Сы-цзе Д. Комплекс Ди

нахмурилась, складки по сторонам носа стали еще заметнее.
-- Я хочу знать одно: к чему мне приснилось собачье чучело. И плевать
мне на твоего паршивого Фрейда! -- Она резко села и выкрикнула это
визгливым, истеричным голосом, а под конец несколько раз нервно прищелкнула
языком. -- Вот, я вспомнила. От этой собаки воняло, как от старой,
заплесневелой книги. -- Она наклонилась поближе ко мне. -- Почти так же, как
от тебя.
-- Такой сон означает, что вы скоро охромеете.
Это не было ни озарение, ни умозаключение, просто я разозлился и
захотел в отместку обидеть ее. Сам не знаю, как у меня такое вырвалось!
Наверное, сработало подсознание. В китайском есть такое устойчивое выражение
для обозначения всех убогих: "рябые, хромые, шелудивые"...
В повисшей гробовой тишине проскрипело бамбуковое ложе, послышалось
щелканье языка и испуганное шушуканье в толпе. А потом леди Тэтчер
засмеялась.
Когда я со своим велосипедом садился в моторку, лодочник сказал мне,
что женщины на рынке заключали пари: что станет с ногами леди Тэтчер.
Два часа ночи. Я вдруг проснулся и попытался вспомнить, что мне
снилось. Встал, хотел записать, но не успел. Самое главное утекло сквозь
пальцы. Осталось общее ощущение чего-то страшного и отрывочные эпизоды.
Какое-то политическое сборище под открытым небом на улице Большого Скачка --
море черных женских голов. Жара, ревут динамики, я стою посреди трибуны на
коленях. На шее висит на цепи
тяжелая, как жернов, бетонная плита и пригибает меня к земле. На ней
написано мое имя и преступление: похититель девственниц. Леди Тэтчер
произносит в микрофон обвинительную речь, но я не могу расслышать, что
именно она говорит. С моего лба стекает пот -- накапало целую лужу. Потом
вдруг ни с того ни с сего, как это бывает во сне, девушки привязывают меня к
отцовскому велосипеду (заляпанное грязью переднее колесо крутится у меня
носом), на котором по-прежнему укреплено знамя толкователя снов, и под
злобные крики бросают в Янцзы. Река бурная и темная, я иду ко дну, а там
колышутся какие-то листья (вернее, трава или водоросли). Черная вода сначала
становится изумрудно-зеленой, потом тускнеет и, наконец, приобретает
оливковый цвет. Древко сломалось, знамя покружило у меня над головой и,
мерно покачиваясь, уплыло вдаль.
Среда, 28 июня
Всю дорогу до рынка прислуги, долгую и утомительную, странный сон не
шел у меня из головы. Я пытался разобраться в нем: если первую часть, то
есть собрание, можно отнести, так сказать, к судебно-процессуальной
категории (вспомни, Мо, знаменитое начало "Процесса" Кафки, самую жуткую во
всей мировой литературе фразу: "Кто-то, по-видимому, оклеветал Йозефа К.,
потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест"), то вторая, когда
я тонул, согласно неумолимой логике и хронологии, должна означать приговор.
Не надо быть психоаналитиком, чтобы уразуметь символ грозной опасности,
витающей над моей головой, подстерегающей меня катастрофы, и я вполне
отчетливо видел, как полицейская леди приставляет дуло к виску бедного
толкователя снов. Знак Судьбы. Я пытался прогнать тревогу, пожимая плечами
-- жест внутреннего подчинения неизбежному, -- но чувствовал, что рубашка на
мне стала влажной от холодного пота.
