Страница:
— Книги в мягкой обложке не продаются, — прокричал он. — Они никому не нужны, мой мальчик. Тебе конец. Ты — писатель одного романа, Крейг.
Потом Крейг вдруг понял, что размахивал он не рукописью, а картой вин ресторана «Фор сизонс».
— Попробуем «кортон шарлеман»? — издевался над Крейгом Эш. — Или закажем большую бутылку «вдовы»?
— Только колдуны ездят на гиенах, — закричал Крейг, но пересохшее горло не издало ни звука. — Всегда подозревал, что ты…
Эш злобно захохотал, пришпорил гиену и высоко подбросил рукопись. Листы бумаги опускались на землю, как белые цапли на гнездо, а когда Крейг опустился на колени, чтобы собрать их, превратились в горсти пыли. Крейг понял, что не может подняться. Сэлли-Энн лежала рядом, они обнялись, и тут на них опустилась ночь.
Крейг проснулся утром, но не смог разбудить Сэлли-Энн. Она лежала и тяжело дышала через открытый рот и нос.
Стоя на коленях, он вырыл яму для солнечного дистиллятора. Работа продвигалась медленно, несмотря на то, что почва была мягкой и рыхлой. Потом, не вставая с коленей, он собрал чахлую растительность. Казалось, в этих стеблях не было и капли жидкости, но Крейг мелко порубил их штыком и положил на дно ямы.
Он срезал верхнюю часть алюминиевой фляги и поставил получившуюся чашку в центр ямы. Даже такая простая работа давалась ему с огромным трудом. Над ямой он растянул плащ-палатку, присыпав ее края землей* На плащ-палатку, строго над чашкой, он положил патрон.
Потом он подполз к Сэлли-Энн и сел так, чтобы заслонить ее лицо от палящего солнца.
— Все будет в порядке, — сказал он. — Скоро мы найдем дорогу. Она уже близко…
Он не понимал, что не произнес ни единого звука, а если бы и произнес, она бы их не услышала.
— Этот мелкий подонок Эш просто врет. Вот увидишь, я закончу книгу. Я расплачусь с долгами. Я заключу контракт на экранизацию и куплю «Кинг Линн». Все будет в порядке. Ты только не волнуйся, любимая.
С трудом сдерживая нетерпение, он переждал испепеляющий жар утра, а в полдень по своим часам открыл дистиллятор. Солнце нагрело сквозь плащ-палатку температуру в яме почти до точки кипения. Жидкость, испарившаяся из растительности, сконденсировалась на нижней поверхности палатки и стекла, благодаря углублению от пули, к центру. Оттуда она капала в подставленную чашку.
Ему удалось собрать полпинты. Он взял чашку обеими руками. Его так трясло, что он едва не пролил воду. Он сделал маленький глоток и задержал воду во рту. Она была горячей, но сладкой, как мед, он с трудом удержался, чтобы не проглотить ее.
Он наклонился и прижался ртом к потрескавшимся, почерневшим губам Сэлли-Энн. Очень осторожно он позволил воде вытечь на ее губы.
— Пей, моя милая, пей.
Он вдруг понял, что глупо смеется, глядя, как она судорожно глотает воду.
Буквально по каплям он переносил воду из своего рта в ее, и каждый глоток давался ее легче. Последний глоток он сохранил для себя и позволил воде пробежать тонкой струйкой по горлу. Вода ударила ему в голову, как крепкий спиртной напиток. Он сидел и глупо улыбался распухшими почерневшими губами. Его лицо распухло и стало лиловым от солнца, из ссадины на щеке сочился гной, а на воспаленных веках высохла слизь.
Он положил еще травы в дистиллятор и лег рядом с Сэлли-Энн. Он закрыл ее лицо от солнца оторванной полой рубашки и прошептал:
— Все хорошо… скоро я найду помощь… скоро… Только не волнуйся, любовь моя…
Но он знал, что наступил их последний день. Ему было нечем сохранять ей жизнь. На следующий день они умрут. Либо от солнца, либо от рук солдат Третьей бригады. В любом случае следующий день им не пережить.
* * *
На закате он достал из дистиллятора еще полчашки теплой воды. Они попили и заснули в объятиях друг друга мертвым сном.
