Шевердин Михаил. Колесница Джагарнаута

   - И много подобных дворцов в ожидании гитлеровцев вы, господин негоциант, изволили воздвигнуть в Хорасане?
   - Такой... вах-вах... лишь один-единственный... для генералов, для размещения штаба армии... Есть... то есть мы построили... подрядчиком мы были... сортом пониже по дороге в Кешефруд... Тьфу-тьфу, для господ офицеров чинами пониже... Вы, горбан генерал, его изволили видеть уже... мне рассказали о вашей поездке... доложили, так сказать... Отель "Регина", так сказать... Ну еще есть один-два... кто же ожидал течение реки событий... Каюсь... Вах-вах... Но теперь все-все, и дворец, и "Регину", и... все прекрасные гостиницы с коврами, кондиционерами, швейцарами, поварами, с горничными... горничные там розы. Тьфу-тьфу, передаю... отдаю безвозмездно Красной Армии... Советские офицеры заслужили... пусть отдыхают... наслаждаются... Тьфу-тьфу!
   Али Алескер являл олицетворение гостеприимства, хлебосольства, широты натуры, но плевался он слишком часто.
   - Примет или нет ваш подарок, господин Великолепие мира, наше командование, это другой вопрос. Вы приготовили мягкие перины и отличную снедь. Остается задать вам вопрос: что вас так разобрало, господин Великолепие мира! С чего это вы вздумали переметнуться к нам?..
   Глубоко поклонившись, так глубоко, что нельзя было видеть выражения лица, Али Алескер протянул в несколько раз сложенный лист бумаги.
   - Что такое? Список? - развернув лист, воскликнул комбриг.
   - Здесь убежища и тайники, караван-сараи, таможни, где... аллемани-резиденты Германии...
   - Вы говорили об откровенности... Что же, указывайте склады... Где они расположены?
   - Склады... - простонал Али Алескер.
   - Да, склады оружия, боеприпасов.
   - Склады я укажу лично.
   - И немедленно!
   - Да... Всей душой... Сердце на ладони... Откровенно...
   - Отлично! Идемте!
   Али Алескер так выл, стонал, вопил, проливал слезы, охал, что невольно Мансуров, видевший на своем веку в Азии всякие представления, и тот опешил.
   Доброжелательнейший, добродетельнейший, преданнейший господин Али Алескер готов был положить голову за дело справедливости и помочь великому генералу, полководцу, "Мечу Советов" разыскать, выловить, разгромить, выкурить, уничтожить, разоблачить гитлеровцев и их тайные базы, склады, логова, притоны. Он даже пообещал, что подымет народ, трудящихся, батраков, бедняков, охотников ловить, истреблять...
   Он уже улыбался, ликовал, потирал по обыкновению ручки, он уже представлялся вождем похода трудящихся против фашизма, словно советскому командованию ничего не оставалось, как только объявить благодарность в почетной грамоте.
   От всего этого потопа словесной шелухи Мансуров и гости пришли в себя лишь за столом, перед превосходными севрскими тарелками и блюдами, хрустальной роскошью и изысканностью поданных мгновенно накрытых серебряными крышками блюд.
   Мансуров был, если не считать шофера Алиева, здесь один. Нельзя же рассчитывать на доброжелателя Сахиба Джеляла. Он восточный мудрец, прекрасно относящийся, как выяснилось, к Советской власти и лично к Мансурову. И все же он - миллионер, богач, коммерсант, а ко всем капиталистам, восточным ли, западным ли, Алексей Иванович питал врожденное недоверие. Да и с какой стати Сахиб Джелял пойдет на открытое столкновение с хорасанскими помещиками и феодалами? Спасибо, огромное спасибо ему и его леди, что они действительно помогали ему, советскому работнику, в Баге Багу. Иное дело, что белуджи претили ему, советскому человеку, своими дикарскими поступками.
   - Вы и взаправду поедете с Али Алескером? - тихо спросила Гвендолен...
   - Моя обязанность - ехать, и немедленно.
   - Сахиб говорит, что вы так и сделаете. Он предлагает нашего Мехси Катрана с его парнями.
