Шевердин Михаил. Колесница Джагарнаута

   - Господин Мансуров военный, - поспешил подтвердить хозяин дома, если перевести на наши понятия, господин является генералом.
   - Судя по вашим действиям в Бухаре и Хорезме, вы природный кавалерист, - прогудел низким басом Самохин. Характерно, что в нем не осталось и тени враждебности, которую отлично помнил по их встречам в Мешхеде Алексей Иванович.
   - Мы имеем дело с военным специалистом, - заметил, ни к кому не адресуясь, Фриеш.
   Не дожидаясь ответа, все сразу заговорили о войне.
   - Японская авиация бомбит Калькутту, японские бомбардировщики над Мадрасом и портом Каталипур. Императорский флот потопил британцев в Бенгальском заливе. Десант высажен на островах Никобар и Андаман, английские гарнизоны сложили оружие. Порты острова Цейлон подвергаются жестокому огню японских крейсеров, - говорил японец Намура.
   Господин Намура самодовольно потирал маленькие ручки и еще долго говорил, останавливаясь на подробностях, выдававших отличное знание морского дела.
   - Не знаю, что тегеранское правительство думает, а думать надо. Акции британцев падают, - проговорил господин Фриеш. - Картина ясна. На сухопутных фронтах японцы имеют несомненные успехи. Солдаты Кислого Джо я имею в виду эту британскую бездарь генерала Стилуела - бегут через джунгли. В руки японцев попал приказ Кислого Джо бросать раненых, больных, слабых. В печать уже попало его интервью: "Нам японцы чертовски вложили. Уход из Бирмы - самое ужасное отступление армий нашего времени". Паршиво воюют британцы и американцы.
   Ощерив в улыбке отличные зубы, господин Намура с предельной вежливостью позволил себе заметить:
   - Японский солдат - отличный солдат! Индокитай у ног императора. Ворота в Индию открыты. Вам не кажется, - обратился он к Фриешу, - что Япония отличный союзник. Мы добросовестно выполняем обязательства. Вторжение нашей армии в Индию - смертельно опасно для антигитлеровской коалиции. Не забудем, что войска движутся в сторону Синцзяна.
   Не проявляя чрезмерного энтузиазма, Фриеш пробурчал:
   - Вермахт марширует по Кавказу. До Баку рукой подать. С часу на час падет Сталинград, и тогда... Прыжок через Каспий. Не пройдет и двух недель, и механизированные колонны вермахта прогромыхают по улицам Мешхеда и дальше на Герат, Кандагар. Ну, а Кандагар и Герат, говорят, имеют прекрасный климат. Там доблестные немецкие танкисты с удовольствием пожмут руки вашим японским испытанным воинам.
   И Намура, и Фриеш говорили торопливо, сумбурно. Они, по-видимому, пытались переубедить в чем-то друг друга. Они походили не на единомышленников, а на сварливых спорщиков или на борзых, старающихся вырваться вперед в погоне за дичью. Их мало интересовали успехи доблестных армий и флотов. Оба, и японец, и швейцарец, думали только о том, чьи войска первыми ворвутся в Дели, кто - Япония или Германия - вцепится первой в жирную добычу. Фриеш и Намура давно уже вскочили. Они стояли и кричали, походя скорее на растрепанных бойцовых перепелов, примеривающихся, чтобы клюнуть.
   - Аузу биллохи мин шарри золимин! - проговорил в раздумье Сахиб Джелял. Он почти не принимал участия в застольной беседе и уже несколько раз отрывался от стола, чтобы поговорить с нет-нет да появлявшимся тихо и как-то крадучись дворецким.
   - Вы что-то сказали? - резко спросил, подозрительно встрепенувшись, Фриеш. Он все время следил взглядом за присутствующими и, хоть очень много выпил, был внимателен и не терял никого из виду.
   - Прибегаю к божеству от козней, творящих зло! - любезно перевел Сахиб Джелял. - Война сама по себе есть зло!
   - Кому же зло причиняет эта война? - еще более подозрительно спросил Фриеш. Лицо его побагровело.