Что-то разбудило Крейга, и он подумал сначала, что это был ночной ветер в кустах. С трудом он сел и стал прислушиваться, пытаясь понять, является ли этот то усиливающийся, то пропадающий звук реальным или это просто галлюцинация. Он понял, что проспал почти до рассвета. Горизонт уже превратился в отчетливую линию под бархатным занавесом неба.
Звук внезапно усилился, и он мгновенно узнал его. Это был шум четырех цилидрового двигателя «лендровера». Третья бригада не прекратила погоню. Они упорно шли к цели, как почувствовавшие запах крови гиены.
Он увидел фары. Машины ехала по неровной местности, поэтому лучи подпрыгивали и виляли. Он попытался нащупать автомат, но не смог. «Вероятно, Эш Леви украл, — подумал он с горечью. — Увез с собой на гиене. Никогда не доверял этому сукиному сыну».
Крейг безнадежно смотрел на приближающиеся фары. В их свете плясала маленькая похожая на эльфа фигурка, миниатюрный желтый человечек.
«Эльф, — подумал он. — Феи. Никогда не верил в фей. Не говори так. Когда так говоришь, одна из них умирает. Не хочу убивать фей. Я в них верю».
Он терял рассудок. Фантазия смешивалась с реальностью.
Он понял, что маленький желтый человечек был пигмеем из одного из живших в пустыне племен. Бушмен-следопыт, Третья бригада использовала бушмена, чтобы выследить их. Только бушмен был способен идти по следу всю ночь при свете фар «лендровера».
Лучи фар осветили их как юпитеры, и Крейг заслонил глаза ладонью. Свет был настолько ярким, что причинял ему боль. В руке за спиной он сжимал штык-нож.
«Одного я возьму с собой, — пообещал он себе. — Хотя бы одного».
Лендровер остановился в нескольких шагах. Маленький бушмен подошел и заговорил что-то на своем птичьем языке. Крейг услышал, как открылась дверь «лендровера», потом увидел направлявшегося к ним человека. Он мгновенно узнал его. Генерал Питер Фунгабера. В свете фар он выглядел гигантом, который подходил к прижавшемуся к земле Крейгу.
«Благодарю тебя, Господи, — мысленно произнес Крейг. — Благодарю за то, что ты прислал мне его перед смертью. — Он еще крепче сжал штык-нож. — В горло, — сказал он себе. — Как только он наклонится надо мной». Он собрал остатки сил, и генерал Питер Фунгабера наклонился над ним. Сейчас! Крейг попытался пошевелиться. Воткни нож ему в горло! Руки не подчинялись ему. Все кончено.
— Сэр, я вынужден сообщить, что вы находитесь под арестом за незаконное проникновение на территорию Республики Ботсвана, — сказал генерал Фунгабера, но чужим голосом. Он почему-то говорил вежливым и заботливым тоном низким голосом с сильным акцентом.
«Меня не проведешь, — подумал Крейг, — коварный ублюдок».
Генерал Фунгабера был почему-то одет в форму сержанта полиции Ботсваны.
— Вам повезло, — сержант опустился на одно колено. — Мы нашли место, где вы пересекли дорогу. — Он поднес флягу в фетровом футляре к губам Крейга. — Идем по вашему следу с трех часов вчерашнего дня.
Холодная сладкая вода хлынула в рот Крейга и потекла по подбородку. Он выронил штык и схватил флягу обеими руками. Он хотел проглотить воду одним глотком, хотел утонуть в ней. Она была так прекрасна, что глаза его заполнились слезами.
Сквозь слезы он разглядел эмблему полиции Ботсваны на двери «лендровера».
— Кто? — Он смотрел на Питера Фунгаберу и понимал, что никогда не видел это лицо. Оно было широким, с приплюснутым носом, сморщенным в тревоге и волнении, как у дружелюбного бульдога.
— Кто? — прохрипел он.
— Ничего не говорите, пожалуйста. Вас и даму следует как можно быстрее доставить в больницу Францистауна. Многие люди умирают в пустыне. Вам сильно повезло.
— Вы не генерал Фунгабера? — прошептал Крейг. — Кто вы?
— Полиция Ботсваны, пограничный патруль. Сержант Саймон Мафекенг к вашим услугам, сэр.
