Шевердин Михаил. Колесница Джагарнаута

   - Не бойтесь! Вытащу их.
   И он в самом деле их вытащил.
   Пока он спускался под землю, начальник экспедиции не переставал удивляться. Глубина кяризного колодца превысила все предположения, а возня с подъемом на поверхность несчастных невольниц потребовала очень много времени. Правда, они заупрямились вначале и не желали подниматься.
   - Они, - говорил Аббас Кули, - не верили мне, не верили, что мы друзья... Кричали, ругались, шипели дикими кошками. Прекрасные гурии дрались, пускали в ход кривые свои когти-бритвы. А красавица Шагаретт ножиком замахивалась. И где только она его нашла, отчаянная!
   Бедняга Аббас Кули выбрался из колодца весь в ссадинах, царапинах и, болезненно охая, осторожно притрагивался пальцами к правому усу-жгуту цел ли он.
   - Видите ли, начальник, она - неземная красавица, госпожа бегим, такая недотрога. Осмелился я прикоснуться к ней, помогая привязать к божественной талии веревку... Ох, усы мне повыдернула. Злодейка! Ее спасают, а она драться!
   Час поднимали на арканах пленниц из кяризной галереи. Когда прятались там, им понадобились минуты - их гнало отчаяние, - чтобы соскользнуть по отвесной стене головоломного колодца.
   И даже на поверхности, под яркими лучами солнца, под синим небом Шагаретт долго не могла прийти в себя и понять, что ее и подругу извлекли на свет божий не бардефуруши-калтаманы, а подлинные друзья.
   Пряча лицо под полой черного искабэ, девушка упрямо твердила:
   - Я не рабыня! И она, подружка, не рабыня. Я дочь вождя могучего Джемшида, а он связывал меня - свободорожденную - арканом. Он касался меня руками. Пусть побережется, презренный. Отец отомстит ему.
   Она с такой яростью поглядывала на Аббаса Кули, что тот закрывался рукой и стонал:
   - Ай, ай, какой взгляд! Кавказский кинжал, а не взгляд.
   Обе девушки, освобожденные от опутывавших их веревок, обессиленные, сидели на земле, закутавшись в свои черные, тяжелого шелка искабэ, оставив открытыми блуждавшие по лицам стоявших вокруг людей глаза. И снова начальника экспедиции поразил горящий темным огнем взгляд той, которую звали Шагаретт.
   Он даже смутился, хотя и забыл вообще, приходилось ли ему когда-нибудь испытывать что-либо подобное.
   Но под взглядом Шагаретт страшно хотелось опустить глаза и предаться каким-то неясным, но удивительно странным сумбурным чувствам.
   По-видимому, внимание, с которым он смотрел на девушек, его суровая внешность, его рассеченное шрамами серьезное, сухое лицо привлекло Шагаретт. Она вскочила и, поддерживаемая под локоть подругой, спустилась по ссохшимся комьям глины вниз с отвала и подошла, шатаясь от слабости, к начальнику экспедиции.
   - Ты вождь? - спросила она, не отводя покрывало от нижней половины лица. Он так и не видел еще ее губ, но почему-то подумал: "Они у нее прекрасны".
   - Я просто начальник экспедиции, советской экспедиции.
   Она пожирала его глазами. И во взгляде ее Алексей Иванович читал ярость и благодарность. Удивительны были эти глаза. В них метались самые разноречивые чувства - надежда, горе, радость, страх, счастье, недоверие, наивное восхищение.
   - Ты воин! А разве воины оскорбляют, унижают девушек?
   - Мы советские люди. Мы защищаем девушек и женщин... Никто не посмеет теперь оскорбить вас.
   - И твое слово верное?
   - Верное.
   - Ты говоришь - ты не воин?
   - Я инженер.
   - Анжинир? - протянула она незнакомое слово. - Нет, ты воин, у тебя на лице знак доблести. - И она вдруг высвободила руку и тонкими, с ярко накрашенными ногтями пальцами осторожно погладила ужасный шрам, рассекавший лицо Алексея Ивановича от виска до подбородка. - Ты воин со знаком меча. Великий воин! Настоящий воин!
