Сандерс Джон. Пиччинино

оказавшегося у решетки вашего сада. Но он заметил, что кардинал был
взволнован встречей, словно лицо юноши пробудило в нем какие-то
воспоминания, на которых ему не удавалось сосредоточиться, чтобы
разобраться в них (его преосвященству, очевидно, очень трудно и тягостно
дается всякое напряжение мысли). Аббат задержался у решетки и стал
расспрашивать юношу уже более подробно. Однако, вероятно, имея на то особые
причины, юноша увернулся от расспросов аббата, который в конце концов
решил, что перед ним просто бродяга, и даже подал ему милостыню. Но через
два дня, занимаясь слежкой в вашем доме, куда он проник переодевшись
рабочим, которых во множестве наняли для подготовки к празднеству, аббат
легко обнаружил, что его "бродяга" является прекрасным художником, что ваша
светлость его балует и засыпает заказами и что он вовсе не так беден, чтобы
принимать медные гроши у ворот дворца, ибо приходится сыном зажиточному
мастеру Пьетранджело Лаворатори.
Аббат не преминул в тот же вечер принести монсиньору Джеронимо полоску
бумаги, на которой крупными буквами излагалось новое донесение. Но стараясь
заставить сильнее звучать последние струны арфы, аббат оборвал их. Кардинал
ничего не понял. Имена Пьетранджело и Микеланджело Лаворатори не привели
ему на память ничего. Он только сердито пробормотал что-то, проклиная
Нинфо, нарушившего его дремоту. Так что, - с лукавой усмешкой добавил
Пиччинино, - страхи за Пьетранджело, которые вы, ваша светлость,
испытываете либо притворяетесь, будто испытываете, оказываются
безосновательными. Если кардинал и преследовал когда-то этого честного
мастера как заговорщика, он его теперь начисто позабыл, и даже аббату Нинфо
не разбудить в старике никаких воспоминаний о деле, ставшем ему совсем
чуждым. И - по крайней мере сейчас - никакой донос со стороны аббата не
грозит вашему подопечному...
- У меня отлегло от сердца, - сказала княжна, в своей тревоге за
друзей рассеянно дозволяя разбойнику пожать ей руку и даже отвечая на его
пожатие. - Ваши слова приносят мне отраду, синьор, и я благословляю вас за
доверие, которое вы мне оказываете, раскрывая мне эти подробности. Да,
здесь-то и гнездились мои страхи. Но если кардинал ничего не помнит, а
аббат ничего не знает, во всем прочем я доверяюсь вашей мудрости. Вот,
капитан, что, по-моему, нам остается сделать. Вы ведь человек хитроумный -
придумайте средство, как нам захватить завещание кардинала. Пусть аббат
узнает о пропаже бумаги, тогда он перестанет преследовать почтенного
доктора. Вы отвлечете таким образом внимание аббата, и он даст умереть
спокойно моему несчастному дяде. Так дипломатическим путем мы покончим
дело; я боюсь, как бы иначе из-за низкой корысти не пролилось невесть
сколько крови.
- Вы слишком спешите, ваша светлость! - возразил Пиччинино. - Есть еще
один пункт, по которому не так-то легко усыпить бдительность аббата. И
несмотря на мое уважение к вам, несмотря на всю мою робость и смущение, я
не могу обойти молчанием этот вопрос.
- Говорите же, говорите! - торопила его Агата.
- Ну хорошо же! Раз вы, ваша светлость, не хотите понимать с
полуслова, я должен, с вашего позволения, сообщить, что аббат Нинфо,
вынюхивая политические козни, до которых ему так и не удалось докопаться,
наткнулся на некую любовную интригу и решил использовать ее к своей выгоде.
- Я вас не понимаю, - промолвила княжна так чистосердечно, что
разбойник был поражен. "Неужели Нинфо дурачил меня? - подумал он. - Или,
быть может, эта женщина сама в силах потягаться со мною? Сейчас увидим".
