Страница:
когда слуга передал ему небольшой пакет.
- От кого это? - спросил пан Юрий.
Слуга пояснил, что письмо принесено неизвестным человеком,
который наказал передать его пану в собственные руки.
Адверник не удивился: ему ежедневно приходилось получать
различные деловые послания. Он отложил письмо в сторону, намереваясь
прочесть его на следующее утро. Но пани Маргарита, одевавшаяся в своей
спальне, все не появлялась, и пан Юрий, чтобы скоротать время, вскрыл
пакет. Письмо было без подписи. Автор письма, именовавший себя
неизвестным другом, сообщал, что супруга пана Юрия еще в Кракове, до
вступления своего в брак, состояла в тайной связи с неким схоларом
Францишком Скориной и, разлучившись со своим возлюбленным по настоянию
ее отца, была заключена в монастырь для исправления. Ныне, по прибытии
в Вильну, оный Францишек возобновил свою связь с пани Маргаритой,
которая, пользуясь легковерием мужа, преступно нарушает супружеский
долг и...
- Я готова ехать, пан Юрий... - Маргарита вошла, шурша шлейфом
шелкового платья, расшитого серебряными узорами. Пышные белокурые ее
волосы были украшены диадемой из сапфиров.
Адверник скомкал письмо. Он был бледен, на лбу выступили капли
пота. Маргарита посмотрела на него с беспокойством.
- Может, пан Юрий нездоров?.. Тогда не нужно ехать.
Он улыбнулся через силу.
- Нет, дитя мое... Я немного устал, не больше.
Они ехали молча. Маргарите уже не раз приходилось встречаться со
Скориной и у Бабича, и в своем доме. Но все же перед каждой встречей
она испытывала волнение и должна была напрягать все свои силы, чтобы
никто не заметил этого.
Пан Юрий был поглощен своими мыслями. Он перебрал в памяти всех
людей, которых знал, и не нашел среди них врага, способного на
подобную низость. Быть может, это сделала какая-нибудь женщина,
побуждаемая завистью к Маргарите?.. Он искоса поглядел на жену. Она
сидела рядом с ним в коляске молчаливая, немного грустная.
Они приехали к Бабичам, когда все гости уже были в сборе. Скорина
любезно приветствовал новоприбывших. Маргарита ответила ему вежливым
поклоном и отошла к женщинам, весело беседовавшим в дальнем углу. При
всем желании здесь нельзя было обнаружить ничего подозрительного.
Скоро хозяин дома пригласил гостей к столу. Все двинулись шумно и
весело, предвкушая обильное угощение: дом Якуба Бабича славился
хлебосольством. Но не успели еще гости усесться, как вдруг из сеней
послышался шум и громкие голоса. В зал вбежал насмерть перепуганный
слуга. Следом за ним, грохоча тяжелыми сапогами, показались два
рейтара с обнаженными саблями. Гости с изумлением и страхом глядели на
это странное явление. Якуб Бабич пошел им навстречу и спросил:
- Что вы за люди и по чьему приказу ворвались в дом мой?
Один из рейтаров, нимало не смутившись, ответил по-польски:
- Мы воеводские люди и явились сюда по приказу ясновельможного
пана воеводы. Кто из вас, панове, именуется Францишком Скориной?
Тревожный ропот пронесся по залу.
- Это мое имя, - сказал Георгий, выйдя вперед. - Что вам от меня
угодно?
- Нам угодно, - сказал рейтар, - чтобы ты отправился с нами.
- Куда? - крикнул Богдан, сжав кулаки. - Куда вы ведете его?
Рейтар смерил его презрительным взглядом.
- Потише, купец! - сказал он. - Уж не тебе ли мы должны давать
отчет?..
- Я - наистарший бурмистр виленский, - обратился к нему Бабич, -
Скорина - мой гость. Если он в чем-либо виноват, пусть пан воевода
позовет меня.
- Бурмистр - глава мещанам. А над нами ты не волен, - ответил
рейтар нагло. - Идем же! - Он схватил Скорину за локоть.
- Прочь! - Георгий оттолкнул руку рейтара.
Он поклонился присутствующим:
- Вины за мной нет, стало быть, скоро вернусь к вам.
Твердой поступью Скорина вышел из залы. Рейтары последовали за
ним.
- Пани Маргарита, что с вами? - послышался чей-то возглас.
Пан Юрий бросился к жене, но было уже поздно. Маргарита
пошатнулась, протянула руки, как бы ища опоры, и рухнула на ковер.
Понадобилось немало усилий, чтобы привести ее в чувство. Никто,
однако, не увидел в этом случае ничего особенного, все присутствующие
и особенно женщины были потрясены арестом Скорины.
Якуб немедля отправился к воеводе, гости остались дожидаться его.
Адверник же повез домой внезапно заболевшую жену.
Никогда еще Адвернику не было так тяжко, как в эти последние
несколько дней.
Письмо "неизвестного друга", к которому он вначале отнесся с
презрением, после того, что произошло в доме Бабича, пробудило в нем
тревогу.
А что, если и в самом деле Маргарита?..
Он старался отогнать от себя эту назойливую мысль. Он больше не
мог встречаться с женой, не мог смотреть в ее красивые, казалось,
такие честные глаза.
Нет, он не верил... не хотел верить письму Давно следовало бы
уничтожить эту грязную бумажку... А все-таки...
Разве не должен он, муж и глава семьи, разобраться в том, что
происходит с его женой с того дня?.. Со дня появления в городе Георгия
Скорины.
То она печальна, молчалива, рассеянна. То вдруг становится
беспричинно веселой. И оживление это какое-то необычное. Не так
веселятся здоровые, спокойные люди... А этот обморок?
Все любят Скорину, дорожат им. И сам он, Юрий Адверник, не менее
других печется о его спокойствии. Однако почему арест доктора
Францишка взволновал Маргариту больше, чем всех присутствующих?
Если бы он мог пойти к жене и заставить ее сказать всю правду...
Но как это сделать? Если она могла обманывать раньше, что помешает ей
солгать теперь? Пан Юрий опустился на колени, глядя сквозь слезы на
мерцающую зеленоватым светом лампаду. Тусклые лики святых загадочно
взирали на коленопреклоненного человека. Полумрак и безмолвие царили в
горнице. Не произнося молитвы, не крестя лба, Адверник думал о том,
что не в силах больше бороться с самим собой, что смятение, охватившее
душу, приближает его к концу. Мысли его путались, обгоняли друг друга.
Вдруг вспомнилось, что икона, висящая справа, прислана ему московским
другом, священником. Насколько она лучше, ясней и понятней работ
здешних мастеров. Братство решило послать его в Московию. Это
хорошо... Только сможет ли он доехать до Москвы? Пожалуй, уже не много
дней осталось ему жить на этом свете.
А надо бы, ох как надо поехать! Свет исходит оттуда, где солнце
восходит, а не заходит...
