Шевердин Михаил. Колесница Джагарнаута

   Среди глыб старой пахсы, в лабиринте ходов и провалов, в компании калтаманов и скорпионов, в обществе змей и каракуртов предавался благочестивым делам господин святой абдал Абдул-ар-Раззак. Он выныривал тут и там, исчезал, подставлял под пули своих батраков - рядовых контрабандистов. Он ради прибылей ставил на карту все и заставлял своих драться до последнего патрона. И сколько уже пало пограничников, сколько свежих могил высилось в горах и степях, где лежали молодые бойцы из далекой России, Украины, Сибири!
   Он сам держался в стороне - господин мюршид. Не возил с собой ни оружия, ни опия. Наузабеллах! Он посещал лишь дома бога - мечети при священных могилах, разрушенные мазары. Он совершал поломничество. Он молился.
   И даже когда он наконец попался в развалинах мавзолея Абу Саида, он предъявил официальное разрешение на паломничество за подписями и печатями: "Наузабеллах! Не дай бог, чтобы мы нарушили высокие законы Советского государства".
   Локти кусал Овезов. Соколов - так тот от расстройства даже заболел. Документы послали на проверку в Ашхабад. А мюршид каждое утро шел совершать омовения к кристально чистому источнику, с хрустальным журчанием вытекавшему из-под корней гигантских платанов, в густой тени которых свободно разместился бы эскадрон конников.
   Раздувая толстые щеки, бормоча что-то под нос, мюршид-абдал молился. Он спокойно ждал, когда проверят его документы, и держался нагло-добродушно. Ничего нельзя было прочитать на его широкой физиономии.
   - Вчера какие-то из-за рубежа пробрались и остановили грузовик, рассказывал за ужином Овезов. - Даже не посмотрели на то, что рядом с шофером сидел командир, уполномоченный погранотряда. Обманом хотели взять. Стрелять начали. Да сами попались. Один кончился, другого уполномоченный скрутил. При них десять кило опиума взяли...
   - Наузабеллах! - бормочет шейх, с аппетитом уплетая похлебку.
   Заглядывая толстяку в глаза, старается Овезов уловить хоть тень беспокойства. Нет, все так же безмятежен святой шейх, равнодушен, невозмутим.
   В игру включается Соколов:
   - Вчера на нашем берегу шел нищий. Шел себе и шел. Только вдруг при виде нашего отряда шасть в камыши. И стрелять. Забрали его. Оказался даже не контрабандист - агент иностранной разведки. Такой с виду плюгавенький, а нашли и наган, и патроны, и взрывчатку, и даже капсулы с ядом. Говорит: "Я дервиш. Иду в Бухару к святым местам".
   Под хитрыми веками Абдул-ар-Раззака прячутся благочестивые глазки. Жаль, уже сумерки и пламя костра прыгает, а с ним прыгают и тени на лице мюршида. Не разберешь, о чем думает преподобный.
   Овезов скромничает. Он со своими активистами настиг шестерых. На двенадцати ослах везли вьюки. Кочакчи и снять винтовок с плеч не успели. Контрабанды везли на тысячи рублей.
   - Большой убыток хозяину, а?
   - Наузабеллах! Какому хозяину? - спохватывается мюршид. Но лицо его бесстрастно. Он ест жадно, громко, временами рыгает от удовольствия. Он сам вызвался приготовить ужин. Может быть, хотел показать, как изысканно он готовит. А любитель вкусно поесть - хороший человек. Да еще святой.
   Он слушает с каменным спокойствием и другие вести с границы. В тот день нарушители напали на часового, сторожившего мавзолей, где под домашним арестом пребывал святой мюршид. Во время перестрелки подоспел Овезов. Нарушители были убиты.
   - Жаль, - говорит, морщась, комендант, противник пролития крови. Он предпочитает забирать нарушителей живыми. - Жаль, говорю, потому что один в агонии все поминал Мешхед.
   - Наузабеллах! Мир с ним в раю. Мешеди, наверное, был. Сколько крови, ох! Наузабеллах!
