Второй раз дрогнула земля. И новый столб из стекла и стали взметнулся над черными тальниками еще размашистее и выше. В мелкой водяной пыли, повисшей в воздухе над местом взрывов, зажглись красные и фиолетовые огоньки.
   Ползущий по острову гигантский вал сразу остановился, будто ему, как зверю, вбили две пули в переносье.
   Не горбился больше и Читаут. Он шумно отвалился от берегов.
   Зеленоватая льдина качалась на дамбе, как коромысло весов.
   Высокие торосы медленно опадали, рассыпались.
   Вежливо уступая друг другу место, ледяные поля потянулись вдоль дамбы за остров...
   ...Цагеридзе вяло обтер рукой лицо. Ломило в ушах, болели челюсти. Сколько времени продолжалось все это, представить он не мог... Дамба осталась цела. Запань и замороженный в ней лес - тоже.
   А люди?..
   За ледяным валом на острове ничего не было видно.
   Какая разница теперь, что происходит тут, у Громотухи. Снова остановились льдины или свободно плывут...
   Рядом с собой Цагеридзе заметил Косованова.
   - В поселок, скорей надо в поселок, - чувствуя чугунную тяжесть в ногах, сказал он.
   - Не убедил я, - горько проговорил Косованов. - Опять на "рыск" Петровича нашего потянуло. Девчонку еще сманил. Что же Иван Романыч?..
   На берегу, кроме них, не было уже никого. Дымились догорающие костры.
   13
   От поселка к протоке вело несколько спусков, пешеходных тропинок. А в нижнем конце протоки, против самого ухвостья острова был устроен конный и автомобильный взвоз, по которому когда-то в начале зимы пробовали вывозить бревна, выколотые изо льда. Еще дальше этого взвоза, совсем на чистой поляне, в стороне от всяких построек, горбилась над землей вся в бурых метелках сухой полыни дерновая кровля с высокой вытяжной трубой - склад для взрывчатки. И потом начиналась тайга, уходящая вовсе в неведомое.
   Феня хотела побежать за Громотуху вместе со всеми. Только там и будет что посмотреть. Здесь, против поселка, ничего не произойдет. И еще: ей следовало быть поближе к отцу. Вдруг она ему зачем-то понадобится. Сделать какую-нибудь неотложную запись или попроворнее, вместо него, щелкнуть затвором фотоаппарата. Но она чуточку замешкалась, и ее прихватил Иван Романович Доровских.
   - Загорецкая, - сказал он, - всех как водой смыло, понеслись за Громотуху. А Николай Григорьевич велел у спусков к протоке поставить охрану, чтобы какого-нибудь чудака случаем на остров не понесло. На пешие тропочки я набрал все-таки. А ты шагай на конный взвоз.
   - Иван Романыч...
   - Ну, понимаешь! Нет же никого...
   И Феня подчинилась.
   При ней была "общая" тетрадь, карандаш, припасенные на всякий случай.
   Никто не мешал думать, и Фене захотелось посочинять стихи.
   Она отыскала себе удобное местечко - три крупных валуна, совсем как кресло, и уселась на прогретые солнцем камни. Отсюда не очень хорошо, но все-таки видна была дамба, пересекавшая верх протоки, круто наискось, видны были дымящиеся за Громотухой костры и движущиеся яркие пятна - девичьи праздничные платки и платья. Это - если смотреть направо. А прямо перед Феней лежали скучная, посеревшая, вся в талых лужицах протока и за нею еще более скучный остров, ощетинившийся низкими черными тальниками. Влево, с вольным размахом до самого голого мыса, за который зимой уползало багровое солнце, открывался Читаут, пробитый, издырявленный накануне произведенными взрывами.
   "Попалась так попалась, девушка, Ивану Романычу. Теперь сиди", подумала Феня. И написала первые две строчки:
   Разве может прийти весна, не волнуя кровь?
   Разве может прийти она, не неся цветов?
   Написала и тут же с досадой зачеркнула:
   - "Кровь" - "цветов"... "Не неся..." И вообще не свое, а с кого-то. Из девятнадцатого века.
