нечто такое, что охлаждало
Георгия и даже внушало смутную неприязнь.
Рейхенберг часто уезжал в свое поместье, а живя в Кракове, редко
бывал в компании студентов. Принадлежа к знатному немецкому роду,
пользующемуся большим влиянием при королевском дворе, Иоганн вращался
в кругу краковских магнатов и князей церкви. В университете он был
близок только с несколькими студентами, сыновьями польских вельмож.
Рейхенберг и его друзья показывались в аудитории редко, держались
замкнуто и высокомерно. Они не считали нужным слушать всех профессоров
и посылали мелких шляхтичей или грамотных слуг из замковой челяди
записывать лекции. В ту пору это было распространено не только в
Краковском, но и во многих других университетах Европы.
Лишь два-три раза Георгию привелось беседовать с Рейхенбергом.
Беседы эти были краткими, но ни разу не обходилось без того, чтобы
Иоганн не осведомился о том, каковы успехи Георгия в теологических
дисциплинах и не созрело ли в нем убеждение в преимуществе
католической веры. Георгий отвечал уклончиво, ссылаясь на то, что
изучение латыни и древних классиков, в которых он отстал от товарищей,
отнимает у него слишком много времени.
Георгий часто думал об этом человеке. Он знал о Рейхенберге
только то, что было известно всем, но из этого нельзя было составить
себе о нем представление. Иоганн был умен и, хотя редко бывал в
университете, несомненно, обладал знаниями. Не казался он и
бездельником, проводящим дни в праздности и развлечениях. Это был
человек деятельный и, по-видимому, занятой. Но чем он занят? Какого
рода дела и заботы беспокоили юношу, избавленного от необходимости
заработать себе на жизнь?
Рейхенберг явно не отличался ни мягкосердечием, ни добротой. К
людям "низшего круга" относился с высокомерным равнодушием. Почему же
он вдруг принял такое сердечное участие в судьбе Георгия?
Однажды в зимнее утро Георгий увидел Рейхенберга в аудитории во
время лекции Яна Глоговского. Это было необычно. Иоганн всегда избегал
посещать лекции этого профессора. Георгий же не пропускал ни одной. В
этот раз Глоговский излагал один из разделов учения Аристотеля,
трактовавший о движении, определяющем собой различные формы материи.
Георгий жадно слушал учителя и непрерывно записывал в своей тетради.
Глоговский умолк и, устало облокотившись на кафедру, спросил:
- Все ли понятно в том, что я сказал вам?
Слушатели молчали. Потом чей-то голос ответил:
- Не все понятно, пан профессор...
Глоговский поднял голову и увидел Георгия, вставшего со скамьи.
- Тебе не понятно? - спросил Глоговский.
- Мне, - ответил Георгий.
- Говори!
- Аристотель учит, что материя может принимать определенную форму
только посредством движения... Стало быть, мир постоянно изменяется...
Ступай же, Ицек, и не тревожься обо мне...
Вернувшись в трактир, мальчик передал Кривушу ответ Георгия.
- Вот как, - задумчиво сказал студент. - Так это был его
последний золотой...
- Так он сам сказал, - ответил мальчик.
- И он его потерял! - воскликнул Кривуш. - Вот разиня. Сразу
виден простак. Разве деньги сделаны, чтобы их терять... Их надлежит
пропивать. Не так ли, друзья?
Собутыльники встретили это изречение громким одобрением. Кутеж
продолжался.
Георгий долго ворочался на жестком ложе с боку на бок. Пьяные
выкрики и нестройное пение не давали ему уснуть. Наконец усталость
взяла свое. Когда в дверь постучали, он уже спал крепким сном. Вошел
пьяный Николай Кривуш. В одной руке он держал поднос, в другой кружку
меда. Не будя юношу, он поставил то и другое на табурет возле
изголовья и тихо вышел, осторожно прикрыв скрипящую дверь.
Утром Георгий был в университетском дворе задолго до условленного
часа. Теперь снова тревога и сомнения мучили его. Двор наполнялся
заспанными еще схоларами, и Георгий нетерпеливо искал среди них
Иоганна. Может быть, он только посмеялся над ним?.. Может быть, он
даже не пожелает узнать его?..
