Страница:
— Поедешь прямо сейчас? — удивленно спросила Сэлли-Энн.
— Да.
— Один? Он кивнул.
— Я хочу побыть один.
— Чтобы мучить себя. — Ее голос стал твердым. — Будь я проклята, если позволю это. Я еду с тобой. Подожди! Я только брошу кое-что в сумку. Не придется даже двигатель выключать.
Она вернулась через пять минут с рюкзаком и сумкой для фотоаппаратов, которые бросила на заднее сиденье.
— О'кей, поехали.
Они почти не разговаривали, но скоро Крейг почувствовал благодарность за то, что она была рядом, за то, что он видел ее улыбку, когда поворачивался к ней, за то, что она прикасалось своей ладонью к его ладони, когда чувствовала, что дурное настроение овладевало им, за ее нетребовательное молчание.
Они подъехали в холмам «Кинг Линн» уже в сумерках. Джозеф сразу же почувствовал расположение к Сэлли-Энн, стал называть ее «маленькой госпожой». Улыбка часто появлялась на его обычно серьезном и важном лице. Он лично приказал слугам внести в дом ее скромный багаж.
— Я приготовил вам ванну, очень горячую.
— Это просто чудесно, Джозеф.
После ванны она вышла на террасу, и Крейг приготовил ей виски, как она любила, и себе, добавив совсем немного содовой.
— Предлагаю выпить за судью Домашаву, — он поднял стакан, — и за машонское правосудие. Все сорок лет.
Сэлли-Энн отказалась пить вино за ужином, несмотря на его уговоры.
— Барон Ротшильд был бы кровно обижен. Лучшее его вино. Моя последняя бутылка, лично незаконно ввезенная в страну. — Веселье Крейга было явно натянутым.
Он занес графин над бокалом и вопросительно посмотрел на нее.
— Нет. — Она покачала головой. — И я не пытаюсь командовать тобой, действую чисто из эгоистических побуждений. Сегодня ты нужен мне трезвым.
Он поставил графин и подошел к ней. Она встала со стула.
— Любимая, — прошептал он. — Я так долго ждал.
— Я знаю, — прошептала она в ответ. — Я тоже.
Он обнял ее осторожно, как нечто драгоценное и хрупкое, и почувствовал, как она стала меняться. Казалось, она стала мягче, тело ее стало податливым, принимало его формы. Он чувствовал ее от колен до молодой груди, и тепло ее тела легко проникало сквозь тонкую одежду.
Он наклонился над ней, она подняла голову, и губы их слились. Губы ее были холодными, но почти мгновенно стали горячими и разомкнулись, влажные и сладкие, как только что сорванная, вызревшая на солнце винная ягода, истекающая густым соком.
Он поцеловал ее и посмотрел ей в глаза, любуясь зеленью ореола вокруг зрачков, испещренного золотистыми крапинками. Потом ее веки закрылись и длинные ресницы переплелись. Он закрыл глаза, и земля, казалось, покачнулась под ним.
Он держал ее в объятиях и не пытался исследовать ее тело, довольствуясь ее губами и бархатным языком.
Джозеф вошел в столовую из кухни с подносом в руках, замер на мгновение, потом довольно улыбнулся и удалился, тихо закрыв за собой дверь. Они не услышали, как он вошел и вышел. Когда она оторвала свои губы от его, Крейг почувствовал себя обделенным и обманутым и потянулся к ней снова. Она прижала палец к его губам, и шепот ее был таким хриплым, что ей пришлось прокашляться.
— Милый, пойдем в твою спальню.
Возник один неловкий момент, когда он, раздевшись, сел на край кровати и стал снимать протез, но она, уже обнаженная, быстро присела перед ним, и сама отстегнула ремни. Затем она опустила голову и коснулась губами огрубевшей подушки плоти на конце культи.
— Спасибо, — сказал он. — Я рад, что ты можешь так поступать.
— Это — ты, — объяснила она просто. — Это — часть тебя. Она поцеловала культю снова, потом скользнула губами к колену и выше.
Он проснулся раньше нее и долго лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь чудесным чувством, охватившим все его тело, потом он вспомнил все, радость охватила его, и он быстро повернул голову, испугавшись, что не увидит ее, но она была рядом.
Она скинула подушку с кровати и сбросила ногами простыню. Она лежала, свернувшись как ребенок, прижав коленки к подбородку. Свет восходящего солнца покрывал жемчужными бликами ее тело, подчеркивая впадины и выпуклости. Ее волосы закрывали лицо и колыхались при каждом ее вдохе и выдохе.
Он лежал очень тихо, стараясь не потревожить ее, очень хотел коснуться ее, но не позволял себе этого сделать, чтобы боль желания была более острой, чтобы она стала нестерпимой. Вероятно, она почувствовала его взгляд, потому что выпрямила ноги, перевернулась на спину и сладко, как кошка, потянулась.
Он одним пальцем снял блестящую прядь волос с ее лица. Она повернулась к нему, посмотрела чуть затуманенным взглядом, потом уставилась в комичном изумлении.
— Эй, мистер, — прошептала она. — А ты совсем не плох в постели. Я жалею, что ждала слишком долго.
Она потянулась к нему обеими руками. Крейг не разделял ее сожаления, он знал, что все произошло в идеальное время, днем раньше было бы слишком рано. Потом они лежали, тесно прижавшись друг к другу, покрытые сладким потом любви.
— Сначала мы научились нравиться друг другу, — сказал он тихо. — Именно так и должно было произойти.
— Ты прав, — сказала она и немного отодвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Ее груди смешно чмокнули, оторвавшись от него. — Ты нравишься мне. Действительно нравишься.
— А я… — начал было он, но она закрыла его губы кончиками пальцев.
— Не сейчас, Крейг, — взмолилась она. — Я еще не хочу услышать это.
— Когда? — спросил он.
— Думаю, скоро, — сказала она и добавила более решительно: — Очень скоро, и я смогу сказать тебе то же самое.
* * *
Огромное имение «Кинг Линн», казалось, ждало, так же как и они, когда это случится.
Очень давно оно было отвоевано у дикой природы. Стимулом для его постройки была любовь мужчины и женщины, и на протяжении многих десятилетий имение развивалось благодаря любви других пар. Основатели и их потомки лежали сейчас на обнесенном стеной кладбище, но именно благодаря их стараниям имение процветало. Лишенное такой важной для жизни составляющей, как любовь, имение, попав в руки иностранцев из далекой страны, начало увядать и разрушаться.