* * *
Еще мальчиком, перед Великой Отечественной войной, полковник Николай Бухарин охотился со своим отцом на волков, помогал уничтожать стаи, которые наводили ужас на жителей небольшой деревеньки в Уральских горах долгими холодными зимами.
Эти экспедиции в дремучую тайгу воспитали в нем глубокую привязанность к охоте. Он наслаждался уединенностью глухих мест и первобытной радостью от использования всех своих органов чувств в противостоянии с опасным животным. Полковник, несмотря на свои шестьдесят два года, обладал прекрасным зрением, слухом, обонянием и другими чувствами прирожденного охотника, которые позволяли ему предугадывать любые уловки преследуемого им зверя, какими бы причудливыми они ни были. В дополнение к почти компьютерной памяти на факты и лица они позволили ему добиться успехов в работе, подняться по служебной лестнице до начальника отдела Седьмого управления и профессионально заняться охотой на самую опасную дичь — человека.
Когда Бухарин охотился на кабанов и медведей на территории огромных охотничьих угодий, зарезервированных для отдыха старших офицеров КГБ и ГРУ, он пугал своих товарищей тем, что полностью пренебрегал рекомендациями стрелять из укрытия и пешком уходил в самую непролазную чащу. Он чувствовал в себе острую потребность ощущать физическую опасность.
Когда задание, которым он теперь занимался, было передано по секретным каналам в его кабинет на втором этаже здания на площади Дзержинского, Бухарин немедленно понял его первостепенную важность и лично начал контролировать его выполнение. После тщательной оценки начальных возможностей настало время личной встречи с объектом, и Бухарин выбрал легенду, наиболее соответствующую своим пристрастиям.
К русским, особенно занимающим высокие посты, в Республике Зимбабве относились с подозрением. Во время чимуренги, или войны за независимость, Россия поставила не на ту лошадь и оказала поддержку революционному крылу партии матабелов ЗИПРА, которое возглавлял Джошуа Нкомо. С точки зрения правительства в Хараре, Россия стала новым колониалистским врагом, а истинными друзьями революции были Китай и Северная Корея.
По этой причине полковник Николай Бухарин въехал в Зимбабве по финскому паспорту под чужим именем. Он бегло говорил на финском, как и на пяти других языках, включая английский. Ему было необходимо прикрытие, чтобы беспрепятственно покинуть Хараре, где следили за каждым его шагом, и отправиться в малонаселенную местность, где он мог, не опасаясь наблюдения, встретиться с объектом.
Многие другие африканские республики под давлением Всемирного банка и Международного валютного фонда запретили охоту на крупных животных. В Зимбабве тем не менее профессиональный охотник мог получить лицензию на проведение сафари в специальных «зонах контролируемого отстрела». Такие лицензии были одним из основных источников поступления валюты в переживавшую упадок экономику.
Полковника несколько забавляла необходимость играть роль преуспевающего лесопромышленника из Хельсинки и наслаждаться столь любимой им охотой в декадентской манере, присущей главным образом финансовым воротилам капиталистической системы.
Несомненно, бюджет, выделенный на операцию, не предусматривал такое расточительство. Однако объект, которым являлся генерал Фунгабера, был человеком честолюбивым и состоятельным. Он не стал возражать, когда полковник Бухарин предложил в качестве прикрытия встречи охоту, и взял на себя обязанности хозяина, оплатив сафари, стоимость которого составляла несколько тысяч долларов в день.
Полковник Бухарин стоял на поляне и смотрел на своего партнера. Русский намеренно ранил буйвола. Николай Бухарин отлично стрелял из пистолета, винтовки и дробовика, а расстояние составляло не более тридцати ярдов. Он мог, если бы захотел, попасть в любой глаз животного, прямо в центр темного зрачка. Тем не менее он выстрелил в живот так, чтобы не задеть легкие и не нарушить дыхание и одновременно чтобы не повредить задние ноги и не лишить животное возможности быстро двигаться.
Это был превосходный экземпляр, размах рогов от одного острого конца до другого составлял не менее пятидесяти дюймов. Такой буйвол был завидным трофеем и принадлежал полковнику, как первому пролившему кровь, вне зависимости от того, кто произведет решающий выстрел. Улыбаясь Питеру Фунгабере, полковник налил водки в серебряный стаканчик, служивший пробкой его фляги.
