Скворцов Валериан. Гольф с моджахедами

   Автор путеводителя "Prague. The Rough Guide" Роб Хампфрейс оказался толковым исследователем. Рекомендованные "Будвайзер", подлива к мясу, манера еды, размер чаевых и несколько словечек на чешском полностью и плавно пришлись к месту и времени.
   Оказались толковыми и те, кто пас меня туда и обратно по дороге через пустынную площадь и на прямой широкой улице, где размещалось заведение "Склипек у кочек". Я не видел их. Но они присутствовали. И в пивной тоже. Я чувствовал. Сумку, оставленную в номере, тоже вроде не трогали. Именно вроде.
   Высокая техника работы свидетельствовала, что колпак на меня опустили правительственные служащие. И вовремя. Наступало время заканчивать с туризмом. Утром предстояло действовать на чужой территории и без рекогносцировки.
   Спал я с открытой балконной дверью. Это в феврале-то!. Хорошо жить в Европах...
   Мне снился сон, давно не новый, совсем скучный, из стандартной серии, которую я называю "Про тропики"... Может, из-за того, что к утру похолодало, номер промерз, и между двумя перинами мне сделалось зябко, как случалось зимой в горах Северного Лаоса. Зябко и сыро в синей куртке поверх армейского зеленого свитера, из которого не выдерешь мелких клещей, неизвестно откуда взявшихся в кабине "Цессны О-1"...
   Иногда на секунду-другую я закрываю глаза, чтобы не видеть клыкастые скалы, высовывающиеся справа и слева. Я сижу за спиной пилота, на втором сиденье, и слушаю в шлемофоне монотонный голос командира вертолета А-47. "Пердун", как их называют за медлительность, идет параллельным курсом над нами и сбоку так близко, что я вижу в пилотском фонаре ноги человека, который на плохом французском наставляет Юру Курнина.
   Юра, пилот по найму, ослеплен осколками разбитого шлемофона. Его "тронуло" из пулемета "Гэтлинг", когда, снизившись, Курнин выпускал в него свой единственный "стручок" - допотопную ракетину.
   Я слышу, как вертолетчик занудно, будто ничего не случилось, талдычит Юре: "На себя ручку, совсем чуть... Хорошо! Теперь прямо, держи прямо, парень, у тебя получается. Так и держи, я скажу, когда менять. Говорю тебе, получается... У тебя получается, парень. Говорю тебе, сядешь, точно сядешь... Не молчи, отвечай".
   "Он не может, - говорю я. - У него и рот стеклом забит. Но он тебя слышит".
   Шлемофон Юры подается вперед. Он мне кивает, паршивец...
   Вертолетчик доволен: "Да вас двое, ребята! Ну, вытянете! У вас получится!"
   Я - радист, мое дело обеспечивать связь или обозначить фосфорными ракетами наземные цели и передать штурмовикам сигнал "Бейте по дыму!" Передо мной второй штурвал, но я не штатный в самолетике. И вообще я попал в кресло за спиной Юры с намерением написать очерк про войну в нейтральной зоне и продать его за приличные деньги... Юра - старый "кригскамарад" по Легиону, с радистом ему легче, и он взял меня.
   Я молюсь Николаю Угоднику. Его иконка прикреплена над лобовым стеклом кабины. Другой защиты - скажем, броневых листов - у курнинской "Цессны О-1" нет, баки не самозапечатываются при попадании, скорость мала и крылья на растяжках. И кто его знает, в каком теперь состоянии шасси, в просторечии "костыли", которые не убираются никогда. Посадки на них наемные летчики называют "соревнованием одноногих по пинкам в зад"...
   Своим задом Юра чувствовал землю, как унитаз на своей вилле. Так скажет про посадку, которая удалась, пилот А-47 - после выписки из госпиталя Курнин два дня поил его на той самой вилле, располагавшейся в королевской столице Лаоса городе Луангпрабанге. Слава Богу, пластиковые осколки из-под век удалось вымыть. Шлемофон стоял на столе, и в сквозную дырку от пулеметной пули, прошедшей в миллиметре от его переносицы, Юра вставил карандаш...