- Надеюсь, я не заставил пана долго ждать... - услышал Георгий
голос человека, подошедшего сзади.
Георгий быстро повернулся. Фон Рейхенберг поздоровался с Георгием
со своей обычной холодной вежливостью и предложил отправиться к
попечителю университета, как только он освободится после двух лекций.
Через некоторое время Георгий поднимался по мраморной лестнице
дворца краковского епископа. По тому, как почтительно слуги,
облаченные в монашескую одежду, кланялись Иоганну, Георгий понял, что
его неожиданный покровитель - человек знатный и влиятельный.
Войдя в небольшой, роскошно убранный зал, Иоганн попросил Георгия
подождать, а сам удалился. Георгий присел на край кресла. Вскоре к
нему подошел монах и жестом пригласил его следовать за ним.
Георгий очутился в комнате, застланной коврами. Несмотря на то,
что был полдень, окна были завешены и в дорогих подсвечниках горели
свечи. В глубине, за большим столом, покрытым алым бархатом, сидел
сухонький старичок в фиолетовой сутане. Георгий понял, что это и есть
попечитель университета, краковский архиепископ. Юноша почтительно
поклонился ему.
- Чего ты ищешь? - спросил архиепископ.
- Науки, - ответил Георгий. - Хочу учиться семи свободным наукам,
дабы отличать правду от кривды.
- Познаешь сие, что станешь делать?
- Мыслю вернуться в родную землю, ибо люди, где родились и богом
вскормлены, к тому месту великую любовь имеют...
Архиепископ посмотрел на Георгия маленькими слезящимися глазками.
- Известно ли тебе, что Краковский университет открыт лишь для
чад нашей святой римской церкви?
Георгию показалось, что из-под его ног уплывает пол.
- Вчера я узнал об этом, - проговорил он еле слышно.
- Отчего же ты не соглашаешься отречься от ереси, в которой
пребываешь?..
- Могу ли я, ясновельможный пан архиепископ, - взволнованно
сказал Георгий, - признать истинной веру, которой еще не ведаю?..
Отречься же ради блага моего от обычаев, в которых вырос, не почитаю
достойным...
Архиепископ повернул голову к Иоганну, и тот улыбнулся. Очевидно,
ответ Георгия понравился им обоим.
- Пусть так, - проговорил архиепископ. - Ты умен и правдив. Будь
ревностен в учении и покорен наставникам твоим. Не обмани моего
доверия. Мы разрешим принять тебя в университет. Старайся постигнуть
догматы истинной веры, преодолеть заблуждения, усвоенные в детстве.
Желание твое исполнится. Постигнув науки, ты вернешься на родину,
чтобы сеять добрые семена среди твоих заблудших братьев... Как твое
имя?
- Георгий, сын Скорины.
- Ты будешь наречен Франциском в честь нашего святого Франциска
Ассизского. Ступай с богом!
Во время описываемых событий Краковский университет находился в
расцвете своей славы. Основанный в 1364 году королем Казимиром
Великим, Краковский университет первые пятьдесят лет, казалось, был
свободной школой. Но в начале XV века положение университета
изменилось. Польские властители искали дружбы папского престола и
поддержки влиятельного католического духовенства. В Краковском
университете был открыт богословский факультет, который сразу занял
привилегированное положение. Да и вся университетская наука была
отдана под надзор католической церкви. Верховным попечителем
университета с тех пор стал краковский архиепископ.
Научная мысль была скована слепым подчинением каноническим
авторитетам. В философии безраздельно господствовал Аристотель,
дополненный сочинениями церковных авторов раннего средневековья.
Изучение математики исчерпывалось геометрией Евклида и арифметикой
Иоанна Сакробоско, автора "Трактата об искусстве исчисления".
Астрономия не пошла дальше Птолемеевой системы.
И все же Краковский университет считался одним из лучших, и слава
его распространялась далеко за пределы польской земли. Занятия в
университете начинались рано. В пять-шесть часов утра схолары
собирались в аудитории. Профессор разворачивал пожелтевший фолиант и
читал вслух, изредка прерывая монотонное чтение своими комментариями.