Даже после того, как Крейг перестроил дом и выпустил на пастбища животных, имению не хватало важного элемента. Любовь наконец начала расцветать в «Кинг Линн», и радость, которую Сэлли-Энн и Крейг испытывали друг от друга, казалось, стала излучаться самим имением на холме, пропитывать саму землю, заставляя ее дышать жизнью и обещанием новой любви.
Матабелы поняли это немедленно. Когда Сэлли-Энн и Крейг ездили на помятом «лендровере» по пыльным дорогам от одного загона к другому, женщины поднимали головы от деревянных ступ, в которых они толкли маис, или поворачивались в их сторону под огромным грузом хвороста и приветствовали, провожая любящим и знающим взглядом. Старый Джозеф ничего не говорил, но застелил постель в спальне Крейга с четырьмя подушками, всегда ставил цветы с той стороны кровати, которую выбрала Сэлли-Энн, и обязательно приносил им в спальню на рассвете четыре бисквита, приготовленных по специальном рецепту.
Три дня Сэлли-Энн себя сдерживала, но однажды утром, сидя в кровати с чашкой чая в руке, она не выдержала.
— Из этих занавесей получатся неплохие полотенца для посуды, — сказала она. — Она показала недоеденным бисквитом на дешевые неотбеленные миткалевые занавеси, закрывавшие окна.
— Можешь предложить что-нибудь получше? — коварно спросил Крейг, и Сэлли-Энн попалась в ловушку. Занявшись выбором занавесей, она не могла пройти мимо всего остального. Она занималась проектированием мебели, которую должен был воплотить в дереве родственник
Джозефа — умелый столяр. Она разбила новый огород и высадила новые кусты роз взамен умерших от недостатка ухода.
Затем к заговору подключился Джозеф, предложив ей выбрать меню на ужин.
— Нкосазана, сегодня будет жаркое или карри из курицы? — спросил он.
— Нкози Крейг любит рубец. — Сэлли-Энн узнала об этом в одном непринужденном разговоре. — Ты можешь приготовить рубец с луком?
Джозеф просиял.
— Перед войной, когда в «Кинги Линги» приезжал генерал-губернатор, я всегда готовил для него рубец с луком. А он говорил мне: «Джозеф, очень вкусно, лучший рубец в мире!»
— О'кей, Джозеф, значит сегодня мы будет лакомиться твоим лучшим в мире рубцом с луком, — ответила со смехом Сэлли-Энн, но поняла, какое важное решение было принято поваром, только когда он официально вручил ей ключи от кладовой.
Она присутствовала при рождении первого теленка. Роды были трудными, потому что головка теленка была повернута назад, и Крейгу пришлось намылить руки и помочь ему появиться на свет. Шадрач и Ганс Грюнвальд держали корову, и Сэлли-Энн высоко поднимала лампу, чтобы Крейгу было лучше видно, что он делает.
Наконец животное появилось на свет, и все увидели, что это телка, бледно-бежевая, с длинными неуклюжими ногами. Как только она припала к вымени матери, они оставили ее на попечение Шадрача и вернулись в дом.
— Это одно из самых чудесных событий в моей жизни, любимый. Кто научил тебя этому?
— Мой дед Баву. — Он обнял ее в темноте спальни. — Ты не чувствовала отвращения?
— Рождение завораживает меня.
— Подобно Генриху VIII, я предпочитаю зачатие, — со смехом сказал он.
— Ты просто дикарь, — прошептала она в ответ. — Разве ты не устал?
— А ты?
— Нет, — призналась она. — Не могу сказать, что устала. Она предприняла одну или две нерешительных попытки вырваться из его объятий.
— Я получила сегодня телеграмму, что сертификат на «сессну» готов, — сказала она. — Мне нужно отправляться в Йоханнесбург, чтобы забрать ее.
— Если можешь подождать две-три недели, я полечу с тобой. Юг континента охвачен страшной засухой, и цены на скот резко упали. Мы могли бы облететь вместе несколько крупных ферм и совершить ряд выгодных покупок.
Она согласилась, и потекли дни, наполненные для них любовью и работой. Работа была связана с фотоальбомом, новым романом, проверкой материалов для ее отчета «Уайлдлайф Траст», с последними приготовлениями к открытию «Вод Замбези», а также с управлением и развитием фермы.
С каждой неделей слабела ее воля к сопротивлению чарам Крейга и «Кинг Линн», неотложные дела ее прошлой жизни постепенно исчезали, и наступил день, когда она вдруг поняла, что называет имение на холме «домом», и почти не удивилась этому.
Еще через неделю из Хараре доставили заказное письмо. Это был бланк заявления на возобновление гранта «Уайлдлайф Траст». Она не стала, как обычно, заполнять его немедленно и отсылать, а положила в сумку для фотоаппаратов.
«Завтра заполню», — сказала она себе, в глубине души, понимая, что настал переломный момент в ее жизни. Перспектива летать в одиночестве по всей Африке, спать, где придется, мыться, когда получится, и владеть собственностью, состоящей лишь из смены белья и фотоаппаратов, не казалась ей такой же привлекательной, как раньше.
Тем вечером, за ужином, она оглядела огромную, практически пустую столовую, которую украшали только новые занавеси, погладила длинный обеденный стол из родезийского тика, который под ее руководством изготовил родственник Джозефа и который, как она надеялась, скоро покроется благородной патиной. Потом она посмотрела поверх свечей на сидевшего напротив нее мужчину и ощутила страх и странный восторг. Она поняла, что приняла решение.
Они пили кофе на террасе, слушали пение цикад в джакарандах и писк летающих под желтой луной летучих мышей.
Она прижалась к его плечу и прошептала:
— Крейг, дорогой, пришло время сказать тебе. Я так сильно люблю тебя.
* * *
Крейг собирался сразу же поехать в Булавайо и взять гражданский суд штурмом, но она со смехом удержала его.
— Господи, не знала, что ты такой безумец. Нельзя просто так поехать и заключить брак, словно купить фунт сыра.
— Почему нет? Многие люди так поступают.
— Только не я, — твердо заявила она. — Хочу, чтобы все было как положено. — Она что-ito сосчитала на пальцах, посмотрела календарь на последней странице своей записной книжке и сказала:
— Шестнадцатое февраля.
— Ждать еще четыре месяца, — простонал Крейг, но его протесты были безжалостно подавлены.
Джозеф целиком разделял планы Сэлли-Энн.
— Вы выйдете замуж в Кинги Линги, нкосикази.
Это было скорее утверждением, чем вопросом, и Сэлли-Энн уже достаточно хорошо знала синдебеле, чтобы понять, что ее повысили с «маленькой госпожи» до «благородной дамы».
— Сколько будет гостей? — спросил Джозеф. — Двести, триста?
— Не думаю, что так много, — возразила Сэлли-Энн.
