Вместе с вами печально склоняем головы. Мужайтесь.
   Начальник топографической съемочной партии И.Вахромеев.
   Заработанные Мироном Арсентьевичем деньги высылаю отдельно почтовым переводом".
   Эти письма, вернувшись поздним вечером с работы, Андрей нашел на кухонном столе, рядом с зажженной керосиновой лампой. Он сразу узнал почерк брата, схватил его письмо, отбросив другое, чужое, и радостно крикнул в дверь, ведущую в комнату отца с матерью и отделенную от кухни только ситцевой занавеской:
   - Вот это здорово! Мама! Папа! Ну, чего тут пишет Мирон? Давайте вместе почитаем.
   В ответ Андрей услышал глухие рыдания матери. Он откинул занавеску. Мать стояла на коленях у кровати, на которой, вытянувшись и странно запрокинув голову, лежал отец. Хриплое дыхание редко и неровно вырывалось из его груди. А на табуретке, придвинутой к изголовью, набросаны были мокрые полотенца, комки ваты, скрутившаяся в трубку клеенка. Душный запах горчицы смешивался с каким-то еще более острым аптечным запахом. На полу блестели осколки от разбитой склянки с лекарством.
   Да что же это такое? Письмо от Мирона, которое так долго ждали. Сейчас всем бы сесть к столу, веселиться, читать и перечитывать заветный листок, а сердце отца сдавила тяжкая боль так не вовремя!
   - Андрюшенька, сыночек, беги скорее, скорее за доктором. Никак я сама отойти не могла. Мирон-то наш...
   Он не дослушал последних слов матери. Он видел: отцу очень худо. Каждая минута, даже секунда сейчас дороги. Только бы успеть. Бежал по темной снежной дороге, оступаясь, скользя на ее неровностях и думая лишь об одном: застать на месте машину скорой помощи. Машину Андрей на месте застал. Но "скорая помощь" уже не застала Арсентия Даниловича в живых. И жизнерадостное письмо Мирона с траурным письмом начальника топографической партии Андрей прочел после того, как закрыли отцу глаза.
   Так для Андрея в их дом вошли две смерти одновременно.
   - Ну как мы, Андрюшенька, жить с тобой будем теперь? - спросила мать на следующий день после похорон, когда к вечернему чаю за стол сели вдвоем, а третью чашку она по обычаю тоже поставила. - С чего к нам судьба так немилостива?
   Он знал, почему судьба к ним так немилостива, знал и как зовут эту судьбу, но разве можно об этом рассказывать матери? Ничего не изменишь, только новые, ненужные страдания ей причинишь. Пока-то привыкнут они к еще большей пустоте в доме, конечно, будет им нелегко. Грустно. Он, Андрей, целый день все-таки на народе, а матери с отцом только и было радости, что ожидать добрых вестей от Мирона, строить планы, как, отслужив в армии, старший сын вернется домой и обзаведется семьей. Теперь для матери все потеряно. Остался один свет в окне - Андрей. В нем и прошлое, и настоящее, и будущее.
   - Проживем, мама, - сказал он.
   И подумал, что вот теперь он и только он будет ответственным за все решения, какие придется ему принимать. Совет матери, конечно, тоже всегда пригодится, но это лишь совет. И не больше. А выбирать лучший путь из многих неизвестных надо уже самому. Отцовские наставления казались порой и надоедливыми, скучными - мы же сами с усами! - а как хотелось бы сейчас его спросить о многом... Не спросишь. Сам соображай. Из мужчин ты в доме единственный и самый старший, тебе восемнадцать лет. А появится ли в доме другая женщина, кроме матери? Она, когда задавала вопрос "Как будем жить?", видела в нем по-прежнему еще мальчика. Но ведь постепенно она примется строить свои планы и о нем, как строила их о Мироне, и этот вопрос "Как будем жить?" неосознанно уже содержал надежду на то, что он, Андрей, скоро станет юношей, женихом, и тогда...