- Сударыня, - вкрадчиво заговорил он, прижимая к сердцу прекрасную
руку Агаты. - Быть может, сударыня, вы меня возненавидите. Но мой долг -
служить вам и, хотя бы наперекор вашей воле, прояснить дело. Аббат
дознался, что молодого Микеланджело Лаворатори каждодневно в урочный час
принимают в личных апартаментах вашего дворца, что он обедает не с челядью
и не с другими рабочими, а за вашим столом и втайне ото всех и, наконец,
что когда наступает час сьесты, художник отдыхает от своих трудов в
объятиях прекраснейшей и очаровательнейшей из женщин.
- Это ложь! - воскликнула княжна. - Это гнусная клевета! Я особо
отличала этого юношу, как того достойны, по моему мнению, его талант и
образ мыслей, но он обедал со своим отцом в отдельной комнате, а отдыхал в
моей картинной галерее. Плохо же подглядывает аббат Нинфо, не то он мог бы
рассказать вам, что Микеле, сломленный усталостью, даже провел две-три ночи
в одном из закоулков дворца.
- Мне говорили и это, - подтвердил Пиччинино, никогда не упускавший
случая сделать вид, будто ему уже давно известно то, что ему только что
сообщили.
- Так вот, синьор де Кастро-Реале, - твердо продолжала Агата, глядя
ему в лицо, - все это так и было. Но я могу поклясться душою моей матери и
вашей матери тоже, да и Микеле мог бы повторить перед вами такую клятву,
что он даже не видел меня ни разу до дня бала, когда в присутствии двух
сотен рабочих отец впервые представил его мне. На балу я говорила с ним в
толпе гостей на парадной лестнице, и господин Ла-Серра, который вел меня
под руку, хвалил его искусство тоже. С той минуты и до сего часа Микеле не
видел меня. Спросите у него самого! Синьор, вы человек, которого не легко
провести. Призовите же на помощь свою проницательность - я на нее вполне
полагаюсь.
Эта откровенная речь, произнесенная с уверенностью, которую могла
придать ей только правда, заставила Пиччинино содрогнуться от радости, и он
с такой силой прижал руку Агаты к своей груди, что княжне сразу стали ясны
его чувства. На секунду ее охватил страх, еще обостренный неким ужасным
воспоминанием. Но она мигом увидела, какая опасность возникает перед
Микеле, и, откладывая до более удобного часа заботу о его прямой
безопасности, решила сыграть на самолюбии Кармело Томабене.
- Зачем же было аббату Нинфо, - тем временем спрашивал тот, - сочинять
такую неправдоподобную историю?
Агата поняла, что догадавшись о безумной страсти, которую, как она
сама сейчас убедилась, разбойник питал к ней, аббат пожелал подстрекнуть
Пиччинино и этим ускорить выполнение своего злого замысла. "Коли так, -
подумала она, - я применю твое же оружие, подлый Нинфо, ты мне сам
подсовываешь его".
- Послушайте, синьор, - заговорила она, - вы так хорошо знаете людей,
так умеете проникать в самые тайные глубины души, неужели же до сих пор вы
не поняли, что ко всем явным порокам аббата присоединяется еще и бешеное
бесстыдство воображения? Вы думаете, он зарится лишь на мое наследство? А
разве аббат не намекал вам, что завладей он бумагой, он не удовольствуется
одними деньгами, ежели я захочу выкупить часть наследства?
