Шевердин Михаил. Колесница Джагарнаута

   Получилась двусмыслица. Но заметил ее, по-видимому, только полковник. Он покраснел, и следы болезни явственней обнаружились на лице усталого, вымотавшегося человека, который всю жизнь проработал для возвеличивания Германии и который не переносил даже имени Гитлера, считая его выскочкой, "фельдфебелишкой".
   Поспешил вмешаться генерал фон Клюгге:
   - Позвольте заметить. Наша работа не всегда заметна, на нас не всегда мундиры, аксельбанты. Что ж, я сам в штатском пиджаке занимался транспортом, дорогами, финансами... Сколько лет! Транспортная фирма в Иране "Вебер - Бауэр". И полковник помнит, сколько людей мы втянули к себе. На каждом километре от Тегерана досюда у нас есть верные люди, полезные люди...
   - Опиумоеды, любители гашиша, педерасты... - негромко проскрипел полковник. - Всякие подонки... а называются арийцы...
   - Все в меру! Всему свое время. Только помните правило: первую рюмку пьет рюмка, вторая рюмка пьет человека, третья рюмка выпивает человека.
   Что-то хотел ответить полковник, но махнул рукой и пошел на свое место. Красный его нос, весь в синих прожилках, еще больше покраснел.
   - Придется поговорить особо о дисциплинарном уставе, - зашептал Шмидт.
   - Что ж, дикость! Развлечений никаких. Женщины только потаскухи. Волком взвоешь. А в отношении полковника я докладывал. Толков! Сумел переправить по разбитым дорогам тысячи тонн грузов - вы знаете, о чем идет речь. Иначе все досталось бы русским...
   - Мы вернемся к этому. А теперь, - громко обратился Шмидт к аудитории, - позвольте воздать должное иранскому купечеству. Высшие интересы в области мировой политики и экономики германского рейха требуют сближения коммерсантов-немцев и персов. Этому, несомненно, помогает сходство характеров персов и арийцев. Я хотел бы обратиться к вам, господин... - и он скосил глаза на листок, лежавший около него на настольном стекле, - к вам, многоуважаемый господин Сахиб Джелял. В государственной канцелярии фюрера о вашем богатстве, о ваших торговых связях говорят очень много. Утверждают, что нити вашей торговли протянулись от Китая до Алжира и что вы...
   Сидевший в глубоком кресле, несколько в стороне, и тем подчеркивая свою независимость, Сахиб Джелял, не привстав, слегка поклонился, так, что его белоснежный тюрбан лишь чуть дрогнул.
   - Мы чрезвычайно заинтересованы в ваших могущественных связях.
   Вновь тюрбан шевельнулся.
   - Экономика рейха ощущает нужду в каучуке Индии, в олове Таиланда... Морские пути перекрыты английскими крейсерами. И транспорт, и товары в ваших руках, господин Сахиб Джелял. Фюрер знает о вас, о вашей преданности исламу и делу освобождения Востока от большевистской заразы и просит вас согласиться принять этот орден... - Рука Шмидта потянулась к футляру... Вы можете облегчить, колоссально облегчить положение. Ваши торговые агенты в Дуздабе и Келате, по нашим сведениям, держат на складах довольно крупные партии товара...
   - Герр Шмидт, при всех лестных отзывах о нашей скромной торговой деятельности вы ее переоцениваете. И мы, скромный мусульманский купец, не сможем принять за чистую монету все ваши похвалы. И, прошу вас, не сочтите за дерзость... увы, нам, правоверным, запрещено даже смотреть на изображение креста - символ христианства, а тем более надевать его себе на грудь. Христианин и мусульманин! Когда яйца ударяются друг о друга, одно разбивается.
   Получился конфуз.
   - Господин Сахиб Джелял, нам известно, что вы крайне агрессивны и провозгласили в свое время джихад. А джихад - война против неверных. Вы знаете, Гитлер - пророк Гейдар. Это признано во всем мусульманском мире. Почему же теперь вы так отвечаете на призыв фюрера? В книге "Майн кампф"...
