Сергеев-Ценский Сергей. Преображение России. Горячее лето

перейдем без хлопот по ихним мостам, всухую, - отозвался Протазанов. Но
Гильчевский недоверчиво покачал головой и добавил к этому жесту весьма
проникновенно:
- Напрашиваться, разумеется, не буду, - ну ее к черту, эту трясину
зловонную, но предчувствие какое-то у меня все-таки есть, что придется нам
тут загубить, пожалуй, не одну роту...
- А в предчувствия вы разве верите? - спросил, блеснув редкой у него
улыбкой, Протазанов.
- Как вам сказать на это? - начал раздумывать вслух Гильчевский. -
Говорится: "Если бы знал, где упасть, подстелил бы соломки". В том-то и горе
наше, что не знаем... Однако же приходилось мне замечать что-то такое.
Нападает на тебя вдруг какая-то оторопь, и затоскуешь как-то, вроде того
что: "Нет! Ни черта не выйдет, - лучше не начинать!.." Возьмешь да и в самом
деле не начнешь. А как, скажите, пожалуйста, проверить такое? Может быть,
оно и вышло бы в лучшем виде, а?
Говоря это, Гильчевский глядел на прихотливо извивавшуюся по долине
между холмами Слоневку, и Протазанов, достаточно хорошо уже изучивший своего
начальника, понял, что он думает ни о чем другом, как о возможности с
наименьшими потерями перебросить корпус через эту речку.
- Если хорошо провести сначала разведку, то как же может не выйти?
Разумеется, выйдет, - сказал Протазанов.
И Гильчевский, не переспрашивая, тоже понял, что Протазанов имеет в
виду переправу войск, поэтому сказал:
- Слоневка, должно быть, оттого, что слоняется туда-сюда или, как
принято говорить, - "слоны слоняет", а Пляшевка - оттого, что пляшет; только
что слова разные, а смысл один... Паршивая речка эта, однако, считается
пограничной, значит, на том берегу укрепления будут гораздо сильнее, чем на
Пляшевке, - это нам надо даже и во сне помнить.
Местечко Радзивиллов стояло как раз на границе России и Австро-Венгрии,
и от него через Слоневку был устроен на тот берег мост длиною не меньше как
в четверть версты, так как долина реки была очень топкой. Австрийцы успели
взорвать мост, как ни поспешно они отступали, и взорвать так основательно,
что только пять-шесть обломков свай торчали кое-где над водой. Прочее дерево
моста, какое удалось вытащить из воды, обгорелыми черными грудами валялось
на берегу, и около него, сделав из бревен себе прикрытие от пуль, на берегу
возились уже саперы, стуча топорами.
По данным разведки, сильнейший узел австрийских укреплений находился у
деревни Редьково, которую так же было видно в бинокль из деревни Старая
Баранья, как и Радзивиллов. О том, чтобы ничто не мешало артиллерийскому
обстрелу на том берегу, австрийцы позаботились заранее, еще в первый год
войны.
Местность была холмистая и лесистая, хотя леса и не шли сплошной
полосой. Это были помещичьи леса, и до войны их, конечно, держали в порядке,
теперь же они где заросли буйным молодняком и задичали, где пострадали от
артиллерийских снарядов и пожаров, где вырубались как попало для надобностей
войск и поредели заметно на глаз.
