Сы-цзе Д. Комплекс Ди

казни, психбольницу, адвоката, судью Ди... Грязный, заляпанный жиром
полресторана был ужасно скользким. Посетители шли осторожно, точно по льду.
Людям пожилым или близоруким и неловким, как Мо, такая эквилибристика
давалась нелегко. Какой-то подвыпивший мужчина поскользнулся в туалете и
попытался встать, но не нашел опоры на замызганном полу, снова упал да так и
заснул, уткнувшись головой в унитаз... Своим процветанием и нарядным видом
"Котлы" были обязаны счастливой идее зятя мэра установить единую цену в
двадцать восемь юаней за порцию. "Это такая дуэль между хозяином и клиентом:
кто уступает, тот проиграл".
Лил дождь. Машина зятя мэра, роскошный красный "фиат" с откидным
верхом, с похожим на боксера плечистым шофером за рулем, отважно тряслась по
ухабистой дороге к резиденции судьи. За ужином в "Монгольских котлах" старый
друг предложил "уладить дело", чем почти до слез растрогал Мо, совсем было
потерявшего веру в успех своей куртуазной миссии.
На вершине холма друг и помощник велел шоферу остановиться, закурил
тонкую голландскую сигару и погрузился в размышления. Морщины по обеим
сторонам носа, казалось, стали еще глубже. Мо не смел нарушить его раздумья
ни словом, ни даже взглядом. И только терялся в догадках. Может, друг
отшлифовывал план действий? Или собирался позвонить судье и предупредить о
своем визите? Может, передумал и готов отказаться от своей затеи? Или,
наоборот, собирался с духом? Шофер выключил двигатель, и минуту все трое
сидели неподвижно. Мо уставился в окно. Тополя шумели под дождем и ветром,
на рисовом поле вдали работал крестьянин в соломенной шляпе. Наконец друг
взмахнул рукой. "Фиат" дернулся, тронулся с места и покатил по аллее,
ведущей к железным воротам в двухметровой стене. Плечистый шофер вышел из
машины первым и открыл дверцу зятю мэра, тот вылез и под дождем направился к
домофону.
Прошел час, дождь утих. Мо по-прежнему сидел в машине. Вот уж и звезды
показались на небе. Скоро его другу пора будет превращаться из управляющего
в зэка. Наконец, когда Мо совсем извелся, ворота открылись и зять мэра,
широко улыбаясь -- от его морщин не осталось и следа, -- подошел к "фиату".
-- Все в порядке, -- сказал он, усаживаясь. -- Но денег он не хочет, их
у него и так полно. За услугу он просит совсем другое -- свежую девочку,
чтобы с ней переспать. Невинную, у которой красная дынька еще не пустила
сок.
Это странное выражение всегда напоминало Мо душную, пропахшую потом
ночь, корзины с крабами, теплое крутое яйцо, лоснящееся лицо на каменистом
фоне, горную пещеру в провинции Фуцзянь, на родине его отца. Именно тогда он
первый раз услышал про "сок красной дыньки" как намек на лишение
девственности. Ему было десять лет, и он приехал на каникулы к бабушке с
дедушкой. В тот вечер он пошел купаться
в горной речке с дядей, учителем математики, которого по политическим
причинам разжаловали в мясники. В свои тридцать лет он сутулился, как
дряхлый старик. Их застала гроза, и они спрятались в пещере, куда набилось
много разного народа: молодые и старые, крестьяне, путники, и среди них
несколько носильщиков с полными корзинами черных шевелящихся крабов -- их
ловили неподалеку в высокогорном озере и продавали в Японию. Самый старый из
носильщиков -- Мо на всю жизнь запомнил его похожее на терку рябое лицо --
уселся на землю, прислонясь спиной к стенке пещеры, и стал негромким голосом
рассказывать историю, меж тем как кто-то покашливал, кто-то харкал, а сам Мо
облупливал еще теплое крутое яйцо, которое ему сунула какая-то крестьянка.
