Шевердин Михаил. Колесница Джагарнаута

   Малость растерялся и сам Гардамлы. Он старался показать, что он не в восторге от получившейся ситуации. И не потому, что побеспокоили его бесцеремонно в момент довольно-таки интимного времяпрепровождения. Он сидел на подушках и одеялах по-домашнему, в одном нижнем белье. Мог он оправдаться, что день стоит уж очень душный и жаркий. Но его выдавало присутствие очень молоденькой особы, с оголенными пухлыми, в нежных ямочках ручками, ослепительной в своей откровенной, едва прикрытой легким покровом наготе. Сам Николай Николаевич, круглоголовый, круглолицый, с морковными щеками-персиками, со своим толстым брюшком, жирными, пухлыми ногами, впритирку обтянутыми белоснежными исподними, с прильнувшей к его жирному плечу феей - пери, так и просился на аттическую фреску "Вакх и Ариадна".
   Ничуть не конфузясь, Гардамлы ласково сказал туркменочке:
   - Мой ученик. Нечего прятать от него личико. Он простак и мальчишка, мой ученик, вроде родственник. - А уж обращаясь к Анжиниру, добавил по-русски: - Наша супруга... Ты, Алеша, изрядный нахал. Вторгся. У нас медовый месяц. Страдай, вожделей, завидуй! Впрочем, ты там, в Ташкенте, я помню, по бабам не слишком...
   - А вы, Николай Николаевич, слишком... - довольно сердито заметил Анжинир. - У Любочки в Ташкенте вон какой пацан вымахал... А папаша вон где, оказывается... устроился!
   - Не хами, Алеша. Не похоже на тебя. Что ж, грешки прошлого. Ну что ж, садись... А ты, Гузель Гуль... подай нам чаю. Видишь, молодой человек мучается жаждой. Садись, Алеша, садись, рассказывай, что тебя потянуло в наш Дженнет, в наш рай, к нашим гуриям. Кстати, мою гурию зовут по-русски Прелестный цветок. Впрочем, полагаю, ты не забыл наши уроки... лекции. Николай Николаевич уже вполне оправился от шока, вызванного внезапным появлением своего студента. Он болтал: - С точки зрения твоей, Алеша, аул Дженнет богом забытая дыра, ад кромешный. Но ты так думаешь потому, что ты славянин, европеец. А мы тюрки - все наоборот. Вам едкий запах овечьего навоза - отвратно, а для нас атр - духи. Вам жара - смерть, нам - эликсир жизни! От пустыни у вас в глазах темнеет, а тюрку - простор, благорастворение воздусей! Так-то! Завези меня, туркмена, в лес - зачахну. Сам знаешь - биология. - И без всякого перехода вдруг, придвинувшись к Алексею Ивановичу, проскрипел: - Зачем пожаловал в Дженнет? Давай рассказывай, дорогой ученичок. Да откровенно! Пойми, здесь мы хозяева.
   Странно было слушать после столь добродушной болтовни такой свирепый тон и даже угрозу!
   Очаровательница Гузель Гуль исчезла. На пороге уселся здоровый джигит с винтовкой. Но в открытую дверь видно было, что Иван Прохоренко спокойно водит взад и вперед коней по песочку. Даже на таком расстоянии Великий анжинир разглядел, что пограничник спокоен, важен, преисполнен достоинства. Фуражка с зеленым верхом щегольски сидела на его голове, оставляя на свободе лихой казацкий чуб. Ремни и сапоги блестели на солнце, карабин сиял надраенным суконкой дулом за спиной, а шашка в новеньких ножнах только-только не волочилась по песку. Шашка привлекала внимание толпы мальчишек. Они ходили за прогуливавшим коней франтом пограничником стайкой и, разинув рты, пялили глаза на шашку.
   Аббаса Кули не было видно. Наверняка, по своему обыкновению, он шнырял по аулу.
   - Что они от него хотят? - устало спросил профессор.
   - Они видят на ненавистном кяфире саблю Сардар Ишан Мурада, и сердца их обливаются кровью, - встрепенулся страж на пороге юрты.
