Страница:
- Ума не приложу, - бормотал Кунц, - куда оно запропастилось. Уж
не натворила ли моя дура опять беды?.. Трудхен!.. Куда ты девала
бумагу, которую принес мне господин Юст?
- Чего ты врешь, муженек, - откликнулась трактирщица из кладовой,
- не трогала я твоей бумаги.
- Как же не трогала, когда я вижу обгорелые клочки! - заорал
Кунц. - Ты бросила ее в огонь. О, Трудхен, ослиная голова, разрази
тебя гром!.. Прошу вас, милостивый господин, не гневайтесь на меня...
Георгий поднялся.
- Экая досада! - молвил он, нахмурившись. - Придется тебе самому,
хозяин, сходить к Меланхтону и уведомить...
- В этом нет нужды! - воскликнул трактирщик. - Я случайно прочел
это письмо.
- Гм!.. - проговорил Скорина. - Ты имеешь обыкновение читать
письма, адресованные твоим постояльцам?
- Боже меня сохрани, сударь! Но эта бумага не была запечатана, и
в ней не было ничего, кроме приглашения от доктора Филиппа...
- Куда же приглашает меня господин Меланхтон? - спросил Скорина.
- К себе в дом, завтра после полудня. Он предупреждает вас, что в
это время к нему пожалует сам... - он благоговейно поднял глаза к
небу, - достославный наш учитель, доктор Мартин Лютер...
- Хорошо, - сказал Скорина, - завтра я явлюсь к нему в
назначенное время... Если у тебя найдется ужин, пришли его в мою
комнату, хозяин!
Он быстро взбежал по ступенькам.
- Неплохо, - сказал незнакомец, продолжавший сидеть в своем
темном углу. - Оказывается, ты не так глуп, как можно было думать.
Рядом с его комнатой живет кто-нибудь?
- Да. Вербовщик рекрутов. Он мертвецки пьян и храпит во всю мочь.
Кажется, и иерихонская труба не разбудила бы его.
- Отлично! - сказал незнакомец. - Снеси его куда-нибудь.
Проснувшись, он решит, что спьяна заблудился. Эта комната нужна мне.
Больше двух лет минуло с той памятной читателю ночи, когда
пражская типография Скорины подверглась нападению ландскнехтов.
Около месяца Георгий в беспамятстве пролежал в доме Вашека, куда
в ту же ночь перенес его Гинек с помощью соседей.
Пани Вашек сперва поворчала, боясь, что присутствие Скорины
навлечет на их дом гнев властей. Но тут Вацлав впервые проявил
решимость. Прикрикнув на жену, он заявил, что никакая опасность не
заставит его покинуть друга в несчастье. Марта была настолько изумлена
этим внезапным преображением всегда мягкого и нерешительного супруга,
что беспрекословно повиновалась и сама стала ухаживать за больным.
Рана оказалась очень тяжелой. "Обычно после такого удара, -
заметил врач, осмотрев раненого, - люди без промедления переселяются в
надзвездный мир..." Тем не менее и на этот раз Георгий вышел
победителем из поединка со смертью. Месяц спустя он очнулся от
горячечного забытья, а еще через месяц уже мог сидеть в кресле и,
опираясь на палку, ходить по комнате. Только тогда он узнал все
подробности постигшего его несчастья. Погиб старый Стефан, его
преданный друг и искусный помощник. Печатный станок был исковеркан,
другие типографские приборы разбиты в щепы, большая часть шрифтов
бесследно исчезла. Унесенные ландскнехтами книги и оттиски были
сожжены. Только ранее отпечатанные издания, находившиеся в лавке
книготорговца Зденека, уцелели.
Друкарни больше не существовало. Теперь не было ничего, что бы
удерживало его в Праге. Георгий решил ехать в Вильну.
Но... над Скориной тяготело обвинение в убийстве ландскнехтов, в
связях с возмутителями спокойствия. Его разыскивали, и Вацлаву
пришлось принять все меры, чтобы сохранить в строжайшей тайне
местопребывание друга. Он не позволял ему выходить из дома и даже
появляться у окна. Лишь глубокой ночью ему разрешалось погулять по
садовым аллеям.
Возможно, кое-кто и подозревал о том, где скрывается мятежный
русский печатник, но Вашек был человеком почтенным и влиятельным, и
ворваться к нему в дом без достаточных оснований было не так-то
просто.
В конце мая 1522 года в Праге произошли события, нарушившие это
мучительное затворничество. Король Людовик, прибыв из Венгрии,
торжественно короновался в чешской столице и, созвав общий сейм,
принял сторону городского сословия, все еще враждовавшего с панами.
Зденек Лев из Розмиталя был смещен. Король поставил верховным
бургграфом Карла Минстербергского, потомка Юрия Подебрада Произвол
чиновников и бесчинства ландскнехтов несколько утихли, равно как и
гонения на лютеран и "чешских братьев". Благодаря усиленным хлопотам
Вацлава судебное дело, поднятое против Скорины, было прекращено.
Георгий снова обрел свободу. Можно было наконец отправиться в путь. Но
Скорина не был уверен, сможет ли он в Вильне достать необходимое
типографское оборудование, найдет ли там опытных резчиков. Не лучше ли
изготовить все здесь и перевезти на родину исправную печатню, с тем
чтобы тотчас же возобновить работу? К счастью, деньги его не истрачены
и есть чем оплатить работу мастеров.
К лету 1523 года все было готово. Изломанный печатный станок был
восстановлен, наборные доски, кассы и шрифты изготовлены заново.
Правда, новые литеры заметно уступали по изяществу художественным
изделиям покойного Стефана, но все же они были достаточно хороши.
Однажды его навестил Матвей Пустынник, о котором он долго ничего
не слыхал. Еще более угрюмый, чем прежде, он молча протянул Георгию
письмо. Доктор Филипп Меланхтон, ближайший сподвижник Лютера, писал о
том, что слух об изданиях Скорины дошел до Виттенберга и пробудил в
нем и в Мартине Лютере желание лично познакомиться с автором этих
книг.
"Возможно, - писал Меланхтон, - что господь вдохновил нас одними
и теми же стремлениями, и тогда мы сможем соединить наши усилия для
борьбы за общее дело".
Георгий задумался. Приглашение было заманчивым. Ему было
интересно узнать поближе человека, имя которого все громче и громче
звучало в европейских землях, сотрясая устои папского престола. Кто
он, этот новоявленный пророк? Мудрец или фанатик? Подвижник или
лицемер? Народный вождь или "виттенбергский папа", как называли его
многие противники? Чего он ищет, к чему стремится?
Быть может, и впрямь он, Георгий Скорина, найдет в Мартине Лютере
союзника для борьбы с общим врагом. Быть может, народ немецкий,
освобожденный от ига светских и духовных тиранов, обновленный
Лютеровой проповедью, не пойдет вслед за своими князьями и рыцарями, и
тогда оба народа будут жить, как добрые соседи.
