Страница:
Выдадим мы на-гора свое открытие - и жить станет еще страшнее. И будет
нам "слава": каждый человек будет точно знать, кого и за что проклясть.
- Слушай, а может... и вправду? - сказал дубль. - Ничего мы не видели,
ничего не знаем. Хватит с людей страшных открытий, пусть управятся хоть с
теми, что есть. Вырубим напряжение, перекроем краны... А?
"И сразу - никакой задачи. Израсходованные реактивы спишу, по работе
отчитаюсь как-нибудь. И займусь чем-то попроще, поневиннее..."
- А я уеду во Владивосток монтировать оборудование в^ портах, - сказал
дубль.
Мы замолчали. За окном над черными деревьями пылала Венера. Плакала
где-то кошка голосом ребенка. В тишине парка висела высокая воющая нота -
это в Ленкином КБ шли стендовые испытания нового реактивного двигателя.
"Работа идет. Что ж, все правильно: 41-й год не должен повториться... - Я
раздумывал над этим, чтобы оттянуть решение. - В глубоких шахтах рвутся
плутониевые и водородные бомбы - высокооплачиваемым ученым и инженерам
необходимо совершенствовать ядерное оружие... А на бетонных площадках и в
бетонных колодцах во всех уголках планеты смотрят в небо остроносые ракеты.
Каждая нацелена на свой объект, электроника в них включена, вычислительные
машины непрерывно прощупывают их "тестами": нет ли где неисправности? Как
только истекает определенный исследованиями по надежности срок службы
электронного блока, тотчас техники в мундирах отключают его, вынимают из
гнезда и быстро, слаженно, будто вот-вот начнется война, в которой надо
успеть победить, вталкивают в пустое гнездо новый блок. Работа идет".
^- Вздор! - скдзал я. - Человечество для многого не созрело: для
ядерной энергии, для космических полетов - гак что? Открытие - это
объективная реальность, его не закроешь. Не мы, так другие дойдут - исходная
идея опыта проста. Ты уверен, что они лучше распорядятся открытием? Я -
нет... Поэтому надо думать, как сделать, чтобы это открытие не стало угрозой
для человека.
- Сложно... - вздохнул дубль, поднялся. - Я посмотрю, что там в баке
делается.
Через секунду он вернулся. На нем лица не было.
- Валька, там... там батя!
У радистов есть верная примета: если сложная электронная схема
заработала сразу после сборки, добра не жди. Если она на испытаниях не
забарахлит, то перед приемочной комиссией осрамит разработчиков; если
комиссию пройдет, то в серийном производстве начнет объявляться недоделка за
недоделкой. Слабина всегда обнаружится.
Машина вознамерилась прийти в информационное равновесие уже не со мной,
непосредственным источником информации, а со всей информационной средой, о
которой узнала от меня, со всем миром. Поэтому возникала Лена, поэтому
появился отец.
Поэтому же было и все остальное, над чем мы с дублем хлопотали без
отдыха целую неделю. Эта деятельность машины была продолжением прежней
логической линии развития; но технически это была попытка с негодными
средствами. Вместо "модели мира" в баке получился бред...
Не могу писать о том, как в баке возникал отец, - страшно. Таким он был
в день смерти: рыхлый, грузный старик с широким бритым лицом, размытая
седина волос вокруг черепа. Машина выбрала самое последнее и самое тяжелое
воспоминание о нем. Умирал он при мне, ужо перестал дышать, а я все старался
отогреть холодеющее тело...
Потом мне несколько раз снился один и тот же сон: я что есть силы тру
холодное на ощупь тело отца - и оно теплеет, батя начинает дышать, сначала
прерывисто, предсмертно, потом обыкновенно - открывает глаза, встает с
постели. "Прихворнул немного, сынок, - говорит извиняющимся голосом. - Но
все в порядке". Этот сон был как смерть наоборот.
А сейчас машина создавала его, чтобы он еще раз умер при нас. Разумом
мы понимали, что никакой это не батя, а очередной информационный гибрид,
которому нельзя дать завершиться; ведь неизвестно, что это будет - труп,
сумасшедшее существо или еще что-то. Но ни он, ни я не решались надеть
"шапку Мономаха", скомандовать машине: ."Нет!" Мы избегали смотреть на бак и
друг на друга.
Потом я подошел к щиту, дернул рубильник. На миг в лаборатории стало
темно и тихо.
- Что ты делаешь?! - дубль подскочил к щиту, врубил энергию.
Конденсаторы фильтров не успели разрядиться за эту секунду, машина
работала. Но в баке все исчезло.
Потом я увидел в баке весь хаос своей памяти: учительницу ботаники в
5-м классе Елизавету Моисеевну;
девочку Клаву из тех же времен - предмет мальчишеских чувств; какого-то
давнего знакомого с поэтическим профилем; возчика-молдаванина, которого я
видел мельком на базаре в Кишиневе... скучно перечислять. Это была не
"модель мира": все образовывалось смутно, фрагментарно, как оно и хранится в
умеющей забывать человеческой памяти. У Елизаветы Моисеевны, например,
удались лишь маленькие строгие глазки под вечно нахмуренными бровями, а от
возчика-молдаванина вообще осталась только баранья шапка, надвинутая на
самые усы...
Спать мы уходили по очереди. Одному приходилось дежурить у бака, чтобы
вовремя надеть "шапку" и приказать машине: "Нет!"
Дубль первый догадался сунуть в жидкость термометр (приятно было
наблюдать, в какое довольное настроение привел его первый самостоятельный
творческий акт!). Температура оказалась 40 градусов.
- Горячечный бред...
- Надо дать ей жаропонижающее, - сболтнул я полушутя.
Но, поразмыслив, мы принялись досыпать во все питающие машину колбы и
бутыли хинин. Температура упала до 39 градусов, но бред продолжался. Машина
теперь комбинировала образы, как в скверном сне, - лицо начальника первого
отдела института Иоганна Иоганновича Кляппа плавно приобретало черты
Азарова, у того вдруг отрастали хилобоковские усы...
Когда температура понизилась до 38 градусов, в баке стали появляться
плоские, как на экране, образы политических деятелей, киноартистов,
передовиков производства вместе с уменьшенной Доской почета, Ломоносова,
Фарадея, известной в нашем городе эстрадной певицы Марии Трапезунд. Эти
двухмерные тени - то цветные, то черно-белые - возникали мгновенно,
держались несколько секунд и растворялись. Похоже, что моя память
истощалась.
На шестой или седьмой день (мы потеряли счет времени) температура
золотистой жидкости упала до 36,5.
- Норма! - И я поплелся отсыпаться. Дубль остался дежурить. Ночью он
растолкал меня:
--Вставай! Пойдем, там машина строит глазки.
Спросонок я послал его к черту. Он вылил на меня кружку воды. Пришлось
пойти.