   И он снова берется за пищу.
   "Ты тут уж явно пересолил, - думает Мансуров. - Ты должен был бы сотворить молитву, узнав, что подстрелен мешеди".
   Он рассказывает о других событиях последних дней. Банда из одиннадцати вооруженных пыталась прорваться из горных ущелий на равнину. Произошла перестрелка. Банда ушла в горы. Прикрывая ее отход, выскочила группа всадников. Снова перестрелка. Пал смертью храбрых пограничник. Вчера похоронили. Банду, оказывается, возглавлял старый джунаидовец Ораз Дурды.
   - Вы не знаете такого? Говорят, он стоял близ кочевья джемшидов.
   - Много их там, - спокойно говорит шейх. - Ох, наверное, туркмен этот Ораз. А туркмены сунниты. Они молиться к нам ходят. Плохие мусульмане. Однако что-то долго проверяют наши бумаги в Ашхабаде. Как бы наши мюриды не заволновались, не забеспокоились. Подумают еще, что с их учителем, то есть с нами, что-нибудь плохое случилось. Ох, ох! Маргбор! Маргбор!
   - Что вы болтаете о мертвой поклаже?
   Надо сказать, Мансурова обеспокоили слова абдала.
   - Как бы из-за Герируда, - мюршид показал на желтое, становящееся оранжево-апельсинным солнце, - как бы оттуда вы не получили хурджун с маргбором. - Он прижал руки к своему большому животу и принялся издавать лаеподобный кашель. Наконец он с трудом выдавил из себя: - Мы не угрожаем. Мы разъясняем, господин комиссар. Если святой нашей головы не коснется неприятность, и маргбора не пошлют из кочевья.
   Он зыркнул острым глазом. Уколол больно. И сердце у Мансурова невольно сжалось.
   Да, не простая штучка этот святой. Мансуров провожает взглядом колышущуюся в сумраке всю в белом фигуру.
   Медленно, важно поплыл мюршид совершать свои божественные раакаты и поклоны.
   - Мертвую поклажу?.. - рассеянно спросил Мансуров. "Чем страшнее обезьяна, тем больше она кривляется", - говорят туркмены. Вот он чем угрожает. Вот на чем играет.
   Ему вдруг померещились в хурджине бледные, посиневшие, такие дорогие, такие родные лица, искаженные мукой, болью...
   Мертвые лица. Мертвая поклажа.
   Вот он чем угрожает!
   Вот как стало известно, где они - его любимые, его единственные! В Кешшефруде! В лапах мюршида. Радостную весть омрачил он, этот гад. Маргбор! Нет, его, Мансурова, на пушку он не возьмет.
   Святой шейх творит у священного мавзолея Абу Саида Мейхенейского молитвы, а на песке у протоки Герируда расплывается пятно алой крови. Лежит, раскинувшись, словно в крепком сне, боец погранвойск. Стоят, опустив головы, бойцы, сняв зеленоверхие фуражки.
   - Брать живыми! - повторяет Мансуров.
   Свирепеет Овезов. Он понимает один закон: око за око, зуб за зуб. Но Мансуров тверд.
   Операция продолжается. Жжет солнце. Все берега Герируда в колючих зарослях. Ежеминутно можно ждать пули.
   За кустиками полоса белого, до боли в глазах, песка. Скотоводы роют в высохшем русле колодцы - ямы на глубину трех-четырех локтей и получают чистую, сладкую воду. Говорят, "сильсибиль" - вода райских источников.
   Вода в реке появляется лишь в ноябре. Летом всю ее разбирают в Гератской долине на орошение.
   Русло от самого Пул-и-Хатун пограничное, и песок его испещрен следами людей, баранов, ослов. Во все стороны разбегаются дорожки, тропки. Одни ведут за границу, другие в глубь Туркмении. И каждодневно на протяжении двух сотен километров стрельба, бешеная скачка всадников, крадучись пробирающиеся контрабандисты.
