Страница:
какое-то сонное оцепенение. Вы спали, ваша дверь была закрыта, человек в
плаще ушел. Я сидел под вашей галереей в полной уверенности, что если я
позволю себе заснуть, первые же шаги наверху сразу разбудят меня. И сон и
вправду сморил меня. Минут на пять, не больше, потому что за это время
почти не стало светлее. Ну, так вот: когда я открыл глаза, мне почудилось,
будто мимо промелькнул и мгновенно исчез край черного платья или покрывала.
Моя рука свисала со скамьи, я сделал неопределенное и довольно бесполезное
движение, пытаясь ухватить этот призрак. Но в моей руке - или рядом с ней,
уж не знаю, - оказался какой-то предмет, который я уронил на пол и тут же
поднял; то было это кольцо. Не знаете ли вы, кому оно может принадлежать?
- Такое красивое кольцо не может принадлежать никому в нашем доме, -
отвечала Мила, - но мне кажется, я узнаю его.
- И я, я тоже узнал, - сказал Маньяни. - Это кольцо княжны Агаты. Все
пять лет я всегда видел его на ее руке, и оно было на ее пальце, когда она
приходила к моей матери.
- Это кольцо перешло к ней от ее собственной матери, она сама мне это
говорила! Но как очутилось оно на вашей руке сегодня?
- Я как раз рассчитывал, что вы объясните мне это чудо, Мила. Вот
это-то я и собирался спросить у вас!
- Я объясню вам? Почему же я?
- Только вы одна здесь настолько близки с княжной, чтобы получить от
нее такой ценный подарок.
- А вы думаете, что, получив его, - сказала она с высокомерной
насмешкой, - я могла бы с ним расстаться ради вас, сударь?
- Разумеется, нет, вы не должны были так поступить и не поступили бы.
Но вы могли уронить его, проходя по галерее, а я сидел как раз под вашими
перилами.
- Ничего подобного! И потом, вы ведь видели, как около вас мелькнуло
черное платье. Разве я ношу черное?
- И все-таки я думаю, что вы выходили в ту минуту, когда сон одолел
меня, и, чтобы меня наказать или подразнить, вы сыграли со мной эту шутку.
Если это так, посудите сами, Мила, это слишком мягкое наказание, вам
следовало бы плеснуть мне водой в лицо, а не беречь ваш кувшин для моих
вьюнков. Возьмите же ваше кольцо, я не хочу, чтобы оно было у меня. Мне не
годится его носить, да я боялся бы потерять его.
- Клянусь вам, мне этого кольца никто не дарил, я не выходила на
галерею, пока вы спали! И я не возьму того, что принадлежит вам.
- Ведь невозможно же, чтобы синьора Агата приходила сюда этим утром...
- Ох, разумеется, невозможно! - сказала Мила с важной миной, за
которой таилось лукавство.
- А все-таки она приходила сюда! - воскликнул Маньяни, который,
казалось, прочел правду в ее сияющих глазах. - Да, да, Мила, она приходила
сюда утром! Ваше платье пахнет духами, которыми пахнет ее одежда; вы или
касались ее мантильи, или обнимали ее, и с тех пор прошло не больше часа.
"Боже мой! - подумала молодая девушка. - Как он знает все, что
касается княжны Агаты! Как он угадывает, что тут замешана она! А если это в
нее он так влюблен? Ну что ж! Дал бы бог, чтобы это так и было, она поможет
мне избавить его от этой страсти, она ведь так любит меня!"
- Вы не отвечаете, Мила? - говорил между тем Маньяни. - Значит, я
угадал, признавайтесь же.
- Я даже не слышала, о чем вы говорите, - отвечала она, - я думала о
другом... о том, как мне уйти!
- Я помогу вам, но сначала, прошу вас, наденьте это кольцо на пальчик
и передайте его княжне Агате; ведь дело ясно, это она потеряла его, проходя
мимо меня.
- Уж если предположить, что она приходила сюда, что вовсе странно,
почему бы ей не сделать вам такой подарок, милый сосед?
- Потому что она меня достаточно знает и понимает, что я его не приму.
- Какая гордость!
- Вы хорошо сказали, именно гордость, дорогая Мила! Никому не
определить цены той радостной преданности, которой полна моя душа. Я
понимаю, что вельможа дарит золотую цепь или алмаз художнику, талантом
которого он упивается целый час. Но мне никак не понять, как можно платить
золотом человеку из народа, в расчете на его преданность. Впрочем, здесь
совсем не то. Предупредив меня об опасности, угрожающей вашему брату,
княжна лишь указала мне на мой долг, который я выполнил бы с тем же
рвением, предупреди меня об этом кто-нибудь совсем чужой. Мне кажется, я
достаточно друг вашему брату и отцу и, осмелюсь сказать, вам самой, чтобы с
готовностью стоять на страже, драться, даже позволить засадить себя в
тюрьму ради одного из вас, и никто на свете не может тут мне ничего
указывать. Вы думаете иначе, Мила?
- Я думаю то же самое, друг мой, - отвечала она. - Но я думаю также,
что вы плохо судите об этом подарке, если это и в самом деле подарок.
Княжна Агата лучше нас с вами знает, что за дружбу не платят ни деньгами,
на драгоценностями. Но, как и мы с вами, она, наверное, понимает, что когда
дружеские сердца соединяются для взаимной поддержки, уважение и
привязанность между ними увеличиваются соразмерно рвению каждого из них.
Кольцо часто служит залогом дружбы, а не средством платы за услугу. Вы
оказали княжне услугу, поднявшись на нашу защиту, это ясно. Не знаю, как и
отчего, но ее судьба связана с нашей, и наш враг - ее враг. Если вы
подумаете над моими словами, вы сами согласитесь, что для княжны это кольцо
дорого как память и не представляет для нее материальной ценности, как
считаете вы. Ведь эта безделушка сама по себе стоит немного.
- Вы говорите, что это кольцо ее матери? - спросил Маньяни смягчаясь.
- Вы же сами заметили, что она всегда носила его! На вашем месте, будь
я уверена, что кольцо мне подарено, я не рассталась бы с ним никогда. Я не
надевала бы его - оно привлекало бы взгляды завистников, я носила бы его у
своего сердца, и оно стало бы моим талисманом и реликвией.
- Тогда, дорогая Мила, - сказал Маньяни, растроганный нежной заботой,
которую проявила молодая девушка, стараясь смягчить боль его души и
заставить его с радостью принять дар соперницы, - тогда снесите княжне
кольцо и если она и в самом деле пожелала подарить его мне, если она будет
настаивать, чтобы я оставил его у себя, я так и сделаю.