Дело было в эпоху Тан, японцы тогда только-только выбрали себе первого
правителя и придумывали, какой бы им взять национальный флаг. В конце концов
они надумали украсть Идею у китайцев и послали в Китай, процветающую
империю, своего шпиона. После долгого и трудного морского путешествия шпион
ступил на китайский берег. Дошел до ближайшей деревни. Стояла тихая теплая
ночь. Шпион увидел толпу людей, которые веселились, кричали, пели и плясали
вокруг белого полотнища, посреди которого выделялся красный круг с
черноватыми краями. Было похоже на большой праздник. "Наверное, это и есть
национальный праздник, -- подумал шпион, -- а эта штука -- китайский флаг".
Он подождал, спрятавшись в кустах, пока все разойдутся по домам, и подкрался
к тому, ради чего пустился в опасный путь, терпел голод, холод и не раз
оказывался на краю смерти. Лазутчик схватил вожделенное сокровище и бросился
бежать, не подозревая, что захватил простынку, запятнанную соком красной
дыньки юной новобрачной, ставшей в ту ночь женщиной.
При упоминании о красной дыньке пещера огласилась дружным смехом.
Только Мо ничего не понял. Он все пытался согреть ледяные руки, сжимая в
ладонях теплое чищеное яйцо. Вдруг, сам не зная почему, он встал и
направился прямиком к рассказчику. Пламя костра освещало голый торс
носильщика, на каменной стенке трепетала его тень. Мальчик подошел и с силой
засунул ему в рот целое яйцо. Тот чуть не подавился: прижатое к стене, ярко
освещенное лицо его покрылось потом, маленькие блестящие глазки отчаянно
вращались, -- но наконец он кое-как проглотил яйцо. Мо запомнилось
прикосновение к натянутой коже, похожей на промасленную оберточную бумагу.
Он успел пересчитать все оспины и даже пощупал их. Так что выражение "сок
красной дыньки" навсегда связалось у него с бурным и пестрым потоком эмоций.
Он снова ощущал запах моря, видел каменное нутро пещеры.
На обратном пути дядя был в прекрасном настроении, что, в его-то
положении, бывало не часто. (В пещере он сидел молчком и даже засмеяться со
всеми вместе не посмел.) Листья после обильного дождя блестели будто
отлакированные. Воздух был дивно свеж. Романтический лунный свет ласкал
землю. Мо запомнил, как они сидели на склоне, вдыхали запах влажного
папоротника и смотрели на смутно белевшую вдали снежную вершину. Дядя научил
его стихам, написанным восемьсот лет назад, в эпоху династии Юань (Династия
Юань правила в XIII--XIV вв), и запрещенным при коммунистах.
Он читал тихим голосом, а мальчик повторял, пока не затвердил наизусть
все от слова до слова:
Брачный пир нынче ночью мне был приготовлен,
Время настало сорвать благоуханный цветок,
Что же -- как вижу, весна здесь давно отошла.
Много красного цвета иль мало -- грущу не об этом,
Но ни много, ни мало -- нисколько!
Белый шелк незапятнан, отсылаю обратно.
И все же никогда, даже в самых бесстыдных снах, Мо не мог себе
представить, чтобы у него возникло такое странное, неистовое желание, каким
был одержим старый, насквозь трухлявый судья, мечтавший вскрыть свежую
красную дыньку своими корявыми пальцами элитного стрелка. Он даже был
склонен предположить, что случай судьи Ди, или китайский комплекс, остался
неизвестен его великому учителю Фрейду, знатоку всех человеческих перверсий.
Наоборот, в "Табу девственности" Фрейд полагал, что страдающий комплексом
кастрации мужчина, лишая свою невесту девственности, воспринимает ее как
"источник опасности": "Первый половой акт с ней внушает ему особый страх".