   - Нет. Я благодарю.
   - Но они бесстрашные, верные, преданные.
   - Я бесконечно благодарен им. Они мне спасли, возможно, жизнь, но... но их я взять не могу. Как вам объяснить? Они отличные слуги ваши и Сахиба Джеляла, охранники, стражи... Ну, а мне нужны в моем деле солдаты...
   - Дело ваше. - Гвендолен пожала плечиком. Она решительно отказывалась понимать этих русских. - И вы поедете один?
   Повернув голову, Мансуров показал глазами на вошедшего только что шофера Алиева с автоматом.
   При всей своей озабоченности делами, весьма тревожными и неприятными, Али Алескер как хозяин достиг высот гостеприимства поистине недостижимых. И главное - завтрак подбором кушаний ничего общего не имел с обычными завтраками. Все поданное и подаваемое на стол было из "репертуара" иранской национальной кухни.
   - Народные персидские блюда, народная кухня, пища персидского крестьянина! Сытно, добротно! Прошу, дорогие гости! Простая здоровая пища!
   Простая, но сверхызысканная. Аш - похлебка из ободранной пшеницы с добавкой чечевицы и свеклы, которую надо было есть большими деревянными ложками, оказалась "шедевральной", по выражению молоденькой девушки, Бензиновой американки, - так ее именовал теперь Али Алескер. Он уже совсем оправился и откровенно любовался выставленными на всеобщее обозрение прелестями сотрудницы "Англо-Першен и К°". Жадный на женщин, Али Алескер просто накинулся на девушку и непрерывно вскакивал со своего места: подать прибор, подлить в бокал шербету, предложить кусочек бали нон - лаваш с пикантным сыром. Американка заливисто смеялась. Ей нравилось.
   Все проголодались и ели с удовольствием. Подавали на стол только персидские блюда: гевдже - нечто вроде пудинга с сушеными фруктами, яхни сочное, начиненное специями рагу из барашка, которое посыпают горной зеленью и поливают острейшим соусом с миндалем, помидорами и еще чем-то, мазандеранский плов - с окрашенным кориандром в оранжевый цвет рисом и содержащий, помимо фазаньего мяса, изюм и фисташки, и многие другие кушания, названия которых трудно запоминались, но по вкусу своему были непревзойденными. Спиртного почти никто не пил, если не считать Али Алескера, наливавшего и себе и американке чуть не изо всех многочисленных бутылок, стоящих на столе. Он нашел в вине забвение от тревог и забот и чуть громче, чем подобает, восхищался: "Вы стройная куколка. Лицо ваше лучезарнее солнца сияет над станом-пальмой. Брови ваши - тугой лук, а взгляд - стрелы... ресницы - кинжалы". Американка выбегала из-за стола, чтобы сфотографировать "особенный момент". Он семенил рядом и шлепал губами: "Сгораю в пламени... Восхищен. Все пожитки своей души бросаю в пожар безумия".
   С любопытством смотрел на сцену обольщения Сахиб Джелял и посмеивался:
   - Весь Али Алескер наружу. Дьявол и на острие иголки не забывает своих интриг.
   Острый слух имел Али Алескер. Он плюхнулся на стул рядом с Сахибом Джелялом:
   - Укоряете... вах-вах! Неужели всё только дела. Утром намаз, днем намаз, вечером намаз, так в хлеву и скотины не останется... А хороша телочка, а?
   Сахиб Джелял только поднял брови. Тогда Али Алескер перегнулся через стол, сшиб хрустальный бокал, повалил бутылку и заговорщически сказал Мансурову:
   - Любуетесь? Осуждаете? А вы не поняли мою восточную натуру... Азиат я! Нечего меня судить по-европейски! Я - хороший, а? А вы - всё не доверяете. Недоверие на Востоке - хуже кинжала.
   Он пил и плел заплетающимся языком чушь.
   Выбрав минуту, когда он отвлекся, шофер Алиев подошел к Мансурову:
   - У американки есть телефон, товарищ генерал. И дорога к бензоколонке есть отличная и короткая.