- И будете его носить у самого сердца, как я советовала вам? -
спросила Мила, беспокойно и отважно устремляя на него свой взгляд. -
Подумайте только, - горячо прибавила она, - ведь это дар святой
покровительницы! Женщина, в которую вы влюблены, кто бы она ни была, ничем
не может заслужить, чтобы вы пожертвовали им ради нее, и лучше закинуть
этот дар в море, чем осквернить его неблагодарностью!
Маньяни поразил огонь, горевший в больших черных глазах Милы. Угадала
ли она истину? Может статься! Но если она и не зашла дальше предположения,
что Маньяни поклоняется женщине, спасшей жизнь его матери, от этого она не
оказывалась менее великодушной и прекрасной в своем стремлении сообщить ему
веру в сладость дружбы этой доброй феи. Он начинал чувствовать очарование
чистого и глубокого пламени, который она хранила в своем сердце, и это
гордое и страстное сердце наперекор ей самой раскрывалось ему в самых этих
усилиях победить его или принудить к молчанию.
В порыве признательности и нежности Маньяни преклонил колени перед
молодой девушкой.
- Я знаю, Мила, - сказал он, - что княжна Агата - святая, но не знаю,
достойно ли мое сердце хранить на себе ее священный дар. Однако я уверен,
что есть на свете еще одно сердце, которому я хотел бы доверить этот дар. И
потому вы можете быть покойны: кроме вас, нет для меня на свете женщины
достаточно чистой, которая могла бы носить это кольцо. Наденьте его сейчас
же на свой пальчик и отдайте ей либо сохраните его для меня.
Мила вернулась к себе потрясенная, почти без чувств. Растерянность и
упоение, страх и безумная радость - все вместе заставляло бурно вздыматься
ее грудь. Наконец она услышала голос отца, нетерпеливо напоминавшего о
завтраке.
- Эй, малютка! - кричал он. - Мы голодны, да и пить так хочется! Ведь
уже стало жарко, а от красок першит в горле!
Мила бросилась подавать им. Но, ставя кувшин на скамью, на которой они
завтракали, она вдруг заметила, что он пуст. Микеле посмеялся над ее
оплошностью и вызвался сходить за водой. Привыкнув гордиться тем, что она
одна управляется с хозяйством своего старого отца, Мила, задетая упреком
брата, вырвала у него кувшин и вприпрыжку легко побежала к источнику.
Они брали воду из прекрасного ключа, который бил из нижних слоев лавы
в глубокой расщелине позади их дома. Такие удивительные ключи, закрытые
потоком лавы и через несколько лет снова пробившиеся наружу, часто
встречаются в вулканической почве. Жители ищут и раскапывают старое русло.
Иногда оно оказывается лишь прикрытым сверху, другой раз отходит немного в
сторону. Вода пробивает себе дорогу под остывшим вулканическим потоком, и
когда ей дают выход, она выбивается на поверхность, чистая и светлая, как
прежде. Ручей, омывавший основание дома Пьетранджело, проходил по дну
глубокой выемки, которую пробили в скале и куда спускались по живописной
лестнице. Для прачек был устроен небольшой водоем: чистое белье,
развешанное повсюду вокруг, давало свежесть и тень. Красавица Мила с
кувшином на голове спускалась и поднималась по крутой лестнице раз десять в
день - прекраснейший образец для тех классических фигур, которыми художники
прошлого века неизменно населяли свои итальянские пейзажи. И в самом деле,
какая другая более естественная подробность может придать пленительный
местный колорит картине, чем фигура, платье и ловкая и все же
величественная осанка такой смуглой и горделивой нимфы?
Сбежав по лестнице, вырубленной в скале, Мила увидела, что на краю
водоема сидит какой-то человек, но нисколько не была этим встревожена. Душа
ее была переполнена любовью и надеждой, и вчерашние ее страхи не
вспоминались ей. Когда она подошла ближе к воде, этот человек, сидевший к
ней спиной и с головой завернувшийся в обычную у простолюдинов длинную
одежду с капюшоном*, тоже не вызвал у нее беспокойства. Но когда он
повернулся к ней и тихо попросил позволения напиться из ее кувшина, она
вздрогнула. Ей показался знакомым его голос, и сейчас она заметила, что в
расщелине, ни ниже, ни выше источника, никого нет, что дети, против
обыкновения, не играют на лестнице, словом - что она совсем одна здесь с
этим чужим человеком, голос которого внушал ей страх.
______________
* Суконная верхняя одежда двойного тканья, так что цвет шерсти с
каждой стороны разный. Ее носят и в зной и в непогоду. (Прим. автора.)
Притворившись, будто не слышит его просьбы, она поспешно наполнила
кувшин и повернулась к лестнице. Но то ли для того, чтобы заградить ей
проход, то ли просто желая расположиться поудобнее, незнакомец разлегся на
камнях и сказал ей так же мягко и вкрадчиво:
- Неужто, Ревекка, ты откажешь в капле воды Иакову, другу и слуге
твоей семьи?
- Я вас не знаю, - ответила Мила, стараясь говорить ровно и
спокойно. - Разве не можете вы просто наклониться к бегущей струе? Так вы
напьетесь гораздо лучше, чем из кувшина.
Незнакомец преспокойно охватил руками колени Милы, и, чтобы не упасть,
ей пришлось опереться на его плечо.
- Пустите меня, - сказала она испуганно и рассерженно, - не то я
кликну на помощь. Мне некогда любезничать с вами, и я не из тех, что
балуются с первым встречным. Пустите меня, говорят вам, не то я закричу.
- Мила, - сказал незнакомец, откидывая капюшон, - я для вас не "первый
встречный", хотя наше знакомство не из давних. Нас связывают отношения,
которые разорвать не в вашей власти и признать которые - ваш долг. Жизнь,
состояние и честь тех, кто вам дороже всего на свете, зависят от моего
рвения и моей преданности. Мне надо поговорить с вами. Подайте мне кувшин,
чтобы никто, случайно увидев нас, не нашел бы ничего странного в том, что
вы задержались здесь со мной ненадолго.
Мила узнала таинственного ночного гостя, и ее невольно охватил страх,
к которому примешивалась и некоторая доля преклонения. Скажем прямо: Мила
была женщиной, и при ее вкусе ко всему изысканному, при ее мечтательности
красота, молодость, смелый взгляд и вкрадчивый голос Пиччинино оказывали на
нее свое тайное влияние.
- Синьор, - заговорила девушка (она невольно принимала его за человека
знатного, лишь переряженного в чужую одежду), - синьор, я сделаю как вы
хотите, но не задерживайте меня силой и говорите скорее, потому что это
небезопасно и для вас и для меня.
Она подала ему кувшин, и разбойник не спеша стал пить. Не отпуская
обнаженной руки девушки и любуясь ее красотой, он нажимал на эту руку и по
мере того, как утолял свою притворную или настоящую жажду, заставлял Милу
постепенно наклонять к нему кувшин.