   - Нам, купцам, война мешает. Купцы мирные люди.
   - Почтеннейший Сахиб Джелял придерживается взглядов асмаили, а исмаилиты - мирные люди, - поспешил на помощь Сахибу Джелялу хозяин.
   - Кто за мир, тот наш враг! - воскликнул распетушившийся Фриеш. - Я с позиций деловых людей. Чем больше войн, тем выше цены.
   - Ну, а вы, господин красный генерал? - повернулся он к Мансурову. Что вы имеете сказать на сей счет?
   Но Сахиб Джелял не дал ответить. Он взял Алексея Ивановича под руку и громко обратился к сидевшим за столом:
   - Просим извинения. Кони заседланы, позвольте вас покинуть за приятной беседой.
   - В чем дело? - раздраженно заметил Фриеш, когда хозяин, проводив гостей, возвратился. - Что здесь делает этот большевик? Что здесь происходит?
   - Учтите, господин Фриеш. Большевики сейчас командуют в северной части страны, малейшие осложнения, вы понимаете, повредят нашему делу.
   - Какого черта он шляется тут? Он разнюхивает. Как бы он не попался мне или моим на глухой тропинке. Эти большевистские комиссары опасная публика...
   - Смею заверить, - успокоительно заметил Али Алескер, подливая в рюмки собственноручно из изящнейшего графина, - господину комиссару не до наших дел. Попробуйте, пожалуйста, подлинный арманьяк, прямо из Франции. Да, наш комиссар здесь совсем не для того, чтобы мешать кому-то. Он уезжает в Россию на театр военных действий. Получил уже назначение... А здесь он ищет свою жену.
   - Жену?! - удивление отразилось на всех лицах.
   - Да, удивительная история в духе Лейли и Меджнуна. Господин комиссар имеет жену-персиянку из племени благородных джемшидов.
   - Я слышал кое-что... - заметил Фриеш. - Говорили о похищении мальчика... Но как получилось, что у русского большевика жена мусульманка? Это невозможно с точки зрения шариата. В любой мусульманской стране за такое казнят без пощады.
   Вежливая, снисходительная улыбка не сходила с губ Али Алескера:
   - И в Иране законы столь же строги и справедливы. Но бывают обстоятельства. У нас есть неписаный закон: сильный топчет слабого. И потом, муж имеет такое же право на собственную жену, как на любое недвижимое и движимое имущество. Комиссар - муж, и местные власти обязаны содействовать ему в возврате жены на супружеское ложе... А впрочем, в Западной Европе не те ли же законы?
   - Да, но...
   - К тому же выяснилось, что та джемшидка "девон бача", блаженная, одержимая. И вряд ли она добровольно пожелает вернуться к супругу-кяфиру... Она полна религиозного экстаза. Ну, а там на месте, в кочевье, вряд ли комиссара, да еще русского, встретят с восторгом. Джемшиды - народ меча и копья...
   - Остроумно!
   - Мы предупредили господина комиссара. Мы не имели возможности дать ему охрану.
   Все так же улыбаясь, Фриеш развел руками.
   - Остроумно! Блестяще! А не поехать ли нам, скажем, на охоту... Где кочевья, как вы сказали, этих джемшидов? Хотелось бы мне посмотреть на... супругу большевика...
   - Нет, ни в коем случае. Сейчас администрация астана будет обладать тем, что называется у юристов "алиби". А если... Словом, вам никак нельзя приближаться к кочевьям и на сто километров. С нас могут спросить, и строго спросить. А что спросишь с джемшида, дикаря, фанатика?
   Он осторожно сдерживал буйные порывы господина Фриеша, воинственное настроение которого росло с каждой рюмкой превосходного арманьяка. Али Алескеру пришлось сослаться на то, что в кочевья джемшидов не на чем ехать.
   Верховья Кешефруда гористы, местность пересеченная, автомобиль не пройдет, а все кони из конюшни находятся на альпийских пастбищах.