   - Мы на Востоке считаем: чем есть мед с укором, лучше жевать глину... В "Майн кампф" я читал своими глазами, что восточные люди - низшая раса...
   - Но великий воин восточный человек Энвер-паша, турок, зять Халифа, принял из рук самого императора Вильгельма Железный крест...
   - Простите, я не кончил. А известно ли вам, герр Шютте, что в подписанной лично Гитлером директиве за номером тридцать два сказано...
   Вскочив, Шмидт поднял руку.
   - Извините, герр Шмидт, директива была опубликована, - твердо продолжал Сахиб Джелял. - Я повторяю то, что уже известно. В директиве говорится: "...после разгрома Советского Союза захватить Ирак, Иран, Афганистан, Туркестан и, подавив малейшее сопротивление туземцев, установить военную администрацию". Дополню, есть в директиве и указание о превращении Азербайджана и Крыма в германские области рейха и о заселении их ветеранами войны немецкой национальности*.
   _______________
   * Сахиб Джелял ошибся. Указание об Азербайджане и Крыме
   содержалось в одной из речей Гитлера.
   Снова инспектор поднял руку:
   - Господа офицеры, напоминаю: все, о чем здесь говорится, не подлежит оглашению. А с вами, господин Сахиб Джелял, позволю себе иметь приватный разговор. Сейчас перейдем к следующему нашему верному вождю племени белуджей.
   Как-то неожиданно и стремительно перед столом возник Мехси Катран во всем белом; лишь черно-коричневое лицо с ослепительными белками черных же глаз и длиннейшие усы-жгуты позволяли установить, что он не дух пустыни, а человек. Белудж сперва демонстративно отвесил земной поклон по-прежнему сидевшему в кресле Сахибу Джелялу, потом уже Шютте и Шмидту.
   Белудж, старший личной охраны коммерсанта и путешественника Сахиба Джеляла, хотел показать, что он всецело повинуется одному лишь своему хозяину и нанимателю и что ему мало дела до всего, что происходит в конференц-зале торговой фирмы "Али Алескер и К°".
   Но Шмидт уже говорил, а его слова за ним повторял переводчик:
   - Германия превыше всего. Но не все знают, как невообразимо велико могущество фюрера. Германия уже ступает своей ногой в Иран. Следующий наш шаг в Афганистан и Белуджистан. Гитлер ласков с теми, кто ему подчиняется. Но страшен гнев Гитлера тем, кто поднимет руку против него. Смерть и кровь! А ты, белудж, отличный воин, и мы берем тебя и твое племя с собой. Мы дадим белуджам пулеметы и пушки, и вы, белуджи, ударите на Карачи и Лахор. Кровь и золото! Мы уже захватили Кавказ, Турцию. На очереди Египет, Иран, Афганистан! Мы взяли в клещи весь Восток. Завтра возьмем Индию.
   - Что нам до Индии? - сказал белудж и одарил всех ослепительной улыбкой. - Что белуджу до Великого Могола, когда у белуджа постолы дырявые! - И он, выставив вперед ногу в новеньких мягких с загнутыми носками туфлях, повертел ими влево-вправо.
   Шокированный Шмидт даже потерял дар речи и сразу не нашелся, что ответить. Он вышел из-за стола и, остановившись лицом к лицу с белуджем, провозгласил:
   - Господин вождь, господин Мехси Катран, великий воин и вождь наш великий фюрер пророк Гейдар прослышал о неистовой храбрости и прославленных подвигах... Мехси Катрана, - перед тем, как произнести его имя, Шмидт напряженно искал его в листке, который держал перед глазами, великий Гитлер шлет вам свой указ с подписями и печатями о присвоении вам высокого звания гаулейтера всего Белуджистана.
   Белудж, услышав от переводчика о гаулейтере, выпучил глаза и посмотрел на Сахиба Джеляла, тот легким кивком головы показал: "Слушайте!"