   По высокому берегу катится, мчится белым клубком облако пыли. Из него выскакивает автомобиль Соколова. Да вот и он сам на подножке. Смуглый лоб в капельках пота. На гимнастерке расплываются темные пятна. Комендант здоровается с Мансуровым:
   - С добрым утром! Кого ведете?
   Лицо Мансурова почернело, даже шрам на виске потемнел, глаза утомлены, но сидит он в седле свечечкой. Рукой Мансуров показывает на шестерых пленников, конвоируемых колхозниками Овезова.
   - Взяли на рассвете. Опий везли. Двадцать вьюков.
   - Камень-командир, - откровенно восхищается Овезов. - У комбрига и тень каменная.
   Мансуров пропускает мимо ушей восторги Овезова:
   - Принимай, Соколов, публику. С юга перешли через границу скотоводы, не то берберы, не то джемшиды, якобы для выпаса овец. Человек сорок. Напали на пограничников.
   Он отдает своего коня Овезову и пересаживается в автомобиль.
   - На юг, - командует комендант.
   Бойцы на заднем сиденье, несмотря на тряску, чистят и чистят и смазывают пулемет и карабины. Мансуров рассказывает:
   - Перегон скота - предлог. Держатся нагло. Отказались платить пача сбор за выпаску овец на нашей территории. Упорно движутся на север. Прогнать их ничего не стоило, но на рассвете прямо из-под земли появилась сотня всадников. Все вооружены немецкими винтовками. А из этих, - он кивает головой, - тоже не все контрабандисты. Овезов опознал переправщиков - проводят через границу всякий элемент. Дрались отчаянно, трех уложили. У нас благополучно. Ребята обстрелялись, их пули не берут.
   Операция вышла за рамки обыкновенного пограничного столкновения. Кочевники патронов не жалели. К тому же кто-то стрелял из-за линии границы. Однако едва машина подкатила к полю боя, кочевники тотчас же сложили оружие.
   Среди задержанных высокий, очень худой перс, не похожий на пастуха. Да он и не скрывал, кто он такой. Держался бесцеремонно. "Все одно отпустите", - говорили его острые, карие с желтизной глаза.
   Он безропотно отдал оружие - отличный винчестер и не пытался сопротивляться. Он не контрабандист, не лазутчик. Он михмандор - дворецкий известного землевладельца Али Алескера из Баге Багу. Он - михмандор и управляющий имением господина Давлят-ас-Солтане Бехарзи и "оказался среди неотесанных, грубых поедателей верблюжьего дерьма волею случайного схождения светил". Собирал недоимки. Не заметил границы, попал к Советам, аллах акбар, нечаянно...
   - Нас, почтенного раба божия, задерживать нечего. И отвозить в Ашхабад не нужно. Все равно наш милостивый и могучий хозяин прикажет вашим советским властям нас освободить. Они волки, а волки вечно голодны. Всегда чораймаки гонят баранов на лучшие пастбища. Что ж поделать, если на советской стороне пастбища лучше.
   Словоохотливым оказался михмандор. Тема его разговоров была обширна: от всеевропейских интриг и драчек до нехватки кизяка для очагов бербери и джемшидов. И во всем он видел козни большевиков. А когда Соколов напомнил о "делах-делишках" хозяина Али Алескера и господина Меллера, михмандор начал ехидничать совсем по-стариковски:
   - Вы высокий командир, большой командир, начальник, а знаете ли, кто у вас враги, а кто друзья? В Хорасан аллемани пришли, дружбу они с нашими водят. Почему вы их боитесь, когда надо совсем других бояться? Разве не дошло до ваших ушей? В Сирии французы и англичане собрали солдат полтораста тысяч. Хотят пойти походом на Баку, у вас, большевиков, нефть отнять. Аэропланы, танки приготовили. Вон где война вас ждет. А контрабандисты - несчастные люди с пустыми желудками. Вы, большевики, что называется, вооружаетесь на льва, а имеете дело с шакалом. Неба от веревки не отличаете. Много уже мусульман от пули неверных выпили из рук виночерпия судьбы напиток мученичества за фунт опиума, за коробку с парижскими духами. Что эти люди видят от жизни? Похлебку не попробуют, а рот обжигают...
