Скворцов Валериан. Гольф с моджахедами

   - Нет, Лев, я хочу полный цикл...
   Севастьянов перестал мотаться по салону вдоль окон.
   - Честные деньги на сто процентов?
   Заира рассмеялась. Ее предложение принималось. И к тому же дружеские отношения, кажется, возвращались в норму.
   - Если бы я сказала, что на сто пятьдесят процентов...
   - Это значило бы, что они снова перепачкались, - закончил фразу Севастьянов. - Деньги либо только деньги, либо что-то ещё и, как правило, подозрительное.
   - Спасибо, Лев, - сказала Заира.
   - Спасибо вам, Заира.
   - Я спущусь к Ольге попрощаться, - сказала она, вставая и передавая кошку Севастьянову. Мускулистое, словно смазанное тельце упруго вывинтилось из его рук и оказалось на спинке лавки-дивана.
   - А я вернулась, - сказала Ольга с террасы. - Не зажечь ли нам лампы?
   - Оля, я считаю, что Заира должна остаться ночевать здесь. Поздно уже... Давайте я открою свежую бутылку, может, она окажется лучше этой прокисшей...
   - Жоржик и эта заграничная штучка своими серенадами не дадут глаз сомкнуть, - сказала Заира.
   - Я пошел за бутылкой, - сказал Лев.
   - Мы окружим вас вниманием благородных кавказских матрон, многожонец Лев! - сказала Заира.
   - Смотрите, бесстыдницы, - ответил он в дверях, - накликаете второго...
   И уже в вестибюле, перед лестницей в погребок, подумал: второй действительно нужен для корректной прокрутки операций Заиры. Ольга не справится. Предстоит влить наличные в виртуальный поток виртуальных денег через электронные инструменты с использованием человеческого фактора. Так теперь такое называется.
   Кто станет вторым оператором, Лев уже знал. Да другого у него теперь и не нашлось бы. Если Ольга - заложница лояльности мужа, нужен кто-то еще, кто не связан ничем и кому можно верить. А главное, кого не купит Хабаев.
   Лев набрал на мобильном номер московской квартиры Шемякина. Перегуды и щелчки после подключения свидетельствовали о мощи фильтрующей обороны аппарата Бэзила. После писка стаккато Лев натыкал условный код и услышал автоответчик. Он попросил с ним связаться. Номер севастьяновского "Эриксона" шлайновский аппарат, вне сомнения, автоматически заглотнул в память.
   Возвращаясь с бутылкой "зекта", Севастьянов приметил перед стеклянной дверью вестибюля огромный букет роз в корзинке, оставленный Джамалдином, шофером Заиры.
   Глава двенадцатая
   Мертвый город
   1
   Из Шереметьево-2, которое после тунисского рая показалось стылым и запущенным, я на такси доехал до Самотечного бульвара, где сменил машину. Посоветовавшись с водителем этой второй насчет московских автомобильных рынков, велел везти себя в Южный порт. Пообедав в шашлычной на Тульской улице, я прошелся, перекинув сумку через плечо и опираясь на трость, с полкилометра, а затем подсел в маршрутку в сторону рынка. Петлял я ради проверки, которая оказалась безрезультатной. Оставалось только верить, что не по моей вине.
   Вазовская "четверка", затертая в строю развалюх на выставке достижений автомобилестроения прошлого века, продавалась, судя по качеству воспроизведения симфонии модерниста Гласа, как приложение к проигрывателю "Кенвуд". В четыре открытые двери на мороз изливалась инструментальная музыка в минималистском стиле в сопровождении хора мальчиков. Они как раз пели слова из Ветхого завета о сотворении мира, страдании и сострадании, когда я, присматриваясь к товару, проходил мимо. Крылья бутылочного цвета "четверки" покрывали матовые пятна, что относило её к разряду "битых" и интересно снижало цену.