Он приводил различные толкования громоздких формул и афоризмов,
изложенных на средневековой, "кухонной" латыни, но никогда не
осмеливался критиковать их. Это и называлось лекцией.
Студент исправно записывал все и обязан был затвердить и самый
текст, и комментарии наизусть. Проверка знаний проводилась на
диспутах. Диспут был главным событием в университетской жизни, смыслом
и целью всей кропотливой работы учебного года.
Эти словесные турниры мало походили на научные споры нашего
времени. Участников средневекового диспута не слишком интересовала
суть обсуждаемого вопроса. Главным было искусство полемики и
красноречия. Диспут велся на той же варварской латыни, и чем искусней
был спорящий в составлении выспренных сентенций, тем больше у него
было шансов одержать победу. Нередко спорщики так распалялись, что
прибегали к аргументам более действенным, чем латинские цитаты. Зал
оглашался криками, бранью, затем пускались в ход кулаки и палки.
Слушатели подзадоривали спорящих и делились на две враждующие партии.
Часто, с трудом остановив спор, руководитель диспута вызывал
цирюльника, чтобы пустить кровь, поставить примочку или вправить
вывихнутую челюсть диспутанту. Что же касается самого предмета
дискуссии, то о нем вовсе забывали в пылу сражения, а истина так и
оставалась неустановленной.
Казалось, где же было здесь зародиться подлинной науке,
стремящейся постигнуть тайны мироздания? Могло ли прозвучать здесь
пламенное пророческое слово?
Славянские народы не остались в стороне от движения умов,
охватившего Европу. Старая чешская Прага прежде многих городов Италии
и Франции стала очагом гуманистического просвещения. За Прагой
последовал Краков. В славянских городах жили и творили в то время
выдающиеся ученые и мыслители. Университеты - Пражский и Краковский -
обновились и расцвели, привлекая юношей не только из Польши, Богемии,
Венгрии, но и из германских стран и даже из Англии.
Нередко приходилось Георгию слышать рассказы о Ягеллоновском
университете. С давних пор им владела мечта попасть в знаменитый
польский город. Наконец мечта осуществилась. Георгий Скорина был
зачислен в списки студентов под именем Franciscus Lucae de Polotsko.*
(* Франциск, сын Луки из Полоцка (лат.).
Георгий, или, как теперь он звался, Франциск, поступил на
факультет свободных искусств. В средневековых университетах факультет
этот считался наименее важным, и его студенты, именуемые "артистами"*,
по своему положению были ниже медиков и особенно богословов. (* От
латинского слова "artes", то есть искусства.
Георгий начал изучать "семь свободных наук", которые также
назывались "свободными искусствами". Среди них были: словесные -
грамматика, риторика, логика и реальные - арифметика, астрономия,
геометрия и музыка. Все эти науки преподавались по старинному образцу.
Однако новые веяния уже давали себя чувствовать. Факультет свободных
искусств стал центром гуманистических идей и приобрел громкую славу.
На другой день после посещения архиепископа Георгий впервые был
допущен на лекцию. Было еще темно, когда он, задыхаясь от волнения,
прибежал в университет. До начала занятий оставался добрый час, и
ворота еще были заперты. Георгий шагал взад и вперед возле здания,
ежась от утреннего холодка, когда услыхал насмешливый голос.
- Приветствую ученейшего мужа, - сказал Николай Кривуш. - В
стремлении к науке ты опередил даже нашего цербера, - прибавил он,
показав на подошедшего к воротам заспанного старика, вооруженного
ржавой алебардой.
Ворота распахнулись. Георгий был смущен. После происшествия с
червонцем он не знал, как относиться к новому своему знакомому. Но,
увидев на лице Кривуша добродушную улыбку, он тоже улыбнулся и ответил
шутливо:
- Однако я вижу, пан не меньше меня стремится к науке и также
поднялся спозаранку.
- Заблуждение, юноша, заблуждение, - грустно сказал Кривуш. - Я
просто еще не ложился. Мужу науки не подобает спать по ночам, ибо, как
известно, сова Минервы* летает только ночью. (* Минерва - богиня
мудрости.)
По всклокоченной гриве и запаху винного перегара нетрудно было
понять, в каких трудах провел эту ночь Николай Кривуш.