- А теперь, Мила, - сказал он, прикрывая лицо, на которое дал ей
вдоволь наглядеться, - теперь слушайте! Тот монах, что напугал вас вчера,
явится сюда, едва ваш брат и отец уйдут из дома. Они сегодня должны обедать
у маркиза Ла-Серра. Не старайтесь удерживать их, наоборот, если они
останутся дома, если увидят этого монаха, если они захотят прогнать его,
это поведет к большой беде, и я буду не в силах помешать этому. Если же вы
будете благоразумны и захотите помочь вашей семье, вы постараетесь избежать
опасности и не позволите монаху показаться у вас в доме. Приходите сюда
будто бы со стиркой: я уверен, перед тем как пойти к вам, он будет долго
слоняться вокруг и попытается подстеречь вас здесь, потому что во дворе
побоится наткнуться на ваших соседей. Будьте покойны - он трус и среди бела
дня не посмеет применить силу из страха огласки. Он снова начнет твердить о
своей низкой страсти. Оборвите его сразу, но притворитесь, будто переменили
свое мнение о нем. Велите ему отойти, потому-де что за вами следят, и
назначьте ему свидание на двадцать часов*. Место я вам укажу, вы придете
туда одна и часом раньше срока. Я там буду. Так что в этом для вас не будет
ничего опасного. Я разделаюсь с монахом, и вы никогда о нем больше не
услышите. Вы будете избавлены от гнусного преследователя, над княжной
Агатой перестанет висеть угроза бесчестия от подлой клеветы и вашему отцу
не придется больше постоянно опасаться тюрьмы, а вашему брату - кинжала
убийцы.
______________
* То есть за четыре часа до заката. (Прим. автора.)
- Боже мой! Боже мой! - воскликнула Мила, задыхаясь от волнений и
ужаса. - Значит, этот человек так ненавидит нас и может причинить нам
столько зла? Значит, этот человек сам аббат Нинфо?
- Говорите тише, девушка, и пусть никто из окружающих вас не услышит
сегодня этого проклятого имени, держитесь спокойно и делайте вид, будто
ничего не знаете и ничего не собираетесь предпринимать. Если вы промолвите
об этом хоть полслова кому бы то ни было, вам помешают спасти ваших
близких. Вам скажут, чтобы вы не верили мне, потому что они сами не верят в
ваше благоразумие и решимость. Кто знает, а вдруг меня посчитают вашим
врагом? За себя я не боюсь, но я боюсь, как бы мои друзья не погубили себя
по своей нерешительности. Вы одна можете спасти их, Мила; хотите ли вы
сделать это?
- Да, хочу, - отвечала она, - но что будет со мной, если вы обманете
меня? Если вы не придете на условное место?
- Ты, значит, не знаешь, кто я?
- Нет, не знаю. Никто не хотел рассказывать мне этого.
- Тогда посмотри на меня еще раз, попробуй хорошенько вглядеться в мое
лицо, и ты поймешь меня лучше, чем все те, кто стал бы говорить тебе обо
мне.
Пиччинино откинул капюшон и сумел придать своему красивому лицу такое
успокоительное выражение, выражение такой сердечности и мягкости, что Мила
в своей невинности сразу подчинилась страшному обаянию этого человека.
- Мне кажется, - вспыхнув, сказала она, - вы добры и справедливы, и
если в вас и сидит дьявол, то, вероятно, он обрядился ангелом.
Пиччинино опустил капюшон, чтобы скрыть удовольствие, которое
доставило ему это простодушное признание из прекраснейших в мире уст.
- Ну вот, и следуй этому чувству, - сказал он, - подчиняйся только
тому, что велит твое сердце. Надо тебе знать к тому же, что твой дядя из
монастыря Бель-Пассо воспитал меня как своего сына, а любимая тобою княжна
Агата доверила мне и свое состояние и свою честь. Не будь она женщиной, так
сказать, слишком щепетильной, она сама бы назначила аббату Нинфо это
свидание, без которого нам не обойтись.
- Но ведь я тоже женщина, - сказала Мила, - и мне страшно. Почему
нельзя обойтись без этого свидания?
- Разве ты не знаешь, что мне надо похитить аббата Нинфо? Как мне
захватить его посреди Катании или у ворот виллы Фикарацци? Не лучше ли
заставить его выйти из своего логова и заманить в ловушку? Его злая судьба
сама захотела, чтобы он загорелся к тебе безумной любовью.
- Ах, не произносите слово "любовь", говоря об этом человеке! Мне
омерзительно слушать. И вы хотите, чтобы я притворилась, будто он мне
приятен! Я умру от стыда и отвращения.
- Прощай, Мила! - сказал разбойник, делая вид, что собирается уйти. -
Я вижу, ты в самом деле женщина, как и все прочие, существо слабое и
пустое. Я вижу, ты думаешь только о себе, и тебе нет никакого дела до того,
что самые близкие и священные для тебя люди будут опозорены и погублены.
- Ну нет, я не такова! - гордо возразила она. - Я отдам жизнь за них,
а что до моей чести, то я сумею умереть, прежде чем посягнут на нее.
- В добрый час, храбрая девушка! Вот речи, достойные племянницы фра
Анджело. Впрочем, сама видишь, я совершенно спокоен за тебя. Я знаю, что
тебе никакая опасность не грозит.
- Значит, она угрожает вам, синьор? Если вы погибнете, кто защитит
меня от монаха?
- Удар кинжала! И вовсе не в твою прекрасную грудь, как ты грозишься,
мой ангел, но в горло той поганой скотине, что недостойна погибнуть от руки
женщины. Впрочем, до этого не дойдет.
- Где мне надо назначить свидание?
- В Николози, в доме Кармело Томабене, садовника. Ты скажешь, что он
тебе родня и друг; добавишь, что он в отъезде, но что у тебя есть ключи от
дома. Там большой огороженный сад, и в него можно войти незаметно, если
пройти через ущелье, где крест Дестаторе. Ты все запомнила?
- Прекрасно запомнила. И он придет?
- Он придет туда непременно, не подозревая, что этот Томабене накрепко
связан с неким Пиччинино, которого считают главарем разбойничьей шайки и
которому аббат вчера предлагал княжеское состояние, за то, чтобы похитить
твоего брата и убить его в случае нужды.
- Святая мадонна, помилуй меня! Пиччинино! Я слышала рассказы о нем,
это страшный человек. Он придет с вами? Я умру со страха, увидев его.
- И притом, - сказал разбойник, с радостью обнаружив, что Миле был
совсем неведом настоящий ход событий, - и притом, бьюсь об заклад, тебе,
как всем здешним девушкам, до смерти хочется увидеть его?
- Мне было бы любопытно его увидеть - ведь говорят, он ужасно
безобразный! Но я ни за что не хочу, чтобы он увидел меня.