- Да, да! - уже вполне искренно вскричал Пиччинино. - Я сам не раз
подмечал у этого безобразного, похотливого чудовища мерзкие влечения и
отвратительные порывы. Прикидываясь в подобных случаях, будто он
сомневается в женской стойкости, он просто пытается утешить самого себя,
так как вполне сознает свое физическое и нравственное уродство. Да, да, я
понял это, несмотря на все его притворство. Я не хочу сказать, будто он -
он! - любит вас, это значило бы оскорбить само слово "любовь". Но он
вожделеет к вам, и он вас ревнует. Ревнует! Это тоже слишком благородное
слово! Ревность - страсть молодой души, а душа аббата поражена старческой
немощью. Он подозревает и ненавидит все, что вас окружает. Наконец, чтобы
победить вас, он додумался до дьявольского средства. Сообразив, что вы не
пожелаете заплатить ему за наследство своей благосклонностью, и
предполагая, что вы любите этого юношу, он решил захватить его в качестве
заложника и заставить вас любою ценой выкупить жизнь и свободу Микеле.
- Мне следовало ожидать этого, - вся похолодев, но сохраняя наружное
спокойствие и надменность, сказала княжна. - Выходит, что вы, синьор, не
прочь принять участие в предприятии, привычном для людей, занимающихся
ремеслом столь мерзким, что само его название ни на одном языке не
произнести женщине - так оно постыдно. Мне кажется, господин аббат
заслуживает с вашей стороны самой суровой кары за то, что осмеливается
приглашать вас в союзники в таком деле.
Удар Агаты попал в цель. Подлые намерения аббата, до сих пор
возбуждавшие в молодом разбойнике лишь ироническое презрение, теперь
представились ему личной обидой и возбудили в нем жажду мести. Поистине
справедливо говорится, что любовь даже в дикой и безудержной душе
пробуждает чувство человеческого достоинства.
- Строгой кары? - глухо процедил Пиччинино сквозь стиснутые зубы. - Он
ее дождется!.. Однако, - прибавил разбойник, - не тревожьтесь более ни о
чем, синьора, и без всяких опасений передайте свою судьбу в мои руки.
- Моя судьба всецело в ваших руках, синьор, - ответила Агата, - в
ваших руках также мое состояние, мое доброе имя и жизнь моих друзей.
Подумайте, как же мне не тревожиться?
И она открыто поглядела ему в глаза. Во взгляде ее выразилось столько
женской прозорливости, что Пиччинино не в силах был противиться ее обаянию
и ощутил, как к его чувству в этот миг примешались и робость и уважение.
"О, мечтательница! - подумал он. - Разбойничьего вожака ты все еще
представляешь себе либо театральным героем, либо средневековым рыцарем! И,
чтобы понравиться тебе, мне придется играть эту роль! Ну, что ж! Я ее
сыграю. Для человека начитанного и догадливого здесь нет ничего трудного".
"А почему мне и в самом деле не быть героем? - продолжал он
размышлять, молча шагая рядом и трепещущими пальцами сжимая руку женщины,
казалось, столь ему доверявшей. - Я не соизволил до сих пор стать героем
лишь потому, что не представлялось случая, а без него всякие возвышенные
чувства показались бы смешными. С такой женщиной, как эта, цель становится
достойной усилий, и, наверное, не так уж трудно проявлять благородство,
если награда сулит быть столь сладостной. Тут расчет ради личной выгоды
высшего порядка, однако расчет не менее реальный и разумный, чем всякий
другой".
Все-таки, прежде чем перейти окончательно на роль рыцаря прекрасной
дамы, он захотел покончить с последними остатками своего недоверия и, чтобы
от него избавиться начисто, проявил на этот раз почти детскую наивность.
- Единственная слабость, какую я знаю за собой, - заговорил он, - это
боязнь играть смешную роль. Нинфо хотел заставить меня выступить в гнусной
роли и будет наказан за это. Но если вы, ваша светлость, на самом деле
любите этого юношу... Придется и ему горько каяться, что он обманул меня!
