Савченко Виктор. Открытие себя

лаборатории, со вкусом плескался в ванной, любил выкурить папироску перед
сном - словом, совсем как я.
После инцидента с Хилобоком мы каждое утро тщательно договаривались:
кому где быть, чем заниматься, кому когда идти в столовую - вплоть до того,
в какое время пройти через проходную, чтобы Вахтерыч за мельканием лиц успел
забыть, что один Кривошеин уже проходил. Вечерами мы рассказывали друг
другу, с кем встречались и о чем разговаривали.
Только о Лене мы не говорили. Будто ее и не было. Я даже спрятал в стол
ее фотографию. И она не звонила, не приходила ко мне - обиделась. И я не
звонил ей. И он тоже... Но все равно она была.
А шел май, поэтичный южный май - с синими вечерами, соловьями в парке и
крупными звездами над деревьями. Осыпались свечи каштанов, в парке зацвела
акация. Ее сладкий, тревожно дурманящий запах проникал в лабораторию,
отвлекал. Мы оба чувствовали себя обездоленными. Ах, Ленка, милая, горячая,
нежная, самозабвенная в любви Ленка, почему ты одна на свете?
Вот какие юношеские чувства возбудило во мне появление
дубля-"соперника"! До сих пер была обычная связь двух уже умудренных жизнью
людей (Лена год назад разошлась с мужем; у меня было несколько лирических
разочарований, после которых я твердо зависал себя в холостяки), какая
возникает не столько от взаимного влечения, сколько от одиночества; в ней
оба не отдают себя целиком. Мы с удовольствием встречались, старались
интересно провести время; она оставалась у меня или я у нее; утром мы
чувствовали себя несколько принужденно и с облегчением расставались. Потом
меня снова тянуло к ней, ее ко мне... и т. д. Я был влюблен в ее красоту
(приятно было наблюдать, как мужчины смотрели на нее на улице или в
ресторане), но нередко скучал от ее разговоров. А она... но кто поймет душу
женщины? У меня часто появлялось ощущение, что Лена ждет от меня чего-то
большего, но я не стремился выяснить, чего именно... А теперь, когда
возникла опасность, что Лену у меня могут отнять, я вдруг почувствовал, что
она необыкновенно нужна мне, что без нее моя жизнь станет пустой. Вот все мы
такие!
Сборка камеры, впрочем, спорилась. В сложной работе важно понимать друг
друга - ив этом смысле получалось идеально: мы ничего не растолковывали друг
другу, просто один занимал место другого и продолжал сборку. Мы ни разу не
поспорили: так или иначе расположить датчики, здесь или в ином месте
поставить разъемы и экраны.
- Слушай, тебя не настораживает наша идиллия? - спросил как-то дубль,
принимая от меня смену. - Никаких вопросов, никаких сомнений. Этак мы и
ошибаться будем в полном единстве взглядов.
- А куда денешься! У нас с тобой четыре руки, четыре ноги, два желудка
и одна голова на двоих: одинаковые знания, одинаковый жизненный опыт...
- Но мы же спорили, противоречили друг другу!
- Это мы просто размышляли вместе. Спорить можно и с самим собой. Мысли
человека - лишь возможные варианты поступков, они всегда противоречивы. А
поступать-то мы стремимся одинаково.
- Да-а... - протянул дубль. - Но ведь это никуда не годится! Сейчас мы
не работаем, а вкалываем: лишняя пара рук - удвоение работоспособности. Но
основное наше занятие - думать. И вот здесь... слушай, оригинал, нам надо
становиться разными!
Я не мог представить, к каким серьезным последствиям приведет этот
невинный разговор. А они, как -пишут в романах, не заставили себя ждать.
Началось с того, что на раскладке возле института дубль купил учебник
"Физиология человека" для физкультурных вузов. Не берусь гадать, решил ли он
в самом деле отличиться от меня или его привлек ярко-зеленый с золотым
тиснением переплет, но, едва раскрыв его, он стал бормотать: "Ух ты!", "Вот
это да..." - будто читал забористый детектив, а потом стал донимать меня
вопросами:
- Ты знаешь, что нервные клетки .бывают до одного метра длиной?
- Ты знаешь, чем управляет симпатическая нервная система?
- Ты знаешь, что такое запредельное торможение? Я, естественно, не
знал. И он со всей увлеченностью неофита растолковывал, что симпатикус
регулирует функции внутренних органов, что запредельное торможение, или
"пессимум", бывает в нервных тканях, когда сила раздражения превосходит
допустимый предел...