   Даже сквозь кофейный загар было видно, как кровь прилила к щекам Алексея Ивановича.
   - И ты, великий воин, не продашь меня? И ее? - в голосе Шагаретт звучало недоверие, хотя глаза ее и ликовали.
   - Не бойся. И твоя подруга пусть не боится. Вы обе свободны!
   - Я больше не рабыня! - и в голосе Шагаретт прозвучало недоверие, хотя глаза ее ликовали. - И она! И Судабэ? - девушка показала глазами на совсем сникшую подругу своих бед.
   - Калтаманы бежали зайцами, - вдруг вмешался Аббас Кули. - Калтаманов и бардефурушей прогнал он, Великий анжинир. И... я...
   Он гордо подкрутил черно-красный свой ус, но тут же жалобно поморщился.
   - Ох, ну и коготки у кошки!
   Но Шагаретт не обращала внимания на Аббаса Кули. Она кокетливо поправила складки искабэ, закутавшего ее с головы до кончиков зеленых с золотом туфелек, чуть выглядывавших из-под подола, шагнула к начальнику экспедиции и высокомерно сказала:
   - Дочери джемшидов ни перед кем не склоняют голову. Я дочь Джемшида, вождя. Дочь Джемшида целует тебе ноги, великий воин и... анжинир.
   Конечно, Шагаретт и не собиралась приводить свое намерение в исполнение. Но начальник невольно протянул руки, чтобы остановить девушку. И действительно, она вдруг начала клониться вперед, чуть не упав к его ногам.
   Он подхватил ее. Минуту она почти лежала в его объятиях. Решительно высвободившись, она отошла в сторону и слабым голосом проговорила:
   - Великий воин со знаком меча на благородном лице, ты избавил меня от участи жалкой рабыни. Теперь ты мой хозяин и повелитель до конца нашей жизни. А сейчас прикажи отвезти меня в становище моего племени могущественных джемшидов.
   И она бессильно опустилась на землю.
   - Бедняжке дурно, - сказал начальник толстоликому, - отвезите девушек в Мурче. И пусть о них позаботятся ваши женщины.
   Девушек посадили вдвоем на коня, и кавалькада пустилась в путь.
   Начальник с Аббасом Кули остались у кяриза. Надо было измерить колодцы, глубина которых увеличивалась по мере приближения к горам. Алексей Иванович, несмотря на ворчание Аббаса Кули, спустился в галерею. Он мог воочию убедиться в двух вещах: насколько удивительно было то, что девушки бесстрашно сумели спуститься по отвесным стенам колодца, в которых были выбиты очень небрежно зарубки для ног, подобие ступенек. Даже страхуясь веревкой, физически крепкий начальник спустился с большим трудом, рискуя свалиться вниз. Но еще больше поражал грандиозный размах всего сооружения. Он прошел около километра по канъат - водосборной сводчатой галерее, укрепленной арками из обожженной глины. Поток воды, чистой, холодной, тек по дну кяриза. Глубина его достигала местами колена. Еще и еще раз восхищался Алексей Иванович искусством мастеров-кяризчи.
   - Мой отец строил еще большие, еще более совершенные кяризы, сварливо возразил Аббас Кули. - А когда я был молодой, вот на этих на своих плечах я перенес, помогая отцу, через такие колодцы тысячи мешков глины, гальки, песка. Что тут такого?
   Пробыли они вдвоем в кяризе несколько часов. Расположившись в прохладе под колодезным отверстием, начальник при слабом, сочившемся сверху свете, записывал данные промеров. С трудом, тяжело дыша, упираясь спиной в стенку и нащупывая осторожно ногами зарубки-ступени, они выкарабкались на поверхность.
   Их встретил сердитый, неожиданный окрик:
   - Тихо! Так стоять!
   На них были направлены дула винтовок. Сумрачные лица, загар которых так оттеняло зеленое сукно форменных фуражек, выглядели строго.
   Пограничники окружили колодец.