   Она попробовала переписать:
   Приходи! Приходи же скорее, веселый май!
   Приноси облака грозовые, на реке лед взломай.
   И рассердилась окончательно:
   - Да что это меня сегодня на какие-то альбомные стихи тянет! А если так начать...
   Ледоход...
   Тяжела становится для реки броня.
   Всюду солнце, цветы. Грозовые плывут облака.
   Все в живых огнях. Но в реке
   нет огня!
   Подо льдом темно, лед ей больно давит в бока,
   Не дает дышать...
   Феня чуть не заплакала:
   - Не то! Не то! И не так! Привязался еще этот размер идиотский!
   Перечеркнув и эти строчки, она принялась грызть карандаш. Вдруг ей послышалось: со стороны Громотухи докатился какой-то приглушенный расстоянием гул.
   Она подняла голову, вскочила и увидела, как по ту сторону дамбы вздымается, вспухает лед на реке, а от поворота к "Семи братьям" медленно движутся высокие, угловатые торосы, поблескивающие на солнце своими острыми гранями.
   Феня перевела взгляд на остров, на главное русло реки, к крутой галечной косе, вклинившейся в реку от правого берега. Лед медленно, торжественно двигался и здесь, одновременно почему-то опускаясь, садясь все ниже, словно какая-то неведомая сила властно прижимала его ко дну. А тем временем за Громотухой ледяные горы громоздились все выше и выше.
   "Затор! У косы сейчас образуется затор! Вода уходит, лед садится на камни, - испуганно подумала Феня, припомнив, какие страсти рисовал утром в столовой Василий Петрович. - Если на косе ледяные поля прихватит, зажмет вся эта беда от "Семи братьев" поползет через остров в запань..."
   Тетрадь упала на землю. Ветер со звонким пощелкиванием перебирал ее налощенные листы.
   "Что же это такое? Да что же это такое? - с остекленевшими от страха глазами мысленно твердила Феня, видя, как первые серые льдины в верхнем конце протоки двинулись на остров, подгибая и ломая тальники. - Это же конец всему. Вся наша работа пропала. Лес погиб..."
   В горе и отчаянии Феня закричала:
   - Да стой ты! Стой! Остановись!..
   Она готова была побежать страшной силе навстречу, стать ей на пути, оттолкнуть, отбросить назад... А ледяной вал неотвратимо поднимался все выше, теперь подползая уже и к самой косе. Льдины лопались, вставали на дыбы, кувыркались, тыкались в берега. Было похоже: они взбираются друг другу на плечи, чтобы оглядеться, куда им двигаться дальше.
   Мимо нее торопливо прошагал Василий Петрович, спускаясь по взвозу к протоке. Откуда он появился, Феня не заметила. И даже не подумала его остановить. Василий Петрович для нее был крупным начальником, на которого не распространяются ничьи приказы.
   Через плечо на полотенцах, связанных узлом, у него были переброшены два каких-то ящика, длинных и, должно быть, очень тяжелых. Один на груди, другой - на спине. Шел Василий Петрович, все время хватаясь за поясницу, и Фене вспомнилось, что он в последние дни постоянно жаловался на сильную боль в "крестце". Он, конечно, спешил на остров не зря, он тоже видел гибель всех их трудов - грозно ползущий ледяной вал и, наверно, надеялся его остановить. Феня даже не спросила себя - "как?" - она видела, что Василий Петрович очень торопится, что ему трудно, больно. И поэтому она просто метнулась вслед за ним.
   Нагнала в конце спуска, запыхавшись, сказала:
   - Дайте мне хотя один... Я понесу...
   Василий Петрович повернул к ней злое лицо с синеватыми мешками под глазами, набрякшими от натуги.
   - Куда ты к черту! - заорал он. - Пошла вон, сопля! Тут динамит!
   Страшное слово "динамит" тугой спазмой зажало Фене горло, перехватило дыхание.