- Итак, - продолжал Кривуш, - ты снова явился штурмовать
неприступную твердыню?
- Нет! - ответил радостно Георгий. - Сегодня я пришел не
хлопотать, а уже учиться...
- Прекрасно! - воскликнул Кривуш. - Надеюсь, мы достойно отметим
это прискорбное событие. Вот дверь, ведущая в ад, представляющийся
тебе раем. Следуй же за мной, я буду твоим Вергилием.
Пройдя по темному извилистому коридору, они вошли в круглый зал,
у стены которого возвышалась кафедра с четырьмя зажженными свечами.
Аудитория еще была пуста.
- Если не ошибаюсь, дорогой коллега, - продолжал Кривуш
прерванный разговор, - тебя удивляет, что я называю прискорбным
событие, которое кажется тебе самым счастливым в твоей жизни... А
между тем это так. Чему радоваться? Тому, что ты променял солнечные
просторы на затхлый сумрак? Три года цветущей юности ты приносишь в
жертву. Во имя чего?
- Ради чего? - удивился Георгий. - Ради науки.
- Науки?.. Неужели ты думаешь, что мудрость обитает под этими
зловещими сводами? Неужели надеешься познать науку, читая тарабарщину,
сочиненную преподобными ослами?.. Нет, не здесь жилище науки. Ищи его
среди трав и деревьев! Следи за полетом птиц и движением ветра, за
рождением и смертью живых существ! Изучай движение звезд! Прислушайся
к людской речи и песне!.. И ты узнаешь то, чего никогда не найдешь у
Фомы Аквината.
Георгий слушал эту речь, столь неожиданную в устах человека,
который казался ему беспутным и пустым гулякой. Слова Николая
заинтересовали его. Но воспитанный в беспредельном почтении к книжной
премудрости, он не мог согласиться со своим собеседником.
- Многие люди, - возразил Георгий, - живут среди природы. Но, не
обладая знаниями, почерпнутыми из книг, не могут понять ее. Я проехал
по многим дорогам и видел, как бедна и печальна жизнь селян. Нет, не
стану я хулить науку. В ней одной вижу средство к счастью людей.
В то время, как происходила эта беседа, аудитория постепенно
наполнялась. Схолары, зевая и потягиваясь, занимали места, раскрывали
записи, чинили гусиные перья. Георгий не заметил, как на кафедру
поднялся человек. Студенты встали и хором произнесли приветствие.
- Кто это? - спросил Георгий Кривуша.
Кривуш, неожиданно для Георгия, серьезно ответил:
- Тише... Это пан Ян Глоговский... - И шепотом пояснил: - Один из
немногих профессоров, кто достоин звания ученого... Тебе повезло для
начала.
Глоговский был действительно выдающимся ученым своего времени. Он
родился и жил в Кракове, но имя его было известно далеко за пределами
Польши. Подобно многим ученым той эпохи, Глоговский занимался самыми
разнообразными науками - математикой, философией, медициной. Он
обладал обширными и глубокими познаниями, внушавшими уважение каждому,
кому приходилось беседовать с ним.
Увлекался Глоговский и книгопечатанием. Лет за двадцать до
описываемого времени в Кракове начали печатать церковно-славянские
книги. Это новое дело впервые начал тогда знаменитый книгопечатник
Святополк Феоль, а продолжил его мастер Ян Галлер. Глоговский часто
бывал в его друкарне, интересовался всеми подробностями печатного
искусства и при его помощи стал сам печатать свои лекции.
Таков был человек, которого увидел на кафедре Георгий Скорина в
это первое утро своей университетской жизни. Георгий, конечно, не мог
еще знать всего этого о Глоговском, но сама мысль, что он сидит в
аудитории университета и слушает лекцию знаменитого профессора,
наполняла его таким торжественным волнением, какого еще ему не
приходилось испытывать.
Он слушал голос лектора, словно музыку, не различая слов, не
вдумываясь в их смысл. Он глядел то на вдохновенное лицо Глоговского,
озаренное отблеском свечей, то на студентов, дружно скрипевших
перьями, то на стрельчатые окна, за которыми вставал серый осенний
день.