   - А кто этот Сардар? - спросил Великий анжинир. Холодок коснулся его сердца.
   Все так же ненавистно, даже яростно джигит на пороге проговорил:
   - Сардар принял чашу мученичества в бою с проклятым Соколовым-комендантом. Это он, комендант, сказал вот тому кяфиру: "Возьми саблю себе! Ты убил его. Трофей твой". О хан, позволь мне рассчитаться с проклятым.
   - Не спеши! - Профессор повернулся к Великому анжиниру: - Так что же заставило вас, ученик мой, кинуться очертя голову в наш рай? Где вечно дуют соленые ветры и по ночам слышны голоса джиннов пустыни. - Живость профессора пропала. Тон его делался все более тусклым. Явно, он напрягал всю свою проницательность, желая понять причину появления незваных гостей, своего бывшего студента в ауле Дженнет. Он еще не очень тревожился, но сомнение, подозрение читалось во взгляде его обычно добродушных, хитроватых глаз. И он опять говорил: - Знаете, ученик мой, вспоминаю историю с пикетом Красноводской комендатуры. Из Гассанкули пошли в разведку. С заставы поехали пограничники, двенадцать сабель. Ну, тут, откуда ни возьмись, калтаманы. Посмотрели - пограничников горстка, а их, калтаманов, сотни, да с отличным оружием, на прекрасных конях. Так, без особой надобности, решили поживиться, окружили, атаковали. Ну, Сардар Ишан Мурад, молодой, из местных ханов, захотел покуражиться... Ну, хвастуны и нарвались. Вон тот, что водит коней... устроил им неприятность. Часов пять дрались. Ишан Мурад хотел, чтобы молодые джигиты поупражнялись на урусах, кровь первую посмотрели, набрались бы гонору, что ли. "Русские мужики, говорил он, они и воевать не умеют". А его самого тот русский мужик и зарубил. Бежали джигиты с поля боя. Все свои белые тельпеки по степи раскидали... А теперь он, - профессор показал глазами на воинственного джигита, сидевшего на пороге, - он, видите ли, мстить хочет. Это у меня-то дома. У входа в мою юрту... Дикарь!
   Про профессора Гардамлы студенты говорили: "Два сорта есть болтунов. Одни болтают потому, что не знают, что сказать; другие, чтобы не сказать ничего, мысли свои скрыть". Почтенный профессор прекрасно читал лекции, но в разговорах "болтал". Болтал он явно и сейчас.
   Наступил момент выяснять отношения. Николай Николаевич, видимо, не хотел первым задавать вопросы, но Анжинир соблюдал восточный "адаби" и уступал право спрашивать старшему.
   - Итак, что же вы изволите делать в наших благословенных краях, любезный мой мюрид? Что вам понадобилось в столь покровительствуемом аллахом нашем раю?
   Обстоятельная версия сложилась в голове Алексея Ивановича еще в Баятходжи, когда окончательно подтвердилось, что персидских прекрасных невольниц в конце концов переправили через речушку Атрек и отвезли в город Гюмиштепе - Серебряный холм. Вполне естественно, что Великий анжинир предпочел умолчать об истинной цели своей поездки. Что ж? Версия научной командировки для сбора этнографических коллекций для Среднеазиатского комитета по охране памятников старины и искусства подходила как нельзя более и выглядела в официальных доверительных документах весьма солидно и даже внушительно. В свое время после госпиталя, отдаваясь со всей страстью учебе в техническом вузе, Алексей Иванович понял, что жить и работать на Востоке, не зная Востока, нельзя, и потому изучал восточные языки и слушал в Восточном институте лекции по истории стран Азии. Именно тогда его пути скрестились с запутанными дорогами профессора Николая Николаевича, нашедшего в нем замечательные способности и считавшего, что в его лице он видит будущего выдающегося ученого-востоковеда.
   На любопытствующий вопрос хозяина белой юрты Алексей Иванович имел полное право убедительно ответить:
   - Ищу иомудскую невесту.
