Савченко Виктор. Открытие себя

получилось? Чак-чак-чак-как получилось? Спидометр показывает сто десять,
мелькают серо-зеленые полосы из земли и деревьев. На такой скорости я мог бы
уйти от погони, спасти кого-нибудь, приехав вовремя! Но мне не от кого
убегать и некого спасать. Мне было кого спасать, но там требовалось честно
думать, а не выжимать ручку газа. Честно думать...
Я могу преодолевать различные высоты, стихии, - и усилием мысли и
усилием мышц - чего там! Со стихиями ясно, преодолеть их можно. А вот как
преодолеть себя?
Сейчас я перелистал дневник - и даже страшно стало: до чего же подла и
угодлива моя мысль! Вот я рассуждаю о том, что беды людей происходят от их
беспринципности, от того, что считают "свою хату с краю", а через несколько
страниц я ловко обосновываю расположение своей "хаты с краю": не надо
заводиться с Гарри Хилобоком, пусть делает свою докторскую диссертацию...
Вот я размышляю о том, как сделать, чтобы из открытия получилось "хорошо", а
вот я призываю себя к жестокости со ссылками на убийства в мире... Вот я
(или мы с дублем-аспирантом, все равно) принижаю себя до уровня заурядного
инженера, которому трудно и непривычно вести такую работу - моральная
перестраховочка на случай, если не выйдет; а вот, когда стало получаться, я
равняю себя с богом... И все это я писал искренне, не замечал никаких
противоречий.
Не замечал? Не хотел замечать! Так было приятно и удобно: красоваться,
лгать самому себе от чистого сердца, приспосабливать идеи и факты к своему
душевному комфорту. Выходит, думал-то я в основном не о человечестве, а о
самом себе? Выходит, эта работа, если оценить се не с научной, а с моральной
стороны, была просто незаурядным пижонством? Конечно, где уж тут заботиться
о каких-то экспериментальных образцах!
Что же ты за человек, Кривошеин?"
"22 сентября. Не работаю. Нельзя мне сейчас работать... Сегодня съездил
на мотоцикле в Бердичев непонятно зачем и, кстати, понял смысл таинственной
фразы, что когда-то выдали печатающие автоматы. Двадцать шесть копеек - это
цена заправки: пять литров бензина, двести граммов масла - ее как раз
хватает от Бердичева до Днепровска... Раскрыл еще одну "тайну"!
Где-то сейчас дубль Адам, куда уехал?
...И это существо, которое машина пыталась выдать сразу после первого
дубля: полу-Лена, полу-я... Оно наверно, тоже пережило ужас смерти, когда мы
приказали "машине-матке" растворить его? И батя... О черт! Зачем я думаю об
этом?
Батя... последний казак из рода Кривошеиных. По семейному преданию,
прадеды мои происходят из Запорожской Сечи. Жил когда-то казак лихой,
повредили ему шею в бою - вот и пошли Кривошеины. Когда императрица Катька
разогнала Сечь, они переселились в Заволжье. Дед мой Карп Васильевич избил
попа и станового пристава, когда те решили упразднить в селе земскую школу,
а вместо нее завести церковноприходскую. Я понятия не имею, какая между ними
разница, но помер дед на каторге.
Батя участвовал на всех революциях, в гражданскую воевал у Чапаева
ротным.
Последнюю войну он воевал стариком, лишь первые два года. Отступал по
Украине, вывел свой батальон из окружения под Харьковом. Потом по причине
ранения и нестроевого возраста его перевели в тыл, в Зауралье военкомом.
Там, в станице, он, солдат и крестьянин, учил меня ездить верхом, обхаживать
и запрягать лошадей, пахать, косить, стрелять из винтовки и пистолета,
копать землю, рубить тальник осоавиахимовской саблей; заставлял и кур резать
и свинью колоть плоским штыком под правую лопатку, чтоб крови не боялся. "В
жизни пригодится, сынок!"