- Напишите господину Меланхтону, - сказал Георгий, - что я скоро
покину Прагу. И хотя ехать мне в другую сторону, я все же смогу
посетить Виттенберг.
Через некоторое время Матвей Пустынник сообщил Скорине о том, что
Меланхтон будет ждать доктора Франциска Скорину в Виттенберге начиная
с пятнадцатого дня октября и к его приезду будет приготовлена комната
в гостинице "Два голубя".
В конце сентября все сборы были закончены, и Скорина простился с
Вашеком.
- Вот я снова провожаю тебя, - сказал Вацлав, и опять, как
некогда, по щекам его потекли слезы, - только чувствую, что больше нам
никогда не свидеться.
- Как знать, - ответил Георгий задумчиво, - как знать!..
В первый день октября 1523 года Скорина отправил обоз с
имуществом печатни прямо на Вильну, обещав догнать его еще в пути. Сам
же в сопровождении одного Гинека, верхом на добрых конях, направился
кратчайшим путем в Виттенберг.
Георгий не рассчитывал задерживаться долго у Лютера. Пока обоз
медленно будет продвигаться по большим дорогам, он успеет догнать его
еще до Вильны.
Привыкший к странствиям по чужим землям, Георгий отважно
углублялся в лесные чащи, пересекал пустынные местности, сокращая
расстояние. Гинек с восторгом смотрел на своего учителя, удивляясь его
способности предвидеть опасности и умению обходить их.
Но не видел Георгий, как вслед за ним из Праги выехал всадник и,
то держась далеко позади, то обходя стороной и опережая, не терял из
виду наших путешественников.
Рыжий слуга снова наполнил кубки баварским пивом. Но теперь оно
оставалось нетронутым. Беседа принимала все более острый характер.
Филипп Меланхтон ерзал на стуле. Его тощее лицо с жидкой русой
бородкой вытянулось. Маленькие глазки тревожно бегали. Все получилось
не так, как он ожидал... Гость из Праги, доктор Франциск, оказался
человеком несговорчивым и насмешливым. Это выводило из терпения и без
того вспыльчивого и резкого Мартина Лютера.
Скорина сидел спокойно, положив руки на стол, и с чуть заметной
усмешкой слушал своего собеседника. Во время болезни в Праге Георгий
успел познакомиться с некоторыми сочинениями прославленного
реформатора, но почему-то тогда они не вызывали в нем такого протеста,
как теперь, при встрече с самим автором, хотя Лютер и сейчас почти
слово в слово повторял написанное им раньше. Лютер был в облачении
августинских монахов, его грузное тело, казалось, с трудом помещалось
в длинной сутане, перехваченной широким кожаным поясом. Лицо его,
багровое, с мясистым большим носом, было чуть тронуто оспой. Из
полуоткрытого рта с трудом вырывалось хриплое дыхание.
Иногда казалось, что взгляд его пронизывал собеседника насквозь
и, не задерживаясь, устремлялся к невидимой другими цели.
- Папа лишил Германию ее былого величия! - говорил он, встав
из-за стола. - Он подчинил себе дикое, неукротимое немецкое племя,
изгнал германского императора из Рима, завладел именем, честью и
жизнью немецкого народа. С тех пор как возвысились папы, более
миллиона немцев пролили за них свою благородную кровь.
Но я пробудил немецкий народ! Мое учение снова свяжет разорванное
тело Германии, и снова станет она во главе европейских народов.
Подумай, Франциск, кому ты служишь!
Разве не является единственным законным властелином Европы
император германский, наследник Карла Великого!
Скорина нахмурился. Пока Лютер касался только богословских тем,
стараясь убедить приезжего в достоинствах своего учения, Георгий
слушал его, все еще пытаясь решить, возможен или невозможен союз с
этим человеком? Но теперь все было ясно. Доктор Мартин Лютер больше не
был для него загадкой.
- Я не совсем понимаю, - медленно сказал Георгий, глядя прямо в
глаза собеседнику, - какая корысть славянским народам от того, что
вместо римского папы их властелином станет германский император? Ты
печешься только о благе немецких властителей.
- Нет! - вскрикнул Лютер, подняв руку. Лицо его покрылось серыми
пятнами. - Я забочусь о спасении душ человеческих!.. Кто не примет
моего учения, тот идолопоклонник и нечестивец!
- И католические монахи твердят нам о том же, - спокойно возразил
Скорина, - однако не вижу я блага и для вашего народа от осуществления
твоей мечты. Проезжал я ныне по саксонским землям. Всюду неспокойно.
Мужики за вилы берутся, рыцари замки свои укрепляют. А в Тюрингии да в
Швабии, говорят, и того хуже.
- Чернь! Мужицкий сброд! - вдруг крикнул Лютер визгливым голосом.
- Это сатана поднимает восстание плоти, чтобы заглушить духовное
восстание, возглавляемое мной! Бунтовщиков, безусловно, следует
душить, бить, колоть, словно бешеных собак.
Скорина покачал головой, в глазах его зажегся гневный огонек.
- Простые бедные люди терпят зло не только от монахов и папистов,
но и от светских господ... от курфюрстов и маркграфов, императорских
ландскнехтов и вельмож.
Лютер, тяжело сопя, подошел вплотную к Скорине и сказал, как на
проповеди:
- Верховная власть поставлена небом. Короли, князья и рыцари
являются законными господами крестьян и городских мещан, а сами, в
свою очередь, подчиняются императору. Если государи чинят
несправедливость, то обязанность духовных проповедников вразумлять их.
- А если злые господа не послушают увещаний? - с усмешкой спросил
Скорина.
- И тогда подданные обязаны покорно выполнять свой долг. Бог
послал человека в мир не для блаженства, а на скорбную жизнь
страдальца. Безвинно страдающий обретет спасение души.
Скорина засмеялся:
- Видно, не весь немецкий народ согласен с тобой...
Лицо Лютера исказилось яростью. Меланхтон подбегал то к Лютеру,
то к Скорине, пытаясь их успокоить:
- Братья!.. Молю вас подавить гнев в сердцах ваших...
Лютер отшвырнул бокал, который поднес ему слуга.
- Народ? - шепотом повторил он. - Бунтовщики!.. Да знаешь ли ты,
какому князю они служат?..
- О каком князе ты говоришь? - недоуменно спросил Скорина.
- О нем!.. - словно в горячечном бреду говорил Лютер. - О князе
тьмы! Он повсюду преследует нас, опутывает своими сетями. Все мы
постояльцы в обширной гостинице, хозяин которой дьявол!.. В его власти
воздух, пища, одежда... Черти летают в воздухе в виде облаков. Шмелями
роятся вокруг нас. В лесах и в воде прыгают козлами. Топят в болотах
людей. Принимают облик свиней, обезьян, усопших... Дьявол похищает
младенцев и кладет в колыбели своих детенышей... Насылает на землю
войны и болезни, бури и град.
