Скворцов Валериан. Гольф с моджахедами

   - Ганнибал перекачал твое послание с автоответчика у нас дома на свой мобильный... И я его застукала за этим занятием в машине у салона, откуда вышла напомаженной и в новой прическе... Хочешь посмотреть?
   - И потрогать тоже... Мужчина Ганнибал правильно делает, что подслушивает твои телефонные контакты, крошка! Итак?
   - Итак, я передаю штуковину Ганнибалу...
   - Привет, капральчик, - сказал Ганнибал. - Ужинаем в девять вечера, являйся в ресторан "Джерба" на Карфагенской улице. Найдешь?
   Мне нравилось помнить экзотические места в разных городах.
   - Всего два окна, пластиковый козырек и бордюр у трамвайной линии, через который на машине не переедешь. Возле станции "Барселона"... Так?
   - Договорились, - сказал он. - Что еще?
   - Еще человек христианского вероисповедания. Один. На вечернюю службу в православной церкви на авеню Мухаммеда Пятого, возле банка... Пусть придет и молится. После службы приметит араба, с которым на выходе будет разговаривать европеец. Мне нужно знать, куда пойдет и что будет делать до завтрашнего дня, вплоть до отъезда из Туниса в Сус, православный араб, с которым я переговорю... И на чем он уедет - на поезде или автомобиле. Если автомобиль...
   - Сообщить тебе номер, - сказал Ганнибал. - Сейчас пятый час. Поздно... Если поработает женщина, католичка, согласен?
   - Ты настоящий друг, - сказал я. - Назначь ей сам почасовую оплату. Я возмещу...
   - Возместишь и с комиссионными для меня... И вот ещё что. Какой, ты говоришь, храм, православный? Есть два в городе. Греческий и русский. Так какой?
   - Русский. На Мухаммеда Пятого.
   - Записано... Будешь ещё говорить с Дзюдзюик?
   Ну вот и напомнил имя вдовы и жены, подумал я и сказал:
   - Поцелуи и поцелуи! Мне бежать нужно...
   Я старался подражать британской школе в интерпретации Йозефа Главы. Кое-какой план и систему поддержки я родил.
   Пора было и на молитву.
   Опираясь на палку, я тихонько выскребся, иначе не скажешь, из гостиницы. Когда я сворачивал с улицы Шарля де Голля на просторный бульвар Хабиба Бургибы, начинало темнеть.
   В сумерках, если напрячься, в столице любой бывшей французской колонии можно представить себя на бульваре другой такой же. Я любил Сайгон... Особенно под вечер, когда мы трое - отец, мама и я - шли на работу в гостиницу "Каравелла" по авеню Шарнэ, на которой волнами зажигались лампионы, а между камфорных и тамаринговых деревьев загустевали фиолетовые тени. На рассвете они истаивали во влажной духоте, бульвар казался загаженным, оборванцы, дремавшие на газонах, походили на кучи мусора. Харбинские балалаечники, прощаясь, один за другим исчезали в протухших переулках... Днем мы спали, и город я толком рассмотрел только пятнадцать лет спустя, болтаясь по улицам и бульварам, которые не узнавал. Новые дома, вместо французских - вьетнамские названия, и я в дурацкой форме, с карманами, полными странных денег - по цвету и форме гибридов пиастров и долларов.
   Я давно не бродил просто так по какому-нибудь городу. И теперь выжимал все возможное для глаза и слуха из тунисских Елисейских полей - бульвара Хабиба Бургибы. Глазел на освещенные зевы кафе и ресторанов, на подсвеченные этажи гостиниц над сплошным строем каштанов, на привлекательных женщин и франтоватых мужчин, с удовольствием ощущая, как и сам становлюсь капелькой этого пузырящегося коктейля. В лавке "Прилавок средиземноморских благостей" я купил кулечек орехов, обжаренных в масле и покрытых медовой глазурью, и вдруг вспомнил, как канючил банановое мороженое с лотков на велосипедных колесах на вечерней авеню Шарнэ. Мороженое возбранялось: неизвестно, из чего намешано... Понос, как и наши "плохие" документы, таил опасность: утрату мобильности и расходы на лекарства.