...Незадолго до его кончины "ездили мы с ним на его родину в Мироновку,
к двоюродному брату Егору Степановичу Кривошеину. Когда сидели в избе,
выпивали по случаю встречи, примчался внучонок деда Егора:
- Деда, а в Овечьей балке, где плотину ставят, шкилет из глины вырыли!
- В Овечьей? - переспросил батя. Старики переглянулись. - А ну пошли
посмотрим...
Толпа рабочих и любопытствующих расступилась, давая дорогу двум грузно
шагавшим дедам. Серые трухлявые кости были сложены кучей. Отец потыкал
палкой череп - тот перевернулся, показал дыру над правым виском.
- Моя! - батя победно поглядел на Егора Степановича. - А ты, значит,
промазал, руки тряслись?
- Почем ты знаешь, что твоя?! - оскорбленно задрал бороду, тот.
- Ну, разве забыл? Он ведь в село возвращался. Я по правую сторону
дороги лежал, ты - по левую... - и батя для убедительности вычертил палкой
на глине схему.
- Это чьи же останки, старики? - строго спросил моложавый прораб в
щегольском комбинезоне.
- Есаула, - сощурившись, объяснил батя. - В первую революцию уральские
казачки в нашем селе квартировали - так это ихний есаул. Ты уж милицию не
тревожь, сынок. Замнем за давностью лет.
...Как это было славно: лежать в ночной степи за селом с отцовской
берданкой, поджидать есаула - как за идею, так и за то, что он, сволочь,
мужиков нагайкой порол, девок на гумно возил! Или лететь на коне, чувствуя
тяжесть шашки в руке, примериваться: рубануть вон того, бородатого, от
погона наискось!
А я последний раз дрался лет восемнадцать назад, да и то не до победы,
а до звонка на урок. И на коне не скакал с зауральских времен. Всей моей
удали - обгоны на мотоцикле при встречном транспорте.
Не боюсь я, батя, ни крови, ни смерти. Только не пригодилась мне твоя
простая наука. Теперь революция продолжается другими средствами, открытия и
изобретения - оружие посерьезней сабель. И боюсь я, батя, ошибиться...
Врешь! Врешь! Снова красуешься перед собой, пижон, подонок!
Неистребимое стремление к пижонству... Ах, как красиво написано: "Боюсь я,
батя, ошибиться" и про революцию. Не смей об этом!
Ты намеревался синтезировать в людях (да, в людях, а не в искусственных
дублях!) благородство души, которого в тебе нет; красоту, которой у тебя
нет; решительность поступков, которой ты не обладаешь; самоотверженность, о
которой ты понятия не имеешь...
Ты из хорошей семьи; твои предки умели и работать и отстаивать правое
дело, бить гадов: когда кулаком, когда из берданки, спуску не давали... А
что есть ты? Выступал ли ты за справедливость? Ах, не было подходящего
случая? А не избегал ли ты - умненько и осторожно - таких случаев? Что,
неохота вспоминать?
То-то и есть, что я всего боюсь: жизни, людей. Даже Лену я люблю как-то
трусливо: боюсь приблизить - боюсь и потерять. И, боже упаси, чтобы не было
детей. Дети усложняют жизнь...
А то, что я таюсь со своим открытием, - разве не из боязни, что я не
смогу отстоять правильное развитие его? И ведь верно: не смогу... Я слабак.
Из породы тех умных слабаков, которым лучше не быть умными. Потому что ум им
дан только для того, чтобы понимать свое падение и бессилие..."
Аспирант Кривошеин закурил, стал нервно ходить по комнате. Читать эти
записи было тяжело - ведь написано было и о нем. Он вздохнул, вернулся к
столу.
"...Спокойно, Кривошеин. Спокойно. Так можно договориться до
истерических поступков. А работа все-таки на тебе... Не все еще потеряно, не
такой уж ты сукин сын, что следует немедленно удавиться.