- Ха-ха-ха! - раздался веселый смех.
Лютер вздрогнул и попятился, подняв руки.
- Ха-ха-ха! - Георгий смеялся от души, глядя на перепуганного
пророка.
- Дьявол! - заревел вдруг Лютер. - Я узнаю тебя! Ты вновь явился,
чтобы искушать меня. Изыди, сатана! Сгинь! Сгинь!
Проснувшись среди ночи, Гинек ощутил мучительную жажду. "Должно
быть, от вчерашнего ужина, - подумал он, - немец не жалеет перца".
Рядом слышалось сонное дыхание. Георгий спал. Гинек накинул плащ
и босиком вышел из комнаты. Спустившись вниз, он направился в сени,
где обычно стоял бочонок с водой, как вдруг услышал негромкий
разговор, доносившийся из-за дощатой перегородки.
- Так ты говоришь, Лютер убежал из дому? - спрашивал грубый
мужской голос.
- Провалиться мне в преисподнюю, если я лгу, - отвечал другой,
тонкий и скрипучий. - Запустил в него стулом, проклял и убежал...
Словно бешеный.
- Это хорошо, что им не удалось столковаться, - сказал первый, -
но и один этот человек нам опасен. Продолжай!
- Доктор Филипп сообщил чиновникам курфюрста, что этот пражанин
приехал, чтобы бунтовать мужиков. Утром сюда придут ландскнехты, чтобы
схватить его.
- Ты уверен в этом?
- Как в том, что я говорю сейчас с вами. Не пройдет и пяти часов,
как они явятся. Вы сами сможете увидеть...
- Мне незачем присутствовать при этом. Стало быть, он не доедет
до Вильны... Что же, если наши враги - лютеране сами избавят нас от
него, тем лучше. Ты хорошо выполнил свой долг. Ступай!
Дверь скрипнула. Гинек стоял за выступом, прижавшись к стене,
сдерживая дыхание. С зажженным огарком в руке вошел бородатый мужчина,
которого Гинек уже однажды встретил в трактире. Он поднялся по
лестнице. Гинек быстро скользнул в сени и приоткрыл дверь. По
освещенному луной двору удалялась фигура человека в черном камзоле. Он
был незнаком Гинеку. Но если бы пришлось ему присутствовать на
сегодняшнем обеде, он, без сомнения, сразу узнал бы молчаливого слугу
Меланхтона. Гинек уже хотел вернуться в залу, когда снова услышал шаги
на лестнице. Он огляделся: в углу стояла большая бочка. Юноша легко
перепрыгнул через нее и присел на корточки. Бородатый мужчина прошел
через сени и вышел во двор. Гинек вылез из своего тайника и, осторожно
приоткрыв дверь, поглядел в щель. Бородатый вошел в конюшню. Затем
появился снова, ведя на поводу оседланную лошадь. Он распахнул ворота,
легко вскочил в седло и выехал со двора.
Гинек опрометью бросился наверх. Скорина по-прежнему крепко спал.
- Хозяин! - шепнул он, тормоша Георгия. - Проснитесь! Нужно
уезжать!
- А? Куда уезжать? Зачем? - пробормотал сонно Георгий. - Это ты,
Гинек? Что случилось?
Юноша торопливо рассказал о том, что ему пришлось услышать и
увидеть.
...Ландскнехты явились в трактир вскоре после восхода солнца, но,
когда они ворвались в комнату Скорины, там уже не было никого.
Более в науке и в книгах
оставить славу и память свою,
нежели в тленных царских
сокровищах.
Г. Скорина
Глава I
Редкий из виленских мещан не знал дома наистаршего бурмистра
Якуба Бабича. Правда, были тогда в Вильне дома куда богаче и красивее.
Вельможи и богатые купцы, перенимая иноземные моды, воздвигали себе
пышные палаццо, отделывая фасады лепными фигурами, колоннами,
галереями, украшая покои мрамором, цветными стеклами, картинами и
зеркалами. А дом Бабича, хоть и помещался на видном месте, возле
ратуши, был прост и построен по старинному обычаю из дерева, с
гонтовой кровлей. Таким остался дом от покойного отца, и Якуб
продолжал жить в нем, лишь несколько расширив его новыми пристройками.
И все же ни в одном доме не бывало столько гостей, сколько у Якуба
Бабича.
С утра до вечера не закрывались двери бурмистрова дома. Приходили
сюда купцы и радцы магистрата, попы да церковные старосты. Приходили
нищие и убогие, приезжали иноземные гости по своим торговым делам.
Собирались к Якубу и члены виленского православного братства.
Однажды, когда гости чинно уселись вокруг большого стола и чаши
были наполнены крепким медом, Якуб разгладил пышные усы и попросил:
- Расскажи, пан Юрий, как Москва тебя приняла, что видел, что от
людей слыхал?
Пан Юрий Адверник, уже немолодой мужчина, с болезненным,
землистого цвета лицом, поднялся и, откашлявшись, тихо начал:
- Приняла, братья, Москва меня, будто сына родного. Зла на нас,
православных людей, никто не имеет, и все помочь хотят. Кто добрым
словом да советом, а кто и другим чем. Книги мне свои показали,
искусными монахами писаны, да обещали недолгим временем в дар
прислать. Одна беда - мало их. Сами ждут не дождутся, когда друкарни
наладить сумеют. Нам бы тоже о друкарнях подумать пора, в Вильне и
других городах...
Адверник остановился. Тяжко вдохнув воздух, он закрыл глаза и
вытер мелкие капли, оросившие большой лоб. Видно было, что ему тяжело
говорить.
- Ты сядь, пан Юрий, - мягко сказал Якуб, - не стоит так себя
утомлять.
- Это у меня от перемены воздуха, - как бы оправдываясь, ответил
Адверник. - Пока в пути - ничего, дышу вольно, а стану где, оно и
давит меня, словно медвежья лапа.
- Тебе ездить более не след, - неожиданно громко и сердито заявил
тучный густобровый Оникей Прошкович. - Есть в братстве люди и подюжей
тебя. А коли самим друкарню ладить, так книги те московские надо бы с
собой выпросить.
- Жадный ты! - улыбнулся ему Богдан Онкович. - Нет, братья, я так
мыслю: не все нам у Москвы просить, надобно и самим чем-нибудь
поделиться. За то спасибо, что не забывают нас, только ведь сиротами
жить - дела не будет. Им, поди, и своих забот хватит.
- Будет и у нас чем других порадовать, - многозначительно сказал
Якуб Бабич и поднялся из-за стола. Он подошел к стоявшему у стены
кованому сундуку и, подняв его тяжелую крышку, торжественно обратился
к друзьям: - Приберег я для вас добрую весть... Прибыл недавно человек
из места Пражского и привез нам сердечный дар от славнейшего собрата
нашего, доктора Скорины.