   Ни одним словом михмандор не обмолвился об аптекаре Меллере. Не сказал он ничего такого, что бросило бы тень и на его хозяина Али Алескера, которого он именовал полным пышным титулом.
   Подоспевший в самый разгар спора Овезов прямо бросил ему в лицо:
   - Плохо вы жалеете контрабандистов-калтаманов. Что же вы не скажете об этом вашему господину - Али Алескеру? Ведь все эти несчастные служат вашему помещику. Для него они попали под пули на границе, а помещику все одно что глоток воды проглотить. А Меллер в аптекаря? Пользуется, что Советы с Германией договор имеют.
   - Меллер - трудолюбивый муравей, - вдруг вступился за аптекаря михмандор, - живет тихо...
   - Муравей днем, дракон ночью.
   - Придет время, придется ему усы подкоптить, - заметил Мансуров.
   Михмандор внимательно посмотрел на Мансурова и вдруг отвесил ему поясной поклон:
   - А с джемшидами лучше не воюйте. Они вроде ваши родственники, господин Рустем. Сидят они в своих кочевьях на Кешефруде крепко. Сам губернатор Мешхеда в гости к великому вождю ездит. Да, вы великий воин, и вам ссориться с великим Джемшидом не стоит... - Он помолчал, усмехнулся и вдруг пошел напрямую. - Ваша семья, великий воин, сейчас в шатре на берегах Кешефруда. Судьба вашего сына в руках великого вождя.
   И тут камень-человек не сдержал движения души:
   - Как живет малыш, как его здоровье?
   - Сын ваш будет таким же великим воином, как и его отец, вывернулся, усмехнувшись, михмандор.
   Мансуров сразу понял, что дворецкий мало что знает.
   - Вы его видели?
   - Сын великого воина взял первый раз в руки винтовку. Сын великого воина отличным будет воином и... контрабандистом.
   - Малышу далеко еще до винтовки, мальчик слишком мал. - Мансуров спохватился и смолк. Но михмандор не унимался:
   - Со святым мюршидом надо бы вам поговорить. Он верховный наставник кочевий. Он все знает.
   Снова мюршид. Мюршид все знает. Мюршид со своим зловещим маргбором! И к мюршиду идти со своим горем!
   Вкрадчиво михмандор залебезил:
   - Все знают вас, горбан. Нет такого великого воина, как вы, в мире. Я уважаю вас. Я желаю помочь вам.
   И снова слабость овладела Мансуровым. Лицо Шагаретт. Кипарис с серебряным телом. Нежные руки мальчика на шее! Маргбор! На секунду отчаяние овладело им. Отчаяние беспомощности. Но только на секунду. Он процедил:
   - Как? Как вы желаете мне помочь?
   - Прикажите зеленоголовым освободить меня. Верните мне лошадь. Моих слуг. Сами садитесь на коня. И сегодня после полуночи ваша кипарисостанная окажется в ваших объятиях. А ваш сын скажет вам: "Папа!"
   Неплохим психологом был перс. За каменным лицом Мансурова он разглядел сильные чувства. Он думал, что каменный человек, суровый воин не устоит.
   Хотел перс заполучить в сообщники такую важную персону, как известный на всем Среднем Востоке крупный инженер, председатель Государственной пограничной комиссии. Хотел таким путем выручить мюршида-абдала.
   А мюршид Абдул-ар-Раззак сумел позаботиться сам о себе. Воспользовавшись очередной перестрелкой, толстый, неповоротливый мюршид ужом уполз из мазара, что под двухсотлетним тенистым платаном. Мюршид исчез с помощью местных духовных лиц.
   Местные имамы - сунниты, жестокие враги мешхедского шиитского духовенства. Ненависть и вражда между шиитами и суннитами жестока и непримирима. Но когда дело касается контрабанды и нарушений границы, между суннитским и шиитским духовенством воцаряется полное взаимопонимание.