...Поначалу мне показалось, что в жидкости бака плавают какие-то
пузыри. Но это были глаза - белые шарики со зрачком и радужной оболочкой.
Они возникали в глубине бака, всплывали, теснились у прозрачных стеной,
следили за нашими движениями, за миганием лампочек на пульте ЦВМ-12:
голубые, серые, карие, зеленые, черные, рыжие, огромные в фиолетовым зрачком
лошадиные, отсвечивающие и в темной вертикальной щелью - кошачьи, черные
птичьи бисеринки... Здесь собрались, наверно, глаза всех людей и животных,
которые мне приходилось видеть. Оттого, что без век и ресниц, они казались
удивленными.
К утру глаза начали появляться и возле бака: от живых шлангов
выпячивались мускулистые отростки, заканчивающиеся веками и ресницами. Веки
раскрывались. Новые глаза смотрели на нас пристально и с каким-то ожиданием.
Было не по себе под бесчисленными молчаливыми взглядами.
А потом... из бака, колб и от живых шлангов стремительно, как побеги
бамбука, стали расти щупы и хоботки. Было что-то наивное и по-детски
трогательное в их движениях. Они сплетались, касались стенок колб и
приборов, стен лаборатории. Один щупик дотянулся до оголенных клемм
электрощита, коснулся и, дернувшись, повис, обугленный.
- Эге, это уже серьезно! - сказал дубль. Да, это было серьезно: машина
переходила от созерцательного способа сбора информации к деятельному и
строила для этого свои датчики, свои исполнительные механизмы... Вообще, как
ни назови ее развитие: стремление к информационному равновесию,
самоконструирование или биологический синтез информации - нельзя не
восхититься необыкновенной цепкостью и мощью этого процесса. Не так, так
эдак - но не останавливаться!
Но после всего, что мы наблюдали, нам было не до восторгов и не до
академического любопытства. Мы догадывались, чем это может кончиться.
- Ну хватит! - я взял со стола "шапку Мономаха". - Не знаю, удастся ли
заставить ее делать то, что мы хотим...
- Для этого неплохо бы знать, что мы хотим, - вставил дубль.
- ...но для начала мы должны заставить ее не делать того, чего мы не
хотим.
"Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить овеществление информации! Убрать
глаза! Убрать щупы! Прекратить..." - мы повторяли это со всем напряжением
мысли через "шапку Мономаха", произносили в микрофоны.
А машина по-прежнему поводила живыми щупами и таращилась на нас сотнями
разнообразных глаз. Это было похоже на поединок.
- Доработались, - сказал дубль.
- Ах так! - Я ударил кулаком по стенке бака. Все щупы задергались,
потянулись ко мне - я отступил. - Валька, перекрывай воду! Отсоединяй
питательные шланги.
"Машина, ты погибнешь. Машина, ты умрешь от жажды и голода, если не
подчинишься..."
Конечно, это было грубо, неизящно, но что оставалось делать? Двойник
медленно закручивал вентиль водопровода. Звон струек из дистилляторов
превратился в дробь капель. Я защемлял шланги зажимами... И, дрогнув,
обвисли щупы! Начали скручиваться, втягиваться обратно в бак. Потускнели,
заслезились и сморщились шарики глаз.
Час спустя все исчезло. Жидкость в баке стала по-прежнему золотистой и
прозрачной.
- Так-то оно лучше! - я снял "шапку" и смотал провода.
Мы снова пустили воду, сняли зажимы и сидели в лаборатории до поздней
ночи, курили, разговаривали ни о чем, ждали, что будет. Теперь мы не знали,
чего больше бояться: нового машинного бреда или того, что замордованная
таким обращением система распадется и прекратит свое существование. В день
первый мы еще могли обсуждать идею "а не закрыть ли открытие?". Теперь же
нам становилось не по себе при мысли, что оно может "закрыться" само,
поманит небывалым и исчезнет.
То я, то дубль подходили к баку, с опаской втягивали воздух, боясь
почуять запахи тления или тухлятины;
не доверяя термометру, трогали ладонями стенки бака и теплые живые
шланги: не остывают ли? Не пышут ли снова горячечным жаром?
Но нет, воздух в комнате оставался теплым, влажным и чистым: будто
здесь находилось большое опрятное животное. Машина жила. Она просто ничего
не предпринимала без нас. Мы ее подчинили!
В первом часу ночи я посмотрел на своего двойника, как в зеркало. Он
устало помаргивал красными веками, улыбался:
- Кажется, все в порядке. Пошли отсыпаться, а? Сейчас не было
искусственного дубля. Рядом сидел товарищ по работе, такой же усталый и
счастливый, как я сам. И ведь - странное дело! - я не испытывал восторга при
встрече с ним в парке, меня не тешила фантасмагория памяти в баке... а вот
теперь мне стало покойно и радостно.
Все-таки самое главное для человека - чувствовать себя хозяином
положения!"
Не сказывается ли в усердном поиске причинных связей собственнический
инстинкт людей? Ведь и здесь мы ищем, что чему принадлежит.
К. Прутков-инженер, мысль No 10
"Мы вышли в парк. Ночь была теплая. От усталости мы оба забыли, что нам
не следует появляться вместе, и вспомнили об этом только в проходной. Старик
Вахтерыч в упор смотрел на нас слегка посовелыми голубыми глазками. Мы
замерли.
- А, Валентин Васильевич! - вдруг обрадовался дед. - Уже отдежурили?
- Да... - в один голос ответили мы.
- И правильно. - Вахтерыч тяжело поднялся, отпер выходную дверь. - И
ничего с этим институтом не сделается, и никто его не украдет, и всего вам
хорошего, а мне еще сидеть. Люди гуляют, а мне еще сидеть, так-то...
Мы выскочили на улицу, быстро пошли прочь.
- Вот это да! - Тут я обратил внимание, что фасад нового корпуса
института украшен разноцветными лампочками. - Какое сегодня число?
Дубль прикинул по пальцам:
- Первое... нет, второе мая. С праздничком, Валька!
- С прошедшим... Вот тебе на!
Я вспомнил, что мы с Леной условились пойти Первого мая в компанию ее
сотрудников, а второго поехать на мотоцикле за Днепр, и скис. Обиделась
теперь насмерть.
- А Лена сейчас танцует... где-то и с кем-то, - молвил дубль.
- Тебе-то что за дело?
Мы замолчали. По улице неслись украшенные зеленью троллейбусы. На
крышах домов стартовали ракеты-носители из лампочек. За распахнутыми настежь
окнами танцевали, пели, чокались...