   Сели мы на проселок, из-за отсутствия тормозов съехали в канаву и, не веря удаче, не зная толком, как поступить, я подождал, пока обвиснут крылья, а уже потом вытащил Юру. Я закутал его голову поверх шлемофона курткой, чтобы пыль из-под садившегося "пердуна" не нанесло в раны. А-47 и увез Курнина в луангпрабангский госпиталь.
   Я немедленно озяб в одном свитере на высоте восьмисот метров над уровнем моря и проснулся от холода, не досмотрев сна... В яви же набежавшие после посадки горцы мео, производители лучшего в мире опиума, полдня возбужденно галдели, заглядывая под хвостовое оперение "Цессны". Споры шли насчет пола прилетевшей птицы, и, если она самочка "пху сао", то несет ли яйца... Я немного понимал их язык.
   Понимал я и язык, на котором переговаривались под балконом моего номера какие-то люди. Три этажа - не расстояние. Я услышал, как вчерашняя блондинка на повышенных тонах спросила:
   - Гоша! Да Гошка же! Ты лампы-то хоть назад законтачил?
   - Спокуха, киса, - откликнулся Гоша. - С огоньками нормалек. Жди к вечеру...
   Я посмотрел на свои "Раймон Вэйл". В февральской Чехии светало раньше чем в Москве. Стрелки едва добрались до девяти утра. От места предстоящего контакта с Цтибором Бервидой или его человеком меня отделяли двадцать километров.
   Блондиночка внизу, видимо, мыла стеклянные двери. В утренней тишине я слышал шарканье щетки, сопровождаемое машинальными повторами, будто заело патефон, одних и тех же напевных слов: "Ползи, пехота, через войны! Встречай, жена, встречай, конвой... Ползи, пехота, через войны..."
   В интересное место, оказывается, завезли меня на автобусе. Я вспомнил, как Цтибор расспрашивал, откуда я звоню и говорил ли с шофером по-русски в Рузине. Знает, выходит, эту гостиницу?
   Номер я покинул насовсем - с расчетом после завтрака, который, как я надеялся, входил в оплату за постой, уехать прямиком в Прагу. Заодно хотелось поближе взглянуть на постояльцев из края родных осин, если они, конечно, пользуются завтраками, включенными в стоимость номеров.
   В пустом ресторане я увидел блоки французских сигарет "Голуаз", в изобилии сложенные на полке у бара. Сигнальный флажок искать не требовалось. Цтибор Бервида, конечно, знал, какой я смогу купить в этом месте.
   3
   Такси оказалось "Жигулями", к которым пришлось перелезать на шоссе через красно-белую металлическую жердину, вроде тех, которыми обставляют загон для скотины. Видимо, я пошел от гостиницы неположенной дорогой. Меня привлекли остатки травки, припорошенные снежком. Я немного потоптался на ней, подстерегая машину...
   По утрам, даже пасмурным, как теперь, мне всегда хотелось оказаться там, где меня ждала бы необходимость действовать, хотя я сознаю, что стал медлительнее и вступаю в возраст, в котором время не только деньги, но и ещё какая-то, не известная мне доселе ценность. Я теперь тратил его с расчетом и велел отвезти себя (Роб Хампфрейс предупредил - в старую Прагу автомобили не пускают) куда-нибудь поближе к центру, потом на набережную Влтавы и под стены Вышеградского замка.
   Водитель, унюхавший иностранца, заговорил по-немецки, которого я не знаю, и мы сошлись на английском, которого не знал он. Я крутанул пальцем на плане города вокруг Карлова моста, потом ткнул на циферблате "Раймон Вэйл" в цифру "11" и показал бумажку с обозначением "Жидовского Гржбитова". Таксист сказал "йес", "данке шен" и "о-кей" и перьевой ручкой приписал на бумажке длинное число с нулями. Я поделил его пополам, напирая на слово "кроны", он, сокрушенно помотав головой, повторил набор звуков и с соблюдением лимита скорости и рядности покатил в столицу.