Но все-таки, сколько хватало глаза, всюду за Слоневкой видны были леса
на холмах, и Гильчевский сказал теперь уже вполне деловым тоном:
- Вот что нам надобно сделать безотлагательно: провести в полках
обучение людей действиям в лесах. Я вижу, что противник за свою австрийскую
землю будет держаться очень цепко, да ему и есть тут за что держаться, а нам
надо сделать все, что возможно, чтобы зря не губить людей. Объявить в
приказе по дивизии, чтобы... Нет, в приказе этого объявлять не надо, а
просто оповестить командиров полков, чтобы явились ко мне сегодня вместе со
своими батальонными командирами, и то не со всеми, - это совершенно ни к
чему, - а только с двумя от каждого полка, - головного и замыкающего
батальонов... Так будет, значит, всего двенадцать человек, - этого вполне
довольно вблизи от противника. Они же передадут, что будет им сказано,
остальным, а также и ротным командирам. Пошлите ординарца с бумажками, а на
бумажках напишите "секретно". Сами-то австрийцы ушли, а шпионов своих тут, в
этом местечке да и в деревнях, оставили, разумеется, довольно, и в приказе
объявлять ничего такого не следует. Собраться сегодня же к пятнадцати часам,
притом не в штабе дивизии и даже не в деревне, а там, где будет указано
старшим адъютантом, капитаном Спешневым, который их встретит.
- Слушаю, ваше превосходительство, - сказал Протазанов.

III

Командиры полков - Николаев, Татаров, Тернавцев - и командующий полком
подполковник Печерский, а также восемь батальонных, между которыми был и
прапорщик Ливенцев, собирались к назначенному часу в Старой Бараньей, откуда
капитан Спешнев, давая им провожатых солдат, направлял их к опушке леса,
начинавшегося невдалеке за последней хатой деревни.
День был жаркий, и Гильчевский, сняв фуражку и расстегнув ворот рубахи,
но все-таки с росинками пота на носу, сидел там на пеньке, в прохладе, а
возле него, кто тоже на пеньке, кто просто на подвернутом папоротнике, очень
здесь пышном, сидели два бригадных генерала - Артюхов и Алферов, - оба
годами не моложе Гильчевского, оба взятые из отставки, - и Протазанов с
деловой папкой в руках.
Так как 402-й полк расположен был от штаба дивизии несколько дальше,
чем остальные, то Печерский с Ливенцевым и командиром первого батальона
поручиком Воскобойниковым явились последними, и с ними подошел к
Гильчевскому Спешнев.
- А-а, новоиспеченный батальонный! - весьма приветливо кивнул головой
Гильчевский, когда увидел Ливенцева. - Но боевой, боевой, господа, боевой! -
обратился он к Артюхову и Алферову, хотя последний, как командир первой
бригады, должен был знать это лучше, чем он, начальник дивизии. - Скоро
получит и следующий чин и... орден, - добавил он, несколько почему-то
запнувшись. - Должны уважить мое представление, должны уважить!
Со свойственной Ливенцеву остротой наблюдательности, он, отойдя
несколько вместе с Воскобойниковым и, по приглашению Гильчевского,
расположившись, как и другие, на сочном папоротнике, переводил глаза с
одного на другого из своих сослуживцев.
Оба бригадные, - один - Артюхов, - черноволосый, с сильной проседью,
другой - Алферов, - рыжеватый, но тоже с большой сединой, - точно
сговорившись не только между собою, но и с самим Гильчевским, были мало
заметны в общей жизни дивизии. Только когда 403-й и 404-й полки занимали
позиции на Стыри, а 401-й и 402-й на Икве, около местечка Торговицы, со
второй бригадой, как с отдельной частью, был генерал-майор Артюхов; но
бригада эта пробыла на Стыри всего два-три дня и вернулась, и Артюхов снова
отступил на второй план. Алферов же, по наблюдениям Ливенцева, сделанным
гораздо раньше, очень тяготившийся службой, всеми своими повадками как бы
хотел доказать кому-то, что было ясно ему самому, - что должность бригадного
командира не больше как пережиток, совершенно так же ненужный в армии, как
какой-нибудь червеобразный отросток слепой кишки, являющийся только местом
развития аппендицита. Конечно, в случае внезапной смерти Гильчевского его
должен был бы заменить старший по производству в генерал-майоры Алферов, а в
случае, если бы был убит и Алферов, в командование дивизией вступил бы
временно Артюхов, но, при всей их готовности к этому, ни тот, ни другой
отнюдь не заменили бы такого начальника дивизии, как Гильчевский.