   Но она все-таки не отстала, не отошла прочь от Василия Петровича. Через силу, а выговорила:
   - Все одно, дайте... Я осторожно...
   - Фенька, уйди!.. - еще злее сказал Василий Петрович, тыча в ее сторону кулаком. - Нету время с тобой разговаривать. Видишь?
   Она видела. Теперь даже отсюда, снизу, было видно, какая высоченная за островом, на косе, встала ледяная гора. Встала и словно бы замерла. А в тальниках, давя их своей беспощадной тяжестью, как бегемоты, ворочаются огромные льдины, храпят, трещат и все ближе подбираются к протоке. Именно поэтому Феня особенно крепко вцепилась руками в один из ящиков. И Василий Петрович, обмолвившись нехорошим словом, ей уступил...
   ...Потом она запомнила только, как очутилась перед крутой и безумно высокой, но в удобных уступах, безмолвной ледяной стеной. Грохот, звон сухо рассыпающихся, раздавленных льдин доносился откуда-то справа.
   - Пока постоит... Успею!.. Свой ящик давай, - хриплым, булькающим голосом сказал Василий Петрович, подзывая Феню поближе.
   Но Феня не послушалась, первая, не зная куда и не зная, что потом будет она делать со своим ящиком, полезла вверх по ледяным уступам, почему-то думая: "А в Каменной пади на скалу подниматься было хуже. Очень зябли руки, и не было таких ступенек".
   Василий Петрович, хрипя, полз где-то тут же вслед за нею. Феня не оборачивалась. Она боялась, что Василий Петрович станет снова ругаться.
   С самого гребня ледяного вала, то снежно-белого, то изумрудно-зеленого, она на какое-то мгновение увидела все: и поселок, поблескивающий на солнце стеклами окон, и заречье, дорогу, ведущую на Ингут, к той самой Каменной пади, о которой только что ей вспоминалось, и обрывистый берег Читаута у Громотухи в тоненьких струйках дыма от горящих костров, и словно бы пропасть слева - плоско лежащий лед на косе ниже затора.
   - Спускайся! - крикнул сзади Василий Петрович. - Ложить надо вниз, в самый низ, под корень...
   И Феня поняла, что ей теперь надо сползать в эту пропасть...
   ...Они торопливо поставили ящики в глубоких расселинах, пахнувших диким холодом.
   Василий Петрович сунул ей в руку коробок спичек.
   - Целым пучком поджигай. Потом беги. Спички мне.
   Феня поднесла маленький пылающий факел к сразу весело заискрившемуся длинному черному шнуру. Отдала Василию Петровичу оставшиеся спички и сама понеслась по томительно длинным и узким щелям среди поднявшихся стояком льдин. Вверх, вверх по уступам, скорее к перевалу через гребень, обратно на остров, в тальники!
   Она холодела от ужаса: "Вот как сейчас рванет за спиной!.."
   Остановиться Феня никак не могла, хотя и не слышала - бежит или не бежит Василий Петрович вслед за нею. Сердце туго стучало в груди и приказывало: "Вперед, ну - вперед!.."
   Перекатившись через гребень вала и увидев под низом близкие уже тальники, в которых сейчас рыскали льдины, охватывающие кольцом самый последний кусочек суши, Феня все-таки оглянулась.
   Василий Петрович, какой-то прямой, словно бы одеревеневший, медленно брел по наклонной льдине, держась за спину. Феня сделала несколько шагов ему навстречу. Заметив это, он глухо крикнул ей:
   - Куды? Беги, холера! Падай!!
   И Феню снова поднял, понес по скользким уступам давящий сердце страх.
   Она упала ничком. Упала в какую-то тесную ложбинку, пропитанную снеговой водой и усеянную острыми, мелкими камешками.