И все же верилось не до конца. Что-то удерживало меня от полного
отчаяния и искушения отступиться от своей цели. В голове шла ожесточенная
борьба между здравым смыслом, страхом и рекомендациями моих высокочтимых
учителей. Наконец, когда я дошел до реки и ждал моторку, мне на ум пришла
одна фраза из Юнга. Вот оно, настоящее озарение! Сновидение стало для меня
кристально ясным: суд означал, что я что-то скрываю (свой замысел? свой
план? свою любовь?), ну, а в эпизоде, где я тонул, главную роль играет вода,
а она, по Юнгу, есть не что иное, как еще первобытный символ пусть
прихотливых, но плодотворных сил. Не помню сейчас названия книги, но я бы
легко нашел ее в библиотеке любого французского университета. Неожиданный
поворот так обрадовал меня, что я достал термос и отхлебнул несколько
глотков зеленого чая, как будто это было отменное виски. Потом снял туфли,
связал их шнурками и повесил на руль велосипеда, закатал брюки, вошел в
воду, а сам велосипед взял на плечи. Туфли болтались на шнурках. Я сделал
несколько неловких шагов к подошедшей моторке и переступил через борт. На
душе было легко и весело, я плыл и с удовольствием смотрел по сторонам.
Пышные облака дрейфовали по небу и растворялись в синеве. Лодка плясала по
волнам, вода плескалась и пела, наполняя меня новыми силами.
"Спасибо судье Ди, -- думал я. -- Благодаря ему я прикоснулся к
сокровенным глубинам жизни".
Такого приема, какой устроили мне на улице Большого Скачка, я никак не
ждал. Только я появился, как навстречу мне устремилась лавина радостно
возбужденных женщин, они верещали, как сверчки, трепыхались, как бабочки.
Старые и новые поклонницы облепили меня и зашептали мне в уши: "Леди Тэтчер
охромела! Вчера вечером выходила из лодки и вывихнула левую лодыжку!"
Четверг, 29 июня
Ни вчера, ни сегодня рябая леди, вопреки обыкновению, не показывалась.
Причина ее травмы пока неясна. Не исключено, что сработал психологический
закон, который я называю внушением наоборот: чем больше человек, которому
внушили страх перед какой-нибудь опасностью, старается от нее уберечься, тем
неизбежнее она его настигает. И никакого ясновидения в том смысле, как это
понимают в народе, тут нет.
Так или иначе, но все два дня я был окружен ореолом славы, и клиентура
моя значительно увеличилась. Всем вдруг стали сниться сны, и все бросились
рассказывать их мне. Многие ухитрялись увидеть нечто, требующее толкования,
прикорнув ненадолго посреди дня, после наспех проглоченного бутерброда, тут
же, посреди улочки. Лучше всего было то, что у меня прибавилось контактов с
молоденькими кандидатками в горничные. (Охотник за девственницами хищно
вглядывался в лица: кто сгодится в жертву судье Ди?)
Я понимал теперь, какое чисто физическое наслаждение испытывает
ботаник, втыкая лопату в почву неизведанного края. Забывая о своей прямой
задаче -- описывать новые растения, -- он то упивается необычными пряными
ароматами, в которых сладость мешается с горечью, то восхищается
необыкновенными формами и красками. Я едва мог удержать в памяти все обилие
причудливых предметов, которые фигурировали в сновидениях моих юных
клиенток: зеркало, железная дверь, дверь из крепкого дерева, ржавый
перстень, заляпанное соевым соусом меню, перламутровый флакончик, еще один
флакончик -- из матового стекла, длинное мыльце в черной коробочке,
крутящийся поднос с губной помадой в витрине магазина, рухнувший мост,
выбитые в скале ступеньки, которые крошатся и проваливаются под ногами,
раздавленный кусочек угля, падение с велосипеда, у которого было седло с
разноцветной бахромой, старинный пояс, увязающие в глине красные
лакированные босоножки... Нищим девушкам, в основном приехавшим из горных
деревушек, никогда не снились куклы, плюшевые мишки или слоники и уж тем
более белые или бледно-розовые подвенечные платья.
-- Мне знаете что снилось... (Хихиканье.) Мне часто кино снится.
(Хихиканье.) Как будто я играю в фильме. Каком? Я уж не помню. Какая сцена?