   Новгородский стиль православного храма на авеню Мухаммеда Пятого на удивление гармонировал с четырьмя кряжистыми пальмами и банковской стеклянной высоткой, расчерченной в клетку стальными рамами.
   Служба уже шла, когда я вволок негнущуюся ногу по крутой лесенке на паперть и вошел внутрь церкви. Притвора в ней не устроили, наверное, из-за тесноты. Электричество вполнакала и огонь дешевых стеариновых свечек высвечивали восемь-десять спин, в основном, женских. Молились на коленях. Некоторые - постелив на цементный пол коврики, вроде тех, которыми пользуются в мечети. Батюшка в подпиравшей стриженый затылок ризе простирался впереди всех перед амвоном.
   Никто не оглянулся. Перекрестившись, я приступил к осмотру паствы. Объект в синей куртке с английской надписью на спине "Сусский гольф-клуб Эль-Кантауи" горячо молился под лампадкой у правой солеи. Спортивная подготовка помогала ему сгибаться и разгибаться без видимого усилия ещё раза три, после того как все делали один поклон. Но его лица я не видел. Только дужки от очков.
   Батюшка исполнял обязанности и дьякона, а служкой выступала девочка лет восьми - в облачении, вероятно, придуманном священником же. Присмотревшись, я заметил, что подсвечники сделаны из снарядных гильз от башенных орудий, вынесенных, вероятно, восемьдесят лет назад с боевых кораблей, пришедших в Бизерту. Среди икон, как и повсюду у православных на чужбине, преобладал Николай Угодник...
   День за узкими окнами погас окончательно. Время от времени выключали и без того скупое электричество, светили только свечи и лампадки перед иконами. Мистический мирок, занесенный в Африку из заснеженной России... Девочка протянула мне свечу. Начиналась панихида.
   - Как тебя зовут? Ты чья? - тихо спросил я по-русски.
   - Галя... Дочь батюшки.
   - Попроси на меня не пенять, что я на ногах молюсь... Не гнется одна.
   - Вас Господь простит.
   На медном подносике, куда я положил деньги за свечку и на храм, надписью под старославянскую кириллицу значилось: "Эскадренный миноносец "Жаркий".
   Я помолился, по грешной привычке, особняком:
   - Заступник мое еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи, и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя... Оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощного, от стрелы летящия во дни...
   Агент гольф-клуба встал с колен, положил несколько монет на поднос на столике в углу и попятился к выходу. Я аккуратно тронул рукав синей куртки.
   - Служба ещё не кончилась, брат, - сказал я агенту по-французски.
   "Проволочная" оправа его очков в форме бабочки выглядела женской. Стекла замутняли глаза, я их не видел в полумраке. Улыбка обнажила огромные десны цвета тухлого мяса. Будто он имел четыре губы. С узкими щучьими зубами между ними. Больше ничего примечательного. Никакое лицо. Совершенно спокойное. Он просто выжидал, что дальше.
   - Вас зовут Ваэль эль-Бехи?
   - Да. С кем имею удовольствие?
   В Тунисе я решил оставаться французом до конца поездки и сказал:
   - Риан. Я знакомый... назовем это так... Цтибора Бервиды.
   - А полностью?
   - Что полностью?
   - Ваше имя.
   - Риан д'Этурно.
   - Не слышал, - сказал он. И отвернулся.
   Поклонившись спине в ризе, он перекрестился и начал отступление к выходу.
   Опершись на трость, я наступил здоровой ногой на мягкую, возможно, замшевую, туфлю. Опять улыбка из четырех губ с щучьими зубками между.
   - Что вам угодно? - спросил он.
   - Ну хорошо, - сказал я. - Цтибор передал мне записку с Кавказа...
   - Какую записку?
   Мне показалось, что он не прикидывается. Ошибка с наводкой?
   - Хорошо. Зайдем с другого конца. Я знаю, что вы ездили на Кавказ и что вы числились в боевом отделении Бервиды, - сказал я.