   Чуточку дальше она приметила и еще одну такую же ложбинку, хотела махнуть рукой Василию Петровичу, показать, куда ему нужно идти - он почему-то невыносимо медленно сползал с последних льдин, но в этот момент Феню словно бы качнуло в ее тесном убежище, потом вдавило в землю, а в ушах возникла мгновенная острая боль. Высоко в небо, намного выше солнца, поднялся сверкающий всеми цветами, но больше всего осиянный белым огнем, прямой хрустальный столб, завившийся на самом верху серебристыми кудряшками. Он тут же, тупо свистя, рассыпался бесчисленными кусками крупных льдин и мелких, как соломка, звонких иголочек, а Василий Петрович, словно лыжник, скользнул по наклонной льдине и исчез.
   - Василий Пет...
   Феня хотела вскочить, но земля качнулась во второй раз, еще сильнее вдавив ее в каменистую россыпь и еще сильнее отозвавшись острой болью в ушах. Взметнувшегося к солнцу второго столба Феня уже не видела, все лицо ей залепило мокрыми прошлогодними листьями и песком. В спину, в плечи, заставив по-заячьи вскрикнуть, ударило несколько крупных, угловатых кусков льда.
   Она лежала, редко вздыхая и всхлипывая, все еще словно бы ожидая и третьего взрыва, хотя знала твердо, что третьего взрыва никак быть не может. Лежала оцепеневшая.
   Потом вдруг, точно ей кто-то со стороны решительно и резко постучал в сознание, вспомнила о Василии Петровиче, как он, взмахнув руками, скатился в глубокий провал между льдинами.
   - Миленький...
   Ощущая в ногах деревянную немоту, Феня приподнялась, встала, пошла. Уши все еще болели и были заложены тугими комками ваты. Феня попробовала вытащить ее пальцами. Но в ушах не оказалось ничего, кроме неприятно захрустевшего под пальцами сырого песка.
   Той высокой горы, с которой Феня только что спускалась, над островом уже не было. Ледяной вал, катившийся через тальники сверху, остановился совсем невдалеке от запани. За ним, теперь уже свободная, бурлила и грохотала вода, волоча на себя тяжелые льдины.
   Василий Петрович лежал на спине между двумя наклонно стоящими льдинами. Правая рука у него была странно вывернута над головой. Феня кинулась к нему, закричала отчаянно, едва слыша свои собственные слова:
   - Василий Петрович!!.
   Он не пошевельнулся. Но Феня все же заметила: дышит. Феня в горсть зачерпнула воды из ближней лужицы, побрызгала ему в лицо. Чуть-чуть дернулась побелевшая нижняя губа, но глаза он не открыл.
   Тогда Феня ухватила Василия Петровича под мышки и волоком потащила по земле. Он оказался очень тяжелым, царапал галечник каблуками своих разбитых кирзовых сапог. У Фени быстро заболела спина. И было еще нехорошо оттого, что правая рука Василия Петровича висела вывернутая неестественно, как это бывает у набитых опилками кукол. Феня боялась смотреть на нее.
   Проволочив Василия Петровича шагов с полсотни, Феня поняла: бесполезно, до поселка не дотащить. Вернее будет сбегать туда за помощью.
   Чуть не в упор на нее налетел Михаил. Остановился, крупно глотнул воздуху - Феня видела, как у него перекатился под воротником рубашки острый кадык, - потом взмахнул руками.
   - Ну дура же! Убью! - сказал свободно и просветленно, будто лишь ради этих слов он ошалело и прибежал сюда. - И куда ее понесло?
   - Тебя не спросила, - ответила Феня, вяло размазывая дрожащей рукой грязь по лицу. И махнула назад. - Там Василий Петрович лежит. Беспамятный...
   Теперь почему-то ноги уже совсем не держали ее, тянуло хоть на минутку присесть. Феня шарила возле себя рукой, нельзя ли на что-нибудь опереться.
   - Ты чего? - мягче спросил Михаил, готовясь ее поддержать. - Тебе плохо? Скисла...
   - Уйди! Не тронь, - сказала Феня. - Возьми Василия Петровича...
   Бухая сапогами и раскидывая мелкую гальку в стороны, подбежало еще несколько мужчин. У Фени перед глазами вертелись зеленые круги, к горлу ползла тошнота.
   - Да возьмите же скорее, - тупо повторяла она.