- Будь покойна, у этого садовника в Николози никого не будет, только я
один. А меня ты тоже боишься, девочка? Очень я страшен с виду? Похож на
злодея?
- По правде сказать - вовсе нет. Но почему же мне надо идти на это
свидание? Может быть, достаточно отправить туда аббата... то есть этого
монаха?
- Он недоверчив, как все преступники. Он не войдет в сад Кармело
Томабене, если не увидит тебя там одну. Придя за час до назначенного срока,
ты не рискуешь встретиться с ним на дороге. Впрочем, иди через Бель-Пассо,
ты эту дорогу, наверное, знаешь лучше, чем ту, другую. Была ты когда-нибудь
в Николози?
- Никогда, синьор. А это далеко?
- Слишком далеко для твоих маленьких ножек, Мила, но ты умеешь ездить
на муле?
- О да, разумеется.
- Позади дверца Пальмароза тебя будет ждать надежная и смирная
кобылка, тебе ее передаст мальчик с белой розой вместо пароля. Закинь
уздечку на шею этой дебрей скотинке и спокойно пусти ее быстрым шагом.
Получаса не прейдет, и она без ошибки доставит тебя к моей двери, ни разу
не споткнувшись, как бы ни показалась страшна тебе самой та дорога, которую
ей заблагорассудится выбрать. Ты не побоишься, Мила?
- А если мне встретится аббат?
- Подхлестни мою Бьянку - тебя никто не догонит, будь покойна.
- Но раз это неподалеку от Бель-Пассо, разрешите мне попросить дядю
проводить меня.
- Нет, нет! Твой дядя занят в другом месте по тому же самому делу. Не
если ты предупредишь его, он захочет сопровождать тебя; если он тебя
увидит, то отправится с тобою, и все, что мы затеяли, пойдет прахом. Больше
я ничего не могу сказать тебе - мне некогда. Кажется, тебя зовут. Ты
колеблешься? Значит, ты отказываешься?
- Я не колеблюсь, я пойду туда! Синьор, вы верите в бога?
Наивный и неожиданный вопрос заставил Пиччинино побледнеть и в то же
время вызвал у него улыбку.
- Почему ты спрашиваешь меня об этом? - сказал он, закрывая лицо
капюшоном.
- Ах, вы сами отлично знаете почему, - сказала она. - Бог все слышит и
видит, он наказывает лжецов и помогает невинным.
Голос Пьетранджело, кликавшего дочь, раздался во второй раз.
- Уходи, - сказал Пиччинино, поддерживая ее и помогая проворней
подняться по лестнице. - Не смотри: одно твое слово - и мы погибли.
- Вы тоже?
- И я!
"Это было б очень жаль", - подумала Мила, оборачиваясь наверху
лестницы, чтобы еще раз взглянуть на прекрасного незнакомца. Он невольно
представлялся ей героем и высоким покровителем, которого она в своем
капризном воображении уже ставила рядом с Агатой. У него был такой ласковый
голос, такая ласковая улыбка! Его речь была так благородна, властный вид
покорял с первого взгляда. "Я буду осторожна и отважна, - говорила она
себе, - и вот я, простая девушка, спасу всех!" Увы, воробушек всегда
поддается ястребу!
В этом разговоре Пиччинино уступал внутренней потребности усложнить и
затруднить дело ради своей выгоды и просто для своей забавы. Правда, лучшее
средство поймать аббата Нинфо было зазвать его к себе на приманку
распутства. Но можно было бы выбрать какую-нибудь другую девушку на месте
простодушной Милы и, пользуясь некоторым сходством или одинаковым нарядом,
передать ей роль женщины, которая показалась бы в саду. Аббат подчас бывал
чрезвычайно недоверчив, потому что был страшным трусом. Однако, ослепленный
глупым самомнением и подгоняемый грубой похотью, он мог попасть в западню.
Поставить за дверью здорового молодца, применить силу - и он оказался бы в
руках Пиччинино. В запасе у разбойника имелись и другие уловки, которыми он
привык пользоваться и которые отлично помогли бы ему, ибо Нинфо со всеми
своими интригами, любопытством, постоянным шпионством, нахальным лганьем и
бесстыдным упорством в действиях был самым низким подлецом и притом самым
ограниченным и тупым человеком на свете. Вообще злодеев слишком боятся, не
зная, что большинство их - люди глупые. Аббат затратил бы вполовину меньше
усилий и наделал бы вдвое больше зла, будь он немножко сообразительней и
проницательней.
Мы видели, например, как часто он почти докапывался до истины. Он
затевал тысячу переодеваний и изобретал тысячу образцовых козней, добиваясь
узнать, что творится на вилле Пальмароза, и в конце концов уверился, что
Микеле - любовник княжны. Он оказался за тысячу лье от догадки, что же на
самом деле связывает их. Он мог легко использовать набожность доктора
Рекуперати, которому при суровой честности не хватало предусмотрительности
и глубоких познаний. И все же, задумав выкрасть у Рекуперати завещание, он
откладывал дело со дня на день, никак не умея внушить доктору ни чуточки
доверия. И так крепко держалась на его лице печать беспримесной и
безграничной низости, что он и пяти минут не мог играть роль порядочного
человека.
Его пороки не давали ему покоя - это он и сам заявлял, - когда бывал
пьян. Развратный, жадный, он плохо владел собой, терял голову в минуты,
когда ему более всего нужна была ясность мысли, и тогда не доводил до конца
ни одной из своих интриг. Кардинал много лет пользовался им в качестве
ничем не брезговавшего полицейского агента, но считал его только одним из
средств последнего разбора. В дни, когда прелат еще отличался своим
остроумием и цинизмом, он сам заклеймил Нинфо позорным прозвищем, надолго к
нему приставшим и не заслуживающий перевода.
Поэтому ему никак не удавалось проникнуть в семейные тайны и в дела
государственной важности, которым монсиньор Джеронимо посвятил всю свою
жизнь. Презрение к аббату кардинал сохранил даже после того, как потерял
память, и, почти впав в детстве, прелат нисколько не боялся Нинфо. И если
кардинал находил силы говорить с аббатом, то неизменно употреблял позорную
кличку, которой когда-то наградил его.
Другим доказательством недомыслия аббата была питаемая им уверенность,
будто он может соблазнить любую женщину, какую пожелает.
- Немножко золота и побольше вранья, - говаривал он, - с добавкой
угроз, обещаний и любезностей помогут добиться и самой гордой и самой
скромной.
Поэтому он льстил себя надеждой получить часть состояния Агаты, если
по его приказу похитят того, кого он считал ее любовником. Из тщеславия или
в минуту обманутой похоти он был только способен подставить Микеле под дуло
карабина какого-нибудь бандита и закричать "пали!", но не решился бы сам
убить его, как не осмелился бы покуситься на Милу, схватись она за ножницы
в порядке защиты.