Кто это сказал? Это сказал Георгий Скорина. Какое эго счастье,
что он прибыл сюда. Но как тяжело сейчас думать об этом, вспоминать
его имя...
Вот она, медвежья лапа его болезни. Давит и давит грудь...
Вздохнуть бы!.. Маргарита!..
- Я здесь, пан Юрий!..
Адверник вздрогнул.
- Ты пришла? - спросил он. - Разве я звал тебя?
- Я пришла сама, - ответила Маргарита, помогая ему подняться. - Я
хотела говорить с вами, рассказать...
- Завтра, завтра, дитя мое, - торопливо перебил ее Адверник,
направляясь к постели, и вдруг, сам не ожидая того, тихо спросил: - О
чем рассказать?
- Мне тяжело, пан Юрий, - ответила Маргарита, закрывая лицо
руками. - Я не в силах более таиться от вас...
Адверник крепко сжал спинку кровати.
- Никогда не следует говорить того, - сказал он, с трудом
произнося слова, - о чем, возможно, придется пожалеть.
Маргарита опустилась перед ним на колени.
- Никогда, никогда не покину я вас, пан Юрий! - услышал он и не
мог найти в себе силы, чтобы протянуть ей руку.
Он почувствовал странное, нежданное облегчение. Боль отпускала
его, но вместе с ней, казалось, уходила и жизнь.
Глава IV
С того дня, когда праздник выхода в свет первого виленского
издания был нарушен приходом воеводских людей, для Георгия Скорины
начались новые мытарства. Теперь над ним нависло бог весть откуда
взявшееся обвинение в связях с лютеранами и в распространении их
еретических книг.
Воевода потребовал залог за Скорину в четыреста злотых и
согласился отложить суд над ним на один месяц, чтобы дать возможность
обвиняемому представить доказательства его невиновности.
Виленское православное братство, внесшее залог, должно было
поручиться, что он не покинет город до окончательного решения. Пока же
типография была закрыта.
День ото дня дело принимало все более и более запутанный оборот.
Находились какие-то "свидетели", будто бы присутствовавшие при беседе
Лютера со Скориной. Отыскивались "очевидцы", утверждавшие, что видели,
как Скорина и итальянец Лисманини тайно собирали народ и проповедовали
учение Мартина Лютера.
Ни Георгий, ни его друзья не могли понять причины начатого
преследования. Братство не жалело денег на подарки канцелярским писцам
и подкупы судейских людей, но все это пока не давало результатов.
Тоска снова охватила Скорину. Неужели и здесь, на родной земле,
среди близких ему людей, не удастся спокойно и честно служить тому
делу, ради которого он скитался так много дней на чужбине?
Как доказать воеводскому суду, что его свидание с Лютером
окончилось решительным разрывом? Кто этот лютеранский проповедник
Лисманини? Так размышлял Георгий, бродя по окраинам города, ища тишины
и одиночества.
А Лисманини в это время стоял на шатком столе дымной корчмы и,
обращаясь к подвыпившим слушателям, пророчествовал.
- Все от него! - кричал итальянец на ломаном польском языке. -
Говорю вам, все от сатаны. Не верьте ксендзам, не верьте попам и
монахам, в их обличий таится сатана. Это говорю вам я, верный ученик
добродетельного Мартина! Изгоните же дьявола из плоти вашей!
- Аминь! - раздался веселый голос, и из-за дальнего стола
поднялся полный, со встрепанной курчавой головой мужчина. - Ты
говоришь, чужеземец, - переспросил толстяк, - что сатана обретается в
каждом из нас?
- Истинно так! - ответил Лисманини.
- Тогда не скажешь ли ты, о достойнейший потомок Цицерона, не
дьявола ли ты изгоняешь, ежедневно заполняя до краев свои внутренности
вином и пивом?
Окружающие захохотали.
- Не смейтесь, панове, - поднял руку толстяк. - Пусть ученик
Лютера разъяснит нам. Возможно, дьявол и впрямь обитает в его чреве.
- Замолчи, богохульник! - Итальянец рассвирепел. - Я докажу вам,
что опасность близка... - Он выхватил из кармана лист мятой бумаги.
На секунду присутствующие затихли, ожидая продолжения поединка
между проповедником и веселым толстяком.
- Вот доказательство! - торжественно провозгласил Лисманини. -
Доказательство того, что в ваш город прибыл служитель сатаны,
богоотступник и злодей, проклятый доктором Лютером! Он слывет ученым
лекарем и печатником. Зовется он Францишек Скорина!
- Что? - вскрикнул толстяк.
- Истинно так, - повторил проповедник, потрясая бумагой, - здесь
изложено все.
С неожиданной легкостью толстяк вскочил на скамью.
- Покажи!
Теперь всем было видно его лицо, чуть оплывшее, окаймленное
курчавой бородой, большие, немного навыкате, хитрые и веселые глаза,
толстые губы.
- Дай бумагу!
- Прочь! - Лисманини отступил на шаг.
Толстяк прыгнул на стол, стол затрещал, толстяк взмахнул руками
и, ухватившись за проповедника, вместе с ним полетел на пол.
Звон разбитой посуды, отчаянный крик итальянца, шум вскочивших
посетителей наполнили корчму. Итальянец крепко зажал в руке бумагу.
Противник навалился на него своим грузным телом и впился зубами в
кисть руки. Лисманини взвизгнул и разжал руку. Выхватив бумагу,
толстяк вскочил на ноги.
Несколько мужчин двинулись было на него. Толстяк схватил тяжелый
табурет и, подняв его высоко над головой, заревел:
- Ни с места! Я размозжу голову каждому, кто осмелится
дотронуться до отпрыска польских рыцарей - Николая Кривуша из Тарнува.
Люди попятились, и Кривуш, отшвырнув табурет, ринулся к двери.
- Лови его! Держи! - закричал кто-то...
Лисманини, а за ним вся пьяная компания бросились в погоню.
Насколько Кривуш был находчив в споре и ловок в рукопашном бою,
настолько он оказался слабым в беге. Полы его засаленного плаща
путались между короткими ногами, тучное тело раскачивалось из стороны
в сторону. Он задыхался. Преследователи настигали его. Спасли его
темнота и извилистые лабиринты улиц. Нырнув в какую-то подворотню, он
притаился, дожидаясь, пока погоня пронеслась мимо.
В небольшом одноэтажном флигеле бурмистрова двора тускло
светилось крайнее окно. Несмотря на поздний час, Георгий сидел у стола
за своими рукописями.
В дверь вошел Гинек.
- Хозяин, - сказал мальчик взволнованно, - сторож поймал вора!
- Какого вора, Гинек? - удивился Георгий.
- Он заглядывал в окно друкарни и пробовал открыть дверь, -
объяснил Гинек.
- Странно! Что ему там могло понадобиться?
- Уж этого я не могу вам сказать, хозяин, - развел руками Гинек.
- Он отказался отвечать нам и потребовал отвести его к вашей милости.
- Где же он?
- Он здесь. Не стоит вам и смотреть, его следует просто передать
страже.