   - Блоха высоко прыгает, - сказал, поднимая руки, Аббас Кули. - И все равно на землю падает. - Он явно перепугался.
   Недоразумение тут же выяснилось.
   - А мы смотрим: кони, - извинился командир. - А тут нам сообщили контрабандисты прячутся. Разрешите представиться - Соколов, комендант погранзаставы.
   Вместе с отрядом пограничников начальник поскакал к Мурче.
   - Что это вы совсем скисли? - спросил Алексей Иванович жавшегося к нему на своем коне Аббаса Кули. - На вас лица нет.
   - Ничего, хозяин. Теперь сердце у меня дрожит. Увидел зеленые фуражки и вспомнил такое, что и вспоминать не хочется.
   Да, Аббас Кули не забыл те недавние времена, когда он был кочакчи, контрабандистом.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
   С тех пор, как в царстве красоты
   ты сделалась владычицей, о моя царица,
   повсюду, где ты, есть у тебя раб.
   Х о с р о в Д е х л е в и
   Мог ли начальник экспедиции сказать, что он теперь знает историю прекрасной джемшидки. Из отрывистых фраз, которые она неохотно бросала из-под своего искабэ, отвечая на вопросы коменданта погранзаставы Соколова, из отдельных невнятных слов ее подруги по несчастью, дальней ее родственницы, из беспорядочного рассказа Аббаса Кули, который, оказывается, занимался контрабандой на Серахском участке границы и имел даже нечто вроде базы в джемшидских кочевьях на реке Кешефруд, удалось составить некоторое представление и о Шагаретт и об истории ее продажи в рабство.
   Но многое так и не прояснилось.
   - Толку от этих баб не добьешься, - сказал Соколов. - Ей про одно, она про другое. Дикая какая-то.
   История с работорговцами не так уж и интересовала Соколова. По имевшимся у него данным, бамийский участок границы облюбовали какие-то подозрительные элементы, обосновавшиеся в персидском городе Буджнурде. Точно было известно, что некий Нейман Зигфрид хочет перейти на советскую территорию. Зачем? Почему? Никто не знал. Соколов не без оснований связывал мурчинскую историю с этим Нейманом.
   - Спугнули вы их, - недовольным тоном говорил он. - Ваш этот проныра Аббас Кули напорол... Из-за рабынь упустил главного.
   Аббас Кули оказался действительно "пронырой". Не успели все позавтракать, как он появился и с заговорщическим видом поманил Алексея Ивановича.
   - Все узнал, - сказал он ему на ухо.
   Алексей Иванович позвал Соколова, и они уединились в маленькой балахане, чтобы послушать, что им такого порасскажет Аббас Кули.
   Рассказ оказался интересным.
   - Когда собака воет, ее выгоняют или... сажают на цепь. Великий джемшидский мюршид вообразил: у меня-де отличная насиб. Но он дал девчонке волю - распустил веревку на ошейнике прирученной волчицы...
   - Что за манера, Аббас Кули, сравнивать девушку с собакой или... волчицей. - Начальника резанула грубость проводника. - А теперь, кто такой мюршид, почему девушка оказалась его мюридом - учеником и насиб помощницей? Разве такое у мусульман возможно?
   - Вох-вох! Что плохого в собачке? В красивой собачке? А Шагаретт умная, очень умная девушка. Мюршида, духовного наставника джемшидского племени, зовут, чтоб он подох, Абдул-ар-Раззак. А дочь джемшидского вождя девушка Шагаретт с детских лет обучена грамоте и всяким заковыристым молитвам - арабским и персидским. А оказалось, что она еще одержимая и пророчица - все слышали о Шагаретт-пророчице и в Хорасане, и на Бадхызе. Вот мюршид и взял ее себе в насиб - писать и записывать свои слюнявые слова и пустые проповеди, да и самой проповедовать. В одном вы правы, хозяин: женщинам у нас - мусульман - не полагается быть насиб, а девушка Шагаретт насиб. Вот и пойми тут.
   Он развел руками, усмехнулся. По его лицу судорожно прошла целая гамма гримас. Он недоумевал.