   Темны ночи на берегах Герируда-Теджена. Темен персидский берег. Ни огонька, ни искорки. Неспокойно на душе у Мансурова.
   Маргбор! Мертвый груз! Кто бы поверил в это в наш век? Но мюршид-абдал грозил, и грозил всерьез, он на все способен. Но великий вождь, великий Джемшид! Он же отец Шагаретт. Он родной дед мальчика... Нежные детские руки с пухлыми ямочками играют его бородой, какой бы он ни был жестокий человек. Нет, все они из-под одной дерюги. Вот что значит лицом к лицу соприкоснуться с пустыней... Да, надо искать выход. Завел дружбу с погонщиком слона - строй ворота по размерам слона.
   Суровую жизнь прожил Алексей Иванович. Суров и черств был он многие годы. Но нежность, найдя дверь в его сердце, осталась там навсегда.
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   ______________________________
   ОПЕРАЦИЯ "НАПОЛЕОН"
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   Мать у него - горький лук, отец
   злой человек, а сам он - розовое
   варенье.
   Х и л л а д ж Ш и р а з и
   Слова лжеца подобны жирным птицам.
   Лишь глупец ест их мясо без разбора.
   А х и к а р
   Лиса знает сто сказок, и все про
   курицу.
   А м и н Б у х а р и
   Состоялся "файф-о-клок" в самой непринужденной обстановке в великолепном поместье Баге Багу, принадлежащем господину Давлят-ас-Солтане Али Алескеру Бехарзи, землевладельцу, коммерсанту, главе торговых фирм и банков "Али Алескер и К°". По своему благоустройству и живописности Баге Багу многими уподоблялся висячим садам библейской царицы Семирамиды.
   Сам Али Алескер в кругу знакомых и гостей любил распространяться о своем чуть ли не пролетарском происхождении - из гилянских "лесных братьев" известного, грозного Кучук Хана. Но какой он, не мешало бы спросить у голодных, полунищих крестьян Баге Багу и других хорасанских поместий.
   Во всяком случае Алексей Иванович сейчас был вынужден в силу обстоятельств, не зависящих от него, наслаждаться всеми благами созданного посреди пустыни Дэшт-и-Лутт руками рабов и слуг "пролетария" мусульманского бехишта - рая: и студеной водой райских фонтанов, и благоухающими неземными цветниками, и божественными люля-кабобами, и лицезрением благоухающих амброй прислужниц, каждая из которых могла служить украшением гарема самого Гарун-аль-Рашида.
   Неприятно поражало Мансурова изощренное великолепие, вычурная красота, расслабляющая нега и изобильная роскошь, безмятежность и благодушие сытого, ленивого благополучия именно в такие времена, когда мир содрогался в конвульсиях войны и целые континенты были охвачены огнем и залиты кровью. Взирая на это электрифицированное великолепие - ярко освещенные по ночам мраморные залы, мерцающие бронзой карнизы, шелковые ковры и французские гобелены, китайские вазы, картины известнейших художников, золотые стульчаки в клозетах, ванные комнаты, отделанные розовым мрамором, кухню с плитой на двадцать поваров, инкрустированные золотом "мерседесы" в гараже-дворце, чистопородных "арабов" в конюшнях с центральным отоплением, - Алексей Иванович невольно сопоставлял все это с тем, что видел на пустынных дорогах в жарких, степных селениях: тростниковые шалаши, полуземлянки, одежды из рваных козьих шкур, предложенный гостеприимно в грубой глиняной чашке пилав из проса, подобие салата из полыни, несчастных скелетообразных, полунагих, дрогнущих на пронизывающем ветру ребятишек. Вспомнились слова путешественников: "Объяло Хорасан разорение и поразило разрушение. И стояли дома, подобные разинутым пастям львов, возвещающих конец мира".
   Но поддаваться эмоциям и капризам настроения - удел туристов и зевак. Алексей Иванович не был ни тем, ни другим...
   Его, ветерана революции и гражданской войны в Туркестане, призвали в Красную Армию в первые же дни Великой Отечественной войны и вскоре отправили на Восток.