- Нет, Гинек, - остановил его Георгий. - Думаю, что это не
простой вор. Приведи-ка его сюда.
Гинек с явным неодобрением крикнул в дверь:
- Веди сюда, Юзеф!
Сторож втолкнул в комнату вора. Георгий поднял свечу и осветил
его. Перед ним стоял грязный и оборванный, но с веселым выражением
лица Николай Кривуш.
- Боже мой! - воскликнул Георгий. - Неужели это ты?..
Кривуш грациозно поклонился.
- Да, это я... - произнес он хриплым голосом. - Впрочем, понятие
"я" весьма относительно и неточно, ибо то, что некогда было "мною",
претерпело за два десятилетия столь существенные изменения в своей
субстанции, что нельзя с уверенностью утверждать, что я - это именно
"я". Пан же доктор, безусловно, прав в одном: существо, пойманное
вашим могучим стражем, носит звучное и благородное имя Николая
Кривуша...
Прервав эту тираду, Скорина крепко обнял и расцеловал друга.
Сторож и Гинек во все глаза глядели на эту странную сцену.
- Как я рад, что снова вижу тебя! Как часто я вспоминал о тебе! -
говорил Георгий, когда они остались одни.
Кривуш, видимо, был очень растроган. Громко сморкаясь и кашляя,
он старался скрыть свое волнение.
- Откуда ты? Где ты живешь? - спрашивал Георгий.
- Где живу? Гм... На этот вопрос ответить не так-то легко. Я
всегда считал, друг мой, что постоянное жилище сковывает человеческий
дух, и оттого стараюсь не задерживаться подолгу на одном месте.
- Я тоже немало скитался эти годы, - сказал Георгий.
- Все учился? - спросил Кривуш.
- Все учился...
- К чему же привела тебя наука?
- К сознанию того, как мало мы знаем, - улыбнулся Георгий.
- Я об этом догадался значительно раньше, а потому не стал
напрасно тратить время.
- Что же ты делал?
- О, многое! Я исходил вдоль и поперек то, что именуется
Королевством Польским. Я встречал разных людей, веселых и грустных,
бедных и богатых, пьяниц и трезвенников. Кажется мне, я узнал о жизни
человеческой больше, чем из всех мудрых книг. Впрочем, иногда я
сочинял кое-что в стихах и прозе. И, уверяю тебя, некоторые из этих
творений были не совсем дурны...
- О, Николай, - сказал Георгий, - я мечтаю когда-нибудь собрать
твои сочинения и напечатать их в большой прекрасной книге.
Кривуш расхохотался:
- Представляю себе: толстая, красиво переплетенная книга,
размером "ин фолио", содержащая пикантные притчи и рифмованные
богохульства!
- Ты все тот же, Николай, - смеялся и Георгий.
- Да, Франек... Но вот беда, у меня нет плодов моего вдохновения.
Одни я сочинял по заказу влюбленных шляхтичей, другие для потехи
странствующих торговцев. Самые бесстыдные из них откупали у меня на
корню ксендзы и монахи. К чему я стал бы хранить все это? То, что
сочинено сегодня, завтра становится неинтересным. Но, Франек, мне не
терпится услышать рассказ о твоей одиссее.
- Охотно, - сказал Скорина. - Однако прежде... Я думаю, ты
голоден?
Не дожидаясь ответа, Георгий крикнул Гинека и велел подать жбан
меда, мяса и пироги.
- Франек! - воскликнул Кривуш при виде яств. - Ты всегда был
щедр, но прежде тебе не хватало богатства. Теперь, я вижу, ты обрел
его.
- Я не многим богаче прежнего, - засмеялся Георгий, - однако в
состоянии накормить друга. Скажи же, Николай... - Георгий замялся, не
решаясь прямо задать вопрос. - Как ты нашел меня?
- Вернее, - поправил его Кривуш, - как поймал меня твой сторож?
Не бойся, Франек, вором я еще не стал. Итак, слушай! Приехав в Вильну,
я, разумеется, посетил все места, где за скромную плату можно получить
кружку любимого с дней моего невинного детства напитка. В одном из
таких мест я встретил приятеля, по имени Лисманини...
- Лисманини? - воскликнул Георгий. - Это лютеранский проповедник?
- Что не мешает ему быть порядочным пьяницей и отчаянным плутом.
Он-то любезно и сообщил мне имя доктора Францишка Скорины - владельца
виленской печатни. Ну, а остальное было легко. Я разыскал твою печатню
только к концу дня, застал там твоего цербера, и он проводил меня
сюда.
- Постой! - Георгий пристально посмотрел на друга. - Ты сказал,
что Лисманини твой приятель? Не можешь ли ты свести его со мной?
- Боюсь, что нет, - засмеялся Кривуш. - Видишь ли, Франек,
прощаясь сегодня вечером с этим потомком Сенеки и Цицерона, я,
кажется, не рассчитал силу своих объятий... Возможно, что сейчас он
предстал перед князем тьмы, по которому он так долго тоскует.
- Ох, Николай, - поморщился Георгий. - Признаюсь, мне не до
шуток.
Он коротко рассказал другу все, что произошло с ним с тех пор,
как он покинул Вацлава Вашека.
- Нам повезло, Франек! - весело сказал Кривуш, выслушав рассказ.
- Я не хотел тебя огорчать, ибо в письме, которое мне удалось вырвать
из рук итальянца, о тебе отзываются не слишком лестно. Но именно это
письмо и послужит доказательством твоей невиновности.
- Что за письмо?
- Вот оно! - Кривуш вытащил из-за пазухи измятый листок и поднес
его к свече. Это было письмо доктора Филиппа Меланхтона к виленским
приверженцам Лютерова учения, предостерегавшее последних от
зловредного влияния Францишка Скорины, осужденного и преданного
проклятию самим Мартином Лютером.
- Благодарю тебя, друг мой, - радостно и взволнованно сказал
Георгий.
- Клянусь прахом моей тетушки, - торжественно заявил Кривуш, - я
никогда не читал чужих писем, но коль скоро этот итальянец сам
выболтал его содержание, то я решил, что не будет грехом добыть это
письмо и... уничтожить. Верь мне, Франек, оно уцелело только случайно.
Друзья провели всю ночь за оживленной беседой. Они подробно
обсудили, как использовать спасительное письмо Меланхтона, чтобы раз
навсегда снять со Скорины обвинение в лютеранстве.
- Да, - сказал Кривуш грустно. - Вот уже второй раз мне
приходится первому читать письма, нужные тебе. Помнишь, в Кракове мы с
Вацлавом утаили записку перед диспутом. Мы боялись, что ревность
помешает тебе выйти победителем.
Георгий опустил голову. Кривуш с любопытством поглядел на друга.
- Ты все еще помнишь эту панночку?..
- Да, - сказал Георгий тихо. - Я помню ее.
- Не знаешь ли, что с ней сталось?
- Она здесь, Николай.