   - Что-что? Невесту? - удивился профессор. Глаза его округлились, и он растерянно воззрился на вошедшую с чайниками и таращившую с любопытством свои карие глазки нежную подружку.
   - Ищу иомудскую невесту, которая ткет свой свадебный ковер. Вернее, такую невесту, которая продала бы и свое тканье и станок на том самом этапе, на котором мы ее застанем.
   Растерянный, Николай Николаевич даже пошлепал губами. Он ждал всего, только не этого.
   - Невозможно! Девушка-иомудка знает, что, когда она закончит ковер, наступит день свадьбы. А какая девушка не спешит выскочить замуж, а? Моя Гузель Гуль, а? - он поглядел снова на свою подружку.
   Она чуть усмехнулась, хотя и вряд ли поняла, о чем разговор. Впрочем, он тут же быстро заговорил с ней по-туркменски. Она страшно оживилась и начала припоминать имена невест аула Дженнет, готовящих свое приданое. О, она совсем не уверена, что все невесты торопятся замуж. О, такая-то и такая-то наверняка не откажутся получить деньги за неоконченный ковер и приумножить свое "никах".
   Комичными гримасами выражая удивление и многословием своей красавицы, и ее практической сметкой, профессор закряхтел:
   - Ну что ж, Алеша, тебе повезло, ученик мой. Сама ханша Номурская соблаговолила принять участие в твоих этнографических исследованиях. Вот и отправимся вместе... А я-то по простоте душевной вообразил: уж не соглядатаем ли мой студент Мансуров Алексей сделался? Наш Гурганский край, с точки зрения стратегической, значение имеет чрезвычайное. И Александр Македонский, и китайский полководец, и Кир, и Чингисхан, и араб Моавия, и хромец Тимур, и бог весть кто еще из великих завоевателей перли кто с Запада на Восток, а кто с Востока на Запад через Гурган. Ей-богу, не преувеличиваю. И чтобы не отставать от них, даже Наполеон Бонапарт, замысливший поход на Индию, уже двинул свои армии. И, представь себе, именно наш Гурган на берегах Каспия был избран отправной базой для нашествия на Иран, Туркестан, Афганистан и прямо на реку Индус... - Все еще болтая, он натягивал на себя с помощью прибежавших слуг шелковый халат. - Я сам провожу тебя. А ты, Гузель Гуль, надень тоже что-либо, чтобы прикрыть стыд. Поехали к иомудской невесте. Средазкомстарис, говоришь? Пусть будет Средазкомстарис. Посмотрю, как приобретаются музейные экспонаты. Эй, подать коней!
   Поистине профессор был не только профессором, но и владетельным ханом Номурским. Не прошло и минуты, как у белой юрты сформировалась целая пышная кавалькада, блиставшая белыми, шелковистой шерсти папахами, малиновыми лоснящимися шелковыми халатами, бряцающая оружием, роскошными сбруями и восседающая на кровных великолепных текинских конях. Откуда что взялось? Видимо, темный, грязный аул Дженнет по случаю приезда чужаков уже давно насторожился и все могучие красавцы джигиты сидели в своих юртах, готовые по одному знаку своего вождя выскочить из темных уголков, взлететь на огненных коней и, обнажив клинки, мчаться и разить.
   Великий анжинир искоса глянул на ехавшего рядом с ним Ивана Прохоренко. Но его загорелое докрасна лицо с лихими казацкими усами и столь же лихим казацким чубом оставалось равнодушным. Слегка оживлялось оно, когда взгляд бойца падал на Гузель Гуль.
   - Ну и дивчина! - бормотал он и откровенно любовался молодой женщиной. А она сидела на роскошно убранном аргамаке, разодетая, вся в шелках, ожерельях из сотен серебряных монеток, гордая и важная, как и подобает любимой жене хана.
   Несколько беспокоило Алексея Ивановича отсутствие Аббаса Кули. Не мешало бы ему быть поближе.