   - Нравится? - спросил человек в китайской кожаной куртке и вязаном колпаке, из-под которого выбивался роскошный чуб. Губы у продавца посинели, он, наверное, не уповал на скорую реализацию и потому не подогревался изнутри, поскольку предстояло рулить тачку обратно домой. Шел третий час пополудни.
   - Что именно мне должно нравиться? - спросил и я.
   Мальчики перешли к многоголосью на темы сур из Корана. "Кенвуд" с двумя колонками стерео, вделанными под задним стеклом, звучал великолепно.
   Американца Гласа поносили музыкальные критики и Запада, и Востока. Чубатый, судя по одежке и машине, должен был бы разделять их точки зрения. Ему подошел бы, скажем, Иван Кучин с хитом "Заряженный наган" или шансон "В Калымском стосе" Гарика Кричевского. От вазовской "четверки" или, по крайней мере, проигрывателя попахивало краденым.
   - Вертушка супер, колонки тоже новые, - сообщил чубатый, приметив, что я застрял из-за музыки.
   - Капот открой, - велел я. - Выверни свечи, я на них взгляну... Потом покажи стержень проверки уровня масла. Но перед этим сядь и заведи. Я выхлоп понюхаю... Заткни рвотный шум из колонок и газуй на всю не меньше пяти минут. Потом проедемся и, если сойдет, поговорим. Возьму по доверенности...
   Я вышел из машины у метро "Автозаводская", куда отрулил "четверку" сам, ощущая слабоватую боль в раненой ноге, когда жал тормозную педаль (с газом обходился нормально). Чубатый встал рядом.
   После трех или четырех километров пробной поездки на старой тачке трудно прогнозировать, чем закончатся предстоящие ещё четыре тысячи, однако время на меня давило. Мы сторговались на восьмистах долларах за агрегат одиннадцатилетнего возраста, нуждающийся в замене резины вместе с дисками, а возможно, и подвесок. Слава Богу, что выхлоп не дымил и свечи не забрасывало. Про истинный километраж я не стал спрашивать, чтобы зря не сотрясать морозный воздух.
   Чубатый протянул мне заверенную нотариусом доверенность с пустым местом, где на бланке вписывается новый обладатель машины. Имя, паспортные данные и адрес "владельца транспортного средства" совпадали с указанными в техпаспорте "четверки". Но собственный документ он показать отказался: зачем?
   Открыв дверцу, я достал с заднего сиденья трость с набалдашником из слоновой кости и поддел её каучуковым наконечником подбородок чубатого, завалив его спиной на багажник. Кое-кто из сновавших мимо косился на нас.
   - Ты что, мужик? - спросил он.
   - Сейчас угомоню до состояния жмурика и тихо уеду, - сказал я. - Тачка угнанная?
   - Только "Кенвуд"...
   - Аккуратно выверни карманы. По одному... Палочка моя вроде заточки. Пыряется.
   Готовых доверенностей у него оказалось ещё две. Удостоверения или паспорта не нашлось. Имелся пластиковый бумажник с парой сотней рублей, и только. Я прибавил к рублям восемь купюр по сто долларов и вернул бумажник в карман куртки. Лишние доверенности оставил себе. Легонько проехался палкой по кожаной спине чубатого и уехал.
   Минималистские экзерсисы оркестра и хора мальчиков под управлением великого Гласа я дослушивал по пути к подвальному гаражу в шлайновском доме в Крылатском. "Форд" стоял возле "Рено 19 Европа", где я его и оставил. Направление вывернутых колес шлайновской машины оставалось неизменным. Я перенес в багажник "Форда" трость и сумку слоновой кожи, приехавшую со мной из Туниса, поскольку не хотел оставлять вещи в "четверке", пока она будет проходить ремонтную подготовку перед дальней дорогой. Магнитофон с пленками, записанными на поле гольф-клуба "Эль-Кантауи", я переложил в карман пиджака. Потом ещё пришлось рассчитаться за предыдущие восемь дней парковки и договориться о дополнительных двенадцати. Все это отняло время, и я вырулил на окружную в поисках надежной станции техобслуживания уже в темноте.