- О! - воскликнул Кривуш. - Не колдовство ли это? Так, может
быть, с ней и панна Зося?
Георгий поднялся.
- Николай, - сказал он сухо. - С этим покончено. Маргарита
замужем... И я прошу тебя...
В окно постучали.
- Пан доктор, пан доктор! - донесся со двора чей-то взволнованный
голос. Было слышно, как Гинек отодвигал засовы двери.
Георгий распахнул окно.
- Пан доктор, - крикнул запыхавшийся посыльный, - пан Юрий
умирает! Он просил пана доктора поспешить к нему.
Георгий повернулся к Николаю. Он был очень бледен.
- Умирает Юрий Адверник... Муж Маргариты.
Две свечи горели у изголовья постели. Адверник лежал высоко,
приподнявшись на подушках. Он улыбнулся вошедшему Георгию и слабым
движением руки попросил его подойти поближе.
- Благодарю вас, друг мой, - сказал пан Юрий почти шепотом. - Я
умираю и хотел поговорить с вами...
Георгий ласково взял его за руку.
- Прогоните мрачные мысли. Может ли больной предугадать исход
недуга? Позвольте мне, лекарю, помочь вам...
- Ни один лекарь уже не поможет мне... и не для того я звал вас,
Францишек. Можете ли вы выслушать меня?
- Говорите, пан Юрий.
- Мне нужно сказать вам нечто важное... не о делах братства, в
них вы и без меня разберетесь... Я хочу поговорить о Маргарите.
Георгий вздрогнул. Больной посмотрел ему прямо в глаза и снова
улыбнулся спокойной, тихой улыбкой.
- Я знаю все, Францишек.
Георгий выдержал его долгий взгляд и ответил:
- Нет ничего, что заставило бы меня покраснеть перед вами, Юрий.
Я ничем не оскорбил вас.
- Верю, друг мой, - сказал Адверник. - Верю и благодарю... Я
всегда только хотел, чтобы она была счастлива... Вас, Францишек, я
полюбил, как брата... Я хочу... чтобы вы... чтобы вы не покидали ее...
Георгий протестующе поднял руку, но больной продолжал:
- Это моя последняя просьба, Францишек...
Георгий молча смотрел на его бледные, почти прозрачные руки.
- Я не беден... близких родных у меня нет, разве один беспутный
племянник, скитающийся бог знает где... Все унаследует Маргарита... Я
умру спокойно, коли буду знать, что она с вами... Пусть и богатство
мое будет с вами, для нашего общего дела...
Ему становилось все труднее и труднее дышать. Вдруг Адверник
оживился, лицо его будто осветилось. Георгий оглянулся. В дверях
стояла Маргарита.
- Маргарита! - позвал умирающий. - Подойди...
Маргарита приблизилась к постели.
Юрий откинулся на подушки, руки его быстро и мелко дрожали, он
искал что-то. Маргарита протянула свою руку, он сжал ее.
- Не покидайте ее, Францишек, - прошептал Адверник.
Капли мелкого пота выступили на его лбу.
- Прощайте...
Два дня спустя многочисленная толпа и все виленское православное
духовенство проводили прах усопшего Юрия Адверника на кладбище
Троицкого монастыря.
Николай Кривуш, пришедший на похороны вместе с Георгием,
поклонился Маргарите и почтительно поцеловал ей руку. Но она не узнала
его. Горе ее было неутешным.
Запрет воеводы был снят с печатни Франциска Скорины. Письмо
Меланхтона, так счастливо принесенное Кривушем, было подвергнуто
тщательному исследованию.
Лисманини разыскивали, чтобы допросить его, но итальянец исчез.
Это послужило новым доказательством невиновности Скорины.
Скрепя сердце воеводскому судье пришлось снять обвинение.
Виленское братство торжествовало победу.
Николай Кривуш чувствовал себя именинником. Скорина немедля
принялся за работу. Теперь он готовил к печати "Малую Подорожную
Книжицу", предназначенную для чтения посполитым людям во время
путешествия.
Глава V
Георгий спустился по ступенькам в сад. Полуденное солнце жгло
немилосердно. Щебетали птицы, жужжали шмели. Деревья стояли недвижно,
отягощенные спеющими плодами.
На каменной скамье под старой яблоней он увидел Маргариту. Она
спала, опершись на бархатные подушки. Георгий остановился затаив
дыхание. Пчела, с низким гудением кружившая над спящей, уселась на ее
щеку.
- Ах, Франек!
Маргарита открыла глаза. Он поцеловал ее руку и присел на край
скамьи.
- У тебя был кто-то? - спросила она сонным голосом.
Георгий, помедлив, ответил:
- Он привез письмо из Познани... Брат Иван тяжко занемог. Просит
приехать к нему.
Она всплеснула руками:
- Так ты уедешь?
- Не хотелось бы, - сказал он, - да придется. Повидать надобно. И
дела уладить, сама знаешь...
Спустя ровно год после смерти Юрия Адверника Георгий и Маргарита
обвенчались и с тех пор не расставались ни на один день.
Неделя за неделей, месяц за месяцем продолжалась самая счастливая
пора в их жизни.
Издав "Малую Подорожную Книжицу", Скорина не стал печатать новых
книг. Теперь, достигнув полного счастья, он решил осуществить
давнишнюю мечту. Пора перейти к созданию собственных сочинений, в
которых его обширные знания и плоды долгих размышлений будут приложены
к пользе и просвещению его братьев на Руси. Первым таким сочинением
должна стать "Большая Подорожная Книга". В ней он даст подробное
описание Белой Руси, Литвы и Польши, а также чужих земель, в которых
пришлось ему странствовать. Он расскажет о лесах и горах, озерах и
реках. О том, как живут люди в селах и городах, каковы их жилища и
обычаи, какие сеют растения и каким промыслом добывают себе
пропитание.
Не бесстрастным языком летописца напишет эту книгу Георгий
Скорина, мысль его обретет широкий простор. Он будет восхвалять труд
человека, бичевать деспотизм властителей и религиозную нетерпимость.
Он благословит свободу мысли и братство людей, прославит истинную
науку.
Георгий хотел издать эту книгу с особенной тщательностью.
Понадобятся новые шрифты с красивыми заглавными литерами и заставками,
художественные гравюры и карты. Все это потребует больших расходов.
Виленское братство оказывало Скорине денежную помощь, но ее
размеры были недостаточны по сравнению с его широкими планами. К тому
же братство было заинтересовано только в издании обычных церковных
книг, а Георгий стремился к большему, и ему не хотелось целиком
зависеть от денежной помощи братства. Брак с Маргаритой, казалось,
сделал Скорину богатым. На деле же это было далеко не так. Для
передачи Маргарите имущества, завещанного покойным Адверником,
требовалось специальное постановление суда. По существующим в то время
литовским законам, вдова могла наследовать от мужа полностью только
деньги. Что же касалось недвижимости, то ей полагалась всего лишь
третья часть. Прочее отходило к другим наследникам: сыновьям и родичам
- От кого это? - спросил пан Юрий.