   - Звание гаулейтера, - продолжал Шмидт, - и вот этот ларец. - Он взял из рук адъютанта резную шкатулку сандалового дерева и протянул белуджу. Мехси Катран отпрянул и из предосторожности вытянул руки, словно в ларце он увидел ядовитую змею. Все лицо его исказилось гримасой подозрения. Но Шмидт поспешил его успокоить. - Фюрер шлет вам, - тут снова пришлось заглянуть в бумажку, - вам, Мехси Катран, пятьдесят тысяч долларов на покупку оружия.
   С явным испугом Мехси Катран посмотрел на Сахиба Джеляла, кивок чалмы которого говорил: "Бери!"
   Тогда белудж схватил шкатулку, засунул ее под мышку и воскликнул:
   - Мало!
   - Как? - удивился Шмидт, и монокль выскочил у него из глазницы, повис на шнурке.
   - Мало. Постолы лам хозяин купит. Денег мало - опасностей много. Когда сталкиваются меж собой слоны, собачкам под ноги-башни не попадаться! Дохлая собака не лает.
   - Хорошо, хорошо. Мы с вами потолкуем попозже.
   Такой же ларец и диплом на звание инспектор Шмидт вручил, как он выразился, "льву меча и солнцу ислама", представительному, пожилому бородачу с серебряным поясом и саблей в серебряных, украшенных драгоценными камнями ножнах, темной славы курбаши Утан Беку.
   Утан Бек не ломался и не возражал. Он с изъявлениями благодарностей и поклонами принял указ и деньги и даже вознес молитву в честь пророка Гейдара. Когда Шмидт вручил курбаши Железный крест, Утан Бек принял и орден с таким лукавым видом, который явно говорил: "Давайте и орден. Пригодится в хозяйстве".
   Удаляясь на свое место, курбаши продолжал долго провозглашать славу в честь Гитлера и фашистов, жадно сжимая в руках ларец с деньгами:
   - Да будет милость аллаха с Гейдаром! Да будет милость божия с аллемани-фашистами! Инглизы уйдут в небытие, значит, надо поклоняться фашистам. Теперь главный враг большевиков - Гейдар, фашист Гейдар господин мира. Да будет прославлен в веках Гейдар!
   Очень остался доволен Утан Бек: и деньги ему фашисты дали, и "гуох-намэ" на командование армией ислама, чего он, Утан Бек, домогался так давно и от бухарского эмира, и от этих хитрецов англичан. Да и на деньги Утан Бек был неимоверно жаден. Он сидел уже на своем месте, открыл шкатулку и мусолил зеленые доллары, проверяя их на свет и чуть не нюхая. Доллары - очень хорошо! Но по Востоку ползли слухи: немцы щедро раздают американские доллары, будьте осторожны! Попадаются среди них и фальшивые, отпечатанные в городе Мюнхене, а мюнхенские доллары шли в Иране в полцены...
   Еще несколько дипломов и шкатулок вручил на торжественной церемонии инспектор самого Гитлера господин Шмидт разным людям. Среди них были и другие басмаческие курбаши, и вожди туркменских калтаманов, в том числе и сыновья Джунаидхана. Получил звание и главарь контрабандистов Аббас Кули. Он тоже ни от чего не отказался, только пачки долларов рассовал но карманам, а шкатулку осторожно поставил на стол. Железный крест он тут же отцепил и сунул в карман, любезно объяснив:
   - Мы, кочакчи, контрабандисты, ползаем по скалам мимо зеленых советских фуражек. Ну конечно, зеленая фуражка мне сразу же пулю в такой крестик пошлет. Не любят зеленые фуражки такие побрякушки.