   - Давайте выйдем, - ответил он. - Это святотатство - заниматься такими разговорами в храме Божьем.
   Ну вот и признание, подумал я.
   Никто из молившихся женщин не обратил на нас внимания, когда он открыл дверь. Ваэль видел, что я хромой, и мог уйти от меня быстрым шагом. Где эта распустеха, обещанная Ганнибалом? Может, оптовик никого и не нашел, в самом-то деле...
   - Кто вам сказал, что я здесь? - спросил Ваэль.
   С узенькой паперти перед дверью он почти сбежал, вышел через железную решетчатую калитку на бульвар и остановился, поджидая, пока я преодолею ступени.
   - Ваш коллега Харудж.
   - Нет... Про то, что я в Тунисе... и что меня зовут Ваэль эль-Бехи?
   - Цтибор Бервида.
   Ваэль думал. Знает уже, что Бервида убит, и взвешивает варианты своей реакции, или не знает и высчитывает, откуда и зачем я мог появиться? Бояться меня он никак не мог. Что сделает "псу войны" инвалид-иностранец?
   - Вы должны добавить ещё несколько слов от Цтибора, - сказал он.
   О Господи, он не слышал про смерть чеха, уже везение. Оставалось проверить его на Прауса Камерона.
   - Цтибор убит в Праге, - сказал я.
   Ни одна душа из церкви так и не появилась. Слежка проваливалась. Ганнибал не справился. Дзюдзюик отговорила? У него что же, до сих пор не завелось от неё секретов?..
   Ваэль молчал.
   - Хотите доказательств? - спросил я.
   Он продолжал молчать.
   - На руках у меня их нет. Но я видел, как его труп уплывал по каналу...
   - Кто? - спросил Ваэль. В его голосе я уловил тревогу.
   - Праус Камерон, - сказал я.
   - Кто это такой? Как это случилось?
   Он хотел спросить другое: "Я что же, могу оказаться следующим?"
   Нормально. Наемников, случалось, внезапно убирали одного за другим даже годы спустя после выполненной работы.
   Ликуя в душе, я понуро развел руками.
   Возможно, вполне возможно, что Ваэль эль-Бехи, или как там его звали, и в самом деле не встречал на своем путаном жизненном пути Прауса Камерона. И все же следовало очкастого проверить: не ловушка ли? Но кто это сделает?
   На противоположной стороне авеню Мухаммеда Пятого, разделенной двумя полосами пальм, я разглядел женскую фигуру в кожаном жакете и брюках.
   - У меня есть ваш телефон в сусской конторе, - сказал я. - Завтра в десять утра я позвоню.
   Оставалось впихнуть ему в глотку живца. И я добавил:
   - Нам следует объединиться. Работавшим на Кавказе. В меня стреляли вторым... После Цтибора. Его смерть спасла меня, я успел спрятаться в укрытие....
   Что-то задело его, и очень сильно. Я увидел.
   - Завтра в десять, - сказал Ваэль. - В десять я буду там.
   Согласно теории Йозефа Главы, природа не знала эволюции, человек возник одновременно с гориллой и шимпанзе, а потому разделяет общее бессознательное со стадами биологических родственников. В такси, которое везло меня в ресторан "Джерба" на Карфагенской улице, я предавался мрачным размышлениям о справедливости великой теории великого психолога. Он снова оказался прав. С точки зрения моральных принципов, произросших на почве, унавоженной коллективным бессознательным, мое место действительно между шимпанзе и гориллой.
   Глава девятая
   Иктисаб
   1
   В ресторане "Джерба" двухметровая лоснящаяся Дзюдзюик пролила несколько слезинок на мои залысины, пока я тыкался носом в её горчичное декольте, обнимая за ягодицы, поскольку талия мулатки приходилась на уровень моей груди. Оплакивала ли она счастливые дни с Юрой, свой ли новый брак, или меня, слоняющегося по белу свету, я уточнять не стал. Она вообще любила разводить сырость. Скажем, из-за того, что увидела во сне сэра Мика Джаггера в элегантном исподнем, а потом это оказалось не наяву.