— Когда женился нкозана Роли, у нас было четыреста гостей, приехал даже нкози Смитй!
— Джозеф, — проворчала Сэлли-Энн. — Ты ужасный сноб!
* * *
Подавленность, которая охватила Крейга, когда он услышал приговор Тунгаты, постепенно исчезала благодаря напряженной работе в «Кинг Линн». Через несколько месяцев он почти не вспоминал о ней, только иногда, в самые неожиданные моменты, его охватывали воспоминания о старом друге. Для остального мира Тунгата Зебив словно никогда и не существовал. Его словно накрыли саваном молчания после экстравагантного освещения средствами массовой информации судебного процесса.
И вдруг имя Тунгаты Зебива появилось одновременно на всех телевизионных экранах и на первых полосах всех газет.
Крейг и Сэлли-ЭнН были буквально потрясены первым репортажем. Когда выпуск новостей закончился и начался прогноз погоды, Крейг подошел к телевизору и выключил его. Потом он вернулся к Сэлли-Энн, двигаясь как человек, только что переживший тяжелейший шок.
Они долго сидели в темной комнате, пока Сэлли-Энн не взяла его за руку. Она сильно сжала его, но ее дрожь была невольной, она сотрясла все ее тело.
— Бедные девочки, еще совсем дети. Представляешь их ужас?
— Я знал Гудвинов. Они были прекрасными людьми и всегда относились хорошо к чернокожим, — пробормотал Крейг.
— И это доказывает лучше всего остального, что его правильно посадили в клетку как опасное животное. — Ее ужас начал переходить в ярость.
— Не могу понять, чего именно они пытаются добиться. — Крейг покачал головой, и тут Сэлли-Энн взорвалась.
— Вся страна, весь мир должен понять, кто они. Кровожадные, безжалостные… — Она зарыдала. — Эти дети, о мой Бог, как я ненавижу его, я желаю ему смерти.
— Они использовали его имя, а это не значит, что они действовали по приказу Тунгаты. — Крейг старался, чтобы его слова звучали убедительно.
— Я ненавижу его, — прошептала она. — Ненавижу его за это.
— Это безумие. Таким поступком можно добиться только того, что солдаты набросятся на Матабелеленд с яростью всех известных богов.
— Маленькой было всего пять лет. — Сэлли-Энн от жалости и скорби повторяла свои собственные слова.
— Найджел Гудвин был отличным парнем. Я хорошо его знал — мы служили в одном специальном подразделении полиции во время войны. Он нравился мне. — Крейг подошел к столу и налил виски. — Господи, не дай этому повториться снова. Всему этому ужасу, всей жестокости. Господи, избавь нас от этого.
* * *
Найджелу Гудвину было почти сорок, но выглядел он, как молодой парень, благодаря своему розовому круглому лицу, на которое не действовало даже африканское солнце. Его жена Хелен была худенькой темноволосой девушкой с достаточно простой внешностью, которую позволяли не замечать ее темные, всегда сияющие глаза и постоянно хорошее настроение.
Две их дочери всю неделю жили в католической женской школе в Булавайо. Элис Гудвин было восемь лет, у нее были рыжеватые волосы и веснушчатое лицо, она была пухлой и белокожей, как и отец. Стефани было всего пять, она была слишком маленькой для интерната, но мать настоятельница сделала для нее исключение, так как в этой школе училась ее старшая сестра. Она была прелестным ребенком, темноволосым и жизнерадостным, с веселыми, как у матери, глазами.
Каждую пятницу Найджел и Хелен Гудвины совершали семидесяти восьми мильную поездку от фермы до города. Ровно в час они забирали дочерей из школы, обедали в отеле «Селборн», потом ходили до вечера по магазинам. Хелен покупала продукты и ткани, из которых она собиралась сшить платья для себя и дочерей, а потом, пока дети смотрели кино в местном кинотеатре, позволяла себе одну из немногих причуд в остальном простой жизни — делала себе новую прическу.
Найджел был членом комитета Союза фермеров Матабелеленда и проводил час или два в неторопливой беседе с секретарем или другими членами комитета, оказавшимися в городе. Потом он шагал по залитым солнцем улицам, заломив шляпу на затылок, сунув руки в карманы и довольно попыхивая трубкой, каждую минуту приветствовал друзей и знакомых, белых или чернокожих, и через каждые несколько ярдов останавливался, чтобы поболтать с ними.
Его десятник матабел Джосая и оба рабочих поджидали его у «тойоты», стоявшей у кооператива фермеров. Они погрузили в машину инструменты, запасные части, лекарства для скота и другие мелочи, и тут как раз подошла Хелен с девочками.
— Простите, мисс, — обратился к жене Найджел. — Вы не видели миссис Гудвин?
Эта шутка повторялась каждую неделю, но Хелен все равно засмеялась и похвасталась новой прической. Он купил девочкам пакет лакричного ассорти.
— Дорогой, — как обычно, возразила жена, — конфеты вредны для их зубов.
— Я знаю, — сказал Найджел и подмигнул дочуркам. — Но один раз не повредит.
Стефани села в кабину между родителями, а Элис забралась в кузов вместе Джосаей и матабелами.
— Закутайся во что-нибудь, милая, — сказала ей Хелен. — Когда приедем домой, будет уже темно.
Первые шестьдесят две мили они проехали по главной дороге, потом свернули на проселочную, ведущую к ферме, и Джосая выпрыгнул из кузова, чтобы открыть сетчатые ворота.
— Снова дома, — довольно произнес Найджел, въезжая на собственную землю. Он всегда говорил так, и Хелен улыбнулась и положила руку ему на колено.
— Приятно возвращаться домой, — согласилась она. Внезапно, как всегда, опустилась темная африканская ночь, и Найджел включил фары. Яркими точками заблестели глаза тучных коров. Аммиачный запах их навоза казался особенно резким в чистом ночном воздухе.
— Нужен дождь, — сказал Найджел, — иначе скоро все пересохнет.
— Да, дорогой.
Хелен посадила маленькую Стефани на колени, и дочурка сонно положила голову на ее плечо.
Найджел на протяжении последних десяти лет собирался купить генератор, но всегда появлялись более неотложные затраты, поэтому они по-прежнему пользовались бензином и керосином. Огни дома приветственно подмигнули им сквозь заросли акации.
Найджел остановил грузовик у задней террасы, выключил двигатель и погасил фары. Хелен вылезла из кабины, прижимая к себе Стефани. Дочурка заснула на руках, сунув палец в рот.
Найджел подошел к кузову и помог спуститься Элис.
— Лонгиле, Джосая, можете идти. Грузовик разгрузим завтра. Спокойной ночи!