Могу даже представить себя в выгодном свете. Я не использовал это
открытие для личного успеха и не буду использовать. Я работал на полную
силу, не волынил. Теперь я разбираюсь в сути дела. Так что я не хуже других.
Ошибся. А кто не ошибался?
Да, но в этой работе сравнения по относительной шкале - хуже или лучше
я других - неприменимы. Другие занимаются себе исследованием кристаллов,
разработкой машин; они знают свое дело туго - и этого достаточно. Вздорные
черты их характера отравляют жизнь только им самим, сотрудникам по
лаборатории и ближайшим родственникам. А у меня не та специфика. Для того
чтобы делать Человека, мало знать, мало иметь исследовательскую хватку,
умело "рукоятки вертеть" - надо самому быть Человеком; не лучше или хуже
других, а в абсолютном смысле: рыцарем без страха и упрека. Я бы и не прочь,
только не знаю как. Нет у меня такой информации...
Выходит, мне эта работа не по зубам?"
"8 октября. В нашем парке желто-красная осень, а я не могу работать.
Полно сухой листвы, самый пустяковый дождик поднимает на ней страшный шум, а
после распространяется кофейный запах прели. А я не могу работать...
Может, ничего этого и не надо? Хорошая наследственность, качественное
трудовое воспитание, гигиенические условия жизни... Пусть умные люди сами
воспроизводят себя: заводят побольше детей с хорошей наследственностью.
Прокормить смогут, заработка хватит - они ведь умные люди... И воспитать
смогут - они же умные люди... И не потребуется никаких машин-Сегодня звонил
Гарри Хилобок. В институте организуется постоянно действующая выставка
"Успехи советской системологии", и, понятное дело, он ее попечитель.
- Не дадите ли что-нибудь, Валентин Васильевич?
- Нет.
- Что ж вы так? Вот отдел Ипполита Илларионовича Вольтампернова три
экспоната выставляет, другие отделы и лаборатории многое дают. Надо бы хоть
один экспонат по вашей теме, неужели до сих пор ничего нет?
- Нет. Как дела с системой биодатчиков, Гарри Харитонович?
- Э, Валентин Васильевич, что значит одна система в сравнении со всей
системологией, хе-хе! Будем делать, а как же, но пока сами понимаете, все
бросили на борьбу за оформление выставочных стендов, макетов,
демонстрационных табло, трафаретные надписи на трех языках составляем, а как
же, голова кругом, и лаборатория перегружена и мастерские, но если у вас,
Валентин Васильевич, появится что-то для выставки, устроим, это у нас
зеленой улицей идет...
Я чуть было не сказал ему, что именно система биодатчиков нужна мне,
чтобы осчастливить выставку своим экспонатом (пусть делает, а там
посмотрим), но сдержался. Все бы тебе ловчить, Кривошеин!
Разбрелись мои экспонаты по белу свету. Один грызет гранит
биологической науки в Москве, другие - травку и капусту на огородах. Один и
вовсе забежал неизвестно куда...
Выставить, что ли, "машину-матку" для потрясения академической
общественности? Производить для демонстрации двухголовых и шестилапых кролей
- по две штуки в час... То-то будет шуму.
Нет, брат. Это устройство делает человека. И от этого никуда не
денешься".

Глава двенадцатая

Любое действие обязывает. Бездействие не обязывает ни к чему.

К. Прутков-инженер

"11 октября. Повторяю опыты по управляемому синтезу кроликов - просто
так, чтобы механизмы не простаивали. Снимаю все на пленку. Будет
кинодокумент. Граждане, предъявите кинодокументы!"
"13 октября. Изобрел способ, как надежно и быстро уничтожить
биологическую информацию в "машине-матке". Можно назвать его "электрический
ластик"; подаю на входы кристаллоблока и ЦВМ-12 напряжение от генератора
шумов, и через 15-20 минут машина забывает все о кроликах. Будь у меня этот
способ раньше вместо команды "Нет!", я каждый раз уничтожал бы дубля Адама
необратимо и основательно.