- Понимаешь, нервная клетка может отказаться реагировать на сильный
раздражитель, чтобы не разрушиться! Транзисторы так не могут!
После этого учебника он накупил целую кипу биологических книг и
журналов, читал их запоем, цитировал мне понравившиеся места и оскорблялся,
что я не разделяю его восторгов... А с чего бы это я их разделял! "

Аспирант Кривошеин отложил дневник. Да, именно так все и началось. В
сухих академических строчках книг и статей по биологии он вдруг ощутил то
прикосновение к истине, которое раньше переживал лишь читая произведения
великих писателей: когда, вникая в переживания и поступки выдуманных людей,
начинаешь что-то понимать о себе самом. Тогда он не осознавал, почему
физиологические сведения, что называется, взяли его за душу. Но его всерьез
озадачило, что Кривошеин-оригинал остался к ним безразличен. Как так? Ведь
они одинаковые, значит и это должны воспринимать одинаково... Выходит, он,
искусственный Кривошеин, не такой?
Это был первый намек.
"...После того как он дважды проспал свой выход на работу - сидел за
книжкой до рассвета, - я не выдержал:
- Заинтересовался бы ты минералогией, что ли, если уж очень хочется
стать "разным", или экономикой производства! Хоть спал бы нормально.
Разговор происходил в лаборатории, куда дубль явился в первом часу дня,
заспанный и небритый; я утром выскоблил щетину. Такого несовпадения было
достаточно, чтобы озадачить институтских знакомых.
Он поглядел на меня удивленно и свысока.
- Скажи: что это за жидкость? - и он показал на бак. - Какой ее состав?
- Органический, а что?
- Не густо. А для чего "машина-матка" использовала аммиак и фосфорную
кислоту? Помнишь: она выстукивала формулы и количество, а ты бегал по
магазинам как проклятый, доставал. Зачем доставал? Не знаешь? Объясняю:
машина синтезировала из них аденозинтрифосфорную кислоту и креатинофосфат -
источники мышечной энергии. Понял?
- Понял. А бензин марки "Галоша"? А кальций роданистый? А метилвиолет?
А еще три сотни наименований реактивов зачем?
- Пока не знаю, надо биохимию читать...
- Угу... А теперь я тебе объясню, зачем я доставал эти гадкие вещества:
я выполнял логические условия эксперимента, правила игры - и не более. Я не
знал про этот твой суперфосфат. И машина наверняка не знала, что формулы,
которые она выстукивала двоичным кодом, так мудрено называются, - потому что
природа состоит не из названий, а из структурных веществ. И тем не менее она
запрашивала аммиак, фосфорную кислоту, сахар, а не водку и не стрихнин.
Своим умом дошла, что водка - яд, без учебников. Да и тебя она создала не по
учебникам и не по медицинской энциклопедии - с натуры...
- Ты напрасно так ополчаешься на биологию. В ней содержится то, что нам
нужно: знания о жизни, о человеке. Ну, например... - ему очень хотелось меня
убедить, это было заметно по его старательности, - знаешь ли ты, что
условные рефлексы образуются лишь тогда, когда условный раздражитель
предшествует безусловному? Причина предшествует следствию, понимаешь? В
нервной системе причинность мира записана полнее, чем в философских
учебниках! И в биологии применяют более точные термины, чем бытейские. Ну,
как пишут в романах? "От неосознанного ужаса у него расширились зрачки и
учащенно забилось сердце". А чего тут не осознать: симпатикус сработал! Вот,
пожалуйста... - он торопливо листал свою зеленую библию, - "...под влиянием
импульсов, приходящих по симпатическим нервам, происходит: а) расширение
зрачка путем сокращения радиальной мышцы радужной оболочки глаза; б)
учащение и усиление сердечных сокращений..." Это уже ближе к делу, а?
- Спору нет, ближе, но насколько? Тебе не приходит в голову, что если
бы биологи достигли серьезных успехов в своем деле, то не мы, а они
синтезировали бы человека?
- Но на основе их знаний мы сможем проанализировать человека.
- Проанализировать! - Я вспомнил "Стрептоцидовый стриптиз с
трепетом...", свои потуги на грани помешательства, костер из перфолент - и
взвился. - Давай! Бросим работу, вызубрим все учебники и рецептурные
справочники, освоим массу терминов, приобретем степени и лысины и через
тридцать лет вернемся к нашей работе, чтобы расклеить ярлычки! Это
креатинфосфат, а это клейковина... сотни миллиардов названий. Я уже пытался
анализировать твое возникновение, с меня хватит. Аналитический путь нас черт
знает куда заведет.