— На здоровье! — произнес он тост и выпил, даже не поморщившись.
Налив еще водки, он протянул стаканчик Питеру Фунгабере.
Питер был одет в накрахмаленную и отглаженную полевую форму без головного убора и знаков различия, блеск которых мог спугнуть дичь.
Он взял стаканчик в руку и посмотрел поверх него на русского. Полковник был примерно такого же роста, но более худой, его выправка сделала бы честь человеку лет на тридцать моложе. Глаза были странно бледные, голубые и холодные, лицо, иссеченное шрамами минувших войн и других забытых конфликтов, напоминало лунный ландшафт. Череп был выбрит, пробивающаяся седая щетина искрилась на солнце, как стеклянные волокна.
Питеру Фунгабере нравился этот человек. Ему нравился ореол власти, который окутывал его, как императорская тога, нравилась почти африканская врожденная жестокость, вполне понятная самому Питеру. Он наслаждался его хитростью и коварством, умением переплести правду, полуправду и ложь так, что они становились неотличимыми друг от друга. Его возбуждало ощущение опасности настолько сильной, что она, казалось, обладала особым запахом. «Мы люди одного толка», — подумал он, поднимая стаканчик и отвечая на тост. Он выпил жгучий напиток одним глотком. Потом, осторожно дыша, чтобы ничем не выдать неудовольствия, он протянул стаканчик русскому.
— Ты пьешь как мужчина, — признал Бухарин. — Посмотрим, как ты охотишься.
Догадка Питера оказалось верной. Водка и буйвол были своего рода испытанием. Он пожал плечами, демонстрируя свое безразличие, а русский позвал профессионального охотника, который почтительно стоял вне пределов слышимости.
Белому охотнику, родившемуся в Зимбабве, было уже под сорок. Он был одет в широкополую шляпу, шорты и жилет цвета хаки с карманчиками под крупнокалиберные патроны на груди. Густая борода не могла скрыть выражение полного неудовольствия, которое выражало его отношение к перспективе последовать за раненым буйволом в густые прибрежные заросли.
— Генерал Фунгабера возьмет. Четыреста пятьдесят восьмой, — сказал полковник Бухарин, и охотник послушно кивнул.
Как мог этот странный мужчина промахнуться с такого близкого расстояния? До этого момента он стрелял, как чемпион Англии. Господи, как скверно выглядят эти заросли. Охотник подавил дрожь и щелкнул пальцами второму оруженосцу, чтобы тот принес еще одну крупнокалиберную винтовку.
— Ты останешься здесь с носильщиками, — тихо произнес русский.
— Сэр! — воскликнул охотник. — Я не могу позволить вам пойти туда без меня. Я могу лишиться лицензии. Это не допускается…
— Хватит, — сказал полковник Бухарин.
— Но, сэр, вы не понимаете…
— Я сказал — хватит! — Русский ни разу не повысил голос, но взгляд этих странных голубых глаз заставил охотника замолчать. Он вдруг понял, что больше потери лицензии или встречи с раненым буйволом в зарослях он боится этого человека. Он подчинился и отошел назад.
Русский взял винтовку из рук оруженосца, оттянул затвор, чтобы проверить, что она заряжена патронами с пулями без оболочки, и протянул ее Питеру Фунгабере. Питер с легкой улыбкой на лице взял винтовку, взвесил ее на руке и вернул оруженосцу. Полковник Бухарин улыбнулся и удивленно поднял седую бровь. Улыбка была насмешливой и чуть презрительной.
Питер что-то резко сказал оруженосцу на языке шона.
— Эх-хе, мамбо!
Оруженосец убежал и принес другое оружие, взяв его у одного из чернокожих носильщиков. Возвращаясь, он похлопывал в ладоши, чтобы показать свое уважение.
Питер взвесил новое оружие в руке. Это был колющий ассегай с коротким древком. Древко было сделано из твердой древесины и обмотано медной проволокой. Лезвие было почти два фута длиной и четыре дюйма шириной. Питер сбрил серебристым лезвием волосы с предплечья, потом сбросил с себя куртку, штаны и ботинки, оставшись только в трусах оливкового цвета.
— Так охотятся по-африкански, полковник, — сказал он Бухарину, который уже не улыбался. — Но я не призываю человека в вашем возрасте охотиться так же. Вы можете использовать винтовку.