Якуб вынул из сундука и понес к столу небольшой четырехугольный
пакет, завернутый в шелковую материю. Все с любопытством обступили
его. Якуб развернул материю.
- Три книги пророка Даниила, друкованные доктором Францишком, с
его собственноручной надписью и печаткой. Одна Богдану Онковичу,
другая пану Адвернику, третья мне.
Книги переходили из рук в руки, и каждый с одобрением и
восхищением осторожно перелистывал страницы, рассматривал рисунки,
заставные литеры. На первом листе книги стояла надпись Скорины,
скрепленная печатью, изображающей дубовую ветку и латинское слово
"Fides".
Глаза Якуба Бабича сияли гордостью. Целую неделю он таил этот
дорогой подарок и теперь был доволен произведенным эффектом.
- Книги эти, - сказал Богдан Онкович, - стар и млад прочитает.
Загремит имя нашего Скорины по всей земле!
- Да и теперь, поди, в каждом городе знают его, - добавил
Адверник. - Даже глупый полоцкий поп и тот мне говорил: "Коли,
говорит, сей Скорина полочанин родом да нашим попечением в чужих
землях науки постиг, пусть к нам приезжает и детей малых учит!"
Раздался громкий смех.
- Ишь что выдумал!
- Не худая затея! - засмеялся Бабич.
- Когда к ним Скорина возвратился, - напомнил Онкович, - они
отвергли его, чуть в колоду не бросили, а теперь вишь... в лекарстве и
свободных науках доктор, пусть вместо дьячка детей азбуке обучает!
- Нет, дела более важные ждут славного доктора! - серьезно сказал
Якуб.
- Дождутся ли? - снова почти сердито спросил молчавший все время
Оникей Прошкович. - Поди, хватит ему скитаться, словно безродному...
- Скоро, скоро! - прервал его Бабич. - Доктор Францишек уже
выехал к нам. Прибыло сообщение, что едет не быстро, с обозом. Всю
печатню свою везет. Еще намеревался по пути заехать в какой-то
немецкий город. Но теперь уж со дня на день ждать надобно.
В тот же вечер в одном из мрачных покоев нижнего виленского замка
тихо беседовали два человека. Одного из них, бородатого угрюмого
мужчину, мы видели в виттенбергском трактире "Два голубя". Он все еще
был в дорожном платье и выглядел очень утомленным. Другой - знатный
вельможа, одетый в богатый бархатный камзол с высоким кружевным
воротником, сидел в широком кресле возле камина и грел руки у огня.
- Ты присутствовал при этом? - спросил вельможа.
- Нет, - ответил бородатый, стоя в почтительной позе в некотором
отдалении, - я уехал ночью, чтобы не привлекать ничьего внимания. Он
крепко спал, не подозревая ни о чем. Ручаюсь, что на рассвете его
схватили.
- Не следует ручаться в том, чего не видел своими глазами! - сухо
сказал вельможа.
- Господин барон прав. И все же здесь нет сомнений...
- Хорошо! - оборвал его тот, которого назвали бароном. - Где
бумага?
Бородатый вынул из-за пазухи свернутый лист. Это было письмо
Меланхтона Скорине. Барон бегло пробежал его.
- Оно останется у меня на всякий случай, - молвил барон, - ты
свободен. Возвращайся к тем, кто послал тебя, и передай мою
благодарность. Прощай!
Низко поклонившись, посетитель исчез за плотной портьерой. Барон
продолжал сидеть, задумчиво глядя на пламя камина. Затем медленно
встал и, подойдя к стене, толкнул одну из мраморных плит. Плита легко
подвинулась, открыв небольшое углубление, в котором лежали бумаги.
Порывшись в них, барон извлек пожелтевший листок... "Я, Отто Штольц из
Любека, купец города Кракова, заявляю, что служивший у меня
приказчиком схизматик и вор Франциск..." - было написано на
потускневшей от времени бумаге. Барон присоединил этот листок к только
что полученному письму Меланхтона и, положив обе бумаги на дно
тайника, водворил на место мраморную плиту.
Супруга Юрия Адверника проснулась поздно. Она провела тревожную
ночь, дожидаясь возвращения мужа. Здоровье пана Юрия в последнее время
все чаще беспокоило ее. Упаси бог, если с ним случится что-либо
дурное! После смерти родителей не осталось в целом свете никого, кто
был бы ей ближе мужа. Он добр, честен, благороден, окружает ее
роскошью, заботится, словно о ребенке. Можно ли не любить такого
человека? Она вздохнула. К чему обманывать себя? Однажды ей привелось
испытать то, что называют любовью. То было совсем другое чувство,
совсем другое... Но это было так давно. И никогда более не повторится,
как не повторится юность. Незачем вспоминать, незачем...
Боже мой, как скучно! Пятнадцать лет промелькнули, как один день.
Год, похожий на год, и день, похожий на день. Нет у нее ни детей, ни
забот...
Она прошла по анфиладе богато убранных комнат. В иных полы были
сложены из мозаики, в других покрыты дорогими коврами. Тяжелые
бархатные драпировки, картины, венецианские зеркала в золоченых
рамах... Тишина. Она одна в своем красивом, просторном доме. Даже
голоса слуг не доносятся сюда, в парадные покои. Пани подошла к клетке
дрозда, поиграла с птицей, хлопотливо подбиравшей зерна. Постояла у
окна...
Серый день. Медленно падают снежинки.
Незачем вспоминать... незачем... Пани принялась переставлять
безделушки. На высоком резном столике лежала роскошно переплетенная
книга. Раньше ее не было здесь. Вероятно, пан Юрий вчера принес эту
книгу. Строгая вязь славянских литер была непонятна ей. Полька и
католичка, пани знала только латинские буквы. Гравюра... Должно быть,
что-то из священного писания. А это что?
- Святая дева! - вскрикнула пани.
На заглавном листе книги, в маленьком кругу печати, была
отчетливо оттиснута дубовая веточка и слово "Fides". Ей стало трудно
дышать. Книга задрожала в ее руках.
- Что случилось, Маргарита? - спросил вошедший в комнату Юрий
Адверник. - Ты нездорова? - Он ласково обнял жену.
- Нет... Просто я плохо спала эту ночь, - пыталась улыбнуться
Маргарита. - Откуда здесь эта книга, пан Юрий?
- О, эта книга! - Юрий торжественно поднял ее. - Она подарена мне
знаменитым ученым мужем, коим вправе гордиться Русь!
- Кто он?
- Доктор Франциск Скорина из города Полоцка... Но что с тобой,
дорогая?
- Это пройдет... Немного кружится голова... Он здесь, этот доктор
Францишек?
- Нет, он печатает свои книги в Праге, чешской столице. Разве ты
знаешь его?
- Нет, - быстро ответила Маргарита. - Нет, я впервые слышу его
имя...
- Чем же могла взволновать тебя эта книга?