   Пока мы поглощали рыбный кускус (11), креветочный брик (12), стейк из конины и на десерт арбуз под тунисское то белое, то красное, Ганнибал осветил под комментарии Дзюдзюик обстоятельства их "экстраординарно счастливого брака". В основе семьи сорта "экстра" лежал "экстремальный гуманизм и доброта необыкновенной женщины", которые, как я понял, выражались в том, что в постели она забирала всю власть по части механики и техники исполнения супружеских обязанностей.
   Когда Дзюдзюик, едва на сшибая прической люстры, ушла пудрить носик, Ганнибал трогательно сообщил, как он бесконечно благодарен Юре Курнину, поскольку Юра родился князем, да и умер им же, это во-первых, и как аристократ крови сформировал такую необыкновенную женщину, во-вторых. Мы помянули после этого Курнина "Столичной", а вернувшаяся Дзюдзюик, пока я ходил в туалет, потребила символическую, налитую незримо присутствующему Юре рюмку с кусочком лаваша на ней. Разгон был сделан, я попросил принести всю бутылку.
   Я, конечно, устал за предыдущие дни, и меня, что называется, занесло. Заказали и вторую бутылку "Столичной", с которой мы поехали, уже без Дзюдзюик, обсуждать состояние моего здоровья к знакомому врачу Ганнибала. Я возлежал с рюмкой на операционном столе, как древний римлянин на пиру, пока заспанный тубиб (13), прикладываясь к своей рюмке, чистил и зашивал подсохшую рану без обезболивающего укола (пьяным не полагается)... Тучный Ганнибал, сопя, сосредоточенно осматривал камероновскую палку с набалдашником. На мгновение меня даже охватило желание подарить ему пражский сувенир, но потом прошло. И зря. Если бы знать, какие сожаления по этому поводу предстояли в будущем...
   Выслушав на прощание у гостиницы высокие слова о счастье иметь друзей, с которым никакое другое, кроме любви, конечно, не сравнится, я, отвечая на комплимент, отметил профессионализм дамы в кожаном жакете возле церкви Воскресения Христова. Она верно выбрала наблюдательную позицию. Внутри тесного храма с горсткой прихожан интересующий меня человек, вне сомнения, обратил бы на неё внимание, пусть даже случайно, и зрительный контакт состоялся бы. То есть, дальнейшей слежке конец.
   - Твоя рана огнестрельная, верно? - поинтересовался Ганнибал.
   Я успокоил его, сказав:
   - Все в порядке, я привез её с собой. Никаких приключений здесь...
   Он посопел, о чем-то раздумывая, и спросил:
   - Знаешь, Базиль, Дзю рассказывала... То есть, ей Юра Курнин говорил, что ты в Легионе считался бешеным, имел прозвище "капрал Москва", вроде из-за жестокости, а теперь частный детектив и, говорят, чокнутый...
   - Чокнутый?
   - Ну, не в том смысле, что потерял разум. Готов потерять все, когда рвешься к цели... То есть, потерять все, кроме разума, так сказать... Ах, дьявол, как бы мысль выразить?
   Наблюдение показалось интересным, и я впал в глубокую задумчивость, вспоминая свои бесконечные потери в этой жизни.
   - Так вот, Базиль, - продолжил Ганнибал, - может, зайдем к тебе в номер, перекинемся парой слов, а? Я бы хотел обсудить одну вещь...
   - Буду рад, - сказал я. - Ты ведь не куришь, проветривать перед сном не понадобиться. Единственная проблема в том, что у меня нечего выпить, даже чаю...
   Толстяк вытащил из багажника своей "Симки" модели семидесятых годов литровую бутылку "Баллантайна" с нашлепкой беспошлинного магазина. Однако в номере мы к виски не притронулись. Ганнибал сел на кровать, а я - в кресло, между подлокотниками которого он не втиснулся бы.
   - Гоняешься за кем-то, Базиль? - спросил Ганнибал проникновенно.
   - Ищу, Ганни, - ответил я.
   - Это меняет дело...