Слуга пояснил, что письмо принесено неизвестным человеком,
который наказал передать его пану в собственные руки.
Адверник не удивился: ему ежедневно приходилось получать
различные деловые послания. Он отложил письмо в сторону, намереваясь
прочесть его на следующее утро. Но пани Маргарита, одевавшаяся в своей
спальне, все не появлялась, и пан Юрий, чтобы скоротать время, вскрыл
пакет. Письмо было без подписи. Автор письма, именовавший себя
неизвестным другом, сообщал, что супруга пана Юрия еще в Кракове, до
вступления своего в брак, состояла в тайной связи с неким схоларом
Францишком Скориной и, разлучившись со своим возлюбленным по настоянию
ее отца, была заключена в монастырь для исправления. Ныне, по прибытии
в Вильну, оный Францишек возобновил свою связь с пани Маргаритой,
которая, пользуясь легковерием мужа, преступно нарушает супружеский
долг и...
- Я готова ехать, пан Юрий... - Маргарита вошла, шурша шлейфом
шелкового платья, расшитого серебряными узорами. Пышные белокурые ее
волосы были украшены диадемой из сапфиров.
Адверник скомкал письмо. Он был бледен, на лбу выступили капли
пота. Маргарита посмотрела на него с беспокойством.
- Может, пан Юрий нездоров?.. Тогда не нужно ехать.
Он улыбнулся через силу.
- Нет, дитя мое... Я немного устал, не больше.
Они ехали молча. Маргарите уже не раз приходилось встречаться со
Скориной и у Бабича, и в своем доме. Но все же перед каждой встречей
она испытывала волнение и должна была напрягать все свои силы, чтобы
никто не заметил этого.
Пан Юрий был поглощен своими мыслями. Он перебрал в памяти всех
людей, которых знал, и не нашел среди них врага, способного на
подобную низость. Быть может, это сделала какая-нибудь женщина,
побуждаемая завистью к Маргарите?.. Он искоса поглядел на жену. Она
сидела рядом с ним в коляске молчаливая, немного грустная.
Они приехали к Бабичам, когда все гости уже были в сборе. Скорина
любезно приветствовал новоприбывших. Маргарита ответила ему вежливым
поклоном и отошла к женщинам, весело беседовавшим в дальнем углу. При
всем желании здесь нельзя было обнаружить ничего подозрительного.
Скоро хозяин дома пригласил гостей к столу. Все двинулись шумно и
весело, предвкушая обильное угощение: дом Якуба Бабича славился
хлебосольством. Но не успели еще гости усесться, как вдруг из сеней
послышался шум и громкие голоса. В зал вбежал насмерть перепуганный
слуга. Следом за ним, грохоча тяжелыми сапогами, показались два
рейтара с обнаженными саблями. Гости с изумлением и страхом глядели на
это странное явление. Якуб Бабич пошел им навстречу и спросил:
- Что вы за люди и по чьему приказу ворвались в дом мой?
Один из рейтаров, нимало не смутившись, ответил по-польски:
- Мы воеводские люди и явились сюда по приказу ясновельможного
пана воеводы. Кто из вас, панове, именуется Францишком Скориной?
Тревожный ропот пронесся по залу.
- Это мое имя, - сказал Георгий, выйдя вперед. - Что вам от меня
угодно?
- Нам угодно, - сказал рейтар, - чтобы ты отправился с нами.
- Куда? - крикнул Богдан, сжав кулаки. - Куда вы ведете его?
Рейтар смерил его презрительным взглядом.
- Потише, купец! - сказал он. - Уж не тебе ли мы должны давать
отчет?..
- Я - наистарший бурмистр виленский, - обратился к нему Бабич, -
Скорина - мой гость. Если он в чем-либо виноват, пусть пан воевода
позовет меня.
- Бурмистр - глава мещанам. А над нами ты не волен, - ответил
рейтар нагло. - Идем же! - Он схватил Скорину за локоть.
- Прочь! - Георгий оттолкнул руку рейтара.
Он поклонился присутствующим:
- Вины за мной нет, стало быть, скоро вернусь к вам.
Твердой поступью Скорина вышел из залы. Рейтары последовали за
ним.
- Пани Маргарита, что с вами? - послышался чей-то возглас.
Пан Юрий бросился к жене, но было уже поздно. Маргарита
пошатнулась, протянула руки, как бы ища опоры, и рухнула на ковер.
Понадобилось немало усилий, чтобы привести ее в чувство. Никто,
однако, не увидел в этом случае ничего особенного, все присутствующие
и особенно женщины были потрясены арестом Скорины.
Якуб немедля отправился к воеводе, гости остались дожидаться его.
Адверник же повез домой внезапно заболевшую жену.
Никогда еще Адвернику не было так тяжко, как в эти последние
несколько дней.
Письмо "неизвестного друга", к которому он вначале отнесся с
презрением, после того, что произошло в доме Бабича, пробудило в нем
тревогу.
А что, если и в самом деле Маргарита?..
Он старался отогнать от себя эту назойливую мысль. Он больше не
мог встречаться с женой, не мог смотреть в ее красивые, казалось,
такие честные глаза.
Нет, он не верил... не хотел верить письму Давно следовало бы
уничтожить эту грязную бумажку... А все-таки...
Разве не должен он, муж и глава семьи, разобраться в том, что
происходит с его женой с того дня?.. Со дня появления в городе Георгия
Скорины.
То она печальна, молчалива, рассеянна. То вдруг становится
беспричинно веселой. И оживление это какое-то необычное. Не так
веселятся здоровые, спокойные люди... А этот обморок?
Все любят Скорину, дорожат им. И сам он, Юрий Адверник, не менее
других печется о его спокойствии. Однако почему арест доктора
Францишка взволновал Маргариту больше, чем всех присутствующих?
Если бы он мог пойти к жене и заставить ее сказать всю правду...
Но как это сделать? Если она могла обманывать раньше, что помешает ей
солгать теперь? Пан Юрий опустился на колени, глядя сквозь слезы на
мерцающую зеленоватым светом лампаду. Тусклые лики святых загадочно
взирали на коленопреклоненного человека. Полумрак и безмолвие царили в
горнице. Не произнося молитвы, не крестя лба, Адверник думал о том,
что не в силах больше бороться с самим собой, что смятение, охватившее
душу, приближает его к концу. Мысли его путались, обгоняли друг друга.
Вдруг вспомнилось, что икона, висящая справа, прислана ему московским
другом, священником. Насколько она лучше, ясней и понятней работ
здешних мастеров. Братство решило послать его в Московию. Это
хорошо... Только сможет ли он доехать до Москвы? Пожалуй, уже не много
дней осталось ему жить на этом свете.
А надо бы, ох как надо поехать! Свет исходит оттуда, где солнце
восходит, а не заходит...
Кто это сказал? Это сказал Георгий Скорина. Какое эго счастье,
что он прибыл сюда. Но как тяжело сейчас думать об этом, вспоминать
его имя...
