Страница:
Тимофеевым за ним. Только он здорово по пересеченной местности бегает... Ну,
а стрельбу я открывать не стал, поскольку не было ваших указаний. Так что...
все.
- Понятно. Явитесь в горотдел, напишите рапорт на имя дежурного. Плохо
работаете, Гаевой!
- Так что... может, какие меры принять, товарищ капитан? - уныло
спросили в трубке.
- Без вас примем. Быстрее возвращайтесь сюда, будете участвовать в
розыске. Все! - Онисимов бросил трубку.
"Ну, артист, просто артист! А я еще сомневался... Он, конечно, он! Так.
Документов у него нет, денег тоже. Одежды на нем всего ничего: брюки да
рубашка. Далеко не уйдет. Но если у него есть сообщники, тогда хуже..."
Через десять минут появился еще более согнувшийся от сознания вины
Гаевой. Онисимов собрал опергруппу розыска, передал фотографии, рассказал
словесный портрет и приметы. Оперативники ушли в город.
Затем Матвею Аполлоновичу позвонил дактилоскопист. Он сообщил, что
отпечатки пальцев, собранные в лаборатории, частично идентифицируются с
контрольными оттисками лаборанта; прочие принадлежат другому человеку. Ни
те, ни другие отпечатки несхожи с имеющимися в каталоге рецидивистов.
"Другой человек - потерпевший, понятно... Ото, дело закручивается
серьезное, на обычную уголовщину не похоже! Да ни на что оно не похоже из-за
этого растреклятого скелета! Что с ним делать?"
Онисимов в тоске посмотрел в окно. Тени деревьев на асфальте
удлинились, но жара не спадала. Около троллейбусной остановки толпились
девушки в цветных сарафанчиках и темных очках. "На пляж едут..."
Самое досадное, что у Онисимова до сих пор не было рабочей версии
происшествия.
В конце дня, когда Матвей Аполлонович выписывал повестки на завтра, к
нему вошел начальник горотдела. "Ну, вот..." Онисимов поднялся, чувствуя
угнетенность.
- Садитесь, - полковник грузно опустился на стул. - Что у вас за
осложнения в деле: трупа нет, подследственный бежал, а? Расскажите.
Онисимов рассказал.
- Гм... - начальник свел на переносице толстые седые брови. - Ну, этого
молодца, конечно, возьмем. Аэропорт, железная дорога и автовокзалы под
наблюдением?
- Конечно, Алексей Игнатьевич, предупредил сразу.
- Значит, никуда он из города не денется. А вот с трупом...
действительно занятно. Черт те что! А не напутали ли вы там на месте
что-нибудь? - Он взглянул на следователя умными маленькими глазками. -
Может-помните, как у Горького в "Климе Самгине" один говорит: "Может,
мальчика-то и не было?" А?
- Но... врач "Скорой помощи" констатировала смерть, Алексей Игнатьевич.
- И врачи ошибаются. К тому же врач не эксперт, причину смерти она не
определила. И трупа нет. А по скелету наш Зубато затрудняется... Конечно,
смотрите сами, я не навязываю, но если вы не объясните, как труп в течение
четверти часа превратился в скелет, да еще чей это труп, да еще от чего
наступила смерть - никакой суд эту улику не примет во внимание. И более
явные случаи суды сейчас возвращают на доследование, а то и вовсе прекращают
за отсутствием улик. Оно, конечно, хорошо, что закон действует строго и
осторожно, да только... - он шумно вздохнул. - Трудное дело, а? Версия у вас
имеется?
- Есть наметка, - застеснялся Онисимов, - только не знаю, как вам,
Алексей Игнатьевич, покажется. По-моему, это не уголовное дело. По
свидетельству ученого секретаря института, в Соединенных Штатах очень
интересуются проблемой, которую разрабатывал Кривошеин, это первое.
"Лаборант Кравец" по своему поведению и по культурному, что ли, уровню не
похож ни на студента, ни на уголовника. И убежал он мастерски, это второе. К
тому же отпечатки его пальцев не идентифицируются с рецидивистами - третье.
Так, может?.. - Матвей Аполлонович замолчал, вопросительно поглядел на шефа.
- ...спихнуть это дело в КГБ? - с прямотой солдата закончил тот его
мысль и покачал головой. - Ой, не торопитесь! Если мы, милиция, раскроем
преступление с иностранным, так сказать, акцентом, то от этого ни обществу,
ни нам никакого вреда не будет, кроме пользы. А вот если органы раскроют за
нас обычную уголовщину или нарушение техники безопасности, то... сами
понимаете. И без того мы в последнем полугодии по проценту раскрываемости
сошли на последнее место в зоне, - ОН с добродушной укоризной взглянул на
Онисимова. - Да вы не падайте духом! Недаром говорят, что самые запутанные
преступления - самые простые. Может, все здесь затуманено тем, что дело
случилось в научном заведении: темы-проблемы, знания-звания, термины
всякие... черт голову сломит. Не торопитесь выбирать версию, проверьте все
варианты, может, и окажется как у Крылова: "А ларчик просто открывался"...
Ну, желаю вам успеха, - начальник встал, протянул руку, - уверен, что вы
справитесь с этим делом!
Матвей Аполлонович тоже поднялся, пожал протянутую руку, проводил
полковника просветленным взглядом. Нет, что ни говори, но когда начальство в
тебе уверено - это много значит!
Люди, которые считают, что жизнь человеческая с древних времен меняется
только внешне, а не по существу, уподобляют костер, возле которого коротали
вечера троглодиты, телевизору, развлекающему наших современников. Это
уподобление спорно, ибо костер и светит и греет, телевизор же только светит,
да и то лишь с одной стороны.
К. Прутков-инженер, мысль No 111
Пассажирку в вагоне скорого поезда Новосибирск - Днепровск, пухлую
голубоглазую блондинку средних лет, волновал парень с верхней полки. У него
были грубые, но правильные черты обветренного лица, вьющиеся темные волосы с
густой проседью, сильные загорелые руки с толстыми пальцами и следами
мозолей на ладонях - и в то же время мягкая улыбка, обходительность
(добровольно уступил нижнюю полку, когда она села в Харькове),
интеллигентная речь. Парень лежал, положив квадратный подбородок на руки,
жадно смотрел на мелькание деревьев, домиков, речушек, путевых знаков и
улыбался. "Интересный!"
- Небось родные места? - спросила спутница.
- Да.
- И давно не были?
- Год.
Он узнавал: вот нырнуло под насыпь шоссе, по которому он гонял на
мотоцикле с Леной... вот дубовая роща, куда днепровцы выезжают на
выходной... вот Старое русло, место уединенных пляжей, чистого песка и
спокойной воды... вот хутор Вытребеньки - ого, какое строительство! Наверно,
химзавод... Улыбался и хмурился воспоминаниям.