   - Да и о чем говорить! Господина комиссара сопровождает уважаемый Сахиб Джелял. Сахиб Джелял исмаилит, враг войны. Но, вы знаете, исмаилиты к тому же и... ассасины!
   Напоминание о кровавой секте ассасинов наконец убедило воинственного швейцарца-банкира, и он отправился отдыхать, напевая и безбожно путая мотив "Дранг нах Остен...".
   А тот, о ком шел на мраморной террасе этот странный разговор, неторопливой рысцой ехал по степной дороге на прекрасном текинском, чистых кровей жеребце из Алиалескеровых конюшен. Рядом важный и прямой, как свечка, восседал на таком же бесценном коне Сахиб Джелял. В седле и Мансуров и Сахиб Джелял чувствовали себя не менее комфортабельно, чем в машине. Автомобильных дорог в кочевьях джемшидов, куда они направлялись, не было. Свой "мерседес" поэтому Сахиб Джелял оставил в гараже Баге Багу. Аббас Кули, неожиданно присоединившийся к ним, был в восторге от верховой прогулки и, по старой неугомонной привычке, то скакал далеко впереди, то отставал, чтобы покружить по степи.
   Воинственные белуджи - личная охрана Сахиба Джеляла - белыми джиннами маячили на самом горизонте и порой совсем сливались с облаками, скользившими по низкому серому небу.
   О том, что Шагаретт с сыном по-прежнему живет в джемшидском кочевье, Алексей Иванович узнал сейчас же по приезде в Мешхед. Это подтвердил при первой же встрече и Сахиб Джелял, тоже находившийся по своим торговым делам в столице Хорасана и посчитавший своим долгом нанести визит старому своему знакомцу.
   И Алексей Иванович тогда же решил при первой же возможности возобновить поиски своей потерянной семьи, тем более что обстановка в Хорасане была теперь очень для этого благоприятная.
   Неожиданно оказавшись в Баге Багу, Алексей Иванович по совету Сахиба Джеляла решил использовать вынужденную задержку, как он сказал, "для устройства личных дел".
   Поиски своей семьи Мансуров не прекращал все последние годы. Ему не удавалось поехать самому за границу, хоть он и страстно рвался туда. Он мог действовать только по официальным дипломатическим каналам. Сына и жену разыскивал Наркоминдел. В предвоенные годы отношения СССР и Ирана ухудшились. Все запросы остались безответными. Позже Мансуров получил официальное уведомление, что госпожа Шагаретт не желает возвращаться в СССР. Проверить эти утверждения не представлялось возможным.
   В 1940 году Алексей Иванович наконец получил визу и поехал в Иран. Он объездил горы и степи в районе Мешхеда и Кучана. Но в поездках его окружала стена, не оставлявшая ни малейших лазеек. А сам губернатор Мешхеда на одном из приемов не без иронии сказал: "Райская красота и прелесть госпожи Шагаретт повергает в прах всех нас, и было бы в высшей степени несправедливо, чтобы страна Хафиза и Саади лишилась столь дивного украшения, каким является этот божественный цветок".
   Так и уехал Алексей Иванович, не повидав жены и сына. А он убежден был, что Шагаретт любит его и рвется к нему. Перед самым его отъездом к нему зашел Аббас Кули. Тот самый бывший контрабандист, преданный проводник водохозяйственной экспедиции у подножия Копетдага, который, как оказалось, впоследствии совершил паломничество к святыне шиитов мавзолею Резы, сделался мешеди, уехал из Советского Союза, что было ему легко сделать, так как по паспорту он был персом, и жил с тех пор, занимаясь коммерцией, в Иране. Узнав о неудачных поисках, Аббас Кули загорелся и пообещал найти Шагаретт.