Держа Элис за руку, он пошел за женой на террасу, но тут их ослепил яркий свет фонаря, и вся семья замерла.
— Кто здесь? — раздраженно спросил Найджел, заслоняя глаза ладонью и не выпуская ладонь Элис из своей.
Постепенно его глаза привыкли, и он увидел их, мгновенно ощутив жуткий страх за жену и детей. Их было трое, в синих джинсах и джинсовых куртках. Каждый был вооружен автоматом АК-47. Каждый направлял оружие на них. Найджел быстро оглянулся. Он понял, что непрошеных гостей было больше. Они вышли из ночи, Джосая и рабочие в страхе сжались под дулами их автоматов.
Найджел подумал о стальном оружейном шкафе, потом вспомнил, что оружия там не было. После войны одним из первых законов нового правительства был закон о сдаче белыми фермерами оружия. Потом он понял, что это не имело значения. Ему все равно не добежать до шкафа.
— Папочка, кто это? — спросила Элис тихим от страха голосом. Она знала, конечно, потому что не могла не помнить войну»
— Смелее, любимые мои, — попытался подбодрить их Найджел. Хелен прижалась к нему, все еще держа Стефани на руках.
Ствол автомата ткнулся ему в спину. Кто-то заломил ему руки за спину и связал их. Они использовали оцинкованную проволоку, которая врезалась в кожу. Потом они вырвали Стефани из объятий матери и опустили ее на землю. Она покачивалась, не проснувшись окончательно, продолжала сосать палец и мигать, как совенок, огромными глазами от света фонаря. Они связали руки Хелен. Она застонала, когда проволока впилась в кожу, потом прикусила губу. Двое из них связали проволокой руки детей.
— Они — совсем дети, — сказал Найджел на синдебеле. — Не связывайте их, не причиняйте им боль, прошу вас.
— Замолчи, белый шакал, — ответил один из них на том же языке и опустился на колено позади Стефани.
— Папочка, мне больно, — заплакала она. — Он делает мне больно, заставь его остановиться.
— Ты должна быть храброй, — ненавидя себя за глупые слова и беспомощность, произнес Найджел. — Ты уже большая.
Другой чернокожий подошел к Элис.
— Я не буду плакать, — пообещала она. — Я буду храброй.
— Ты просто молодец, — похвалил он ее, глядя, как ей связывают руки за спиной.
— Вперед! — приказал человек с фонарем, который явно был лидером группы, и подогнал детей стволом автомата, заставляя подняться по ступенькам террасы.
Стефани споткнулась и упала. Она не могла подняться из-за связанных за спиной рук и беспомощно извивалась на полу.
— Ублюдки, — прошептал Найджел. — Грязные ублюдки.
Один и них схватил девочку за волосы и поднял ее на ноги. Рыдая и спотыкаясь, она подошла к стоявшей у стены сестре.
— Не будь ребенком, Стефи, — сказала Элис. — Это такая игра. — Но ее голос дрожал от страха, а огромные глаза наполнялись слезами.
Они поставили Найджела и Хелен рядом с девочками и направляли луч фонаря на их лица, чтобы они не видели, что происходит во дворе.
— Почему вы так поступаете с нами? — спросил Найджел. — Война кончилась. Мы не сделали вам ничего плохого.
Он не услышал никакого ответа, ослепительный луч фонаря продолжал освещать их бледные лица. Стефани, не выдержав, разрыдалась. Потом он услышал в темноте другие голоса, испуганные голоса многих людей, голоса женщин и детей.
— Они привели всех наших людей, — едва слышно произнесла Хелен. — Как во время войны. Они собираются казнить нас.
Она говорила так, чтобы ее не слышали дочери. Найджел промолчал. Она знал, что она права.
— Жаль, я слишком редко говорил, как сильно я люблю тебя, — сказал он.
— Все в порядке, — ответила она. — Я это и так знаю.
За ослепительным пятном фонаря они могли разглядеть огромную темную толпу матабелов, которых согнали из поселка. Потом раздался громкий голос лидера, говорившего на синдебеле.
— Это — белые шакалы, которые присосались к принадлежащей матабелам земле. Это — белые отбросы, действующие заодно с убийцами машонами, поедателями грязи в Хараре, заклятыми врагами детей Лобенгулы…
Оратор постепенно доводил себя до убийственной ярости. Найджел заметил, что охранявшие их люди уже начали раскачиваться и что-то бормотать, постепенно впадая в исступление, причины для которого никогда не существовало. У матабелов существовало определение такого состояния — божественное безумие. Когда королем был Мзиликази, жертвами этого безумия стали более миллиона людей.
— Эти белые поедателей дерьма машонов — предатели, посадившие в лагерь смерти отца нашего народа Тунгату Зебива! — закричал лидер.
— Обнимаю вас, дорогие мои, — прошептал Найджел.
Он никогда не говорил ничего подобного, и Хелен заплакала от этих слов, а не от страха. Она пыталась сдержать слезы, но они катились по щекам и капали на землю с подбородка.
— Что мы должны с ними сделать? — истошно завопил оратор.
— Убить их! — закричал один из его людей, но жители поселка по-прежнему стояли молча.
— Что мы должны с ними сделать? — повторил вопрос лидер.
На этот раз он спрыгнул с террасы и прокричал его прямо в лица замерших матабелов.
— Что мы должны с ними сделать? — На этот раз вопрос сопровождали удары прикладами по черным телам крестьян.
— Что мы должны с ними сделать? — тот же самый вопрос был задан в четвертый раз.
— Убить их? — раздался чей-то испуганный голос, и снова донеслись удары прикладами.
— Убить их! — толпа подхватила крик.
— Убить их!
— Абантвана камина! — раздался отчаянный женский крик, и Найджел узнал голос няни своих дочерей Марты. — Мои крошки. — Потом ее голос потонул в море криков.
— Убить их! Убить их!
Божественное безумие быстро овладевало людьми.
Два человека в джинсовой одежде вошли в свет фонаря, повернули Найджела лицом к стене и заставили опуститься на колени.
Лидер передал фонарь одному из них и достал из-за пояса джинсов пистолет. Он взвел его со звонким щелчком, досылая патрон в патронник. Приставив ствол к затылку Найджела, он нажал на курок. Найджела бросило лицом на пол, содержимое черепа выплеснулось на белую стену и потекло вниз густыми потоками.
Его ноги все еще дергались, когда на колени рядом с трупом мужа бросили Хелен.
— Мамочка! — закричала Элис, когда пуля пробила лоб матери и ее череп вмялся внутрь. Мужество оставило маленькую Элис, ноги ее подогнулись, и она упала на пол. Ее кишечник непроизвольно опорожнился.