- Я увидела это... - Она указала на печать Скорины. - Когда-то у
меня был перстень с такой же точно печатью. Мне подарила его покойная
не натворила ли моя дура опять беды?.. Трудхен!.. Куда ты девала
бумагу, которую принес мне господин Юст?
- Чего ты врешь, муженек, - откликнулась трактирщица из кладовой,
- не трогала я твоей бумаги.
- Как же не трогала, когда я вижу обгорелые клочки! - заорал
Кунц. - Ты бросила ее в огонь. О, Трудхен, ослиная голова, разрази
тебя гром!.. Прошу вас, милостивый господин, не гневайтесь на меня...
Георгий поднялся.
- Экая досада! - молвил он, нахмурившись. - Придется тебе самому,
хозяин, сходить к Меланхтону и уведомить...
- В этом нет нужды! - воскликнул трактирщик. - Я случайно прочел
это письмо.
- Гм!.. - проговорил Скорина. - Ты имеешь обыкновение читать
письма, адресованные твоим постояльцам?
- Боже меня сохрани, сударь! Но эта бумага не была запечатана, и
в ней не было ничего, кроме приглашения от доктора Филиппа...
- Куда же приглашает меня господин Меланхтон? - спросил Скорина.
- К себе в дом, завтра после полудня. Он предупреждает вас, что в
это время к нему пожалует сам... - он благоговейно поднял глаза к
небу, - достославный наш учитель, доктор Мартин Лютер...
- Хорошо, - сказал Скорина, - завтра я явлюсь к нему в
назначенное время... Если у тебя найдется ужин, пришли его в мою
комнату, хозяин!
Он быстро взбежал по ступенькам.
- Неплохо, - сказал незнакомец, продолжавший сидеть в своем
темном углу. - Оказывается, ты не так глуп, как можно было думать.
Рядом с его комнатой живет кто-нибудь?
- Да. Вербовщик рекрутов. Он мертвецки пьян и храпит во всю мочь.
Кажется, и иерихонская труба не разбудила бы его.
- Отлично! - сказал незнакомец. - Снеси его куда-нибудь.
Проснувшись, он решит, что спьяна заблудился. Эта комната нужна мне.
Больше двух лет минуло с той памятной читателю ночи, когда
пражская типография Скорины подверглась нападению ландскнехтов.
Около месяца Георгий в беспамятстве пролежал в доме Вашека, куда
в ту же ночь перенес его Гинек с помощью соседей.
Пани Вашек сперва поворчала, боясь, что присутствие Скорины
навлечет на их дом гнев властей. Но тут Вацлав впервые проявил
решимость. Прикрикнув на жену, он заявил, что никакая опасность не
заставит его покинуть друга в несчастье. Марта была настолько изумлена
этим внезапным преображением всегда мягкого и нерешительного супруга,
что беспрекословно повиновалась и сама стала ухаживать за больным.
Рана оказалась очень тяжелой. "Обычно после такого удара, -
заметил врач, осмотрев раненого, - люди без промедления переселяются в
надзвездный мир..." Тем не менее и на этот раз Георгий вышел
победителем из поединка со смертью. Месяц спустя он очнулся от
горячечного забытья, а еще через месяц уже мог сидеть в кресле и,
опираясь на палку, ходить по комнате. Только тогда он узнал все
подробности постигшего его несчастья. Погиб старый Стефан, его
преданный друг и искусный помощник. Печатный станок был исковеркан,
другие типографские приборы разбиты в щепы, большая часть шрифтов
бесследно исчезла. Унесенные ландскнехтами книги и оттиски были
сожжены. Только ранее отпечатанные издания, находившиеся в лавке
книготорговца Зденека, уцелели.
Друкарни больше не существовало. Теперь не было ничего, что бы
удерживало его в Праге. Георгий решил ехать в Вильну.
Но... над Скориной тяготело обвинение в убийстве ландскнехтов, в
связях с возмутителями спокойствия. Его разыскивали, и Вацлаву
пришлось принять все меры, чтобы сохранить в строжайшей тайне
местопребывание друга. Он не позволял ему выходить из дома и даже
появляться у окна. Лишь глубокой ночью ему разрешалось погулять по
садовым аллеям.
Возможно, кое-кто и подозревал о том, где скрывается мятежный
русский печатник, но Вашек был человеком почтенным и влиятельным, и
ворваться к нему в дом без достаточных оснований было не так-то
просто.
В конце мая 1522 года в Праге произошли события, нарушившие это
мучительное затворничество. Король Людовик, прибыв из Венгрии,
торжественно короновался в чешской столице и, созвав общий сейм,
принял сторону городского сословия, все еще враждовавшего с панами.
Зденек Лев из Розмиталя был смещен. Король поставил верховным
бургграфом Карла Минстербергского, потомка Юрия Подебрада Произвол
чиновников и бесчинства ландскнехтов несколько утихли, равно как и
гонения на лютеран и "чешских братьев". Благодаря усиленным хлопотам
Вацлава судебное дело, поднятое против Скорины, было прекращено.
Георгий снова обрел свободу. Можно было наконец отправиться в путь. Но
Скорина не был уверен, сможет ли он в Вильне достать необходимое
типографское оборудование, найдет ли там опытных резчиков. Не лучше ли
изготовить все здесь и перевезти на родину исправную печатню, с тем
чтобы тотчас же возобновить работу? К счастью, деньги его не истрачены
и есть чем оплатить работу мастеров.
К лету 1523 года все было готово. Изломанный печатный станок был
восстановлен, наборные доски, кассы и шрифты изготовлены заново.
Правда, новые литеры заметно уступали по изяществу художественным
изделиям покойного Стефана, но все же они были достаточно хороши.
Однажды его навестил Матвей Пустынник, о котором он долго ничего
не слыхал. Еще более угрюмый, чем прежде, он молча протянул Георгию
письмо. Доктор Филипп Меланхтон, ближайший сподвижник Лютера, писал о
том, что слух об изданиях Скорины дошел до Виттенберга и пробудил в
нем и в Мартине Лютере желание лично познакомиться с автором этих
книг.
"Возможно, - писал Меланхтон, - что господь вдохновил нас одними
и теми же стремлениями, и тогда мы сможем соединить наши усилия для
борьбы за общее дело".
Георгий задумался. Приглашение было заманчивым. Ему было
интересно узнать поближе человека, имя которого все громче и громче
звучало в европейских землях, сотрясая устои папского престола. Кто
он, этот новоявленный пророк? Мудрец или фанатик? Подвижник или
лицемер? Народный вождь или "виттенбергский папа", как называли его
многие противники? Чего он ищет, к чему стремится?
Быть может, и впрямь он, Георгий Скорина, найдет в Мартине Лютере
союзника для борьбы с общим врагом. Быть может, народ немецкий,
освобожденный от ига светских и духовных тиранов, обновленный
Лютеровой проповедью, не пойдет вслед за своими князьями и рыцарями, и
тогда оба народа будут жить, как добрые соседи.