...Собственно, никуда он на мотоцикле не ездил с Леной, ни в роще той
не был, ни на пляжах - все это делалось без него. Просто состоялся однажды
разговор, в котором он, если быть точным, также личного участия не принимал.
- Даю применение: варианты человеческой жизни! Вот смотри: "Во
Владивостоке судоремонтный завод приглашает инженера-электрика для монтажных
работ на местах. Квартира предоставляется". Али я не инженер-электрик?
Монтажные работы на местах - что может быть лучше! Тихоокеанская волна
захлестывает арматуру! Ты травишь кабель, слизываешь соленые брызги с губ -
словом, преодолеваешь стихии!
- Да, но...
- Нет, я понимаю: раньше было нельзя. Раньше! Ведь мы с тобой люди
долга: как это - бросить работу и уехать для удовлетворения бродяжьих
наклонностей? Все мы так остаемся - и с нами остается тоска по местам, где
не был и никогда не будешь, по людям, которых не встретишь, по делам и
событиям, в которых не придется участвовать. Мы глушим эту тоску книгами,
кино, мечтами - ведь невозможно человеку жить несколько жизней параллельно!
А теперь...
- А теперь то же самое. Ты уедешь во Владивосток слизывать брызги, а я
останусь со своей неудовлетворенностью.
- Но... мы можем меняться. Раз в полгода, никто не заметит... впрочем,
вздор: мы будем различаться на полгода жизненного опыта...
- То-то и оно! Направившись по одному жизненному пути, человек
становится иным, чем был бы, пойди он по другому.
...Все-таки он подался именно во Владивосток. Не глушить
неудовлетворенность уехал - бежал от ужаса воспоминаний. Он бы и дальше
бежал, но дальше был океан. Правда, вакансия на монтажных работах в портах
оказалась занятой, но в конце концов рвать подводные скалы, расчищать места
для стоянок кораблей - тоже работа неплохая. Романтики хватало: погружался с
аквалангом в сине-зеленую глубину, видел свою колеблющуюся тень на
обкатанных прибоем камнях дна, долбил в скалах скважины, закладывал
динамитные патроны, поджигал шнур - и, распугивая рыб, которые через минуту
всплывут вверх брюхом, уплывал сломя голову к дежурной лодке... А потом,
заскучав по инженерной работе, он внедрил там электрогидравлический удар - и
безопасней динамита и производительней. Все память о себе оставил.
- А издалека едете? - снова нарушила его воспоминания дама.
- С Дальнего Востока.
- По вербовке ездили или так? Парень скосил вниз серые глаза,
усмехнулся коротко:
-- На лечение...
Спутница покивала с опасливым сочувствием. У нее пропала охота
разговаривать. Она достала из сумки книгу и отчужденно углубилась в нее.
...Да, там началось исцеление. Ребята из бригады удивлялись его
бесстрашию. Ему в самом деле не было страшно: сила, ловкость, точный расчет
- и никакая глубинная волна не достанет. Там он держал свою жизнь в
собственных руках - чего же бояться? Самое страшное он пережил здесь, в
Днепровске, когда Кривошеин властвовал над его жизнью и смертью. Даже над
многими смертями. Кривошеин, видите ли, не понимал: то, что он проделывал
над ним, хуже чем пытать связанного!
У парня помимо воли напряглось тело. Озноб злости стянул кожу. Многое
выветрили из него за год океанские муссоны: пришибленность, панический
страх, даже нежные чувства к Лене. А это осталось.
"Может, не стоило возвращаться? Океан, рядом с которым чувствуешь себя
маленьким и простым, хорошие хлопцы, трудная и интересная работа. Все
уважали. Там я стал самим собой. А здесь... кто знает, как у него
повернулись дела?"
...Но он не мог не вернуться, как не мог забыть прошлое. Сначала - в
перекур, после работы ли, в выходные дни, когда всей бригадой ездили на
катере во Владик - неотступно зудила мысль: "А Кривошеин работает. Он один
там..." Потом пришла идея.
Как-то расчищали дно в безымянном заливчике в Хабаровском крае, там из
сбросового побережья били теплые минеральные ключи. Прыгнув с лодки, он
попал в такую струю и едва не закричал от дикой памяти тела! Вкус воды был
как вкус той жидкости, неощутимая теплая ласковость, казалось, таила в себе
ту давнюю опасность растворить, уничтожить, погасить сознание. Он рванулся
вперед - холодная океанская волна отрезвила и успокоила его. Но впечатление
не забылось. К вечеру оно превратилось в мысль, да в какую: можно поставить
обратный опыт!
И, исцеляясь от прежних воспоминаний, он "заболел" этой идеей. Ожило
воображение исследователя. Ах, как его было упоительно: обдумывать опыт,
загадывать, какие огромные результаты он может принести!.. Работа подрывника
казалась ему теперь серым прозябанием. Уже без боязни, детально и
целенаправленно он продумывал все, что с ним было, проигрывал в уме варианты
опыта... И он не мог оставаться там с этой идеей: ведь Кривошеин и по сей
день, вероятно, не пришел к ней. К такой идее невозможно прийти умозрительно
- надо пережить все, как он пережил.
Но - по неумолимой логике их работы - другая мысль пришла вслед за
идеей опыта: ну ладно, они найдут новый способ обработки человека
информацией. Что же он даст? Эта мысль оказалась труднее первой; за дорогу
от Владивостока до Днепровска он не раз возвращался к ней, но до сих пор не
додумал до конца.
Перед вагонным окном, отражая грохот колес, замелькали балки моста:
поезд пересекал Днепр. Парень на минуту отвлекся, полюбовался теплоходом на
воздушной подушке, летевшим над голубой водой вниз по течению, м веленым
склоном правого берега. Мост кончился, снова замелькали домики, сады,
кустарник вдоль насыпи.
"Все сводится к задаче: как и какой информацией можно усовершенствовать
человека? Остальные проблемы упираются в эту... Дана система: мозг человека
и устройство ввода - глаза, уши, нос и прочее. Три потока информации питают
мозг: от повседневной жизни, от науки и от искусств. Требуется выделить
самую эффективную но своему действию на человека - и направленную. Чтоб
совершенствовала, облагораживала. Самая эффективная, конечно, повседневная
информация: она конкретна и реальна, формирует жизненный опыт человека. Это
сама жизнь, о чем говорить. Существенно, пожалуй, то, что она
взаимодействует с человеком по законам обратной связи: жизнь влияет на
человека, но и он своими поступками влияет на жизнь. Но действие
повседневной информации на людей бывает самое различное: она изменяет
человека и в лучшую сторону и в худшую. Стадо быть, это не то...