   "Четверку" взялись подготовить к трем утра. Таким образом, в хостинской гостинице "Жемчужина" я рассчитывал оказаться на вторые сутки к обеду.
   Домой я добирался, опять на всякий случай, на двух такси. Что-то беспокоило с самого Шереметьево. Будто чей взгляд чувствовал. Ощущение сформировалось, правда, ещё в Тунисе. Этим я и утешался. Ну, кто оттуда увяжется?
   Телефонный комбайн в квартире, по которой я соскучился, мигал сигналом записи сообщений на автоответчике. Пока я сбрасывал с себя одежку, он голосом Наташи два раза поведал, что меня любят и все такое, что погода замечательная, что вокруг Фунафути не штормит, забавный старичок вака-атуа по часу просиживает возле неё в молчании, преподобный Афанасий Куги-Куги под влиянием Колюни впал в детство, а роман инспектора Туафаки с Нэнси развивается у всех на глазах, как бразильский телесериал. Словом, у них благополучно, и когда же я собираюсь их забрать с Тихого океана на Волгу в Кимры?
   Ну, какая ещё награда нужна человеку?
   Третье послание пришло от Льва Севастьянова, который, по моим сведениям, может, и двухмесячной давности, преумножал состояния свое и клиентов в Париже или где-то ещё в Европах. Я загнал номер его спутникового мобильника в трофейный "Эриксон", реквизированный у Милика. Где-то теперь подкараулит меня этот чокнутый расстрига, гангстер и офицер?
   С Севастьяновым я решил связаться позже, на привале, скажем, в районе Орла. Мысленно я проложил свой маршрут на Сочи из Москвы не через Харьков, поскольку украинскую границу с вооружением не проедешь, а через Ростов-на-Дону.
   Вылезши из ванны, я устроил смотр арсеналу, включая трофеи. Брал весь: бельевую кольчужку "Дюпон", "Беретту 92F" на пятнадцать зарядов, "Глок" на девятнадцать, карабин "Гейм SR30" с магазином на двенадцать патронов и "символ фаллической шпаги", то есть зонтик мадам Зорро на три патрона. Боеприпасы SR30, правда, имелись только те, что оставались в магазинах. Три в "зонтике" и одиннадцать, поскольку двенадцатый Милик истратил на мадам Зорро, в карабине. Проверив инструмент, я замотал его поштучно в поролон и уложил в длинную спортивную сумку. Пачки с патронами для "Беретты" и "Глока" обычно хранились в деревянной коробке, сколоченной ещё отцом в Ханое для боеприпасов к старому французскому пистолету "МАС-35". Все её содержимое тоже ушло в сумку.
   Поразмыслив, я уложил в чемодан два комплекта одежды - городской и тот, который называю полевым. В сущности, тоже городской, лишь приспособленный для силовых, отчего не сказать и так, решений: мягкий и просторный "пьер-карденовский" блейзер, вельветовые брюки в стиле "прораб", то есть на размер больше, сорочки попросторней...
   Бомбила из левых таксистов подвернулся не сразу, и я продрог на зимнем ветру у подъезда дома. Мороз закручивал. Мне говорил кто-то, что ночные холода - предвестники исхода зимы. Действительно, до марта оставалось две недели. Наверное, на Черном море меня ждала весна. Я подумал, что неплохо бы подержать в каких-нибудь грязях правую ногу, которая слегка напоминала о себе, потому что я передвигался без палки с набалдашником и с поклажей. Мелкая рана, а столько беспокойства... Бомбила, приметив мою хромоту, перенес в багажник "четверки" чемодан и сумку.