   А он после ухода Мирона, после трудного с ним разговора в лесу уже на жизнь смотрит не прежними глазами. Он хочет о ней знать все. Как это знают старики. Как знал отец.
   Но о том, что больше всего в жизни ему непонятно, с отцом он поговорить не успел. Вернее, не посмел. Потому что об этом говорят все. Не задумываясь. По-разному. А смысл один: любовь - роса, пахнет ветерок - и нет ее.
   Почему же Мирон не принял этот смысл как оправдание того страшного для него дня? А ведь было у Мирона потом и еще много времени, чтобы хорошенько подумать. Когда в тайге он писал свое письмо, он писал его спокойной, холодной рукой. А об Ольге ни слова и ни намека о том, что сожалеет об уходе из дома. Была ли у него любовь? А не роса вечерне-утренняя...
   7
   Андрей несколько дней ходил и думал об этом. Вспоминал разговор с отцом и матерью, когда он принялся объяснять, каким образом, не заходя домой, Мирон уехал в тайгу с топографической партией.
   - Так у него получилось, - сказал он им тогда. - Ко мне на стройку прибежал Мирон весь в поту. Вербовщик, с которым он договор подписал, уже выезжал. Отстать от него он не мог.
   - До тебя добежал, а до дому - времени не хватило, - грустно проговорила мать. - И чем его эти землемеры соблазнили?
   - А ночь он где же провел? - спросил отец.
   - Taк он же с вечера еще нанялся. По объявлению, - путался Андрей. - А ночь... Готовился в дорогу. Потому что очень спешил вербовщик.
   - Ехать в тайгу, а костюмчик новый, выходной, даже не снял, - заметила мать, покачивая головой.
   На это труднее всего было ответить. И Андрей промолчал.
   - Ничего тут не сходится. - Отец сидел и тер небритую щеку ладонью. Чего ж нам его допрашивать, - глазами показал на Андрея, - когда Мирон не захотел с нами сам разговаривать. Догадаться, конечно, можно. Догадался уже. Только что толку от догадки такой, ежели Мирон уехал от нас все-таки. Потому скажи нам, Андрей, только одно: точно с землемерами уехал Мирон? Или и это ваша с ним выдумка? Спрашиваю, чтобы знать, ждать или вовсе не ждать нам его. На другие ответы тебя не неволю.
   И Андрей с жаром подтвердил, что Мирон действительно нанялся плотником в топографическую партию. А сам ждал со страхом, когда же мать начнет свои расспросы.
   Мать не спросила. Андрей, внутренне ей благодарный, больше ничего рассказывать не стал. Необходимо было сначала многое проверить ему самому. Он измучился, выкручиваясь из одной лжи в другую. И дал себе зарок отныне говорить лишь правду. Но чтобы говорить правду, нужно знать ее, истинную правду.
   Прежде всего ему хотелось понять Мирона. А чтобы понять его, нужно разгадать Ольгу. И понять, что же такое любовь? У всякого она своя, так люди говорят, так утверждают книги, но ведь семейных-то на свете очень много! Неужели только одному Мирону выпала такая злая любовь?
   Он стал еще прилежнее ходить в библиотеку. Брал книги на абонементе, а читал их, запрятавшись в самый незаметный уголок в читальном зале. Следил украдкой за Ольгой: как она держит себя, как с посетителями библиотеки разговаривает? Все было как всегда и раньше. Ольга не блистала нарядами, пожалуй, даже чаще всего она надевала то самое простенькое синее платье в белый горошек и с накладными карманами, которое так нравилось Мирону. Темно-каштановые волосы, слегка завитые, были схвачены тонкой бронзовой диадемкой, повальным увлечением всех чаусинских модниц. Иногда она прикалывала брошку - золотой трилистничек со светлым камешком, - явно принадлежавшую матери, а может быть, еще и бабушке. Беседовала с читателями приветливо, стремясь никого без надобности не задерживать у стола, стараясь подобрать для каждого книгу по его вкусу, если тот сам не мог назвать желанного автора. И все улыбалась, тихо улыбалась, иногда только глазами, чуть их прищуривая и слегка к левому плечу наклоняя голову, а чаще открыто и весело поблескивая ровными, немного крупноватыми зубами.