   Но самое удивительное, что весь пышный и воинственный кортеж двигался по аулу Дженнет всего каких-нибудь сто - сто пятьдесят метров. Остановились все перед скромной, обитой обветшавшей кошмой юртой. По обе стороны ее резной дверки стояли вооруженные до зубов живописные джигиты.
   - Ого, невесту охраняют? - заметил Иван Прохоренко.
   - И ткацкого станка не вижу? - в тон ему сказал Великий анжинир, и ему стало неприятно.
   - Минуточку, - воскликнул профессор. Он был неузнаваем в папахе и воинственном одеянии, и лишь его круглое лицо оставалось все тем же добродушным и хитроватым. Он буквально свалился с седла на руки подхвативших его джигитов. Рядом с ним очутилась спорхнувшая с коня Гузель Гуль.
   Взмах жирной руки профессора - и дверь юрты распахнулась. Таким же небрежным взмахом профессор пригласил Анжинира войти.
   В душную, пахнущую старой кошмой тьму вошли Николай Николаевич, Гузель Гуль, Анжинир и появившийся внезапно Аббас Кули. Остальным профессор приказал остаться снаружи: "Этнография их не интересует".
   Когда глаза привыкли к сумраку, Великий анжинир смог убедиться, что никакого станка, никакого ковра в юрте не оказалось.
   В окружении туркменок, судя по высоким кокошникам и платкам, закрывающим нижнюю часть лица, почтенных матрон, в юрте оказались персиянки-рабыни...
   - Шагаретт!
   - Наузабеллах! Вот где они, бедняжки! - завопил непосредственный в своих чувствах Аббас Кули. - Ездим за тридевять земель, ищем, шарим, а красавица здесь!
   ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
   Они ведут за собой
   Караван тоски и слез.
   Но и во тьме
   Тлеет огонек
   Звезды.
   Р у м и
   Едва ли кто другой, кроме умудренного опытом хитреца и ловкача контрабандиста Аббаса Кули, смог бы увести с женской половины дворца Овез Хана Шагаретт в "ночь ужаса и смятения". Для этого необходимо было иметь опыт змеи и ловкость ящерицы.
   Но не надо забывать, что шлявшийся по базарам хитроумный коммерсант Аббас Кули, желавший приобрести по сходной цене рабыню тонкостанную, с полными бедрами, уже много дней готовил похищение джемшидки. Веселый, общительный, он немало пролил "капель золотого дождя" на пыльные тропинки и улочки Гюмиштепе. В караван-сарае его дружка, тедженского торгаша, давно стояли заседланные лошади. Ему помогали преданные друзья, ладони которых были к тому же изрядно позолочены.
   И, вероятнее всего, Аббасу Кули удалось бы спокойно, без особых осложнений освободить невольницу и доставить в безопасное место, если бы не разыгравшаяся неожиданно для Аббаса Кули трагедия.
   Но и в этих обстоятельствах Аббас Кули вполне оказался на высоте. Он, воспользовавшись ночной суматохой, увез Шагаретт и ее стодружку из Гюмиштепе так, что никто не узнал, куда они направились.
   Но уже в самом конце пути беглецов подстерегала ужасная случайность. Утром, после утомительной ночной скачки, в тумане, поднимавшемся густой тучей над Гассанкулийским заливом, Аббас Кули заблудился в камышовых зарослях.
   Из них выехали вооруженные всадники в гигантских белых папахах. Аббас Кули не мог толком объяснить, кто он и кого он сопровождает. Заклацали затворы карабинов. Сопротивление было бесполезно.
   Тогда их отвели в аул... На площади перед белой юртой собралась толпа. Кто-то вопил:
   - В Гюмиштепе убит хан... Кто эти женщины?
   Аббас Кули воспользовался суматохой и поспешил выбраться из толпы. Никто не обращал на него внимания.
   Ему пришлось скрываться. Понаехавшие из Гургана иомуды требовали у старейшин аула Дженнет выдачи Шагаретт, а заодно и Аббаса Кули.