Вот она, медвежья лапа его болезни. Давит и давит грудь...
Вздохнуть бы!.. Маргарита!..
- Я здесь, пан Юрий!..
Адверник вздрогнул.
- Ты пришла? - спросил он. - Разве я звал тебя?
- Я пришла сама, - ответила Маргарита, помогая ему подняться. - Я
хотела говорить с вами, рассказать...
- Завтра, завтра, дитя мое, - торопливо перебил ее Адверник,
направляясь к постели, и вдруг, сам не ожидая того, тихо спросил: - О
чем рассказать?
- Мне тяжело, пан Юрий, - ответила Маргарита, закрывая лицо
руками. - Я не в силах более таиться от вас...
Адверник крепко сжал спинку кровати.
- Никогда не следует говорить того, - сказал он, с трудом
произнося слова, - о чем, возможно, придется пожалеть.
Маргарита опустилась перед ним на колени.
- Никогда, никогда не покину я вас, пан Юрий! - услышал он и не
мог найти в себе силы, чтобы протянуть ей руку.
Он почувствовал странное, нежданное облегчение. Боль отпускала
его, но вместе с ней, казалось, уходила и жизнь.
Глава IV
С того дня, когда праздник выхода в свет первого виленского
издания был нарушен приходом воеводских людей, для Георгия Скорины
начались новые мытарства. Теперь над ним нависло бог весть откуда
взявшееся обвинение в связях с лютеранами и в распространении их
еретических книг.
Воевода потребовал залог за Скорину в четыреста злотых и
согласился отложить суд над ним на один месяц, чтобы дать возможность
обвиняемому представить доказательства его невиновности.
Виленское православное братство, внесшее залог, должно было
поручиться, что он не покинет город до окончательного решения. Пока же
типография была закрыта.
День ото дня дело принимало все более и более запутанный оборот.
Находились какие-то "свидетели", будто бы присутствовавшие при беседе
Лютера со Скориной. Отыскивались "очевидцы", утверждавшие, что видели,
как Скорина и итальянец Лисманини тайно собирали народ и проповедовали
учение Мартина Лютера.
Ни Георгий, ни его друзья не могли понять причины начатого
преследования. Братство не жалело денег на подарки канцелярским писцам
и подкупы судейских людей, но все это пока не давало результатов.
Тоска снова охватила Скорину. Неужели и здесь, на родной земле,
среди близких ему людей, не удастся спокойно и честно служить тому
делу, ради которого он скитался так много дней на чужбине?
Как доказать воеводскому суду, что его свидание с Лютером
окончилось решительным разрывом? Кто этот лютеранский проповедник
Лисманини? Так размышлял Георгий, бродя по окраинам города, ища тишины
и одиночества.
А Лисманини в это время стоял на шатком столе дымной корчмы и,
обращаясь к подвыпившим слушателям, пророчествовал.
- Все от него! - кричал итальянец на ломаном польском языке. -
Говорю вам, все от сатаны. Не верьте ксендзам, не верьте попам и
монахам, в их обличий таится сатана. Это говорю вам я, верный ученик
добродетельного Мартина! Изгоните же дьявола из плоти вашей!
- Аминь! - раздался веселый голос, и из-за дальнего стола
поднялся полный, со встрепанной курчавой головой мужчина. - Ты
говоришь, чужеземец, - переспросил толстяк, - что сатана обретается в
каждом из нас?
- Истинно так! - ответил Лисманини.
- Тогда не скажешь ли ты, о достойнейший потомок Цицерона, не
дьявола ли ты изгоняешь, ежедневно заполняя до краев свои внутренности
вином и пивом?
Окружающие захохотали.
- Не смейтесь, панове, - поднял руку толстяк. - Пусть ученик
Лютера разъяснит нам. Возможно, дьявол и впрямь обитает в его чреве.
- Замолчи, богохульник! - Итальянец рассвирепел. - Я докажу вам,
что опасность близка... - Он выхватил из кармана лист мятой бумаги.
На секунду присутствующие затихли, ожидая продолжения поединка
между проповедником и веселым толстяком.
- Вот доказательство! - торжественно провозгласил Лисманини. -
Доказательство того, что в ваш город прибыл служитель сатаны,
богоотступник и злодей, проклятый доктором Лютером! Он слывет ученым
лекарем и печатником. Зовется он Францишек Скорина!
- Что? - вскрикнул толстяк.
- Истинно так, - повторил проповедник, потрясая бумагой, - здесь
изложено все.
С неожиданной легкостью толстяк вскочил на скамью.
- Покажи!
Теперь всем было видно его лицо, чуть оплывшее, окаймленное
курчавой бородой, большие, немного навыкате, хитрые и веселые глаза,
толстые губы.
- Дай бумагу!
- Прочь! - Лисманини отступил на шаг.
Толстяк прыгнул на стол, стол затрещал, толстяк взмахнул руками
и, ухватившись за проповедника, вместе с ним полетел на пол.
Звон разбитой посуды, отчаянный крик итальянца, шум вскочивших
посетителей наполнили корчму. Итальянец крепко зажал в руке бумагу.
Противник навалился на него своим грузным телом и впился зубами в
кисть руки. Лисманини взвизгнул и разжал руку. Выхватив бумагу,
толстяк вскочил на ноги.
Несколько мужчин двинулись было на него. Толстяк схватил тяжелый
табурет и, подняв его высоко над головой, заревел:
- Ни с места! Я размозжу голову каждому, кто осмелится
дотронуться до отпрыска польских рыцарей - Николая Кривуша из Тарнува.
Люди попятились, и Кривуш, отшвырнув табурет, ринулся к двери.
- Лови его! Держи! - закричал кто-то...
Лисманини, а за ним вся пьяная компания бросились в погоню.
Насколько Кривуш был находчив в споре и ловок в рукопашном бою,
настолько он оказался слабым в беге. Полы его засаленного плаща
путались между короткими ногами, тучное тело раскачивалось из стороны
в сторону. Он задыхался. Преследователи настигали его. Спасли его
темнота и извилистые лабиринты улиц. Нырнув в какую-то подворотню, он
притаился, дожидаясь, пока погоня пронеслась мимо.
В небольшом одноэтажном флигеле бурмистрова двора тускло
светилось крайнее окно. Несмотря на поздний час, Георгий сидел у стола
за своими рукописями.
В дверь вошел Гинек.
- Хозяин, - сказал мальчик взволнованно, - сторож поймал вора!
- Какого вора, Гинек? - удивился Георгий.
- Он заглядывал в окно друкарни и пробовал открыть дверь, -
объяснил Гинек.
- Странно! Что ему там могло понадобиться?
- Уж этого я не могу вам сказать, хозяин, - развел руками Гинек.
- Он отказался отвечать нам и потребовал отвести его к вашей милости.
- Где же он?
- Он здесь. Не стоит вам и смотреть, его следует просто передать
страже.