   Новые колеса, замена подвесок, проверка, доводка и "смена масла везде" обошлись мне почти в триста долларов. Механик с "хвостиком пони" на затылке и в круглых очках с пятнами масла на стеклах разыскал две плоские, на тридцать литров каждая, канистры, за которые взял ещё пятьдесят. Со станции техобслуживания я поехал в Крылатское, перегрузил из "Форда" в "четверку" сумку, палку с набалдашником, аптечку, бутыль с питьевой водой, термосы и прочее походное снаряжение.
   Конечно, я быстрее и комфортней добрался бы до Сочи на "Форде". Да и вытащенного из зиндана Шлайна привез бы в Москву с большим шиком... Но моя любимая машина оказалась "замазанной" всеми недругами и друзьями Шлайна, каких я знал. А каких я не знал ещё и узнаю - сколько их будет? Старая "четверка" больше соответствовала предстоящим заботам. В Сочи я надеялся ещё и сменить для неё московские номера на краснодарские, скажем, с помощью того же Карамчяна из ювелирной лавки в гостинице "Жемчужина". За деньги не согласится - прижму...
   Я проскочил ночную Москву напрямик, на бензоколонке при выезде с кольцевой на Каширское шоссе, именуемое теперь федеральной трассой М4, залил полный бак и обе канистры, в "Макдоналдсе" взял про запас кофе в термос.
   "Четверка" с непривычно большим рулем, в новой обувке "нокия" с шипами, терпимо держала дорогу. Для пробы я тормознул несколько раз, чтобы потренироваться на случай заноса, и переехал туда-сюда набросанный грузовиками снежный вал в середине шоссе, набираясь опыта для будущих обгонов. Судя по карте, магистраль сужалась впереди, а где именно, предстояло узнать. Российские дорожные карты отучали верить.
   Скорость держалась под сто километров в час. Прислушиваясь к дребезжанию, скрипам и гулам латаного транспортного средства, я обвыкся с ними и, включив "Кенвуд", под повтор обруганной критиками гениальной симфонии Галса принялся, что называется, осматриваться в новой оперативной обстановке...
   Работая по найму и индивидуально, постоянно чувствуешь давление на психику трех обстоятельств, от которых зависит личная безопасность. Первое: грызут сомнения в надежности системы, то в есть моральной и профессиональной стойкости подельников, которых не знаешь и которых, возможно, никогда и не увидишь. То есть курирующих твою работу чиновников. А кто же они еще, эти руководящие служащие спецконтор?
   Вторая опасность исходит от возможного проникновения в систему такого же, как ты, наемного агента, который, что называется, разглядывает тебя с тыла. Предчувствие этой возможности я бы сравнил с ощущением, когда в переполненном автобусе или на улице некто упорно и неотступно дышит тебе в затылок. И третье обстоятельство - предатель, который может завестись (и неминуемо заводится) в системе и которому наивно сдаешь подсунутые под его подсказке противником липовые сведения...
   Почему эти три обстоятельства вызывают особую опаску? Причина следующая: одно, два или даже все три сразу возникают независимо от твоих личных данных, навыков, стараний и рисков. И если это происходит, ты превращаешься, сам того не ведая, в жалкое насекомое, дергающее, лежа на спине, лапками под микроскопом противника. За ним - выбор момента, когда тебя, доверчивого и преданного, зацепить пинцетом и скормить рыбкам в аквариуме или посадить на клей в коллекции подобных же...
   Впрочем, предательство системой или в системе глупо считать таковым. Предают тех, кому преданы. Шлайн, что ли, мне предан? Или я ему, отправившись сквозь пургу и снег вызволять бескорыстно и, как в таких смешных случаях говорят, по зову сердца? Наивный вздор, конечно. Преданность, дружба, товарищество! Цепи. Кому нравится носить вериги, пожалуйста, я не против. Но без меня...