Словом, мы не договорились. Это был первый случай, когда каждый из нас
остался при своем мнении. Я и до сих пор не понимаю, почему он,
инженер-системотехник, системолог, электронщик... ну, словом, тот же я,
повернул в биологию? У нас есть экспериментальная установка, такую он ни в
одной биологической лаборатории не найдет; надо ставить опыты,
систематизировать результаты и наблюдения, устанавливать общие
закономерности - именно общие, информационные! Биологические по сравнению с
ними есть шаг назад. Так все делают. Да только так и можно научиться как
следует управлять "машиной-маткой" - ведь она прежде всего информационная
машина.
Споры продолжались и в следующие дни. Мы горячились, наскакивали друг
на друга. Каждый приводил доводы в свою пользу.
- Техника должна не копировать природу, а дополнять ее. Мы намереваемся
дублировать хороших людей. А если хороший человек хромав? Или руку на фронте
потерял? Или здоровье никуда не годится? Ведь обычно ценность человека для
общества познается когда он уже в зрелом, а еще чаще в пожилом возрасте; и
здоровьишко не то, и психика утомлена... Что же, нам все это воспроизводить?
- Нет. Надо найти способ исправления изъянов в дублях. Пусть они
получаются здоровыми, отлично сложенными, красивыми...
- Ну, вот видишь!
- Что "видишь"?
- Да ведь для того, чтобы исправлять дублей, нужна биологическая
информация о хорошем сложении, о приличной внешности. Биологическая!
- А это уже непонятно. Если машина без всякой биологической подготовки
воспроизводит всего человека, то зачем ей эта информация, когда понадобится
воссоздавать части человека? Ведь по биологическим знаниям ни человека, ни
руку его не построишь... Чудило, как ты не понимаешь, что нам нельзя вникать
во все детали человеческого организма? Нельзя, запутаемся, ведь этих деталей
несчитанные миллиарды, и нет даже двух одинаковых! Природа работала не по
ГОСТам. Поэтому задача исправления дублей должна быть сведена к настройке
"машины-матки" по внешним интегральным признакам... попросту говоря, к тому,
чтобы ручки вертеть!
- Ну, знаешь! - он разводил руками, отходил в сторону.
Я разводил руками, отходил в другую сторону.
Такая обстановка начала действовать на нервы. Мы забрели в логический
тупик. Разногласия во взглядах на дальнейшую работу - дело не страшное; в
конце концов можно пробовать и так и эдак, а приговор вынесут результаты.
Непостижимо было, что мы не понимаем друг друга! Мы - два информационно
одинаковых человека. Есть ли тогда вообще правда на свете?
Я принялся (в ту смену, когда дубль работал в лаборатории) почитывать
собранные им биологические опусы. Может, я действительно не вошел во вкус
данной науки, иду на поводу у давней, школьных времен, неприязни к ней, а
сейчас прочту, проникнусь и буду восторженно бормотать "Вот это да!"? Не
проникся. Спору нет: интересная наука, много поучительных подробностей (но
только подробностей!) о работе организма, хороша для общего развития, но не
то, что нам надо. Описательная и приблизительная наука - та же география.
Что ой в ней нашел?
Я инженер - этим все сказано. За десять лет работы в мою психику прочно
вошли машины, с ними я чувствую себя уверенно. В машинах все подвластно
разуму и рукам, все определенно: да - так "да", нет - так "нет". Не как у
людей: "Да, но..." - и далее следует фраза, перечеркивающая "да". А ведь
дубль - это я.
Мы уже избегали этого мучительного спора, работали молча. Может, все
образуется, и мы поймем друг друга... Информационная камера была почти
готова. Еще день-два, и в нее можно запускать кроликов. И тут случилось то,
что рано или поздно должно было случиться: в лаборатории прозвучал
телефонный звонок.
И ранее звенели звонки. "Валентин Васильевич, представьте к первому
июня акт о списании реактивов, а то закроем для вас склад!" - из
бухгалтерии. "Товарищ Кривошеин, зайдите в первый отдел", - от Иоганна
Иоганновича Кляппа. "Старик, одолжи серебряно-никелевый аккумулятор на
недельку!" - от теплого парня Фени Загребняка. И так далее. Но это был
совершенно особый звонок. У дубля, как только он произнес в трубку:
"Кривошеин слушает", - лицо сделалось блаженно-глуповатым.