Рассмотрим научную информацию. Она тоже реальна, объективна - но
абстрактна. По сути, это обобщенный опыт деятельности людей. Поэтому она
может быть применена во множестве жизненных ситуаций, и поэтому же действие
ее на жизнь огромно. Причем здесь тоже есть обратная связь с жизнью, хотя и
не индивидуальная для каждого человека, а общая: наука разрешает проблемы
жизни и тем изменяет ее - а измененная жизнь ставит перед наукой новые
проблемы. Но опять-таки воздействие науки на жизнь вообще и на человека в
частности может быть и положительным и отрицательным. Примеров тому много. И
еще один изъян: она трудно усваивается человеком. Н-да, тяжело... Ничего,
если все время думать над одним и тем же, рано или поздно дойдешь. Главное
думать по системе..."
Его отвлекло послышавшееся внизу всхлипывание. Он посмотрел: спутница,
не отрывая взгляда от книжки, утирала покрасневшие глаза платочком.
- Что вы читаете?
Она сердито взглянула вверх, показала обложку: "Три товарища" Ремарка.
- А ну их совсем... - и снова углубилась в чтение.
"Да... Умирает туберкулезная девушка - любящая я утонченная. А моей
сытенькой и здоровой соседке жаль ее, как саму себя... Словом, нечего
вертеть вола: видимо, информация Искусства - именно то и есть! Во всяком
случае, по своей направленности она обращена к лучшему, что есть в человеке.
В Искусстве за тысячелетия отобрана самая высококачественная информация о
людях: мысли, описания тонких движений души, сильных и высоких чувств, ярких
характеров, прекрасных и умных поступков... Все это испокон веков работает
на то, чтобы развить в людях понимание друг друга и жизни, исправить нравы,
будить мысли и чувства, искоренять животную низость душ. И эта информация
доходит - выражаясь точно, она великолепно закодирована, как нельзя лучше
приспособлена для переработки в вычислительной машине марки "Человек". В
этом смысле и повседневная и научная информации в подметки не годятся
информации Искусства".
Поезд, проезжая днепровские пригороды, замедлил ход. Спутница отложила
книжку, завозилась - вытаскивала чемоданы из-под сидений. Парень все лежал и
думал.
"Да, но вот как насчет эффективности? Тысячелетиями люди старались...
Правда, примерно до середины прошлого века Искусство было доступно немногим.
Но потом за это дело взялась техника: массовое книгопечатание, литографии,
выставки, грамзаписи, кино, радио, телевидение - информация Искусства стала
доступна всем. Для современного человека объем информации, которую он
получает из книг, фильмов, радиопередач, иллюстрированных журналов и
телевидения, соизмерим с информацией от жизни и намного больше объема
научной информации. И что же? Гм... действие искусства не измеряется
приборами и не проверяется экспериментами. Остается сравнить, скажем,
действие науки и действие искусств за последние полвека. Господи, да
никакого сравнения и быть не может!"
Поезд подкатил к перрону, к толпе встречающих, носильщиков и
мороженщиков. Парень спрыгнул с полки, сдернул сверху рюкзак, взял на руку
синий плащ. Спутница хлопотала над тремя солидными чемоданами.
- Ого, сколько у вас багажа! Давайте помогу, - парень взялся за самый
большой.
- Нет уж, спасибо! - Дама быстро села на один чемодан, перекинула
полную ногу на второй, обеими руками вцепилась в третий, запричитала: - Нет,
спасибо! Нет уж, спасибо, нет уж, спасибо!
Она подняла вверх лицо, в котором не осталось никакой миловидности.
Щеки были не пухлые, а одутловатые, глаза - не голубые, водянистые -
смотрели затравленно и враждебно. Бровей и вовсе не стало: две потные
полоски ретуши. Чувствовалось: одно движение парня - и женщина завопит.
- Простите! - Тот отдернул руку, вышел. Ему стало противно.
"Вот пожалуйста: иллюстрация сравнительного действия повседневной
информации и информации Искусства! - размышлял он, сердито шагая через
привокзальную площадь. - Мало ли кто мог приехать из мест, не столь
отдаленных: снабженец, партработник, спортсмен, рыбак... нет, подумала
худшее, заподозрила в гнусных намерениях! Принцип бытейской надежности:
лучше не поверить, чем ошибиться. Но не ошибаемся ли мы по этому принципу
гораздо крупнее?"
В поезде он думал от нечего делать. Сейчас он размышлял, чтобы
успокоиться, и все о том же.
"Конечно, рассказать о каждом человеке в книге или на экране - его
поймут, в него поверят, простят плохое, полюбят за хорошее. А в жизни все
сложнее и обыденнее... Что пенять на дамочку - я сам не лучше. Когда-то в
глупом возрасте я не верил своему отцу. Любил его, по не верил. Не верил,
что он участвовал в революциях, в гражданской войне, был ротным у Чапаева,
встречался с Лениным... Все началось с фильма "Чапаев": в нем не было отца!
Был достоверный Чапаев и другие герои - они сильными голосами произносили
яркие отрывистые фразы... а бати не было! Да и вообще батя - какой он
ча-паевец? Не ладил с мамкой. Говорил дребезжащим от вставных челюстей
голосом, на ночь клал их в стакан. Неправильно (не как в кино) выговаривал
слова, мудреные перевирал. Опять же посадили в 1937 году... И когда он
рассказывал соседкам во дворе, как за большевистскую агитацию на фронте во
времена Керенского стоял два часа с полной выкладкой на бруствере окопа, как
привозил в Смольный Ленину серебряные "Георгии" от солдат-фронтовиков в фонд
революции, как, приговоренный казаками к казни, сидел в сарае... а дворовые
бабы охали, обмирали, всплескивали ладонями: "Карпыч-то наш герой - ах, ах!"
- я посмеивался и не верил. Я точно знал, какие бывают герои - по кино, по
радиопередачам..." Приезжий поморщился от этих воспоминаний. "Э, в конечном
счете это было не со мной! Впрочем, главное: это было... Да, но похоже, что
в великом способе передачи информации - Искусстве - есть какой-то изъян.
Посмотрят люди фильм или спектакль, прочитают книгу, молвят: "Нравится..." -
и идут дальше жить, как жили: одни неплохо, другие так себе, а третьи и
вовсе паршиво. Искусствоведы часто находят изъян в потребителях информации:
публика, мол, дура, читатель не дорос... Принять такую точку зрения, значит
согласиться, что я сам дурак, что я не дорос... нет, не согласен! Да и
вообще валить на тупость и невежество людей - это не конструктивный подход.