   - Так... а девица изволила утверждать, что нет...
   Решение созрело сразу же. Телефон! Стараясь не привлекать к себе внимания, Мансуров вышел вслед за Алиевым.
   Вскоре они уже ехали по отличному, правда, узкому, на одну колею, шоссе. И катил поэтому "фордик" очень быстро. Пустыня встретила их тишиной, стоящей до небес пылью, смутными миражами. Уже издалека они увидели здание бензоколонки, таким, каким они видели его сегодня утром, тихим, безлюдным, сиротливым. Но едва Мансуров и Алиев - он всегда держал автомат наготове - поднялись по ступенькам, из-за конторки поднялся человек в персидской одежде и грубо сказал:
   - Никого нет... Фрау уехала... Бензин нет... Масло нет... Ничего нет.
   - Где у вас телефон? - по-персидски спросил Мансуров.
   - Бензин нет. Фрау нет.
   Мгновенная догадка мелькнула в голове Мансурова, и он сказал:
   - Девушка аллемани?
   - Бензин несть! Духтарак несть! Девушки нет, - твердил перс, назвавшийся сторожем.
   - Обыщи его! - приказал Мансуров.
   Под суконной чухой у перса оказался целый арсенал из револьверов.
   - Любитель оружия, так сказать, коллекционер... Где телефон?
   - Бензин нет! Фрау нет! Телефон нет!
   Мансуров приказал сторожу идти впереди, и они обошли здание. Алиев показал на дверку чулана:
   - Здесь.
   - Молодец. И как ты успел разузнать?
   - Во дворце разговор слышал.
   Сторож ключей не дал. Пришлось сломать замок.
   - Ну, теперь гора с плеч, завтра наши люди будут здесь, - сказал, выйдя из чуланчика, Мансуров. - Сдай старика кетхуде-старшине. Пусть подержит в холодной. А мы поедем обратно.
   Не было привычки у Алиева задавать вопросы, а Мансурову некогда было выяснять, кто такой на самом деле сторож-перс. Алиев служил в рядах Красной Армии с гордостью, с сознанием собственного достоинства и считал необходимым строго соблюдать во всем дисциплину. Только с разрешения генерала он рассказал, как ему удалось разузнать про телефон.
   - Товарищ генерал, этот толстяк... ну, помещик, он все девку прижимал да поил вином, а сам шептал ей: "Поедешь со мной. Нельзя тебе оставаться. Всех немцев заберут, тебя не помилуют. Я в Баге Багу тебя спрячу". А девчонка согласна: "Только сначала завезите меня на бензоколонку. Надо предупредить". - "Кого предупредить?" - спрашивает жирняк. "А своих... Тегеран, Мешхед надо предупредить. По телефону". - "У тебя телефон?" удивился жирняк. "Полевой телефон, - говорит. - Недавно провели. Никто не знает". Тогда он сказал: "Пойдут после завтрака все отдыхать, я тебя отвезу". Она, товарищ Мансуров, не американка. Она - немка... Ого, это что?
   Навстречу выкатился из-за поворота "шевроле".
   Машина столь угрожающе устремилась на "фордик", что Алиеву пришлось проявить чудеса водительского искусства. Он вывернул руль и чудом удержал свою машину над обрывом. "Шевроле" тоже остановился, по инерции взобравшись совершенно непостижимо вверх по каменистому откосу, и замер.
   Побледневший Алиев вцепился в руль и бормотал проклятия:
   - Убийцы-ишаки! Чтоб тебя черная оспа изуродовала, чтобы у тебя глаза вытекли... Они нарочно, товарищ генерал. Хотели столкнуть, не иначе...
   - Если я открою дверцу? - спросил Мансуров. - Взгляни - мы твердо стоим?
   Алиев посмотрел вверх на "шевроле", висевший почти над ними. Посмотрел вниз, на журчавший по камешкам ручеек метрах в десяти под ними.
   - Висим! - иронически сказал он. - Ад близко. Но выходите, товарищ генерал, осторожно... Они не выходят. Чего задумали? Вот вам автомат...