   Бежать он не решался. Тогда получилось бы, что он бросил джемшидок на произвол судьбы. Он метался в панике. Нашел возможность послать письмо председателю поселкового Совета в Гассанкули без всякой надежды, что оно чем-либо поможет. Сумел уговорить, конечно за определенную мзду, двух или трех иомудов поехать на Атрек и разыскать изыскательные партии водной экспедиции. Он почему-то верил, что его Великий анжинир, его добрый начальник Алексей Иванович где-то близко, что он откликнется на его зов, приедет... спасет прекрасную Шагаретт...
   И вот невероятное свершилось!
   Великий анжинир здесь... Великий анжинир спасет бедняжку!
   Смертельно бледные лица, мучнистой белизны, с огромными синяками под черными глазами словно светились в сумраке юрты, а огненная грива спутанных волос, та просто фосфоресцировала. Неестественно вывернутые за спину руки девушек показывали, что их держат связанными и не дают пошевельнуться.
   Глаза рабынь при появлении Алексея Ивановича вспыхнули, но тут же огонь в них погас и осталась лишь страдальческая гримаса на осунувшихся, измученных личиках.
   В тишине прозвучал шутовским фальцетом голос профессора:
   - Что же, душеньки, молчите, помалкиваете? А ты, дикий зверь, ведьма, ты плачь! Не видать тебе избавления от каменного бурана!
   Шагаретт закусила нижнюю губу, но не издала ни звука.
   - Вот, Алексей Мансуров, ваша этнография. Угадал я? - повернулся к Алексею Ивановичу профессор. - Да, Алеша, господин Великий анжинир, наш любимый ученик, вы не отнимете у своего учителя проницательности! Признавайтесь. Никаких вам иомудских невест, никаких вам не надо ковроткацких станков. Вы ищете вот их. Шерше ля фамм, так сказать. Перевернули весь древний Гурган из-за этих персидских прелестниц. Почтенным вождям племени угрожают. Винтовки заряжены, готовы стрелять. Кому-то не терпится поднять знамя войны. Из-за кого? Из-за них!
   - Позвольте, господин хан, - напряженно сказал Мансуров. - Что за детская ловушка? Несерьезно! Играете с огнем. Сами знаете, чем может все это кончиться.
   - А зачем, дорогой мой, вы ломаете комедию с невестой и ковром? Почему сразу не сказали, что разыскиваете персидских красоток?
   - Ну, нет. И что за тон! Они несчастные создания, а вы их так... Ладно. Не в этом дело. Вы, Николай Николаевич, перехитрили сами себя. У меня и в мыслях не было, что эти несчастные могут оказаться в ауле Дженнет. Я думал узнать только, где они и что с ними.
   - Я опоздал, хозяин, - затараторил в крайнем волнении Аббас Кули, ловя руку Алексея Ивановича. - Я искал тут, расспрашивал. Мы разминулись... Но, узнав, что вы уже здесь, я прибежал быстрее ветра. А эти, - он с яростью посмотрел на старух, сгрудившихся около пленниц, страшные ясуманы. Вон с бедняжками что делают, мучают. Разгоните их.
   - Она преступница, - хором закричали старухи. - Она заслужила кару. Кровь мужа и господина на ее руках.
   - Молчать, всем молчать! - замахал толстыми ручками профессор. Молчать, когда говорят мужчины. И ты, эй, как тебя, помолчи. Кто ты такой, что лезешь в разговор великих! - Он снова повернулся к Алексею Ивановичу: - А вы знаете, что наделала вот она, очаровательный ангел во плоти? - Он взял Шагаретт за подбородок и поднял ей голову. - Э-э! Не вздумай кусаться, звереныш! Так вот, дорогой Алеша, она убила, зарезала уважаемейшего хана гюмиштепинского. Великий воин принял мученическую кончину от презренной руки рабыни, жалкой, нечистой персиянки. Позор! И учтите, дорогой мой, убитый - могущественная личность. А эта подлая, осатаневшая убивица, - Николай Николаевич так и выразился сугубо по-русски - "убивица", - проникла тайком и ударом ножа прикончила, прирезала знатнейшего хана и вельможу. Ай-ай-ай! Примечаете, друг мой, чем сие пахнет? Казус белли, наконец! И все наделали слабые нежные ручки рабыни-потаскушки.