Кровь от дефлорации связывается у мужчины с раной и смертью. "Он боится, --
продолжает Фрейд, -- что женщина отнимет его силу, заразит его своей
женственностью и сделает импотентом". Поэтому поручает лишить свою будущую
супругу девственности какому-нибудь третьему лицу.
Фрейд и Ди -- феномены разных миров. Если говорить начистоту, с тех
пор, как Мо ступил на китайскую землю, его начали одолевать сомнения в
безупречности психоанализа. Может, у Горы Старой Луны нет эдипова комплекса,
как у всех людей? Действительно ли мужчины, которых она любила и еще
полюбит, и даже он сам, Мо, всего лишь замещают для нее образ отца? Почему
судья Ди так жаждет отведать красной дыньки и не боится за свой пенис? У
него что, нет комплекса кастрации? Мо казалось, что судьба насмехается над
ним, играет им, как капризный деспот.
По ночам эти вопросы заставляли его ворочаться без сна в постели. Он
пытался подыскать на них ответы в рамках психоаналитического учения, но
понимал, что все эти ответы притянуты за уши. Больше всего его мучало, что
он никак не мог отделаться от этих мыслей, хоть и знал, что никогда не
докопается до истины.
Иногда он с горечью думал, что не годится в аналитики. Ему не хватает
уверенности в себе и практических знаний в области секса, он страшно робеет
перед людьми.
Чтобы отблагодарить зятя мэра, Мо преподнес ему веер, расписанный в
двадцатые годы художником-монахом: птички на камнях чистят перышки
рубиновыми клювиками. В ответ старый друг снова пригласил его в ресторан, но
для разнообразия не в свой, а в другой, на противоположном конце города.
После обеда он повел его в чайный домик на берегу реки в стиле Шанхая
тридцатых годов, с лаковыми ширмами, низкими резными столиками и вышитыми
атласными подушками. Из глубины зала лились еле различимые звуки мягкой,
нежной музыки.
-- Видишь вон ту девушку, которая сидит в холле на бамбуковом стуле? --
спросил зять мэра.
Мо посмотрел, куда он указывал. Девушка была молоденькая, лет
восемнадцати от силы, со свисающими до плеч тусклыми крашеными рыжими
патлами. На ней была белая блуза, доходившая до середины бедер. Чтобы
взглянуть поближе, Мо встал и прошел мимо нее, как будто в туалет. Свет в
зале был приглушен, но он разглядел невзрачное личико с выщипанными бровями,
выставленную напоказ плоскую грудь -- блуза была расстегнута, а черный
кружевной бюстгальтер просвечивал насквозь -- и костлявое тело.
-- Девственница для судьи? -- спросил он, снова усаживаясь за столик.
-- Нет, шлюха, специально для тебя.
На несколько мгновений Мо онемел. Непроизвольно еще раз окинул взглядом
девушку. И наконец пробормотал, чувствуя, что краснеет до ушей:
-- Как это -- специально для меня?
-- Ну, можешь с ней забавляться. И не беспокойся -- все оплачено.
-- Нет-нет... Спасибо, мне не хочется.
-- Ну, ты меня разочаровываешь, старик. А я-то в прошлый раз тебя
зауважал. Ты с такой страстью говорил об этой своей подружке, которую
посадили за фотографии, и о психоанализе -- все это потрясающе. Но мне и
жалко тебя стало. Вид у тебя утомленный, измученный, голодный. Бери пример с
судьи Ди, подзарядись у женщины энергией инь, обнови свою жизненную силу.
Загадка разрешилась. В словах приятеля Мо открылось нечто важное. Его
обдало жаром, он часто задышал, и даже очки его запотели.
-- Ты хочешь сказать, что этот негодяй судья хочет получить
девственницу, чтобы зарядиться жизненной силой?