   Осторожно приоткрыв дверцу, Мансуров вышел на дорогу, гладкую и блестящую в лучах солнца от меленьких камешков, прочло укатанных мощными катками. Кустики колючки и полыни сухо звенели под дуновением горячего ветерка. Пыль, взбитая колесами машины, медленно стлалась над землей. Хорошо дышать и смотреть на мир после того, как смерть заглянула тебе в лицо и прошла мимо.
   Скользя по осыпающейся щебенке, Мансуров поднялся к безмолвному, не подающему признаков жизни черному мрачному "шевроле". Шофер лежал на рулевом колесе, низко опустив голову. Занавеска раздвинулась. Из-за внутреннего стекла на Мансурова с испугом смотрел Али Алескер. Губы его шевелились, но голоса слышно не было. За спиной помещика розовели обнаженные плечики "американочки", лицо ее, искаженное, подурневшее, выражало испуг.
   Но уже через мгновение дверь машины распахнулась и достопочтенный помещик выполз на каменистый склон. Тут же Али Алескер захлопнул дверцу и ринулся к Мансурову:
   - Тьфу-тьфу! Пусть приведет себя в порядок... Немного растрепалась... Неудобно! Кокетство... Стыдливость... Тьфу-тьфу, что случилось? Вах-вах, да мы... Ужас!
   - Осторожно... Держитесь за меня. Что с вашим шофером? Он пьян, что ли?
   - А мы прокатиться... гм-гм... Подышать с райской пэри... Нежные объятия. Прогулка в автомобиле. Тьфу-тьфу!
   Губы Али Алескера приобрели уже гранатовый цвет. Он сложил раструбом ладони и крикнул в сторону машины:
   - Луиза, выходи... Подыши воздухом, милочка.
   "Амерпканочка" опустила стекло и высунула сильно встрепанную головку. Зло кривя губы, закричала:
   - Вы мне всю кофточку порвали... Черт возьми! Я должна переодеться...
   Она ничуть не стеснялась Мансурова.
   - Кто она? - невольно вырвался вопрос у Мансурова.
   - Она, тьфу-тьфу... э... Теперь она едет ко мне в Баге Багу. Хочет посмотреть райский наш сад...
   - Она немка?
   - Очаровательное тело, немецкое ли, американское ли...
   Мансуров спустился к своему "форду".
   На какие только ухищрения ни шла "американка", чтобы проникнуть в чулан с телефоном, ей это так и не удалось сделать. Алиев устроился спиной у двери, наслаждаясь прохладой тени. Мансуров тут же беседовал с почтенным кетхудой, не упуская из виду Али Алескера. Старшине селения Мансуров оставил записку для командования в Мешхеде.
   Появилась "американка", на этот раз одетая строго: в коломянковый полувоенный мужской костюм и темный пыльник. Сердито кусая губы и настороженно поглядывая на дверь, к которой прислонился спиной Алиев, она властно бросила Али Алескеру:
   - Поехали, толстячок. Поедем смотреть вашу райскую обитель.
   Она попросилась в "фордик" Мансурова. Запротестовавшему Али Алескеру она довольно громко бросила:
   - Даете волю рукам. Да вы совсем пьяненький.
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   За один дирхем муфтии сделают сто
   раз правду неправдой. За грош,
   переделав сто раз "нет", напишут сто
   раз "да". Муфтию ничего не стоит
   истребить целый виноградник, лишь бы
   получить корзину винограда. За мешок
   пшеницы они пустят на ветер гумно с
   обмолоченным хлебом.
   А л и ш е р Н а в о и
   Конь принадлежит тому, кто на него
   сел. Меч - тому, кто им перепоясался.
   О с м а н и б н Д ж и н н и
   Выскочил из камыша страховидный, весь в космах и лохмотьях человек и прокричал:
   - Не ходи дальше!
   Страшно закричал. И где-то глухо пробурчало, прогудело эхо, от которого мурашки по коже: "Не... ходи... ходи дальше!"
   Кричащий напугал Алиева. Пришлось затормозить "фордик". Что-то проорал косматый и исчез.