Русский кивнул, признавая поражение. Этот раунд он проиграл, следовало убедиться, так ли хорош этот черный мужик. Бухарин опустил взгляд на след. Следы от копыт были не меньше суповой тарелки, а в брызгах водянистой крови были виды частицы навоза из простреленного кишечника.
— Я иду по следу, ты следишь за кустами.
Они пошли вперед. Русский, чуть наклонившись, шел по следу, Питер легко шагал в пяти шагах от него, держа ассегай в одной руке и скользя внимательными глазами по кустарнику. Как опытный охотник он знал, что не увидит животное целиком, скорее следовало рассчитывать на блестящий нос или часть огромного рога.
Они прошли всего шагов двадцать и полностью скрылись в зарослях. Было душно, как в теплице, буйная растительность затрудняла дыхание. Пахло гниющими листьями, которые делали их шаги бесшумными. Тишина была угнетающей, и шорох колючих веток по кожаным гетрам русского казался оглушительным, как шум дизеля. Русский потел, рубашка на спине намокла, на шее были видны крупные блестящие капли. Питер слышал его частое и глубокое дыхание, но инстинктивно понимал, что русский испытывал не страх, а возбуждение охотника.
Питер не разделял это чувство. Там, где должен был быть страх, было лишь ощущение холода. Он научил себя этому во время чимуренги, Такое поведение было необходимым. Он должен был произвести впечатление на русского, а для этого страх и другие чувства должны были уступить место холоду. Питер Фунгабера готовил себя к схватке. Он чувствовал, как наливаются силой мышцы, как напрягаются сухожилия и нервы, пока не превратился в подобие стрелы в натянутом луке.
Он осматривал заросли впереди поверхностно, концентрируя внимание на флангах. Животное, на которое они охотились, было одним из самых коварных в Африке, уступая, пожалуй, лишь леопарду. Лев рычал, прежде чем напасть, слон не выдерживал попадания крупнокалиберных пуль в грудь, а буйвол нападал бесшумно, и только одно могло остановить его — смерть.
Большая блестящая муха села на верхнюю губу Питера Фунгаберы и заползла в ноздрю. Его сосредоточенность была настолько полной, что он не смахнул ее, даже не почувствовал. Он наблюдал за флангами, сконцентрировав на них все внимание.
Русский остановился, наклонился, чтобы осмотреть изменившийся след. Он увидел следы копыт, лужу жидкого кровавого навоза. Здесь буйвол останавливался, получив пулю в живот. Питер Фунгабера представил себе, как он стоял на этот самом месте, массивный и черный, высоко задрав голову, смотрел в сторону охотников, чувствовал, как агония распространяется по телу, как жидкие экскременты начинают стекать по задним ногам. Здесь он стоял и слушал, и слышал их голоса, а потом в нем начала закипать ярость и ненависть. Он опустил голову, сгорбился от боли, и ярость его становилась все сильнее-Русский обернулся на Питера. Слова были не нужны. Они пошли дальше.
Все действия буйвола были основаны на атавистической памяти. Все, что он делал, бесчисленное количество раз делали его предки. Все было подчинено особому порядку. Он убежал, получив пулю в живот, потом остановился и прислушался, и посмотрел назад. Потом он напряг огромные мышцы и пошел дальше более спокойно, повернулся так, чтобы ветер дул сзади, чтобы запах охотников всегда доносился да него. Он крутил огромной головой, выбирая место для засады.
Буйвол пересек небольшую поляну, не больше десятка шагов в ширину, вошел в густые заросли на другой стороне, оставив на зеленых листьях кровавый след, прошел еще пятьдесят ярдов, потом резко повернул и пошел по широкой дуге. Теперь он двигался скрытно, шаг за шагом раздвигая огромным телом ветви, пока не вернулся к поляне. Он остановился, спрятался в густых зарослях, повернувшись к собственному следу, и замер. Мухи копошились в его ране, а он позволял им это делать, шкура его не дергалась, хвост оставался неподвижным. Он не шевелил даже ушами, направив их вперед. Глаза, не мигая, смотрели на кровавый след, по которому должны были прийти охотники.