   Диалог показался мне глуповатым даже для подвыпивших. Я сказал:
   - Я благодарен тебе за помощь, Ганни. Скажи, сколько. Я, разумеется, покрою абсолютно все расходы дамы в кожаном жакете. И комиссионные для твоей фирмы тоже. Она из твоего персонала?
   - Да нет... Частный детектив с лицензией, работает у меня по контракту на проверку персонала. Счет я, конечно, пришлю ...
   Бутылку мы не открыли, свои вопросы задали, ответы получили, а он тянул что-то, хотя встреча, как говорится, выдохлась.
   - Проблемы? - спросил я осторожно.
   - Ты меня поймешь, я надеюсь... Это личное и очень по-дружески...
   Ганнибал даже шмыгнул носом.
   - Предупреждение? Я куда-то не туда влез? Дама в коже что-то просигналила насчет интересующего меня человека?
   Он набрал в жирную грудь воздуха, выдохнул, словно перед дракой, и ответил:
   - Угадал, Базиль. Она звонила... Твой парень крутится возле кучки русских, которые собираются вложить очень большие деньги, совсем очень большие деньги, такие деньги, от которых даже голова не кружится. Эти цифры в ненаписанном виде представить невозможно. Поэтому... Так вот, значит... Если ты заявился, чтобы спугнуть эти деньги, я имею в виду этих людей, тебе объявит войну весь Тунис. И ты пропадешь. Против таких денег войны не выигрывают, если вообще начинают...
   Я положил ладонь на его колено, похожее на футбольный мяч.
   - Я никого не хочу спугивать... Почему ты спрашиваешь? Какой тебе-то интерес, Ганнибал?
   - Я думаю, что мой интерес ясен. Деньги идут сюда... Мы не виноваты, что они бегут из России. В Эль-Кантауи и вообще в развитие курортной зоны их можно вкладывать без обложения налогами в течение восьми лет! И ввозить без пошлин оборудование, стройматериалы, продовольствие, что угодно... Это район без статуса офшора, но со всеми привилегиями для капиталовложений, наилучшее, что можно представить... При новых тысячах и тысячах пар рабочих рук - столько же ртов, которые будут поглощать мои морские продукты в ресторанах, а кто победнее - дома, из пластиковой упаковки...
   - Ганнибал, - сказал я. - Меня интересует исключительно тип, за которым ходит твоя женщина. Тип мне скажет, где найти одного человека, и я отправлюсь за этим человеком в Москву. Люди, вокруг которых тип крутится в Эль-Кантауи, меня совершенно, ну совершенно не интересуют, как и их деньжата... Богатей и обеспечивай счастливую жизнь Дзюдзюик!
   Наверное, сказано было выспренно, да ведь позади были две бутылки "Столичной". Хотя, конечно, на желудок, полный яств, поглощенных до этого, но все же отрезвляющий кофе-то мы не пили. Мне вдруг ужасно его захотелось.
   - Поклянись, что говоришь правду! - потребовал толстяк.
   "После появления из ресторана оба вели себя возбужденно". Так говорилось в одном жандармском протоколе времен моих безумств в выходной легионерской форме - белое кепи, пристегнутые к плечам красные эполеты с бахромой, матерчатая перевязь поверх ремня под курткой...
   Я встал, змеюка, и, приложив руку к сердцу, изрек:
   - Клянусь памятью Юры!
   Ганнибал заорал:
   - Обнимемся, капральчик!
   Наверное, так бы и случилось, но в нагрудном кармане его твидового пиджака запищал мобильный телефон. Дзюдзюик нуждалась в гуманитарной помощи от одиночества в доме напротив...
   - Ее власть - от Бога, - сказал мне Ганнибал, приглушив микрофонную мембрану "Эриксона" коричневой лапой. И, пророкотал, снова поднеся мобильник ко рту: - Я на пути к тебе, сахарочек!
   - Твой телефон, Ганни! - напомнил я.
   - Пусть полежит у тебя, - ответил толстяк. - Утром по нему выйдет на связь моя агентша. Спокойной ночи, капральчик!