-- Ну разумеется, бодростью, силой, здоровьем... Хоть я и старый зэк,
но могу просветить тебя по части секса. Так вот, для китайцев секс -- это
способ достичь двух очень важных и абсолютно не связанных друг с другом
вещей. Во-первых, зачать ребенка. Обыкновенная физическая работа. Глупо,
конечно, но иначе это не делается. Во-вторых, зарядиться, впитать женскую
энергию партнерши. А если это девственница, подумай только! У нее слюна куда
ароматнее, чем у замужней женщины, а вагинальные выделения во время полового
акта действуют невероятно благотворно. Вот где источник чистейшей жизненной
силы.

6

Полевая кушетка
Две длинные вертикальные палочки, перечеркнутые двумя короткими
горизонтальными, -- ложе. Еще три тонкие, как волоски, загнутые на концах --
опущенные ресницы на закрытом глазу. Сверху над глазом -- указующий перст, в
знак того, что он видит и во сне. Все вместе -- значок "сон" в старинной
китайской иероглифической письменности, которой три с лишним тысячи лет. В
студенческие времена, когда Мо было двадцать лет, его покорила лаконичность,
придававшая этому
иероглифу таинственную, почти божественную красоту. Он отыскал его в
Императорском музее -- он был начертан на черепаховой пластинке, темной,
растрескавшейся, полупрозрачной и такой древней, что, казалось, от одного
дуновения вот-вот рассыплется в прах вместе с чудесными письменами.
Писец, живший в те далекие времена, и представить себе не мог, что
пройдет несколько десятков веков, и его детище станет афишей бродячего
психоаналитика. Мо старательно скопировал иероглиф, пропорционально увеличив
его, на лоскут черного шелка, вырезал и попросил портного пришить на приятно
пахнущую стиркой и камфарой белую простыню, которую без ведома матери стащил
из ящика комода черного дерева. А сверху распорядился поместить три строчки
красной краской: большими иероглифами "Толкователь снов" и помельче
"Психоаналитик. Обучался во Франции. Последователь Фрейда и Лакана".
Оставалось приделать к знамени древко. Мо обошел весь строительный
рынок, перебирая бамбуковые жерди. Но все они никуда не годились. Им не
хватало гибкости и крепости, чтобы удержать знамя и не сломаться от ветра.
Нечто подходящее нашлось дома: он долго колебался между шестом, на который
матушка вешает белье, и отцовской складной удочкой, состоящей из нескольких
лакированных бамбуковых палок. В конце концов выбрал удилище -- пусть не
такое прочное, но более приятное на вид.
В ту теплую летнюю ночь сон Мо был коротким и тревожным. Просыпаться по
утрам, с тех пор как он прочитал "Превращение" Кафки, всегда было для него
пыткой. Но на этот раз он чувствовал себя на диво свежим и бодрым. Встал,
оделся, выглянул в окно. На северной стороне неба еще виднелась одинокая
звезда -- наверно, Полярная. Впервые с самого приезда он видел звезду в этом
насквозь закопченном городе. Он счел ее появление добрым предзнаменованием
для намеченной психоаналитической вылазки. Звезда еще не успела исчезнуть,
когда он выехал из дома на старом дребезжащем велосипеде отца. Улицы в этот
час были неопределенно серые, будто утратившие краски. Мо доехал до самой
окраины и остановился перед небоскребом, в окнах которого, точно в огромном
зеркале, отражался во всей красе восход солнца над рекой Янцзы. Он развернул
свое знамя и привязал его к концу тщательно укрепленного на багажнике
удилища. А затем снова вскочил в седло и помчался во весь опор -- знамя
гордо развевалось по ветру. Вперед, на юг!
Не скрою от читателей, что психоаналитическое мероприятие служило лишь
предлогом, прикрытием для поисков особы женского пола, у которой он мог бы
купить девственность для судьи Ди. То был первый решительный шаг к
освобождению томившейся в неволе возлюбленной. Именно это было его конечной
целью.