На поляну вышел русский. Его взгляд мгновенно скользнул к испачканным кровью веткам на другой стороне, где огромный буйвол скрылся в зарослях. Он медленно пошел дальше. За ним последовал Питер. Он двигался, как танцор, его тело блестело от пота, твердые мышцы на груди и руках меняли форму при каждом движении.
Он увидел глаз буйвола. Он блестел на солнце, как только что отчеканенная монета, и Питер замер. Он щелкнул пальцами, и русский замер тоже. Питер Фунгабера смотрел на глаз буйвола, не понимая, что он видит, но зная, что бык должен был находиться именно на том месте — в тридцати ярдах влево от них. Если бык вернулся, он должен был быть там.
Питер прищурился и увидел все. Он видел не только глаз, но и изогнутый рог, настолько неподвижный, что его можно было принять за толстую ветку. Увидел место, где рога сходились над глазами, и заглянул в самый зрачок, словно в ад.
Буйвол бросился вперед. Заросли расступились перед ним, ветки затрещали и сломались, листья задрожали, как от порыва ураганного ветра. Он вылетел на поляну боком, как краб. Это был характерный обманный маневр перед решающим броском вперед, обманувший многих охотников.
Он двигался очень быстро, как, казалось, не может двигаться такое огромное животное. Он был высоким и широким, как гранитный утес. На спине засохла грязь после недавнего валяния в луже, плечи и шея были покрыты безобразными пятнами, которые пересекали глубокие шрамы от колючих кустов и когтей львов.
Из открытого рта стекала серебристая слюна, слезы исчертили дорожками волосатые щеки. Человек не смог бы обхватить эту шею обеими руками, а рога были шире размаха рук взрослого мужчины. На шее, как гроздья винограда, висели напившиеся крови клещи, от его запаха перехватывало дыхание.
Он шел на них, величественный в своей ярости, и Питер Фунгабера бросился навстречу. Полковник Бухарин прижал к плечу короткую винтовку, но тут перед ним возник Фунгабера, и ему ничего не оставалось, как задрать ствол вверх. Питер двигался, как черный лесной дух. Он подошел сбоку, и буйвол вынужден был раньше времени мотнуть головой в попытке зацепить его рогом. Питер легко увернулся верхней частью корпуса, и острый рог прошел мимо всего на расстоянии ладони от его ребер и поднялся высоко вверх.
Буйвол был открыт для удара от подбородка до складок кожи между массивных передних ног, и Питер Фунгабера, используя вес своего тела и инерцию броска, направил в него блестящее лезвие.
Буйвол сам набежал на острие. Живая плоть поглотила лезвие. Раздался звук, словно ногу человека засасывало в болото. Лезвие вошло так глубоко, что в рану попали даже пальцы правой руки Питера, сжимавшей древко. Кровь облила его руку до самого плеча. Питер отпустил ассегай и грациозно отскочил в сторону, а бык замер на прямых ногах, почувствовав глубоко в груди сталь. Он попытался преследовать Питера, но остановился, расставив коренастые передние ноги. Его глаза начинали затягиваться пеленой смерти.
Питер Фунгабера встал перед буйволом, высоко подняв руки.
— Ха, сотрясатель земли! — крикнул он на языке шона. — Ха, небесный гром!
Буйвол успел сделать всего два шага, как что-то лопнуло в его груди. Кровь хлынула двойным ручьем из раздувающихся ноздрей. Он громко замычал, и кровь пенным потоком полилась из горла на грудь. Огромный буйвол пошатнулся, пытаясь сохранить равновесие.
— Умри, порождение черных богов! — дразнил его Питер. — Почувствуй сталь будущего короля и умри!
Буйвол упал, и земля содрогнулась под его ногами.
Питер подошел к огромной увенчанной рогами голове. Он опустился на одно колено и подставил ладони под струю горячей густой крови, бившей из широко открытого рта буйвола. Он выпил кровь, как вино, и она потекла по его рукам и подбородку. Питер засмеялся, и от его смеха застыла даже ледяная кровь в жилах русского.
— Я выпил твою живую кровь, великий буйвол. Теперь твоя сила принадлежит мне!
Буйвол выгнул спину в последней предсмертной судороге.