Погодите. Ну, вот, например, снилось, как будто я по ходу действия должна с
кем-то поцеловаться... и рядом еще кто-то целуется... Мне ужасно стыдно. Но
я знаю, что это все только снится... сама сплю, а все равно знаю. Понимаете?
Так и думаю: это сон, -- и остаюсь во сне...
Девчушке было лет шестнадцать. Совсем еще плоскогрудая, босоногая, зато
с блестящим гребешком в волосах. (Лежа на моей бамбуковой кушетке, она все
время почесывала левой пяткой забрызганную грязью правую голень.) Я
вспомнил, что видел ее дня два назад на берегу реки -- она громко ругалась с
товарками. Пока она говорила, я любовался ее изящными бедрами, которые
еле-еле прикрывала короткая юбчонка. Кожа была покрыта, "точно шкурка у
персика, легким прозрачным пушком", который воспевали поэты эпохи Тан. Мне
показалось, что это должен быть несомненный признак девственности. Готовый
прослезиться от волнения, я спросил:
-- Сколько тебе лет?
-- Семнадцать.
-- Неправда, ну да все равно. Мне надо кое-что уточнить. Значит, ты
видела во сне, как кто-то целуется. А у тебя самой уже есть такой опыт?
-- Вы говорите как учитель.
-- У меня мать почти учительница. Но ответь мне. Это важно для
толкования сна. Ты с кем-нибудь целовалась?
-- Ой, как стыдно! В жизни никогда. Но однажды мне снилось, что я
смотрю по телевизору фильм и сама же в нем играю. Там один парень, известный
киноактер, хотел меня поцеловать. Дело было ночью, на мосту. Он наклонился
ко мне, почти прикоснулся губами к моим, но тут я проснулась.
-- Прекрасно, милая, поздравляю! Твой сон предвещает перемены к
лучшему.
-- Вы думаете? Я получу работу?
-- Больше чем работу, вот увидишь!
Услышав такое, обступившие нас женщины охнули от изумления и зависти. Я
решил на этом завершить сеанс, а попозже переговорить с девушкой еще разок
наедине. На кушетке устроилась другая клиентка, за ней еще и еще, некоторые
вымогали счастливые посулы для себя тоже, когда же я обслужил последнюю,
киносновидицы уже не было.
Пятница, 10 июня
Проснулся одетым и даже в ботинках, как шахматный гроссмейстер, который
всю ночь разрабатывал наступательную комбинацию. Брюки и рубашка оказались
безбожно измятыми, ясно, что надо переодеваться. Я перерыл весь шкаф и мало
того, что не нашел никакой приличной одежды, так еще нечаянно засунул палец
между дверцами и прищемил до крови. На мои вопли прибежала матушка.
Оказалось, благодаря некстати обуявшей ее заботливости, все три пары моих
брюк как раз сейчас прокручиваются в стиральной машине. Пришлось дожидаться
конца цикла. Чуть не рыча от злости, в одних трусах, я метался по убогой
душной гостиной и все время натыкался на зеркало, безжалостно являвшее моему
взгляду неприятного хлюпика с намечающимся брюшком. Кончилось тем, что я
задел стоявшую на столе фаянсовую тарелку, она упала и разбилась вдребезги.
Наконец я нацепил влажные брюки, вскочил на велосипед и вылетел из
дома, позабыв про мусор, который матушка велела вынести на помойку. Вспомнил
же о нем только тогда, когда остановился на перекрестке перед пожилым
регулировщиком с повязкой службы уличного
движения и флажком в руке. Он покрутил носом, принюхался и заметил
белый пластиковый пакет, болтавшийся у меня на руле. Из пакета капала липкая
черная жидкость. Регулировщик подозрительно покосился на нее, подошел
поближе и взялся рукой за удочку на багажнике. К счастью, загорелся зеленый
свет, я налег на педали и рванул вперед.