   Густой осенний камыш расступился, сомкнулся и проглотил оборванца, и лишь камышовые метелки прошлись волной. Человек по натуре взрывчатый, быстрый в действиях, Мансуров с трудом сдержал себя.
   С громким криком Мансуров бросился в самую гущу зарослей, и, как ни петлял оборванец, через минуту он уже ощутил на плече железные пальцы. Непрошеный вестник таращил подслеповатые глазки и разевал беззвучно рот, ощеренный осколками зубов, тряся раскинутыми руками и бормоча все так же: "Не ходи дальше!"
   Рука Мансурова привычно скользнула за пазуху нищего и выхватила пистолет новенькой марки.
   - Так, ноги ведут туда, куда хочет человек... Дело твое плохо! Говори правду! Кто ты? Сколько тут вас?
   Камышовый человек, грязный оборванец, зловонный заика хрипел в испуге:
   - Не подымай руку! И сабля остра, да шея толста. Великий муж старится, а мысли не старятся!
   - Кто тебя подослал?
   - Дай бакшиш, - нагло сказал оборванец.
   Пропитанный прелью туман полз по камышовым макушкам, капли росы на листьях лоха поблескивали жемчужинами. От усталости голова кружилась словно небесный свод. Мансуров сунул нищему тяжелый серебряный портсигар.
   Тот раскрыл его, щелкнул замочком и хихикнул:
   - Не ходи дальше. Святой мюршид не велел ходить дальше.
   Он мгновенно высвободил плечо и нырнул в камыши. Мансуров поднялся на высокий берег Кешефруда. Не было смысла гоняться за зловонным вестником. Портсигара было жалко.
   Опять, значит, мюршид! У него что-то серьезное на уме. Он - хозяин, подлинный хозяин этой странно освещенной низким, но еще горячим солнцем пустынной, аспидно-серой степи. Какая гибельная власть в руках этого мюршида, какая власть над душами и сердцами людей! Сколько горя уже причинил он его любимой Шагаретт! Мюршид искалечил душу молодой женщины, калечит душу их сына.
   И Алексей Иванович вдруг ощутил, что страх, самый настоящий страх, похожий на отчаяние, ползет откуда-то издали, с самого горизонта, ядовитого, желтого, полного тревоги.
   Слабость натуры человеческой! С первобытных времен в безводной, дикой, безжалостной пустыне доблестные мужи дрожат от страха листиком на ветру. И как все меняется от времени, от настроения. Та же пустыня совсем недавно ему и его любимой открывалась далекими прозрачными потоками животворящих ветров, сиреневой дымкой сумерек, росой пахучей полыни, серебрящимися в лучах луны озерами. И даже редкие разбросанные, такие ныне зловещие купы камыша казались островками счастья в песчаном море пустыни. Тогда они ценили красоту пустыни, восторгались даже змеями и черепахами, наслаждались горячими порывами гармсилей, с блаженством глотали капли редких дождей и превратились в настоящих солнцепоклонников, ибо их приводили в умиление и восторг грандиозные торжественные симфонии желто-оранжевых закатов и великолепие восходов солнца над грядами желтых волн барханов. Прекрасна пустыня, когда в твоей руке нежная рука возлюбленной и локоны вьются вокруг прекрасного лица на фоне песчаных вихрей вдали!
   "Форд" вновь остановился. Что, еще один? Только напрасно ты забылся, замечтался, комбриг. И вовремя напомнил тебе об опасности пустыни отвратительный, скрипучий крик:
   - Не ходи дальше!
   Снова нищий! Похожий на того, но другой! Такой же отталкивающий, калека, горбатый, с волочащейся ногой, босой, желтый, в язвах. Беспомощный калека, но кто знает, откуда он вылез - из-под земли, что ли! И кто знает, нет ли у него тоже оружия...
   В свинцово-синем осеннем небе, высоко раскинув крылья, плавали гигантские птицы. Стервятники! Падаль чуют.
   И это угрожающее: "Не ходи дальше!" Пустыня молчит. Все звери попрятались в норы. Лишь он да эти непрошеные вещуны рыщут по степи и холмам, напуганные пустынностью, безлюдьем, тишиной. Природа насторожилась.