— Да.
— Один? Он кивнул.
— Я хочу побыть один.
— Чтобы мучить себя. — Ее голос стал твердым. — Будь я проклята, если позволю это. Я еду с тобой. Подожди! Я только брошу кое-что в сумку. Не придется даже двигатель выключать.
Она вернулась через пять минут с рюкзаком и сумкой для фотоаппаратов, которые бросила на заднее сиденье.
— О'кей, поехали.
Они почти не разговаривали, но скоро Крейг почувствовал благодарность за то, что она была рядом, за то, что он видел ее улыбку, когда поворачивался к ней, за то, что она прикасалось своей ладонью к его ладони, когда чувствовала, что дурное настроение овладевало им, за ее нетребовательное молчание.
Они подъехали в холмам «Кинг Линн» уже в сумерках. Джозеф сразу же почувствовал расположение к Сэлли-Энн, стал называть ее «маленькой госпожой». Улыбка часто появлялась на его обычно серьезном и важном лице. Он лично приказал слугам внести в дом ее скромный багаж.
— Я приготовил вам ванну, очень горячую.
— Это просто чудесно, Джозеф.
После ванны она вышла на террасу, и Крейг приготовил ей виски, как она любила, и себе, добавив совсем немного содовой.
— Предлагаю выпить за судью Домашаву, — он поднял стакан, — и за машонское правосудие. Все сорок лет.
Сэлли-Энн отказалась пить вино за ужином, несмотря на его уговоры.
— Барон Ротшильд был бы кровно обижен. Лучшее его вино. Моя последняя бутылка, лично незаконно ввезенная в страну. — Веселье Крейга было явно натянутым.
Он занес графин над бокалом и вопросительно посмотрел на нее.
— Нет. — Она покачала головой. — И я не пытаюсь командовать тобой, действую чисто из эгоистических побуждений. Сегодня ты нужен мне трезвым.
Он поставил графин и подошел к ней. Она встала со стула.
— Любимая, — прошептал он. — Я так долго ждал.
— Я знаю, — прошептала она в ответ. — Я тоже.
Он обнял ее осторожно, как нечто драгоценное и хрупкое, и почувствовал, как она стала меняться. Казалось, она стала мягче, тело ее стало податливым, принимало его формы. Он чувствовал ее от колен до молодой груди, и тепло ее тела легко проникало сквозь тонкую одежду.
Он наклонился над ней, она подняла голову, и губы их слились. Губы ее были холодными, но почти мгновенно стали горячими и разомкнулись, влажные и сладкие, как только что сорванная, вызревшая на солнце винная ягода, истекающая густым соком.
Он поцеловал ее и посмотрел ей в глаза, любуясь зеленью ореола вокруг зрачков, испещренного золотистыми крапинками. Потом ее веки закрылись и длинные ресницы переплелись. Он закрыл глаза, и земля, казалось, покачнулась под ним.
Он держал ее в объятиях и не пытался исследовать ее тело, довольствуясь ее губами и бархатным языком.
Джозеф вошел в столовую из кухни с подносом в руках, замер на мгновение, потом довольно улыбнулся и удалился, тихо закрыв за собой дверь. Они не услышали, как он вошел и вышел. Когда она оторвала свои губы от его, Крейг почувствовал себя обделенным и обманутым и потянулся к ней снова. Она прижала палец к его губам, и шепот ее был таким хриплым, что ей пришлось прокашляться.
— Милый, пойдем в твою спальню.
Возник один неловкий момент, когда он, раздевшись, сел на край кровати и стал снимать протез, но она, уже обнаженная, быстро присела перед ним, и сама отстегнула ремни. Затем она опустила голову и коснулась губами огрубевшей подушки плоти на конце культи.
— Спасибо, — сказал он. — Я рад, что ты можешь так поступать.
— Это — ты, — объяснила она просто. — Это — часть тебя. Она поцеловала культю снова, потом скользнула губами к колену и выше.
Он проснулся раньше нее и долго лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь чудесным чувством, охватившим все его тело, потом он вспомнил все, радость охватила его, и он быстро повернул голову, испугавшись, что не увидит ее, но она была рядом.
Она скинула подушку с кровати и сбросила ногами простыню. Она лежала, свернувшись как ребенок, прижав коленки к подбородку. Свет восходящего солнца покрывал жемчужными бликами ее тело, подчеркивая впадины и выпуклости. Ее волосы закрывали лицо и колыхались при каждом ее вдохе и выдохе.
Он лежал очень тихо, стараясь не потревожить ее, очень хотел коснуться ее, но не позволял себе этого сделать, чтобы боль желания была более острой, чтобы она стала нестерпимой. Вероятно, она почувствовала его взгляд, потому что выпрямила ноги, перевернулась на спину и сладко, как кошка, потянулась.
Он одним пальцем снял блестящую прядь волос с ее лица. Она повернулась к нему, посмотрела чуть затуманенным взглядом, потом уставилась в комичном изумлении.
— Эй, мистер, — прошептала она. — А ты совсем не плох в постели. Я жалею, что ждала слишком долго.
Она потянулась к нему обеими руками. Крейг не разделял ее сожаления, он знал, что все произошло в идеальное время, днем раньше было бы слишком рано. Потом они лежали, тесно прижавшись друг к другу, покрытые сладким потом любви.
— Сначала мы научились нравиться друг другу, — сказал он тихо. — Именно так и должно было произойти.
— Ты прав, — сказала она и немного отодвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Ее груди смешно чмокнули, оторвавшись от него. — Ты нравишься мне. Действительно нравишься.
— А я… — начал было он, но она закрыла его губы кончиками пальцев.
— Не сейчас, Крейг, — взмолилась она. — Я еще не хочу услышать это.
— Когда? — спросил он.
— Думаю, скоро, — сказала она и добавила более решительно: — Очень скоро, и я смогу сказать тебе то же самое.
* * *
Огромное имение «Кинг Линн», казалось, ждало, так же как и они, когда это случится.
Очень давно оно было отвоевано у дикой природы. Стимулом для его постройки была любовь мужчины и женщины, и на протяжении многих десятилетий имение развивалось благодаря любви других пар. Основатели и их потомки лежали сейчас на обнесенном стеной кладбище, но именно благодаря их стараниям имение процветало. Лишенное такой важной для жизни составляющей, как любовь, имение, попав в руки иностранцев из далекой страны, начало увядать и разрушаться.
Даже после того, как Крейг перестроил дом и выпустил на пастбища животных, имению не хватало важного элемента. Любовь наконец начала расцветать в «Кинг Линн», и радость, которую Сэлли-Энн и Крейг испытывали друг от друга, казалось, стала излучаться самим имением на холме, пропитывать саму землю, заставляя ее дышать жизнью и обещанием новой любви.