   Чехи, вне сомнения, расчетливо поступили, когда сдали без боя Прагу вермахту в тридцать девятом, пригласили в сорок пятом власовцев, затем, передав их на расстрел СМЕРШу, доверились Советской Армии и позже приструнили собственных носителей идей социалистического переустройства городов. Прага настолько прекрасна, что я накрыл бы её паранджой от ревности.
   ...Цтибор или его посланец подкатил к заправочной станции минуту в минуту на "Опеле Асконе" никакого цвета, открыл заднюю дверцу и окликнул:
   - Шемякин!
   Запомнить дорогу я не пытался. Города я не знал и привязывать к каким-то деталям ориентировку, конечно, не мог. Приметил только, что в виду двух крытых зеленой жестью белых башен костела на развилке в предместье справа промелькнул указатель "Млада Болеслав". За костелом водитель свернул вправо на узкую улицу с глухими заборами по обе стороны, уперся радиатором в зеленые ворота под номером "18" и, ткнув перед собой бруском дистанционного управления, развел автоматические створки на поршневых штангах.
   Он вышел из-за руля. Створки сошлись, в гараже стемнело, и сенсорный автомат врубил электричество.
   Человек сказал:
   - Я Цтибор Бервида.
   Маленького росточка, квадратный, смазанное одутловатостью лицо, неопределенного цвета волосы, живые темные глаза.
   - Сюда проходите, - услышал я из-за спины.
   В дверце над тремя цементными ступенями я, развернувшись, увидел улыбающегося определенно вставной челюстью, настолько безупречными казались зубы, седого господина с бритым лицом, в овчинной жилетке поверх свитера и вельветовых штанах, заправленных в вязаные чулки, вшитые в кожаные галоши. Он держал - не опираясь, скорее как трость - щегольскую палку с пожелтевшим набалдашником. Издалека было видно - из слоновой кости. Дерни, и вытащишь шпажку, а вероятнее всего, пробку от полости со шнапсом или что тут пьют кроме пива? Древний причиндал впечатлял.
   Антикварный Джеймс Бонд сделал приглашающий жест, и, когда я поднялся по ступеням, представился на английском:
   - Праус Камерон, детектив и ресторатор по совместительству.
   - Бэзил Шемякин, частный детектив и без совместительства, - пришлось ответить.
   Других, более конкретных разъяснений относительно своих личностей они давать не собирались. Вот что это значило.
   - Праус, ведите Шемякина в гостиную, не стойте на сквозняке, - сказал Цтибор, поднимая капот "Опеля Аксоны". По-английски, как и по-русски, он тоже говорил без идентифицирующего акцента. Видимо, логово принадлежало ему, поскольку он и распоряжался.
   Под конвоем Камерона, который из-за моей спины подавал команды, куда поворачивать и куда идти, я миновал вылизанную до состояния выставочного образца кухню, прошелся по выделанной коровьей шкуре, разостланной на девственной чистоты площадке, от которой на антресоль поднималась дубовая лестница, и вступил в гостиную. Набалдашник слоновой кости обозначил для меня кресло.
   Было на что посмотреть!
   Я порадовался, что не забыл навести блеск на ботинки перед выходом. С их подошв слегка натекало на бежевый ковровый пол, а полы моего плаща, который мне не предложили снять, казались тряпками на кремовой обивке комфортного гнезда, в которое я поместил свой зад. Других кресел не имелось. Напротив меня полукруглый диван, тоже кремовый, плавно огибал шестигранный столик с толстой стеклянной столешницей. Надо было полагать, Цтибор и Праус усядутся на диван и примутся всматриваться в мое мужественное лицо, озаренное светом из двух больших окон, полускрытых шторами, опять-таки, разумеется, кремовыми.
   Так и получилось, когда явился Бервида.