   И чем больше вглядывался Андрей в нее, тем невероятнее казался ему рассказ брата. Не могла она, вот такая, ни над кем зло подшучивать, выставлять человека на посмешище! Человека, которого целовала, которому обещала стать его женой.
   Почему не захотел поговорить с ней Мирон? А если ему смех и мимолетное появление Ольги на балконе чьею-то чужого дома лишь померещились? Озорные девчонки его раздразнили, а он все их проделки приписал Ольге, которой там не было. С какой бы стати ей причинять ему боль? А вот он неумеренной подозрительностью действительно причинил острую боль и себе, и родным, и любимой девушке. Знает она или не знает, что Мирон с той ночи исчез из города? Может быть, томится она в горьком недоумении и ждет, когда же он снова придет в библиотеку или в городской сад на привычную для прогулок тихую аллейку.
   Он написал на листе бумаги: "Вам привет от Мирона", сложил записку вчетверо и послал по цепочке читателей.
   Андрей был уверен, что Ольга не знает его в лицо, он к ней ни раньше, ни после ухода Мирона не обращался, садился в читальный зал с книгами, взятыми на абонементе. И все же, когда Ольга стала читать записку, так и замер. Он ведь дал себе слово никогда не лгать, а сейчас все же написал неправду. Что, если Ольга поднимет глаза и, как Вий, прямо в упор взглянет на него? Куда тогда ему деваться? Мелом спасительный круг на полу не обведен.
   Ольга прочла записку со своей постоянной лучащейся улыбкой, спокойно сложила листок бумаги и опустила его в кармашек. И тут же, не меняя улыбки, вступила в разговор с подошедшим к ней пожилым рабочим. Потом к ней и еще подходили читатели, она скрывалась среди застекленных полок, стоящих длинными рядами, и выносила оттуда заказанные книги. Как всегда, обстоятельно и доброжелательно вполголоса объясняла их содержание. Держала себя так, точно бы слова привета написал ей сам Мирон и поэтому нет надобности интересоваться, кем эта записка послана.
   С этого вечера у Андрея все больше стало крепнуть убеждение, что Мирон поступил несправедливо и опрометчиво. Отказаться от такой девушки из-за какого-то пустяка! Он готов был сам объясниться с нею и попросить от имени брата прощения, только одно непонятное обстоятельство пока удерживало его: почему Ольга не разыскивает Мирона, ни у кого не справляется о нем? Она же не знает, где Мирон живет и где работает.
   "Ох и верно мать говорит: чужая душа - потемки", - подумал Андрей.
   Он попробовал, не называя подлинных имен, всю эту историю, как случившуюся где-то и с кем-то, ему переданную, рассказать молодым ребятам, вместе с ним работавшим на стройке. Никто его рассказа не принял всерьез, сочли за неумело им самим придуманный анекдот и тут же под общий хохот стали приправлять такими подробностями, от которых у Андрея загорелись уши.
   Тогда он в конце дня как бы случайно подловил прораба Федора Ильича, приметил, что тот часто хватается за спину, горбится, и вызвался проводить его домой, помочь поднести тяжелую сумку с картошкой.
   Федор Ильич, хотя временами бывал и вспыльчив и горяч, но у молодежи пользовался доверием, как много повидавший на своем веку человек, и человек с чутким, отзывчивым сердцем. Он повоевал и на галицийском фронте, и потом, в гражданскую войну, прошел с боями через всю Сибирь до Байкала. К переменам погоды жаловался: болят на плече и спине рубцы от сабельных ран. Знали, что Федор Ильич многосемейный, женат в третий раз, а почему так, неохоч был рассказывать.