   Широко известно, что фашистская Германия с середины тридцатых годов прилагала усилия превратить Иран в антисоветский плацдарм. Начав агрессивную войну против СССР, гитлеровцы усилили свою подрывную деятельность. Реакционные, профашистски настроенные круги готовились к прорыву через Турцию на Кавказ как к празднику. Мало того, те же круги замышляли удар в тыл Советам в Закавказье. Советское правительство было вынуждено на основе советско-иранского договора 1921 года временно ввести на территорию страны воинские соединения, чтобы предотвратить гитлеровское вторжение. Южную часть Ирана оккупировали наши союзники - англичане.
   Можно только представить, сколь серьезно было положение в стране, когда сюда приехал Мансуров. В Москве ему сказали: "Вы отвоевали с честью всю гражданскую. Вы долго работали в Туркестане и на Среднем Востоке. У вас востоковедческое образование, знания в области ирригации, экономики, у вас опыт. Пойдете на политработу. В Иране вас ждет уйма дел".
   Так Алексей Иванович Мансуров оказался в Мешхеде, в штабе группы советских войск, где его знания, опыт, боевое прошлое, действительно, как нельзя более пришлись кстати. Работа была исключительно напряженная, и разъезжать по гостям времени не хватало.
   Меньше всего собирался Алексей Иванович в Баге Багу. Песчаный буран в пустыне, бездорожье, поломка машины в пути заставили его задержаться ночью в имении у Али Алескера.
   Мансуров много слышал про это богатое имение с экзотическим названием Сад Садов где-то в глубине Большой Соленой пустыни. Но оно оказалось в зоне к югу от разграничительной линии, и он считал, что ему там делать нечего, так как у него была определенная задача изучить обстановку в окрестностях Мешхеда и в восточном пограничном районе провинции.
   Но известный всему Востоку старый знакомец Сахиб Джелял после первых же слов приветствия заставил Алексея Ивановича изменить мнение.
   Гостящий в поместье Сахиб Джелял узнал, что старинный друг его, достоуважаемый Алексей Мансуров, прибыл в Баге Багу и счел непременным долгом навестить его рано утром в его апартаментах - иначе трудно было назвать предоставленные в полное распоряжение Мансурова ночью спальню и гостиную, обставленные дорогой монументальной мебелью.
   - Наш хозяин имеет славу наигостеприимнейшего помещика на всем Среднем Востоке, - сказал Сахиб Джелял, - и рад будет потчевать гостя самыми изысканными блюдами. Речь за столом пойдет, несомненно, о многих делах, о которых не говорят в официальной обстановке. Хозяин наш наслышан о ваших познаниях в делах мелиорации и ирригации и рад будет получить у вас совет. У него грандиозные планы мелиорирования Большой Соленой пустыни.
   Когда они прогуливались по усыпанным красным песком дорожкам тенистого парка, Сахиб Джелял посвятил Мансурова "в некоторые обстоятельства", о которых не стоило говорить в апартаментах, ибо, по выражению Сахиба Джеляла, стены в Багу "имеют длинные уши". Эти "обстоятельства" оказались столь серьезными, что впору было сейчас же все бросить и уехать, если бы "фордик" Алексея Ивановича, как выяснилось, не увезли на буксире в мастерские Хейдарие километров за пятьдесят. Волей-неволей пришлось остаться в Баге Багу.
   Про хозяина имения, господина Али Алескера, помещика и крупного торговца, как рассказывал Сахиб Джелял, говорили, что он не в ладах с правительственными кругами Тегерана, что он в обиде на самого Реза Шаха. И потому будто бы с первого дня ввода в Хорасан советских соединений предложил услуги поставщика и подрядчика. "Выказал дружбу и любовь".
   - Ловкач, впрочем, Али Алескер. Он такой! Он сможет лизнуть себе самому спину... Может ударить человека по лицу сладким пирожком...