Доехав почти до самой окраины, я наконец остановился на минутку и
выкинул пакет. Дул сильный встречный ветер, аж свистело в ушах, поэтому
поднимать флаг я не стал. Ехал довольный, спокойный, уверенный в себе. Мне
даже хотелось слегка притормозить, чтобы насмотреться, возможно в последний
раз, на благостный пейзаж Южного Китая: туманные холмы на горизонте, рисовые
поля вдоль дороги, прячущиеся в бамбуковых рощах вдоль Янцзы деревушки.
Приятно было подумать, что вот сейчас на рынке я встречусь с девушкой -- на
самом деле девушкой, без всякого сомнения! -- которой снилось кино, и если
она согласится на мое предложение, моим психоаналитическим вылазкам конец! А
флаг я сохраню как драгоценную реликвию -- доказательство моей пламенной,
вечной любви к Горе Старой Луны.
Моторка уже поджидала меня, я влез в нее с велосипедом вместе.
Перевозчик молча сунул мне конверт.
Я удивился:
-- Это что, мне письмо? Кто тебе дал?
-- Начальница.
Лодка отчалила и на малой скорости поплыла к другому берегу, к рынку
прислуги. Я распечатал конверт, стал читать письмо. И обомлел с первых же
строк. Судьба опять решила сыграть со мной дурную шутку.
Меня передернуло от омерзения. Руки противно тряслись. Не дочитав до
конца, я порвал письмо и выкинул в реку.
-- Разворачивайся, я туда больше не поеду, -- сказал я лодочнику. Он
замедлил ход, выключил мотор и застыл, держась за руль и уставившись на
меня.
-- В чем дело? Поворачивай!
-- А ты заплатишь за переправу в оба конца?
Я кивнул. Помедлив, я отцепил флаг с древнекитайским иероглифом "сон".
И, при всем драматизме ситуации, чуть не рассмеялся. Потом размахнулся и
бросил полотнище в воду. Оно спланировало на темно-бурые волны, попало в
водоворот, крутанулось и пошло ко дну.
Это проклятое письмо, написанное почерком прилежной школьницы,
шариковой ручкой с жирной, пачкающей бумагу пастой, так и стоит у меня перед
глазами. Начало его я помню наизусть: "Никогда не поверила бы, что в моем
возрасте я еще могу влюбиться. Но это так! Знайте же, что мне сроду не
снилось никаких собачьих чучел. И первый, и второй раз я все наврала.
Придумала эти сны и попросила вас разгадать их, чтобы все поверили в ваши
способности. Вы тронуты? Дайте мне знать. Любовь моя, давайте поженимся и
будем вдвоем владеть всей улицей Большого Скачка. Если же вы не хотите,
пожалуйста, уезжайте и никогда больше сюда не являйтесь. Оставьте меня в
покое". (Дальше на двух страницах перечислялись сведения о ее детях, внуках
и родителях...)
Жениться на рябой старухе, у которой уже и внуки есть, -- лучше
утопиться в Янцзы! Господи! Да за что мне такая честь, такая любовь, такое
наказание! Что самое смешное, первый раз в моей жизни женщина предлагала мне
стать ее мужем. Но какая женщина!
закрывал ее и поглаживал корешок кончиками пальцев, думая уже о чем-то
другом. Иногда ему вдруг казалось, что такую мысль он встречал прежде, и в
поисках источника он принимался лихорадочно перелистывать тысячи страниц
конспектов. Если же долго ничего не находил, то проверял новую догадку:
наверное, нечто подобное он слышал на лекциях от преподавателя. Как это
проверить? Он залезал в картонные коробки времен своей молодости, когда они
с Горой Старой Луны учились в университете.