   Именно благодаря помощи нуратинца Мансуров получил от Шагаретт письмо: "Я много раз писала тебе, мой муж и повелитель, в Москву. Но ты не отвечал. Ты забыл свою Шагаретт. Ты забыл маленького Джемшида. Ты бросил нас. Несчастье! Красивое лицо - несчастная судьба. Я знала, что ты приезжал в Мешхед. Мне сказал проводник Аббас Кули. Почему ты поторопился и уехал? Почему ты не дождался меня? Сердце мое трепетало, но ты не услышал. У меня нет крыльев, увы, лететь к тебе. У меня на ногах-руках острые, кровенящие мою белую кожу оковы. Приезжай, не забывай тех, кто любит тебя".
   Письмо Алексей Иванович получил уже в военное время. Свое новое назначение в Иран он счел велением судьбы, хотя в судьбу не верил.
   Теперешнее свое пребывание в Северном Иране Алексей Иванович использовал для продолжения поисков. Казалось, они с самого начала сулили успех. Тем более что за них снова взялся и Аббас Кули, который знал, где находится семья Алексея Ивановича. От мысли, что он увидит Шагаретт и сына, Алексею Ивановичу делалось то холодно, то жарко. "Слаб человек! думал он, покачиваясь в седле и испытующе разглядывая серые пустынные холмы. - Сердце мечется обезьяной, в голове пчелиный рой... Ничего не скажешь, хорош! Не хватает, чтобы боевой комбриг окончательно вышел из строя..."
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   Рыба, лежа, растет; человек, лежа,
   портится.
   Г у р г а н и
   Запустелый, сиротливо высившийся в голой степи громадный дом в четыре этажа вызывал недоумение. Угрюмые, посеченные песчаными ураганами, давно не беленные железобетонные стены, выбитые стекла в высоких окнах, чахлая, пожухшая осока в заброшенном неухоженном дворе, треплемые ветрами из пустыни Дэшт-и-Лутт, молодые, но уже иссохшие деревца обширного, разбитого со знанием дела парка, - все говорило о размахе строителей и о неосуществленных замыслах. Даже выложенная красным кирпичом над величественным входом по-немецки вывеска обрывалась на полуслове: "Отель "Реги..."
   Видимо, каменщик неожиданно ушел с лесов стройки, бросил неожиданно работу. Вместо последних букв "н" и "а" зияли дыры.
   Мерзость запустения! Но для кого строилось в пустынных горах великолепное здание? Да еще с кондиционными установками, с рестораном и кухней, с отличными комнатами. Все выяснилось, когда они вошли в высокий двухсветный вестибюль, с дорогим паркетом, так контрастирующим с сухой пылью и комковатой глиной двора. На мраморной гигантской витрине позолоченными готическими буквами надпись гласила: "Для господ офицеров вермахта".
   "Операция "Наполеон", - подумал Мансуров. - Вот как основательно, фундаментально готовится фашизм. Граница Советской Туркмении рядом. Климат резко континентальный, и фашисты отгрохали отель-домище для своих кадров..."
   Затрещали плитки паркета, и в вестибюль ворвался сухопарый инвалид с костылем. Усы, стрелками вверх а-ля Вильгельм II, седая щеточка коротко стриженных волос, обветшавший старомодный военный мундир - все говорило, что перед ними немец.
   - Фельдфебель Бемм, кадровик четырнадцатого года. Состою швейцаром и сторожем отеля "Регина". - Держался он нагло и делал вид, что не узнает ни Мансурова, ни Сахиба Джеляла. - Мейн готт! Каждое утро выхожу во двор. Поворачиваюсь налево кругом к зданию. О, что за пакостное ощущение! Подобное пробуждению опиекурильщика, у которого кончился опиум и приходится возвращаться к дерьму обыденной жизни. Смотрю на отель "Регина", и презренная действительность обнажается во всем безобразии. Я, ветеран битв на Сомме, под Верденом, Белостоком, прозябаю здесь. И я, солдат великого рейха, бессильно смотрю, как растаскивают прекрасное здание, которое должно укрывать от солнца и самума блестящих офицеров, которые поведут армию Наполеона нашего времени на Туркестан, на Индию, на Афганистан! Я бессилен остановить диких кочевников-джемшидов, нашедших развлечение в битье стекол восхитительного, прекрасного отеля. Я жду господ офицеров. Но пожаловали вы. Кто вы такие?