Не знаю только, было бы это ему приятнее...
Время осыпает листья, холодит небо. А дело стоит. Не могу я снова
браться за серьезные опыты, духу не хватает. Растерялся я...
Ну, вот что, Кривошеин! Можно считать доказанным, что ты не бог и не
пуп Земли. А раз так, то следует искать помощи у других. Надо идти к Аркадию
Аркадьевичу..."
- Эге! - нахмурился аспирант Кривошеин.
"...Следует поступать в установленном порядке. Он - мой начальник.
Впрочем, дело не в этом: он - умный, знающий и влиятельный человек. И
великолепный методист, умеет четко формулировать любые задачи. А
"сформулированная задача, - как написано в его "Введении в системологию", -
есть записанное в неявной форме решение данной задачи". Этого мне как раз не
хватает. И тему мою он поддержал на ученом совете. Правда, он не в меру
величествен и честолюбив, но столкуемся. Ведь он умный человек, поймет, что
в этой работе слава - не главное.
Э, погоди! Благие намерения само собой, а разумная осторожность не
помешает. Выдавать Азарову за здорово живешь святая святых открытия - что
"машина-матка" может синтезировать живые системы - нельзя. Нужно начать с
чего-нибудь попроще. "А там посмотрим", как он сам любит выражаться.
Нужно синтезировать в машине электронные схемы. Это то, на что нападал
старик Вольтампернов, и это, кстати сказать, моя официальная тема на
ближайшие полтора года.
"Надо, Валентин Васильевич, надо!" Прикинем схему опыта. Вводим в
жидкость шесть проводов: два - питание, два - контрольный осциллограф и два
- генератор импульсов. Задаю машине через "шапку Мономаха" параметры типовых
схем, примерные размеры. Здесь я точно знаю, что "то", что "не то" - дело
знакомое".
"15 октября. В баке возникают закругленные квадратики коричневого
цвета, похожие на гетинакс. На них оседают металлические линии проводников
схемы, прослойки изоляторов, накладываются друг на друга пленочки
конденсаторов, рядом пристраиваются полоски сопротивлений, пятна диодов и
транзисторов... Это похоже на пленочную технологию, которая сейчас
развивается в микроэлектронике, только без вакуума, электрических разрядов и
прочей пиротехники.
И до чего же приятно после всех головоломных кошмаров щелкать
переключателями, подстраивать рукоятками резкость и яркость луча на экране
осциллографа, отсчитывать по меткам микросекундные импульсы! Все точно,
ясно, доступно. Будто домой вернулся из дальних краев... Черт меня занес в
эти края, в темные джунгли под названием "человек" без проводника и компаса.
Но кто проводник? И что компас?
Ладно. Параметры схем соответствуют, тема 154 наполовину выполнена;
то-то Ипполит Илларионович будет рад!
Иду к Азарову. Покажу образцы, объясню кое-что и буду намекать на
дальнейшие перспективы. Приду завтра и скажу:
- Аркадий Аркадьевич, я пришел к вам как умный человек к умному
человеку..."
"16 октября. Сходил... разлетелся на распростертые объятия!
Итак, утром я основательно продумал разговор, прихватил образцы и
направился к старому корпусу. Осеннее солнце озаряло стены с архитектурными
излишествами, гранитные ступени и меня, который поднимался по ним.
Подавление моей психики началось от дверей. О эти государственные
трехметровые двери из резного дуба, с витыми аршинными ручками и тугими
пневмопружинами! Они будто специально созданы для саженных мордатых
молодцов-бюрократов с ручищами, широкими, как сковородки на дюжину яиц:
молодцы открывают двери легким рывком и идут ворочать большими -нужными
делами. Проникнув сквозь двери, я стал думать, что разговор с Азаровым не
следует начинать с шокирующей фразы ("Я пришел к вам как умный к
умному..."), а надо блюсти субординацию: он академик, я инженер.