Мо что есть сил жал на педали, в голове у него звучали строки Бодлера:
"Вихрь дует чувственный, плоть бывшую тревожа, / И хлопает она, как
обветшалый стяг" (Шарль Бодлер. Проклятые женщины). Он отъезжал все дальше
от города и спустя час доехал до коммуны "Красные ворота". Первый же
поселок, Нефритовый бамбук, удостоившийся чести попасть под модернизацию,
являл собой какое-то призрачное зрелище: на скупленных землях на месте
разрушенных до основания крестьянских домов возвышались каркасы
недостроенных, скорее всего из-за нехватки средств, казенных зданий -- ни
стен, ни крыш, ни перекрытий. Мертвые скелеты, которым явно не суждено
ожить. В дверных и оконных проемах, в трещинах между кирпичами, росли желтые
полевые цветы. Их стебли шевелил ветер. Мо остановился и зашел в один из
недостроенных домов по малой нужде. На первом этаже пышным зеленым ковром
разрослась трава. Вся в блестках утренней росы, она издавала упоительный
запах. Небольшое стадо овец паслось на ней в свое удовольствие, не обращая
ни малейшего внимания на Мо. В довершение пасторали сытое блеяние время от
времени вплеталось в гулкое журчание направленной на стенку струи.
Здесь, в этих развалинах с дырами вместо дверей и пустыми оконными
глазницами, Мо истолковал первый в своей практике сон. Он мог совершать,
иной раз сам того не замечая, множество оплошностей в повседневной жизни,
мог даже выглядеть глуповатым. Но в психоанализе, особенно в интерпретации
сновидений, знания его были обширны и безукоризненны.
Его первым клиентом стал хозяин стада, человек лет сорока пяти, на
костылях. Он сам подошел к Мо, и тот, хотя старался деликатно отвести
взгляд, все же заметил, что одна нога у пастуха короче и, судя по
болтающейся штанине, тоньше другой. Пастух стал выторговывать скидку с
двадцати юаней до десяти, на что Мо легко согласился.
Закурив сигарету, пастух стал рассказывать, что ему приснилось. Во сне
он шел или, вернее, брел по щиколотку в воде, скорее всего, по берегу Янцзы,
вместе с женщиной лет пятидесяти, с которой жил несколько лет тому назад. Их
сфотографировал сосед, работавший в туристической фирме. А дальше ему
снилось, что он спал и его разбудила та самая бывшая любовница, пришла
веселая и показала снимок: вода в Янцзы такая прозрачная, что видны камушки
и травинки на дне. На середине реки кораблик, на палубе развешано белье.
Женщина держит мужчину под руку, он улыбается, ненужные костыли висят под
мышками. Штаны закатаны, но промокли, а из расстегнутой ширинки торчит
длинная твердая палка и доходит почти до самой воды. Палка сияет, как
хрустальная, и в ней будто пляшут цветные огоньки.
Расшифровать этот сон для Мо было парой пустяков -- все равно что
чемпиону мира по шахматам обыграть начинающего любителя. Ни о чем больше не
спросив клиента, наш аналитик уверенно сообщил ему, что у него вскоре может
отняться еще одна часть тела, половой член, что его вот-вот покинет демон,
которого верующие люди называют сатаной, а писатели -- пламенем вожделения,
и посоветовал обратиться к врачу.
Все это он выпалил единым духом, но не успел договорить, как уже
пожалел о сказанном, вспомнив о своей задаче: найти девственницу! Он хотел
перевести разговор на эту тему и расспросить пастуха, но поздно. Клиент
пришел в ярость, узкие глаза его вспыхнули, и весь он так и затрясся. Он
заорал, что Мо издевается над бедным калекой и все наврал, чтобы лишить его
последней радости; он обозвал аналитика последними словами, плюнул в него
окурком и замахнулся костылем, целясь в лицо. Мо увернулся и побежал прочь.