   - Говорят, девушка-насиб часто подсмеивалась над мюршидом. Иной раз даже при людях обзывала его невеждой. Мюршид испугался: своя собственная собака на него лает. Ой, хозяин, опять я про собаку! Не буду! Не буду! Ну, бранила она его, и весь авторитет у мюршида поломался. А когда вода выше головы, тут такой он вредный, и родного ребенка на дно реки положит вместо ступеньки, лишь бы голову высунуть на поверхность, воздуху вдохнуть... Мюршид съездил в Баге Багу - есть такое место в Иране. Поехал он посоветоваться к одному там помещику Али Алескеру, могущественному в тех краях человеку. И тот Али Алескер, да еще в гостях у него в то время оказался инглиз из Мешхеда, консул Хамбер, пусть отец его сгорит в могиле, оттрепали господина мюршида за уши и сказали: "Глупец ты. Зачем держишь при себе змею?" И придумали продать девушку, чтобы не было и следа ее в кочевье.
   - Что она, кобылица, что ли? - возмутился Соколов. - И потом, какая же она рабыня... Вы сказали: у нее отец - вождь племени.
   - Да, произошло неслыханное. Родной отец продал родную дочь...
   По рассказу Аббаса Кули девушка Шагаретт была любимицей старого Джемшида. Он выделял ее из всех своих бесчисленных потомков за острый ум, за живость. Но старый Джемшид был мудр. Он любил дочь, но себя любил не меньше. И потому он побаивался Шагаретт. Он начал подозревать, что Шагаретт не питает к нему должного дочернего уважения, что она считает его глупым, выживающим из ума. Она - любимица и баловница - позволяла себе упрекать его за темноту и невежество. Порой злость поднималась у него в груди. Он впадал в бешенство. Рука его поднималась над ее головой. Но любовь и страх останавливали его. Любовь отца к дочери. Страх перед юной пророчицей.
   Но так не могло продолжаться. Шагаретт подрывала его власть над племенем джемшидов. В припадке ярости Джемшид изгнал дочь - продал ее. Он не совершил с точки зрения законов степи ничего противоестественного. Вспомните библейскую историю: братья продали Иосифа Прекрасного в рабство, и все получилось прекрасно. А та черкешенка-невольница, в честь которой была названа Шагаретт? Ведь она стала египетской султаншей и матерью наследника престола...
   Продавая дочь, старый Джемшид не совершил, по его мнению, ничего дурного. Прогоняя дочь, он устраивал ее судьбу. С помощью и по совету друзей - помещика Али Алескера и консула Хамбера - он прочил Шагаретт завидную партию. Ей не долго ходить в рабынях. Ей предстоит стать ханшей могущественного иомудского народа, с которым джемшиды исстари поддерживали тесные связи. Мнения у Шагаретт он не спрашивал. Червяк сомнения порой грыз его душу. Но он был уверен: самовольная, непочтительная дочь одумается и скажет "спасибо".
   - Сидел в Баге Багу один человек, аллемани, - продолжал свой рассказ Аббас Кули. - Что ему там надо - никто не знал. Сначала говорили - доктор, лечит Джунаида. В Баге Багу лечится уже давно курбаши сардар Мухаммед Курбан Джунаид... Немец не доктор, его зовут Нейман...
   - Зигфрид Нейман? - встрепенулся Соколов и взглянул на начальника экспедиции. - Нейман! У него есть и другое имя - Бемм, он немецкий инженер. Шляется уже давно в приграничной полосе. Нейман ваш коллега. Только вы добываете воду, а Нейман перекрывает на персидской стороне реки и источники, оставляет без воды поля советских дехкан. Узнать бы поближе этого Неймана - он явный фашист.
   Почтительно выждав, Аббас Кули невозмутимо продолжал:
   - В Баге Багу тогда же приехал один мекранец Али Сеид, работорговец бардефуруш. Ингриз-консул сказал ему: надо переправить Неймана в Советский Союз. Нейману надо в Теджен и Серахс.