А когда поднимался по мраморным лестничным маршам в коврах,
пришпиленных никелированными штангами, с перилами необъятной ширины, в моей
душе возникла почтительная готовность согласиться со всем, что академик
скажет и порекомендует... Словом, если к гранитной лестнице упругой походкой
подходил Кривошеин-первооткрыватель, то в директорскую приемную вошел,
шаркая ногами, Кривошеин-проситель: с сутулой спиной и виноватой мордой.
Секретарша Ниночка бросилась наперерез мне со стремительностью, которой
позавидовал бы вратарь Лев Яшин.
- Нет-нет-нет, товарищ Кривошеин, нельзя, Аркадий Аркадьевич собирается
на конгресс в Новую Зеландию, вы же знаете, как мне влетает, когда я пускаю!
Никого не принимает, видите?
В приемной действительно было много сотрудников и командированных. Все
они недружелюбно посмотрели на меня. Я остался ждать - без особых надежд на
удачу, просто: другие ждут и я буду. Чтоб не отрываться от коллектива. Тупая
ситуация.
Народ прибывал. Лица у всех были угрюмые, некрасивые. Никто ни с кем не
разговаривал.
Чем больше становилось людей в приемной, тем мельче мне казалось мое
дело. Мне пришло в голову, что образцы мои только измерены, но не испытаны,
что Азаров, чего доброго, станет доказывать, что технологические работы по
электронике не наш профиль. "И вообще чего я лезу? До конца темы еще год с
лишним. Чтобы опять Хилобок пускал пикантные изречения?"
Легкий на помине Хилобок с устремленным видом возник в дверях; я
вовремя занял выгодную позицию и вслед за ним юркнул в кабинет.
- Аркадий Аркадьевич, мне бы...
- Нет-нет, Валентин... э-э... Васильевич, - принимая от Гарри какие-то
бумаги, поморщился в мою сторону Азаров. - Не могу! Никак не могу. С визой
задержка, доклад вот надо после машинистки вычитать... Обратитесь с вашим
вопросом к Ипполиту Илларионовичу, он будет замещать меня этот месяц, или к
Гарри Харитоновичу. Не один же я на свете в конце концов!
Вот так. Человек летит в Новую Зеландию, о чем разговор! На конгресс и
для ознакомления. И чего это мне пришло в голову хватать его за полу?
Смешно. Работай себе, пока не потребуют отчета.
Когда-нибудь из-за этой работы будут прерывать заседания
правительства... Да, но почему это должно быть когда-нибудь?
Не будут прерывать заседание, не волнуйся. Тебя будут выслушивать
второстепенные чиновники, которые никогда не отважатся что-то предпринять на
свою ответственность, - такие же слабаки, как и ты сам.
Слабак. Слабак, и все! Надо было поговорить, раз уж решился. Не смог.
Извинился противным голосом и ушел из кабинета. Да, склонить к своей работе
спешащего за океан Азарова - это не "машиной-маткой" командовать.
Но все-таки это что-то не то..."
"25 октября. А вот это, кажется, то! Наш город посетил видный
специалист в области микроэлектроники, кандидат технических наук, будущий
доктор тех же наук Валерий Иванов. Он звонил мне сегодня. Встреча состоится
завтра в восемь часов в ресторане "Динамо". Форма одежды соответствующая.
Присутствие дам не исключено.
Валерка Иванов, с которым мы коротали лекции по организации
производства за игрой в "балду" и в "слова", жили в одной комнате общежития,
вместе ездили на практику и на вечера в библиотечный институт! Валерка
Иванов, мой бывший начальник и соавтор по двум изобретениям, спорщик и
человек отважных идей! Валерка Иванов, с которым мы пять лет работали душа в
душу! Я рад.
"Слушай, Валерка, - скажу я ему, - бросай свою микроэлектронику,
перебирайся обратно. Тут такое дело! "
Пусть даже заведует лабораторией, раз кандидат. Я согласен. Он работать
может.