Я закурил, стал обдумывать наблюдения за "машиной-маткой" (так мы
окончательно назвали весь комплекс). "Во-первых, она не машина-оракул и не
машина-мыслитель, никакого отбора информации в ней не происходит. Только
комбинации - иногда осмысленные, иногда нет. Во-вторых, ею можно управлять
не только энергетическим путем (зажимать шланги, отключать воду и энергию -
словом, брать за горло), но и информационным. Правда, пока она отзывалась
лишь на команду "Нет!", но лиха беда начало. Кажется, удобней всего
командовать ею через "шапку Мономаха" биопотенциалами мозга... В-третьих,
"машина-матка" хоть и очень сложная, но машина: искусственное создание без
цели. Стремление к устойчивости, к информационному равновесию - конечно, не
цель, а свойство, такое же, как и у аналитических весов. Только оно более
сложно проявляется: через синтез в виде живого вещества внешней информации.
Цель всегда состоит в решении задачи. Задачи перед ней никакой не было - вот
она и дурила от избытка возможностей. Но..."
- ...задачи для нее должен отавияь человек, - подхватил дубль; меня уже
перестала удивлять его способность мыслить параллельно со мной. - Как и для
всех других машин. Следовательно, как говорят бюрократы, вся ответственность
на нас.
Думать об ответственности не хотелось. Работаешь, работаешь, себя не
жалеешь - и на тебе, еще и отвечать приходится. А люди вон гуляют...
Упустили праздник, идиоты. Вот так и жизнь пройдет в вонючей лаборатории...
Мы свернули на каштановую аллею, что вела в Академгородок. Впереди
медленно шла пара. У нас с дублем, трезвых, голодных и одиноких, даже
защемило сердца: до того славно эти двое вписывались в подсвеченную
газосветными трубками перспективу аллеи. Он, высокий и элегантный,
поддерживал за талию ее. Она чуть склонила пышную прическу к его плечу. Мы
непроиавольно ускорили шаги, чтобы обогнать их и не растравлять душу
лирическим зрелищем.
- Сейчас послушаем магнитофон, Танечка! У меня такие записи - пальчики
оближете! - донесся до нас журчащий голос Хилобока, и мы оба сбились с ноги.
Очарование пейзажа сгинуло.
- У Гарри опять новая, - констатировал дубль. Приблизившись, мы узнали
и девушку. Еще недавно она ходила на практику в институт в школьном
передничке; теперь, кажется, работает лаборанткой у вычислителей. Мне
нравилась ее внешность: пухлые губы, мягкий нос, большие карие глаза,
мечтательные и доверчивые.
- А когда Аркадий Аркадьевич в отпуске или в загранкомандировке, то мне
многое приходится вместо него решать... - распускал павлиний хвост Гарри. -
Да и при нем... что? Конечно, интересно, а как же!
Идет Танечка, склонив голову к лавсановому хилобоковскому плечу, и
кажется ей доцент Гарри рыцарем советской науки. Может, он даже страдает
лучевой болезнью, как главный герой в фильме "Девять дней одного года"? Или
здоровье, его вконец подорвано научными занятиями, как у героя фильма "Все
остается людям"? И млеет, и себя воображает соответствующей героиней,
дуреха... Здоров твой ученый кавалер, Танечка, не сомневайся. Не утомил он
себя наукой. И ведет он сейчас тебя прямым путем к первому крупному
разочарованию в жизни. По этой части он артист...
Дубль замедлил шаг, сказал вполголоса:
- А не набить ли ему морду? Очень просто: ты идешь сейчас к знакомым,
обеспечиваешь алиби. А я...
Своим высказыванием он опередил меня на секунду. Он вообще торопился
высказываться, чтобы утвердить свою самобытность, - понимал, что мы думаем
одинаково... Но коль скоро опередил, то во мне тотчас сработал второй
механизм самоутверждения: противостоять чужой идее.
- Из-за девчонки, что ли? Да шут с ней, не эта, так другая нарвется.
- И из-за нее, и вообще за все. Для души. Ну, помнишь, как он пустил
вонь о нашей работе? - У него сузились глаза. - Помнишь?
Я помнил. Тогда я работал в лаборатории Валерия Иванова. Мы
разрабатывали блоки памяти для оборонных машин. Дела в мире происходили
серьезные - мы вкалывали, не замечая ни выходных, ни праздников, и сдали
работу на полгода раньше правительственного срока... А вскоре институтские
"доброжелатели" передали нам изречение Хилобока: "В науке тот, кто выполняет
исследования раньше срока, либо карьерист, либо очковтиратель, либо и то и
другое!" Изречение стало популярным: у нас немало таких, кому не угрожает
опасность прослыть карьеристом и очковтирателем по нашему способу.
Самолюбивый и горячий Валерка все порывался поговорить с Хилобоком по душам,
потом разругался с Азаровым и ушел из института.
У меня кулаки потяжелели от этого воспоминания. "Может, пусть дубль
обеспечит алиби, а я?.." И вдруг мне представилось: трезвый интеллигентный
человек дубасит другого интеллигентного человека в присутствии девушки...
Ну, что это такое! Я тряхнул головой, чтобы прогнать из воображения эту
картину.
- Нет, это все-таки не то. Нельзя поддаваться низменным движениям души.
- А что "то"?
Действительно: а что "то"? Я не знаю.
- Тогда надо хоть уберечь эти мечтательные глазки от потных Гарриных
объятий... - Дубль задумчиво покусал губу и толкнул меня под дерево. (Опять
проявил инициативу.) - Гарри Харитонович" можно вас на пару конфиденциальных
слов?
Хилобок и девушка оглянулись.
- А, Валентин Васильевич! Пожалуйста... Танечка, я вас догоню, - доцент
повернул к дублю.
"Ага!" - я понял его замысел и мелкими перебежками стал пробираться в
тени деревьев. Все получилось удачно. Танечка дошла до развилки аллей,
остановилась, оглянулась и увидела того самого человека, который минуту
назад отозвал ее кавалера.
- Таня, - сказал я, - Гарри Харитонович просил передать свои извинения,
сожаления и прочее. Он не вернется. Дело в том, что приехала его жена и...
Куда же вы? Я вас провожу!
Но Танечка уже мчалась, закрыв лицо руками, прямо к троллейбусной
остановке. Я направился домой.
Через несколько минут вернулся двойник.
- Подожди, - сказал я, прежде чем он открыл рот. - Ты объяснил Гарри,
что Таня невеста твоего знакомого, мастера спорта по боксу?
- И по самбо. А ты ей - насчет жены?
- Точно. Хоть какое-то полезное применение открытию нашли...
Мы разделись, помылись, начали располагаться ко сну. Я постелил себе на
тахте, он - на раскладушке.