   Открыв окно и потом ставни знакомым с детства поворотом бронзовой ручки, выжимающей запорные штыри из пазов, я услышал, как внизу, у дверей гостиницы, Ганнибал поет во все горло: "Каждую ночь миллион поцелуев, мадам! Таково мерило любви..."
   Дзюдзюик рассказывала, что Юра Курнин, который, оказывается, действительно был князем, умер от странной болезни - рака глазного яблока. Осколки стекла доканали его спустя много лет. Во Францию он не возвращался, а почему - знали немногие, я в том числе: воздушный наблюдатель-стрелок сержант Курнин считался замешанным в древнем алжирском заговоре ОАС... Прощают всех, кто не рискует жизнью. Кажется, Курнины вели родословную с ермаковских походов за Уралом. Им и в России ничего не простили. Впрочем, обижаться не за кого, Юра детей не имел, и род угас...
   Однако все это не имело теперь значения. И не будет иметь в будущем.
   Я с хрустом свернул пробку у "Баллантайна" и отхлебнул за общий упокой всех, кого знал и кто отныне и во веки веков не будет иметь никакого значения.
   Початая бутылка "Баллантайна", когда я утром открыл глаза, напомнила о предстоящем звонке ганнибаловской детективши. Через открытое окно ночью на одеяло и подголовный валик нанесло мелких мух, то ли сдохших, то ли заснувших, - из Рыбного рынка неподалеку, наверное. Или оптовик Ганнибал уже загружал фуры лежалыми креветками для тысяч новых ртов в Эль-Кантауи и напустил насекомых в столицу из распахнутых ворот своих складов...
   Мои "Раймон Вэйл" показывали сущую рань, ровно семь пятнадцать. Вчерашняя неудовлетворенная жажда кофе усугублялась кислой сухостью во рту. Как сказали бы в таком случае досужие философы в Кимрах, пить надо либо меньше, либо больше. Я принял душ, с неудовольствием переменил штучную сорочку из гардероба Прауса Камерона на фабричную из захваченных с собой и, сунув мобильник Ганнибала в нагрудный карман пиджака от "Бернхардта", спустился вниз.
   Я поднимался по лестнице к себе в номер с третьей чашкой кофе в руке, когда зазвонил ганнибаловский "Эриксон". Пришлось поставить блюдце на ступеньку и достать из кармана телефон. Подумав, я сел на лакированную, мореного дуба ступеньку, подвинул кофе поближе и нажал кнопку.
   - Господин капрал? - спросила женщина в кожаном жакете.
   - Докладывайте, - брякнул я по военной инерции, потом спохватился и добавил: - Добрый день, мадам, слушаю внимательно...
   - Я говорю из Эль-Кантауи, - сказала она, опустив приветствие, что тревожно отозвалось напоминанием о Ефиме Шлайне. Он никогда не здоровался, во всяком случае с подчиненными. Ну и подчиненные, то есть я, конечно, тоже.
   - Итак?
   - Объект проследовал от храма Воскресения Христова пешком по авеню Мухаммеда Пятого до площади Седьмого ноября, далее на Турецкую улицу, где сел в трамвай, на котором поехал по авеню Фархата Хашеда на вокзал. Поездом в двадцать сорок три выехал в Сус. От станции в Сусе на машине, стоявшей в паркинге, приехал в гольф-клуб "Эль-Кантауи". Оставался в своей комнате до пяти сорока утра. До данного момента никаких контактов визуальным наблюдением не выявлено. В пять сорок пять имел встречу с тремя коллегами в баре. В восемь тридцать второй контакт, с группой русских гольферов... Список есть. Проживают здесь же, в клубе. Номера комнат есть. Что ещё интересует?
   - Вы можете повторить ваш звонок через... Хотя подождите...
   Я вытащил бумажник, достал квитанцию за постой и продиктовал с неё даме номер факса "Гостиницы на улице России": 321-685.
   - Записала, - сказала она.
   - Передайте список гольферов. Можете?
   - Десять минут?
   - Устраивает, - сказал я и, разъединившись с кожаной дамой католического вероисповедания, набрал номер правоверного Слима.
   Слава Аллаху, он оказался дома и сказал нечто по-арабски. Я узнал голос.
   - Базиль говорит, - сообщил я Слиму на французском. - Доброе утро. Ты нужен на весь день. Приедешь?
   - Много ездить?
   - Много всего, не только ездить. Заработаешь хорошо, Слим. Когда появишься?
   - Полный бак? - спросил он.
   - Под горловину, - сказал я. - Пожалуйста, Слим, не устраивай говнокачалку... Когда?
   Таксист побулькал в трубку - смеялся старому солдатскому словечку (это демократически сближало) - и ответил:
   - Сейчас восемь. Восемь сорок пять?
   - Договорились.
   Я вернулся в холл, отдал буфетчику чашку и блюдце, потом дождался возле конторки дежурной поступления факса, предупредив, что это мне лично, и понес кусок ленты в номер. Звонок кожаной дамы опять застал меня на лестнице.
   - Вы можете поработать ещё и сегодня? - спросил я.
   - Я продлю свое пребывание в гостинице гольф-клуба, номер моей комнаты - двадцать три. Мой мобильный...
   Она продиктовала его.
   - Перенесите наблюдение на русских гольферов, - распорядился я. Выявите лидера и отфиксируйте. Это объект номер два. Я понимаю, что косить сразу двумя глазами и в разные стороны сложно, но по возможности держите по-прежнему в поле зрения объект номер один... Вы будете разговаривать с господином Ганнибалом?
   Она молчала.
   - Вы слышали мой вопрос, мадам?
   - Я думаю...
   - Хорошо, прекращайте думать. Я сообщу ему сам, что оставляю его мобильный аппарат при себе.
   - Спасибо, господин капрал, - сказала кожаная дама. - В ожидании контакта.
   В комнате я проверил в своем магнитофоне устройство включения записи на звук голоса, вставил его в резиновый футлярчик с присосками и заменил кассету на новую. Прокручивая старую, я услышал запись телефонного разговора со мной Цтибора Бервиды в Праге. Голос с того света. Вот и ещё один в этой жизни...
   Печатной латиницей кожаная дама тщательно выписала нерусские имена:
   1. Саид-Эмин Хабаев
   2. Бекбулак Хасанов
   3. Хаджи-Хизир Бисултанов
   4. Макшерип Тумгоев
   5. Петр Цакаев
   6. Шепа Исмаилов
   7. Ив Пиккель
   8. Заира Тумгоева.
   Один, определенно, француз. Дама - видимо, жена кого-то из кавказцев, обвешанная ювелирными изделиями, слишком полная или слишком тощая, разодетая из парижских бутиков и с высокой укладкой на затылке, нечто помпезное, вроде супруги члена политбюро, в стиле его служебного письменного стола... Я содрогнулся, представив леди в футболке с люрексом и клетчатых шортах поверх венозных икр над белыми носочками.
   Я вытащил швейцарский карманный нож и, вырезав из ленты список, спрятал его в щель за подкладкой бумажника.
   Слим позвонил из гостиничного холла:
   - Я приехал, Базиль.
   - Поднимись, Слим, ко мне.
   В пончо из верблюжьей шерсти, скуфейке на затылке, сорочке без галстука, застегнутой наглухо, и оливковых штанах, наползавших на коричневые ботинки он представлял собой идеальный экземпляр, в котором я срочно нуждался.
   - Садись, пожалуйста, Слим, - сказал я. - Хочешь что-нибудь попить?
   Хитрец сообразил, что я заискиваю. Он сел на краешек кресла и безучастно уставился в угол, где выписанная зеленой масляной краской стрела указывала направление на Мекку, если постояльцу "Гостиницы на улице России" захочется сотворить намаз.
   Я положил перед ним на столик магнитофон с присосками. Он понял, конечно, и сказал:
   - Это харам. Я не одену.
   - Только один раз, - сказал я.
   - Смотри-ка, ты слышал про харам. Ты знаешь, что это?
   - Запрет для мусульманина... Харам для тебя, не для меня. А заплачу я. Значит, для тебя это деньги, а не харам.