   - Это еще зачем? - вслух подумал Соколов.
   - Близ Теджена и Серахса еще со времен фон Кауфмана немецкие колонии. Зажиточно живут. С туркменами не общаются. Им покровительствовала императрица Александра Федоровна, - заметил начальник экспедиции. - Не обратили внимания? На перроне станции Теджен преотличную ветчину и десять сортов колбасы в киоске продают. По бешеным ценам. Это из колонии.
   - А за прилавком этакая пампушечка Гретхен... торгует, - вспомнил Соколов.
   - Вот именно... Нетрудно теперь все сопоставить: в Баге Багу гидротехник-фашист, в Серахской колонии - поклонники бесноватого Гитлера... Одно непонятно: как это британцы в свою вотчину, на Средний Восток, немцев пускают?
   - Не столько дело в немцах, сколько в фашистах.
   Аббас Кули закрывал и открывал рот. Он жаждал продолжить рассказ.
   - Бардефуруш Али Саид согласился переправить немца в Теджен. Вместе, одним караваном, предложили провезти и девушку Шагаретт, и ту - другую.
   - Сказка тысяча и одной ночи, - с досадой заметил начальник. - Надо же... Поступить так с родной дочерью...
   - Вох-вох! Консул и великий мюршид кололи его своими языками, подобными копью. Они оговорили девушку Шагаретт. Они сказали, что она непочтительна к родителям. А из трех тысяч грехов человеческих самый ужасный - непочтительность к отцу. Само небо грозит таким. Болван вождь поверил, и бедняжка Шагаретт, сгорая от ужаса, извивалась как змея, цепенела, как могильные камни, собирая в ладонь все горести земли...
   - Но вся компания оказалась почему-то здесь, - удивился Соколов. Понятно, что господин консул и Нейман выбрали участок границы у Серахса. Там близко к Баге Багу, там и кочевья джемшидов. Но ведь от Серахса до Бами добрых четыреста километров...
   - Вох-вох! Бардефуруш Али Саид сказал: "Мне нельзя идти в Теджен. Мне надо попасть на Атрек. Господина Неймана ждут советские пограничники в Теджене, и он там попадет сразу в мышеловку. Надо идти в другом месте... Через Бами. В Бами Неймана не знают и не ждут. Кто подумает, что господин Нейман идет через границу с работорговцем. Господин Нейман пойдет в кассу станции Бами, возьмет билет и поедет куда ему нужно - хочет в Теджен, хочет в Кызыларват, а около станции Бами в горах полно русских поселков. А у господина Неймана такие же белые волосы, как у всех русских. Господин Нейман уедет в сторону Ашхабада, решил Али Саид-бардефуруш, а мы тихонечко по ущелью Хаджикала поедем себе через аул Бендесен в Мисрианскую степь и дальше переправим девушек на тот берег Атрека к иомудам. И господину Нейману поможем, и товар продадим в Гюмиштепе с барышом. Вождь иомудов Овез Хая давно просил привезти ему персиянку покрасивее. Вот Шагаретт-пророчица из джемшидского кочевья и усладит его своим прелестным телом, подобным букету роз. А в кошельке у Али Саида зазвенят золотые ашрафи..."
   - Вы все рассказываете так, будто сидели за одной суфрой с мешхедским консулом и бардефурушем, - раздраженно заметил начальник экспедиции. Все, что касалось Шагаретт, его задевало, и тон, которым говорил его проводник и друг, явно ему не нравился.
   Аббас Кули заметил это.
   - О, вох-вох, и краешек тени упреков не коснется подола прекрасной джемшидки! Госпожа Шагаретт-пророчица - предел целомудрия. Девушка закрывает лицо перед портретом мужчин. Рассказывая печальные обстоятельства своих приключений, госпожа Шагаретт ни на просяное зернышко не кокетничала, не подавала знаки глазами и бровями, что делают все девушки на свете. О, как она рыдала: "Оклеветали меня, говоря, что я сожгла шатер чести своего отца!" Но теперь все, вох-вох, на месте. Достойная супруга нашего арчина поехала с джемшидками на станцию. У супруги арчина дела в Ашхабаде. Она отвезет джемшидок в Ашхабад.