- Кстати, о Хилобоке. - Дубль сел на раскладушку. - Что же ты молчишь,
что на ближайшем ученом совете будет обсуждение нашей поисковой темы? Если
бы Гарри мне любезно не напомнил, я пребывал бы в неведении. "Пора, пора,
Валентин Васильевич, а то ведь уже полгода работаете, а до сих пор не
обсуждали, конечно, свободный поиск вещь хорошая, но заявки на оборудование
и материалы подаете, а мне вон из бухгалтерии все звонят, интересуются, по
какой теме списывать. И разговоры в институте, что Кривошеин занимается чем
хочет, а другим хоздоговора и заказы выполнять... Я, конечно, понимаю, что
для диссертации вам надо, но необходимо вашу тему оформить, внести в общий
план..." Сразу, шельмец, о делах вспомнил, когда я ему про мастера спорта
объяснил.
- Хилобока послушать, так вся наука делается для того, чтобы не
огорчать бухгалтерию...
Я объяснил дублю, в чем дело. Когда из машины повалили невразумительные
числа, я от полного отчаяния позвонил Азарову, что хотел бы с ним
посоветоваться. Аркадию Аркадьевичу, как всегда, было некогда, и он сказал,
что лучше обсудить тему на ученом совете; он попросит Хилобока организовать
обсуждение.
- Тем временем из яичка, которое хорошо было бы к красну дню, вылупился
интересный результат, - заключил дубль. - Так доложим? На предмет написания
кандидатской диссертации. Вон и Хилобок понимает, что надо...
- И на защите я буду демонстрировать тебя, да?
- Кто кого будет демонстрировать, это вопрос второй, - уклончиво
ответил он. - Но, вообще говоря... нельзя! - Он помотал головой. - Ну нельзя
и нельзя!
- Верно, нельзя, - уныло согласился я. - И авторское свидетельство
заявить нельзя. И Нобелевскую премию получить нельзя... Выходит, я от этого
дела пока имею одни убытки?
- Да отдам я тебе эти деньги, отдам"... у, сквалыга! Слушай... а на что
тебе Нобелевская премия? - Дубль сощурил глаза. - Если "машина-матка"
запросто воспроизводит человека, то денежные знаки...
- ...ей сделать проще простого! С естественной сеткой, с водяными
картинками... нет, а что же?!
- Купим в кооперативах по трехкомнатной квартире, - дубль мечтательно
откинулся к стене.
- По "Волге"...
- По две дачи: в Крыму для отдыха и на Рижском взморье для
респектабельности.
- Изготовим еще несколько самих себя. Один работает, чтобы не волновать
общественность...
- ...а остальные тунеядствуют в свое удовольствие...
- ...И с гарантированным алиби. А что?
Мы замолчали и посмотрели друг на друга с отвращением.
- Боже, какие мы унылые мелкачи! - Я взялся за голову. - Огромное
открытие примеряем черт знает к чему: к диссертации, к премии, к дачам, к
мордобою с гарантированным алиби... Ведь это же Способ Синтеза Человека! А
мы...
- Ничего, бывает. Мелкие мысли возникают у каждого человека и всегда.
Важно не дать им превратиться в мелкие поступки.
- Собственно, пока я вижу только одно полезное применение открытия: со
стороны в себе замечаешь то, что легче видеть у других, - свои недостатки.
- Да, но стоит ли из-за этого удваивать население Земли?
Мы сидели в трусах друг против друга. Я отражался в дубле, как в
зеркале.
- Ладно. Давай по существу: что мы хотим?
- И что мы можем?
- И что мы смыслим в этом деле?
- Начнем с того, что к этому шло. Идеи Сеченова, Павлова, Винера, Эшби
сходятся из разных точек к одному: мозг - это машина. Опыты Петруччо по
управлению развитием человеческого зародыша - еще один толчок. Стремление ко
все большей сложности и универсальности систем в технике - одни замыслы
микроэлектронщиков создать машины, равные по сложности мозгу,
чего стоят!
- То есть наше открытие - не случайность. Оно подготовлено всем
развитием идей и технических средств в науке. Не так, так иначе, не сейчас,
так через годы или десятилетия, не мы, так другие пришли бы к нему.
Следовательно, вопрос сводится вот к чему...
- ...что мы можем и должны сделать за тот срок- может, это год, может,
десятки лет, никто не знает, но лучше ориентироваться на меньший срок, - на
который мы опередили других?
- Да.
- Как обычно бывает? - Дубль подпер рукой щеку. - Есть у инженера задел
или просто желание сотворить что-то понетленнее. Он ищет заказчика. Или
заказчик ищет его, в зависимости от того, кому больше нужно. Заказчик
выставляет техническое задание: "Примените ваши идеи и ваши знания для
создания такого-то устройства или такой-то технологии. Устройство должно
иметь такие-то параметры, выдерживать такие-то испытания... технология
должна обеспечивать выход годных изделий не ниже стольких-то процентов.
Сумма такая-то, срок работы такой-то. Санкции в установленном порядке".
Подписывается хоздоговор - и действуй... И у нас есть задел, есть желание
развивать его дальше. Но если сейчас придет заказчик с толстой мошной и
скажет: "Вот деньги, отработайте ваш способ для надежного массового
дублирования людей - и не ваше дело, зачем мне это надо", - договор не
состоится, верно?
- Ну, об этом еще рано говорить. Способ не исследован, не отработан -
какая от него может быть продукция! Может, и ты через пару месяцев
рассыплешься, кто знает...
- Не рассыплюсь. На это лучше не рассчитывай.
- Да мне-то что? Живи, разве я против?
- Спасибо! Ну и хам же ты - сил нет! Просто дремучий хам! Так бы и
врезал.
- Ладно, ладно, не отвлекайся, ты меня не так понял. Я к тому, что мы
еще не знаем всех сторон и возможностей открытия. Мы стоим в самом начале.
Если сравнить, скажем, с радио, то мы сейчас находимся на уровне волн Герца
и искрового передатчика Попова. Что дальше? Надо исследовать возможности.
- Правильно. Но это дела не меняет. Исследования, которые применимы к
человеку и человеческому обществу, надо вести с определенной целью. А нам
сейчас не от кого получить два машинописных листка с техническим заданием. И
не надо. Нужно самим определить, какие цели сейчас стоят перед человеком.
- Н-ну... раньше цели были простые: выжить и продлить свой род. Для
достижения их приходилось хлопотать насчет дичи, насчет шкуры с чужого
плеча, насчет огня... отбиваться палицей от зверей и знакомых, отрывать в
глине однокомнатную пещеру без удобств, все такое. Но в современном обществе
эти проблемы в основном решены. Работай где-нибудь - и достигнешь
прожиточного минимума, чего там! Не пропадешь. И детей завести можно - .в
крайнем случае государство возьмет заботы по воспитанию на себя... Стало
быть, у людей должны теперь возникнуть новые стремления и потребности.
- О, их хоть отбавляй! Стремление к комфорту, к развлечениям, к
интересной и непыльной работе. Потребность в изысканном обществе, в
различных символах тщеславия - званиях, титулах, наградах. Потребность в
нам "слава": каждый человек будет точно знать, кого и за что проклясть.