   - Вы плохо выполняете свои обязанности, щвейцар. Взгляните на замусоренный двор, - властно сказал Сахиб Джелял. - Взгляните, что с садом. Почему вы его не поливаете? Где тень, в которой будут кейфовать господа офицеры и их дамы? Безобразие!
   - О, мейн готт, значит, это правда? - зашептал, опасливо оглядываясь на отошедшего в конец террасы Мансурова, швейцар.
   - Что правда?
   - Они едут? Скоро они будут здесь! Значит, фюрер уже начинает поход на Индию! О, это правда, что мы, германцы, завоюем всю Азию! О, теперь союзникам капут! Мы разъединим Россию и Британию и возьмем большевиков в клещи! Хох! - Он прыгал, громко треща по паркету грубо сколоченным костылем и жадно заглядывая Сахибу Джелялу в глаза. - О, я сам знаю... это правда... Вчера приезжий купец рассказал: "Радуйся! Идут механизированные дивизии вермахта! Понадобится и твой отель!"
   Энергично вышагивал швейцар по обширному холлу. На первый взгляд могло показаться, что, по крайней мере, одна нога у него деревянная, так он отщелкивал по мраморному полу свой гусиный шаг, показывая, что военная профессия наложила на него неизгладимый отпечаток. Швейцар сдерживался в разговорах с такой важной персоной, как восточный вельможа Сахиб Джелял. Но высокомерие и сознание своей значительности так и выпирало сквозь сдержанную почтительность, обязательную в отношениях между важными гостями и маленьким служащим, хотя и великолепного, но захолустного отеля, заброшенного где-то в пустыне.
   Надменный прикус губ, железные стрелки усов, жесткий ежик густых седоватых волос, мыском спускавшихся на низкий лоб, густейшие, почти черные брови, волевой выдвинутый подбородок, выбритый до синевы, щеголеватый, в высшей степени аккуратный полувоенный костюм, хоть и потертые, но начищенные до глянца военного образца толстоподошвенные ботинки с облегающими ноги превосходного хрома крагами. Все это изобличало в швейцаре немецкого офицера отнюдь не малого чина. А загрубевшие от ветров и солнца темно-красное лицо, красные, воспаленные веки говорили о его многолетнем пребывании в азиатских степях и пустынях. Внешне ничего общего не было у него с тем ученым-путешественником, за которого выдавал себя несколько лет назад Мориц Бемм.
   В рамочках красных слезящихся век зеленые глаза вызывали неодолимое желание обернуться, посмотреть, что у тебя за спиной. Силу своего неприятного, кошачьего взгляда швейцар Мориц Бемм отлично знал и злоупотреблял ею. Да и что с него спросится - с простого швейцара!
   Но Мансуров и не верил, что этот бравый, с проницательными злыми глазами немец просто швейцар и сторож отеля.
   - У такого внутри и одной прямой кишки нет, - словно сам себе сказал Аббас Кули. Он крутился все время около немца и, видимо, сильно раздражал его.
   Усы швейцара угрожающе топорщились, а зеленые глаза пытались пригвоздить к полу бывшего контрабандиста. Но тот успел своим длинным носом разнюхать уже немало интересного. И все время шептался с Мехси Катраном, с которым быстро нашел общий язык, едва они выехали из Баге Багу. Они почувствовали взаимную симпатию, когда выяснилось, что и тот, и другой безмерно любят и ценят лошадей.
   На лице Сахиба Джеляла застыло выражение созерцательного покоя. Он расположился на высокой террасе в северной части отеля и попивал свой неизменный чай с сушеным лимоном, мечтательно глядя на сине-фиолетовые горы.
   - Вот там долина Кешефруд. Там ваши джемшиды, но там и граница Советской Туркмении. Как ровно и пустынно! Ни одного верблюда, ни одного всадника... Тихо!