   Разыграл целый спектакль бескорыстия и благородства Давлят-ас-Солтане Бехарзи - Али Алескер, но, странно, он держался жалким, перепуганным человечком. Он во всем соглашался со Шмидтом, когда тот перечислял его заслуги перед великим фюрером и фашистским рейхом. Совершенно правильно! Он, Али Алескер, не покладая рук трудится для победы Гитлера. Да, он, Али Алескер, скромный туджор и арбоб, коммерсант и землевладелец, пожертвовал на постройку близ Тегерана "браунес хауз" - коричневого дома, где жили и заседали немецкие и персидские фашисты еще до вступления союзников в Иран, тысячи туманов. Да, именно коммерческая фирма "Али Алескер и К°" скупает по всему Ирану и сейчас с большим риском, торговым и моральным, ковры, сушеные фрукты, цукаты, лимоны, табак, опиум, гашиш, кишмиш, гуммидрагант, шерсть, хлопок и многие прочие товары и переправляет на глазах Аргуса, то есть властей, в Турцию к господину Папену для дальнейшей переотправки через Балканы в Германию, дабы мужественные немцы-фашисты и их семьи питались и одевались хорошо и ни в чем не терпели нужды и недостатка! И он, Али Алескер, не имеет и одного "мири" прибыли и даже несет тяжелые убытки на всех таких операциях. Но он, Али Алескер, знает, какие трудности и тяжелые времена постигли великую, любимую Германию и сколько ужасных забот у Гитлера - Гейдара, а потому он, Али Алескер, поклонник фюрера и верный последователь фашизма, жертвует эти пятьдесят тысяч долларов, что лежат в сем роскошном, драгоценном ларце, и добавляет от себя столько же и еще раз столько же, и пусть дар этот примут потому, что он, Али Алескер, делает это от чистого сердца, преисполненный великодушия и высоких чувств.
   - Хайль Гитлер! - отсалютовал Али Алескер с разнесчастным жалким видом, весь дрожа не то от волнения, не то от страха, и - какой конфуз! Железный крест вылетел у него из рук и со звоном покатился под ноги сидевших в первых рядах. Орден долго вышаривали и искали. А указ тоже почему-то запорхал по залу, и Али Алескер с жалобным писком бегал по среднему ряду и извинялся.
   Вся торжественность, напыщенность церемонии вручения орденов, указов и финансовых пособий превратилась в фарс, в котором роль шута, хотелось ему того или нет, выпала на долю помещика и коммерсанта господина Али Алескера.
   В крайне взбудораженном состоянии, с прыгающими гранатовыми губами, уже вернувшись на свое место в президиуме, невнятно и путано землевладелец Али Алескер все еще говорил, захлебываясь:
   - И ссора с англичанами, и конфискованные у нас инглизами акции нефтяных промыслов, и расходы на постройку отелей для господ немецких офицеров в Астрабаде - Гургане, и в Кучане, и Турбети Шейх Джам, и в Туне... каких отелей - с кондиционерами, с мебелью "люкс". А кто построил городок Назиабад для немцев-военнослушателей и их семей? А новые дороги? Тысячи километров дорог! А рестораны для немцев? А веселые заведения для немецких воинов с девочками-гуриями, а?..
   Он говорил бы еще долго, если бы Шмидт откровенно и грубо не цыкнул: "Замолчите!" Шмидт искал глазами кого-то в зале и наконец спросил:
   - Я не вижу славного вождя иомудов, великого воина и ученого Гардамлы?
   - Его нет! - крикнул кто-то.
   А генерал фон Клюгге склонился к уху инспектора и быстро зашептал:
   - Его не нужно.
   - В чем дело? Вы же представляли его, и мы докладывали фюреру.
   - Гардамлы сбесился... Он проявил себя... не так. Ведет себя спесивым петухом, отозвался о фюрере непочтительно... Уклонился от выполнения наших заданий. Словом... с ним надо разобраться.
   - Но это... Такая ошибка непростительна. Придется лично доложить фюреру...
   Весьма недовольно инспектор Шмидт объявил церемонию законченной. Господа офицеры были приглашены в столовую с дубовыми панелями, украшенную огромными картинами на гаремные, весьма фривольные сюжеты. Стол ломился под закусками столь же обильными, сколь изысканными. Один вид сервировки золоченые блюда, китайский фарфор, серебряные приборы, хрусталь ваз, живописные бутылки - привел натерпевшихся от жизни в знойной пустыне господ офицеров в умиление и восторг. Без конца слышались славословия в честь хлебосола хозяина. Али Алескер, словно заново родившийся, метался у столов, рассаживал, гонял прекрасноликих прислужниц и представительных гулямов. Очень хотелось Али Алескеру вдохнуть в предстоящий банкет оживление, веселье, беззаботность, сгладить неприятные эпизоды, происшедшие во время торжественной церемонии.