   - Никакая она не потаскушка. Она несчастная, гонимая судьбой девушка, - озлился Алексей Иванович. Ему надоело слушать этого велеречивого и столь болтливого, наслаждающегося звуками своего голоса толстячка, словно читавшего на отвлеченную тему лекцию, когда на самом деле речь шла о жизни и смерти живого существа, молоденькой девушки.
   Но странно и непонятно, повествуя о столь страшном трагическом происшествии, Николай Николаевич говорил иронически, насмешливо.
   - Да, да, прекрасная, прелестная, но убивица. Леди Макбет Гюмиштепинского уезда. Ха! Понимаю! Конечно, похотливому сладострастнику, дряхлому старцу нечего было лезть к отчаянной амазонке, даже сочетавшись с ней по законнейшему исламскому обряду. Тут не в этом дело. Зачем ты, женщина, зачем подняла руку на...
   - Я казнила его!
   От звука голоса Шагаретт, глубокого, грудного, у Алексея Ивановича сжалось сердце. Он вздрогнул. Все поплыло перед глазами от жалости, восторга перед дикой храбростью этой слабой, нежной девушки, не остановившейся ни перед чем, чтобы защитить свою честь от насильника. И окончательно он был поражен, когда услышал еще ее слова:
   - Отвратительный разбойник! Сколько он погубил девушек. Мы знали про него, про его злодейства. И я бы трижды его казнила вот этой слабой рукой...
   Она резко дернулась, пытаясь высвободить руку из-за спины. Все матроны с криком навалились на нее и скрыли под своими телами ее хрупкий стан, и лишь в груде тел горели ее огненные волосы.
   - Видали? Волосы-то! Опасные, рыжие! Не понял старичок - нельзя связываться с рыжими. Однако к делу! - Профессор стоял толстеньким, круглым сусликом посреди юрты и, вздымая короткие, обнажившиеся от задравшихся вверх рукавов халата толстые волосатые руки к дымовому отверстию в кошмяном потолке, возглашал: - Ее побьют камнями. Сделают ташбуран, как это здесь называется, - пояснил он с дотошностью ученого-этнографа, объявляя жестокий, отвратительный приговор аксакалов яшулли аула Дженнет, где укрылась Шагаретт со своей подружкой Судабэ, бежав через степь из Гюмиштепе.
   Да, несчастная подлежала казни через побиение камнями. Убийство женой супруга карается беспощадно, права или нет женщина. Кара неотвратима.
   В ауле Дженнет ждали лишь прибытия гюмиштепинских яшулли и близких родственников убитого, дабы дать возможность им лицезрением казни утолить жажду мести. Возможно, приговор был бы уже приведен в исполнение, если бы не некое мелочное обстоятельство - ни в самом ауле Дженнет, ни в его окрестностях камней, необходимых для казни, не имелось. А потому яшулли деловито решили отвезти зловредную злодейку за двадцать фарсангов в Хорасанские горы и там предать смерти, ибо там камней предостаточно.
   - Ты поняла, рабыня, что тебя ждет за твое злодейское дело? - наконец спросил профессор. - А жаль, - прибавил он вполголоса, - девушка хоть куда. Зря пропадает.
   - Я его казнила, - проговорила Шагаретт. И отчаянно забилась в руках туркменок.
   - Ты посиди с ней, - сказал профессор Гузель Гуль, а сам за руку вывел Великого анжинира на воздух. - Полюбуйтесь!
   Тесным, плотным кольцом вокруг юрты стояла толпа. Беззубый старик, опираясь трясущимися руками на посох, спросил:
   - Эй, Гардамлы, когда прикажешь отдать нам девку?
   - На рассвете завтра ее отвезут в каменное урочище и...
   В толпе кто-то закричал:
   - Молодец, девушка. Такого зверя зарезала!
   Все одобрительно загудели. Но тот же голос добавил:
   - Молодец-то молодец, а закон есть закон. Убить ее придется. Если каждая своего мужа будет резать, что будет? Непорядок.