   Гремя каблуками, на террасе появился швейцар. Он прошел мимо с высокомерно-деловым видом и спросил:
   - Не могу ли быть чем-нибудь полезен? Я получил указание оказывать вам полное содействие. - Не дожидаясь ответа, он бросил через плечо: - К сожалению, отель запущен. Кухня не работает. - И, показав на разбитые окна и облупившуюся штукатурку, добавил многозначительно: - Дикари джемшиды не любят построек. Живут в чаппари - шатрах...
   - Он не только получил указание оказывать нам содействие, - сказал недовольно Алексей Иванович. - Он знает, куда мы едем. Интересно, каким путем он получил указание?
   - По телефону, - сказал Аббас Кули.
   Это было столь неожиданно и интересно, что Алексей Иванович и Сахиб Джелял попросили Аббаса Кули отвлечь немца, а сами пошли по этажам.
   В маленькой комнатке портье они обнаружили действующий телефон.
   - Полевой телефон, - присвистнул мрачно Алексей Иванович. - А они готовятся основательно.
   Отель оказался не таким уж запущенным, как могло показаться на первый взгляд. Обслуживающий персонал ничуть не походил ни на персов, ни на курдов, хотя все носили персидскую одежду. Но на вопросы, заданные по-персидски, отмалчивались или кратко отвечали на ломаном языке, лишь отдаленно напоминавшем персидский.
   - Полно немцев, - согласился спокойно Сахиб Джелял. - Все служащие в отеле немцы. - Он даже назвал некоторых из них: - Главный садовник - сам герр Данцигер. Не смотрите, что он ходит в рваной чухе и кожаных калошах. Чеснок пахнет чесноком. Герр Данцигер приехал в Иран с финансовым советником Линденблаттом, когда американец Мильспо был уже выслан. Данцигер представитель фирмы "Юнкерс". Он из тех демонов, что едят мясо живых людей, пьют их кровь и наматывают кишки на свое тело. Немецкий офицер, и очень опасный. Когда шла война четырнадцатого года, Данцигер сидел в Персии и держал своих людей и в Туркестанском генерал-губернаторстве, и у афганцев, и в Индии. Я недаром сказал про кишки. Данцигер приказывает убивать всех, кто ему мешает. Смотрите, Алексей-ага, он обстригает розы. Чик! - и нет розы. Так он срезает головы всем, кто мешает фашистам завладеть Ираном. После той войны он ненадолго уезжал, а потом его прислал на старое место в двадцать шестом году военный министр, кажется, Геслер его фамилия. Зачем он приехал? Да чтобы найти старых агентов. Ездил все эти годы в Кабул, Герат, Гилян, в Гурган к иомудам. Вот какие "розочки" выращивает Данцигер! Когда союзнические армии вошли в Персию, Данцигера выслали вместе с другими фашистами, а он вот где оказался...
   При содействии конюха - он при ближайшем рассмотрении тоже оказался немцем - Мансуров и Сахиб Джелял напоили коней и направились к серой гряде холмов, за которой простиралась долина Кешефруд.
   Аббас Кули забыл о важности и спеси, которые ему весьма пристали с тех пор, как он сделался мешеди и владельцем лучших универсальных магазинов Ирана. Он, как позже выяснилось, не случайно остановился в поместье Баге Багу. Он так радовался встрече со своим уважаемым начальником Великим анжиниром, что готов был снова превратиться в "ничтожного", как он говорил, раба и слугу, переводчика и проводника. Он окружил Мансурова самым предупредительным вниманием, соскакивал с седла и вел под уздцы его лошадь в трудных местах, подтягивал подпруги, зачерпывал и подносил пиалу с холодной водой из редких попадавшихся на пути крошечных родниковых ключей, пытался даже отгонять назойливых мух чем-то вроде опахала, которое смастерил из стеблей высокой пожухлой травы.