Люди - они все-таки могут и понять и познать. В большинстве своем они не
тупицы и не невежды. Так что лучше все-таки поискать изъян в способе - тем
более что мне этот способ нужен для экспериментальной работы..."
На глаза приезжему попалась будка телефона. Он сначала затуманенно
посмотрел на нее: что-то он должен сделать в этом предмете? Вспомнил.
Вздохнул глубоко, вошел в автомат, набрал номер лаборатории новых систем. В
ожидании ответа у него заколотилось сердце, пересохло во рту. "Волнуюсь.
Плохо..." В трубке звучали лишь долгие гудки. Тогда, поколебавшись, он
позвонил вечернему дежурному по Институту системалогии:
- Вы не поможете мне разыскать Кривошеина? Он не в отпуске?
- Кривошеин? Он... нет, он не в отпуске. А кто спрашивает?
- Если он сегодня появится в институте, передайте ему, пожалуйста, что
приехал... Адам.
- Адам? А как фамилия?
- Он знает. Так не забудьте, пожалуйста.
- Хорошо. Не забуду.
Приезжий вышел из будки с облегчением: только сейчас он понял, что
совершенно не готов к встрече. "Ну, делать нечего, раз приехал... Может
быть, он дома?"
Он сел в троллейбус. Окутанные синими сумерками улицы города не
занимали его: он уехал летом и вернулся летом, все в зелени, и вроде ничего
не изменилось.
"Ну, так все-таки, как применить информацию Искусства в нашей работе? И
можно ли применить? Вся беда в том, что эта информация не становится ни
жизненным опытом человека, ни точными знаниями, а именно на опыте и знаниях
строят люди свои поступки. По большому счету должно быть так: прочел человек
книгу - стал понимать себя и знакомых, поглядел подлец спектакль - ужаснулся
и стал честным человеком, сходил трусишка в кино - вышел храбрецом. И чтобы
на всю жизнь, а не на пять минут. Наверно, именно о таком действии своей
информации мечтают писатели и художники. Почему же не выходит? Давай
прикинем.. Информация Искусства строится по образцу повседневной. Она
конкретна, содержит лишь неявные и нестрогие обобщения, но не реальна, а
только правдоподобна. Пожалуй, в этом ее слабость. Она не может быть
применена как научная: чтобы человек мог на ее основе проектировать и
планировать свою жизнь, для этого она недостаточно обща и объективна. Нельзя
ею и руководствоваться как повседневной - и именно из-за ее конкретности,
которая никогда не совпадает с конкретной жизнью данного читателя.
Да если бы и совпадала, кто же захочет жить под копирку? Скопировать
прическу - еще куда ни шло, но копировать рекомендуемую массовым тиражом
жизнь... Видимо, идея "воспитывать на литературных образцах" рождена мыслью,
что человек произошел от обезьяны и ему свойственна подражательность. Но
человек - уже давно человек, миллион лет. Ньше ему свойственны
самоутверждение и оригинальность поведения, он знает, что так вернее".
- Академгородок? - прохрипел в динамике голос водителя.
Приезжий вышел - и сразу увидел, что ехал напрасно. Два ряда
стандартных пятиэтажных домов, сходясь в перспективе, смотрели друг на друга
светящимися окнами. Но в доме No 33 в окнах угловой квартиры на пятом этаже
света не было.
Чувство облегчения, что неприятная встреча с Криво-шейным снова
оттягивается, смешалось у парня с досадой: ночевать-то негде! Обратным
троллейбусом он вернулся в центр, стал обходить гостиницы - мест, конечно,
нигде не было.
И снова его захватили мысли - они теперь скрашивали унылые поиски
ночлега.
"...И чем далее мы живем, тем больше убеждаемся в многообразии
жизненных ситуаций, к которым неприменимы те решения, что описаны в книгах
или показаны в кино. И начинаем воспринимать информацию Искусства как
квазижизнь, в которой все не так. В ней можно безопасно пережить рискованное
приключение - даже со смертельным исходом, проявить принципиальность, не
нажив неприятностей по службе... словом, почувствовать себя, хоть и
ненадолго, иным: более умным, красивым, смелым, чем ты есть на самом деле.
Неспроста люди, которые живут однообразной порядочной жизнью, обожают
авантюрные романы и детективы..."
Он вышел на сияющий огнями фонарей и реклам проспект Маркса.
"И применяем мы эту великую информацию по пустякам: для развлечения,
для провождения времени. Или чтоб девушку очаровать подходящим стишком...
Эта информация не своя. Не сам дошел до решений и истин. Сиди, смотри или
читай, как за прозрачной стенкой идет выдуманная жизнь, - ты лишь "приемник
информации"! Правда, бывали случаи, когда "приемники" не выдерживали и
пытались влиять: то - батя как-то рассказывал - красноармеец в Самаре
однажды "вдарил из винта" в артиста выступавшего в роли Колчака во фронтовой
пьеске, а еще ранее в Нижнем Новгороде публика избила исполнителя роли Яго -
за правдивость игры... Сама идея разбить прозрачную стенку, влиять -
здоровая... В ней что-то есть..."
Мысль, еще не оформившаяся в- слова, смутная, как предчувствие, зрела в
голове приезжего. Но в этот момент его мягко тронули за плечо. Он оглянулся:
рядом стояли трое в штатском. Один из них небрежно провел перед его лицом
красной книжечкой:
- Предъявите документы, гражданин.
Приезжий недоуменно пожал плечами, поставил на асфальт рюкзак, достал
из кармана паспорт. Оперативник прочел первую страницу, перевел глаза с
фотографии на его лицо, потом снова на фотографию - и возвратил паспорт.
- Все в порядке. Прошу извинить.
"Уфф!" Парень подхватил рюкзак и, стараясь не ускорять шага, двинулся к
гостинице "Театральная". Настроение у него испортилось. "Может быть, не
стоило мне приезжать?"
Трое отошли к табачному киоску. Там их ждал также одетый в штатское
милиционер Гаевой.
- Ну, я же говорил, - победно сказал он.
- Не тот... - вздохнул оперативник. - Какой-то Кривошеин Валентин
Васильевич. А по фотографии и словесному портрету - точно Кравец.
- Словесный портрет, словесный портрет... что словесный портрет?! -
рассердился Гаевой. - Я ж его видел, сопровождал: тот без седин, моложе лет
на десять, да и пощуплее будет.
- Пошли на вокзал, ребята, - предложил второй оперативник. - Что он, в
самом деле, дурной: по проспекту гулять!
Виктор Кравец в это время действительно пробирался по темной пустынной
улочке.
...Выбросившись тогда на ходу из милицейской машины, он через городской
парк выбрался на склоны Днепра, лежал в кустах, ждал темноты. Хотелось
курить и есть. Низкое солнце золотило утыканный пестрыми грибками песок
а стрельбу я открывать не стал, поскольку не было ваших указаний. Так что...