   Они шли неторопливо, Федор Ильич просил Андрея сбавить шаг - хватался за поясницу, - и вели разговор о чем придется. О дровишках к зиме: хорошо бы достать горбыля или необрезной рейки на лесопильном заводе. О щедром урожае орехов в тайге: вот бы съездить артельно туда на недельку. О железной дороге, которую вроде бы собираются проводить вблизи их города, ну тогда такие дела пойдут. О судебном процессе над бухгалтером районной конторы "Утильсырье", растратчиком фантастически крупных сумм...
   - А ведь контролер государственный, - с укором сказал Федор Ильич, каждую копеечку, как она расходуется, проверять бы должен. Этот же греб себе в карман, фальшивые накладные на тысячи рублей выписывал. А где они, тысячи эти? Обогатился чем? Тюремной камерой лет на десять. - И вздохнул тяжело: А все бабы. Бабы до тюрьмы довели.
   - Дядя Федор (прораб любил, когда на работе кто помоложе так его называли), а почему - бабы?
   Он посмотрел на Андрея. Румян, круглощек, даже слабый пушок на верхней губе у него еще не пробивается.
   - Объясняй тебе, не поймешь. Рано еще. Хотя эвон какой уже длинной жердью вымахал! Словами рассказать все можно, а чтобы понять перечувствовать надо. Знаю я этого бухгалтера - Мурычев, - вместе - Колчака колошматили. Отважный, смелый боец, товарищ надежный. А женился плохо. Вот тебе и все. И пропал теперь человек.
   - К подлогам жена его подбивала? По жадности?
   - Так и знал я! Другая мысль тебе и прийти не может. По опыту житейскому твоему.
   - А какая другая мысль прийти должна бы?
   - Не говорю: должна. Пусть и до седых волос не приходит. Постарайся, чтобы не приходила. А женился плохо он потому, что радости от жены как от жены у него не было. Сказать так: жил с ней как в холодном погребе. Бывают женщины такие. Потянулся к другой. Это же самая злая тоска к другой тянет, когда дома без тепла, без радости. Удержу нет. Подать бы ему на развод. Ребенок. Знает он, и жена будет против. Куда же она, разведенка, с ребенком потом? Если бросит ее. И по общественной линии проработают так, что в глазах позеленеет. А к другой-то бабе любви у него не было. Просто с мужской тоски к ней тянулся. Баба это видит, опытная, с расчетом. Ищешь, голубчик, у меня утешения - возмести. И возмещал. Да ведь радость от нее получал тоже, сказать так, по фальшивой накладной. Когда без любви-то. Выходит, тоска еще злее. Откачнулся от этой, сразу нашлась новая. Утешила. Они ведь, утешительницы эти, словно осы, чуют издали, где варенье на меду варится. Так и пошло потом, сказать, по конвейеру. Где последнюю границу чести и совести своей он перешел, кто там разберется. Привлекли к суду не за моральное разложение - за растрату. А тут, конечно, вывернулась изнутри и эта сторона, - Федор Ильич снова внимательно посмотрел на Андрея. - Знаю я и сейчас, как мысль твоя работает.
   - Скажите, дядя Федор.
   - Поделом вору и мука. Есть такая старинная поговорка. Что же, думаешь ты правильно. И поставь меня судьей над Мурычевым, я бы тоже его к десятке приговорил. За растрату. И со всей жестокостью отметил бы в судебном приговоре моральное разложение.
   - Вы чего-то недоговариваете. - Андрей заметил словно бы трещину в голосе Федора Ильича.
   - А недоговариваю я уже не по суду, а по жизни. Суд не все может судить. Может он, например, осудить тот час, в который Иван Мурычев со своей законной женой в загсе подписи ставили? А преступление как раз в тот самый час началось...
   - Ну, дядя Федор... - протянул Андрей.