   Так или иначе, Аббас Кули оказался неоценимым проводником. Дороги и дорожки, покрытые одеялом пыли, головоломные спуски в овраги и каньоны, щебнистые осыпи, на которых исчезали малейшие признаки тропы, каменистые перевалы, заросшие полувысохшими тополями, заброшенные лощины создавали впечатление запутанного лабиринта. В попадавшихся изредка поэтических, но немыслимо грязных караван-сараях плохо знали или просто не хотели говорить, где находятся джемшидские кочевья. Лишь наметанный глаз Аббаса Кули находил путь.
   Мансуров полной грудью вдыхал жаркий сухой воздух степи, его глаза бездумно воспринимали поразительную игру красок солнечного заката, ослепительную зелень широких пространств, верблюжьей колючки, синих, темнеющих горных хребтов, тополей, позлащенных последними солнечными лучами. Его не раздражал пронзительный скрип встречных большеколесных персидских арб, оглушительное блеяние овечьих отар, загромождавших узкие ущелья своим войлочным потоком.
   Он наслаждался путешествием, сокрушающим солнцем Ирана, ледяной водой источников, дыханием горячего ветра, живительными пятнами тени, многоцветием степей и пустынь. Он, сетовавший на медлительность и постоянные задержки в пути, сейчас даже радовался, что в эти края нельзя проехать на автомобиле.
   Воспоминания теснились в голове. И вот из туч пыли, ослепительной белизны солончаков, красных горных вершин, из сонмов призрачных джиннов, из тысяч бородатых и безбородых лиц, из целых морей многоцветных глаз вдруг начал проступать, еще неясно, один запомнившийся чем-то неприятным лик, с жесткими, грубо вылепленными сухими чертами, сжатыми в ниточку губами, упрямым подбородком, песочного цвета глазами. Он назойливо стоял перед глазами, заслоняя и синие горы, и торжествующие краски заката... И вдруг, когда глаза Мансурова остановились на серо-желтой глыбе мазара, сложенного из кривых огромных сляг саксаула, присыпанных слоями песка, он вспомнил... Потому что и тогда эти губы ниточкой, и сухие черты лица, и песочного цвета глаза тоже он видел на фоне вот такого же полуразвалившегося мазара.
   ...Его бригада шла по пятам за группой известного своими звериными повадками курбаши Алика-командира, только что истребившего жителей целого кишлака. У заброшенного саксаульного мазара они наткнулись на группу немцев, которых возглавлял... садовник из отеля Данцигер, о котором рассказывал Сахиб Джелял. Немцы, вернее этот "садовник", что-то говорили о заготовках бараньих кишок для изготовления струн, о немецкой фирме, о германской научной экспедиции в сердце Азии. Немцы путались, с опаской поглядывали на взбешенных, покрытых окровавленными повязками конников, преследовавших по раскаленной пустыне опасного врага. Красноармейцы только что вырвались из сражения и еще не остыли от жестоких схваток. Даже клинки еще не спрятали в ножны. И немцы побаивались, как бы эти клинки не обрушились на их головы. Захлебываясь, дрожащими голосами доказывали, что они мирные люди и к басмачам не имеют отношения. Когда эскадрон мчался дальше к берегам Амударьи и песчаный мазар остался в желтой пыльной мари, комбриг вдруг подумал: "Мирные немцы! А что же их басмачи не тронули? Алик-командир не упустит добычу!"
   Теперь он догадывался, кем были те "мирные" путешественники. Ему ужасно захотелось вернуться в отель, чтобы снова посмотреть на "садовника" и "швейцара" и освежить в памяти кое-какие обстоятельства. Но и без того ясно, что и тогда, почти двадцать лет назад, в Восточной Бухаре, и в Нухуре, и в Гюмиштене были все те же немцы, занимавшиеся вполне определенными делами. И биологи, и геологи, и контрабандисты, и швейцары, и садовники, и многие другие - нет им числа! - все они враги Советского Союза. И неважно, тот ли самый немец, который униженно умолял его, комбрига, у того самого песчаного мазара не трогать его и не лишать жизни. Пойманный пограничниками в ауле Нухур, позже он плел чепуху, или таинственной тенью промелькнувший в жизни Шагаретт, когда ей грозила гибель в Гюминштене, или вот теперь в холле отеля...