- Но что у вас на уме? - спросила Агата, подводя Пиччинино к свету,
падавшему на цветник из окна ее будуара. - Я действительно люблю Микеле,
Пьетранджело и фра Анджело, как своих преданных друзей, как людей,
достойных уважения. Чтобы оградить их от вражды злодея, я отдам любые
деньги, да и все, что только потребуют. Но взгляните же на меня, синьор, и
поглядите на этого мальчика, который задумчиво сидит там за окном. Неужели
вы полагаете, что при разнице в нашем возрасте и положении между нами могут
возникнуть какие-либо нечистые чувства? Вы не знаете моего характера. Меня
никто никогда не понимал. Быть может, вы будете тем, кто воздаст мне
должное. Я бы хотела этого, ибо ценю ваше уважение и не заслужила бы его,
если бы испытывала к этому мальчику чувства, которые желала бы скрыть от
вас.
С этими словами Агата снова оперлась на руку Пиччинино и направилась с
ним к двери будуара. Разбойник был так потрясен этим знаком близости и
доверия, которые она хотела выказать ему на глазах у Микеле и маркиза, что
шел рядом почти вне себя, словно опьянев от счастья.

XXVIII

РЕВНОСТЬ

Ни маркиз, ни Микеле не слышали ни слова из приведенной нами беседы.
Однако первый был совершенно спокоен, другой же сильно встревожен. Маркизу
Ла-Серра довольно было одного взгляда на безмятежное лицо княжны, чтобы
понять, что никакой непосредственной опасности со стороны разбойника ей не
угрожает. Но Микеле, совсем не знавший характера синьоры, терзался мыслью,
не осмелился ли Пиччинино в этом разговоре перейти границы, которые ставит
уважение. Его мука еще увеличилась, когда он увидел лицо Пиччинино,
показавшегося в дверях будуара.
Его лицо, обычно столь безразличное и сдержанное, сейчас светилось
доверием и счастьем. Этот невысокий человек словно вырос на целую голову, а
его черные глаза пылали огнем, которого нельзя было и предполагать ранее в
глубине этой холодной и расчетливой души.
Едва княжна, несколько утомленная долгим хождением взад и вперед по
узкому пространству цветника, присела на диван, к которому с элегантной
учтивостью подвел ее разбойник, как сам он почти без сил опустился на стул
б другом углу тесного будуара. Однако Пиччинино постарался все же оказаться
лицом к ней, словно для того, чтобы оттуда вволю глядеть на княжну,
освещенную огнем свечей. В саду Пиччинино вдоволь насладился звуком ее
пленительного голоса, лестным смыслом ее слов, нежностью ее руки. Чтобы
довершить это изысканное, впервые в жизни испытанное наслаждение, ему
хотелось теперь только одного - глядеть на нее без помехи, без той
сдержанности в речах, без той работы мысли, которых требовала их недавняя
сосредоточенная беседа. Он погрузился в немое созерцание, и взор его был
красноречивей, чем хотелось бы Микеле. Он не сводил своего дерзкого взора с
лица княжны, не мог досыта наглядеться на эту прелестную женщину, которою
уже обладал в мыслях, - словно она была только что похищенное им сокровище,
блеском которого он мог наконец спокойно любоваться.
Особенно же приводило в отчаяние молодого художника то, что под
роковым влиянием этой нахлынувшей страсти, едва зародившейся и
разгорающейся с быстротою пожара, в самом разбойнике все больше проявлялось
какое-то странное очарование. Его изысканная красота засверкала, как
сверкает звезда сквозь дымку, застилающую горизонт, - некоторая резкость
его черт, скрытное выражение лица, заставлявшее опасаться его, уступили
теперь место обольстительной мягкости, жадному стремлению высказаться, пока
еще немому и как бы притушенному собственным пылом. Казалось, он был в
изнеможении и не старался более выглядеть равнодушным и рассеянным. Его
руки повисли, как плети, грудь опустилась, влажный и восторженный взгляд
остановился - все говорило, что он потрясен взрывом неведомой ему самому
силы, сбит с ног волною нахлынувшего предвкушения своей победы. Впервые он
внушал страх Микеле - Микеле, который, не дрогнув, стоял перед Пиччинино в
зловещем безлюдье у Креста Дестаторе. Но здесь, весь светившийся неведомым
ликованием, он казался столь могущественным, что ни одной женщине нельзя
было устоять перед его взглядом, словно то был магический взгляд василиска.