все.
- Понятно. Явитесь в горотдел, напишите рапорт на имя дежурного. Плохо
работаете, Гаевой!
- Так что... может, какие меры принять, товарищ капитан? - уныло
спросили в трубке.
- Без вас примем. Быстрее возвращайтесь сюда, будете участвовать в
розыске. Все! - Онисимов бросил трубку.
"Ну, артист, просто артист! А я еще сомневался... Он, конечно, он! Так.
Документов у него нет, денег тоже. Одежды на нем всего ничего: брюки да
рубашка. Далеко не уйдет. Но если у него есть сообщники, тогда хуже..."
Через десять минут появился еще более согнувшийся от сознания вины
Гаевой. Онисимов собрал опергруппу розыска, передал фотографии, рассказал
словесный портрет и приметы. Оперативники ушли в город.
Затем Матвею Аполлоновичу позвонил дактилоскопист. Он сообщил, что
отпечатки пальцев, собранные в лаборатории, частично идентифицируются с
контрольными оттисками лаборанта; прочие принадлежат другому человеку. Ни
те, ни другие отпечатки несхожи с имеющимися в каталоге рецидивистов.
"Другой человек - потерпевший, понятно... Ото, дело закручивается
серьезное, на обычную уголовщину не похоже! Да ни на что оно не похоже из-за
этого растреклятого скелета! Что с ним делать?"
Онисимов в тоске посмотрел в окно. Тени деревьев на асфальте
удлинились, но жара не спадала. Около троллейбусной остановки толпились
девушки в цветных сарафанчиках и темных очках. "На пляж едут..."
Самое досадное, что у Онисимова до сих пор не было рабочей версии
происшествия.
В конце дня, когда Матвей Аполлонович выписывал повестки на завтра, к
нему вошел начальник горотдела. "Ну, вот..." Онисимов поднялся, чувствуя
угнетенность.
- Садитесь, - полковник грузно опустился на стул. - Что у вас за
осложнения в деле: трупа нет, подследственный бежал, а? Расскажите.
Онисимов рассказал.
- Гм... - начальник свел на переносице толстые седые брови. - Ну, этого
молодца, конечно, возьмем. Аэропорт, железная дорога и автовокзалы под
наблюдением?
- Конечно, Алексей Игнатьевич, предупредил сразу.
- Значит, никуда он из города не денется. А вот с трупом...
действительно занятно. Черт те что! А не напутали ли вы там на месте
что-нибудь? - Он взглянул на следователя умными маленькими глазками. -
Может-помните, как у Горького в "Климе Самгине" один говорит: "Может,
мальчика-то и не было?" А?
- Но... врач "Скорой помощи" констатировала смерть, Алексей Игнатьевич.
- И врачи ошибаются. К тому же врач не эксперт, причину смерти она не
определила. И трупа нет. А по скелету наш Зубато затрудняется... Конечно,
смотрите сами, я не навязываю, но если вы не объясните, как труп в течение
четверти часа превратился в скелет, да еще чей это труп, да еще от чего
наступила смерть - никакой суд эту улику не примет во внимание. И более
явные случаи суды сейчас возвращают на доследование, а то и вовсе прекращают
за отсутствием улик. Оно, конечно, хорошо, что закон действует строго и
осторожно, да только... - он шумно вздохнул. - Трудное дело, а? Версия у вас
имеется?
- Есть наметка, - застеснялся Онисимов, - только не знаю, как вам,
Алексей Игнатьевич, покажется. По-моему, это не уголовное дело. По
свидетельству ученого секретаря института, в Соединенных Штатах очень
интересуются проблемой, которую разрабатывал Кривошеин, это первое.
"Лаборант Кравец" по своему поведению и по культурному, что ли, уровню не
похож ни на студента, ни на уголовника. И убежал он мастерски, это второе. К
тому же отпечатки его пальцев не идентифицируются с рецидивистами - третье.
Так, может?.. - Матвей Аполлонович замолчал, вопросительно поглядел на шефа.
- ...спихнуть это дело в КГБ? - с прямотой солдата закончил тот его
мысль и покачал головой. - Ой, не торопитесь! Если мы, милиция, раскроем
преступление с иностранным, так сказать, акцентом, то от этого ни обществу,
ни нам никакого вреда не будет, кроме пользы. А вот если органы раскроют за
нас обычную уголовщину или нарушение техники безопасности, то... сами
понимаете. И без того мы в последнем полугодии по проценту раскрываемости
сошли на последнее место в зоне, - ОН с добродушной укоризной взглянул на
Онисимова. - Да вы не падайте духом! Недаром говорят, что самые запутанные
преступления - самые простые. Может, все здесь затуманено тем, что дело
случилось в научном заведении: темы-проблемы, знания-звания, термины
всякие... черт голову сломит. Не торопитесь выбирать версию, проверьте все
варианты, может, и окажется как у Крылова: "А ларчик просто открывался"...
Ну, желаю вам успеха, - начальник встал, протянул руку, - уверен, что вы
справитесь с этим делом!
Матвей Аполлонович тоже поднялся, пожал протянутую руку, проводил
полковника просветленным взглядом. Нет, что ни говори, но когда начальство в
тебе уверено - это много значит!
Люди, которые считают, что жизнь человеческая с древних времен меняется
только внешне, а не по существу, уподобляют костер, возле которого коротали
вечера троглодиты, телевизору, развлекающему наших современников. Это
уподобление спорно, ибо костер и светит и греет, телевизор же только светит,
да и то лишь с одной стороны.
К. Прутков-инженер, мысль No 111
Пассажирку в вагоне скорого поезда Новосибирск - Днепровск, пухлую
голубоглазую блондинку средних лет, волновал парень с верхней полки. У него
были грубые, но правильные черты обветренного лица, вьющиеся темные волосы с
густой проседью, сильные загорелые руки с толстыми пальцами и следами
мозолей на ладонях - и в то же время мягкая улыбка, обходительность
(добровольно уступил нижнюю полку, когда она села в Харькове),
интеллигентная речь. Парень лежал, положив квадратный подбородок на руки,
жадно смотрел на мелькание деревьев, домиков, речушек, путевых знаков и
улыбался. "Интересный!"
- Небось родные места? - спросила спутница.
- Да.
- И давно не были?
- Год.
Он узнавал: вот нырнуло под насыпь шоссе, по которому он гонял на
мотоцикле с Леной... вот дубовая роща, куда днепровцы выезжают на
выходной... вот Старое русло, место уединенных пляжей, чистого песка и
спокойной воды... вот хутор Вытребеньки - ого, какое строительство! Наверно,
химзавод... Улыбался и хмурился воспоминаниям.