Глоговский читал по-латыни, часто делал отступления и увлекался
пространными суждениями, переходя на польский язык. Георгий неплохо
знал и латынь, и польский язык, но к ужасу своему обнаружил, что
ничего не понимает. Он напряг все свое внимание. Он слышал и понимал
каждое слово, но смысл целого ускользал от него. Георгий пришел в
отчаяние.
"Как я заблуждался, думая, что созрел для высокой науки, -
говорил он себе. - Все эти юноши, видимо, не испытывают никакого
затруднения и свободно записывают мудрые мысли. Я же не в состоянии
постигнуть их".
Когда лекция кончилась, Николай Кривуш взглянул на грустное лицо
новичка и спросил:
- Видно, не очень развеселила тебя речь пана Глоговского? Или,
может быть, ты страдаешь зубной болью? За скромное вознаграждение я
готов исцелить тебя, как исцелял уже не однажды канцелярских писцов и
лавочников.
- Нет, - ответил Георгий, смущаясь. - Вижу я, что не понять мне
науки, оттого и печалюсь.
- Не беда! - Кривуш похлопал его по плечу. - Ведь и сам я,
признаюсь, на первой лекции хлопал ушами, что не помешало мне
впоследствии стать тем, кем я стал. Откинь же свои сомнения, и лучше
давай подумаем о том, как достойно отпраздновать твое вступление в
университет...
Выходя из аудитории, они столкнулись с Рейхенбергом. Немец сухо
поклонился Кривушу и приветливо протянул руку Георгию, поздравив его с
началом новой жизни. Горячо пожав его руку, Георгий сказал:
- Спасибо, пан, век не забуду вашей ласки.
- Надеюсь, - улыбнулся Иоганн, - надеюсь также, что не забудете и
того, что говорил вам его преосвященство пан попечитель. Вы, кажется,
нуждаетесь в жилище? Я получил для вас разрешение поселиться в бурсе*.
Завтра я навещу вас, и мы побеседуем более подробно. (* Бурсами
назывались интернаты средневековых университетов, содержавшиеся за
счет церкви или частных благотворителей, где жили бедные схолары и
некоторые из неимущих бакалавров и магистров.)
Вечером того же дня Георгий перетащил свой мешок в маленькую,
убого обставленную комнату. У стен стояли два жестких топчана. Один из
них кое-как был застлан, другой, по-видимому, еще пустовал. Георгий
подошел к окну, выходившему в университетский сад. Огромные старые
клены стояли в багряном великолепии осени. Изредка падал на землю
золотой лист. Тихо и одиноко... Георгий вздохнул. "Родина, родина, -
подумал он, - как далеко ты от меня!"
Глава II
Прошло несколько месяцев. Георгий освоился с чужим городом и
университетом. Страх и растерянность, испытанные им на первой лекции,
скоро исчезли. Он понял, что здесь, на чужбине, только собственные
силы и ум помогут ему. Злое упорство предков пробудилось в юноше.
Так некогда приходил поселенец в пущи и болота Полесья, брался за
топор и заступ, не торопясь рубил хмурые ели, выкорчевывал пни,
выжигал обширные ляды. Проходило время, и возникала низкая бревенчатая
хата, взрастали хлеба, начиналась жизнь.
Георгий трудился не разгибая спины. Каждый день на рассвете
появлялся он в аудитории и покидал ее, только когда заканчивалась
последняя лекция. По ночам, при свете воскового огарка, он переписывал
лекции в аккуратный сшиток, помещая на полях собственные размышления.
Его сосед по каморке, Вацлав Вашек, обычно крепко спал в это позднее
время, и Георгий нередко смотрел на него с завистью. Пища Георгия была
скудной, как у пустынника. Другой, наверно, давно бы свалился от
истощения, но он оказался на редкость выносливым.
В ту пору в университете наряду с сыновьями вельмож и городских
патрициев училось немало неимущих юношей. Получая в бурсе бесплатное
жилье, они должны были сами заботиться о пропитании и одежде. На
улицах университетских городов часто можно было встретить голодных и
оборванных схоларов, просивших милостыню у прохожих:
- Подайте ученому схолару ради щедрот науки будущей.