   Пользуясь тем, что они были вдвоем, Сахиб Джелял не стесняясь обрисовал положение в Баге Багу:
   - Здесь, в пустыне, господин Али Алескер сам себе хозяин и шах. Никому не подчиняется, никого не слушает. Красная Армия касательства до Баге Багу не имеет... Английская зона южнее. Тут полно разных сомнительных... Конечно, в мелком хаузе акулы не водятся, но вонючих жаб полно... А если всякой нечисти много в океане, она и киту ход остановит...
   - Положеньице не из приятных... - процедил сквозь зубы Алексей Иванович. - Спасибо...
   Отлично знал обстановку в Хорасане Мансуров. Не было у него никаких иллюзий. Но оказаться одному среди врагов...
   Правда, Сахиб Джелял, так удачно оказавшийся в Баге Багу, был хорошо известен как друг Советов. Он тут же постарался успокоить Алексея Ивановича. Оказывается, он имеет в здешних местах много друзей. Более того:
   - В наше беспокойное время путешествовать по Ирану нам, коммерсантам, по торговым делам без... так сказать... особой вооруженной охраны нельзя. Мало ли что... Шахская полиция разбежалась. На дорогах бродят разные там кочевники... А еще великий Аль Истахари говорил: "Аллах - наше покрывало от града и молний, но не забывайте дома и свой плащ". Поэтому мы ездим по дорогам с верными джигитами...
   К тому же выяснилось, что, по словам Сахиба Джеляла, неподалеку от имения Али Алескера, на границе советской зоны, в одном селении расположились "красные повязки", нечто вроде народной милиции.
   - Это, Алексей-ага, люди известного вам Аббаса Кули... Многие из них в прошлом баловались контрабандой... Ну, а сейчас они называются... самооборона... Помогают Красной Армии... Чтобы были тишина и порядок. Но, прошу вас, внимание! Осторожность! Не стой на свету, говорят в народе... когда кругом недруги. Ты не видишь никого, а сидящие в тени тебя видят... А стрела из тьмы несет смерть...
   Несомненно, проницательность Сахиба Джеляла имела серьезные основания. Почему, например, среди немногочисленных гостей оказался японец, коммерсант, торговец каучуком, господин Намура Окаси, подлинную профессию которого выдавала деревянная, скованная осанка кадрового военного? Столь же деревянно, напряженно держался европеец - розовощекий, розоволицый вылощенный блондин с генеральской, несмотря на болезненную полноту, выправкой, швейцарский предприниматель и банкир Франсуа Фриеш. Он все уводил в сторону свои серо-стальные, почти голубые бегающие глаза. Казалось, он что-то прятал, чего-то боялся.
   Цель этого кофепития оставалась непонятной. Не мог ничего сказать, по-видимому, и величественный, мудрый Сахиб Джелял. Он сидел за столом важный, неприступный, осторожно касаясь ладонью своей ассирийской бороды и внимательно приглядываясь к достаточно-таки разошедшимся своим застольникам.
   Разговор касался невинных тем: способов приготовления люля-кабоба, известной персидской танцовщицы Ризван Ханум, знаменитых персидских борцов. Все плотно закусывали, и здесь даже не требовались умильные уговоры хозяина, превзошедшего в гостеприимстве самого себя и откровенно заверявшего, что он озабочен лишь одним - способствовать созданию хорошего настроения. Но достаточно было вглядеться в лица присутствующих, чтобы понять: собрались все в Баге Багу ради какой-то определенной цели.
   "Беседа концентрическими кругами сужается, - думал Мансуров, отдавая должное одному за другим великолепным блюдам, которые подавали очаровательные прислужницы. - И центр этих кругов, несомненно, вы, товарищ комбриг. Остается держаться начеку".
   Он не ошибся. Заговорили о кузнецах Мешхеда, о рецептах мешхедской дамасской стали, о кавалерийских клинках и...
   - А что скажете вы, господин Мансурофф, - спросил японец Намура. - Вы понимаете толк в мечах, и не только теоретически, но и практически, так сказать. Нам говорили, что вы служили в кавалерии.