- Слушай, а может... и вправду? - сказал дубль. - Ничего мы не видели,
ничего не знаем. Хватит с людей страшных открытий, пусть управятся хоть с
теми, что есть. Вырубим напряжение, перекроем краны... А?
"И сразу - никакой задачи. Израсходованные реактивы спишу, по работе
отчитаюсь как-нибудь. И займусь чем-то попроще, поневиннее..."
- А я уеду во Владивосток монтировать оборудование в^ портах, - сказал
дубль.
Мы замолчали. За окном над черными деревьями пылала Венера. Плакала
где-то кошка голосом ребенка. В тишине парка висела высокая воющая нота -
это в Ленкином КБ шли стендовые испытания нового реактивного двигателя.
"Работа идет. Что ж, все правильно: 41-й год не должен повториться... - Я
раздумывал над этим, чтобы оттянуть решение. - В глубоких шахтах рвутся
плутониевые и водородные бомбы - высокооплачиваемым ученым и инженерам
необходимо совершенствовать ядерное оружие... А на бетонных площадках и в
бетонных колодцах во всех уголках планеты смотрят в небо остроносые ракеты.
Каждая нацелена на свой объект, электроника в них включена, вычислительные
машины непрерывно прощупывают их "тестами": нет ли где неисправности? Как
только истекает определенный исследованиями по надежности срок службы
электронного блока, тотчас техники в мундирах отключают его, вынимают из
гнезда и быстро, слаженно, будто вот-вот начнется война, в которой надо
успеть победить, вталкивают в пустое гнездо новый блок. Работа идет".
^- Вздор! - скдзал я. - Человечество для многого не созрело: для
ядерной энергии, для космических полетов - гак что? Открытие - это
объективная реальность, его не закроешь. Не мы, так другие дойдут - исходная
идея опыта проста. Ты уверен, что они лучше распорядятся открытием? Я -
нет... Поэтому надо думать, как сделать, чтобы это открытие не стало угрозой
для человека.
- Сложно... - вздохнул дубль, поднялся. - Я посмотрю, что там в баке
делается.
Через секунду он вернулся. На нем лица не было.
- Валька, там... там батя!
У радистов есть верная примета: если сложная электронная схема
заработала сразу после сборки, добра не жди. Если она на испытаниях не
забарахлит, то перед приемочной комиссией осрамит разработчиков; если
комиссию пройдет, то в серийном производстве начнет объявляться недоделка за
недоделкой. Слабина всегда обнаружится.
Машина вознамерилась прийти в информационное равновесие уже не со мной,
непосредственным источником информации, а со всей информационной средой, о
которой узнала от меня, со всем миром. Поэтому возникала Лена, поэтому
появился отец.
Поэтому же было и все остальное, над чем мы с дублем хлопотали без
отдыха целую неделю. Эта деятельность машины была продолжением прежней
логической линии развития; но технически это была попытка с негодными
средствами. Вместо "модели мира" в баке получился бред...
Не могу писать о том, как в баке возникал отец, - страшно. Таким он был
в день смерти: рыхлый, грузный старик с широким бритым лицом, размытая
седина волос вокруг черепа. Машина выбрала самое последнее и самое тяжелое
воспоминание о нем. Умирал он при мне, ужо перестал дышать, а я все старался
отогреть холодеющее тело...
Потом мне несколько раз снился один и тот же сон: я что есть силы тру
холодное на ощупь тело отца - и оно теплеет, батя начинает дышать, сначала
прерывисто, предсмертно, потом обыкновенно - открывает глаза, встает с
постели. "Прихворнул немного, сынок, - говорит извиняющимся голосом. - Но
все в порядке". Этот сон был как смерть наоборот.
А сейчас машина создавала его, чтобы он еще раз умер при нас. Разумом
мы понимали, что никакой это не батя, а очередной информационный гибрид,
которому нельзя дать завершиться; ведь неизвестно, что это будет - труп,
сумасшедшее существо или еще что-то. Но ни он, ни я не решались надеть
"шапку Мономаха", скомандовать машине: ."Нет!" Мы избегали смотреть на бак и
друг на друга.
Потом я подошел к щиту, дернул рубильник. На миг в лаборатории стало
темно и тихо.
- Что ты делаешь?! - дубль подскочил к щиту, врубил энергию.
Конденсаторы фильтров не успели разрядиться за эту секунду, машина
работала. Но в баке все исчезло.
Потом я увидел в баке весь хаос своей памяти: учительницу ботаники в
5-м классе Елизавету Моисеевну;
девочку Клаву из тех же времен - предмет мальчишеских чувств; какого-то
давнего знакомого с поэтическим профилем; возчика-молдаванина, которого я
видел мельком на базаре в Кишиневе... скучно перечислять. Это была не
"модель мира": все образовывалось смутно, фрагментарно, как оно и хранится в
умеющей забывать человеческой памяти. У Елизаветы Моисеевны, например,
удались лишь маленькие строгие глазки под вечно нахмуренными бровями, а от
возчика-молдаванина вообще осталась только баранья шапка, надвинутая на
самые усы...
Спать мы уходили по очереди. Одному приходилось дежурить у бака, чтобы
вовремя надеть "шапку" и приказать машине: "Нет!"
Дубль первый догадался сунуть в жидкость термометр (приятно было
наблюдать, в какое довольное настроение привел его первый самостоятельный
творческий акт!). Температура оказалась 40 градусов.
- Горячечный бред...
- Надо дать ей жаропонижающее, - сболтнул я полушутя.
Но, поразмыслив, мы принялись досыпать во все питающие машину колбы и
бутыли хинин. Температура упала до 39 градусов, но бред продолжался. Машина
теперь комбинировала образы, как в скверном сне, - лицо начальника первого
отдела института Иоганна Иоганновича Кляппа плавно приобретало черты
Азарова, у того вдруг отрастали хилобоковские усы...
Когда температура понизилась до 38 градусов, в баке стали появляться
плоские, как на экране, образы политических деятелей, киноартистов,
передовиков производства вместе с уменьшенной Доской почета, Ломоносова,
Фарадея, известной в нашем городе эстрадной певицы Марии Трапезунд. Эти
двухмерные тени - то цветные, то черно-белые - возникали мгновенно,
держались несколько секунд и растворялись. Похоже, что моя память
истощалась.
На шестой или седьмой день (мы потеряли счет времени) температура
золотистой жидкости упала до 36,5.
- Норма! - И я поплелся отсыпаться. Дубль остался дежурить. Ночью он
растолкал меня:
--Вставай! Пойдем, там машина строит глазки.
Спросонок я послал его к черту. Он вылил на меня кружку воды. Пришлось
пойти.