Полковника Тернавцева Ливенцев видел раньше только мельком, теперь же
он пригляделся внимательно и к нему и подумал о нем вполне определенно:
"Какой неудалый!.." Не в смысле удальства, а в том смысле, что он как-то
вообще не удался, по крайней мере по внешнему своему виду: зануженный
какой-то, плохо свинченный, слабосильный, может быть исполнительный, как
Печерский, но вряд ли способный на смелый и дельный самостоятельный приказ
своему полку. Это особенно бросалось в глаза, когда Ливенцев сравнивал его с
выпуклым Татаровым или с суховатым с виду, однако явно знающим себе цену
Николаевым, распорядительным человеком с широким лбом и умным и твердым
взглядом чуть-чуть исподлобья.
Очень необычной казалась Ливенцеву вся вообще обстановка, в какую он
попал: генералы на пеньках в лесу, около них командиры полков и батальонов
на подмятом ими папоротнике, резкие солнечные блики на лицах и руках, так
как деревья здесь были - осины, а листва у осин негустая, - и свиристят
мелкие серенькие птички с черными головками.
В детстве Ливенцев знал, как называются эти птички, и вот теперь, когда
совсем было не до них, упорно силился вспомнить, а когда вспомнил, не мог не
сказать об этом своему соседу Воскобойникову, кивнув на них:
- Это - гайки.
Воскобойников, державшийся заправским кадровиком, хотя тоже был взят из
отставки, только поглядел на него строгим взглядом недоумевающего земского
начальника, каким он и был до войны, пожал укоризненно плечом и перевел
глаза на начальника дивизии, который должен был с секунды на секунду начать
свою назидательную беседу. Однако Гильчевский, расслышав, что сказал
Ливенцев, сам с живейшим интересом разглядывал стайку бойких, вертлявых
сереньких черноголовок и вдруг сказал:
- Нет-с, прапорщик, это - глушки!
- Никак нет, ваше превосходительство, - очень отчетливо представив
вдруг глушек, уверенно сказал Ливенцев. - Глушки, правда, похожи на гаек,
только у них черненькие одни щечки, а головки серенькие, и на головках
маленькие хохолки.
- Вон вы до каких тонкостей доходите! - с очень довольным видом
отозвался Гильчевский. - А я, значит, смешал уже божий дар с яичницей на
старости лет, - глушек с гайками, - а когда-то здорово всяких этих пичужек
знал. Вы из каких лесов?
- Из орловских, ваше превосходительство, - не удивясь неожиданному
вопросу, тут же ответил Ливенцев.
- Значит, из брынских, а я из кавказских. Это очень хорошо, что вы с
лесами знакомы, это и вам лично и вашему батальону вполне пригодится в
недалеком будущем.
Тут Гильчевский оглядел бегло остальных и продолжал уже более
начальническим тоном:
- Война не окопная и не степная даже, когда местность просматривается
вся насквозь невооруженным глазом, а вот такая, какую мы начали вести,
господа, требует от всего командного состава, как бы это вам сказать,
кое-какого одичания... Не по паркету приходится ходить, а по лесам да
болотам, значит, и надо всем господам офицерам, ведущим полки, батальоны,
роты, знать, - что же именно? А вот именно то, что такое лес, что такое
болото и чем они могут грозить вашим людям и как надобно парировать разные
их каверзы. Утонула, например, целая рота четыреста четвертого полка, - кто
виноват в этом? Ротный командир, - который и сам утонул тоже, - не спросясь
броду, сунулся в воду, а за ним доверчиво пошла вся рота, - туда, на дно!..
Ясно, что этот ротный командир никаких синиц в детстве в лесу не ловил
западками и не охотился на диких уток, а привык только домашних кушать, -
вот почему он и сам погиб и це-лу-ю роту загубил!.. Небывалый случай!..