   Но сначала он сдвинул кремовый экран, за которым оказался камин, полыхавший почти что кремовым пламенем. Слегка шипевший газ обволакивал огнеупорные поленья, свинченные в форме индейского вигвамчика.
   - Настоящий "Лучано", - сказал про мебельный амбьянс Цтибор.
   Я развел руками.
   Праус мне подмигнул. Он утонул в диване, острые вельветовые коленки торчали до оттопыренных ушей, между коленками и ушами на набалдашнике покоились холеные ладони в старческих веснушках, а на них лежал подбородок, подпиравший идеальную улыбку искусственной челюсти.
   - Праус заказал себе "Куадро".
   Я опять развел руками, а Праус с усмешкой повел глазами на камин. На его мраморной плите стояли большие желтые тарелки - похоже, североафриканские. Должно быть, в прошлом бедуины пальцами брали с них плов. Имелись ещё несколько книг - в кремовых, конечно, переплетах - и ваза вроде снарядной гильзы с иссохшими побегами спиральных растений. Дубовая рама над камином, в которую дизайнер вмонтировал, на мой непросвещенный взгляд, несколько склеенных кизяков, обрамляла картину с успокаивающим пейзажем.
   Два следователя. Открытый, с аристократической простотой добряк Праус. Жесткий и по-крестьянски циничный Цтибор.
   А привезли меня, судя по девственной чистоте логова, на явочную точку. Не полицейскую, где назначают свидания осведомителям или любовницам. Стили "Лучано" или "Куадро" предназначаются для людей с большими деньгами такими деньгами, про которые Лев Севастьянов, финансовый самурай и банковский Шварценеггер при Ефиме Шлайне, говаривал, что они всегда в надвинутой на глаза шляпе.
   Насчет таких деньжат и вызвали. Вызвали? Нет, что я горожу? В дома, обставленные в стиле "Куадро" или "Лучано", имеют честь просить.
   От сознания собственной значимости я поднял одну ногу в начищенном ботинке и положил её на другую. Подумав, я ещё и сполз в своем гнездилище немного вперед. Думаю, поза получилась вальяжной. Праус для компенсации мог теперь подмигнуть и Цтибору.
   - Кто вы? - спросил я.
   Ломание, конечно, надоедало. Если они согласились встречаться, значит, и у них во мне есть нужда. Время-то шло.
   - Вам название такой организации, как Интерпол, известно?
   - На "Лучано" и "Квадро" у Интерпола денег нет, - сказал я. - Бывали мы в их конторах. Давайте кончать манерничанье. Кто вы?
   Кажется, они опробовали меня всласть. Пора бы им и колоться.
   - Агенты Специальной комиссии финансовых действий против отмывания денег. Если коротко, Спецкомиссии. Слышали?
   - Жирнющие коты, мяукающие с крыш ведущих банков мира, - сказал я с плохо скрываемой завистью. - Набирать вас начали с июля восемьдесят девятого, когда совещание "Большой семерки" в Париже решило, что грязные деньги, золото и все, что ещё накопилось у партии Горбачева, вот-вот и их достанут.
   - В точку, - квакнула челюсть на набалдашнике, приподняв и опустив всю голову с седой шевелюрой.
   - Шлайн написал, чтобы я позвонил вам, - сказал я такую же банальность.
   - Чего же так поздно? - спросил Цтибор.
   - Спотыкался по пути.
   - Вы и тут спотыкнулись, - сказала челюсть, опять приподняв и опустив седовласую голову.
   - Что вы имеете в виду?
   - Гостиницу, в которую вас занесло. В записке предписывалось другая, зло сказал Цтибор. - А вы куда попали?
   - Куда?
   - Куда все русское отребье завозят!
   Подбородок на набалдашнике послужил точкой опоры для сокрушенного покачивания седой головой. Возможно, добряк Праус осудил резкость, ущемляющую мою этническую принадлежность. А возможно, сокрушался по поводу моих несомненно опрометчивых поступков в Праге, нынешних и будущих.