   Гостеприимный хозяин с ног сбился. Слуги убегали и прибегали, чтобы шепнуть Али Алескеру что-то таинственное. Лицо Али Алескера на мгновение делалось трагичным, но он давал подзатыльника слуге и снова угонял его.
   Тут же он выбирал двух-трех прислужниц покрасивее и пообнаженнее, отсылал их с каким-нибудь необыкновенным шербетом в самую гущу офицеров, встречавших их торжествующим ревом.
   ГЛАВА ШЕСТАЯ
   Стервятник, завидя падаль, кидается
   с неба камнем.
   Н и з а м и Г я н д ж е в и
   Вы испускаете такое благоухание,
   что ангелы падают в обморок. Во всей
   Англии нет розы столь розовой, как ваш
   розовый ротик.
   О с к а р У а й л ь д
   Колесо судьбы! Оно вертится и в ту, и в другую сторону.
   Алексей Иванович не верил в веление рока, а Сахиб Джелял верил и позже рассказывал, какой опасности подвергся бы он, комбриг, если бы приехал в Баге Багу в утро совещания, созванного генералом Клюгге.
   По приглашению Аббаса Кули Алексей Иванович остановился на ночевку у его дальнего родственника в селении у подножия горы Кух-и-Баг почти в виду Баге Багу. Сахиб Джелял посчитал неудобным обременять хозяев дома своими белуджами, уехал, предоставив Алексею Ивановичу наслаждаться гостеприимством и беседами с кяризными мастерами и пловом с курицей и шафраном по-персидски.
   За ужином засиделись до позднего часа. Кяризчи знали много интересного. Им хорошо знакомы были местные кочевники - чор аймаки. Слышали они и о пророчице, жившей в кочевьях Кешефруда. Они даже уточнили: "Она проповедует женщинам по пятницам у мазара Турбети Шейх Джам".
   Мазар Турбети Шейх Джам значился на карте, и, подчеркивая красным карандашом название на схеме в своем планшете, Алексей Иванович заметил:
   - Что ж, дорогой Аббас, наша поездка не так уж бесполезна. Теперь мы закончили рекогносцировку. Закончу дела в Баге Багу, и двинем в этот Турбет.
   Они отлично выспались на козьих шкурах и на рассвете уехали, смертельно обидев хозяев, так как не пожелали даже позавтракать, хотя от очага распространялись божественные запахи жареного.
   Внезапное возвращение Мансурова не привлекло внимания.
   Расставшись у ворот со спутниками, он проехал по усыпанным красным песком дорожкам в глубь парка к западному крылу дворца, где Али Алескер отвел ему покои, вполне достойные его звания.
   Приняв душ и отдохнув, он вышел в парк и направился не спеша к главному входу. По скользким, только что вымытым мраморным ступеням решительно, "малиново звеня" бывалыми своими серебряными шпорами, взбежал на террасу и, заглянув через распахнутые двери, обнаружил, что попал к завтраку, сервированному в соседней, тонувшей в прохладном сумраке зале.
   За длиннейшим столом было людно, но лиц завтракавших Алексей Иванович не разглядел. Он узнал лишь сидевшего в самом конце стола хозяина поместья.
   Громко произнеся обычное приветствие: "Ассалом алейкум!" - Алексей Иванович прошел к свободному креслу.
   Солнце пробивалось сквозь дорогие маркизы и играло азартно на серебре приборов, на кольцах свернутых в трубочку крахмальных салфеток, на хрустальных гранях баккара фруктовых ваз. Не сразу сев, Мансуров удивленно смотрел на сидящих за столом гостей, явно опешивших при его неожиданном появлении. Фашисты полагали, что он находится где-то, по меньшей мере, километрах в двухстах, в джемшидских диких кочевьях.