Наконец, сидя на кровати рядом с раскрытым чемоданом, он опознал
последнюю цитату. Ширмы на окнах были опущены, в комнате горели пять или
шесть лампочек. Сверяясь с заранее составленным списком, он прибавил к
уложенным вещам термос для чая, баночку жгучего красного перца, чтобы
добавлять в еду, еще одну баночку маринованного зеленого перца к завтраку,
несколько банок консервов, много пачек лапши быстрого приготовления,
расческу с парой выломанных зубчиков, чистые тетради для записей, три-четыре
шариковые ручки с корпусом под металл, несколько цветных карандашей... На
дне ящика ему попалась хорошенькая, хотя чуть заржавевшая точилка,
блестевшая в темноте как золото. Он испытал ее, с удовольствием глядя, как с
тихим скрежетом выползает и повисает в воздухе тонкая спираль карандашной
стружки.
Вдруг Мо откинулся назад, закрыл глаза и застыл, прислонившись затылком
к стене в такой позе, словно слушал музыку; на самом же деле у него
перехватило дух и резким спазмом свело желудок (может, от запаха свинцового
грифеля?).
"...Мне сроду не снилось никаких собачьих чучел. И в первый, и во
второй раз я все наврала..."
Строки из письма рябой леди сами собой возникли в памяти.
Мо встал и пошел в ванную. Не включая света, снял с себя все кроме
очков. Белая ванна неясно мерцала в полумраке. Он пустил воду. Из гудящего
на разные лады крана вырывалась горячая струя, от которой шел нар. Мо
растянулся в ванне, очки его уплыли. Он был похож на затонувший корабль.
Чувство унижения, которое заставила его пережить начальница рыночной
полиции, нахлынуло с новой силой. Его едва не стошнило.
Могло ли у меня зародиться хоть малейшее сомнение, когда она
рассказывала свои сны? Да нет! Хотя... если вспомнить, как она лунатически
смотрела куда-то вверх, сбивчиво, еле слышно бормотала... Мо терзала мысль,
что психоанализ, это совершеннейшее оружие мысли, позволяющее проникать в
глубины человеческих душ, пасовал перед примитивной, тупой, невежественной
коммунисткой, которая сначала за милую душу выдумала сновидения, а потом еще
и симулировала предсказанные толкователем-специалистом последствия! Лежа Цо
горло в горячей воде, Мо проклинал эту лгунью, эту мнимую хромую, эту
чертову леди Тэтчер. Снова подступила тошнота. Вода полилась через край. Мо
встрепенулся, вылез. "Нет, я этого так не оставлю!" -- подумал он, наскоро
вытерся и вернулся в комнату. Он сел за стол, положил перед собой лист
бумаги, взял ручку, отвинтил колпачок и стал набрасывать черновик письма.
"Госпожа начальница полицейского участка! -- почерк Мо был более
разборчивым, но и более отрывистым, чем обычно. -- Имею честь сообщить Вам,
что истины, открытые психоанализом, распространяются на всех, включая
законных представителей власти и блюстителей общественного порядка.
Позвольте сказать Вам, что, с психоаналитической точки зрения, сновидение,
которое не имело места, а было придумано, ничем не отличается от того,
которое на самом деле явилось бы Вам в бессознательном состоянии, поскольку
бессознательное в данном случае проявилось в работе Вашего ума. Психически
это абсолютно равноценные явления, которые одинаково свидетельствуют о вашей
тревожности, подавленных желаниях, комплексах, о том, как грязна, гнусна,
стерильна и инфантильна ваша душа..."
Тут перед мысленным взором Мо, опять-таки сам собой, возник образ юной
девушки, которой снилось кино и которая чрезвычайно привлекала его в
сексуальном и профессиональном аспектах. Он вспомнил, с каким выражением
лица рассказывала она о том, как снималась в фильме и ждала поцелуя. С
нежностью и горечью снова увидел ее босые ноги и то, как она потирала левой
пяткой заляпанную грязью правую лодыжку. Какой яркий случай! Настоящая
девственница, восточная Алиса в Стране киночудес! Подумать только -- я был
так близок к цели!
Письмо к леди Тэтчер осталось недописанным -- Мо побоялся, как бы она
ему не ответила и все это не вылилось в длинную и вздорную полемику о
значении вымышленного сна или в бесконечную переписку. Черновик же он
спрятал в одну из папок, которую также уложил в чемодан.