   - Вчера, после вашего звонка, в нашем тихом переулке появился "Фиат", в котором парочка изображала совокупление, - сказал Цтибор.
   Бервида пенял справедливо. Я бы мог догадаться, болван, о причине стерильного беззвучия вокруг его голоса в телефоне и тишины, оставшейся потом, когда он разъединился. Нас грубовато, с техническими накладками прослушивали, и достаточно долго, чтобы засечь этот телефонный номер. И вычислить адрес виллы. В моей гостинице стояла станция перехвата.
   Орелик в джинсовой куртке с мерлушковым воротником и девица оттерли меня от лифта, чтобы поспеть к своей телефонной станции где-то в гостинице. Они, конечно, получили упреждающий сигнал насчет моей личности, может, и фото пришло по факсу или электронной почте. А поскольку я отдался на волю водителю автобуса добровольно, гадать о том, случайно или специально он привез меня в российскую общагу, теперь поздно.
   Техническую подготовку "Фиата" к ночной слежке я видел. Но кто мог подумать, что это из-за меня?
   Ай да Милик, ай да сукин сын, тихоня! Ай да Виктор Иванович, тоже сукин сын и классик контрразведки одновременно...
   - Мы поняли, что контакт с вами перехватили, - сказал Цтибор. - Мы верно рассчитали, что в "Фиате" профессионалы и назначенное место встречи у бензоколонки они воспримут как кодовое, то есть предположат, что реальная встреча - в другом месте и в другое время... Все сошлось. Вместо "Фиата" с ночи появился "Фольксваген Пассат". Пустой, конечно. А когда мы выпустили из нашего гаража свой "Ауди", в "фольксе" тут же появился водитель и увязался за ним...
   - У вас есть люди, - сказал я виновато. - Вам легче.
   - Праус таскал его по всей Праге и увел до Колина.
   Старикашка, перегнувшись вперед, уравновесил головой свой зад, приподнял его над диваном, затем выпрямился и потянулся, раскинув руки. Палка осталась возле дивана.
   - Ладно, джентльмены, - сказал он. - Бросим это. В моем возрасте мало спят.
   - Этот карбюраторный "Опель Аскона" вечно барахлит, на нем невозможно ездить, дергает на холоде, - попрекнул его Цтибор. - Подвести может.
   - Но мы сбросили с хвоста "фолькс"! А про "Опель Аскону" они не знают.
   - Спасибо, - сказал я. - Действительно спасибо.
   Оба уставились на меня. Я испортил им маленький скандал. Чтобы поправить обстановку, я спросил:
   - Кто эта парочка и что это за гостиница?
   - Он нас спрашивает! - сказал про меня в третьем лице Праус. Пререкания удалось предотвратить. Они принимали меня в компанию.
   - Джинсовый ковбой - нечто вроде диспетчера в Праге у каких-то то ли краснодарцев, то ли ставропольцев. Немного наркотики, немного проституция, немного рэкет среди работающих тут русских... Зимой гостиница пустует. Летом у него забот выше головы. В сущности, он там управляющий. Здание приватизировано на подставное лицо, - объяснил Цтибор.
   - Полноватенькая - его жена? - спросил я.
   - Нет, скорее, воробушек, - ответил Цтибор. И осекся.
   Тягостное молчание затягивалось. Я не ловил Бервиду. Он сам вляпался.
   В словаре Лэнгли "воробушек" - эквивалент "ласточки" на жаргоне Лубянки. Термины означают совратительницу, подсунутую нужному человеку на предмет последующего шантажа. Жаргон прилипает к подкорке, как пластырь. По нему судят о корпоративной принадлежности.
   - Да ладно, - сказал я. - Забудем! Давайте наконец поговорим о Шлайне... Где он?
   Я прозрел свое будущее, увидев великолепно обставленную, уютную, расчетливо встроенную в состоятельный пражский пригород "пивницу", которую немец Праус Камерон купил на имя чеха Цтибора Бервиды, чтобы не переплачивать налогов. Предприятие приобреталось в кредит, который предполагалось возвратить полностью. Бервида вступал в долю. Он прилично заработал в Чечне.