   Алексей Иванович обозревал пышную сервировку и блюда. Он стоял на председательском месте, и одно это уже ошеломило всех собравшихся за столом, видимо поджидавших кого-то, очевидно фон Клюгге, и появление высокого, подтянутого, в полувоенном костюме, сурового, с властным, покрытым шрамами лицом русского перепугало их не на шутку. Багровые, обветренные лица бледнели, глаза серые, с голубизной блекли, вопросительно останавливаясь на толстой цветущей физиономии господина помещика Али Алескера. Лицо его стало белее бумаги, а гранатовые губы вдруг полиловели. В наступившей тишине слышно было зудение осы, прилетевшей к столу на раздражающие запахи.
   "Странно, - думал Мансуров. - Почему у человека в момент опасности пробуждается звериный аппетит?"
   Но аппетит мог проснуться у кого угодно при одном взгляде на стол, накрытый для легкого завтрака, как потом утверждал жизнелюб и гурман Али Алескер.
   Он держал опытнейшего михмандора - дворецкого на своей вилле Баге Багу и отличных поваров. Все здесь было на столе, сервированном изящнейшим севрским фарфором из сервиза Людовика XV, - и омары, и паштет из голубей, и холодная, нарезанная тонкими ломтиками телятина, и столь же изящно нарезанный окорок, вопреки всем мусульманским законам, и вареная свинина, и кабанятина, и оленьи вареные языки, и баранина с каперсами, и английский трехфунтовый ростбиф, и фаршированные трюфелями яйца, и свиная грудинка с шампиньонами, и лососина с зеленым горошком, и нежнейшая жареная утка с картофелем и яблоками, и всевозможные овощи, не говоря уж о молоденьких огурчиках, нарезанных ломтиками, и многих сортах салатов с дичью и без оной, и о ленкоранской зернистой икре, и о балыке из каспийской осетрины...
   Взгляд Алексея Ивановича и остановился на балыке. Такого чудовищно толстого, такого очаровательно розово-оранжевого балыка он не видывал и потому фамильярно окликнул сидевшего напротив блюда с аппетитным балыком деревянноликого швейцара-фельдфебеля из степного отеля "Регина":
   - Битте, господин полковник, а не соблаговолите ли подвинуть сюда вон ту рыбку?
   Краска на жилистом, дубленой кожи лице Морица Бемма - он же Гельмут Крейзе - приняла густые бурачные оттенки, из которых резко выступила серо-перечная щеточка прусских усов. Но рявкнув: "Битте!" - немец засуетился, продвигая фаянсовое блюдо с роскошным даром Каспия к почетному концу стола, где еще во весь свой рост стоял прямой, подтянутый русский.
   Присутствие на банкете швейцара-фельдфебеля степного отеля "Регина" ничуть не поразило Алексея Ивановича, приготовившегося ко всяким неожиданностям. За столом он обнаружил и богбона - садовника того же отеля - господина Данцигера, а так же нескольких хозяев степных и горных караван-сараев в долине Кешефруда, кого он заприметил во время поездки в джемшидские кочевья. Узнал он их сразу, хотя все они немало постарались, чтобы сбросить с себя обличье персов и вновь обратиться в подтянутых, образцовых немецких офицеров.
   "Будь что будет, думал я, - рассказывал потом Мансуров, - но я решил, что я съем кусок этого восхитительного балычка, а потом решу, что делать дальше".
   Легкий ропот разнесся над блестевшим и сиявшим серебром и изысканными красками столом.
   - В чем дело, господа! Спокойствие! - слегка повысив голос, оборвал протестующие голоса Мансуров. - Прежде обед, а потом дела. Признаться, я чертовски голоден.
   Но, оказывается, немцев поразило не то, что свалившийся с небес или вырвавшийся из преисподни "руссише комиссар" решил начать с... рыбы, а то, что в нарушение всех правил субординации он приступил к еде, не дождавшись "эксцеленц", то есть господина генерала. Это попытался шепотом разъяснить подскочивший к Алексею Ивановичу хозяин дома:
   - Бефармоид! Безахмат! Потрудитесь, ваше превосходительство, осведомиться - их высокопревосходительство, генерал... эксцеленц... Они-с еще не готовы... то есть тяжелый перелет...