Ну, поглядим, каким он стал за истекший год".
"26 октября, ночь. Ничто в жизни не проходит даром.
С первого взгляда на Иванова я понял, что прежнего созвучия душ не
будет. И дело не в годе разлуки. Между нами вкралась та Гаррина подлость. Ни
он, ни я в ней не повинны, но мы оказались как бы по разные стороны. Он,
гордо подавший в отставку, хлопнувший дверью, как-то больше прав, чем я,
который остался и не разделил с ним эту горькую гордость. Поэтому весь вечер
между нами была тонкая, но непреодолимая неловкость и горечь, что не смогли
мы тогда эту подлость одолеть. Мы теперь как-то меньше верили друг в друга и
друг другу... Хорошо, что я взял с собой Лену, хоть она украсила нашу
встречу.
Впрочем, разговор был интересный. Он заслуживает того, чтобы его
описать.
Встреча началась в 20.00. Передо мной сидел петербуржец. Импортный
пиджак в мелкую серую клетку и без отворотов, белая накрахмаленная рубашка,
шестигранные очки на прямом носу, корректный ершик черных волос. Даже
втянутые щеки вызвали у меня воспоминание о блокаде.
Лена тоже не подкачала. Когда проходили по залу, на нее все
оборачивались. Один я пришел вахлак вахлаком: клетчатая рубаха и не очень
измятые серые брюки;
два дубля ощутимо уменьшили мой гардероб.
В ожидании, пока принесут заказ, мы с удовольствием рассматривали друг
друга.
- Ну, - нарушил молчание петербуржец Иванов,- хрюкни что-нибудь.
- Я смотрю, морда у тебя какая-то асимметричная...
- Асимметрия - признак современности. Это от зубов, - он озабоченно
потрогал щеку, - продуло в поезде.
- Давай вдарю - пройдет.
- Спасибо. Я лучше коньячком...
Обычная наша разминочка перед хорошим разговором.
Принесли коньяк и вино для дамы. Мы выпили, утолили первый аппетит
заливной осетриной и снова с ожиданием уставились друг на друга. Окрест нас
пировали. Корпусный мужчина за сдвинутыми столами произносил тост "за
науку-маму" (видно, смачивали чью-то диссертацию) . Подвыпивший одинокий
человек за соседним столиком грозил пальцем графинчику с водкой, бормотал:
- Я молчу... Я молчу! - Его распирала какая-то тайна.
- Слушай, Валька!..
- Слушай, Валерка!..
Мы озадаченно посмотрели друг на друга.
- Ну, давай ты первый, - кивнул я.
- Слушай, Валька, - у Иванова завлекательно сверкнули глаза за очками,
- бросай-ка ты этот свой... эту свою системологию, перебирайся к нам.
Перевод я тебе устрою. Мы сейчас такое дело разворачиваем! Микроэлектронный
комплекс: машина, делающая машины, - чувствуешь?
- Твердые схемы?
- А, что твердые схемы - поделки, пройденный этап! Электронный и
плазменный лучи плюс электрофотография плюс катодное напыление пленок
плюс... Словом, идея такая: схема электронной машины развертывается пучками
электронов и ионов, как изображение на экране телевизора, - и все. Она
готова, может работать. Плотность элементов как в мозгу человека,
чувствуешь?
- И это уже есть?
- Ну, видишь ли...-он поднял брови. - Если бы было, зачем бы я тебя
звал? Сделаем в установленные сроки.
(Ну, конечно же, мне нужно бросить системологию и идти за ним! Не ему
же за мной, у меня на поводу... Разумеется! Так всегда было.)
- А у американцев?
- Они тоже стараются. Вопрос в том, кто раньше. Работаем вовсю, я уже
двенадцать заявок подал - чувствуешь?
- Ну, а цель?
- Очень простая: довести производство вычислительных машин до
массовости и дешевизны газет. Знаешь, какой шифр я дал теме? "Поэма". И это
действительно технологическая поэма! - От выпивки у Валерки залоснился нос.