- Нет, Гинек, - остановил его Георгий. - Думаю, что это не
простой вор. Приведи-ка его сюда.
Гинек с явным неодобрением крикнул в дверь:
- Веди сюда, Юзеф!
Сторож втолкнул в комнату вора. Георгий поднял свечу и осветил
его. Перед ним стоял грязный и оборванный, но с веселым выражением
лица Николай Кривуш.
- Боже мой! - воскликнул Георгий. - Неужели это ты?..
Кривуш грациозно поклонился.
- Да, это я... - произнес он хриплым голосом. - Впрочем, понятие
"я" весьма относительно и неточно, ибо то, что некогда было "мною",
претерпело за два десятилетия столь существенные изменения в своей
субстанции, что нельзя с уверенностью утверждать, что я - это именно
"я". Пан же доктор, безусловно, прав в одном: существо, пойманное
вашим могучим стражем, носит звучное и благородное имя Николая
Кривуша...
Прервав эту тираду, Скорина крепко обнял и расцеловал друга.
Сторож и Гинек во все глаза глядели на эту странную сцену.
- Как я рад, что снова вижу тебя! Как часто я вспоминал о тебе! -
говорил Георгий, когда они остались одни.
Кривуш, видимо, был очень растроган. Громко сморкаясь и кашляя,
он старался скрыть свое волнение.
- Откуда ты? Где ты живешь? - спрашивал Георгий.
- Где живу? Гм... На этот вопрос ответить не так-то легко. Я
всегда считал, друг мой, что постоянное жилище сковывает человеческий
дух, и оттого стараюсь не задерживаться подолгу на одном месте.
- Я тоже немало скитался эти годы, - сказал Георгий.
- Все учился? - спросил Кривуш.
- Все учился...
- К чему же привела тебя наука?
- К сознанию того, как мало мы знаем, - улыбнулся Георгий.
- Я об этом догадался значительно раньше, а потому не стал
напрасно тратить время.
- Что же ты делал?
- О, многое! Я исходил вдоль и поперек то, что именуется
Королевством Польским. Я встречал разных людей, веселых и грустных,
бедных и богатых, пьяниц и трезвенников. Кажется мне, я узнал о жизни
человеческой больше, чем из всех мудрых книг. Впрочем, иногда я
сочинял кое-что в стихах и прозе. И, уверяю тебя, некоторые из этих
творений были не совсем дурны...
- О, Николай, - сказал Георгий, - я мечтаю когда-нибудь собрать
твои сочинения и напечатать их в большой прекрасной книге.
Кривуш расхохотался:
- Представляю себе: толстая, красиво переплетенная книга,
размером "ин фолио", содержащая пикантные притчи и рифмованные
богохульства!
- Ты все тот же, Николай, - смеялся и Георгий.
- Да, Франек... Но вот беда, у меня нет плодов моего вдохновения.
Одни я сочинял по заказу влюбленных шляхтичей, другие для потехи
странствующих торговцев. Самые бесстыдные из них откупали у меня на
корню ксендзы и монахи. К чему я стал бы хранить все это? То, что
сочинено сегодня, завтра становится неинтересным. Но, Франек, мне не
терпится услышать рассказ о твоей одиссее.
- Охотно, - сказал Скорина. - Однако прежде... Я думаю, ты
голоден?
Не дожидаясь ответа, Георгий крикнул Гинека и велел подать жбан
меда, мяса и пироги.
- Франек! - воскликнул Кривуш при виде яств. - Ты всегда был
щедр, но прежде тебе не хватало богатства. Теперь, я вижу, ты обрел
его.
- Я не многим богаче прежнего, - засмеялся Георгий, - однако в
состоянии накормить друга. Скажи же, Николай... - Георгий замялся, не
решаясь прямо задать вопрос. - Как ты нашел меня?
- Вернее, - поправил его Кривуш, - как поймал меня твой сторож?
Не бойся, Франек, вором я еще не стал. Итак, слушай! Приехав в Вильну,
я, разумеется, посетил все места, где за скромную плату можно получить
кружку любимого с дней моего невинного детства напитка. В одном из
таких мест я встретил приятеля, по имени Лисманини...
- Лисманини? - воскликнул Георгий. - Это лютеранский проповедник?
- Что не мешает ему быть порядочным пьяницей и отчаянным плутом.
Он-то любезно и сообщил мне имя доктора Францишка Скорины - владельца
виленской печатни. Ну, а остальное было легко. Я разыскал твою печатню
только к концу дня, застал там твоего цербера, и он проводил меня
сюда.
- Постой! - Георгий пристально посмотрел на друга. - Ты сказал,
что Лисманини твой приятель? Не можешь ли ты свести его со мной?
- Боюсь, что нет, - засмеялся Кривуш. - Видишь ли, Франек,
прощаясь сегодня вечером с этим потомком Сенеки и Цицерона, я,
кажется, не рассчитал силу своих объятий... Возможно, что сейчас он
предстал перед князем тьмы, по которому он так долго тоскует.
- Ох, Николай, - поморщился Георгий. - Признаюсь, мне не до
шуток.
Он коротко рассказал другу все, что произошло с ним с тех пор,
как он покинул Вацлава Вашека.
- Нам повезло, Франек! - весело сказал Кривуш, выслушав рассказ.
- Я не хотел тебя огорчать, ибо в письме, которое мне удалось вырвать
из рук итальянца, о тебе отзываются не слишком лестно. Но именно это
письмо и послужит доказательством твоей невиновности.
- Что за письмо?
- Вот оно! - Кривуш вытащил из-за пазухи измятый листок и поднес
его к свече. Это было письмо доктора Филиппа Меланхтона к виленским
приверженцам Лютерова учения, предостерегавшее последних от
зловредного влияния Францишка Скорины, осужденного и преданного
проклятию самим Мартином Лютером.
- Благодарю тебя, друг мой, - радостно и взволнованно сказал
Георгий.
- Клянусь прахом моей тетушки, - торжественно заявил Кривуш, - я
никогда не читал чужих писем, но коль скоро этот итальянец сам
выболтал его содержание, то я решил, что не будет грехом добыть это
письмо и... уничтожить. Верь мне, Франек, оно уцелело только случайно.
Друзья провели всю ночь за оживленной беседой. Они подробно
обсудили, как использовать спасительное письмо Меланхтона, чтобы раз
навсегда снять со Скорины обвинение в лютеранстве.
- Да, - сказал Кривуш грустно. - Вот уже второй раз мне
приходится первому читать письма, нужные тебе. Помнишь, в Кракове мы с
Вацлавом утаили записку перед диспутом. Мы боялись, что ревность
помешает тебе выйти победителем.
Георгий опустил голову. Кривуш с любопытством поглядел на друга.
- Ты все еще помнишь эту панночку?..
- Да, - сказал Георгий тихо. - Я помню ее.
- Не знаешь ли, что с ней сталось?
- Она здесь, Николай.