...Собственно, никуда он на мотоцикле не ездил с Леной, ни в роще той
не был, ни на пляжах - все это делалось без него. Просто состоялся однажды
разговор, в котором он, если быть точным, также личного участия не принимал.
- Даю применение: варианты человеческой жизни! Вот смотри: "Во
Владивостоке судоремонтный завод приглашает инженера-электрика для монтажных
работ на местах. Квартира предоставляется". Али я не инженер-электрик?
Монтажные работы на местах - что может быть лучше! Тихоокеанская волна
захлестывает арматуру! Ты травишь кабель, слизываешь соленые брызги с губ -
словом, преодолеваешь стихии!
- Да, но...
- Нет, я понимаю: раньше было нельзя. Раньше! Ведь мы с тобой люди
долга: как это - бросить работу и уехать для удовлетворения бродяжьих
наклонностей? Все мы так остаемся - и с нами остается тоска по местам, где
не был и никогда не будешь, по людям, которых не встретишь, по делам и
событиям, в которых не придется участвовать. Мы глушим эту тоску книгами,
кино, мечтами - ведь невозможно человеку жить несколько жизней параллельно!
А теперь...
- А теперь то же самое. Ты уедешь во Владивосток слизывать брызги, а я
останусь со своей неудовлетворенностью.
- Но... мы можем меняться. Раз в полгода, никто не заметит... впрочем,
вздор: мы будем различаться на полгода жизненного опыта...
- То-то и оно! Направившись по одному жизненному пути, человек
становится иным, чем был бы, пойди он по другому.
...Все-таки он подался именно во Владивосток. Не глушить
неудовлетворенность уехал - бежал от ужаса воспоминаний. Он бы и дальше
бежал, но дальше был океан. Правда, вакансия на монтажных работах в портах
оказалась занятой, но в конце концов рвать подводные скалы, расчищать места
для стоянок кораблей - тоже работа неплохая. Романтики хватало: погружался с
аквалангом в сине-зеленую глубину, видел свою колеблющуюся тень на
обкатанных прибоем камнях дна, долбил в скалах скважины, закладывал
динамитные патроны, поджигал шнур - и, распугивая рыб, которые через минуту
всплывут вверх брюхом, уплывал сломя голову к дежурной лодке... А потом,
заскучав по инженерной работе, он внедрил там электрогидравлический удар - и
безопасней динамита и производительней. Все память о себе оставил.
- А издалека едете? - снова нарушила его воспоминания дама.
- С Дальнего Востока.
- По вербовке ездили или так? Парень скосил вниз серые глаза,
усмехнулся коротко:
-- На лечение...
Спутница покивала с опасливым сочувствием. У нее пропала охота
разговаривать. Она достала из сумки книгу и отчужденно углубилась в нее.
...Да, там началось исцеление. Ребята из бригады удивлялись его
бесстрашию. Ему в самом деле не было страшно: сила, ловкость, точный расчет
- и никакая глубинная волна не достанет. Там он держал свою жизнь в
собственных руках - чего же бояться? Самое страшное он пережил здесь, в
Днепровске, когда Кривошеин властвовал над его жизнью и смертью. Даже над
многими смертями. Кривошеин, видите ли, не понимал: то, что он проделывал
над ним, хуже чем пытать связанного!
У парня помимо воли напряглось тело. Озноб злости стянул кожу. Многое
выветрили из него за год океанские муссоны: пришибленность, панический
страх, даже нежные чувства к Лене. А это осталось.
"Может, не стоило возвращаться? Океан, рядом с которым чувствуешь себя
маленьким и простым, хорошие хлопцы, трудная и интересная работа. Все
уважали. Там я стал самим собой. А здесь... кто знает, как у него
повернулись дела?"
...Но он не мог не вернуться, как не мог забыть прошлое. Сначала - в
перекур, после работы ли, в выходные дни, когда всей бригадой ездили на
катере во Владик - неотступно зудила мысль: "А Кривошеин работает. Он один
там..." Потом пришла идея.
Как-то расчищали дно в безымянном заливчике в Хабаровском крае, там из
сбросового побережья били теплые минеральные ключи. Прыгнув с лодки, он
попал в такую струю и едва не закричал от дикой памяти тела! Вкус воды был
как вкус той жидкости, неощутимая теплая ласковость, казалось, таила в себе
ту давнюю опасность растворить, уничтожить, погасить сознание. Он рванулся
вперед - холодная океанская волна отрезвила и успокоила его. Но впечатление
не забылось. К вечеру оно превратилось в мысль, да в какую: можно поставить
обратный опыт!
И, исцеляясь от прежних воспоминаний, он "заболел" этой идеей. Ожило
воображение исследователя. Ах, как его было упоительно: обдумывать опыт,
загадывать, какие огромные результаты он может принести!.. Работа подрывника
казалась ему теперь серым прозябанием. Уже без боязни, детально и
целенаправленно он продумывал все, что с ним было, проигрывал в уме варианты
опыта... И он не мог оставаться там с этой идеей: ведь Кривошеин и по сей
день, вероятно, не пришел к ней. К такой идее невозможно прийти умозрительно
- надо пережить все, как он пережил.
Но - по неумолимой логике их работы - другая мысль пришла вслед за
идеей опыта: ну ладно, они найдут новый способ обработки человека
информацией. Что же он даст? Эта мысль оказалась труднее первой; за дорогу
от Владивостока до Днепровска он не раз возвращался к ней, но до сих пор не
додумал до конца.
Перед вагонным окном, отражая грохот колес, замелькали балки моста:
поезд пересекал Днепр. Парень на минуту отвлекся, полюбовался теплоходом на
воздушной подушке, летевшим над голубой водой вниз по течению, м веленым
склоном правого берега. Мост кончился, снова замелькали домики, сады,
кустарник вдоль насыпи.
"Все сводится к задаче: как и какой информацией можно усовершенствовать
человека? Остальные проблемы упираются в эту... Дана система: мозг человека
и устройство ввода - глаза, уши, нос и прочее. Три потока информации питают
мозг: от повседневной жизни, от науки и от искусств. Требуется выделить
самую эффективную но своему действию на человека - и направленную. Чтоб
совершенствовала, облагораживала. Самая эффективная, конечно, повседневная
информация: она конкретна и реальна, формирует жизненный опыт человека. Это
сама жизнь, о чем говорить. Существенно, пожалуй, то, что она
взаимодействует с человеком по законам обратной связи: жизнь влияет на
человека, но и он своими поступками влияет на жизнь. Но действие
повседневной информации на людей бывает самое различное: она изменяет
человека и в лучшую сторону и в худшую. Стадо быть, это не то...