   Слава Богу, в своем нынешнем положении я не имел за спиной вообще никакой системы, которая могла бы подставить меня по трем перечисленным выше причинам. Я действовал добровольцем. Подумать только: бесплатно! Выданные мне Праусом Камероном десять тысяч долларов в счет не шли. В настоящий момент я их отрабатывал, представляя собой для Камерона поисковый инструмент Шлайна. Я ведь ехал за Ефимом... Другое дело, насколько долго я соглашусь оставаться подобием тепловой ракеты, скажем, класса "воздух воздух", или "земля - воздух", или даже "воздух - земля", которая ищет цель. На подходе к Шлайну я, вне сомнения, сорвусь с предписанной траектории на собственную. Это потребует усилий, и остатки от десяти тысяч долларов, если они, конечно, будут, я вправе рассматривать как законный приз за эти усилия.
   Честный и благородный доброволец Бэзил Шемякин, верный и надежный друг, по зову сердца не щадящий живота своего ради любимого работодателя... В надежде, конечно, задним числом подписать с ним потом контракт на чудовищно тяжелую работу, выполняемую в этой морозной ночи под снегом, падающим наискосок в слабеющем, едва я уменьшал газ, свете фар. Аккумулятор явно издыхал. Либо он не воспринимал подзарядку от генератора, либо генератор доживал век. Очкастый вахлак с "хвостиком пони" на затылке схалтурил - не проверил ни тот, ни другой.
   И, проехав по объездной мимо Тулы, я спел:
   Степь да степь кругом,
   Путь далек лежит,
   Как да во той, эх, да степи
   Замерзал ямщик!
   А спев, я понял, что замерзнуть мне не дадут. Пара обычных и пара противотуманных фар, по моим подсчетам, уже минут двадцать маячила в зеркале заднего вида неизменно на удалении метров в двести-двести пятьдесят на любой скорости.
   Появился повод для более серьезных размышлений.
   Почему хвост, если это он, возник, когда я отмахал больше двухсот пятидесяти километров? То, что в самой Москве я не интересовал преследователей, представлялось сомнительным.
   Я попытался вспомнить, что мог увидеть в зеркале заднего вида до заправки на окружной и потом на протяжении нескольких десятков километров. Кажется, ничего особенного. Машин ехало много. Некоторые обгоняли. По конфигурации горящих фар я и сейчас, когда на шоссе, кроме моего и преследующего автомобилей, других не просматривалось, не мог в кромешной тьме сзади определить марку автомобиля, идущего следом.
   Не сбрасывая скорости, я достал из бокового кармана пальто складную карту, развернул её одной рукой и положил на колени. Карманным фонариком я высветил кусок, который теперь проезжал. Часа через два, видимо, ближе к рассвету, мне предстояло миновать магистральную развилку, от которой дороги расходились вправо - на Орел и далее на Харьков, и влево - на Елец, Воронеж, Ростов-на-Дону и далее в Краснодар и Новороссийск. Разойдясь, дальше к югу два шоссе имели между собой рокадную дорогу, которая соединяла Елец и Орел.
   "Что ж, у развилки и проверимся", - подумал я.
   Я прибавлял скорость и, слава Богу, "четверка" отрывалась, четыре фары в зеркале заднего вида просматривались с каждой минутой слабее. Они явно не торопились в угон за мной. На их месте и я не нервничал бы. Куда я мог деться с зимнего шоссе до развилки? Съезды на проселки закрывали сугробы, в которых завяз бы и вездеход...
   Пошарив рукой за спиной, я достал трость, полученную от Прауса Камерона перед переходом границы из Чехии в Германию. Я так и не удосужился посмотреть, что скрыто под дорогим набалдашником слоновой кости: лезвие заточки или полость для коньяка...
   После покупки "четверки" трость пролежала в багажнике моего "Форда" в Крылатском... То есть, когда я расстался с подарком Прауса Камерона, меня и потеряли? И снова подцепили, едва я забрал палку с набалдашником в купленный драндулет и выехал за окружную?
   Пришло время полюбопытствовать. Но отвернуть гладкий шишак на ходу одной рукой не удавалось. На скорости сто двадцать километров в час возиться с набалдашником, конечно, опасно. Недалеко и до греха. Даже слабый занос грозил переворотом на заснеженном шоссе...