- О! - воскликнул Кривуш. - Не колдовство ли это? Так, может
быть, с ней и панна Зося?
Георгий поднялся.
- Николай, - сказал он сухо. - С этим покончено. Маргарита
замужем... И я прошу тебя...
В окно постучали.
- Пан доктор, пан доктор! - донесся со двора чей-то взволнованный
голос. Было слышно, как Гинек отодвигал засовы двери.
Георгий распахнул окно.
- Пан доктор, - крикнул запыхавшийся посыльный, - пан Юрий
умирает! Он просил пана доктора поспешить к нему.
Георгий повернулся к Николаю. Он был очень бледен.
- Умирает Юрий Адверник... Муж Маргариты.
Две свечи горели у изголовья постели. Адверник лежал высоко,
приподнявшись на подушках. Он улыбнулся вошедшему Георгию и слабым
движением руки попросил его подойти поближе.
- Благодарю вас, друг мой, - сказал пан Юрий почти шепотом. - Я
умираю и хотел поговорить с вами...
Георгий ласково взял его за руку.
- Прогоните мрачные мысли. Может ли больной предугадать исход
недуга? Позвольте мне, лекарю, помочь вам...
- Ни один лекарь уже не поможет мне... и не для того я звал вас,
Францишек. Можете ли вы выслушать меня?
- Говорите, пан Юрий.
- Мне нужно сказать вам нечто важное... не о делах братства, в
них вы и без меня разберетесь... Я хочу поговорить о Маргарите.
Георгий вздрогнул. Больной посмотрел ему прямо в глаза и снова
улыбнулся спокойной, тихой улыбкой.
- Я знаю все, Францишек.
Георгий выдержал его долгий взгляд и ответил:
- Нет ничего, что заставило бы меня покраснеть перед вами, Юрий.
Я ничем не оскорбил вас.
- Верю, друг мой, - сказал Адверник. - Верю и благодарю... Я
всегда только хотел, чтобы она была счастлива... Вас, Францишек, я
полюбил, как брата... Я хочу... чтобы вы... чтобы вы не покидали ее...
Георгий протестующе поднял руку, но больной продолжал:
- Это моя последняя просьба, Францишек...
Георгий молча смотрел на его бледные, почти прозрачные руки.
- Я не беден... близких родных у меня нет, разве один беспутный
племянник, скитающийся бог знает где... Все унаследует Маргарита... Я
умру спокойно, коли буду знать, что она с вами... Пусть и богатство
мое будет с вами, для нашего общего дела...
Ему становилось все труднее и труднее дышать. Вдруг Адверник
оживился, лицо его будто осветилось. Георгий оглянулся. В дверях
стояла Маргарита.
- Маргарита! - позвал умирающий. - Подойди...
Маргарита приблизилась к постели.
Юрий откинулся на подушки, руки его быстро и мелко дрожали, он
искал что-то. Маргарита протянула свою руку, он сжал ее.
- Не покидайте ее, Францишек, - прошептал Адверник.
Капли мелкого пота выступили на его лбу.
- Прощайте...
Два дня спустя многочисленная толпа и все виленское православное
духовенство проводили прах усопшего Юрия Адверника на кладбище
Троицкого монастыря.
Николай Кривуш, пришедший на похороны вместе с Георгием,
поклонился Маргарите и почтительно поцеловал ей руку. Но она не узнала
его. Горе ее было неутешным.
Запрет воеводы был снят с печатни Франциска Скорины. Письмо
Меланхтона, так счастливо принесенное Кривушем, было подвергнуто
тщательному исследованию.
Лисманини разыскивали, чтобы допросить его, но итальянец исчез.
Это послужило новым доказательством невиновности Скорины.
Скрепя сердце воеводскому судье пришлось снять обвинение.
Виленское братство торжествовало победу.
Николай Кривуш чувствовал себя именинником. Скорина немедля
принялся за работу. Теперь он готовил к печати "Малую Подорожную
Книжицу", предназначенную для чтения посполитым людям во время
путешествия.
Глава V
Георгий спустился по ступенькам в сад. Полуденное солнце жгло
немилосердно. Щебетали птицы, жужжали шмели. Деревья стояли недвижно,
отягощенные спеющими плодами.
На каменной скамье под старой яблоней он увидел Маргариту. Она
спала, опершись на бархатные подушки. Георгий остановился затаив
дыхание. Пчела, с низким гудением кружившая над спящей, уселась на ее
щеку.
- Ах, Франек!
Маргарита открыла глаза. Он поцеловал ее руку и присел на край
скамьи.
- У тебя был кто-то? - спросила она сонным голосом.
Георгий, помедлив, ответил:
- Он привез письмо из Познани... Брат Иван тяжко занемог. Просит
приехать к нему.
Она всплеснула руками:
- Так ты уедешь?
- Не хотелось бы, - сказал он, - да придется. Повидать надобно. И
дела уладить, сама знаешь...
Спустя ровно год после смерти Юрия Адверника Георгий и Маргарита
обвенчались и с тех пор не расставались ни на один день.
Неделя за неделей, месяц за месяцем продолжалась самая счастливая
пора в их жизни.
Издав "Малую Подорожную Книжицу", Скорина не стал печатать новых
книг. Теперь, достигнув полного счастья, он решил осуществить
давнишнюю мечту. Пора перейти к созданию собственных сочинений, в
которых его обширные знания и плоды долгих размышлений будут приложены
к пользе и просвещению его братьев на Руси. Первым таким сочинением
должна стать "Большая Подорожная Книга". В ней он даст подробное
описание Белой Руси, Литвы и Польши, а также чужих земель, в которых
пришлось ему странствовать. Он расскажет о лесах и горах, озерах и
реках. О том, как живут люди в селах и городах, каковы их жилища и
обычаи, какие сеют растения и каким промыслом добывают себе
пропитание.
Не бесстрастным языком летописца напишет эту книгу Георгий
Скорина, мысль его обретет широкий простор. Он будет восхвалять труд
человека, бичевать деспотизм властителей и религиозную нетерпимость.
Он благословит свободу мысли и братство людей, прославит истинную
науку.
Георгий хотел издать эту книгу с особенной тщательностью.
Понадобятся новые шрифты с красивыми заглавными литерами и заставками,
художественные гравюры и карты. Все это потребует больших расходов.
Виленское братство оказывало Скорине денежную помощь, но ее
размеры были недостаточны по сравнению с его широкими планами. К тому
же братство было заинтересовано только в издании обычных церковных
книг, а Георгий стремился к большему, и ему не хотелось целиком
зависеть от денежной помощи братства. Брак с Маргаритой, казалось,
сделал Скорину богатым. На деле же это было далеко не так. Для
передачи Маргарите имущества, завещанного покойным Адверником,
требовалось специальное постановление суда. По существующим в то время
литовским законам, вдова могла наследовать от мужа полностью только
деньги. Что же касалось недвижимости, то ей полагалась всего лишь
третья часть. Прочее отходило к другим наследникам: сыновьям и родичам