Однако Агата, видимо, совсем не замечала всего этого, и всякий раз
переводя взгляд с нее на разбойника и обратно, Микеле видел, что она
держится смело и открыто и не собирается ни нападать, ни защищаться.
- Друзья мои, - сказала она, отдохнув с минуту, - теперь мы можем
проститься и спокойно разойтись. Я вполне полагаюсь на нового друга,
которого провидение послало нам через догадливого фра Анджело. Вы
почувствуете к нему такое же доверие, когда узнаете, что этот новый друг
наперед и лучше, чем мы с вами, знал, чего нам следует опасаться и на что
надеяться.
- По правде сказать, дело это довольно тонкое, - сказал Пиччинино, с
трудом отрываясь от своих мечтаний. - Пришла пора этому молодому человеку
узнать, почему я так смеялся, когда он явился ко мне. Надеюсь, и вам тоже
станет смешно, мэтр Микеланджело, если я скажу, что вы намеревались вверить
свою судьбу тому, кому часом ранее поручалось убить вас. И не будь я
осмотрителен и хладнокровен в делах такого рода, доверяй я слепо словам
тех, кто приходит ко мне за советом, могло бы получиться совсем другое.
Когда вы, по поручению ее светлости, пришли договариваться со мною о
похищении аббата, я мог бы схватить вас и по поручению того же Нинфо
упрятать к себе в подвал скрученным на славу и с кляпом во рту. Судя по
виду, вы бы отважно защищались. О, я знаю, вы не трус и, пожалуй, посильнее
меня. У вас есть дядюшка, который двадцать лет так старательно дробил
камень на дорогах, что и теперь, найдя себе в горах другое занятие, легко
докажет, что не растерял силы, за которую его прозвали Железной Рукой. Но
когда дело доходит до высокой политики, становишься предусмотрительным. Мне
стоило тронуть пальцем некий колокольчик, и дом окружил бы десяток
решительных молодцов, с которыми шутки плохи, - вам было бы не отбиться.
Пиччинино выговорил все это, насмешливо поглядывая на Микеле, а затем
снова повернулся к Агате. Она прикрыла веером свое побледневшее лицо, но,
перехватив ее взгляд, разбойник увидел в ее глазах спокойствие, перед
которым бессильна была ирония. Привычное тайное наслаждение, которое он
испытывал, запугивая всех, кто пробовал оказать ему сопротивление, вдруг
погасло под этим женским взглядом, словно говорившим: "Ты этого не
сделаешь, я тебе запрещаю".
И он уже с видом прямодушия и благожелательности снова обратился к
Микеле:
- Вы сами видите, мой юный друг, у меня были причины желать, чтобы мне
разъяснили дело и не слишком бы меня торопили. Теперь я вижу: на одной
стороне - честность и правдивость, на другой - подлость и ложь, и у меня не
остается уже никаких сомнений: вы можете спать спокойно... Я вас провожу до
Катании, - сказал он юноше вполголоса, - там мне нужно подготовить на
завтра похищение аббата, но я непременно должен отдохнуть часа два. Не
предоставите ли вы мне в вашем доме уголок, где я мог бы хорошенько
выспаться, не опасаясь, что меня кто-нибудь увидит? В городе меня мало кто
знает в лицо, и я предпочел бы, чтобы меня узнали и запомнили попозднее.
Так вот, как бы мне зайти к вам в дом, не остерегаясь любопытных, особенно
женщин?