Пастух за ним, он скакал на одном костыле, а другим размахивал над головой,
как в фильме про кун-фу.
Ошалевшие овцы разбежались в разные стороны. Дикие вопли калеки еще
долго неслись вдогонку Мо, который, не получив никакой платы, улепетывал со
своим знаменем, и замолкли, только когда его поглотил окрашенный в нежные
рассветные тона утренний туман.
Так начались его странствия по округе в роли толкователя снов. Его
долгий Одинокий Путь. Великое испытание. Каждый день, три недели подряд, он
вставал рано утром и отправлялся в дорогу на стареньком отцовском
велосипеде. К полудню асфальт начинал плавиться от зноя, и Мо казалось, что
он едет по болоту. Его слепили пот и пыль. Однажды лопнула шина, и ему
пришлось целый час катить велосипед по дороге, изнемогая от жары.
Шину он починил в ближайшей деревне, но седло так раскалилось, что
невозможно было сесть. Разъезжая по деревням под развевающимся стягом на
удилище, он всячески старался приманить клиентов. Делал вид, что торгуется,
но нередко снижал тариф до одного юаня, а то и вовсе работал бесплатно. К
вечеру же, вымотанный до предела, он возвращался в родительский дом
буквально без ног.
Бывало, на обратном пути ему казалось, что не он крутит педали, а
велосипед-развалюха везет его сам. Ему нравилось все: запахи полей, буйволы
на рисовых плантациях и даже автомобили. Он был частью дорожного потока.
Иной раз на обсаженных платанами улицах попадались хорошенькие
велосипедистки. (Женщины на велосипеде всегда казались ему особенно
привлекательными, и он мечтал устроить как-нибудь показ мод на велосипедах.)
Но поиски девушек продвигались плохо, поскольку почти вся молодежь
уехала из сельской местности на заработки в города. Весь вопрос был в том,
кто из оставшихся сохранил невинность. Зато ему попадались случаи, довольно
интересные с профессиональной точки зрения. Дома он доставал французские
школьные тетрадки, толстый словарь и делал записи на языке Мольера. О
парочке блестящих интерпретаций, пожалуй, стоило бы рассказать отдельно.
Как-то июньским утром Мо свернул с шоссе и петлял между луж по
грунтовой дороге, проходившей вдоль ручья по широкой зеленой долине. Вскоре
он подъехал к одиноко стоявшему дому с дощатыми стенами, черепичной крышей и
высоким порогом у массивных резных двустворчатых ворот, простоявших уже не
одну сотню лет. За забором в квадратном дворике сидели рядышком и
разговаривали две старые женщины, перед ними под навесом стояли друг на
друге два новехоньких гроба. (Таков был местный обычай: загодя готовить
гробы для престарелых родителей и до последнего дня держать их постоянно на
виду, чтобы старики были уверены, что не останутся без приюта на том свете.)
Мо слез с велосипеда, поднялся на полуметровый порог и направился к
женщинам. Кроме запаха свежеоструганного дерева, во дворе чувствовалось еще
что-то странное, трудноопределимое.
Громко и нараспев выкрикивая слова, на манер бродячего цирюльника,
точильщика или холостильщика петухов, он предложил им свои услуги по
толкованию снов -- качественно и недорого!
Сестры -- они походили друг на друга как две капли воды, -- покашливая,
выслушали его рассказ о чудодейственном методе учителя-Фрейда, но интереса
не проявили.
Мо не огорчился. Он уже привык и не ждал, что они примутся рассказывать
ему свои сны. Да, может, старухам, глядящим на собственные гробы под
навесом, уже ничего и не снится. Поуговаривав их для порядку, Мо хотел уже
было спросить, не знают ли они тут поблизости какой-нибудь девицы, как вдруг
одна из сестер саркастически, не без яда в голосе проговорила:
-- Мы обе -- известные на всю округу колдуньи. А наш отец был медиум,
как раз по снам специализировался. И уж верно знал побольше, чем твой
заграничный учитель.