...Поначалу мне показалось, что в жидкости бака плавают какие-то
пузыри. Но это были глаза - белые шарики со зрачком и радужной оболочкой.
Они возникали в глубине бака, всплывали, теснились у прозрачных стеной,
следили за нашими движениями, за миганием лампочек на пульте ЦВМ-12:
голубые, серые, карие, зеленые, черные, рыжие, огромные в фиолетовым зрачком
лошадиные, отсвечивающие и в темной вертикальной щелью - кошачьи, черные
птичьи бисеринки... Здесь собрались, наверно, глаза всех людей и животных,
которые мне приходилось видеть. Оттого, что без век и ресниц, они казались
удивленными.
К утру глаза начали появляться и возле бака: от живых шлангов
выпячивались мускулистые отростки, заканчивающиеся веками и ресницами. Веки
раскрывались. Новые глаза смотрели на нас пристально и с каким-то ожиданием.
Было не по себе под бесчисленными молчаливыми взглядами.
А потом... из бака, колб и от живых шлангов стремительно, как побеги
бамбука, стали расти щупы и хоботки. Было что-то наивное и по-детски
трогательное в их движениях. Они сплетались, касались стенок колб и
приборов, стен лаборатории. Один щупик дотянулся до оголенных клемм
электрощита, коснулся и, дернувшись, повис, обугленный.
- Эге, это уже серьезно! - сказал дубль. Да, это было серьезно: машина
переходила от созерцательного способа сбора информации к деятельному и
строила для этого свои датчики, свои исполнительные механизмы... Вообще, как
ни назови ее развитие: стремление к информационному равновесию,
самоконструирование или биологический синтез информации - нельзя не
восхититься необыкновенной цепкостью и мощью этого процесса. Не так, так
эдак - но не останавливаться!
Но после всего, что мы наблюдали, нам было не до восторгов и не до
академического любопытства. Мы догадывались, чем это может кончиться.
- Ну хватит! - я взял со стола "шапку Мономаха". - Не знаю, удастся ли
заставить ее делать то, что мы хотим...
- Для этого неплохо бы знать, что мы хотим, - вставил дубль.
- ...но для начала мы должны заставить ее не делать того, чего мы не
хотим.
"Убрать глаза! Убрать щупы! Прекратить овеществление информации! Убрать
глаза! Убрать щупы! Прекратить..." - мы повторяли это со всем напряжением
мысли через "шапку Мономаха", произносили в микрофоны.
А машина по-прежнему поводила живыми щупами и таращилась на нас сотнями
разнообразных глаз. Это было похоже на поединок.
- Доработались, - сказал дубль.
- Ах так! - Я ударил кулаком по стенке бака. Все щупы задергались,
потянулись ко мне - я отступил. - Валька, перекрывай воду! Отсоединяй
питательные шланги.
"Машина, ты погибнешь. Машина, ты умрешь от жажды и голода, если не
подчинишься..."
Конечно, это было грубо, неизящно, но что оставалось делать? Двойник
медленно закручивал вентиль водопровода. Звон струек из дистилляторов
превратился в дробь капель. Я защемлял шланги зажимами... И, дрогнув,
обвисли щупы! Начали скручиваться, втягиваться обратно в бак. Потускнели,
заслезились и сморщились шарики глаз.
Час спустя все исчезло. Жидкость в баке стала по-прежнему золотистой и
прозрачной.
- Так-то оно лучше! - я снял "шапку" и смотал провода.
Мы снова пустили воду, сняли зажимы и сидели в лаборатории до поздней
ночи, курили, разговаривали ни о чем, ждали, что будет. Теперь мы не знали,
чего больше бояться: нового машинного бреда или того, что замордованная
таким обращением система распадется и прекратит свое существование. В день
первый мы еще могли обсуждать идею "а не закрыть ли открытие?". Теперь же
нам становилось не по себе при мысли, что оно может "закрыться" само,
поманит небывалым и исчезнет.
То я, то дубль подходили к баку, с опаской втягивали воздух, боясь
почуять запахи тления или тухлятины;
не доверяя термометру, трогали ладонями стенки бака и теплые живые
шланги: не остывают ли? Не пышут ли снова горячечным жаром?
Но нет, воздух в комнате оставался теплым, влажным и чистым: будто
здесь находилось большое опрятное животное. Машина жила. Она просто ничего
не предпринимала без нас. Мы ее подчинили!
В первом часу ночи я посмотрел на своего двойника, как в зеркало. Он
устало помаргивал красными веками, улыбался:
- Кажется, все в порядке. Пошли отсыпаться, а? Сейчас не было
искусственного дубля. Рядом сидел товарищ по работе, такой же усталый и
счастливый, как я сам. И ведь - странное дело! - я не испытывал восторга при
встрече с ним в парке, меня не тешила фантасмагория памяти в баке... а вот
теперь мне стало покойно и радостно.
Все-таки самое главное для человека - чувствовать себя хозяином
положения!"
Не сказывается ли в усердном поиске причинных связей собственнический
инстинкт людей? Ведь и здесь мы ищем, что чему принадлежит.
К. Прутков-инженер, мысль No 10
"Мы вышли в парк. Ночь была теплая. От усталости мы оба забыли, что нам
не следует появляться вместе, и вспомнили об этом только в проходной. Старик
Вахтерыч в упор смотрел на нас слегка посовелыми голубыми глазками. Мы
замерли.
- А, Валентин Васильевич! - вдруг обрадовался дед. - Уже отдежурили?
- Да... - в один голос ответили мы.
- И правильно. - Вахтерыч тяжело поднялся, отпер выходную дверь. - И
ничего с этим институтом не сделается, и никто его не украдет, и всего вам
хорошего, а мне еще сидеть. Люди гуляют, а мне еще сидеть, так-то...
Мы выскочили на улицу, быстро пошли прочь.
- Вот это да! - Тут я обратил внимание, что фасад нового корпуса
института украшен разноцветными лампочками. - Какое сегодня число?
Дубль прикинул по пальцам:
- Первое... нет, второе мая. С праздничком, Валька!
- С прошедшим... Вот тебе на!
Я вспомнил, что мы с Леной условились пойти Первого мая в компанию ее
сотрудников, а второго поехать на мотоцикле за Днепр, и скис. Обиделась
теперь насмерть.
- А Лена сейчас танцует... где-то и с кем-то, - молвил дубль.
- Тебе-то что за дело?
Мы замолчали. По улице неслись украшенные зеленью троллейбусы. На
крышах домов стартовали ракеты-носители из лампочек. За распахнутыми настежь
окнами танцевали, пели, чокались...