- Напишите господину Меланхтону, - сказал Георгий, - что я скоро
покину Прагу. И хотя ехать мне в другую сторону, я все же смогу
посетить Виттенберг.
Через некоторое время Матвей Пустынник сообщил Скорине о том, что
Меланхтон будет ждать доктора Франциска Скорину в Виттенберге начиная
с пятнадцатого дня октября и к его приезду будет приготовлена комната
в гостинице "Два голубя".
В конце сентября все сборы были закончены, и Скорина простился с
Вашеком.
- Вот я снова провожаю тебя, - сказал Вацлав, и опять, как
некогда, по щекам его потекли слезы, - только чувствую, что больше нам
никогда не свидеться.
- Как знать, - ответил Георгий задумчиво, - как знать!..
В первый день октября 1523 года Скорина отправил обоз с
имуществом печатни прямо на Вильну, обещав догнать его еще в пути. Сам
же в сопровождении одного Гинека, верхом на добрых конях, направился
кратчайшим путем в Виттенберг.
Георгий не рассчитывал задерживаться долго у Лютера. Пока обоз
медленно будет продвигаться по большим дорогам, он успеет догнать его
еще до Вильны.
Привыкший к странствиям по чужим землям, Георгий отважно
углублялся в лесные чащи, пересекал пустынные местности, сокращая
расстояние. Гинек с восторгом смотрел на своего учителя, удивляясь его
способности предвидеть опасности и умению обходить их.
Но не видел Георгий, как вслед за ним из Праги выехал всадник и,
то держась далеко позади, то обходя стороной и опережая, не терял из
виду наших путешественников.
Рыжий слуга снова наполнил кубки баварским пивом. Но теперь оно
оставалось нетронутым. Беседа принимала все более острый характер.
Филипп Меланхтон ерзал на стуле. Его тощее лицо с жидкой русой
бородкой вытянулось. Маленькие глазки тревожно бегали. Все получилось
не так, как он ожидал... Гость из Праги, доктор Франциск, оказался
человеком несговорчивым и насмешливым. Это выводило из терпения и без
того вспыльчивого и резкого Мартина Лютера.
Скорина сидел спокойно, положив руки на стол, и с чуть заметной
усмешкой слушал своего собеседника. Во время болезни в Праге Георгий
успел познакомиться с некоторыми сочинениями прославленного
реформатора, но почему-то тогда они не вызывали в нем такого протеста,
как теперь, при встрече с самим автором, хотя Лютер и сейчас почти
слово в слово повторял написанное им раньше. Лютер был в облачении
августинских монахов, его грузное тело, казалось, с трудом помещалось
в длинной сутане, перехваченной широким кожаным поясом. Лицо его,
багровое, с мясистым большим носом, было чуть тронуто оспой. Из
полуоткрытого рта с трудом вырывалось хриплое дыхание.
Иногда казалось, что взгляд его пронизывал собеседника насквозь
и, не задерживаясь, устремлялся к невидимой другими цели.
- Папа лишил Германию ее былого величия! - говорил он, встав
из-за стола. - Он подчинил себе дикое, неукротимое немецкое племя,
изгнал германского императора из Рима, завладел именем, честью и
жизнью немецкого народа. С тех пор как возвысились папы, более
миллиона немцев пролили за них свою благородную кровь.
Но я пробудил немецкий народ! Мое учение снова свяжет разорванное
тело Германии, и снова станет она во главе европейских народов.
Подумай, Франциск, кому ты служишь!
Разве не является единственным законным властелином Европы
император германский, наследник Карла Великого!
Скорина нахмурился. Пока Лютер касался только богословских тем,
стараясь убедить приезжего в достоинствах своего учения, Георгий
слушал его, все еще пытаясь решить, возможен или невозможен союз с
этим человеком? Но теперь все было ясно. Доктор Мартин Лютер больше не
был для него загадкой.
- Я не совсем понимаю, - медленно сказал Георгий, глядя прямо в
глаза собеседнику, - какая корысть славянским народам от того, что
вместо римского папы их властелином станет германский император? Ты
печешься только о благе немецких властителей.
- Нет! - вскрикнул Лютер, подняв руку. Лицо его покрылось серыми
пятнами. - Я забочусь о спасении душ человеческих!.. Кто не примет
моего учения, тот идолопоклонник и нечестивец!
- И католические монахи твердят нам о том же, - спокойно возразил
Скорина, - однако не вижу я блага и для вашего народа от осуществления
твоей мечты. Проезжал я ныне по саксонским землям. Всюду неспокойно.
Мужики за вилы берутся, рыцари замки свои укрепляют. А в Тюрингии да в
Швабии, говорят, и того хуже.
- Чернь! Мужицкий сброд! - вдруг крикнул Лютер визгливым голосом.
- Это сатана поднимает восстание плоти, чтобы заглушить духовное
восстание, возглавляемое мной! Бунтовщиков, безусловно, следует
душить, бить, колоть, словно бешеных собак.
Скорина покачал головой, в глазах его зажегся гневный огонек.
- Простые бедные люди терпят зло не только от монахов и папистов,
но и от светских господ... от курфюрстов и маркграфов, императорских
ландскнехтов и вельмож.
Лютер, тяжело сопя, подошел вплотную к Скорине и сказал, как на
проповеди:
- Верховная власть поставлена небом. Короли, князья и рыцари
являются законными господами крестьян и городских мещан, а сами, в
свою очередь, подчиняются императору. Если государи чинят
несправедливость, то обязанность духовных проповедников вразумлять их.
- А если злые господа не послушают увещаний? - с усмешкой спросил
Скорина.
- И тогда подданные обязаны покорно выполнять свой долг. Бог
послал человека в мир не для блаженства, а на скорбную жизнь
страдальца. Безвинно страдающий обретет спасение души.
Скорина засмеялся:
- Видно, не весь немецкий народ согласен с тобой...
Лицо Лютера исказилось яростью. Меланхтон подбегал то к Лютеру,
то к Скорине, пытаясь их успокоить:
- Братья!.. Молю вас подавить гнев в сердцах ваших...
Лютер отшвырнул бокал, который поднес ему слуга.
- Народ? - шепотом повторил он. - Бунтовщики!.. Да знаешь ли ты,
какому князю они служат?..
- О каком князе ты говоришь? - недоуменно спросил Скорина.
- О нем!.. - словно в горячечном бреду говорил Лютер. - О князе
тьмы! Он повсюду преследует нас, опутывает своими сетями. Все мы
постояльцы в обширной гостинице, хозяин которой дьявол!.. В его власти
воздух, пища, одежда... Черти летают в воздухе в виде облаков. Шмелями
роятся вокруг нас. В лесах и в воде прыгают козлами. Топят в болотах
людей. Принимают облик свиней, обезьян, усопших... Дьявол похищает
младенцев и кладет в колыбели своих детенышей... Насылает на землю
войны и болезни, бури и град.