- Да, Ленок, - не заговорил, а заворковал он, - да... Ну, что ты,
маленькая, нет, конечно... каждый день и каждый час!
Я с плоскогубцами в руках замер возле камеры. У меня на глазах уводили
любимую женщину. Любимую! Теперь я это точно понимал. Мне стало жарко. Я
сипло кашлянул. Дубль поднял на меня затуманенные негой глаза и осекся. Лицо
его стало угрюмым и печальным.
- Одну секунду, Лена... - и он протянул мне трубку. - На. Это,
собственно, тебя. Я схватил трубку и закричал:
- Слушаю, Леночка! Слушаю...
Впрочем, о чем мы с ней говорили, описывать не обязательно. Она,
оказывается, уезжала в командировку и только вчера вернулась. Ну, обижалась,
конечно, за праздники. Ждала моего звонка...
Когда я положил трубку, дубля в лаборатории не было. У меня тоже
пропала охота работать. Я запер флигель и, насвистывая, отправился домой:
побриться и переодеться к вечеру.
Дубль укладывал чемодан.
- Далеко?
- В деревню к тетке, в глушь, в Саратов! Во Владивосток, слизывать
брызги! Не твое дело.
- Нет, кроме шуток: ты куда? В чем дело?
Он поднял голову, посмотрел на меня исподлобья.
- Ты вправду не понимаешь в чем? Что ж, это закономерно: ты - не я.
- Нет, почему же? Ты - это я, а я - это ты. Такой, во всяком случае,
была исходная позиция.
- В том-то и дело, что нет, - он закурил сигарету, снял с полки книгу.
- "Введение в системологию" я возьму, ты сможешь пользоваться
библиотечной... Ты первый, я - второй. Ты родился, рос, развивался, занял
какое-то место в жизни. Каждый человек занимает какое-то место в жизни:
хорошее ли, плохое - но свое. А у меня нет места - занято! Все занято: от
любимой женщины до штатной должности, от тахты до квартиры...
- Да спи, ради бога, на тахте, развоя против?
- Не мели чепуху, разве дело в тахте!
-Слушай, если ты из-за Лены, то... может, поэкспериментируем еще, и...
можем же мы себе такое позволить?
- Произвести вторую Лену, искусственную? - он мрачно усмехнулся. -
Чтобы и она тряслась по жизни, как безбилетный пассажир... Награда за жизнь
- додумались тоже, идиоты! Первые ученики общества вместо медалей
награждаются человеком - таким же, как они, но без места в жизни. Гениальная
идея, что и говорить! Я-то еще ладно, как-нибудь устроюсь. А первые ученики
- народ балованный, привередливый. Представь, например, дубля Аркадия
Аркадьевича: академик А. А. Азаров, но без руководимого института, без
оклада, без членства в академии, без машины и квартиры - совсем без ничего,
одни личные качества и приятные воспоминания. Каково ему придется? - Он
упрятал в чемодан полотенце, зубную щетку и пасту. - Словом, с меня хватит.
Я не могу больше вести такую двусмысленную жизнь: опасаться, как бы нас
вдвоем не застукали, озираться в столовой, брать у тебя деньги - да, именно
у тебя твои деньги! - ревновать тебя к Лене... За какие грехи я должен так
маяться? Я человек, а не экспериментальный образец и не дубль кого-то!
- А как же будет с работой?
- А кто сказал, что я собираюсь бросать работу? Камера почти готова,
опыты ты сможешь вести сам. Здесь от меня мало толку - у нас ведь "одна
голова на двоих". Уеду, буду заниматься проблемой "человек - машина" с
другого конца...
Он изложил свой план. Он едет в Москву, поступает в аспирантуру на
биологический факультет МГУ. Работа разветвляется на два русла: я исследую
"машину-матку", определяю ее возможности; он изучает человека и его
возможности. Потом - уже разные, с разным опытом и идеями - продолжим работу
вместе.
- Но почему все-таки биология? - не выдержал я. - Почему не философия,
не социология, не психология, не жизневедение, сиречь художественная
литература? Ведь они тоже трактуют о человеке и человеческом обществе.
Почему?
Он задумчиво посмотрел на меня.
- Ты в интуицию веришь?