   - Вот опять у тебя мысль: прежнего дружка своего оправдываю. Нет, Андрей, не оправдываю. Но в тюрьму на десять лет с горьким сердцем его посылаю. Потому что ни одна из тех баб, которые из него эти тысячи высасывали, совсем его не любя, ни одна из них на волосок даже не пострадала. Прошли по делу как свидетельницы. При закрытых дверях. По их просьбе. А законная жена оказалась чуть не главной обвинительницей. И опять все правильно. А теперь такую мысль я выскажу, которую тебе еще и не понять. Если у жены этой законной в невестах еще к человеку любви не было, зачем же она замуж за него выходила?
   - Дядя Федор, а кто же это знает? Может, у нее тогда и была любовь?
   - А ты мне скажи точно, какая она бывает, любовь? Ты ее пережил? Перечувствовал?
   - Если так, дядя Федор, то и у Мурычева вашего неизвестно, была ли любовь, когда он женился. - Андрей не мог смириться с тем, что Федор Ильич почему-то держит все-таки сторону бухгалтера. - Вы можете это точно сказать?
   - Не могу. Потому скажу о себе только. У меня в аккурат, как у Мурычева, так было с первой женой, Антониной. И когда женился я, себя не помнил от любви к ней. Только что же, она хозяйкой очень хорошей в доме была, а жены у меня не было. Это хуже, чем жить по-холостяцки. Но по бабам я не пошел. В этом разница с Мурычевым. Антонина поняла меня. Подобру расстались. Она и потом ни за кого другого не вышла. Встречаемся. Говорит, одной жить лучше. Честный образ жизни ведет. И девочку мне оставила. Со второй женой, с Юлией, воспитывали. Она с двумя своими детьми.
   - А тут любовь у кого?
   - Ну какая любовь? Второй любви уже быть не может. Так, уважение только. Поддержка взаимная. Хорошо жили. Вдвоем веселее. Особо когда дети в доме. Ребята славные. А Юлия умела теплом своим согреть. Еще и с ней мальчика мы прижили. Да вот... умерла Юлия. - Шаг у него сделался неровным, несколько раз он даже проволочил левую ногу. - С третьей мы и не регистрировались, хотя для порядка и надо бы. Мне просить Надежду об этом, вроде законом ее к себе привязать хочу. Ей вопрос так поставить, значит, она при мне удержаться очень уж хочет. А рассудить, у кого же из нас интерес к общей, совместной жизни больше, - получается, у меня. Потому что семья-то моя, хлопот с ней не оберешься, и чего бы я мог без женщины сделать по дому - ума не приложу. Сказать так: святой человек, подвижница она, что со мной живет. Да ведь притом не я ее искал, она сама пришла. Меня, ребят пожалела. Теперь-то, конечно, старшие кто куда разъехались. И малые школу заканчивают.
   - Почему же она пришла, дядя Федор, если, говорите, и в этот раз любви не было? - Андрея захватил этот спокойный, но душевно напряженный рассказ. Он искал, ожидал самого важного для себя ответа, точного, определенного, но все, что говорил Федор Ильич, было не ответами, а скорее новыми и еще более трудными вопросами.
   - Сердце у человека доброе. Видит, другой в беде оказался. Вот и пришла. С Юлией она раньше была хорошо знакома. Сказать так: подружки детства. Я, говорит, старая дева, никто меня никогда замуж не сватал, очень я некрасивая - это верно, Андрей, правду Надежда сказала, ребенком еще оспа страшно ее изуродовала, - так вы, говорит, не подумайте обо мне худо. Сколько надо помочь вам, поживу, а найдете какую другую - сразу уйду. Да вот и живем восьмой год. Как муж и жена. И без шутки сколько раз я говорил ей: "Какая ты у меня, Надежда, красавица!"
   - Тогда, выходит, и без любви всю жизнь человек может прожить?