Сколько служу, - никогда не слыхал ничего подобного!.. Так или иначе,
надобно, господа, чтобы такой случай печальный больше уже не имел у нас
места, а для этого необходимо и вам самим знать, и ваших людей научить
действиям в лесах и болотах... Об этом именно и пойдет у нас разговор.
Гильчевский отстегнул еще одну пуговицу на вороте рубахи, помахал на
лицо фуражкой и продолжал:
- Леса бывают, конечно, всякие: подчищенные и запущенные, молодые и
старые, хвойные и лиственные, густые и редкие, и для каждого вида лесов
должна применяться при наступлении своя тактика. Простейшая, например,
тактическая задача: лес густой, заросли частые, высокие, - спрашивается:
какою цепью в подобном лесу наступать?
Так как при этом Гильчевский едва заметно кивнул в сторону
Воскобойникова, то он и понял этот кивок как вызов для ответа, и ответил, не
сомневаясь в своей правоте:
- Если лес густой, то, значит, цепь должна быть редкая, и, наоборот,
если лес редкий...
- А зачем же это, чтобы цепь была редкая в густом лесу? - перебил его
Гильчевский.
- По той причине, ваше превосходительство, что иначе она через густой
лес не проберется, - с готовностью объяснил поручик, но начальник дивизии
отрицательно покачал головой.
- Отсутствие опыта это у вас, вот что-с, а также и воображения у вас не
хватает, поручик, - сказал он. - Правило же должно быть такое: чем гуще лес,
тем гуще цепь; чем реже лес, тем реже и цепь. Запомнить это очень легко, а
проверить на практике необходимо будет как можно скорее, чтобы не вышло
новой беды... Почему именно - гуще лес - гуще цепь? Ну-ка, прапорщик
Ливенцев? Раз вам вверен батальон, то вы за него и отвечаете.
- Я представляю это так, ваше превосходительство, - начал Ливенцев,
стараясь не спешить, чтобы лучше представить густой лес и в нем цепь солдат
своей прежней тринадцатой роты - цепь растянута на большое расстояние; люди
из-за густых порослей друг друга не видят, каждый идет наобум, очень скоро
может быть потеряно ими направление, да, кроме того, ими в таком лесу при
растянутой цепи и управлять нельзя даже и взводному командиру, не говоря о
полуротном... Как держать связь между людьми, когда исчезнет локоть
товарища? Через десять минут при такой ситуации самый непостижимый кавардак
может начаться, и придется или горнисту, или барабанщику собирать роту...
- Если?.. - тоном подсказа отозвался на последние слова Ливенцева
Гильчевский.
Ливенцев пытливо поглядел на него, как на экзамене студент на
профессора, и добавил:
- Если в роте не будет достаточного количества компасов: один же или
даже два мало помогут делу.
- Вот это более-менее обстоятельный разбор положения, хотя тактическими
задачами на планах прапорщик Ливенцев едва ли когда-нибудь раньше занимался,
раз он в военном училище не был, - сказал Гильчевский, обращаясь к
Печерскому, как бы давая ему этим понять, что четвертый батальон его полка
попал в подходящие руки. - Ориентировка в лесу всегда была самым слабым
местом военных действий, господа, и в лесах многие войсковые части терпели
крупные поражения. Так что вопрос этот чрезвычайно серьезен, особенно когда
имеешь дело с предприимчивым противником, а у нас такой именно противник в
дальнейшем и будет, - это прошу иметь в виду: фронт австро-венгерский
подпирается германскими частями, так что в лесах мы можем наткнуться на
любые, не предусмотренные полевым уставом нашим, сюрпризы. Компасы должны
быть выданы на руки в каждый батальон, но у нас их мало, - больше двух на
роту не придется, и прапорщик Ливенцев вполне правильно говорит, что этого
мало.
- Скаредно мало, ваше превосходительство! - сказал полковник Татаров.