- Ну, допустим.
- Вот моя интуиция мне твердит: если пренебречь биологическими
исследованиями, мы упустим что-то очень важное. Я еще не знаю, что именно.
Через год постараюсь объяснить.
- Но почему моя интуиция мне ничего такого не. твердит?!
- А черт тебя знает, почему! - Он вздохнул с прежней выразительностью -
к нему возвращалось хорошее настроение. - Может, ты просто тупой, как
валенок...
- Ну да, конечно. А ты смышленый - вроде той собаки, которая все
чувствует, но выразить не может!
Словом, поговорили.
Все понятно: ему надо набирать индивидуальную информацию, становиться
самим собой. Приемлю также, что ему для этого надо быть не при мне, а где-то
отдельно;
по совести говоря, меня наше "двойное" положение тон?е стало тяготить.
Но с этой биологией... здесь я его крупно не понял..."
Аспирант откинулся на стуле, потянулся. - И не мог понять, - сказал он.
вслух. Он сам себя тогда еще не понимал.

Глава восьмая

Вместо эпиграфа:
- Темой сегодняшней лекции будет: почему студент потеет на экзамене?
Тихо, товарищи! Рекомендую конспектировать - материал по программе... Итак,
рассмотрим физиологические аспекты ситуации, которую всем присутствующим
приходилось переживать. Идет экзамен. Студент посредством разнообразных
сокращений легких, гортани, языка и губ производит колебания воздуха -
отвечает по билету. Зрительные анализаторы его контролируют правильность
ответа по записям на листке и по кивкам экзаменатора. Наметим рефлекторную
цепь: исполнительный аппарат Второй Сигнальной Системы произносит фразу -
зрительные органы воспринимают подкрепляющий раздражитель, кивок - сигнал
передается в мозг и поддерживает возбуждение нервных клеток в нужном участке
коры. Новая фраза - кивок... и так далее. Этому нередко сопутствует
вторичная рефлекторная реакция: студент жестикулирует, что делает его ответ
особенно убедительным.
Одновременно сами собой безотказно и ненапряженно действуют
безусловнорефлекторные цепи. Трапециевидная и широкие мышцы спины
поддерживают корпус студента в положении прямосидения - столь же
свойственном нам, как нашим предкам положение прямохождения. Грудные и
межреберные мышцы обеспечивают ритмичное дыхание. Прочие мышцы напряжены
ровно настолько, чтобы противодействовать всемирному тяготению. Мерно
сокращается сердце, вегетативные нервы притормозили пищеварительные
процессы, чтобы не отвлекать студента... все в порядке.
Но вот через барабанные перепонки и основные мембраны ушей студент
воспринимает новый звуковой раздражитель: экзаменатор задал вопрос. Мне
никогда не надоедает любоваться всем дальнейшим - и, уверяю вас, в этом
любовании нет никакого садизма. Просто приятно видеть, как быстро, четко,
учитывая весь миллионнолетний опыт жизни предков, откликается нервная
система на малейший сигнал опасности/ Смотрите: новые колебания воздуха
вызывают перво-наперво торможение прежней условнорефлекторной деятельности -
студент замолкает, часто на полуслове. Тем временем сигналы от слуховых
клеток проникают в продолговатый мозг, возбуждают нервные клетки задних
буеров четверохолмия, которые командуют безусловным рефлексом
настороживания: студент поворачивает голову к зазвучавшему экзаменатору!
Одновременно сигналы звукового раздражителя ответвляются в промежуточный
мозг, а оттуда - в височные доли коры больших полушарий, где начинается
поспешный смысловой анализ данных сотрясений воздуха.
Хочу обратить ваше внимание на высокую целесообразность такого
расположения участков анализа звуков в коре мозга - рядом с ушами. Эволюция
естественным образом учла, что звук в воздухе распространяется очень
медленно: какие-то триста метров в секунду, почти соизмеримо с движением
сигналов по нервным волокнам. А ведь звук может быть шорохом
подкрадывающегося тигра, шипением змеи или - в наше время - шумом
выскочившей из-за угла машины. Нельзя терять даже доли секунды на передачу
сигналов в мозгу!
Но в данном случае студент осознал не шорох тигра, а заданный спокойным
вежливым голосом вопрос. Цхэ, некоторые, возможно, предпочли бы тигра!