Но как ни был гнусен этот человек, у него была власть совершать зло.
плаще ушел. Я сидел под вашей галереей в полной уверенности, что если я
позволю себе заснуть, первые же шаги наверху сразу разбудят меня. И сон и
вправду сморил меня. Минут на пять, не больше, потому что за это время
почти не стало светлее. Ну, так вот: когда я открыл глаза, мне почудилось,
будто мимо промелькнул и мгновенно исчез край черного платья или покрывала.
Моя рука свисала со скамьи, я сделал неопределенное и довольно бесполезное
движение, пытаясь ухватить этот призрак. Но в моей руке - или рядом с ней,
уж не знаю, - оказался какой-то предмет, который я уронил на пол и тут же
поднял; то было это кольцо. Не знаете ли вы, кому оно может принадлежать?
- Такое красивое кольцо не может принадлежать никому в нашем доме, -
отвечала Мила, - но мне кажется, я узнаю его.
- И я, я тоже узнал, - сказал Маньяни. - Это кольцо княжны Агаты. Все
пять лет я всегда видел его на ее руке, и оно было на ее пальце, когда она
приходила к моей матери.
- Это кольцо перешло к ней от ее собственной матери, она сама мне это
говорила! Но как очутилось оно на вашей руке сегодня?
- Я как раз рассчитывал, что вы объясните мне это чудо, Мила. Вот
это-то я и собирался спросить у вас!
- Я объясню вам? Почему же я?
- Только вы одна здесь настолько близки с княжной, чтобы получить от
нее такой ценный подарок.
- А вы думаете, что, получив его, - сказала она с высокомерной
насмешкой, - я могла бы с ним расстаться ради вас, сударь?
- Разумеется, нет, вы не должны были так поступить и не поступили бы.
Но вы могли уронить его, проходя по галерее, а я сидел как раз под вашими
перилами.
- Ничего подобного! И потом, вы ведь видели, как около вас мелькнуло
черное платье. Разве я ношу черное?
- И все-таки я думаю, что вы выходили в ту минуту, когда сон одолел
меня, и, чтобы меня наказать или подразнить, вы сыграли со мной эту шутку.
Если это так, посудите сами, Мила, это слишком мягкое наказание, вам
следовало бы плеснуть мне водой в лицо, а не беречь ваш кувшин для моих
вьюнков. Возьмите же ваше кольцо, я не хочу, чтобы оно было у меня. Мне не
годится его носить, да я боялся бы потерять его.
- Клянусь вам, мне этого кольца никто не дарил, я не выходила на
галерею, пока вы спали! И я не возьму того, что принадлежит вам.
- Ведь невозможно же, чтобы синьора Агата приходила сюда этим утром...
- Ох, разумеется, невозможно! - сказала Мила с важной миной, за
которой таилось лукавство.
- А все-таки она приходила сюда! - воскликнул Маньяни, который,
казалось, прочел правду в ее сияющих глазах. - Да, да, Мила, она приходила
сюда утром! Ваше платье пахнет духами, которыми пахнет ее одежда; вы или
касались ее мантильи, или обнимали ее, и с тех пор прошло не больше часа.
"Боже мой! - подумала молодая девушка. - Как он знает все, что
касается княжны Агаты! Как он угадывает, что тут замешана она! А если это в
нее он так влюблен? Ну что ж! Дал бы бог, чтобы это так и было, она поможет
мне избавить его от этой страсти, она ведь так любит меня!"
- Вы не отвечаете, Мила? - говорил между тем Маньяни. - Значит, я
угадал, признавайтесь же.
- Я даже не слышала, о чем вы говорите, - отвечала она, - я думала о
другом... о том, как мне уйти!
- Я помогу вам, но сначала, прошу вас, наденьте это кольцо на пальчик
и передайте его княжне Агате; ведь дело ясно, это она потеряла его, проходя
мимо меня.
- Уж если предположить, что она приходила сюда, что вовсе странно,
почему бы ей не сделать вам такой подарок, милый сосед?
- Потому что она меня достаточно знает и понимает, что я его не приму.
- Какая гордость!
- Вы хорошо сказали, именно гордость, дорогая Мила! Никому не
определить цены той радостной преданности, которой полна моя душа. Я
понимаю, что вельможа дарит золотую цепь или алмаз художнику, талантом
которого он упивается целый час. Но мне никак не понять, как можно платить
золотом человеку из народа, в расчете на его преданность. Впрочем, здесь
совсем не то. Предупредив меня об опасности, угрожающей вашему брату,
княжна лишь указала мне на мой долг, который я выполнил бы с тем же
рвением, предупреди меня об этом кто-нибудь совсем чужой. Мне кажется, я
достаточно друг вашему брату и отцу и, осмелюсь сказать, вам самой, чтобы с
готовностью стоять на страже, драться, даже позволить засадить себя в
тюрьму ради одного из вас, и никто на свете не может тут мне ничего
указывать. Вы думаете иначе, Мила?
- Я думаю то же самое, друг мой, - отвечала она. - Но я думаю также,
что вы плохо судите об этом подарке, если это и в самом деле подарок.
Княжна Агата лучше нас с вами знает, что за дружбу не платят ни деньгами,
на драгоценностями. Но, как и мы с вами, она, наверное, понимает, что когда
дружеские сердца соединяются для взаимной поддержки, уважение и
привязанность между ними увеличиваются соразмерно рвению каждого из них.
Кольцо часто служит залогом дружбы, а не средством платы за услугу. Вы
оказали княжне услугу, поднявшись на нашу защиту, это ясно. Не знаю, как и
отчего, но ее судьба связана с нашей, и наш враг - ее враг. Если вы
подумаете над моими словами, вы сами согласитесь, что для княжны это кольцо
дорого как память и не представляет для нее материальной ценности, как
считаете вы. Ведь эта безделушка сама по себе стоит немного.
- Вы говорите, что это кольцо ее матери? - спросил Маньяни смягчаясь.
- Вы же сами заметили, что она всегда носила его! На вашем месте, будь
я уверена, что кольцо мне подарено, я не рассталась бы с ним никогда. Я не
надевала бы его - оно привлекало бы взгляды завистников, я носила бы его у
своего сердца, и оно стало бы моим талисманом и реликвией.
- Тогда, дорогая Мила, - сказал Маньяни, растроганный нежной заботой,
которую проявила молодая девушка, стараясь смягчить боль его души и
заставить его с радостью принять дар соперницы, - тогда снесите княжне
кольцо и если она и в самом деле пожелала подарить его мне, если она будет
настаивать, чтобы я оставил его у себя, я так и сделаю.
- И будете его носить у самого сердца, как я советовала вам? -
спросила Мила, беспокойно и отважно устремляя на него свой взгляд. -
Подумайте только, - горячо прибавила она, - ведь это дар святой
покровительницы! Женщина, в которую вы влюблены, кто бы она ни была, ничем
не может заслужить, чтобы вы пожертвовали им ради нее, и лучше закинуть
этот дар в море, чем осквернить его неблагодарностью!