- Да, возмутительно мало, - подтвердил Гильчевский, - и я предлагаю
господам полковым командирам, пока мы получим еще партию компасов, о чем я
вошел с ходатайством к корпусному командиру, практиковать людей в
наступлении в густом лесу гуськом: они будут идти один за другим и поэтому
не разбредутся, а между тем, в случае необходимости, будут все под рукой.
Можно даже в двухшереножном строю вести таким образом небольшие части,
например взвод... Небольшой интервал - и другой взвод; такой же интервал, -
скажем, двенадцать - пятнадцать шагов для густого леса, - и третий взвод:
так может наступать рота, при условии, разумеется, что впереди и с обоих
флангов идут патрули и освещают лес, а если обнаружат неприятельские засады
или другие препятствия, - то предупреждают выстрелами...
- Может быть, поискать среди нижних чинов бывших лесников, ваше
превосходительство? - спросил полковник Николаев.
- Дельно, очень дельно! - закивал головой Гильчевский. - Лесников и
вообще людей, хорошо знающих, что такое лес.
- Охотников по зверю, лесорубов, - подсказал Татаров.
- Непременно, да-да... - согласился Гильчевский. - А бывают просто
жители лесных урочищ, и хотя и не охотники они, и не то, чтобы лесники или
лесорубы, а кое-чем от леса пользовались: кто грибами, кто лыком, кто
ягодой, кто уголь палил, кто деготь гнал, кто от диких пчел мед отбирал, как
медведи, - вот всех этих лесных человеков непременно выявить в каждой роте,
и чтоб были они первые помощники командиров взводов, невзирая на то, что
рядовщина, например, или по строю плох: в лесу они будут, как у себя дома, и
вполне компетентны, тем более что у таких и глаза на месте, и слух бывает
хороший. Но чтобы еще яснее и, по возможности, короче сказать, что требуется
для действий в лесу, это, мне кажется, поставить бы знак равенства между
густым лесом и светлой ночью, как бывают ночи в полнолуние, но не в лесу,
конечно... Что требуется при действиях светлой ночью? Они возможны, но при
условии сугубой осторожности.
- А если ночь застанет в густом лесу, ваше превосходительство? -
спросил Тернавцев, до этого угрюмо молчавший.
- Непременно постараться, чтобы не застала! - тут же ответил
Гильчевский. - Постараться засветло выбраться из леса на опушку, тем более
что больших лесов тут и нет. Да, наконец, ведь и густых лесов тут не должно
быть много, - гораздо больше, мне думается, будет попадаться прореженных или
самими владельцами, или войсками. А раз лес редкий, то по нем можно идти
цепями такими же, как в кустарнике, например, или в высоком хлебе, или в
кукурузе... Раз четвертый-пятый человек в ряду виден, - тут рота в
расстройство прийти не может... Говоря вам все это, господа, я имею в виду,
о чем догадаться не трудно, те пополнения, какие не сегодня - завтра к нам
поступят. Это - совсем будет серый народ, господа, это - только сырой
материал, из которого можно сделать, конечно, настоящих солдат, но для этого
надобно приличное время, а кто же даст нам это время? Вы его, этот материал
сырой, едва успеете рассовать по ротам, как вам уже скажут: "Милости просим!
Покажите-ка вашу ударность, какой вы себя изволили зарекомендовать!.." Что
вы на это скажете? Что пополнения, мол, это совсем не вы, что они вам только
всю обедню испортили? Не скажете ведь, да и говорить это бесполезно.
Растасуйте их так, чтобы - вот старый ваш солдат, вот рядом новый, вот
старый, вот новый... Пусть их в первые дни от страха трясет, как в
лихорадке, - они оклямаются, как почему-то принято говорить, хотя я и не
знаю, почему именно, - они войдут во вкус и притом очень живо, если мы будем
наступать, но ведь и то сказать, отступать мы как будто не собираемся, -
дела наши пока что хороши, - на что я главным образом и надеюсь...