Матабелы поняли это немедленно. Когда Сэлли-Энн и Крейг ездили на помятом «лендровере» по пыльным дорогам от одного загона к другому, женщины поднимали головы от деревянных ступ, в которых они толкли маис, или поворачивались в их сторону под огромным грузом хвороста и приветствовали, провожая любящим и знающим взглядом. Старый Джозеф ничего не говорил, но застелил постель в спальне Крейга с четырьмя подушками, всегда ставил цветы с той стороны кровати, которую выбрала Сэлли-Энн, и обязательно приносил им в спальню на рассвете четыре бисквита, приготовленных по специальном рецепту.
Три дня Сэлли-Энн себя сдерживала, но однажды утром, сидя в кровати с чашкой чая в руке, она не выдержала.
— Из этих занавесей получатся неплохие полотенца для посуды, — сказала она. — Она показала недоеденным бисквитом на дешевые неотбеленные миткалевые занавеси, закрывавшие окна.
— Можешь предложить что-нибудь получше? — коварно спросил Крейг, и Сэлли-Энн попалась в ловушку. Занявшись выбором занавесей, она не могла пройти мимо всего остального. Она занималась проектированием мебели, которую должен был воплотить в дереве родственник
Джозефа — умелый столяр. Она разбила новый огород и высадила новые кусты роз взамен умерших от недостатка ухода.
Затем к заговору подключился Джозеф, предложив ей выбрать меню на ужин.
— Нкосазана, сегодня будет жаркое или карри из курицы? — спросил он.
— Нкози Крейг любит рубец. — Сэлли-Энн узнала об этом в одном непринужденном разговоре. — Ты можешь приготовить рубец с луком?
Джозеф просиял.
— Перед войной, когда в «Кинги Линги» приезжал генерал-губернатор, я всегда готовил для него рубец с луком. А он говорил мне: «Джозеф, очень вкусно, лучший рубец в мире!»
— О'кей, Джозеф, значит сегодня мы будет лакомиться твоим лучшим в мире рубцом с луком, — ответила со смехом Сэлли-Энн, но поняла, какое важное решение было принято поваром, только когда он официально вручил ей ключи от кладовой.
Она присутствовала при рождении первого теленка. Роды были трудными, потому что головка теленка была повернута назад, и Крейгу пришлось намылить руки и помочь ему появиться на свет. Шадрач и Ганс Грюнвальд держали корову, и Сэлли-Энн высоко поднимала лампу, чтобы Крейгу было лучше видно, что он делает.
Наконец животное появилось на свет, и все увидели, что это телка, бледно-бежевая, с длинными неуклюжими ногами. Как только она припала к вымени матери, они оставили ее на попечение Шадрача и вернулись в дом.
— Это одно из самых чудесных событий в моей жизни, любимый. Кто научил тебя этому?
— Мой дед Баву. — Он обнял ее в темноте спальни. — Ты не чувствовала отвращения?
— Рождение завораживает меня.
— Подобно Генриху VIII, я предпочитаю зачатие, — со смехом сказал он.
— Ты просто дикарь, — прошептала она в ответ. — Разве ты не устал?
— А ты?
— Нет, — призналась она. — Не могу сказать, что устала. Она предприняла одну или две нерешительных попытки вырваться из его объятий.
— Я получила сегодня телеграмму, что сертификат на «сессну» готов, — сказала она. — Мне нужно отправляться в Йоханнесбург, чтобы забрать ее.
— Если можешь подождать две-три недели, я полечу с тобой. Юг континента охвачен страшной засухой, и цены на скот резко упали. Мы могли бы облететь вместе несколько крупных ферм и совершить ряд выгодных покупок.
Она согласилась, и потекли дни, наполненные для них любовью и работой. Работа была связана с фотоальбомом, новым романом, проверкой материалов для ее отчета «Уайлдлайф Траст», с последними приготовлениями к открытию «Вод Замбези», а также с управлением и развитием фермы.
С каждой неделей слабела ее воля к сопротивлению чарам Крейга и «Кинг Линн», неотложные дела ее прошлой жизни постепенно исчезали, и наступил день, когда она вдруг поняла, что называет имение на холме «домом», и почти не удивилась этому.
Еще через неделю из Хараре доставили заказное письмо. Это был бланк заявления на возобновление гранта «Уайлдлайф Траст». Она не стала, как обычно, заполнять его немедленно и отсылать, а положила в сумку для фотоаппаратов.
«Завтра заполню», — сказала она себе, в глубине души, понимая, что настал переломный момент в ее жизни. Перспектива летать в одиночестве по всей Африке, спать, где придется, мыться, когда получится, и владеть собственностью, состоящей лишь из смены белья и фотоаппаратов, не казалась ей такой же привлекательной, как раньше.
Тем вечером, за ужином, она оглядела огромную, практически пустую столовую, которую украшали только новые занавеси, погладила длинный обеденный стол из родезийского тика, который под ее руководством изготовил родственник Джозефа и который, как она надеялась, скоро покроется благородной патиной. Потом она посмотрела поверх свечей на сидевшего напротив нее мужчину и ощутила страх и странный восторг. Она поняла, что приняла решение.
Они пили кофе на террасе, слушали пение цикад в джакарандах и писк летающих под желтой луной летучих мышей.
Она прижалась к его плечу и прошептала:
— Крейг, дорогой, пришло время сказать тебе. Я так сильно люблю тебя.
* * *
Крейг собирался сразу же поехать в Булавайо и взять гражданский суд штурмом, но она со смехом удержала его.
— Господи, не знала, что ты такой безумец. Нельзя просто так поехать и заключить брак, словно купить фунт сыра.
— Почему нет? Многие люди так поступают.
— Только не я, — твердо заявила она. — Хочу, чтобы все было как положено. — Она что-ito сосчитала на пальцах, посмотрела календарь на последней странице своей записной книжке и сказала:
— Шестнадцатое февраля.
— Ждать еще четыре месяца, — простонал Крейг, но его протесты были безжалостно подавлены.
Джозеф целиком разделял планы Сэлли-Энн.
— Вы выйдете замуж в Кинги Линги, нкосикази.
Это было скорее утверждением, чем вопросом, и Сэлли-Энн уже достаточно хорошо знала синдебеле, чтобы понять, что ее повысили с «маленькой госпожи» до «благородной дамы».
— Сколько будет гостей? — спросил Джозеф. — Двести, триста?
— Не думаю, что так много, — возразила Сэлли-Энн.