   Вот бы такую на Рублевском шоссе!
   В моей измученной душе возрождались не только идеалы. В ней прорастали мечты.
   Заведение, в которое мы перенесли совещание, называлось, кто бы мог поверить, "У Кехера" - в честь национального героя, вошедшего в шпионские энциклопедические скрижали. На Рублевском шоссе что-нибудь подобное, вроде "У Абеля", могло, я предполагал, и отпугнуть клиентуру, в особенности крутую. Понадобится, конечно, переговорить с пиарщиками...
   Цтибор Бервида прояснил дело со Шлайном.
   Ефим слишком близко подобрался к некоему логову в горной Чечне, куда спецслужбы, сдерживаемые либо Москвой, либо командованием на месте, не суются. Внешнюю охрану объекта, условно обозначаемого как "Гора", ведут боевые группы, старшими в которых, по-чеченски "беширами", назначаются курсанты, прошедшие специальный инструктаж у таких, как Бервида.
   Цтибор сказал, что шесть месяцев служил на Кавказе инструктором по борьбе с горными егерями или, по российскому, спецназом, и, конечно, не по линии Спецкомиссии. Я сделал вид, что поверил рассказу о том, как он испросил у начальства неоплачиваемый отпуск и через контакт в гостинице, управляемой джинсовым ковбоем, исключительно по собственной инициативе вышел в Тбилиси на представителя чеченца, которого называют Хаджи-Хизир. Контракт Бервиды оплатили вперед через московский банк - из таких, которые возникают и исчезают в Москве, Краснодаре, Ставрополе или Махачкале по мере надобности...
   Ефим, вооруженный аппаратурой для видео - и аудиослежения, напоролся на патрульную группу Цтибора за два дня до истечения у того контрактного срока. Бервида не стал распространяться насчет своих разговоров с пленным, которым занялись внутри Горы непосредственно чеченцы, но записку перед этим у Шлайна взял - для передачи Бэзилу Шемякину. Парочка в "Москвиче", встречавшая меня в Шереметьево из тихоокеанского отпуска, - служащие (Бервида так и сказал: "служащие") Спецкомиссии. Коллеги помогли своему, как говорится, однокашнику выполнить просьбу попавшего в беду интеллигентного человека.
   Ефим Шлайн, бесспорно, может считаться интеллигентом, подтвердил я.
   Я, разумеется, чту правило "без надобности не ври". Оно, вне сомнения, незыблемо между людьми нашей профессии, поскольку выявление дезинформации одна из её составных частей. Никому не нужен мартышкин труд. Но и у надобности тоже есть мера. Если её не соблюдать, случается, что лгут слишком много или слишком мало. Я и сказал Бервиде, что он наврал мне явно мало.
   - Как это? - спросил он с интересом.
   - В том смысле, что на Кавказе некий Бервида работал сам по себе, исключительно в рассуждении заработать во время отпуска.
   - Ну и что? Такая возможность допускается, - ответил Цтибор туманно.
   - И послание на волю он взял у пленного, конечно, по доброте душевной. Из чувства славянской солидарности, верно? Разомкнул наручники, дал блокнот и одолжил карандашик только потому, что как бы случайно остался со Шлайном с глазу на глаз. Когда конвоировал его принимать нарзанную ванну. Я правильно понимаю? Ну и торжественный эскорт для маршрутного такси с Бэзилом Шемкиным из Шереметьево тоже не более чем фантазийная выходка этих, в "Москвиче"...
   Агент Цтибор Бервида посмотрел мимо меня на агента Прауса Камерона.
   - Дружеские частные контакты между агентами Спецкомиссии вне службы никто не запрещал, - сказал Праус. - Разве это против служебной этики?
   - Да никогда в жизни! - согласился я. - Никогда! Цтибор Бервида по дороге с Кавказа завернул в Москву на день рождения к коллегам и, вспомнив за десертом про открытку с видом на Прагу от эфэсбэшного друга, которого скрутил по недоразумению, для Бэзила Шемякина, вроде бы приезжающего из Бангкока, попросил передать её по назначению...