От неожиданности Мо поперхнулся. Теперь он понял, откуда взялось
ощущение чего-то странного, что витало в воздухе. Он засмеялся. Извинился.
Засмеялся снова. И пошел назад. Но его вдруг разобрало желание подразнить
старушек -- он обернулся и спросил:
-- А вы случайно не были влюблены в своего отца? Этот вопрос, заданный
невинным тоном, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Кажется, гробы и те
пошатнулись.
-- Согласно теории, которую я применяю, -- продолжал Мо, -- все женщины
в детстве испытывали желание спать с отцом.
Он ждал бурной реакции. И она не замедлила последовать. Но возмутилась
и пригрозила заколдовать его только одна из сестер, другая же остановила ее
и задумчиво сказала:
-- Пожалуй, в этом есть доля правды, особенно по отношению к тебе. Ты
вечно по утрам, как только мама вставала, норовила залезть к отцу в постель,
а он тебя выгонял. Забыла, что ли?
-- Ничего подобного! Это ты, хитрющая, как кошка, к нему залезала, и
тебя он пинками гнал назад, в нашу кровать. Ты даже иногда пряталась в
темноте, чтобы подсмотреть, как он писает! Тебе это ужасно нравилось!
-- Врунья! Да ты сама недавно еще мне призналась, что тебе приснилось,
будто отец писает во дворе, а ты попыталась сделать как он, стоя, и он
засмеялся. Неправда разве?
Мо нарочито медленно, чтобы не упустить ни слова из их перебранки, шел
к воротам. Отъезжая от дома по той же грунтовой дороге, он жалел, что не
успел увидеть, как сестры разрыдаются. В глубине души они были ему даже
симпатичнее, чем другие "клиенты". Он обожал наблюдать такие выяснения
застарелых отношений, как будто река в полнолуние прорывала плотину.
Признания, разоблачения... Психоанализ действовал как волшебная палочка! Да
здравствует обнажающее слово!
В долине он не нашел ничего интересного. Там было всего две-три
деревушки, из которых вся молодежь давно разъехалась. Остались только
старики со своими гробами, замужние женщины с привязанными за спиной детьми,
поля, которые надо обрабатывать, да свиньи, которых надо кормить. Однажды
ему почудилось, что счастье близко: это было, когда за прилавком
единственной на всю заброшенную деревню лавки он заметил пухленькую девушку
лет восемнадцати и остановился понаблюдать за ней. Девушка записала
несколько имен в расчетную книгу, наклеила марку на конверт с адресом
налоговой инспекции. На вид это была бойкая молодая особа, полная решимости
успешно вести свою торговлю. Но надежды Мо скоро испарились: на почти
детском личике выделялись выщипанные брови -- отпечаток тлетворной моды.
Бесплатный сеанс толкования снов обернулся исповедью и морем слез, Девушка
оплакивала свой недолгий опыт жизни в городе; она служила в ресторане и
заплатила девственностью за то, чтобы остаться, но и это не помогло. Опять
осечка! Мо спросил, где туалет, девушка проводила его на второй этаж,
указала дверь в грязную кабину и без намека на улыбку, с самым будничным
видом вошла вслед за ним. Внутри с жужжанием носился целый рой зеленых мух.
-- Помочь вам расстегнуться? -- спросила девушка с непринужденностью
опытной проститутки.
-- Нет, спасибо, -- пробормотал оторопевший Мо.
-- Я недорого беру, сущие пустяки для такого богатого человека, как вы,
профессор.
-- Выйдите! -- закричал Мо. -- Вы сошли с ума! И кто вам сказал, что я
профессор?
Она покорно вышла и преспокойно заняла свое место за прилавком. Начни
она упрашивать Мо, расписывать, как плохо идут у нее дела, как бедствует
семья, или разыгрывать несчастную сироту, еще неизвестно, чем бы закончилась