- У меня как раз есть молоденькая и прелюбопытная сестричка, -
улыбнувшись, отвечал Микеле, - да сейчас она, наверное, уже спит. Впрочем,
доверьтесь мне, как я доверяюсь вам. Я уступлю вам свою постель, а сам,
если пожелаете, сяду рядом и буду стеречь ваш сон.
- Согласен, - сказал разбойник. Говоря с Микеле, он все время старался
вслушаться в те лишенные особого значения фразы, которыми, не желая мешать
беседе молодых людей, обменивались княжна и маркиз. Микеле заметил, что,
вопреки своему заявлению, будто он не может делать двух дел зараз,
Пиччинино, говоря с ним, не пропустил ни единого слова, ни единого движения
Агаты.
Успокоенный обещанием Микеле предоставить ему два часа полного отдыха,
необходимые, по его словам, чтобы начать действовать немедля, Пиччинино
поднялся, собираясь уйти. Однако кокетливая неторопливость, с какой он
облекал плащом свой стройный стан, его рассеянный вид и томная грация во
время этой важной церемонии и чуть заметное подрагивание черных шелковистых
усов явно свидетельствовали, что он уходит с сожалением; так человек с
усилием преодолевает свое опьянение, возвращаясь к работе.
- Вы не желаете, чтобы вас видели? - спросила его Агата. - Тогда
садитесь с Микеле в карету маркиза. Вас довезут до пригорода, а там вы
проберетесь переулками...
- Благодарю покорно, синьора! - возразил разбойник. - Я вовсе не
собираюсь посвящать в свои дела слуг господина маркиза и вашей светлости.
Завтра утром аббату Нинфо, проницательность которого может поспорить с их
болтливостью, станет известно, что некий горец вышел из ваших апартаментов,
хотя никто не видел, как он входил туда. И господин аббат, почуяв мою
измену, оскорбит меня лишением доверия, которым почитал до сих пор. Еще
двенадцать часов мне надо числиться его верным Ахатом и добрым другом. Я
уйду с Микеле тем же путем, что и пришел.
- Когда же я вас увижу? - спросила Агата, смело протягивая ему руку,
несмотря на жадный пламень, горевший в его упорном взоре.
- Вы меня не увидите, - сказал он, опускаясь на колено и пылко целуя
ее руку, что так не вязалось с этой смиренной позой, - пока ваш приказ не
будет выполнен. Не назначаю ни дня, ни часа, но своей жизнью отвечаю за
всех ваших друзей, даже за толстого доктора! Я запомнил дорогу к вашему
дому. Когда я позвоню у садовой калитки - раз, три раза и еще семь раз,
соизволит ли ваша светлость допустить меня к себе?
- Можете быть в этом уверены, синьор, - отвечала она не подавая виду,
как ее страшит такая возможность.
Маркиз Ла-Серра поспешил уйти вслед за молодыми людьми. Он слишком
уважал княжну и никак не хотел, чтобы его сочли ее избранником и
любовником. Однако он не был все же спокоен за нее и медленно спускался по
лестнице, готовый вернуться по первому зову.
Выйдя из цветника, Пиччинино сам замкнул калитку и отдал ключ Микеле,
попрекнув его за беспечность.
- Если б не я, - сказал он, - так этот бесценный, незаменимый ключ
остался бы торчать в замочной скважине.
А по пути в покои княжны разбойник с присущим ему хладнокровием уже
успел сделать для себя отпечаток этого ключа на шарике воска, который на
всякий случай всегда носил с собою.
Едва они вышли на лестницу, как преданная Агате камеристка сказала ей:
- Молодой человек, которого вы, ваша светлость, желали видеть,
дожидается в картинной галерее.
Агата приложила палец к губам в знак того, что в подобных случаях
следует говорить потише, и спустилась этажом ниже в картинную галерею, где
ее действительно уже более получаса ожидал Маньяни.
С тех пор как бедный Маньяни прочел таинственное послание княжны, он
был ни жив ни мертв. Но, в отличие от Пиччинино, он не лелеял ни малейшей
надежды - и его осаждали самые дурные опасения.