   ...Тошнота и мелкая противная дрожь в руках и ногах Феню оставили, когда она выбрела из тальников на открытый обдуваемый веселым, теплым ветром берег острова, а затем ступила на сухо шуршащий ледок протоки.
   Впереди тесными парами шли шестеро мужчин, на плечах несли Василия Петровича. Михаил шел в самой последней паре и все крутил головой, должно быть, хотел оглянуться на нее. И Фене почему-то было это неприятно. Обидные слова: "Дура! Убью!", сказанные как раз тогда, когда ей нужна была ласка, улыбка чистой радости, теперь жгли все сильнее.
   Она не думала о том, что совсем недавно подвергала себя смертельной опасности, это чувство осталось скрытым словно в густом тумане; она не думала о том, что свершила очень рискованное и смелое дело, решившее судьбу замороженного леса. Не этим сейчас возвышала она себя над Михаилом - сильным и молодым, - который прибежал сюда как будто единственно для того, чтобы унести пострадавшего от взрыва беспамятного старика. Она презирала сейчас Михаила девичьей гордостью, которая не позволяла, никак не позволяла, чтобы ей, даже измазанной, залепленной грязью, на трясущихся "тонких" ногах, молодые парни, бахвалящиеся силой своей, кричали в лицо: "Ну дура же! Убью!"
   Нет, нет, "этого" - и в который уже раз! - она прощать больше не может.
   Феня шла, зло, каменно стиснув зубы, вглядываясь в ловкую, крепкой посадки фигуру Михаила, точно и прямо печатающего на хрусткой корочке льда свои шаги. И ей хотелось плакать.
   14
   Цагеридзе проводил Баженова до порога кабинета. Потом кликнул Лиду, передал ей от руки написанную радиограмму в трест с просьбой послать на Покукуй самолет за консультантом ЦНИИ. Радиограмма заканчивалась коротким сообщением, что ледоход никакого ущерба замороженному лесу не причинил.
   Лида мельком заглянула в листок бумаги, сочувственно кивнула головой, и крупные серьги перекатились у нее по щекам.
   - Николай Григорьевич, ой!.. - сказала она и прижала бумажку к груди. Я сейчас же ее напечатаю!
   - Не надо сейчас, Лидочка, - сказал Цагеридзе. - Сейчас вы лучше отнесите ее на рацию. Сами. Перепечатаете когда-нибудь после. Если это так обязательно.
   Девушка убежала, а Цагеридзе вернулся от двери и зашагал из угла в угол.
   Василий Петрович... Василий Петрович...
   Ах, как он, Цагеридзе, был все-таки к нему несправедлив!
   Теперь во всем этом, пожалуй, и не разберешься. Да ему, Цагеридзе, и не нужно разбираться. Это, наверно, сделает товарищ Баженов, консультант ЦНИИ, если захочет.
   Да, если захочет из геройства людей создать уголовное дело...
   Он сейчас сидит в комнате у себя, строчит документ о ходе работ по спасению леса и о результатах этих работ. Документ, который должен будет скрепить своей подписью и начальник рейда, свидетельствуя, что все в бумаге изложено правильно.
   Баженов сказал: "Это будет лишь материал. Но в то же время и официальная основа для последующих выводов. Научных прежде всего".
   Кто может помешать ему на одной и той же "официальной основе" сделать выводы научные и не научные? Он намекнул уже: за производственный травматизм в уголовном порядке отвечают руководители предприятия. Хорошо, пусть отвечают. Николай Цагеридзе готов ответить. Готов ответить по самой суровой мере потому, что он не понимал человека. Мария говорила, Косованов говорил, а он, Цагеридзе, был глух к их словам - он всей, какая только быть могла, силой ненависти отвергал Василия Петровича. Вот за это и готов он ответить!