В это время ровно жужжащий звук, хотя и слабый, привлек общее внимание
к небу над головой: там, один за другим, целая эскадрилья в шесть аэропланов
шла со стороны позиций противника в русский тыл. Воздушные машины летели
довольно высоко и заметно быстро. Слышны были орудийные выстрелы, но снаряды
рвались где-то ниже и около эскадрильи, оставляя в небе дымки, круглые и
белые, как шапки одуванчиков. Это стрелял противоаэропланный взвод. Кроме
того, пробовали достать их пулеметными очередями и выстрелами из винтовок,
но весь поднятый огонь был и разнобойный, и довольно вялый, а для налетчиков
безвредный. Они двигались на восток уверенно и не сбиваясь с принятого
курса.
- Вот бы нашим аэропланам перехватить их да атаковать, эх, чтобы
полетели от них и пух, и перья! - с увлечением говорил Гильчевский. - Только
лиха беда - где они, эти наши аэропланы? На такой простой вопрос и сам
великий князь Александр Михайлович, которому это ведать надлежит, едва ли
дал бы точный ответ... А пока мы хорошо знаем только одно: что бы ни
наделали у нас на фронте или в тылу неприятельские летчики, мы должны об
этом по-мал-кивать, точно воды в рот набрали! Вот как!
Оба генерал-майора, хотя сидели ближе других к Гильчевскому и тоже со
своих пеньков, задрав головы, внимательно глядели в небо, решили каждый про
себя не поддерживать на всякий случай слишком либерального выпада начальника
дивизии против одного из великих князей. Точно так же и военная цензура, не
пропускавшая в печать ничего о действиях аэропланов противника, не должна
была, по мнению обоих бригадных, быть предметом осуждения в присутствии
разных прапорщиков, хотя и ставших батальонными командирами. Только так смог
объяснить для себя их безмолвие прапорщик Ливенцев.
Но самому ему молчать не пришлось: он первый заметил сквозь деревья,
как вдруг повалил густой дым, а через секунду блеснул и язык огня в той
стороне, где приходилась северная окраина растянувшейся в одну длинную улицу
Старой Бараньей.
- Зажгли деревню! - вскрикнул он.
Капитан Спешнев отозвался на это, присвистнув:
- Кажется, штаб горит!
- Штаб? Неужели? - обеспокоенно вскочил Гильчевский.
Вслед за ним поднялись и бригадные, и полковники, - все.
- Если и в самом деле штаб... - начал было Протазанов.
- То надо идти тушить! - закончил Гильчевский и пошел к деревне,
приглядываясь к столбу дыма и говоря на ходу встревоженно: - Значит, здешний
мерзавец опознавательный знак какой-нибудь выставил около штаба, а с
аэроплана его разглядели в подзорную трубу!.. Иначе как же прикажете
объяснить такую выходку?
Он распорядился, чтобы офицеры шли не кучкой, а небольшими группами,
соблюдая приличные интервалы, и добавил, что обучение частей действиям в
лесу начнет в этот же день перед вечером первый полк дивизии, для чего
полковник Николаев должен выделить и, приняв все меры предосторожности,
направить в лес по десять человек от каждой роты полка.
Чем ближе было место пожара, тем яснее обнаруживалось, что горела
все-таки не та хата, где находился штаб, что деятельно тушат огонь солдаты и
что при полном безветрии опасности пожара для соседних хат не было.

IV

Так как армия генерала Сахарова получила приказ Брусилова временно
приостановить наступление, а на другом берегу Слоневки оказались заранее
заготовленные сильные позиции австрийцев, то обе дивизии, 105-я и 101-я,
начали готовить, в свою очередь, окопы для прибывающих пополнений.