   Оставалось считать километры до развилки. Приходилось идти на риск, разгоняя старую машину до предельной скорости. А фары заметно ослабевали, в особенности, если я включал дальний свет. Но педаль газа я не отпускал.
   Все-таки ещё не рассвело, когда показалась светившая прожекторами, сигнальными фонарями и световыми табло башня КПП дорожной милиции перед развилкой на Орел и Елец. Метров за двести от башни потянулся сплошной строй дальнобойных фур, которые тулились на ночь к стражам порядка. На такую же дистанцию они тянулись и за башней, в стеклянном фонаре которой свет не горел. Менты отслеживали обстановку, оставаясь невидимками. "Четверка" с московским номером интереса у них не вызвала. Подвески я сменил, корпус на новых колесах стоял высоко, под поклажей не оседал, и, стало быть, машина только ещё шла за товаром или пассажирами, а потому не сулила проверочного "навара".
   Миновав КПП, я поехал в направлении Орла и снова вдавил газ.
   Расчет мой был прост. Если преследователи выехали из Москвы даже с полным баком, после пятисотого километра заливать горючее на бензоколонке им все же придется. Мои дополнительные канистры проблему заправки снимали. Я надеялся, пока они простоят на колонке, увеличить разрыв до десяти километров... Проскочив после Орла в сторону Харькова километров пять, я воткну палку с набалдашником в сугроб где-нибудь за посадками вдоль шоссе, развернусь и на максимальной скорости вернусь к Орлу. Здесь, повернув на рокадную, я должен буду затаиться и дождаться, когда преследователи, если это действительно преследователи, проскочат мимо меня в харьковском направлении и тогда уже я окажусь у них в хвосте. А дальше посмотрим...
   "Москвич" с тонированными стеклами пронесся мимо придорожных кустов, за которыми я стоял, буквально через две минуты после того, как я закончил маневр. Повезло хоть в этом. Я успел.
   Ночь уходила. Бескрайняя заснеженная степь обретала видимость, словно фотография в проявочной ванночке.
   Я вернулся пешком к "четверке", которую для маскировки откатил от перекрестка подальше, и, переждав три минуты, вывернув с рокадного на магистральное шоссе, покатил за ребятами Прауса Камерона.
   Согласно бессмертному учению Йозефа Главы, человеческая цивилизация не более чем беспомощная условность для прикрытия собственного бессилия. Его и проявляли цивилизованные ребята Прауса, стоявшие на обочине шоссе с включенными мигалками аварийной остановки - где бы вы думали? Посреди российской степи. Они рассматривали в занесенном снегом кювете и дальше за ним мои следы, ведущие в сторону хилых топольков. Очевидно, гадали: что именно скрыто за ними - я с палкой или только палка с набалдашником?
   Эксперимент удался. Электронный маяк, встроенный в великодушный подарок Прауса Камерона, опять свел нас вместе. Разумеется, к их разочарованию, преждевременно. До Шлайна-то я ещё не доехал...
   Я выудил из-под сиденья простой и надежный, как кирпич, "Глок", притормозил в двадцати шагах от парочки, поставил, не заглушая мотор, "четверку" на ручной тормоз и вышел. Фары позорно слабели на малых оборотах мотора, демонстрируя жалкое состояние моего транспорта. Компенсируя утрату образа крутого Уокера, я подальше отставил руку с "Глоком", который они, конечно, разглядят и в предутренних зимних сумерках.
   Вообще-то особой нужды в демонстрации оружия не было. Парочка иностранцев и без упреждающего устрашения не прибегла бы к силовому контакту, который им строго заказан конторой на чужой территории. Впрочем, как и ношение оружия. Цель моя состояла в другом. Я готовился совершить ограбление.
   Судя по времени, фуры должны были уже начинать движение от КПП на развилке, а мне совсем не хотелось привлекать внимание к нашей "стрелке" мигалками "Москвича".