Я закурил, стал обдумывать наблюдения за "машиной-маткой" (так мы
окончательно назвали весь комплекс). "Во-первых, она не машина-оракул и не
машина-мыслитель, никакого отбора информации в ней не происходит. Только
комбинации - иногда осмысленные, иногда нет. Во-вторых, ею можно управлять
не только энергетическим путем (зажимать шланги, отключать воду и энергию -
словом, брать за горло), но и информационным. Правда, пока она отзывалась
лишь на команду "Нет!", но лиха беда начало. Кажется, удобней всего
командовать ею через "шапку Мономаха" биопотенциалами мозга... В-третьих,
"машина-матка" хоть и очень сложная, но машина: искусственное создание без
цели. Стремление к устойчивости, к информационному равновесию - конечно, не
цель, а свойство, такое же, как и у аналитических весов. Только оно более
сложно проявляется: через синтез в виде живого вещества внешней информации.
Цель всегда состоит в решении задачи. Задачи перед ней никакой не было - вот
она и дурила от избытка возможностей. Но..."
- ...задачи для нее должен отавияь человек, - подхватил дубль; меня уже
перестала удивлять его способность мыслить параллельно со мной. - Как и для
всех других машин. Следовательно, как говорят бюрократы, вся ответственность
на нас.
Думать об ответственности не хотелось. Работаешь, работаешь, себя не
жалеешь - и на тебе, еще и отвечать приходится. А люди вон гуляют...
Упустили праздник, идиоты. Вот так и жизнь пройдет в вонючей лаборатории...
Мы свернули на каштановую аллею, что вела в Академгородок. Впереди
медленно шла пара. У нас с дублем, трезвых, голодных и одиноких, даже
защемило сердца: до того славно эти двое вписывались в подсвеченную
газосветными трубками перспективу аллеи. Он, высокий и элегантный,
поддерживал за талию ее. Она чуть склонила пышную прическу к его плечу. Мы
непроиавольно ускорили шаги, чтобы обогнать их и не растравлять душу
лирическим зрелищем.
- Сейчас послушаем магнитофон, Танечка! У меня такие записи - пальчики
оближете! - донесся до нас журчащий голос Хилобока, и мы оба сбились с ноги.
Очарование пейзажа сгинуло.
- У Гарри опять новая, - констатировал дубль. Приблизившись, мы узнали
и девушку. Еще недавно она ходила на практику в институт в школьном
передничке; теперь, кажется, работает лаборанткой у вычислителей. Мне
нравилась ее внешность: пухлые губы, мягкий нос, большие карие глаза,
мечтательные и доверчивые.
- А когда Аркадий Аркадьевич в отпуске или в загранкомандировке, то мне
многое приходится вместо него решать... - распускал павлиний хвост Гарри. -
Да и при нем... что? Конечно, интересно, а как же!
Идет Танечка, склонив голову к лавсановому хилобоковскому плечу, и
кажется ей доцент Гарри рыцарем советской науки. Может, он даже страдает
лучевой болезнью, как главный герой в фильме "Девять дней одного года"? Или
здоровье, его вконец подорвано научными занятиями, как у героя фильма "Все
остается людям"? И млеет, и себя воображает соответствующей героиней,
дуреха... Здоров твой ученый кавалер, Танечка, не сомневайся. Не утомил он
себя наукой. И ведет он сейчас тебя прямым путем к первому крупному
разочарованию в жизни. По этой части он артист...
Дубль замедлил шаг, сказал вполголоса:
- А не набить ли ему морду? Очень просто: ты идешь сейчас к знакомым,
обеспечиваешь алиби. А я...
Своим высказыванием он опередил меня на секунду. Он вообще торопился
высказываться, чтобы утвердить свою самобытность, - понимал, что мы думаем
одинаково... Но коль скоро опередил, то во мне тотчас сработал второй
механизм самоутверждения: противостоять чужой идее.
- Из-за девчонки, что ли? Да шут с ней, не эта, так другая нарвется.
- И из-за нее, и вообще за все. Для души. Ну, помнишь, как он пустил
вонь о нашей работе? - У него сузились глаза. - Помнишь?
Я помнил. Тогда я работал в лаборатории Валерия Иванова. Мы
разрабатывали блоки памяти для оборонных машин. Дела в мире происходили
серьезные - мы вкалывали, не замечая ни выходных, ни праздников, и сдали
работу на полгода раньше правительственного срока... А вскоре институтские
"доброжелатели" передали нам изречение Хилобока: "В науке тот, кто выполняет
исследования раньше срока, либо карьерист, либо очковтиратель, либо и то и
другое!" Изречение стало популярным: у нас немало таких, кому не угрожает
опасность прослыть карьеристом и очковтирателем по нашему способу.
Самолюбивый и горячий Валерка все порывался поговорить с Хилобоком по душам,
потом разругался с Азаровым и ушел из института.
У меня кулаки потяжелели от этого воспоминания. "Может, пусть дубль
обеспечит алиби, а я?.." И вдруг мне представилось: трезвый интеллигентный
человек дубасит другого интеллигентного человека в присутствии девушки...
Ну, что это такое! Я тряхнул головой, чтобы прогнать из воображения эту
картину.
- Нет, это все-таки не то. Нельзя поддаваться низменным движениям души.
- А что "то"?
Действительно: а что "то"? Я не знаю.
- Тогда надо хоть уберечь эти мечтательные глазки от потных Гарриных
объятий... - Дубль задумчиво покусал губу и толкнул меня под дерево. (Опять
проявил инициативу.) - Гарри Харитонович" можно вас на пару конфиденциальных
слов?
Хилобок и девушка оглянулись.
- А, Валентин Васильевич! Пожалуйста... Танечка, я вас догоню, - доцент
повернул к дублю.
"Ага!" - я понял его замысел и мелкими перебежками стал пробираться в
тени деревьев. Все получилось удачно. Танечка дошла до развилки аллей,
остановилась, оглянулась и увидела того самого человека, который минуту
назад отозвал ее кавалера.
- Таня, - сказал я, - Гарри Харитонович просил передать свои извинения,
сожаления и прочее. Он не вернется. Дело в том, что приехала его жена и...
Куда же вы? Я вас провожу!
Но Танечка уже мчалась, закрыв лицо руками, прямо к троллейбусной
остановке. Я направился домой.
Через несколько минут вернулся двойник.
- Подожди, - сказал я, прежде чем он открыл рот. - Ты объяснил Гарри,
что Таня невеста твоего знакомого, мастера спорта по боксу?
- И по самбо. А ты ей - насчет жены?
- Точно. Хоть какое-то полезное применение открытию нашли...
Мы разделись, помылись, начали располагаться ко сну. Я постелил себе на
тахте, он - на раскладушке.