- Ха-ха-ха! - раздался веселый смех.
Лютер вздрогнул и попятился, подняв руки.
- Ха-ха-ха! - Георгий смеялся от души, глядя на перепуганного
пророка.
- Дьявол! - заревел вдруг Лютер. - Я узнаю тебя! Ты вновь явился,
чтобы искушать меня. Изыди, сатана! Сгинь! Сгинь!
Проснувшись среди ночи, Гинек ощутил мучительную жажду. "Должно
быть, от вчерашнего ужина, - подумал он, - немец не жалеет перца".
Рядом слышалось сонное дыхание. Георгий спал. Гинек накинул плащ
и босиком вышел из комнаты. Спустившись вниз, он направился в сени,
где обычно стоял бочонок с водой, как вдруг услышал негромкий
разговор, доносившийся из-за дощатой перегородки.
- Так ты говоришь, Лютер убежал из дому? - спрашивал грубый
мужской голос.
- Провалиться мне в преисподнюю, если я лгу, - отвечал другой,
тонкий и скрипучий. - Запустил в него стулом, проклял и убежал...
Словно бешеный.
- Это хорошо, что им не удалось столковаться, - сказал первый, -
но и один этот человек нам опасен. Продолжай!
- Доктор Филипп сообщил чиновникам курфюрста, что этот пражанин
приехал, чтобы бунтовать мужиков. Утром сюда придут ландскнехты, чтобы
схватить его.
- Ты уверен в этом?
- Как в том, что я говорю сейчас с вами. Не пройдет и пяти часов,
как они явятся. Вы сами сможете увидеть...
- Мне незачем присутствовать при этом. Стало быть, он не доедет
до Вильны... Что же, если наши враги - лютеране сами избавят нас от
него, тем лучше. Ты хорошо выполнил свой долг. Ступай!
Дверь скрипнула. Гинек стоял за выступом, прижавшись к стене,
сдерживая дыхание. С зажженным огарком в руке вошел бородатый мужчина,
которого Гинек уже однажды встретил в трактире. Он поднялся по
лестнице. Гинек быстро скользнул в сени и приоткрыл дверь. По
освещенному луной двору удалялась фигура человека в черном камзоле. Он
был незнаком Гинеку. Но если бы пришлось ему присутствовать на
сегодняшнем обеде, он, без сомнения, сразу узнал бы молчаливого слугу
Меланхтона. Гинек уже хотел вернуться в залу, когда снова услышал шаги
на лестнице. Он огляделся: в углу стояла большая бочка. Юноша легко
перепрыгнул через нее и присел на корточки. Бородатый мужчина прошел
через сени и вышел во двор. Гинек вылез из своего тайника и, осторожно
приоткрыв дверь, поглядел в щель. Бородатый вошел в конюшню. Затем
появился снова, ведя на поводу оседланную лошадь. Он распахнул ворота,
легко вскочил в седло и выехал со двора.
Гинек опрометью бросился наверх. Скорина по-прежнему крепко спал.
- Хозяин! - шепнул он, тормоша Георгия. - Проснитесь! Нужно
уезжать!
- А? Куда уезжать? Зачем? - пробормотал сонно Георгий. - Это ты,
Гинек? Что случилось?
Юноша торопливо рассказал о том, что ему пришлось услышать и
увидеть.
...Ландскнехты явились в трактир вскоре после восхода солнца, но,
когда они ворвались в комнату Скорины, там уже не было никого.
Более в науке и в книгах
оставить славу и память свою,
нежели в тленных царских
сокровищах.
Г. Скорина
Глава I
Редкий из виленских мещан не знал дома наистаршего бурмистра
Якуба Бабича. Правда, были тогда в Вильне дома куда богаче и красивее.
Вельможи и богатые купцы, перенимая иноземные моды, воздвигали себе
пышные палаццо, отделывая фасады лепными фигурами, колоннами,
галереями, украшая покои мрамором, цветными стеклами, картинами и
зеркалами. А дом Бабича, хоть и помещался на видном месте, возле
ратуши, был прост и построен по старинному обычаю из дерева, с
гонтовой кровлей. Таким остался дом от покойного отца, и Якуб
продолжал жить в нем, лишь несколько расширив его новыми пристройками.
И все же ни в одном доме не бывало столько гостей, сколько у Якуба
Бабича.
С утра до вечера не закрывались двери бурмистрова дома. Приходили
сюда купцы и радцы магистрата, попы да церковные старосты. Приходили
нищие и убогие, приезжали иноземные гости по своим торговым делам.
Собирались к Якубу и члены виленского православного братства.
Однажды, когда гости чинно уселись вокруг большого стола и чаши
были наполнены крепким медом, Якуб разгладил пышные усы и попросил:
- Расскажи, пан Юрий, как Москва тебя приняла, что видел, что от
людей слыхал?
Пан Юрий Адверник, уже немолодой мужчина, с болезненным,
землистого цвета лицом, поднялся и, откашлявшись, тихо начал:
- Приняла, братья, Москва меня, будто сына родного. Зла на нас,
православных людей, никто не имеет, и все помочь хотят. Кто добрым
словом да советом, а кто и другим чем. Книги мне свои показали,
искусными монахами писаны, да обещали недолгим временем в дар
прислать. Одна беда - мало их. Сами ждут не дождутся, когда друкарни
наладить сумеют. Нам бы тоже о друкарнях подумать пора, в Вильне и
других городах...
Адверник остановился. Тяжко вдохнув воздух, он закрыл глаза и
вытер мелкие капли, оросившие большой лоб. Видно было, что ему тяжело
говорить.
- Ты сядь, пан Юрий, - мягко сказал Якуб, - не стоит так себя
утомлять.
- Это у меня от перемены воздуха, - как бы оправдываясь, ответил
Адверник. - Пока в пути - ничего, дышу вольно, а стану где, оно и
давит меня, словно медвежья лапа.
- Тебе ездить более не след, - неожиданно громко и сердито заявил
тучный густобровый Оникей Прошкович. - Есть в братстве люди и подюжей
тебя. А коли самим друкарню ладить, так книги те московские надо бы с
собой выпросить.
- Жадный ты! - улыбнулся ему Богдан Онкович. - Нет, братья, я так
мыслю: не все нам у Москвы просить, надобно и самим чем-нибудь
поделиться. За то спасибо, что не забывают нас, только ведь сиротами
жить - дела не будет. Им, поди, и своих забот хватит.
- Будет и у нас чем других порадовать, - многозначительно сказал
Якуб Бабич и поднялся из-за стола. Он подошел к стоявшему у стены
кованому сундуку и, подняв его тяжелую крышку, торжественно обратился
к друзьям: - Приберег я для вас добрую весть... Прибыл недавно человек
из места Пражского и привез нам сердечный дар от славнейшего собрата
нашего, доктора Скорины.
Якуб вынул из сундука и понес к столу небольшой четырехугольный
пакет, завернутый в шелковую материю. Все с любопытством обступили
его. Якуб развернул материю.