— Когда женился нкозана Роли, у нас было четыреста гостей, приехал даже нкози Смитй!
— Джозеф, — проворчала Сэлли-Энн. — Ты ужасный сноб!
* * *
Подавленность, которая охватила Крейга, когда он услышал приговор Тунгаты, постепенно исчезала благодаря напряженной работе в «Кинг Линн». Через несколько месяцев он почти не вспоминал о ней, только иногда, в самые неожиданные моменты, его охватывали воспоминания о старом друге. Для остального мира Тунгата Зебив словно никогда и не существовал. Его словно накрыли саваном молчания после экстравагантного освещения средствами массовой информации судебного процесса.
И вдруг имя Тунгаты Зебива появилось одновременно на всех телевизионных экранах и на первых полосах всех газет.
Крейг и Сэлли-ЭнН были буквально потрясены первым репортажем. Когда выпуск новостей закончился и начался прогноз погоды, Крейг подошел к телевизору и выключил его. Потом он вернулся к Сэлли-Энн, двигаясь как человек, только что переживший тяжелейший шок.
Они долго сидели в темной комнате, пока Сэлли-Энн не взяла его за руку. Она сильно сжала его, но ее дрожь была невольной, она сотрясла все ее тело.
— Бедные девочки, еще совсем дети. Представляешь их ужас?
— Я знал Гудвинов. Они были прекрасными людьми и всегда относились хорошо к чернокожим, — пробормотал Крейг.
— И это доказывает лучше всего остального, что его правильно посадили в клетку как опасное животное. — Ее ужас начал переходить в ярость.
— Не могу понять, чего именно они пытаются добиться. — Крейг покачал головой, и тут Сэлли-Энн взорвалась.
— Вся страна, весь мир должен понять, кто они. Кровожадные, безжалостные… — Она зарыдала. — Эти дети, о мой Бог, как я ненавижу его, я желаю ему смерти.
— Они использовали его имя, а это не значит, что они действовали по приказу Тунгаты. — Крейг старался, чтобы его слова звучали убедительно.
— Я ненавижу его, — прошептала она. — Ненавижу его за это.
— Это безумие. Таким поступком можно добиться только того, что солдаты набросятся на Матабелеленд с яростью всех известных богов.
— Маленькой было всего пять лет. — Сэлли-Энн от жалости и скорби повторяла свои собственные слова.
— Найджел Гудвин был отличным парнем. Я хорошо его знал — мы служили в одном специальном подразделении полиции во время войны. Он нравился мне. — Крейг подошел к столу и налил виски. — Господи, не дай этому повториться снова. Всему этому ужасу, всей жестокости. Господи, избавь нас от этого.
* * *
Найджелу Гудвину было почти сорок, но выглядел он, как молодой парень, благодаря своему розовому круглому лицу, на которое не действовало даже африканское солнце. Его жена Хелен была худенькой темноволосой девушкой с достаточно простой внешностью, которую позволяли не замечать ее темные, всегда сияющие глаза и постоянно хорошее настроение.
Две их дочери всю неделю жили в католической женской школе в Булавайо. Элис Гудвин было восемь лет, у нее были рыжеватые волосы и веснушчатое лицо, она была пухлой и белокожей, как и отец. Стефани было всего пять, она была слишком маленькой для интерната, но мать настоятельница сделала для нее исключение, так как в этой школе училась ее старшая сестра. Она была прелестным ребенком, темноволосым и жизнерадостным, с веселыми, как у матери, глазами.
Каждую пятницу Найджел и Хелен Гудвины совершали семидесяти восьми мильную поездку от фермы до города. Ровно в час они забирали дочерей из школы, обедали в отеле «Селборн», потом ходили до вечера по магазинам. Хелен покупала продукты и ткани, из которых она собиралась сшить платья для себя и дочерей, а потом, пока дети смотрели кино в местном кинотеатре, позволяла себе одну из немногих причуд в остальном простой жизни — делала себе новую прическу.
Найджел был членом комитета Союза фермеров Матабелеленда и проводил час или два в неторопливой беседе с секретарем или другими членами комитета, оказавшимися в городе. Потом он шагал по залитым солнцем улицам, заломив шляпу на затылок, сунув руки в карманы и довольно попыхивая трубкой, каждую минуту приветствовал друзей и знакомых, белых или чернокожих, и через каждые несколько ярдов останавливался, чтобы поболтать с ними.
Его десятник матабел Джосая и оба рабочих поджидали его у «тойоты», стоявшей у кооператива фермеров. Они погрузили в машину инструменты, запасные части, лекарства для скота и другие мелочи, и тут как раз подошла Хелен с девочками.
— Простите, мисс, — обратился к жене Найджел. — Вы не видели миссис Гудвин?
Эта шутка повторялась каждую неделю, но Хелен все равно засмеялась и похвасталась новой прической. Он купил девочкам пакет лакричного ассорти.
— Дорогой, — как обычно, возразила жена, — конфеты вредны для их зубов.
— Я знаю, — сказал Найджел и подмигнул дочуркам. — Но один раз не повредит.
Стефани села в кабину между родителями, а Элис забралась в кузов вместе Джосаей и матабелами.
— Закутайся во что-нибудь, милая, — сказала ей Хелен. — Когда приедем домой, будет уже темно.
Первые шестьдесят две мили они проехали по главной дороге, потом свернули на проселочную, ведущую к ферме, и Джосая выпрыгнул из кузова, чтобы открыть сетчатые ворота.
— Снова дома, — довольно произнес Найджел, въезжая на собственную землю. Он всегда говорил так, и Хелен улыбнулась и положила руку ему на колено.
— Приятно возвращаться домой, — согласилась она. Внезапно, как всегда, опустилась темная африканская ночь, и Найджел включил фары. Яркими точками заблестели глаза тучных коров. Аммиачный запах их навоза казался особенно резким в чистом ночном воздухе.
— Нужен дождь, — сказал Найджел, — иначе скоро все пересохнет.
— Да, дорогой.
Хелен посадила маленькую Стефани на колени, и дочурка сонно положила голову на ее плечо.
Найджел на протяжении последних десяти лет собирался купить генератор, но всегда появлялись более неотложные затраты, поэтому они по-прежнему пользовались бензином и керосином. Огни дома приветственно подмигнули им сквозь заросли акации.
Найджел остановил грузовик у задней террасы, выключил двигатель и погасил фары. Хелен вылезла из кабины, прижимая к себе Стефани. Дочурка заснула на руках, сунув палец в рот.
Найджел подошел к кузову и помог спуститься Элис.
— Лонгиле, Джосая, можете идти. Грузовик разгрузим завтра. Спокойной ночи!