Полагаю, вам не надо объяснять, что вопрос на экзамене воспринимается как
сигнал опасности. Ведь опасность в широком смысле слова -это препятствие на
пути к поставленной цели. В наше благоустроенное время сравнительно редки
опасности, которые препятствуют основным целям живого: сохранению жизни и
здоровья, продолжению рода, утолению голода и жажды. Поэтому на первое место
выступают опасности второго порядка: сохранение достоинства, уважения к
себе, стипендии, возможности учиться и впоследствии заняться интересной
работой и прочее... Итак, безусловнорефлекторная реакция на опасность
студенту удалась блестяще. Посмотрим, как он отразит ее.
На лекциях по биохимии вас знакомили с замечательным свойством
рибонуклеиновой кислоты, которая содержится во всех клетках мозга -
перестраивать под воздействием электрических нервных сигналов
последовательное расположение своих радикалов: тимина, урацила, цитозина и
гуанина. Эти радикалы - буквы нашей памяти: их сочетаниями мы записываем в
коре мозга любую информацию... Стало быть, картина такая: осмысленный в
височных участках коры вопрос вызывает возбужденив нервных клеток, которые
ведают в мозгу студента отвлеченными знаниями. В коре возникают слабые
ответные импульсы в окрестных участках: "Ага, что-то об этом читал!" Вот
возбуждение концентрируется в самом обнадеживающем участке коры, захватывает
его, и - о ужас! - там с помощью тимина, урацила, цитозина и гуанина в
длинных молекулах рибонуклеиновой кислоты записано бог знает что: "Леша,
бросай конспекты, нам четвертого не хватает!" Тихо, товарищи, не
отвлекайтесь.
И тогда в мозгу начинается тихая паника - или, выражаясь менее образно,
тотальная иррадиация возбуждения. Нервные импульсы будоражат участки
логического анализа (может быть, удастся сообразить!), клетки зрительной
памяти (может быть, видел такое?). Обостряются зрение, слух, обоняние.
Студент с необычайной четкостью видит чернильное пятно на краю стола, кипу
зачеток, слышит шелест листьев за окном, чьи-то шаги в коридоре и даже
приглушенный шепот: "Братцы, Алешка горит..." Но все это не то. И
возбуждение охватывает все новые и новые участки коры - опасность,
опасность! - разливается на двигательные центры в передней извилине,
проникает в средний мозг, в продолговатый мозг, наконец, в спинной мозг... И
здесь я хочу отвлечься от драматической ситуации, чтобы воспеть этот мягкий
серо-белый вырост длиной в полметра, пронизывающий наши позвонки до самой
поясницы, - спинной мозг.
Спинной мозг... О, мы глубоко заблуждаемся, когда считаем, что он
является лишь промежуточной инстанцией между головным мозгом и нервами тела,
что он находится в подчинении головного мозга и сам способен управлять лишь
несложными рефлексами естественных отправлений! Это еще как сказать: кто
кому подчиняется, кто кем управляет! Спинной мозг является более почтенным,
древним образованием, чем головной. Он выручал человека еще в те времена,
когда у него не было достаточно развитой головы, когда он, собственно, не
был еще человеком. Наш спинной мозг хранит память о палеозое, когда наши
отдаленные предки - ящеры - бродили, ползали и летали среди гигантских
папоротников; о кайнозое, времени возникновения первых обезьян. В нем
отобраны и сохранены проверенные миллионами лет борьбы за существование
нервные связи и рефлексы. Спинной мозг, если хотите, наш внутренний очаг
разумного консерватизма.
Что говорить, в наше время этот старик, который умеет реагировать на
сложные раздражения современной действительности лишь с двух позиций:
сохранения жизни и продолжения рода, - не может выручать нас повсеместно,
как в мезозойскую эру. Но он еще влияет - на многое влияет! Берусь,
например, показать, что часто именно он определяет наши литературные и
кинематографические вкусы. Что? Нет, спинной мозг не знает письменности и не
располагает специальными рефлексами для просмотра фильмов. Но скажите мне:
почему мы часто отдаем предпочтение детективным картинам и романам, как бы
скверно они ни были поставлены или написаны? Почему весьма многие уважают
любовные истории: от анекдотов и сплетен до "Декамерона", читаемого
выборочно? Интересно? А почему интересно? Да потому что накрепко записанные
в спинном мозгу инстинкты самосохранения и продолжения рода заставляют нас
накапливать знания - отчего помереть можно? - чтобы при случае спастись. Как
и почему получается счастливая, завершающаяся в наследниках любовь? Как и