Рассмотрим научную информацию. Она тоже реальна, объективна - но
абстрактна. По сути, это обобщенный опыт деятельности людей. Поэтому она
может быть применена во множестве жизненных ситуаций, и поэтому же действие
ее на жизнь огромно. Причем здесь тоже есть обратная связь с жизнью, хотя и
не индивидуальная для каждого человека, а общая: наука разрешает проблемы
жизни и тем изменяет ее - а измененная жизнь ставит перед наукой новые
проблемы. Но опять-таки воздействие науки на жизнь вообще и на человека в
частности может быть и положительным и отрицательным. Примеров тому много. И
еще один изъян: она трудно усваивается человеком. Н-да, тяжело... Ничего,
если все время думать над одним и тем же, рано или поздно дойдешь. Главное
думать по системе..."
Его отвлекло послышавшееся внизу всхлипывание. Он посмотрел: спутница,
не отрывая взгляда от книжки, утирала покрасневшие глаза платочком.
- Что вы читаете?
Она сердито взглянула вверх, показала обложку: "Три товарища" Ремарка.
- А ну их совсем... - и снова углубилась в чтение.
"Да... Умирает туберкулезная девушка - любящая я утонченная. А моей
сытенькой и здоровой соседке жаль ее, как саму себя... Словом, нечего
вертеть вола: видимо, информация Искусства - именно то и есть! Во всяком
случае, по своей направленности она обращена к лучшему, что есть в человеке.
В Искусстве за тысячелетия отобрана самая высококачественная информация о
людях: мысли, описания тонких движений души, сильных и высоких чувств, ярких
характеров, прекрасных и умных поступков... Все это испокон веков работает
на то, чтобы развить в людях понимание друг друга и жизни, исправить нравы,
будить мысли и чувства, искоренять животную низость душ. И эта информация
доходит - выражаясь точно, она великолепно закодирована, как нельзя лучше
приспособлена для переработки в вычислительной машине марки "Человек". В
этом смысле и повседневная и научная информации в подметки не годятся
информации Искусства".
Поезд, проезжая днепровские пригороды, замедлил ход. Спутница отложила
книжку, завозилась - вытаскивала чемоданы из-под сидений. Парень все лежал и
думал.
"Да, но вот как насчет эффективности? Тысячелетиями люди старались...
Правда, примерно до середины прошлого века Искусство было доступно немногим.
Но потом за это дело взялась техника: массовое книгопечатание, литографии,
выставки, грамзаписи, кино, радио, телевидение - информация Искусства стала
доступна всем. Для современного человека объем информации, которую он
получает из книг, фильмов, радиопередач, иллюстрированных журналов и
телевидения, соизмерим с информацией от жизни и намного больше объема
научной информации. И что же? Гм... действие искусства не измеряется
приборами и не проверяется экспериментами. Остается сравнить, скажем,
действие науки и действие искусств за последние полвека. Господи, да
никакого сравнения и быть не может!"
Поезд подкатил к перрону, к толпе встречающих, носильщиков и
мороженщиков. Парень спрыгнул с полки, сдернул сверху рюкзак, взял на руку
синий плащ. Спутница хлопотала над тремя солидными чемоданами.
- Ого, сколько у вас багажа! Давайте помогу, - парень взялся за самый
большой.
- Нет уж, спасибо! - Дама быстро села на один чемодан, перекинула
полную ногу на второй, обеими руками вцепилась в третий, запричитала: - Нет,
спасибо! Нет уж, спасибо, нет уж, спасибо!
Она подняла вверх лицо, в котором не осталось никакой миловидности.
Щеки были не пухлые, а одутловатые, глаза - не голубые, водянистые -
смотрели затравленно и враждебно. Бровей и вовсе не стало: две потные
полоски ретуши. Чувствовалось: одно движение парня - и женщина завопит.
- Простите! - Тот отдернул руку, вышел. Ему стало противно.
"Вот пожалуйста: иллюстрация сравнительного действия повседневной
информации и информации Искусства! - размышлял он, сердито шагая через
привокзальную площадь. - Мало ли кто мог приехать из мест, не столь
отдаленных: снабженец, партработник, спортсмен, рыбак... нет, подумала
худшее, заподозрила в гнусных намерениях! Принцип бытейской надежности:
лучше не поверить, чем ошибиться. Но не ошибаемся ли мы по этому принципу
гораздо крупнее?"
В поезде он думал от нечего делать. Сейчас он размышлял, чтобы
успокоиться, и все о том же.
"Конечно, рассказать о каждом человеке в книге или на экране - его
поймут, в него поверят, простят плохое, полюбят за хорошее. А в жизни все
сложнее и обыденнее... Что пенять на дамочку - я сам не лучше. Когда-то в
глупом возрасте я не верил своему отцу. Любил его, по не верил. Не верил,
что он участвовал в революциях, в гражданской войне, был ротным у Чапаева,
встречался с Лениным... Все началось с фильма "Чапаев": в нем не было отца!
Был достоверный Чапаев и другие герои - они сильными голосами произносили
яркие отрывистые фразы... а бати не было! Да и вообще батя - какой он
ча-паевец? Не ладил с мамкой. Говорил дребезжащим от вставных челюстей
голосом, на ночь клал их в стакан. Неправильно (не как в кино) выговаривал
слова, мудреные перевирал. Опять же посадили в 1937 году... И когда он
рассказывал соседкам во дворе, как за большевистскую агитацию на фронте во
времена Керенского стоял два часа с полной выкладкой на бруствере окопа, как
привозил в Смольный Ленину серебряные "Георгии" от солдат-фронтовиков в фонд
революции, как, приговоренный казаками к казни, сидел в сарае... а дворовые
бабы охали, обмирали, всплескивали ладонями: "Карпыч-то наш герой - ах, ах!"
- я посмеивался и не верил. Я точно знал, какие бывают герои - по кино, по
радиопередачам..." Приезжий поморщился от этих воспоминаний. "Э, в конечном
счете это было не со мной! Впрочем, главное: это было... Да, но похоже, что
в великом способе передачи информации - Искусстве - есть какой-то изъян.
Посмотрят люди фильм или спектакль, прочитают книгу, молвят: "Нравится..." -
и идут дальше жить, как жили: одни неплохо, другие так себе, а третьи и
вовсе паршиво. Искусствоведы часто находят изъян в потребителях информации:
публика, мол, дура, читатель не дорос... Принять такую точку зрения, значит
согласиться, что я сам дурак, что я не дорос... нет, не согласен! Да и
вообще валить на тупость и невежество людей - это не конструктивный подход.
Люди - они все-таки могут и понять и познать. В большинстве своем они не
тупицы и не невежды. Так что лучше все-таки поискать изъян в способе - тем
более что мне этот способ нужен для экспериментальной работы..."