Но наш герой был горд и ни за что не опустился бы до такого
унижения. Зато он не гнушался никаким трудом и не считал зазорным за
скромную плату разгружать телеги приезжих крестьян и торговцев или
носить со складов в лавки тяжелые кипы товаров.
В учебных занятиях Георгий уделял главное внимание латыни, без
которой нельзя было обойтись в университете. Сначала он принялся за
латынь с чисто практической целью, но вскоре почувствовал к ней
большой интерес. Он с наслаждением произносил звучные стихи древних
поэтов, заучивая их наизусть. Еще большее удовольствие доставляло ему
вникать в суть сложной латинской грамматики.
С каждым днем Георгий чувствовал себя все свободнее и увереннее в
этом новом мире. Скоро лишь очень немногие схолары превосходили его в
толковании текстов. Никто не трудился так упорно, как он. Это было
оценено в студенческой среде. К Георгию стали обращаться за помощью и
советами, и он всегда охотно и приветливо помогал товарищам. Его
веселый и добрый нрав, простота в отношениях привлекали к нему многих.
С некоторыми из студентов у Георгия завязалась крепкая дружба.
Особенно подружился он со своим соседом по комнате Вацлавом
Вашеком. Это был долговязый застенчивый чех, редкой физической силы,
родом из Моравской Остравы. В Кракове у него не было ни родных, ни
друзей, и он острее Георгия ощущал свое одиночество. Успехи Вацлава в
науках были посредственны. Однако он вовсе не был глуп или не
способен. Просто ему не хватало той неиссякаемой силы духа, которая
была присуща Георгию Скорине.
Он с трудом переносил лишения, с которыми Георгий легко
примирился. С почтительным восхищением следил Вацлав за своим новым
товарищем, дивясь его упорству и способностям. Георгий быстро опередил
Вацлава в науках, но Вацлав не чувствовал к нему зависти, а радовался
успехам друга и как бы гордился ими. Георгий сознавал свое
превосходство над Вацлавом, но никогда не давал почувствовать его. Он
высоко ценил благородство, честность и возвышенный образ мыслей юного
чеха.
В свободное время они рассказывали друг другу о своем доме и
детстве, о природе и обычаях родного края или напевали вполголоса
песни. Каждый из них узнавал страну другого и находил в ней много
общего со своей родиной. От воспоминаний они переходили к мечтам.
Обычно мечтал вслух Георгий. Вашек любил следить за полетом его
воображения. Речь шла о том времени, когда, закончив учение, они
отправятся странствовать... Они обходили всю землю и видели жизнь
разных людей в холодных и жарких странах. Отправлялись в плаванье по
чудесным морям и посещали Вечный город, в котором некогда творили
замечательные поэты, ораторы, историки. Посещали родину Аристотеля и
Платона, где над лазоревыми волнами все еще высятся колонны Парфенона.
Но когда раздавался сочный храп Вашека, Георгий покидал своего
друга и продолжал путешествие один. Путь его лежал к Полоцку.
Умудренный книжной наукой, он въезжает в родной город. Никто не
узнает его, даже брат Иван и веселая, ласковая Настя. Потом все ахают,
и весть о его приезде собирает жителей Полоцка к дому Ивана Скорины.
Все хотят посмотреть на ученого мужа, сына купца Луки.
Брат Иван с гордостью принимает почести. Горожане избирают его
своим бурмистром. Потом, когда все расходятся, Иван смущенно
обращается к Георгию и просит забыть давнюю обиду. Георгий обнимает
брата и говорит:
"Никакой вины за тобой не числю. Знаю, что ты всегда хотел блага
для меня, только осмыслить не мог, что есть истинное благо".
В это время входит поседевший поп Матвей. Георгий горячо обнимает
своего первого учителя, и они долго сидят рядом, беседуют. На глазах у
старика слезы, и он говорит:
"Недаром надеялись мы на тебя. Вот каким ты вырос большим и
мудрым. Теперь мне у тебя учиться под стать... И умереть не обидно..."
Георгий кланяется ему в ответ:
"Спасибо вам, отец Матвей, за науку и ласку. Живите долгие годы,
теперь я ваш первый помощник в тяжком труде просвещения..."