Держа Элис за руку, он пошел за женой на террасу, но тут их ослепил яркий свет фонаря, и вся семья замерла.
— Кто здесь? — раздраженно спросил Найджел, заслоняя глаза ладонью и не выпуская ладонь Элис из своей.
Постепенно его глаза привыкли, и он увидел их, мгновенно ощутив жуткий страх за жену и детей. Их было трое, в синих джинсах и джинсовых куртках. Каждый был вооружен автоматом АК-47. Каждый направлял оружие на них. Найджел быстро оглянулся. Он понял, что непрошеных гостей было больше. Они вышли из ночи, Джосая и рабочие в страхе сжались под дулами их автоматов.
Найджел подумал о стальном оружейном шкафе, потом вспомнил, что оружия там не было. После войны одним из первых законов нового правительства был закон о сдаче белыми фермерами оружия. Потом он понял, что это не имело значения. Ему все равно не добежать до шкафа.
— Папочка, кто это? — спросила Элис тихим от страха голосом. Она знала, конечно, потому что не могла не помнить войну»
— Смелее, любимые мои, — попытался подбодрить их Найджел. Хелен прижалась к нему, все еще держа Стефани на руках.
Ствол автомата ткнулся ему в спину. Кто-то заломил ему руки за спину и связал их. Они использовали оцинкованную проволоку, которая врезалась в кожу. Потом они вырвали Стефани из объятий матери и опустили ее на землю. Она покачивалась, не проснувшись окончательно, продолжала сосать палец и мигать, как совенок, огромными глазами от света фонаря. Они связали руки Хелен. Она застонала, когда проволока впилась в кожу, потом прикусила губу. Двое из них связали проволокой руки детей.
— Они — совсем дети, — сказал Найджел на синдебеле. — Не связывайте их, не причиняйте им боль, прошу вас.
— Замолчи, белый шакал, — ответил один из них на том же языке и опустился на колено позади Стефани.
— Папочка, мне больно, — заплакала она. — Он делает мне больно, заставь его остановиться.
— Ты должна быть храброй, — ненавидя себя за глупые слова и беспомощность, произнес Найджел. — Ты уже большая.
Другой чернокожий подошел к Элис.
— Я не буду плакать, — пообещала она. — Я буду храброй.
— Ты просто молодец, — похвалил он ее, глядя, как ей связывают руки за спиной.
— Вперед! — приказал человек с фонарем, который явно был лидером группы, и подогнал детей стволом автомата, заставляя подняться по ступенькам террасы.
Стефани споткнулась и упала. Она не могла подняться из-за связанных за спиной рук и беспомощно извивалась на полу.
— Ублюдки, — прошептал Найджел. — Грязные ублюдки.
Один и них схватил девочку за волосы и поднял ее на ноги. Рыдая и спотыкаясь, она подошла к стоявшей у стены сестре.
— Не будь ребенком, Стефи, — сказала Элис. — Это такая игра. — Но ее голос дрожал от страха, а огромные глаза наполнялись слезами.
Они поставили Найджела и Хелен рядом с девочками и направляли луч фонаря на их лица, чтобы они не видели, что происходит во дворе.
— Почему вы так поступаете с нами? — спросил Найджел. — Война кончилась. Мы не сделали вам ничего плохого.
Он не услышал никакого ответа, ослепительный луч фонаря продолжал освещать их бледные лица. Стефани, не выдержав, разрыдалась. Потом он услышал в темноте другие голоса, испуганные голоса многих людей, голоса женщин и детей.
— Они привели всех наших людей, — едва слышно произнесла Хелен. — Как во время войны. Они собираются казнить нас.
Она говорила так, чтобы ее не слышали дочери. Найджел промолчал. Она знал, что она права.
— Жаль, я слишком редко говорил, как сильно я люблю тебя, — сказал он.
— Все в порядке, — ответила она. — Я это и так знаю.
За ослепительным пятном фонаря они могли разглядеть огромную темную толпу матабелов, которых согнали из поселка. Потом раздался громкий голос лидера, говорившего на синдебеле.
— Это — белые шакалы, которые присосались к принадлежащей матабелам земле. Это — белые отбросы, действующие заодно с убийцами машонами, поедателями грязи в Хараре, заклятыми врагами детей Лобенгулы…
Оратор постепенно доводил себя до убийственной ярости. Найджел заметил, что охранявшие их люди уже начали раскачиваться и что-то бормотать, постепенно впадая в исступление, причины для которого никогда не существовало. У матабелов существовало определение такого состояния — божественное безумие. Когда королем был Мзиликази, жертвами этого безумия стали более миллиона людей.
— Эти белые поедателей дерьма машонов — предатели, посадившие в лагерь смерти отца нашего народа Тунгату Зебива! — закричал лидер.
— Обнимаю вас, дорогие мои, — прошептал Найджел.
Он никогда не говорил ничего подобного, и Хелен заплакала от этих слов, а не от страха. Она пыталась сдержать слезы, но они катились по щекам и капали на землю с подбородка.
— Что мы должны с ними сделать? — истошно завопил оратор.
— Убить их! — закричал один из его людей, но жители поселка по-прежнему стояли молча.
— Что мы должны с ними сделать? — повторил вопрос лидер.
На этот раз он спрыгнул с террасы и прокричал его прямо в лица замерших матабелов.
— Что мы должны с ними сделать? — На этот раз вопрос сопровождали удары прикладами по черным телам крестьян.
— Что мы должны с ними сделать? — тот же самый вопрос был задан в четвертый раз.
— Убить их? — раздался чей-то испуганный голос, и снова донеслись удары прикладами.
— Убить их! — толпа подхватила крик.
— Убить их!
— Абантвана камина! — раздался отчаянный женский крик, и Найджел узнал голос няни своих дочерей Марты. — Мои крошки. — Потом ее голос потонул в море криков.
— Убить их! Убить их!
Божественное безумие быстро овладевало людьми.
Два человека в джинсовой одежде вошли в свет фонаря, повернули Найджела лицом к стене и заставили опуститься на колени.
Лидер передал фонарь одному из них и достал из-за пояса джинсов пистолет. Он взвел его со звонким щелчком, досылая патрон в патронник. Приставив ствол к затылку Найджела, он нажал на курок. Найджела бросило лицом на пол, содержимое черепа выплеснулось на белую стену и потекло вниз густыми потоками.
Его ноги все еще дергались, когда на колени рядом с трупом мужа бросили Хелен.
— Мамочка! — закричала Элис, когда пуля пробила лоб матери и ее череп вмялся внутрь. Мужество оставило маленькую Элис, ноги ее подогнулись, и она упала на пол. Ее кишечник непроизвольно опорожнился.