   - Это интересная версия, коллега, - сказал Праус.
   - А подслушивающее и подсматривающее оборудование Шлайн не передавал для меня, чтобы вернуть на Лубянку? Или Цтибор Бервида и Ефим Шлайн пропили его в чеченской шашлычной? - спросил я ехидно.
   - Вы хотите сказать... - попытался вставить Бервида, но я его перебил:
   - Я как раз не хочу этого сказать. Вслух. Но подумали мы все вместе правильно.
   - Там никто никого не вербовал! - сказал Бервида.
   - Вы выразили общее мнение, - ответил я. - Верно, Праус?
   - Вы не похожи на русского, - с оттенком похвалы сказал владелец пивной.
   На комплимент это плохо тянуло. С другой стороны, старикан выболтал свое мнение относительно моих соотечественников. Нормальное мнение, принимая во внимание, что этих соотечественников в глазах старикашки представлял джинсовый ковбой-маргинал.
   Мы опять помолчали.
   Агент Праус Камерон побарабанил пальцами по столу, за которым мы вели обмен мнениями. Или уже переговоры, поскольку позиции отдалились?
   - Я имел в виду, что в смешанной компании вас трудно выделить, сказал Праус.
   - Да ладно, - ответил я. - Все в порядке.
   Он надулся. Действительно, он ведь не хотел меня обидеть. Может показаться странным, но я не встречал немцев, которые плохо думали бы о русских. Жесткие противники и надежные партнеры. А в качестве "кригскамарадов" в Легионе - наилучшие. Конечно, если посмотреть на мой опыт с патриотической точки зрения, мне, видимо, просто не везло.
   Теперь Праус, как хозяин, определенно стеснялся предложить мне следующую кружку за счет заведения. Вдруг откажусь?
   Я порылся в кармане и выложил на стол несколько пятикроновых монет, из-за которых весь день приходилось поддергивать брюки. И сказал:
   - Это не плата. Не подумайте чего. Я не ухожу. Это промежуточные чаевые подавальщице... Подносите за счет заведения, если вы, Праус, в прежнем настрое.
   Мы заржали, как жеребцы.
   - Отчего мы не министры иностранных дел? - спросил Цтибор.
   - Объединенные нации спились бы тогда на официальном уровне, - сказала подавальщица, заменяя мне кружку и сметая монеты на медный подносик..
   - Это моя жена Кларичка, - объяснил старикан и шлепнул её со всего маху по заду.
   Может, я и перепил, но мысль явилась: не пан ли Кехер и пани Кехерова в отставке угощают меня "У Кехера"?
   И ещё подумал, что джинсовый маргинал, если у него сорвалась слежка на "фольксе" за этими двумя, должен ходить за мной. Или его человек уже делал это. Как накануне вечером в пивной "Склипек у кочек". Не исключено, что стильной работе, которую я отметил накануне вечером, бригада джинсового натаскалась на курсах усовершенствования при питерской спецшколе наружного наблюдения.
   - Давайте работать вместе, - предложил я. - Вы будете делать свое дело, а я - свое. Игра в поддавки, идет? Вы против меня, я против вас. Но в поддавки. Вы знаете, что такое поддавки в русские шашки?
   - Наемникам дают золото и они идут в бой, но это совсем не значит, что они действительно будут сражаться. Так? - спросил Цтибор. - Сходятся в рукопашную, чтобы обменяться товаром. Так?
   - Поладили, - сказал я. - Делайте свой ход. Сообщите, как мне выйти теперь на Шлайна. Через кого и где? Должен же быть коридор к нему! Говорите! Что я должен сделать для вас, если вы мне поможете? Мы же договорились, что играем в поддавки...
   - Вы действительно уверены, детектив, что Цтибор не вербовал Шлайна на Кавакзе, когда брал у него послание к вам? - спросил Праус.