   Гонец привез от вождя письмо. "Великому воину. Приезжай. Ворота открыты. Разговор предстоит. Приезжай один. Хлеб и молоко стоят на дастархане по обычаю предков".
   Ловушка? Упоминание о хлебе и молоке священно. Значит, вождь джемшидов желает вести мирный разговор! Значит, доброжелатель! Здесь рука Шагаретт - дочери великого вождя.
   А предостережения? Кто предостерегает? Непрошеные вестники посланы не доброжелателями, не вождем. Кем же?
   Мюршидом! Врагом!
   Он наклоняется к нищему. Смотрит в его хитрые, бегающие глаза. Но руки сжимают карабин. Малейшее враждебное движение, и...
   Но руки калеки плетями болтаются на бедрах, руки тощие, руки сухие, безжизненные.
   - Кто тебя послал? Ты второй.
   - Не ходи дальше!
   Взглядом калека показывает на стервятников. Рот кривится в усмешке. Черт ее знает, что значит такая гримаса: доброе или злое? Комбриг принимает решение:
   - Резвому коню дорога не длинна!
   Высохшие руки паралитика цепляются за капот машины. Нога нажимает педаль. Позади слышны проклятия. Проклятия страшные, угрожающие, сулящие гибель. Вестников послал не друг, а враг. Мюршид боится его. Значит, шейху нежелательно появление в кочевье русского.
   На второй переправе через речку Кешефруд под кустом тамариска сидел бродячий торговец. Весь немудреный товар, лежавший тут же на расстеленной на песке тряпице - точильные камни, ремешки для правки бритв, баночки с мазью для сбруи, спички, - его самого отнюдь не заботил. Торгаш, более похожий на дервиша, не спускал глаз с автомобиля и здесь, где совсем недавно звенел девичий смех и алели румянцем мордашки юных джемшидок, вдруг мрачным предостережением снова прозвучало:
   - Не ходи дальше!
   В ответ Алексей Иванович бросил:
   - Земля треснула, и вылезла ослиная голова!
   Так на Востоке отвечают надоедливым попрошайкам.
   Мансуров выскочил из машины. Дервиш от неожиданности растерялся и безропотно позволил отобрать у себя оружие, которое тщательно укрывал под чухой.
   Но поступил Мансуров неосторожно. Такие, с позволения сказать, дервиши не бродят по степи в одиночестве. Когда он отъехал немного от брода, над головой его просвистали пули и из зарослей в стороне взмыла с клекотом стая тяжелых, сытых стервятников.
   "Чуют мертвечину..." - подумал Алексей Иванович.
   И хоть осеннее солнце светило совсем по-летнему, а степь поселила зеленью травки, серебром ковыля, томительное чувство тревоги теснило грудь. Ехать одному не следовало. Но вождь джемшидов поставил условие: он должен приехать один. Джемшид поклялся, что Мансурова никто не тронет. И вот пули.
   Кроме вождя в кочевье есть и другая сила. Уже когда до джемшидских юрт оставалось совсем мало, эта злая сила предстала в образе самого великого мюршида. Он так изменился и как-то одряхлел, что Мансуров признал его лишь по уродливой бледности рябого мертвенного лица да по глубоко запавшим глазам. По всем кочевьям пустыни Дэшт-и-Лутт про Абдул-ар-Раззака говорили с почтением: "У него три брата - первый тигр, второй обезьяна, третий змея". Мансуров передернулся от отвращения.
   По собственному выражению, Мансуров "перекалился" и был способен на самые необузданные поступки, но приходилось сдерживать себя с этим пресмыкающимся. Мюршид весь трясся и извивался в своем подобострастии. Он угрожал, но иносказательно:
   - Не ходите дальше! Не вспотеет лоб, не закипит котел. Не трать усилий! В кочевье все равно никого нет. Все откочевали.
   - Ты лжешь, мюршид.
   - Откочевали старики, женщины, дети. Их повела в Бадхыз сама бегум!
   - Зачем?
   - Джемшиды-мужчины остались... Убивать аллемани!