   Стража встала по обе стороны дверей юрты.
   Подошли молодцы джигиты в белых папахах:
   - Просим к нам!
   Они ввели Алексея Ивановича в людской круг. Яшулли сидели прямо на песке, поджав ноги по-турецки и наклонившись вперед своими мохнатыми тельпеками, сплотившимися, сросшимися в сплошную звериную шкуру, переливавшуюся черно-коричневыми волнами. Почти черные лица наполовину скрывались под космами бараньей, грубо выделанной шерсти, слежавшейся, измазанной грязью, пропитанной солью, наполненной песком пустыни. От папах шел густой запах невыделанных шкур, скотских загонов, овечьего помета. Лица мрачные, все без исключения бородатые оживлялись лишь белками глаз. Тонкие черные губы шевелились.
   Руки, покрытые слоем пустынного несокрушимого загара, тоже шевелились, дергались, не находили в нервном возбуждении ни минуты покоя. Руки тянулись к саблям и гигантским туркменским ножам, длинным, острым, таким, которые должны доставать даже сердца верблюдов без промаха. Пальцы, скрюченные, узловатые, бегали по ремням, по патронташам, по бортам военных, грубого шелка камзолов, потрепанных, пропитанных потом, замазанных, запятнанных грязью тысячеверстных дорог, кочевий и калтаманских набегов. Ропот голосов прерывался звяканьем металла, треском винтовочных затворов, скрипом ножен.
   Собрание кочевых старейшин хотело показать свою враждебность и держалось непримиримо. Они не желали иметь дело с каким-то там большевиком, пусть называет он себя посланцем и парламентером. Нечего заниматься переговорами, терять время. Котел накалился, пора варить варево. Все смотрели на русского, но в их глазах читались ненависть и презрение, презрение к мирному человеку, не воину. Они, воины, не желали разговаривать с человеком мира.
   Люди войны, они оскорбились, что к ним прислали презренного штатского чиновника. Таких они даже не убивали, а плетями выгоняли из своих становищ. Что толку от него, стоящего посредине круга, сутулящегося, безоружного, прихрамывающего, поглядывающего исподлобья? Что они могут ждать в час войны и мятежа? Чем он поможет им, проливающим кровь на тропинках войны? Что он скажет... может сказать? Откуда туману взять голос тучи, а ворону - взлет орла?
   Неслышно, но тяжело ступая больными ногами, к Алексею Ивановичу приблизились почтенные яшулли, такие же мохнатые, мрачные. Они шли нерешительно, поглядывая на стоявшего скромно в сторонке хана Номурского. Толстые, пухленькие щеки профессора прямо-таки лоснились от самодовольства. Профессор этнографии наслаждался, созерцая племенной совет; он, казалось, любовался представителями родов, которых сумел объединить и собрать, чтобы внушить этому нахалу студенту страх перед могуществом племени, перед его грозной силой.
   Почтенные яшулли тяжело плелись по песку. Они не торопились.
   Настроение Алексея Ивановича было совсем не радужным. Он не трусил, хотя перед таким собранием не грех струсить. Он не боялся, но упрекал себя за опрометчивость и глупость. Зачем ему понадобилось лезть в самую гущу мятежа? Он потому и сутулился, и смотрел исподлобья. Стихия! Долго ли им взорваться и устроить самосуд. Слишком их разъярили события последних дней.
   Он стоял и смотрел. "Забота ожидающего ответа тяжка, - говорил Кабус когда-то, - а отсрочка ответа, даже если она коротка, бесконечной кажется".
   Старики приблизились. Они прижали все, как один, руки к сердцу и склонили свои папахи. Затем один из них, очевидно глава, громко, так, чтобы слышно было в задних рядах, спросил:
   - Начальник, скажи, что это у тебя на лице? - Он протянул руку и осторожно, почти ласково коснулся кончиками пальцев шрама на лице Алексея Ивановича.
   Тот пожал плечами. Разговор и переговоры приобрели непонятный уклон. Он сказал: