Скворцов Валериан. Гольф с моджахедами

   - Человек - кто? - переспросил я, не сразу поняв.
   Я решал: баламутить Наташу по телефону насчет возможного нападения или нет?
   - Дует в дуду, одной ногой бьет в барабан, на другой стоит, пальцами правой руки давит клавиши гармошки, левой водит смычком по скрипке... В этом духе... В Париже видел. Хотите кофе?
   Пожалуй, неразумно беспокоить и её, и Колюню, и преподобного Афанасия. Чего доброго, решат перелетать в Веллингтон и сами впорхнут в сволочные силки Виктора Ивановича. Я же никуда не успею. Если Алексеев П.А. и прорвется к Фунафути, то не дальше трапа самолета, у которого будет стоять Уаелеси с распростертыми наручниками. Не с подводной же лодки произойдет десант...
   Странно, но я поверил Милику на сто процентов.
   - Кофе? Я бы хватил сейчас рюмку коньяка, господин Тумгоев, - сказал я. - Как насчет за компанию? Угощаю... Заодно обсудим, что же случилось с моим клиентом.
   Я поверил Милику на сто процентов, потому что, выдав предупреждение, он работал по указке своего шефа, Виктора Ивановича. Шеф выманивал меня с Кавказа. А делал это потому, что я приближался к Шлайну и Шлайн ещё был живым, хотя длинный чеченец ничего такого не подтверждал. Это во-первых. А во-вторых, все необходимое Макс Ортель предпримет, и Наташу баламутить не стоит. Виктор Иванович совсем не дурак, чтобы всерьез надеяться на успех Алексеева П.А. в дуэли со мной, да ещё практически на моей территории, то есть в Азии, а значит и на моих условиях. Рассчитывает: если не выманю с Кавказа шлайновского подельника, то хотя бы заставлю понервничать...
   - Господин Шемякин, - сказал чеченец, - приглашаю вас подняться в номер люкс. Здесь мы мешаем торговле. А там и коньяк есть, и остальное. Вы на Кавказе, вы мой гость... Я дам исчерпывающие ответы на все ваши вопросы.
   Я сунул "Беретту 92F" в кобуру под полой блейзера.
   Павло, ждавший у двери, отдал Макшерипу Тумгоеву честь по всей форме. Ювелир примерял панаму в магазинчике курортных товаров через две лавки дальше. Лысина его сделалась фиолетовой.
   В лифте я спросил чеченца:
   - Вы знаете человека по имени Милик?
   Он кивнул. Похоже, он знал тут всех. Теперь и меня.
   Вышли мы на шестнадцатом этаже.
   Веранда, устроенная, словно летающая тарелка типа НЛО, вставшая на причал у гостиницы, нависала над морским берегом, судьба которого с верхотуры представлялась ужасной. Слабоватый прибой издыхал задолго до пляжа между часто поставленными молами. Пляж тоже агонизировал, зарезанный железной дорогой (рядом тянулось ещё и шоссе) и придавленный павильонами, между которыми песок и галька казались городским асфальтом. Ни белый цвет строений, ни хилые тополя пейзаж не спасали. Слегка утешал только морской простор. Ко второй рюмке коньяка он трижды поменял оттенки - сначала с зеленоватого на серый, а теперь сделалось голубым. В зависимости от ветра, наверное. В Легионе специалисты по камуфляжу считали, что цвет джунглей, воды и пустыни определяется в основном его силой...
   За четверть часа я обсудил обстановку и затем сторговал с Тумгоевым условия нашего взаимодействия.
   Ефима Шлайна он с рук на руки передал частному детективу Хакиму Арсамакову, который на телефонные звонки по своему мобильному и стационарному в новороссийской конторе не отвечает. Сведений о гибели обоих к Тумгоеву не поступало, а он утверждал, что такого рода происшествия с "заметными людьми" ему сообщают сразу и из нескольких источников. Вывод напрашивался один: оба захвачены федералами или российскими спецслужбами, сидят под следствием, скорее всего, в Грозном. Тумгоев может помочь мне добраться в этот город и установить контакты как с промосковскими, так и "настоящими" чеченцами. Шлайн должен найтись - либо живым, либо мертвым.
   Условие поездки: ехать в сопровождении.
   Потягивая "Курвуазье" и нежась в пиджаках на февральском хостинском солнышке, мы и поджидали это сопровождение.
   Я тщетно ждал, что длинный заведет разговор об условиях выкупа микропленок, записанных в Тунисе. Равнодушие к их существованию означало одно: на какой стол их ни положи, с какого-то, поставленного ещё выше, немедленно придет приказ стереть их содержание. Уж не от Виктора ли Ивановича? Милика-то Тумгоев знал...
   Естественно, возникал вопрос: взамен чего тогда оказывалось содействие в походе на Грозный? В мертвый город, как назвал его длинный.
   Из-за раны в правой ноге, лежавшей на левой, задранной на ажурные перила, за которыми море теперь меняло цвет на бирюзовый с желтой подпалиной по горизонту, мне не удалось встать достаточно проворно. Пока я разбирался с ногами, хватался за набалдашник палки и выдавливался из кресла, стремительно вошедшая женщина в черном успела спросить Тумгоева:
   - Это что за инвалид рассиживается, братик? А где тот человек?
   Когда я встал, она повернулась. Огромные глазищи, высокие скулы, немного выпуклый нос, мелкие уши под зачесанными с висков и лба черными прямыми волосами. На чуть суховатых губах, лишенных косметики, - легкая улыбка. Огромные золотые серьги в форме змеи, заглатывающей собственный хвост, сверкали на мочках точно так же, как в холле гостиницы "Гасдрубал-Таласса". Только серой кошки с задранным от восторга хвостом не хватало.
   Глава тринадцатая
   Три обманщика
   1
   Кошка нашлась. Она грелась на солнышке под открытым окном в салоне виллы, куда меня привез молчаливый кавказский человек на пахнувшем новой обивкой "Бэ-Эм-Вэ Икс-5 Ле Ман". Жирный рыжий кот, высматривая тунисскую диву, дергал тощим хвостом, сидя на спинке лавки-дивана. Я завалился на этот диван с ногами, смежил веки и попытался вздремнуть.
   Большей телесной и душевной изношенности я, наверное, ещё никогда не чувствовал.
   Три длинных недели мне приходилось действовать вне привычного окружения, и, наверное, поэтому мой инстинкт выживания, словно компьютер, сглотнувший вирус, реагировал либо неопределенно, либо вообще никак. Испытанные практикой навыки плохо срабатывали, мне словно бы не хватало деталей для оценки обстановки. После провала в Краснодаре по мелочи - надо же, на "четверке" оказались разные номера! - меня не покидало ощущение, что я что-то зеваю, пропускаю, не вижу и не понимаю. Дважды хватался за оружие - на шоссе у Орла и утром в ювелирной лавке - без оправданной надобности. А появление Заиры Тумгоевой совсем уж подорвало, скажем так, мое моральное состояние.
   Всю сознательную жизнь, сколько помню, я обретался среди того сорта людей, которые не суют ежеминутно под лупу свою и чужую психику. Мое существование предельно практично, оно состоит из деталей такого-то дня и такого-то места, и уже потом, получив гонорар за работу, я изредка, да и то, как говорится, в учебных целях, вспоминаю кое-что из увиденного и услышанного. Скажем, сколько часов понадобилось трупам, чтобы стать трупами, если они уже смердели, но ещё не вспучились и не пожелтели или не позеленели? А при жаре трупы синеют и раздуваются вдвое, после чего по ним идут черные пятна и скопившиеся газы разрывают животы и взламывают грудные клетки. Знать это требовалось, чтобы высчитать время, когда же состоялся бой, на который, слава Богу, не успел, хотя и торопился посмотреть... Это я видел в Камбодже...
   По накатанной колее я строю и отношения с нанимателями. Они имеют право спрашивать с меня, согласно контракту, стопроцентной результативности, но не смертельного риска или неоправданно опасных, а, стало быть, с точки зрения оплаты моих услуг, дешевых похождений ради неопределенных или туманно изложенных соображений, которые от меня скрывают. В номере люкс на шестнадцатом этаже гостиницы "Жемчужина", принадлежавшем, оказывается, не Макшерипу, а его старшей, как я понял, сестре Заире Тумгоевой, я час назад практически принял на себя именно такое обязательство, будучи в состоянии, близком к эйфории, которую, очевидно, испытывает свихнувшийся сексуальный маньяк. Ради спасения Ефима, при этом за собственный счет, мне, видите ли, никак было не обойтись без того, чтобы сопровождать красивую, броскую чеченку по путаным дорогам, на которых идет война, и через слепые явки, то есть контакты с людьми, мне неизвестными и выскакивающими из засад, - в Грозный! В мертвый город. В город мертвецов.
   С этим, например, ей мог помочь и братец. Или другой родственник. Говорят, на Кавказе у всех куча родни, её от избытка даже в заложники сдают...
   Пустые мысли сродни снотворному... Я и заснул. И во сне отец, мама и я, семенивший по малолетству, уходили с Успенского кладбища, где перед отъездом из Харбина мы последний раз молились на могиле деда, маминого отца. Мы двигались налегке, потому что вещи - как пошутил отец, полчемодана на троих - были отправлены на вокзал. Мы прошли вдоль стены буддийского монастыря Цзи Лэсы, мимо католического костела, потом вокруг Покровской церкви. Вышли на Большой проспект, куда уже никогда не вернемся. Универмаг Чурина с опустевшими после капитуляции японцев и прихода красных витринами, "кружевной", как его звали за вычурность, дом итальянца Сокко, Московские ряды... Отец и мама, а за ними и я, мы кланяемся и крестимся на Свято-Никольский собор и уходим, не оглядываясь, все дальше и дальше, по Вокзальному проспекту... И я вдруг вижу, что поднимаюсь по деревянным ступеням желтого вагона переставшей быть японской и ставшей китайской железной дороги совершенно один. При этом отлично знаю, что за моей спиной вдруг и сразу ничего не осталось - ни родителей, ни соборов, ни кладбища, ни монастыря, ни старого вокзала, ничего!
   Еще не проснувшись окончательно, сквозь дрему я почувствовал как кот, мурлыча навзрыд, осторожно забрался на меня, помесил лапами, улегся и запустил когти сквозь галстук и сорочку. Не открывая глаз, я почесал ему темечко. Он истошно зарыдал, вдавив когти поглубже.
   - Подумать только, Жоржик ни к кому не ходит, - услышал я голос Заиры и сделал попытку привстать.
   - Да валяйтесь уж, ладно, - сказала она, усмехнувшись. - Привыкайте. Нам неделю сосуществовать в походе.
   - Вы улыбаетесь...Что-то не так с моим костюмом? - глупо спросил я.
   И заставил себя подумать, что моя эйфория - нечто пустое и лишенное смысла, причина интереса этой женщины ко мне - в каких-то её жизненных неладах, с которыми она надеется покончить с моей помощью как "технаря" и "спеца", и только. Я - не более чем рекомендованный знакомыми водопроводчик для поправки канализации, скажем так.
   Я все-таки сел. Жоржик, дергая кончиком хвоста, переместился на колени, нагло залез под блейзер и, распуская нюни, понюхал кобуру с "Береттой 92F". Ему нравился запах итальянской кожи. Закормленный приходящей прислугой кот, наверное, чувствовал себя одиноким и обездоленным в большом пустовавшем доме.
   - Кот ни к кому не ходит, потому что ему не к кому ходить, - сказал я. - Сыскался дружок. Он обожает меня по причине одиночества.
   - Кошкам легко, - сказала Заира. - Вы, что же, как кошка справляетесь со своим?
   Мысль мне понравилась. Прямотой и резкостью. Чеченка, видно, знала толк в одиночестве. Свое я обычно сравнивал с тем, что дает телесам диета: затянувшееся и ненужное - смертельно, а в меру - полезно, здоровеешь душой.
   В сумочке Заиры запищал мобильный. Она достала пластиковый брусок в замшевом чехле, села на диван, и серая кошка длинным прыжком переметнулась с подоконника ей на колени. Жорж сделал попытку подпрыгнуть и выгнул спину на моих.
   - Джамалдин хочет спросить у вас, - сказала чеченка, передавая свой продвинутый "Бенефон Кью".
   - Кто это? - спросил я.
   - Мой водитель. Забрал ваши вещи в камере хранения на вокзале...
   - Слушаю, Джамалдин, - сказал я.
   - Господин имеет чемодан и сумку?
   - Правильно.
   - В сумке оружие, - сказал Джамалдин.
   Я взглянул на Заиру. Она гладила кошку. Я погладил Жоржика и ответил водителю:
   - И что же?
   - Я переложу в машину, в которой вы поедете с хозяйкой.
   - Ты так решил?
   - Хозяйка решила, - сказал Джамалдин и разъединился.
   Я вжал кнопку отбоя и сказал:
   - Он вам звонил, Заира, а не мне.
   - По вопросу, который обсуждается обычно между мужчинами, - ответила она. И лучше бы не улыбалась.
   Практикующему юристу работу с женщиной-клиентом приходиться начинать с определения нужной дистанции между собой и ею. Слишком далеко - не получаешь внутренней картинки дела, за которое взялся, не выявишь сути действительных, обычно сволочных, намерений нанимательницы и потому не сделаешь работу с хорошим качеством. Слишком близко - расшибешься о её дурь и страсти-мордасти, возможно, насмерть... Женщину, в отличие от мужичка, не двинешь хуком справа, чтобы прекратить, скажем, истерику. Существует и такой продукт физиологического выделения, как слезы. Постоянная мелочность, колебания... С женщиной-клиентом постоянно чувствуешь себя вроде мотоциклиста на вираже, где промашка с балансом в грамм грозит потерей всего упора на дорогу.
   Так что лучше бы Заире не улыбаться. И я опустил глаза на Жоржика.
   - Когда мы выезжаем? - спросил я.
   - Через сорок минут, - сказала Заира. - Я переоденусь в дорогу. Должен явиться деловой партнер, его привезет Макшерип... Останется только переговорить с ним, и все. У вас есть другое пальто?
   Мое от "Авалона", подаренное ещё Праусом Камероном, действительно выглядело, как говорится, не совсем... Я заметно ободрал его, когда перелезал через забор на заднем дворе краснодарской гостиницы "Москва".
   - Нет, - сказал я. - Другого пальто у меня нет. Да, наверное, купить можно. Я куплю...
   - Не нужно. Здесь найдется, - ответила Заира. - У меня есть ещё брат, его пальто вам подойдет. Я принесу.
   - Еще один брат?
   - Сводный, - сказал она, - по отцу. Встретимся с ним в Краснодаре.
   Теперь задребезжал мой "Эриксон".
   Жак Филиппар спросил:
   - Вы можете говорить сейчас?
   Все-таки легкий южный акцент в его русском чувствовался. Возможно, он учил язык, скажем, в Днепропетровске, потому что приглушал гласные. А может, его настоящая фамилия когда-то была Филиппенко.
   - Могу, господин Филиппенко, - сказал я. - Срочное дело?
   Жак, видимо, обдумывал, что бы могла значить его новая фамилия, пауза затянулась, и я пожалел об экспромте. Оперативники вне сиюминутных забот соображают туговато. Я сказал:
   - Это неловкая шутка, Жак... Продолжайте.
   - Пусть это будет нашим паролем. Звонок от Филиппенко. Принято?
   Практически я весь день совершал одни неловкости. А теперь впал в лишнюю разговорчивость. Из-за бабы, конечно.
   - Спасибо, принято, - сказал я в телефон. - Итак?
   - Первое. Ваша просьба учтена. Семья взята под охрану. К ней москит не подлетит...
   Я не стал уточнять, что на Фунафути нет москитов, они там не водятся. Проникся отвращением к собственной болтливости.
   - Что взамен? - спросил я.
   - Взамен второе. Господин Камерон арестован с поддельными документами в Краснодаре. Уведомление об этом пришло от нашего человека. Вы можете, Бэзил, разобраться в обстановке, прояснить картину и сообщить нам детали?
   - Где Макс?
   - Макс говорит по другому телефону с нашим Центром.
   - На эту тему?
   - На вашу. Вторая будет обсуждаться после вашего сообщения. Оно не останется безвозмездным.
   - Камерон выдал мне десять тысяч долларов в Чехии перед переходом границы в Германию. Деньги ещё остаются. Так что с этим все в порядке... Когда нужны сведения?
   - Как и обычно, Бэзил.
   - Значит, вчера? Ждите сообщения.
   Я вдавил кнопку отбоя, спрятал в карман мобильный и - своим глазам не поверил: в салон входил утепленный в дорогу горнолыжным костюмом Лев Севастьянов!
   Макшерип Тумгоев, дернув рыжеватой с седой окантовкой бородой, сказал:
   - Господин Лев Севастьянов, господин Бэзил Шемякин...
   Мы церемонно пожали руки и принялись разглядывать: Лев - морской пейзаж за окнами, а я - как Жоржик, коварный изменщик, подобострастно отирается о его брюки. Тень Ефима Шемякина, великого оператора этого финансового трюкача и меня самого, казалось, вот-вот материализуется в реальную фигуру, проходящую сквозь стену салона. Картуз "под Жириновского" на затылке, распахнутый кожаный реглан, запотевшие с холода очки... Места, где он мог бы в обычной своей манере помотаться по помещению, отдавая распоряжения и допрашивая, хватило бы с избытком.
   Стоило Тумгоеву сказать, что он пошел готовить вертолет, и выйти, как привидение незримо вступило в командование, во всяком случае, надо мною. Севастьянов, я видел, ошарашен моим появлением, будто я застал его за игрой в карты на казенные деньги.
   - Бэзил, - спросил он. - Что ты здесь делаешь?
   - Надеюсь, то же, что и ты, - ответил я. - Служу Шлайну. Но, в отличие от тебя, в кредит. Ты, случайно, не знаешь, он не собирается здесь появиться с минуты на минуту?
   Только теперь мне стала ясна подлинная ценность записи трехчасовой беседы на лужайках гольф-клуба "Эль-Кантауи".
   Вне сомнения, Лев Севастьянов как консалтинговый эксперт, от которого у финансовой банды, судя по прослушанной мною пленке, не оставалось секретов, имел допуск к списку "черных" и "серых" фирм, а проще прикрываемых ими общаков, созданных на ворованной нефти, торговле оружием и людьми, производстве и продаже водки, манипуляциях с бюджетными отчислениями, включая прокрутки десяти миллиардов рублей так называемых "боевых" для федералов, рэкете, перепродаже автомобилей, контрабанде, наркотиках и всем прочем, бесконечно разнообразном, что и составляло подлинный смысл десятилетней чеченской катавасии. Он имел допуск к внутренним материалам о самом существенном - о деньгах и людях, которым они принадлежали. Засекреченным наглухо. Без обладания этими материалами никто и никогда не докажет, какие, в каком количестве и чьи "серые" и "черные" деньги отмыты волной европейской интеграции под крышами банков стран переходного периода, вроде Чехии, Латвии, Эстонии и тому подобных.
   - Дело дрянь, - сказал Лев серьезно. - Я не знаю, где Ефим.
   Его это, определенно, устраивало.
   - Сколько получится дискеток? - спросил я.
   - Каких ещё дискеток?
   - С данными о поступлениях денежных средств во всех формах и видах для фирм и структур... не знаю, как там их называют... всех их денег, которые ты готовишь к переброске в Европу. Я имею в виду внутреннюю реальную информацию, а не официальную липовую бухгалтерию...
   - Ты что же, знаешь про холдинг "Гуниб"? - спросил Лев.
   - Давай без деталей, - сказал я. - Времени нет... Сейчас вернутся Тумгоевы. Сколько дискет?
   - Около двухсот пятидесяти получится, не меньше. Но если я и перекачаю на них все данные, как увезти их оттуда? Перекачка по телефону или радиосвязи исключена... Такое идет только через шифровальный отдел...
   Отчего не рискнуть, подумал я, и спросил:
   - Через Хаджи-Хизира?
   Попадание в десятку, я увидел. Льва передернуло от ужаса. Он вяло кивнул и повторил вопрос:
   - Как ты вывезешь дискеты? Это же значит святых выносить...
   Господи, подумал я, если найдется Шлайн, найдется и тропа к месту, где Севастьянов перекачает с компьютеров на диски нужные данные. Ведь Шлайн, хотя и в плену, но побывал там. Вынесем и святых. Не в первый раз у вдовы, облепленной детишками, последнюю краюху из рук вырывать!
   - Это уже мое дело, - сказал я. - Ты скачай на дискеты. Большего не требуется. С остальным я разберусь.
   - Смертельный риск...
   - О-хо-хо-хо-хонюшки, трудно жить Афонюшке, - сказал я. - Учти, Лев, у меня есть необходимые материалы, чтобы засадить тебя лет на десять либо здесь в России, либо там во Франции, если ты не сделаешь то, что я сказал... Я ведь не спрашиваю, сколько ты отхватишь за свой консалтинг... Может, и эту виллу впридачу к приличной сумме в активы твоей парижской финансовой говнокачалки, а?
   Он заметно побледнел и сказал беспомощно:
   - Знаешь, Ольга в положении... Мы пять лет ждали...
   - Я не собираюсь ещё в утробе лишать твоего наследника состояния. Скачай дискеты, а потом преумножай и дальше, сколько душе угодно... Когда сделаешь?
   - Вылетаем сейчас, утром будем на месте, если Бог даст... Значит, ещё плюс две ночи.
   Откуда-то сверху, со стороны потолка, виллу накрыло свистом лопастей вертолета. Обе кошки умчались - в сторону кухни, наверное.
   Я проорал в ухо Севастьянова номер своего мобильного. Он кивнул. Записывать с его памятью, натренированной на длинные цифры, не требовалось.
   2
   Высокий чеченец, стоявший на кирпичном крыльце одноэтажного особняка на Гимназической улице, внимательно рассматривал фасад здания Краснодарской думы на другой стороне проезжей части, старательно меня не замечая. Трюк с его пальто Заира затевала напрасно. Он и без него опознал меня. Недели две назад или того меньше под аркой московского дома, где размещается фирма "Бизнес-Славяне", мы разошлись возле его "Форда Эксплорера" практически плечом к плечу.
   - Я Шемякин, - сказал я ему. - Почему вы под адыгейским флагом?
   - Я Тумгоев... Поднимайтесь, я ждал вас.
   Улыбался он совсем как Заира.
   - Рядом представительство Адыгеи. Наши соседи. А мы свой не вывешиваем... Осторожнее, здесь ещё ступени не доделаны... Не вывешиваем потому, что герб - волк под луной - не всем понятен, хотя у нас он тотемное животное, вроде римской волчицы, которая вскормила Ромула и Рема... По нашей мифологии, когда Бог, разгневавшись на погрязшее в скверне человечество, собрался обрушиться на него, волк принял на себя грехи людей. У нас волк, у вас в Москве - медведь, у немцев - орел...
   Он отличался от грубоватого кривоногого, ходившего в развалку Макшерипа. Больше походил на сестру, а не на брата. Даже походкой - я это видел теперь, когда шел за ним следом.
   Мы миновали сырую и стылую контору, где за канцелярскими столами без бумаг и компьютеров сидели в каракулевых папахах и дорогих костюмах плотные молодцы. Они встали и постояли, пока мы проходили за стальную дверь просторного кабинета. Три флага, словно в полицейском участке, - чеченский, Краснодарского края и Адыгеи - стояли возле массивного письменного стола. Над приставленным к нему креслом с высокой спинкой на стене резко выделялся зеленый квадрат с арабской надписью.
   - Я не посол, не подумайте, - сказал Исса Тумгоев. - Формально здесь я начальник безопасности представительства Чеченской Республики Ичкерия в Краснодарском крае и Республике Адыгея...
   - А по жизни? - спросил я, усаживаясь в глубокое кожаное кресло, на которое он мне указал.
   - Брат Заиры. Для вас я просто брат Заиры.
   У женщин, которые раньше обращали на меня внимание, назовем это так, не было братьев. Тем более из службы безопасности посольств. Я сдержанно кивнул на всякий случай и сказал:
   - Меня прислала Заира. Вы хотите что-то мне сообщить?
   - Сначала вопросы, - сказал Исса Тумгоев. - Можно?
   - Смотря какие, - неопределенно ответил я.
   - Вы знаете человека по имени Праус Камерон?
   В кабинет без стука вошел, я думаю, посол или полномочный представитель - Бог ведает, как называются посланцы республик, набравших суверенитета сколько хотели. Он кивнул Тумгоеву, пожал руку мне и вышел. Смотрины? Их право...
   - Выложите все сразу, пожалуйста, - попросил я. Язык не поворачивался называть его Иссой, да и господином таким-то тоже.
   - Хорошо... Вам известно, что вы находитесь в розыске на территории России после угона автомобиля в Москве и ограбления обменного пункта в вестибюле здешней гостиницы "Москва"? Вам известно, что в Краснодарский край прибыл Виктор Иванович Желяков по вашу душу? Еще вопрос...
   - Да хватит вполне... э-э-э...
   - Зовите меня Исса, пожалуйста, - сказал Тумгоев.
   - Вы меня Бэзил, - откликнулся я на предложение. - Хватит пока вопросов. У меня есть свой - на обмен. Отчего же Виктор Иванович пожаловал по мою душу, а не по душу Прауса Камерона?
   Исса Тумгоев встал и рассмеялся. Наверное, в прошлом он обретался не по конторам, а спортивным залам. Или прыгал с одной горы на другую, скажем, с ПТУРСом, подстерегая федеральные конвои на перевалах. Подбил первый танк и последний, а остальные встали между ними, как мишени на учебном стрельбище... Он явно не страдал конторской усидчивостью.
   - Камерона арестовали эфэсбэшники, - сказал Исса.
   - А меня военная контрразведка возьмет за угон ржавого автомобильного железа, на котором кто-то подменил один номер, и налет на обменный пункт, которого, я хорошо помню, в вестибюле "Москвы" и в помине нет?
   - Я ответил на ваш вопрос... Ваша очередь отвечать на мои, согласно уговору.
   Я тоже встал, опершись на палку с набалдашником.
   - Вообще-то, Исса, вы не дали ответа на мой вопрос, - сказал я. - Да ладно уж... Отвечу на ваши. Я знаю Прауса Камерона лично. Знаю понаслышке Желякова. И знаю, почему они гоняются за мной, оба... Заира, думаю, сообщила вам, что я имею список людей, выезжавших на совещание в Тунис, а также магнитофонную запись большей части того, что там говорилось... Желяков, я уверен, в сговоре с господами Хабаевым и Хаджи-Хизиром Бисултановым. Об этом сговоре, я уверен, знает Праус Камерон. Все они в паучьем сговоре. В сговоре тарантулов... Сожрут меня, потом вцепятся друг в друга. Но мне на это наплевать. Это не мое дело. В конце-то концов в куче этих тарантулов сидите вы, а не я... Заира сказала, что вы уполномочены семьей, вашей семьей, на некий обмен услугами. Взаимно выгодными. За этим я и пришел...
   Стояли мы лицом к лицу, глаза в глаза, и под его ворсистым просторным пальто, которое на меня надела Заира, его сестра, я чувствовал под левой подмышкой надежный, как кирпич, "Глок" с досланным патроном в патроннике и на боевом взводе. Что этому Иссе стоит грохнуть меня в глухом кирпичном особняке и потом выбросить труп в болотистую Кубань? Скажем, из-за сестры, которая предосудительно путешествует с мужичком почти в два раза её старше, да ещё и потому, что этот мужичок, как оказалось, слишком много знает про него и его компаньонов...