Маньяни поразил огонь, горевший в больших черных глазах Милы. Угадала
ли она истину? Может статься! Но если она и не зашла дальше предположения,
что Маньяни поклоняется женщине, спасшей жизнь его матери, от этого она не
оказывалась менее великодушной и прекрасной в своем стремлении сообщить ему
веру в сладость дружбы этой доброй феи. Он начинал чувствовать очарование
чистого и глубокого пламени, который она хранила в своем сердце, и это
гордое и страстное сердце наперекор ей самой раскрывалось ему в самых этих
усилиях победить его или принудить к молчанию.
В порыве признательности и нежности Маньяни преклонил колени перед
молодой девушкой.
- Я знаю, Мила, - сказал он, - что княжна Агата - святая, но не знаю,
достойно ли мое сердце хранить на себе ее священный дар. Однако я уверен,
что есть на свете еще одно сердце, которому я хотел бы доверить этот дар. И
потому вы можете быть покойны: кроме вас, нет для меня на свете женщины
достаточно чистой, которая могла бы носить это кольцо. Наденьте его сейчас
же на свой пальчик и отдайте ей либо сохраните его для меня.
Мила вернулась к себе потрясенная, почти без чувств. Растерянность и
упоение, страх и безумная радость - все вместе заставляло бурно вздыматься
ее грудь. Наконец она услышала голос отца, нетерпеливо напоминавшего о
завтраке.
- Эй, малютка! - кричал он. - Мы голодны, да и пить так хочется! Ведь
уже стало жарко, а от красок першит в горле!
Мила бросилась подавать им. Но, ставя кувшин на скамью, на которой они
завтракали, она вдруг заметила, что он пуст. Микеле посмеялся над ее
оплошностью и вызвался сходить за водой. Привыкнув гордиться тем, что она
одна управляется с хозяйством своего старого отца, Мила, задетая упреком
брата, вырвала у него кувшин и вприпрыжку легко побежала к источнику.
Они брали воду из прекрасного ключа, который бил из нижних слоев лавы
в глубокой расщелине позади их дома. Такие удивительные ключи, закрытые
потоком лавы и через несколько лет снова пробившиеся наружу, часто
встречаются в вулканической почве. Жители ищут и раскапывают старое русло.
Иногда оно оказывается лишь прикрытым сверху, другой раз отходит немного в
сторону. Вода пробивает себе дорогу под остывшим вулканическим потоком, и
когда ей дают выход, она выбивается на поверхность, чистая и светлая, как
прежде. Ручей, омывавший основание дома Пьетранджело, проходил по дну
глубокой выемки, которую пробили в скале и куда спускались по живописной
лестнице. Для прачек был устроен небольшой водоем: чистое белье,
развешанное повсюду вокруг, давало свежесть и тень. Красавица Мила с
кувшином на голове спускалась и поднималась по крутой лестнице раз десять в
день - прекраснейший образец для тех классических фигур, которыми художники
прошлого века неизменно населяли свои итальянские пейзажи. И в самом деле,
какая другая более естественная подробность может придать пленительный
местный колорит картине, чем фигура, платье и ловкая и все же
величественная осанка такой смуглой и горделивой нимфы?
Сбежав по лестнице, вырубленной в скале, Мила увидела, что на краю
водоема сидит какой-то человек, но нисколько не была этим встревожена. Душа
ее была переполнена любовью и надеждой, и вчерашние ее страхи не
вспоминались ей. Когда она подошла ближе к воде, этот человек, сидевший к
ней спиной и с головой завернувшийся в обычную у простолюдинов длинную
одежду с капюшоном*, тоже не вызвал у нее беспокойства. Но когда он
повернулся к ней и тихо попросил позволения напиться из ее кувшина, она
вздрогнула. Ей показался знакомым его голос, и сейчас она заметила, что в
расщелине, ни ниже, ни выше источника, никого нет, что дети, против
обыкновения, не играют на лестнице, словом - что она совсем одна здесь с
этим чужим человеком, голос которого внушал ей страх.
______________
* Суконная верхняя одежда двойного тканья, так что цвет шерсти с
каждой стороны разный. Ее носят и в зной и в непогоду. (Прим. автора.)
Притворившись, будто не слышит его просьбы, она поспешно наполнила
кувшин и повернулась к лестнице. Но то ли для того, чтобы заградить ей
проход, то ли просто желая расположиться поудобнее, незнакомец разлегся на
камнях и сказал ей так же мягко и вкрадчиво:
- Неужто, Ревекка, ты откажешь в капле воды Иакову, другу и слуге
твоей семьи?
- Я вас не знаю, - ответила Мила, стараясь говорить ровно и
спокойно. - Разве не можете вы просто наклониться к бегущей струе? Так вы
напьетесь гораздо лучше, чем из кувшина.
Незнакомец преспокойно охватил руками колени Милы, и, чтобы не упасть,
ей пришлось опереться на его плечо.
- Пустите меня, - сказала она испуганно и рассерженно, - не то я
кликну на помощь. Мне некогда любезничать с вами, и я не из тех, что
балуются с первым встречным. Пустите меня, говорят вам, не то я закричу.
- Мила, - сказал незнакомец, откидывая капюшон, - я для вас не "первый
встречный", хотя наше знакомство не из давних. Нас связывают отношения,
которые разорвать не в вашей власти и признать которые - ваш долг. Жизнь,
состояние и честь тех, кто вам дороже всего на свете, зависят от моего
рвения и моей преданности. Мне надо поговорить с вами. Подайте мне кувшин,
чтобы никто, случайно увидев нас, не нашел бы ничего странного в том, что
вы задержались здесь со мной ненадолго.
Мила узнала таинственного ночного гостя, и ее невольно охватил страх,
к которому примешивалась и некоторая доля преклонения. Скажем прямо: Мила
была женщиной, и при ее вкусе ко всему изысканному, при ее мечтательности
красота, молодость, смелый взгляд и вкрадчивый голос Пиччинино оказывали на
нее свое тайное влияние.
- Синьор, - заговорила девушка (она невольно принимала его за человека
знатного, лишь переряженного в чужую одежду), - синьор, я сделаю как вы
хотите, но не задерживайте меня силой и говорите скорее, потому что это
небезопасно и для вас и для меня.
Она подала ему кувшин, и разбойник не спеша стал пить. Не отпуская
обнаженной руки девушки и любуясь ее красотой, он нажимал на эту руку и по
мере того, как утолял свою притворную или настоящую жажду, заставлял Милу
постепенно наклонять к нему кувшин.
- А теперь, Мила, - сказал он, прикрывая лицо, на которое дал ей
вдоволь наглядеться, - теперь слушайте! Тот монах, что напугал вас вчера,
явится сюда, едва ваш брат и отец уйдут из дома. Они сегодня должны обедать
у маркиза Ла-Серра. Не старайтесь удерживать их, наоборот, если они
останутся дома, если увидят этого монаха, если они захотят прогнать его,
это поведет к большой беде, и я буду не в силах помешать этому. Если же вы
будете благоразумны и захотите помочь вашей семье, вы постараетесь избежать
опасности и не позволите монаху показаться у вас в доме. Приходите сюда
будто бы со стиркой: я уверен, перед тем как пойти к вам, он будет долго
слоняться вокруг и попытается подстеречь вас здесь, потому что во дворе
побоится наткнуться на ваших соседей. Будьте покойны - он трус и среди бела
дня не посмеет применить силу из страха огласки. Он снова начнет твердить о
своей низкой страсти. Оборвите его сразу, но притворитесь, будто переменили
свое мнение о нем. Велите ему отойти, потому-де что за вами следят, и
назначьте ему свидание на двадцать часов*. Место я вам укажу, вы придете
туда одна и часом раньше срока. Я там буду. Так что в этом для вас не будет
ничего опасного. Я разделаюсь с монахом, и вы никогда о нем больше не
услышите. Вы будете избавлены от гнусного преследователя, над княжной
Агатой перестанет висеть угроза бесчестия от подлой клеветы и вашему отцу
не придется больше постоянно опасаться тюрьмы, а вашему брату - кинжала
убийцы.
______________
* То есть за четыре часа до заката. (Прим. автора.)
- Боже мой! Боже мой! - воскликнула Мила, задыхаясь от волнений и
ужаса. - Значит, этот человек так ненавидит нас и может причинить нам
столько зла? Значит, этот человек сам аббат Нинфо?
- Говорите тише, девушка, и пусть никто из окружающих вас не услышит
сегодня этого проклятого имени, держитесь спокойно и делайте вид, будто
ничего не знаете и ничего не собираетесь предпринимать. Если вы промолвите
об этом хоть полслова кому бы то ни было, вам помешают спасти ваших
близких. Вам скажут, чтобы вы не верили мне, потому что они сами не верят в
ваше благоразумие и решимость. Кто знает, а вдруг меня посчитают вашим
врагом? За себя я не боюсь, но я боюсь, как бы мои друзья не погубили себя
по своей нерешительности. Вы одна можете спасти их, Мила; хотите ли вы
сделать это?
- Да, хочу, - отвечала она, - но что будет со мной, если вы обманете
меня? Если вы не придете на условное место?
- Ты, значит, не знаешь, кто я?
- Нет, не знаю. Никто не хотел рассказывать мне этого.
- Тогда посмотри на меня еще раз, попробуй хорошенько вглядеться в мое
лицо, и ты поймешь меня лучше, чем все те, кто стал бы говорить тебе обо
мне.
Пиччинино откинул капюшон и сумел придать своему красивому лицу такое
успокоительное выражение, выражение такой сердечности и мягкости, что Мила
в своей невинности сразу подчинилась страшному обаянию этого человека.
- Мне кажется, - вспыхнув, сказала она, - вы добры и справедливы, и
если в вас и сидит дьявол, то, вероятно, он обрядился ангелом.
Пиччинино опустил капюшон, чтобы скрыть удовольствие, которое
доставило ему это простодушное признание из прекраснейших в мире уст.
- Ну вот, и следуй этому чувству, - сказал он, - подчиняйся только
тому, что велит твое сердце. Надо тебе знать к тому же, что твой дядя из
монастыря Бель-Пассо воспитал меня как своего сына, а любимая тобою княжна
Агата доверила мне и свое состояние и свою честь. Не будь она женщиной, так
сказать, слишком щепетильной, она сама бы назначила аббату Нинфо это
свидание, без которого нам не обойтись.
- Но ведь я тоже женщина, - сказала Мила, - и мне страшно. Почему
нельзя обойтись без этого свидания?
- Разве ты не знаешь, что мне надо похитить аббата Нинфо? Как мне
захватить его посреди Катании или у ворот виллы Фикарацци? Не лучше ли
заставить его выйти из своего логова и заманить в ловушку? Его злая судьба
сама захотела, чтобы он загорелся к тебе безумной любовью.
- Ах, не произносите слово "любовь", говоря об этом человеке! Мне
омерзительно слушать. И вы хотите, чтобы я притворилась, будто он мне
приятен! Я умру от стыда и отвращения.
- Прощай, Мила! - сказал разбойник, делая вид, что собирается уйти. -
Я вижу, ты в самом деле женщина, как и все прочие, существо слабое и
пустое. Я вижу, ты думаешь только о себе, и тебе нет никакого дела до того,
что самые близкие и священные для тебя люди будут опозорены и погублены.
- Ну нет, я не такова! - гордо возразила она. - Я отдам жизнь за них,
а что до моей чести, то я сумею умереть, прежде чем посягнут на нее.
- В добрый час, храбрая девушка! Вот речи, достойные племянницы фра
Анджело. Впрочем, сама видишь, я совершенно спокоен за тебя. Я знаю, что
тебе никакая опасность не грозит.
- Значит, она угрожает вам, синьор? Если вы погибнете, кто защитит
меня от монаха?
- Удар кинжала! И вовсе не в твою прекрасную грудь, как ты грозишься,
мой ангел, но в горло той поганой скотине, что недостойна погибнуть от руки
женщины. Впрочем, до этого не дойдет.
- Где мне надо назначить свидание?
- В Николози, в доме Кармело Томабене, садовника. Ты скажешь, что он
тебе родня и друг; добавишь, что он в отъезде, но что у тебя есть ключи от
дома. Там большой огороженный сад, и в него можно войти незаметно, если
пройти через ущелье, где крест Дестаторе. Ты все запомнила?
- Прекрасно запомнила. И он придет?
- Он придет туда непременно, не подозревая, что этот Томабене накрепко
связан с неким Пиччинино, которого считают главарем разбойничьей шайки и
которому аббат вчера предлагал княжеское состояние, за то, чтобы похитить
твоего брата и убить его в случае нужды.
- Святая мадонна, помилуй меня! Пиччинино! Я слышала рассказы о нем,
это страшный человек. Он придет с вами? Я умру со страха, увидев его.
- И притом, - сказал разбойник, с радостью обнаружив, что Миле был
совсем неведом настоящий ход событий, - и притом, бьюсь об заклад, тебе,
как всем здешним девушкам, до смерти хочется увидеть его?
- Мне было бы любопытно его увидеть - ведь говорят, он ужасно
безобразный! Но я ни за что не хочу, чтобы он увидел меня.
- Будь покойна, у этого садовника в Николози никого не будет, только я
один. А меня ты тоже боишься, девочка? Очень я страшен с виду? Похож на
злодея?