Мечты обрывались... Георгий лежал молча, не зажигая свечи. Только
тлеющие в жаровне угли красноватым отблеском освещали убогую сырую
келью.
Кроме Вацлава, Георгий сблизился с некоторыми
студентами-поляками. В их числе был и Николай Кривуш. Николай обычно
проводил вечера и ночи в трактирах. Георгий же никогда не принимал
участия ни в шумных попойках, ни в ночных похождениях. Георгий любил
веселую песню, хорошую шутку, звонкий смех. Не был равнодушен и к
девичьей красе. Но сейчас было не до того. Поэтому с Кривушем он
встречался не часто. Однако, узнав его ближе, Георгий обнаружил под
маской цинизма и шутовства острый ум и доброе сердце. Он привык к
странной манере его разговора, которая смущала его вначале, и научился
отбивать иронические тирады Николая остроумными и складными шутками.
Беседы с Кривушем доставляли ему удовольствие.
Кривуш тоже привязался к новому другу. Он по-прежнему подтрунивал
над его скромностью и простодушием, но в глубине души любил Георгия.
Иначе сложились отношения с Иоганном фон Рейхенбергом. К этому
человеку Георгий с самого начала испытывал странное и сложное чувство.
Считая себя должником Иоганна, Георгий в первые дни готов был завязать
с ним тесную дружбу. Но было в этом юноше нечто такое, что охлаждало
Георгия и даже внушало смутную неприязнь.
Рейхенберг часто уезжал в свое поместье, а живя в Кракове, редко
бывал в компании студентов. Принадлежа к знатному немецкому роду,
пользующемуся большим влиянием при королевском дворе, Иоганн вращался
в кругу краковских магнатов и князей церкви. В университете он был
близок только с несколькими студентами, сыновьями польских вельмож.
Рейхенберг и его друзья показывались в аудитории редко, держались
замкнуто и высокомерно. Они не считали нужным слушать всех профессоров
и посылали мелких шляхтичей или грамотных слуг из замковой челяди
записывать лекции. В ту пору это было распространено не только в
Краковском, но и во многих других университетах Европы.
Лишь два-три раза Георгию привелось беседовать с Рейхенбергом.
Беседы эти были краткими, но ни разу не обходилось без того, чтобы
Иоганн не осведомился о том, каковы успехи Георгия в теологических
дисциплинах и не созрело ли в нем убеждение в преимуществе
католической веры. Георгий отвечал уклончиво, ссылаясь на то, что
изучение латыни и древних классиков, в которых он отстал от товарищей,
отнимает у него слишком много времени.
Георгий часто думал об этом человеке. Он знал о Рейхенберге
только то, что было известно всем, но из этого нельзя было составить
себе о нем представление. Иоганн был умен и, хотя редко бывал в
университете, несомненно, обладал знаниями. Не казался он и
бездельником, проводящим дни в праздности и развлечениях. Это был
человек деятельный и, по-видимому, занятой. Но чем он занят? Какого
рода дела и заботы беспокоили юношу, избавленного от необходимости
заработать себе на жизнь?
Рейхенберг явно не отличался ни мягкосердечием, ни добротой. К
людям "низшего круга" относился с высокомерным равнодушием. Почему же
он вдруг принял такое сердечное участие в судьбе Георгия?
Однажды в зимнее утро Георгий увидел Рейхенберга в аудитории во
время лекции Яна Глоговского. Это было необычно. Иоганн всегда избегал
посещать лекции этого профессора. Георгий же не пропускал ни одной. В
этот раз Глоговский излагал один из разделов учения Аристотеля,
трактовавший о движении, определяющем собой различные формы материи.
Георгий жадно слушал учителя и непрерывно записывал в своей тетради.
Глоговский умолк и, устало облокотившись на кафедру, спросил:
- Все ли понятно в том, что я сказал вам?
Слушатели молчали. Потом чей-то голос ответил:
- Не все понятно, пан профессор...
Глоговский поднял голову и увидел Георгия, вставшего со скамьи.
- Тебе не понятно? - спросил Глоговский.
- Мне, - ответил Георгий.
- Говори!
- Аристотель учит, что материя может принимать определенную форму
только посредством движения... Стало быть, мир постоянно изменяется...