Он старался вовсю и, наверно, не сомневался в успехе: меня всегда было
нетрудно уговорить. - Завод вычислительных машин размерами чуть побольше
телевизора, представляешь? Машина-завод! Она получает по телетайпу
технические задания на новые машины, пересчитывает ТЗ в схемы, кодирует
расчет электрическими импульсами, а они гоняют лучи по экрану, печатают
схему. Двадцать секунд - и машина готова. Это листок, на котором вмещается
та же электронная схема, что сейчас занимает целый зал, представляешь?
Листок в конверте посылают заказчику, он вставляет его в исполнительное
устройство... Ну, там в командный пульт химзавода, в систему управления
городскими светофорами, в автомобиль, куда угодно - и все, что раньше
медленно, неуклюже, с ошибками выполнял человек, теперь с электронной
точностью делает умный микроэлектронный листик! Чувствуешь?
Лена смотрела на Валерку с восхищением. Действительно, картина
вырисовывалась настолько роскошная, что я не сразу понял: речь идет о тех же
пленочных схемах, которые я недавно осуществил в баке "машины-матки".
Правда, они попроще, но в принципе можно делать и "умные" листики-машины.
- А почему вакуум да разные лучи? Почему не химия... наверно, тоже
можно?
- Химия... Лично я с тех пор, как доцент Варфоломеев устраивал нам
"варфоломеевские зачеты", химию не очень люблю. (Это было сказано для Лены.
Она оценила и рассмеялась.) Но если у тебя есть идеи по химической
микроэлектронике - давай. Я - за. Будешь вести это направление. В конце
концов неважно, как сделать, главное - сделать. А тогда... тогда можно
развернуть такое! - Он мечтательно откинулся на стуле. - Суди сам, зачем
машине-заводу давать задания на схемы? Это лишняя работа. Ей нужно сообщать
просто информацию о проблемах. Ведь теперь в производстве, в быту, на
транспорте, в обороне - всюду работают машины. Зачем превращать их импульсы
в человеческую речь, если потом ее снова придется превращать в импульсы!
Представляешь: машины-заводы получают по радио информацию от дочерних машин
из сферы производства, планирования, сбыта продукции, перевозок... отовсюду
- даже о погоде, видах на урожай, о потребностях людей. Сами перерабатывают
все в нужные схемы и рассылают...
- Микроэлектронные рекомендации?
- Директивы, милый! Какие там рекомендации: математически обоснованные
электронные схемы управления, так сказать, рефлексы производства. С
математикой не спорят!
Мы выпили.
- Ну, Валера, - сказал я, - если ты сделаешь эту идею, то прославишься
так, что твои портреты будут печатать даже на туалетной бумаге!
- И твои тоже, - великодушно добавил он. - Вместе будем красоваться.
- Но, Валерий, - сказала Лена, - ведь получается, что в вашем комплексе
нет места человеку. Как же так?
- Лена, вы же инженер... - снисходительно шевельнул бровями Иванов. -
Давайте смотреть на этот предмет, на человека то есть, по-инженерному: зачем
ему там место? Может человек воспринимать радиосигналы, ультра- и
инфразвуки, тепловые, ультрафиолетовые и рентгеновы лучи, радиацию?
Выдерживает он вакуум, давление газов в сотни атмосфер, ядовитую среду,
перегрузки в сотни земных тяготений, резонансные вибрации, термоудары от
минус ста двадцати по Цельсию до плюс ста двадцати с часовой выдержкой при
каждой температуре, холод жидкого гелия? Может он летать со скоростью
снаряда, погружаться на дно океана или в расплавленный металл? Может он за
доли секунды разобраться во взаимодействии десяти - хотя бы десяти! -
факторов? Нет.
- Он все это может с помощью машин, - отстаивала человечество Ленка.
- Да, но машины-то это могут и без его помощи! Вот и остается ему в наш