- По правде сказать - вовсе нет. Но почему же мне надо идти на это
свидание? Может быть, достаточно отправить туда аббата... то есть этого
монаха?
- Он недоверчив, как все преступники. Он не войдет в сад Кармело
Томабене, если не увидит тебя там одну. Придя за час до назначенного срока,
ты не рискуешь встретиться с ним на дороге. Впрочем, иди через Бель-Пассо,
ты эту дорогу, наверное, знаешь лучше, чем ту, другую. Была ты когда-нибудь
в Николози?
- Никогда, синьор. А это далеко?
- Слишком далеко для твоих маленьких ножек, Мила, но ты умеешь ездить
на муле?
- О да, разумеется.
- Позади дверца Пальмароза тебя будет ждать надежная и смирная
кобылка, тебе ее передаст мальчик с белой розой вместо пароля. Закинь
уздечку на шею этой дебрей скотинке и спокойно пусти ее быстрым шагом.
Получаса не прейдет, и она без ошибки доставит тебя к моей двери, ни разу
не споткнувшись, как бы ни показалась страшна тебе самой та дорога, которую
ей заблагорассудится выбрать. Ты не побоишься, Мила?
- А если мне встретится аббат?
- Подхлестни мою Бьянку - тебя никто не догонит, будь покойна.
- Но раз это неподалеку от Бель-Пассо, разрешите мне попросить дядю
проводить меня.
- Нет, нет! Твой дядя занят в другом месте по тому же самому делу. Не
если ты предупредишь его, он захочет сопровождать тебя; если он тебя
увидит, то отправится с тобою, и все, что мы затеяли, пойдет прахом. Больше
я ничего не могу сказать тебе - мне некогда. Кажется, тебя зовут. Ты
колеблешься? Значит, ты отказываешься?
- Я не колеблюсь, я пойду туда! Синьор, вы верите в бога?
Наивный и неожиданный вопрос заставил Пиччинино побледнеть и в то же
время вызвал у него улыбку.
- Почему ты спрашиваешь меня об этом? - сказал он, закрывая лицо
капюшоном.
- Ах, вы сами отлично знаете почему, - сказала она. - Бог все слышит и
видит, он наказывает лжецов и помогает невинным.
Голос Пьетранджело, кликавшего дочь, раздался во второй раз.
- Уходи, - сказал Пиччинино, поддерживая ее и помогая проворней
подняться по лестнице. - Не смотри: одно твое слово - и мы погибли.
- Вы тоже?
- И я!
"Это было б очень жаль", - подумала Мила, оборачиваясь наверху
лестницы, чтобы еще раз взглянуть на прекрасного незнакомца. Он невольно
представлялся ей героем и высоким покровителем, которого она в своем
капризном воображении уже ставила рядом с Агатой. У него был такой ласковый
голос, такая ласковая улыбка! Его речь была так благородна, властный вид
покорял с первого взгляда. "Я буду осторожна и отважна, - говорила она
себе, - и вот я, простая девушка, спасу всех!" Увы, воробушек всегда
поддается ястребу!
В этом разговоре Пиччинино уступал внутренней потребности усложнить и
затруднить дело ради своей выгоды и просто для своей забавы. Правда, лучшее
средство поймать аббата Нинфо было зазвать его к себе на приманку
распутства. Но можно было бы выбрать какую-нибудь другую девушку на месте
простодушной Милы и, пользуясь некоторым сходством или одинаковым нарядом,
передать ей роль женщины, которая показалась бы в саду. Аббат подчас бывал
чрезвычайно недоверчив, потому что был страшным трусом. Однако, ослепленный
глупым самомнением и подгоняемый грубой похотью, он мог попасть в западню.
Поставить за дверью здорового молодца, применить силу - и он оказался бы в
руках Пиччинино. В запасе у разбойника имелись и другие уловки, которыми он
привык пользоваться и которые отлично помогли бы ему, ибо Нинфо со всеми
своими интригами, любопытством, постоянным шпионством, нахальным лганьем и
бесстыдным упорством в действиях был самым низким подлецом и притом самым
ограниченным и тупым человеком на свете. Вообще злодеев слишком боятся, не
зная, что большинство их - люди глупые. Аббат затратил бы вполовину меньше
усилий и наделал бы вдвое больше зла, будь он немножко сообразительней и
проницательней.
Мы видели, например, как часто он почти докапывался до истины. Он
затевал тысячу переодеваний и изобретал тысячу образцовых козней, добиваясь
узнать, что творится на вилле Пальмароза, и в конце концов уверился, что
Микеле - любовник княжны. Он оказался за тысячу лье от догадки, что же на
самом деле связывает их. Он мог легко использовать набожность доктора
Рекуперати, которому при суровой честности не хватало предусмотрительности
и глубоких познаний. И все же, задумав выкрасть у Рекуперати завещание, он
откладывал дело со дня на день, никак не умея внушить доктору ни чуточки
доверия. И так крепко держалась на его лице печать беспримесной и
безграничной низости, что он и пяти минут не мог играть роль порядочного
человека.
Его пороки не давали ему покоя - это он и сам заявлял, - когда бывал
пьян. Развратный, жадный, он плохо владел собой, терял голову в минуты,
когда ему более всего нужна была ясность мысли, и тогда не доводил до конца
ни одной из своих интриг. Кардинал много лет пользовался им в качестве
ничем не брезговавшего полицейского агента, но считал его только одним из
средств последнего разбора. В дни, когда прелат еще отличался своим
остроумием и цинизмом, он сам заклеймил Нинфо позорным прозвищем, надолго к
нему приставшим и не заслуживающий перевода.
Поэтому ему никак не удавалось проникнуть в семейные тайны и в дела
государственной важности, которым монсиньор Джеронимо посвятил всю свою
жизнь. Презрение к аббату кардинал сохранил даже после того, как потерял
память, и, почти впав в детстве, прелат нисколько не боялся Нинфо. И если
кардинал находил силы говорить с аббатом, то неизменно употреблял позорную
кличку, которой когда-то наградил его.
Другим доказательством недомыслия аббата была питаемая им уверенность,
будто он может соблазнить любую женщину, какую пожелает.
- Немножко золота и побольше вранья, - говаривал он, - с добавкой
угроз, обещаний и любезностей помогут добиться и самой гордой и самой
скромной.
Поэтому он льстил себя надеждой получить часть состояния Агаты, если
по его приказу похитят того, кого он считал ее любовником. Из тщеславия или
в минуту обманутой похоти он был только способен подставить Микеле под дуло
карабина какого-нибудь бандита и закричать "пали!", но не решился бы сам
убить его, как не осмелился бы покуситься на Милу, схватись она за ножницы
в порядке защиты.
Но как ни был гнусен этот человек, у него была власть совершать зло.