А спустя несколько дней это письмо пропало в ночном поезде по дороге на
остров Хайнань, вместе с голубым чемоданом фирмы "Делси", хоть и привязанным
железной цепочкой в розовой пластиковой трубочке. Это случилось 6 июля.
Что было дальше, читателю уже известно: несколько недель Мо без всякого
результата продолжал поиски на этом огромном острове, пока случайно, беседуя
по телефону со старинной знакомой, которая когда-то была его соседкой в
Чэнду, не нашел наконец девушку (если можно так назвать бальзамировщицу
трупов не первой молодости), не потерявшую невинность.
Вторая часть События одной ночи

1

Ночной фургон
Примерно через неделю после возвращения Мо с Хайнаня в квартире его
родителей около часа ночи зазвонил телефон.
Голос бывшей соседки, Бальзамировщицы, на другом конце провода
произнес:
-- Он умер. Я только что от него.
-- Кто умер?
-- Судья Ди. Все кончено. Какой кошмар!
Письмо леди Тэтчер делало продолжение практики толкователя снов на
рынке прислуги совершенно невозможным. Часов в шесть вечера следующего дня
Мо, единственный на весь Китай психоаналитик, забившись в уголок своей
комнаты в родительском доме, готовился к новому путешествию -- в островную
провинцию Хайнань. Правительство объявило ее свободной экономической зоной,
а народ прозвал "островом удовольствий", потому что сюда стекались девушки
со всей страны, и расположен был этот остров за тысячу километров от родного
города нашего героя, судьи Ди и тюрьмы, где томилась Гора Старой Луны.
В голубой чемодан фирмы "Делси" Мо уложил портативный радиоприемник,
прозрачный дождевик, солнечные очки (вернее, скрепленные тонкой
металлической проволокой темные стекла, которые надевались поверх обычных
очков, как окуляры, -- чудо французской оптики), одежду -- майки, шорты,
несколько рубашек, пару летних сандалет и шлепанцы на тонких, как лист
картона, подметках. Потом наступил черед самых главных сокровищ -- любимых
книг, неизменных спутников во всех странствиях (ежедневная пища для ума, без
которой я не могу обойтись и суток). Друг за другом проследовали в чемодан:
толстый Ларусс в переплете с золотыми буквами; двухтомный "Словарь
психоанализа" весом с добрых пять килограммов, в футляре; "Моя жизнь и
психоанализ" Фрейда в переводе Мари Бонапарт, одобренном самим Фрейдом, одно
из первых французских изданий 1928 г., издательство "Галлимар"; одна книга
из серии "Изучение подсознания" под руководством Ж.-Б. Понталиса; "Отчет о
психоаналитическом лечении маленькой девочки", переведенный женой Мальро
(описание того, как, по словам Фрейда, "тайна половой жизни сначала смутно
брезжит в детской душе, а затем полностью овладевает ею"); "Ниспровержение
субъекта и диалектика желания" Лакана, лучший, по мнению Мо, труд о женском
либидо; "Тайна золотого цветка", древнекитайский трактат по" алхимии,
который на протяжении всей жизни изучал Юнг. Пока Мо на минуту замешкался,
выбирая, что взять: "Случай навязчивого невроза с преждевременной
эякуляцией" Андреаса Эмбрикоса, поэта и первого греческого психоаналитика,
или "Печальные тропики" Клода Леви-Стросса, -- из стопки книг выскользнула
"Сексуальная жизнь в древнем Китае" Роберта ван Гулика, упала на вытертый
ковер и раскрылась на странице с выполненной пятьсот лет тому назад
ксилографией, на которой были изображены четыре раздевающиеся женщины. Две
уже сняли халаты, третья, приподняв полусогнутую ногу, снимала шелковые
штаны с вышитыми мелкими цветочками. Мо задержал взгляд на прелестном
затылке четвертой женщины, которая собиралась распустить нагрудную перевязь.