   Стиснув ладонями виски, Цагеридзе метался по кабинету. Человек контужен при падении с высоты, сломал руку, человек лежит в страшных мучениях. Помочь ему смогут только в покукуйской больнице, а Покукуй за рекой, и Читаут сверху еще гонит и гонит частые льдины. Саша Перевалов сказал, что моторная лодка у него в порядке, часа через два можно будет рискнуть - поплыть даже до самого Покукуя. Это и быстрее, чем по суше на лошади, и покойнее для больного. Цагеридзе сказал ему: "Хватит рисков!" Перевалов засмеялся: "Так, Николай Григорьевич, за гусями же и совсем по густому льду мы плаваем! А тут человеку надо руку спасти, сохранить. Каждый час дорог. Доплыву!" Пусть рискует.
   Каким постоянным сделалось это слово...
   Василий Петрович... Василий Петрович...
   Теперь все ясно, все его "кросворты" с самого начала. Он сам не собирался рисковать - "крест в скале я себе ставить не стану". Оградив себя второй резолюцией, начальника он поощрял на риск. Может быть, вспоминалась ему своя молодость и хотелось ее повторить в другом человеке? А в конце всего дела, когда нависла грозная опасность над рейдом и решали минуты, все же и сам "рыскнул". Старый боевой конь заслышал походную трубу...
   Нет, не совсем так... Косованов, оказывается, знал, что Василий Петрович и раньше уже готов был поиграть со смертью, готов был взорвать динамит под гребнем затора, если затор образуется. Василий Петрович реку понимает не хуже любых лоцманов и метеорологов, он ее нутром чувствует. Косованов решительно запретил ему даже и думать о динамите. Но Василий Петрович все-таки думал. Потому он напоследок и чокнулся странно со всеми: "За мильён!", "Против черта!". Он предвидел, он считал неизбежным затор у косы, и он к этому приготовился...
   Еще накануне оформил себе документ на получение взрывчатки со склада, и Цагеридзе, оказывается, сам его подписал, по привычке не читая бумаги, которые приносит на подпись главный бухгалтер.
   Все теперь ахают: "Как же Иван Романыч? Как он допустил?" А что мог сделать лоцман, хотя и поставленный следить за протокой самим начальником рейда, когда второе "главное лицо" ему говорит: "Сымай пикеты и шагай с ними за Громотуху. Там нужнее. За какой холерой и какой дурак здесь тебе на протоку полезет? Сам посмотрю". Главный бухгалтер говорит - его слушаются. Правильно: он тоже начальство! Да и личный авторитет. Это он, Цагеридзе, всегда разговаривал с бухгалтером раздраженно, другие - любили его. Да-а, вот как обдуманно готовил свой "рыск" Василий Петрович! И оправдал его...
   Еще говорят: "Зачем он девчонку с собой потащил?" Но Загорецкая видела: человек страшно торопится, ему тяжело, он держится одной рукой за поясницу, а ледяной вал неумолимо и грозно переползает уже через остров. "А на черта нам нерысковых?" - сказал когда-то Василию Петровичу командир партизанского фронта. Почему в тот горячий момент не могла мелькнуть и у Фени такая мысль? Как осудить девушку за все это?
   И шагал, все шагал взад-вперед по кабинету...
   Когда они - Цагеридзе, Косованов и Баженов - добрались с Громотухи до поселка и вошли в контору, Василий Петрович находился вот на этом диване, где так привычно всегда располагался в углу, загадывая свои "кросворты". Лицо бледное, осыпанное крупными каплями пота, а толстые губы - синеватые, словно он поел спелой черники. Кто-то ему уже распорол рукав пиджака сверху донизу, и на подлокотнике дивана лежало что-то ужасное, раздутое, в фиолетовых кровоподтеках. "Кость раскололась, перебила артерию. Гематома образовалась, - тихо объяснила медицинская сестра. - Мне не суметь... Отвезите скорей в Покукуй". И Перевалов побежал готовить моторную лодку. Феня стояла, корила себя: "И зачем я обратно впереди него побежала!"
   Василий Петрович заметил Цагеридзе, попробовал засмеяться, но не вышло, только дернул нижней губой:
   - Как, начальник, клад свой вытащил?.. Черт, видишь, тебя обошел. За меня зацепился. Не уволил я черта. Не поспел... Крестец, холера, шибко болел еще с ночи! А как? Так бы ушел я, расчет был точный... И рыск всего один... Да хрен теперь рассуждать - по второму разу скакать через лед не придется...