- Три книги пророка Даниила, друкованные доктором Францишком, с
его собственноручной надписью и печаткой. Одна Богдану Онковичу,
другая пану Адвернику, третья мне.
Книги переходили из рук в руки, и каждый с одобрением и
восхищением осторожно перелистывал страницы, рассматривал рисунки,
заставные литеры. На первом листе книги стояла надпись Скорины,
скрепленная печатью, изображающей дубовую ветку и латинское слово
"Fides".
Глаза Якуба Бабича сияли гордостью. Целую неделю он таил этот
дорогой подарок и теперь был доволен произведенным эффектом.
- Книги эти, - сказал Богдан Онкович, - стар и млад прочитает.
Загремит имя нашего Скорины по всей земле!
- Да и теперь, поди, в каждом городе знают его, - добавил
Адверник. - Даже глупый полоцкий поп и тот мне говорил: "Коли,
говорит, сей Скорина полочанин родом да нашим попечением в чужих
землях науки постиг, пусть к нам приезжает и детей малых учит!"
Раздался громкий смех.
- Ишь что выдумал!
- Не худая затея! - засмеялся Бабич.
- Когда к ним Скорина возвратился, - напомнил Онкович, - они
отвергли его, чуть в колоду не бросили, а теперь вишь... в лекарстве и
свободных науках доктор, пусть вместо дьячка детей азбуке обучает!
- Нет, дела более важные ждут славного доктора! - серьезно сказал
Якуб.
- Дождутся ли? - снова почти сердито спросил молчавший все время
Оникей Прошкович. - Поди, хватит ему скитаться, словно безродному...
- Скоро, скоро! - прервал его Бабич. - Доктор Францишек уже
выехал к нам. Прибыло сообщение, что едет не быстро, с обозом. Всю
печатню свою везет. Еще намеревался по пути заехать в какой-то
немецкий город. Но теперь уж со дня на день ждать надобно.
В тот же вечер в одном из мрачных покоев нижнего виленского замка
тихо беседовали два человека. Одного из них, бородатого угрюмого
мужчину, мы видели в виттенбергском трактире "Два голубя". Он все еще
был в дорожном платье и выглядел очень утомленным. Другой - знатный
вельможа, одетый в богатый бархатный камзол с высоким кружевным
воротником, сидел в широком кресле возле камина и грел руки у огня.
- Ты присутствовал при этом? - спросил вельможа.
- Нет, - ответил бородатый, стоя в почтительной позе в некотором
отдалении, - я уехал ночью, чтобы не привлекать ничьего внимания. Он
крепко спал, не подозревая ни о чем. Ручаюсь, что на рассвете его
схватили.
- Не следует ручаться в том, чего не видел своими глазами! - сухо
сказал вельможа.
- Господин барон прав. И все же здесь нет сомнений...
- Хорошо! - оборвал его тот, которого назвали бароном. - Где
бумага?
Бородатый вынул из-за пазухи свернутый лист. Это было письмо
Меланхтона Скорине. Барон бегло пробежал его.
- Оно останется у меня на всякий случай, - молвил барон, - ты
свободен. Возвращайся к тем, кто послал тебя, и передай мою
благодарность. Прощай!
Низко поклонившись, посетитель исчез за плотной портьерой. Барон
продолжал сидеть, задумчиво глядя на пламя камина. Затем медленно
встал и, подойдя к стене, толкнул одну из мраморных плит. Плита легко
подвинулась, открыв небольшое углубление, в котором лежали бумаги.
Порывшись в них, барон извлек пожелтевший листок... "Я, Отто Штольц из
Любека, купец города Кракова, заявляю, что служивший у меня
приказчиком схизматик и вор Франциск..." - было написано на
потускневшей от времени бумаге. Барон присоединил этот листок к только
что полученному письму Меланхтона и, положив обе бумаги на дно
тайника, водворил на место мраморную плиту.
Супруга Юрия Адверника проснулась поздно. Она провела тревожную
ночь, дожидаясь возвращения мужа. Здоровье пана Юрия в последнее время
все чаще беспокоило ее. Упаси бог, если с ним случится что-либо
дурное! После смерти родителей не осталось в целом свете никого, кто
был бы ей ближе мужа. Он добр, честен, благороден, окружает ее
роскошью, заботится, словно о ребенке. Можно ли не любить такого
человека? Она вздохнула. К чему обманывать себя? Однажды ей привелось
испытать то, что называют любовью. То было совсем другое чувство,
совсем другое... Но это было так давно. И никогда более не повторится,
как не повторится юность. Незачем вспоминать, незачем...
Боже мой, как скучно! Пятнадцать лет промелькнули, как один день.
Год, похожий на год, и день, похожий на день. Нет у нее ни детей, ни
забот...
Она прошла по анфиладе богато убранных комнат. В иных полы были
сложены из мозаики, в других покрыты дорогими коврами. Тяжелые
бархатные драпировки, картины, венецианские зеркала в золоченых
рамах... Тишина. Она одна в своем красивом, просторном доме. Даже
голоса слуг не доносятся сюда, в парадные покои. Пани подошла к клетке
дрозда, поиграла с птицей, хлопотливо подбиравшей зерна. Постояла у
окна...
Серый день. Медленно падают снежинки.
Незачем вспоминать... незачем... Пани принялась переставлять
безделушки. На высоком резном столике лежала роскошно переплетенная
книга. Раньше ее не было здесь. Вероятно, пан Юрий вчера принес эту
книгу. Строгая вязь славянских литер была непонятна ей. Полька и
католичка, пани знала только латинские буквы. Гравюра... Должно быть,
что-то из священного писания. А это что?
- Святая дева! - вскрикнула пани.
На заглавном листе книги, в маленьком кругу печати, была
отчетливо оттиснута дубовая веточка и слово "Fides". Ей стало трудно
дышать. Книга задрожала в ее руках.
- Что случилось, Маргарита? - спросил вошедший в комнату Юрий
Адверник. - Ты нездорова? - Он ласково обнял жену.
- Нет... Просто я плохо спала эту ночь, - пыталась улыбнуться
Маргарита. - Откуда здесь эта книга, пан Юрий?
- О, эта книга! - Юрий торжественно поднял ее. - Она подарена мне
знаменитым ученым мужем, коим вправе гордиться Русь!
- Кто он?
- Доктор Франциск Скорина из города Полоцка... Но что с тобой,
дорогая?
- Это пройдет... Немного кружится голова... Он здесь, этот доктор
Францишек?
- Нет, он печатает свои книги в Праге, чешской столице. Разве ты
знаешь его?
- Нет, - быстро ответила Маргарита. - Нет, я впервые слышу его
имя...
- Чем же могла взволновать тебя эта книга?
- Я увидела это... - Она указала на печать Скорины. - Когда-то у
меня был перстень с такой же точно печатью. Мне подарила его покойная