И тут же достал из ящика стола карточку и записал ссылку: ему пришло в
голову, что по возвращении с Хайнаня хорошо бы сходить в библиотеку и
проверить, не первое ли это изображение китайского предмета туалета,
сходного с европейским бюстгальтером.
Перебирая и упаковывая эти изысканные яства для души, Мо получал
чистейшее, невиннейшее наслаждение. И, подобно мальчишке-сластене, не мог
устоять, чтобы не полакомиться страничкой-другой из того, что приходилось
оставить дома. Отхватив кусочек из книги, он (Единственное, что почувствовал
Мо в то мгновенье, это охвативший все тело озноб. Холодный пот прошиб его.
"Судья Ди? -- с ужасом подумал он. -- Наверно, не выдержало сердце, и он
умер в постели, во время любовного свидания, которое я ему устроил. И теперь
меня арестуют -- уже не за подкуп должностного лица, а как соучастника
предумышленного убийства. Так и будет. Господи, где же я читал что-то
похожее? В каком-то романе, нет, в рассказе. Только не помню ни автора, ни
названия. Что же делать? Как спасти Гору Старой Луны? Нет, сейчас надо
выслушать Бальзамировщицу. Вот только голова у меня не варит. От каждого
слова мороз по коже, но смысл того, что она говорит, уходит, как вода в
песок, теряется где-то в извилинах мозга, слова кувыркаются, колотят изнутри
по барабанным перепонкам, по черепу, бултыхаются в крови, вызывают какую-то
странную смесь облегчения, оттого что с невыполнимой задачей покончено, и
темного страха перед арестом. А внутренний голос твердит: иди сдавайся в
полицию!")
-- Послушай, как было дело, -- продолжала Бальзамировщица. -- Ты
сказал, что за мной придут в восемь вечера, а он явился в семь, прямо в
морг. Какой-то тип. Представился шестым секретарем судьи Ди. Такой нервный
коротышка. Сказал, что надо немедленно идти, судья торопится. Я не успела ни
переодеться, ни помыться. Ну и ладно, думаю! Старый судья небось и не ждет
звезду экрана. Чем раньше все произойдет, тем скорее Мо получит, что ему
нужно. Пошла с этим секретарем как была. Только подвела губы французской
помадой "Шанель", которую ты мне подарил на день рождения. Вышли мы из
морга, а на улице секретарь никак не мог поймать такси. Минут десять что-то
кричал в мобильник, но не про такси. Видно было, что он страшно трусит. И
перед кем дрожит-то? Перед судьей Ди. Жалкая шавка! Он только что вернулся
из Штатов -- учился там на юриста -- и всячески старался это показать.
Кстати и некстати вставлял английские словечки. Противно слушать. Тут я и
предложила ему взять один из наших служебных фургонов, ну, знаешь, в которых
мы покойников перевозим. В шутку, конечно. Один такой как раз у ворот стоял.
Я показываю на него: вон, говорю, почти такой же, как ваши бронированные
грузовики, на которых возят приговоренных к смерти, и фары такие же --
отдельно посаженные, похожие на вылезшие из орбит глаза. Старый такой
фургончик, с металлической перегородкой посреди ветрового стекла. Американец
этот липовый так и опешил. Давай опять звонить в гостиницу, где судья играл
с приятелями в маджонг, спросить разрешения, но ему сказали, что судья уже
поехал домой. Он звонит на виллу, а там почему-то не отвечают. А уже меж тем
полвосьмого. Тогда он решил погадать -- достал из кармана монетку в пять
юаней и подбросил. Выпала решка -- мы сели в фургон и поехали. Сейчас, как
вспомню, делается не по себе. Перст судьбы! Ты только подумай, если бы выпал
орел, или подъехало такси, или я бы просто не сказала ему про фургон и что у
меня есть от него ключ, судья Ди, может, остался бы в живых. Выходит, это я