* * *
Питер Фунгабера принял душ и переоделся в парадную форму: в черные брюки с лампасами из бордового муарового шелка и короткий китель бордового цвета с черными шелковыми лацканами. Он был в накрахмаленной белой сорочке с воротником-стойкой и бабочке. Грудь украшали два ряда миниатюрных наград.
Слуги накрыли стол под раскидистыми ветвями дерева мхоба-хоба, на полянке, заросшей сочной зеленой травой, в удалении от основного лагеря, чтобы никто не мог увидеть их или услышать их разговор. На столе стояла бутылка виски «чивас регал», бутылка водки, ведерко со льдом и два хрустальных стакана.
Полковник Бухарин сел напротив Питера. Он был в длинной хлопчатобумажной рубашке навыпуск, перетянутой ремнем, и широких казачьих штанах. На ногах — сапоги из мягкой перчаточной кожи. Он наклонился, наполнил стаканы и передал один Питеру.
Потом Крейг вдруг понял, что размахивал он не рукописью, а картой вин ресторана «Фор сизонс».
— Попробуем «кортон шарлеман»? — издевался над Крейгом Эш. — Или закажем большую бутылку «вдовы»?
— Только колдуны ездят на гиенах, — закричал Крейг, но пересохшее горло не издало ни звука. — Всегда подозревал, что ты…
Эш злобно захохотал, пришпорил гиену и высоко подбросил рукопись. Листы бумаги опускались на землю, как белые цапли на гнездо, а когда Крейг опустился на колени, чтобы собрать их, превратились в горсти пыли. Крейг понял, что не может подняться. Сэлли-Энн лежала рядом, они обнялись, и тут на них опустилась ночь.
Крейг проснулся утром, но не смог разбудить Сэлли-Энн. Она лежала и тяжело дышала через открытый рот и нос.
Стоя на коленях, он вырыл яму для солнечного дистиллятора. Работа продвигалась медленно, несмотря на то, что почва была мягкой и рыхлой. Потом, не вставая с коленей, он собрал чахлую растительность. Казалось, в этих стеблях не было и капли жидкости, но Крейг мелко порубил их штыком и положил на дно ямы.
Он срезал верхнюю часть алюминиевой фляги и поставил получившуюся чашку в центр ямы. Даже такая простая работа давалась ему с огромным трудом. Над ямой он растянул плащ-палатку, присыпав ее края землей* На плащ-палатку, строго над чашкой, он положил патрон.
Потом он подполз к Сэлли-Энн и сел так, чтобы заслонить ее лицо от палящего солнца.
— Все будет в порядке, — сказал он. — Скоро мы найдем дорогу. Она уже близко…
Он не понимал, что не произнес ни единого звука, а если бы и произнес, она бы их не услышала.
— Этот мелкий подонок Эш просто врет. Вот увидишь, я закончу книгу. Я расплачусь с долгами. Я заключу контракт на экранизацию и куплю «Кинг Линн». Все будет в порядке. Ты только не волнуйся, любимая.
С трудом сдерживая нетерпение, он переждал испепеляющий жар утра, а в полдень по своим часам открыл дистиллятор. Солнце нагрело сквозь плащ-палатку температуру в яме почти до точки кипения. Жидкость, испарившаяся из растительности, сконденсировалась на нижней поверхности палатки и стекла, благодаря углублению от пули, к центру. Оттуда она капала в подставленную чашку.
Ему удалось собрать полпинты. Он взял чашку обеими руками. Его так трясло, что он едва не пролил воду. Он сделал маленький глоток и задержал воду во рту. Она была горячей, но сладкой, как мед, он с трудом удержался, чтобы не проглотить ее.
Он наклонился и прижался ртом к потрескавшимся, почерневшим губам Сэлли-Энн. Очень осторожно он позволил воде вытечь на ее губы.
— Пей, моя милая, пей.
Он вдруг понял, что глупо смеется, глядя, как она судорожно глотает воду.
Буквально по каплям он переносил воду из своего рта в ее, и каждый глоток давался ее легче. Последний глоток он сохранил для себя и позволил воде пробежать тонкой струйкой по горлу. Вода ударила ему в голову, как крепкий спиртной напиток. Он сидел и глупо улыбался распухшими почерневшими губами. Его лицо распухло и стало лиловым от солнца, из ссадины на щеке сочился гной, а на воспаленных веках высохла слизь.