   - Без любви? Не знаю. А вот без женщины всю жизнь мужику не прожить. Так по себе я сужу. Хотя, - он усмехнулся, - если по статистике, так женщин и мужчин на свете примерно поровну. Стало быть, от веку положено им соединяться парами. И от этого никуда не уйдешь. Но человеку еще и любовь дана. Как жизнь, как смерть - всего один раз. А остальное, как тебе сказать, все равно что мыть такой водой голову, в которой до тебя уже кто-то мылся. Завел ты этот разговор, вижу я, неспроста. Малость бы и рановато тебе, если, скажем, в мыслях жениться. Хотя, по закону, через два месяца можешь - будут твои лета совершенные. Но если покой потерял и сны тебе уже всякие снятся, спроси. Давай спрашивай. Понимаю, к отцу тебе трудней обращаться. Ну, какой в глазах у тебя вопрос?
   - Понять... узнать-то ее можно... любовь? Любовь или нет? - Андрей едва выговорил эти слова. Вдруг охватил стыд, показалось, что Федор Ильич неправильно истолкует его вопрос. Станет высмеивать. Во всяком случае, не отнесется к нему серьезно.
   - То есть приметы, признаки, что ли? Как у человека любовь начинается? - после некоторого раздумья ответил Федор Ильич. - Есть признаки. У тебя, например, любовь началась уже. Иначе ты и не спрашивал бы. А вообще, Андрей, нет никаких признаков. То есть очень они разные. Поймешь, когда она тебя захватит всего. Если любовь настоящая. Опять-таки только про себя говорю. О других ничего не знаю. Вот мы и дошли. Спасибо тебе, помог мне дотащить ношу тяжелую.
   Они остановились возле калитки с проржавленной плоской щеколдой. Андрей хотел надавить ее, но Федор Ильич остановил:
   - Не надо. В дом ты эту сумку не заноси. Увидит Надежда, сообразит, что не в порядке спина у меня, ничего делать не даст. Уложит в постель. А сегодня она, знаю, и сама больше, чем я, нездорова. - Он дружески тронул Андрея за руку. - Спасибо тебе! Теперь мой вопрос. Не ошибся я: ты не столько для себя, сколько для Мирона от меня все это выпытывал? Он мне сгоряча сказал, почему уходит. Имени только не назвал. Подписал я тогда ему заявление с неохотой. Потому что он рубит сплеча. А любовь топора боится. К этому я и сейчас ничего не добавлю.
   8
   Да, конечно, Мирон рубанул сплеча. В этом у Андрея не оставалось и тени сомнения. Он по-прежнему, как только выдавалось свободное время, забирался с книгой в читальный зал и садился там в привычном незаметном уголке. Любовался Ольгой. Она казалась ему с каждым разом все красивее и привлекательнее. Он ловил себя на том, что в книге страницы переворачивает, а содержания прочитанного не помнит. Все время прислушивается к голосу Ольги, очень мягкому и ровному, и пытается угадать, как она закончит начатую фразу. Хотелось нарисовать ее улыбку, схватить тот момент, когда она чуть прищуривает глаза и голову наклоняет к плечу. И не мог справиться с искушением - сделал быстрый карандашный набросок на обратной стороне титульного листа "Подростка" Достоевского, которого взял на абонементе.
   Дома он придирчиво рассматривал свой набросок. И понял, что ищет в нем не ту основу, идя от которой взяться бы за перо и переписать настоящую картинку, как называл его рисунки Мирон, ищет он глаза Ольги и мысль, скрытую в их смешливом прищуре. А глаза ласкали, успокаивали, обещали что-то очень светлое, радостное. Андрей вдруг ощутил в себе достаточную силу, чтобы теперь, когда разгадана тайна Ольгиного взгляда, написать и полностью ее портрет, сделать то, что прежде никогда ему как следует не удавалось.
   Несколько вечеров он ничем другим не занимался, только делал разные пробы. Пером, угольным карандашом и давно уже отвергнутыми им и заброшенными на чердак акварелью и гуашью. Странно, он сам удивлялся: лучше всего получился портрет, написанный так не любимой им акварелью. Но, пожалуй, очень хороши, живы были только глаза. И несколько холодными и неприветливыми казались все остальные черты Ольгиного лица. Андрей рассердился. Почувствовать в себе такую внутреннюю силу, уверенность, а результат мазня. Он собрал все свои работы в папку и сунул ее на полку, где хранились у него рисовальные принадлежности.