"Я совершил страшную ошибку. - думалось ему, - доверив Микеле тайну
своей безумной страсти. Он, наверное, рассказал все своей сестре. Мила
побывала у княжны, которая любит и балует ее. Девочка, которой не понять
было всей важности этого рассказа, своей пустой болтовней напутала и
возмутила княжну. Но почему было не прогнать меня без всяких объяснений?
Ведь все, что она может сказать мне, будет только смертельной обидой и
ненужной жестокостью".
Час ожидания показался ему столетием. Когда же бесшумно отворилась
скрытая в стене галереи дверь и он увидел приближающуюся к нему Агату - в
белом платье, побледневшую от недавно перенесенного волнения, в прозрачном
белом кружевном покрывале, - его кинуло в озноб, он почувствовал, что
умирает. В огромной галерее горел лишь один небольшой светильник. Ему
казалось, что княжна не идет, а скользит навстречу, подобно тени.
Она прямо подошла к нему и как близкому другу протянула ему руку. И
так так он медлил подать свою, то ли считая все это сном, то ли опасаясь
ошибиться в значении ее жеста, она сказала мягко, но решительно:
- Дай руку, мой мальчик, и скажи, сберег ли ты еще те дружеские
чувства, что выражал мне когда-то? Помнишь, после того как я вылечила твою
мать, ты говорил однажды, что обязан мне горячей признательностью? Вспомни
свои слова! Я-то не забыла тот порыв твоего великодушного сердца!
Маньяни не в силах был отвечать. Он не осмеливался поднести руку Агаты
к своим губам и, низко склонив голову, лишь слегка пожал ее пальцы. Она
заметила, что он весь дрожит.
- Ты очень робок, - сказала она, - но если ты и боишься меня, все же -
я надеюсь - к твоему смятению не примешивается недоверие. Я должна
спешить - отвечай же и ты не раздумывая. Готов ли ты, рискуя жизнью,
оказать мне великую услугу? Я прошу о ней именем твоей матери!
Маньяни опустился на колени. Лишь в полных слез глазах выразились весь
его восторг и преданность.
- Возвращайся в Катанию, - заговорила она вновь, - беги, пока не
нагонишь двоих мужчин, только что вышедших отсюда - они опередили тебя
минут на пять, не больше. Один из них - Микеланджело Лаворатори, ты легко
узнаешь его при свете луны. Другой - горец в широком плаще. Следуй за ними,
не давая заметить себя, но не теряй их из виду. При первом подозрительном
движении этого человека будь готов кинуться на него и свалить с ног... Ты
силен, - прибавила она, касаясь крепкой руки молодого рабочего, - но он
ловок и коварен. Берегись! Держи, вот тебе кинжал, но примени его только в
целях защиты. Этот человек либо мой враг, либо мой спаситель - еще не знаю.
Щади его жизнь. Лучше беги прочь вместе с Микеле, постарайся не доводить
дело до кровавой схватки. Ты живешь в одном доме с Микеле, не правда ли?
- Почти так, синьора.
- Держись поблизости, чтобы при малейшей тревоге броситься к нему на
помощь. Не ложись спать: сторожи всю ночь, устройся как можно ближе к его
комнате. На рассвете этот человек уйдет. Не отлучайся из дому и смотри,
чтобы Микеле не выходил один, будь все время рядом, понимаешь? И будь
начеку, пока я не отменю своего приказа. Я все объясню завтра, мы свидимся
с тобой. С этого часа считай меня своей второй матерью. Идем со мной, мой
мальчик, я хочу тебя направить по следам Микеле и его спутника.
Она взяла его под руку и, не говоря более ни слова, поднялась с ним в
Casino и быстро провела по своим покоям. Они вышли в цветник, она открыла
калитку и показала на лестницу, вырубленную в застывшем потоке лавы.