   Заговорил Баженов:
   - Вы молодец, Василий Петрович! И вообще все очень счастливо закончилось. Именно счастливо - и не иначе. Но как все же можно было пренебречь элементарнейшей техникой безопасности! Как я смогу все это объяснить...
   Его перебил Василий Петрович. Редко и глухо дыша, сказал:
   - Да ты что - ты и штаны себе через голову наденешь... А по технике безопасности приказ начальника был... Устный, все одно - приказ... Свидетель я первый... Пикеты что тебе - не техника безопасности? Куды девались?.. Я снял!.. И документ на динамит, основание - для чего - тоже сам я написал. Станешь штаны надевать через голову, не забудь про эту пуговку... Стены плывут... Сестра, дай чего-нибудь!..
   И медсестра спохватилась, стала всех выставлять из кабинета, говорить, что человеку нужен покой и лучше всего, пока готовится лодка, дать ему полежать дома. Василия Петровича унесли...
   В кабинете, кроме хозяина, остался лишь один Баженов.
   - Что ж, Николай Григорьевич, вызывайте для меня самолет на завтра, сказал он. - Все, что для себя и для ЦНИИ, я постепенно подготовил. Самые последние наблюдения я обобщу и облеку в форму документа сегодня вечерком. Что я должен сделать для вас?
   Цагеридзе только пожал плечами, сказал:
   - Вероятно, побыстрее уехать.
   - Мне все же грустно, что между нами не установилось добрых отношений, - тогда снова заговорил Баженов. - Это не от меня, поверьте. И этого я не могу понять. Как должностное лицо, я вам помощник. Как человек, я вам не враг. Как, извините, бывший муж Марии Сергеевны, я вам не соперник. Но вы все же не любите меня. Больше того, я вам неприятен. Зачем нам дипломатничать? - Он повернулся на каблуках. - Я могу вам причинить служебные неприятности. Вы сами это знаете. Отстой леса завершился, конечно, вполне благополучно, если не считать уголовного дела, неизбежно вытекающего из вопиющего нарушения правил техники безопасности, и если не считать, что без этого нарушения и в данном повороте событий благополучного исхода тоже бы не было. Видите, какое шаткое равновесие. А сломанную руку главного бухгалтера ведь никуда не спишешь и не утаишь. И я все же рад поздравить вас со счастливым концом! Однако события этого дня таковы, повторяю, что их можно понимать и как случай экстраординарных явлений природы и как случай экстраординарных поступков людей. О них можно делать резко различные официальные выводы, ничуть не затрагивая научного значения вашего эксперимента. В оставшиеся часы я буду готовить свой заключительный документ. Неизвестно, останется ли он только в моей папке. Наконец, только в делах ЦНИИ и вашего треста. Бывают и другие папки. А подписан документ должен быть и вами. Вот я вас дружески и спрашиваю: какие у вас к нему пожелания? В каком плане, с учетом ваших каких интересов хотите вы, чтобы этот документ был написан?
   Цагеридзе захохотал:
   - В любом! В любом плане! Как вам интереснее. Пожалуйста, хоть в том плане, как превосходно сказал Василий Петрович. Только о пуговицах не забудьте!
   Он хохотал не искусственно. Не с тем, чтобы сильнее оскорбить Баженова. Он просто был полон чувства радостного освобождения от всех давивших его долгое время тревожных забот. Читаут вскрылся, лес спасен, консультант ЦНИИ - злой дух Марии - наконец уезжает, а Василий Петрович оказался хорошим человеком. Что еще может быть радостнее всего этого? Будущие неприятности без неприятностей не проживешь - уже не страшны. Хуже того, что было, не будет! Скоро вернется Мария. Оба клада, к которым он так стремился, им найдены. Цагеридзе хохотал свободно, непринужденно, широко скаля крепкие зубы.