- Кстати, о Хилобоке. - Дубль сел на раскладушку. - Что же ты молчишь,
что на ближайшем ученом совете будет обсуждение нашей поисковой темы? Если
бы Гарри мне любезно не напомнил, я пребывал бы в неведении. "Пора, пора,
Валентин Васильевич, а то ведь уже полгода работаете, а до сих пор не
обсуждали, конечно, свободный поиск вещь хорошая, но заявки на оборудование
и материалы подаете, а мне вон из бухгалтерии все звонят, интересуются, по
какой теме списывать. И разговоры в институте, что Кривошеин занимается чем
хочет, а другим хоздоговора и заказы выполнять... Я, конечно, понимаю, что
для диссертации вам надо, но необходимо вашу тему оформить, внести в общий
план..." Сразу, шельмец, о делах вспомнил, когда я ему про мастера спорта
объяснил.
- Хилобока послушать, так вся наука делается для того, чтобы не
огорчать бухгалтерию...
Я объяснил дублю, в чем дело. Когда из машины повалили невразумительные
числа, я от полного отчаяния позвонил Азарову, что хотел бы с ним
посоветоваться. Аркадию Аркадьевичу, как всегда, было некогда, и он сказал,
что лучше обсудить тему на ученом совете; он попросит Хилобока организовать
обсуждение.
- Тем временем из яичка, которое хорошо было бы к красну дню, вылупился
интересный результат, - заключил дубль. - Так доложим? На предмет написания
кандидатской диссертации. Вон и Хилобок понимает, что надо...
- И на защите я буду демонстрировать тебя, да?
- Кто кого будет демонстрировать, это вопрос второй, - уклончиво
ответил он. - Но, вообще говоря... нельзя! - Он помотал головой. - Ну нельзя
и нельзя!
- Верно, нельзя, - уныло согласился я. - И авторское свидетельство
заявить нельзя. И Нобелевскую премию получить нельзя... Выходит, я от этого
дела пока имею одни убытки?
- Да отдам я тебе эти деньги, отдам"... у, сквалыга! Слушай... а на что
тебе Нобелевская премия? - Дубль сощурил глаза. - Если "машина-матка"
запросто воспроизводит человека, то денежные знаки...
- ...ей сделать проще простого! С естественной сеткой, с водяными
картинками... нет, а что же?!
- Купим в кооперативах по трехкомнатной квартире, - дубль мечтательно
откинулся к стене.
- По "Волге"...
- По две дачи: в Крыму для отдыха и на Рижском взморье для
респектабельности.
- Изготовим еще несколько самих себя. Один работает, чтобы не волновать
общественность...
- ...а остальные тунеядствуют в свое удовольствие...
- ...И с гарантированным алиби. А что?
Мы замолчали и посмотрели друг на друга с отвращением.
- Боже, какие мы унылые мелкачи! - Я взялся за голову. - Огромное
открытие примеряем черт знает к чему: к диссертации, к премии, к дачам, к
мордобою с гарантированным алиби... Ведь это же Способ Синтеза Человека! А
мы...
- Ничего, бывает. Мелкие мысли возникают у каждого человека и всегда.
Важно не дать им превратиться в мелкие поступки.
- Собственно, пока я вижу только одно полезное применение открытия: со
стороны в себе замечаешь то, что легче видеть у других, - свои недостатки.
- Да, но стоит ли из-за этого удваивать население Земли?
Мы сидели в трусах друг против друга. Я отражался в дубле, как в
зеркале.
- Ладно. Давай по существу: что мы хотим?
- И что мы можем?
- И что мы смыслим в этом деле?
- Начнем с того, что к этому шло. Идеи Сеченова, Павлова, Винера, Эшби
сходятся из разных точек к одному: мозг - это машина. Опыты Петруччо по
управлению развитием человеческого зародыша - еще один толчок. Стремление ко
все большей сложности и универсальности систем в технике - одни замыслы
микроэлектронщиков создать машины, равные по сложности мозгу,
чего стоят!
- То есть наше открытие - не случайность. Оно подготовлено всем
развитием идей и технических средств в науке. Не так, так иначе, не сейчас,
так через годы или десятилетия, не мы, так другие пришли бы к нему.
Следовательно, вопрос сводится вот к чему...
- ...что мы можем и должны сделать за тот срок- может, это год, может,
десятки лет, никто не знает, но лучше ориентироваться на меньший срок, - на
который мы опередили других?
- Да.
- Как обычно бывает? - Дубль подпер рукой щеку. - Есть у инженера задел
или просто желание сотворить что-то понетленнее. Он ищет заказчика. Или
заказчик ищет его, в зависимости от того, кому больше нужно. Заказчик
выставляет техническое задание: "Примените ваши идеи и ваши знания для
создания такого-то устройства или такой-то технологии. Устройство должно
иметь такие-то параметры, выдерживать такие-то испытания... технология
должна обеспечивать выход годных изделий не ниже стольких-то процентов.
Сумма такая-то, срок работы такой-то. Санкции в установленном порядке".
Подписывается хоздоговор - и действуй... И у нас есть задел, есть желание
развивать его дальше. Но если сейчас придет заказчик с толстой мошной и
скажет: "Вот деньги, отработайте ваш способ для надежного массового
дублирования людей - и не ваше дело, зачем мне это надо", - договор не
состоится, верно?
- Ну, об этом еще рано говорить. Способ не исследован, не отработан -
какая от него может быть продукция! Может, и ты через пару месяцев
рассыплешься, кто знает...
- Не рассыплюсь. На это лучше не рассчитывай.
- Да мне-то что? Живи, разве я против?
- Спасибо! Ну и хам же ты - сил нет! Просто дремучий хам! Так бы и
врезал.
- Ладно, ладно, не отвлекайся, ты меня не так понял. Я к тому, что мы
еще не знаем всех сторон и возможностей открытия. Мы стоим в самом начале.
Если сравнить, скажем, с радио, то мы сейчас находимся на уровне волн Герца
и искрового передатчика Попова. Что дальше? Надо исследовать возможности.
- Правильно. Но это дела не меняет. Исследования, которые применимы к
человеку и человеческому обществу, надо вести с определенной целью. А нам
сейчас не от кого получить два машинописных листка с техническим заданием. И
не надо. Нужно самим определить, какие цели сейчас стоят перед человеком.
- Н-ну... раньше цели были простые: выжить и продлить свой род. Для
достижения их приходилось хлопотать насчет дичи, насчет шкуры с чужого
плеча, насчет огня... отбиваться палицей от зверей и знакомых, отрывать в
глине однокомнатную пещеру без удобств, все такое. Но в современном обществе
эти проблемы в основном решены. Работай где-нибудь - и достигнешь
прожиточного минимума, чего там! Не пропадешь. И детей завести можно - .в
крайнем случае государство возьмет заботы по воспитанию на себя... Стало
быть, у людей должны теперь возникнуть новые стремления и потребности.
- О, их хоть отбавляй! Стремление к комфорту, к развлечениям, к
интересной и непыльной работе. Потребность в изысканном обществе, в
различных символах тщеславия - званиях, титулах, наградах. Потребность в