   - Привет, - сказал я парочке.
   Они молчали и смотрели на меня. Я видел: оба злились, что расслабились и позволили обвести себя вокруг пальца. Оттянув затвор и дослав патрон, я крикнул:
   - Кидайте ключи от машины!
   Поймав дорогой кожаный брелок, я сунул его в карман пальто, из которого взамен вытащил наручники.
   - Слушай, - сказал старший в мягкой куртке, - может, хватит выламываться под Уокера?
   - Поговорим? - спросил я, убирая наручники и взамен доставая брелок.
   - Давно пора, - ответил младший в пуховике. - Чего ты хочешь?
   На брелке имелась кнопка включения противоугонной системы. Я нажал, в "Москвиче" пискнуло, но блокировка дверей не щелкнула, они остались открытыми.
   - Это я-то хочу! Кто тут за кем гонялся, а? - спросил я. - Ехал себе человек и ехал... Чего увязались? И во второй раз. Опять вкусненьким угостить хотите? Посмотрим, что там у вас...
   "Глок" я не отводил. Нагнулся, нащупал рычажок запора капота и потянул его. Капот приподнялся. Я открыл. Движок оказался "опелевским" и двухлитровым. Соответственно и аккумулятор на шестьдесят амперов.
   Старший кивнул, и молодой сказал мне:
   - Я сам обменяю, не трудись, ты хромой у нас... Пойди открой капот у своего супера. Сначала твою батарею сниму, а потом нашу переставлю на супермашину.
   - Ходить вдвоем, не расставайтесь!
   - Слушай, - сказал старший, - может, действительно хватит выламываться, а? Ты что же, стрельбу откроешь, если мы тебя сейчас в одно место пошлем? Работу-то одну делаем.
   - Что значит - одну? - спросил я, как дурак, и, повернувшись к ним спиной, отправился делать, как велели. Оба шли следом.
   На меня иногда находит. Я действительно надурил с "Глоком". Взмахом руки показав парочке, чтобы продолжали движение к "четверке", я ухнул по колено в снег в кювете, перебрался через него и пошел за топольки. Возле палки с набалдашником я справил малую нужду, наблюдая, как младший в пуховике снимает аккумулятор с "четверки" и с напряжением несет его, выпячивая живот, к "Москвичу". Подумать только, в нитяных перчатках, какими пользуются чистюли-механики. Йозеф Глава, живя в цивилизованном мире, смотрел вокруг орлиным глазом... Вахлак, не удосужившийся в техцентре проверить аккумулятор, работал голыми руками.
   На этот раз пакеты со снедью у них оказались из "Макдоналдса". И только два, меня в расчет не брали, а поэтому я спросил, возвращая брелок с ключом от "Москвича":
   - Так бы и тащились за мной до Сочи?
   Старший пожал плечами и сказал:
   - Сами ещё не знаем... Тебя потеряли в Москве. Маяк оказался в твоем "Форде" на стоянке в Крылатском, мы решили, что ты, бросив палку, исчез насовсем. И вдруг маячок шевельнулся. Едва успели снова за тобой. А зачем... Зачем?
   - Я должен вывести вашего шефа Прауса Камерона на одного человека...
   - Которого ты ищешь под наводке Цтибора Бервиды? - спросил младший.
   - Бервиду в Праге убил Праус , - сказал я. - Или, по крайней мере, его человек.
   Они перестали жевать.
   - Он сумасшедший, я думаю, - предположил я.
   Старший в мягкой куртке как-то странно взглянул.
   - Я никого не хотел обидеть, - добавил я. - Считайте это трепом.
   - Меня зовут Макс Ортель, - сказал старший. - А это Жак Филиппар.
   - Ну, а я Бэзил Шемякин.
   - Мы знаем, - ответил Филиппар. - Ты частник.
   - А вы официальные агенты, - сказал я. - И что будем теперь с этим делать?