   - Убивать?
   - Проклятие пусть падет на Али Алескера. Он сказал джемшидам: убейте всех аллемани. - Мюршид говорил яростно, бессвязно. - Он приказал и тебя убить, урус.
   Забыв об осторожности, Мансуров ухватил шейха за отвороты его грубошерстной хирки.
   - Говори же толком... Убивают? Алескер? Джемшиды?
   - Берегись! У джемшидов псов зубастых больше в стаде, чем овец... Я избрал уделом своим одиночество. Не трогай меня... Твое появление - стрела в бок... Али Алескер предатель! Он и звезды на небосклоне ненавидит! Проклятый предатель! Смотри, смотри... - он рукой тыкал в сторону далеких столбов дыма над голыми холмами, - смотри! Отель горит... Убивают... Полковника убивают... Джемшиды. - Мюршид опустился в пыль дороги и бился в конвульсиях.
   - Падучая у него, что ли? - сказал Мансуров. Он посмотрел в бинокль на дым, но ничего, конечно, не разглядел. Если пожар был в немецком отеле, то это было слишком далеко. Приходилось ждать окончания эпилептического припадка. Надо было заставить мюршида рассказать все, что он знает.
   Мансуров перетащил шейха в жиденькую тень тамариска и попросил Алиева завести "фордик" на лужайку, где трава росла посвежее и гуще.
   "Сколько у него еще помощников, - думал Мансуров, - и какое у них оружие? Мюршид первостатейный лжец, но про господина Али Алескера... Тут что-то есть. Неужели?.. Неужели Али Алескер перепугался настолько, что решил замести следы. Он еще во время банкета бормотал все: "Я вам помогу. Я немцев ненавижу. Вы потом скажете - Али Алескер благородный человек. Али Алескер ненавидит фашизм. Али Алескер проклинает Гейдара-Гитлера, лжепророка. Али Алескер - друг русских, друг большевиков. Мир содрогнется, а Москва возликует! Доверьтесь Али Алескеру, и в Хорасане даже запаха от немцев не останется! Вот какой Али Алескер!"
   А когда они ночью приехали в Баге Багу, он потащил показывать трупы немецких офицеров, сваленные в сарайчике. Он все бормотал: "Считайте! Сколько их! Все они. Это я позвал сюда, в Баге Багу, кочевников-джемшидов. Я предупреждал офицеров, чтобы они не сопротивлялись, а они... Сами виноваты! Отстреливались! И вот... Какой разгром. Сколько мебели пропало, сколько ковров похищено!.."
   Он бегал по опустошенным залам и хныкал, оттопыривая свои гранатовые губы и плюясь: "Тьфу! Тьфу!" С омерзением Мансуров видел, что владельца Баге Багу нисколько не взволновало зрелище растерзанных, окровавленных тел тех, кого еще вчера он гостеприимно принимал под своим кровом. Расстроили его убытки и потери, вызванные последствиями стрельбы и пожара, правда быстро потушенного. Он не переставал хныкать и плеваться: "Я говорил им, предупреждал: если налетят джемшиды, не стреляйте! Джемшид добродушен. Убивать лишь тогда, когда ему оказывают сопротивление в бою... И вот... Тьфу-тьфу! Завтра утром поедем вместе в Серахс и на Кешефруд. Надо уговорить немцев добровольно сдаться. Иначе... Меня они не послушают. Вас... Вы дадите им слово офицера... Тогда сдадут оружие. И как миленькие отарой баранов протопают в Мешхед... Тьфу! А... вот... - Тут он стыдливо опустил свои бараньи, блудливо поблескивающие глазки и опять заплевался: Тьфу! С бензоколонки... пожалуйста... тьфу-тьфу... розовотелую... разрешите оставить здесь... Нет-нет... Она ничего не сможет... навредить... Я ее запру... упрячу..." Не желая спорить, Мансуров заговорил насчет законов военного времени в отношении шпионов, но Али Алескер замахал короткими ручками: "Договоримся. Договоримся. Я сам поговорю с русским комендантом", - и поспешил исчезнуть.