   - Что теперь с ними будет? - встревожился начальник экспедиции.
   - Черт! - воскликнул Соколов. - А когда проходит поезд на Ашхабад?
   Словно что-то озарило всех и особенно Аббаса Кули. Он схватил коменданта непочтительно за рукав гимнастерки и вытянул из маленькой сырой михманханы на плоскую крышу. Начальник бросился за ним.
   Они стояли, жмурясь от яркого солнца, и смотрели на север. Там, на границе с желтыми, чуть различимыми барханами, бежал легкой тонкой ящеркой почтовый красноводский. И если у Алексея Ивановича при виде уходящего поезда сжалось сердце, то Соколов впал в яростное возбуждение:
   - Бами! Касса! Билеты! Болтал-болтал, тянул-тянул, а поезд-то хвостом вильнул. - В несколько прыжков он спустился по лестнице и бросился во двор. Его молодой металлический голос звучал оглушительно:
   - По коням!
   - Ну-с, всякому свое, - проговорил начальник, - поиграли в спасителей прекрасных пленниц. А теперь, Аббас Кули, за работу. Итак все графики экспедиционных исследований полетели к черту.
   Он проводил исчезавшую в дымке пустыни цепочку игрушечных вагончиков, поглядел на пыль, клубившуюся в степи от копыт всадников-пограничников, скакавших в сторону далекой башни водокачки, и пошел к лестнице. Он остановился около нее и как-то вскользь спросил у семенившего за ним Аббаса Кули:
   - А они? Они ничего не сказали больше?
   - В каком смысле, начальник?
   - Ну... Шагаретт и эта, та... ее подружка.
   - Вох-вох! Совсем забыл. Девчонки целовали ноги великому начальнику и благодарили, благодарили великого начальника и целовали ноги. "Чаша нашей благодарности, говорили, переполнилась до краев, и мы будем рады, если великий начальник осушит ее до дна".
   - Мысли ваши, Аббас Кули, скачут горячим конем. Это вы так говорите. Меня интересует, что они сказали?
   - Госпожа Шагаретт?
   - Ну, хотя бы!
   - Вох-вох! Эта невзнузданная кобылка брыкается и косит глазом, вместо того чтобы сказать "спасибо"! Вы же ей жизнь и честь сохранили. Так она знаете что сказала?
   - Ну!
   - Боюсь и повторить.
   - Да развяжете вы наконец язык?!
   - Не убивайте только меня, вашего верного слугу. Она сказала, то есть Шагаретт, кусачая кошка: "Что ваш знаменитый воин с изрубленным саблей лицом такой гордый? Не соизволил даже пожаловать к нам. Не счел нужным спросить, не нуждается ли дочь вождя могущественного племени джемшидов в чем-либо. Гордец он, ваш знаменитый воин!" Так и сказала. Слово в слово.
   - Так! И это все? - протянул начальник с несколько растерянным видом.
   - И еще она добавила. Не сердитесь, начальник. Она сказала: "Жаль мне жен знаменитого воина: сколько приходится им терпеть и лить слез от его характера! Камень у него, а не сердце".
   - И еще моя просьба, дорогой Аббас Кули. У нас, у русских, считается верхом неприличия называть девушку... так, как вы вздумали называть. Бедные, несчастные девушки-персиянки заслуживают всякого сочувствия... и уважения.
   Не взглянув на верного слугу и друга, начальник экспедиции быстро пошел по двору. Подергивая свои свалявшиеся в проволочные шнурки-усы, Аббас Кули вслух нараспев говорил:
   - Аркан любви то расправляется с близкой душой, как с чужаками, то благоволит к диким кочевникам степей. Вох-вох!
   Кто вкушает со стола любви,
   Изведает лишь кровь своего сердца.
   Кто отведает напиток любви,
   Тот не найдет в чаше ничего, кроме
   влаги глаз своих.