   "Пусть отлежатся, - подумал он, - а пока надо хорошенько еще присмотреться".
   И это было очень убедительным доводом в пользу того, чтобы ходить теперь в библиотеку с мягким карандашом и блокнотом из рисовой бумаги.
   "Вот когда получится как следует, - убеждал он себя, - и станет известен адрес Мирона, я ему отправлю Ольгин портрет. Пусть он локти погрызет: зачем уехал?"
   Он яростно защищал Ольгу. Не представляя точно от кого, но смутно чувствуя - не столько для счастья Мирона, сколько...
   Ему виделась Ольга в их доме, спокойная, улыбчивая. И не надо будет поглядывать на нее издали, украдкой от сидящих рядом читателей делать карандашные наброски в блокноте. С нею можно каждый день разговаривать, встречать ее, когда она по вечерам возвращается с работы. А в выходные дни пойти вместе в лес. Летом собирать цветы, осенью - грибы, ягоды. А зимой на лыжах. Она в красной вязаной шапочке с белым хохолком и в таких же ярких рукавичках. Ольга должна очень красиво и легко бегать на лыжах, спортивная у нее фигура. И если, скатываясь с крутой горы, упадет, зароется в снежный сугроб, она лишь от души расхохочется. Помочь ей надеть слетевшую с ноги лыжу...
   Получалось, что вместе с Ольгой все время только он, а брат не то еще служит в армии, не то просто на время уехал куда-то. Не думать о Мироне вовсе Андрей не мог.
   Теперь он искал случая поговорить с Ольгой. Но о чем? Да все равно о чем...
   Нет! Он будет говорить с ней о Мироне. Он должен выяснить все, знать правду, чистую правду, хотя он знал, что эту чистую правду он и так уже знает и очень давно, со времени своего обстоятельного разговора с Федором Ильичом. Но это ведь и лучше: прийти с открытым сердцем к человеку, которого неправильно обвинили.
   Когда настойчиво ищут случая, он находится. В библиотеке был объявлен санитарный день. Моют полы, оконные стекла, стирают пыль с книжных шкафов и стеллажей. А в преддверии зимы промазывают с улицы рамы. Все это делают сами сотрудники библиотеки.
   Андрей еще накануне прочитал объявление, вывешенное на двери. Ну что ж, санитарный так санитарный.
   Но именно в этот день у них на стройке, у маляров, после обеда оказался простой. Не привезли краску. Прораб отпустил всех по домам. Андрея почему-то потянуло пойти мимо библиотеки. А вдруг...
   И действительно, Ольга в холщовом переднике, надетом поверх легкого осеннего пальто, промазывала рамы. Стояла на шаткой лесенке-стремянке, прислоненной к косяку, держалась одной рукой за стену, а другой доставала из кармана передника куски замазки, заранее скатанные в колбаску, и прилепляла их в уголки между стеклом и рамой. Потом разглаживала столовым ножом. Действовала она неуверенно, и лесенка от этого шаталась еще сильнее.
   - Разрешите, я вам помогу, - предложил Андрей.
   И замер от собственных слов. Именно такие слова он ей уже говорил. Может быть, во сне. Или ведя с нею мысленный разговор.
   Ольга повернулась. Стремянка от быстрого ее движения совсем покосилась. Андрей плечом успел прижать лесенку к стене.
   - Ой, чуть не упала, - прерывисто дыша, проговорила Ольга. - Вот спасибо вам!
   - Да это я вас испугал, - сказал виновато Андрей. - За что же спасибо? Ругать меня надо.
   - А я не умею. - И Ольга улыбнулась мягко, ласково, только одними глазами. - Вы мне правда поможете?
   - Моя работа, - сказал Андрей. - Маляр. Для меня это пустяк. Спускайтесь вниз. И дайте свой фартук. А сами идите в тепло. Вон, смотрите, руки у вас покраснели.