На глаза приезжему попалась будка телефона. Он сначала затуманенно
посмотрел на нее: что-то он должен сделать в этом предмете? Вспомнил.
Вздохнул глубоко, вошел в автомат, набрал номер лаборатории новых систем. В
ожидании ответа у него заколотилось сердце, пересохло во рту. "Волнуюсь.
Плохо..." В трубке звучали лишь долгие гудки. Тогда, поколебавшись, он
позвонил вечернему дежурному по Институту системалогии:
- Вы не поможете мне разыскать Кривошеина? Он не в отпуске?
- Кривошеин? Он... нет, он не в отпуске. А кто спрашивает?
- Если он сегодня появится в институте, передайте ему, пожалуйста, что
приехал... Адам.
- Адам? А как фамилия?
- Он знает. Так не забудьте, пожалуйста.
- Хорошо. Не забуду.
Приезжий вышел из будки с облегчением: только сейчас он понял, что
совершенно не готов к встрече. "Ну, делать нечего, раз приехал... Может
быть, он дома?"
Он сел в троллейбус. Окутанные синими сумерками улицы города не
занимали его: он уехал летом и вернулся летом, все в зелени, и вроде ничего
не изменилось.
"Ну, так все-таки, как применить информацию Искусства в нашей работе? И
можно ли применить? Вся беда в том, что эта информация не становится ни
жизненным опытом человека, ни точными знаниями, а именно на опыте и знаниях
строят люди свои поступки. По большому счету должно быть так: прочел человек
книгу - стал понимать себя и знакомых, поглядел подлец спектакль - ужаснулся
и стал честным человеком, сходил трусишка в кино - вышел храбрецом. И чтобы
на всю жизнь, а не на пять минут. Наверно, именно о таком действии своей
информации мечтают писатели и художники. Почему же не выходит? Давай
прикинем.. Информация Искусства строится по образцу повседневной. Она
конкретна, содержит лишь неявные и нестрогие обобщения, но не реальна, а
только правдоподобна. Пожалуй, в этом ее слабость. Она не может быть
применена как научная: чтобы человек мог на ее основе проектировать и
планировать свою жизнь, для этого она недостаточно обща и объективна. Нельзя
ею и руководствоваться как повседневной - и именно из-за ее конкретности,
которая никогда не совпадает с конкретной жизнью данного читателя.
Да если бы и совпадала, кто же захочет жить под копирку? Скопировать
прическу - еще куда ни шло, но копировать рекомендуемую массовым тиражом
жизнь... Видимо, идея "воспитывать на литературных образцах" рождена мыслью,
что человек произошел от обезьяны и ему свойственна подражательность. Но
человек - уже давно человек, миллион лет. Ньше ему свойственны
самоутверждение и оригинальность поведения, он знает, что так вернее".
- Академгородок? - прохрипел в динамике голос водителя.
Приезжий вышел - и сразу увидел, что ехал напрасно. Два ряда
стандартных пятиэтажных домов, сходясь в перспективе, смотрели друг на друга
светящимися окнами. Но в доме No 33 в окнах угловой квартиры на пятом этаже
света не было.
Чувство облегчения, что неприятная встреча с Криво-шейным снова
оттягивается, смешалось у парня с досадой: ночевать-то негде! Обратным
троллейбусом он вернулся в центр, стал обходить гостиницы - мест, конечно,
нигде не было.
И снова его захватили мысли - они теперь скрашивали унылые поиски
ночлега.
"...И чем далее мы живем, тем больше убеждаемся в многообразии
жизненных ситуаций, к которым неприменимы те решения, что описаны в книгах
или показаны в кино. И начинаем воспринимать информацию Искусства как
квазижизнь, в которой все не так. В ней можно безопасно пережить рискованное
приключение - даже со смертельным исходом, проявить принципиальность, не
нажив неприятностей по службе... словом, почувствовать себя, хоть и
ненадолго, иным: более умным, красивым, смелым, чем ты есть на самом деле.
Неспроста люди, которые живут однообразной порядочной жизнью, обожают
авантюрные романы и детективы..."
Он вышел на сияющий огнями фонарей и реклам проспект Маркса.
"И применяем мы эту великую информацию по пустякам: для развлечения,
для провождения времени. Или чтоб девушку очаровать подходящим стишком...
Эта информация не своя. Не сам дошел до решений и истин. Сиди, смотри или
читай, как за прозрачной стенкой идет выдуманная жизнь, - ты лишь "приемник
информации"! Правда, бывали случаи, когда "приемники" не выдерживали и
пытались влиять: то - батя как-то рассказывал - красноармеец в Самаре
однажды "вдарил из винта" в артиста выступавшего в роли Колчака во фронтовой
пьеске, а еще ранее в Нижнем Новгороде публика избила исполнителя роли Яго -
за правдивость игры... Сама идея разбить прозрачную стенку, влиять -
здоровая... В ней что-то есть..."
Мысль, еще не оформившаяся в- слова, смутная, как предчувствие, зрела в
голове приезжего. Но в этот момент его мягко тронули за плечо. Он оглянулся:
рядом стояли трое в штатском. Один из них небрежно провел перед его лицом
красной книжечкой:
- Предъявите документы, гражданин.
Приезжий недоуменно пожал плечами, поставил на асфальт рюкзак, достал
из кармана паспорт. Оперативник прочел первую страницу, перевел глаза с
фотографии на его лицо, потом снова на фотографию - и возвратил паспорт.
- Все в порядке. Прошу извинить.
"Уфф!" Парень подхватил рюкзак и, стараясь не ускорять шага, двинулся к
гостинице "Театральная". Настроение у него испортилось. "Может быть, не
стоило мне приезжать?"
Трое отошли к табачному киоску. Там их ждал также одетый в штатское
милиционер Гаевой.
- Ну, я же говорил, - победно сказал он.
- Не тот... - вздохнул оперативник. - Какой-то Кривошеин Валентин
Васильевич. А по фотографии и словесному портрету - точно Кравец.
- Словесный портрет, словесный портрет... что словесный портрет?! -
рассердился Гаевой. - Я ж его видел, сопровождал: тот без седин, моложе лет
на десять, да и пощуплее будет.
- Пошли на вокзал, ребята, - предложил второй оперативник. - Что он, в
самом деле, дурной: по проспекту гулять!
Виктор Кравец в это время действительно пробирался по темной пустынной
улочке.
...Выбросившись тогда на ходу из милицейской машины, он через городской
парк выбрался на склоны Днепра, лежал в кустах, ждал темноты. Хотелось
курить и есть. Низкое солнце золотило утыканный пестрыми грибками песок