Каждый новый день на линии огня ждали контратаки австро-германцев,
каждый день доносилось в штаб армии, что здесь на фронте - "перестрелка и
поиски разведчиков", но отдых все-таки оставался отдыхом, и у солдат, как и
у прапорщиков, в изобилии стали появляться домашние мысли.
Ливенцев, проходя как-то вдоль окопов бывшей своей тринадцатой роты,
услышал, как жалобно выводил Кузьма Дьяконов песню:

Одной бы я корочкой питался...

Конечно, Дьяконов вспоминал Керчь и свою жену, и все свое хозяйство, о
котором месяца два назад говорил, явно прибедняясь по свойственной иным
рачительным домоводам привычке.
Ливенцев был рад его видеть. Он остановился и сказал:
- Что, Кузьма, по дому, никак, заскучал? Песню про корочку поешь...
- Да нет, ваше благородие, - это я спиваю так себе. Песня такая, -
ответил Дьяконов, широко улыбаясь.
- Рассказывай - "песня"! "Корочка" - это разве настоящая пища?..
Настоящая пища - это, я так полагаю, свинина, а? Да чтобы сало на этой
свинине было не обрезное, а так, например, пальца в четыре толщиной, а?
Угадал?
- Конечно, ваше благородие, - еще шире заулыбался Кузьма, - как вы сами
на воле хорошо кушали, - не нам с вами равняться, - то вы и знаете.
Так как Ливенцев вообще никогда не любил сала и недоуменно глядел на
тех, кто аппетитно ел его большими ломтями, то весело рассмеялся последним
словам Кузьмы.
- Письмо-то своей жене написал или нет? - вспомнил Ливенцев.
- Да нет, неколи все было, ваше благородие, - сконфузился Кузьма и
добавил: - Да ведь и то сказать - писать-то ей об чем?
- Как "об чем"? Ты к знаку отличия военного ордена мною представлен,
это раз, а два - это то, что ты ведь теперь ефрейтор, - сказал Ливенцев, - а
почему не нашил лычки на погоны?
- Никто как есть не объяснял про это, ваше благородие, - отозвался
Кузьма с лицом даже как будто несколько испуганным.
- Ну вот я тебе объясняю... Возьми у каптенармуса басоны и нашей, а
ротному доложишь, что я приказал.
О подпрапорщике Некипелове Ливенцев тоже хлопотал, чтобы представили
его за боевые заслуги в прапорщики; Бударина и Тептерева - своих спасителей
на Пляшевке - он тоже не забыл, но, кроме них, внес в список отличившихся
еще человек десять из тринадцатой роты.
Однако она сильно преображалась, благодаря маршевикам, у него на
глазах, и это было для него, конечно, гораздо заметнее, чем в остальных
ротах его батальона, из состава которых примелькались ему только одни
командиры.
Теперь уже не двести с лишним человек, а около тысячи было под его
началом или должно было стать, когда придут наконец все пополнения, и самому
ему было как-то немного странно себя чувствовать начальником веселого
Тригуляева, неулыбающегося Локоткова, исполнительного, как это свойственно
сельским учителям, Рясного, а главное, всех старых и новых людей в их ротах,
за которых он теперь отвечал точно так же, как за своих прежних всего
несколько дней назад.
Это было похоже на то, как он в детстве неожиданно для себя, для своих
домашних и даже для врача, его осмотревшего, распух, искупавшись в небольшом
лесном озерце со стоячей, густо затянутой зеленой ряской, весьма
таинственной водой. Он вспомнил, как смотрел тогда на себя в зеркало и не
узнавал себя: он ли?.. Как будто его подменили колдовским способом, - до
того широкое стало лицо, и какие-то узенькие китайские глазки на нем. И даже
рубашку нельзя было натянуть на тело, и руки и ноги стали тяжелые, совсем не
свои.
Правда, как все мальчуганы его тогдашнего возраста, он любил воображать
себя то сказочным богатырем, то полководцем, которого представлял тоже в