   Ужасно остался недоволен собой Алексей Иванович. Он дал волю раздражению, поддался чувствам совсем лишним, никчемным, по его глубокому убеждению.
   Что же такое произошло? Почему нахлынуло столько мыслей? Почему вдруг вся его жизнь промчалась перед ним стремительной чередой?..
   ГЛАВА ПЯТАЯ
   Взмывает краснокрылый беркут над
   просторами пустынь. В скалистом ущелье
   его гнездо, на ледяной вершине его
   насест, над бездной терзает он когтями
   дичь.
   Б о б о Т а х и р
   Стяни все жилы! В бой пошли всю
   кровь. Пусть в полный рост твой дух
   отважный встанет.
   Ш е к с п и р
   Он умирал. И с каждым часом уверенность, что он умирает, делалась все яснее. Никакие госпитали, никакие врачи не помогали.
   Он не позволял себе задумываться над своими недугами и решительно отгонял мысли, порождавшиеся внезапно возникавшими болями. Длительная тренировка воли позволяла ему загнать боль вглубь. Давалось это с величайшим трудом и требовало очень много времени, потому что возникала боль то там, то тут, во всех местах, где в память о войне оставались рубцы на теле. Они напоминали о себе в самых неподходящих случаях и были в основном связаны с переменой погоды. Они давали о себе знать, напоминая о прошлом, о стычках, о боях. Воспоминания сами по себе были волнующими, но их было столько, что хватало на весь день и ночь. Такими воспоминаниями пристало заниматься старику.
   По крайней мере, он думал так. Врачи не слишком обнадеживали его: "Надо потерпеть. Вернетесь в строй когда-либо. Недуги, конечно, останутся, но они постепенно... ослабнут. Отдыхайте. Лечитесь. Вы заслужили. Побольше покоя!"
   Он умирал от этого слова - "покой". Он не мог слышать о приемных покоях, клиниках, больничных койках. От запаха карболки и лекарств он терял сознание. Он разуверился в медицине. Он боялся признаться, но чувствовал, что и врачи, и он зашли в тупик, что врачи отступаются от него и что выхода нет, что он обречен на медленное умирание.
   Большой специалист долго изучал его. "Крепко тебя, батенька, саданули. Холодное оружие? На юге?" Профессор был любопытен. К тому же он заставлял пациента рассказывать подробно о всех обстоятельствах ранений. "Истоки болезни - половина лечения".
   И Алексей Иванович в девятый раз рассказывал про бой на берегу Сангардака, о своем почти средневековом единоборстве с Аликом-командиром басмаческим курбаши. "Уральский казак. Владел клинком виртуозно. Уралец-ренегат, дезертировал еще при царе. Воевал позже, после бухарской революции против Красной Армии. Возглавлял банду, много бед причинил, сатанински отважен, ловок. Ну, вот мой эскадрон, уже под занавес борьбы с басмачеством, этого сатану Алика-командира загнал в ущелье. В схватке оказались лицом к лицу. Завел переговоры. Вежливо предложил сдаться, а он... - Алексей Иванович осторожно коснулся страшного шрама пальцами. Поединок, совсем как на рыцарском ристалище, не получился. Удар коварный, предательский. У меня даже клинок в ножнах оставался. Он ударил молниеносно. Хорошо, я в руке сжимал камчу... Это такая нагайка, с массивной, инкрустированной серебром рукояткой. Инстинктивно поднял руку..."
   - М-да. Возьми ваш сатана уралец на сантиметр ближе, черепную коробку рассадил бы. Лихом его не поминаю. Он дрался за свою шкуру. Но его жалеть нечего. Был он сатана отваги, но и сатана жестокости.
   - Вы прихрамываете. Что у вас с ногой? Давайте посмотрим. Ложитесь.
   - Боюсь, если вы начнете смотреть все мои шрамы, у вас целый день пропадет. Меня, главным образом, беспокоит памятка от уральца. Неужели ничего нельзя сделать?
   - Сначала всего вас посмотрим. Одно связано с другим, другое с третьим. Нервная система, батенька, ничего не поделаешь. Взаимосвязь.