   Несчастный помещик плаксиво оправдывался, путался... Он произносил звания высокого гостя, гитлеровского оберштандартенфюрера и сам ужасался. Али Алескер был уверен, что Мансуров приехал с какой-то сверхчрезвычайной тайной миссией в Юго-Восточный Иран, а совсем не потому, что ищет свою джемшидку-жену - все это явные выдумки. Али Алескер был готов сам себе отрезать язык, потому что он говорил русскому как раз то, что надлежало держать в самой сокровенной тайне.
   Он говорил, язык его заплетался, а все его грузное, стодвадцатикилограммовое тело наливалось жаром и потом. Он понимал, что развязка будет подобной грому на хорасанском голубом небе и гром этот услышат там, где его ни в коем случае не должны услышать, - в советских комендатурах. И - о ужас! - тогда на Баге Багу, на сады, на мраморный дворец ринутся целые орды казаков, красноармейцев, танков. Давясь, хрипя, хватая себя за полную, холеную шею, господин Али Алескер с мольбой поглядывал на суровое, чуть иронически улыбающееся лицо Мансурова, уже придвинувшего к себе блюдо и уплетавшего чудовищный по толщине балычок с превосходным пшеничным лавашем, свежим, хрустящим, утренней выпечки.
   Серые глаза Мансурова посмеивались, но это не мешало ему искать за столом живописную чалму и роскошную бороду Сахиба Джеляла и смугло-коричневую усатую лисью физиономию Аббаса Кули. Но ни того, ни другого среди многочисленных, удивительно стандартных фельдфебельских Алексей Иванович поздравил себя с таким сравнением - личностей с одинаковыми гитлеровскими усиками, с одинаковыми клоками волос, начесанными на низкий лоб, ни Сахиба Джеляла, ни горячего перса за столом не оказалось. Мансуров оказался один на один с "сатанинским синклитом" так он мысленно определил общество, собравшееся на торжественный завтрак.
   Впрочем, Мансуров еще не знал самого главного. Он не знал, что избравший своей резиденцией виллу Баге Багу генерал фон Клюгге является уполномоченным самого фюрера германского рейха. Это еще предстояло узнать при самых драматических обстоятельствах. А сейчас бросалось в глаза, что на завтраке за роскошным, ломящимся от яств столом отсутствовали и эмигранты из Средней Азии, и русские белогвардейцы. Их не пригласили. Они не понадобились. Значит, фашисты собрались обсудить за завтраком свои секретные дела, значит, немцы не очень-то нуждались в услугах всяких там эмигрантских правительств и решили, что их можно бесцеремонно поставить на свое место и отправить в лакейскую.
   Все эти достаточно-таки тревожные мысли не мешали Алексею Ивановичу есть с большим аппетитом. Он действительно страшно проголодался. Путь ночью был долог и утомителен, а у кавалериста долгая скачка вызывает волчий голод.
   Ироническая усмешка покривила губы Мансурова, когда он увидел, что многие последовали его примеру. Кто-то откупорил коньяк, кто-то вполголоса сказал тост.
   За столом сидело человек сорок немцев, если не считать хозяина дворца и господина чиновника. Они одни молчали. Лица их хоть и вернули краски, но оставались растерянными и недоумевающими.
   На душе у Мансурова было отвратительно. Отнюдь не страх чувствовал он, а лишь беспомощность. Он был один на один - теперь он уже не сомневался - с врагом опасным, беспощадным. Все немцы, сидевшие за столом, вели себя нагло. Они понимали свою силу. Все они еще вчера прятались, таились в укромных местечках. В 1941 году официально всех фашистов, а их в Иране насчитывалось несколько тысяч, по предложению союзников выслали за пределы страны. Но на самом деле многие сотни и даже тысячи рассосались в городах, селениях, попрятались, замаскировались. Под видом садовников, швейцаров отелей, хозяев караван-сараев, торговцев, монахов, паломников они выжидали своего часа. В горах на юге Ирана в зоне британской оккупации они построили целые селения и коротали время в уютных домиках под красными черепичными крышами с белокожими бестиями.