Он положил еще травы в дистиллятор и лег рядом с Сэлли-Энн. Он закрыл ее лицо от солнца оторванной полой рубашки и прошептал:
— Все хорошо… скоро я найду помощь… скоро… Только не волнуйся, любовь моя…
Но он знал, что наступил их последний день. Ему было нечем сохранять ей жизнь. На следующий день они умрут. Либо от солнца, либо от рук солдат Третьей бригады. В любом случае следующий день им не пережить.
* * *
На закате он достал из дистиллятора еще полчашки теплой воды. Они попили и заснули в объятиях друг друга мертвым сном.
Что-то разбудило Крейга, и он подумал сначала, что это был ночной ветер в кустах. С трудом он сел и стал прислушиваться, пытаясь понять, является ли этот то усиливающийся, то пропадающий звук реальным или это просто галлюцинация. Он понял, что проспал почти до рассвета. Горизонт уже превратился в отчетливую линию под бархатным занавесом неба.
Звук внезапно усилился, и он мгновенно узнал его. Это был шум четырех цилидрового двигателя «лендровера». Третья бригада не прекратила погоню. Они упорно шли к цели, как почувствовавшие запах крови гиены.
Он увидел фары. Машины ехала по неровной местности, поэтому лучи подпрыгивали и виляли. Он попытался нащупать автомат, но не смог. «Вероятно, Эш Леви украл, — подумал он с горечью. — Увез с собой на гиене. Никогда не доверял этому сукиному сыну».
Крейг безнадежно смотрел на приближающиеся фары. В их свете плясала маленькая похожая на эльфа фигурка, миниатюрный желтый человечек.
«Эльф, — подумал он. — Феи. Никогда не верил в фей. Не говори так. Когда так говоришь, одна из них умирает. Не хочу убивать фей. Я в них верю».
Он терял рассудок. Фантазия смешивалась с реальностью.
Он понял, что маленький желтый человечек был пигмеем из одного из живших в пустыне племен. Бушмен-следопыт, Третья бригада использовала бушмена, чтобы выследить их. Только бушмен был способен идти по следу всю ночь при свете фар «лендровера».
Лучи фар осветили их как юпитеры, и Крейг заслонил глаза ладонью. Свет был настолько ярким, что причинял ему боль. В руке за спиной он сжимал штык-нож.
«Одного я возьму с собой, — пообещал он себе. — Хотя бы одного».
Лендровер остановился в нескольких шагах. Маленький бушмен подошел и заговорил что-то на своем птичьем языке. Крейг услышал, как открылась дверь «лендровера», потом увидел направлявшегося к ним человека. Он мгновенно узнал его. Генерал Питер Фунгабера. В свете фар он выглядел гигантом, который подходил к прижавшемуся к земле Крейгу.
«Благодарю тебя, Господи, — мысленно произнес Крейг. — Благодарю за то, что ты прислал мне его перед смертью. — Он еще крепче сжал штык-нож. — В горло, — сказал он себе. — Как только он наклонится надо мной». Он собрал остатки сил, и генерал Питер Фунгабера наклонился над ним. Сейчас! Крейг попытался пошевелиться. Воткни нож ему в горло! Руки не подчинялись ему. Все кончено.
— Сэр, я вынужден сообщить, что вы находитесь под арестом за незаконное проникновение на территорию Республики Ботсвана, — сказал генерал Фунгабера, но чужим голосом. Он почему-то говорил вежливым и заботливым тоном низким голосом с сильным акцентом.
«Меня не проведешь, — подумал Крейг, — коварный ублюдок».
Генерал Фунгабера был почему-то одет в форму сержанта полиции Ботсваны.
— Вам повезло, — сержант опустился на одно колено. — Мы нашли место, где вы пересекли дорогу. — Он поднес флягу в фетровом футляре к губам Крейга. — Идем по вашему следу с трех часов вчерашнего дня.
Холодная сладкая вода хлынула в рот Крейга и потекла по подбородку. Он выронил штык и схватил флягу обеими руками. Он хотел проглотить воду одним глотком, хотел утонуть в ней. Она была так прекрасна, что глаза его заполнились слезами.
Сквозь слезы он разглядел эмблему полиции Ботсваны на двери «лендровера».
— Кто? — Он смотрел на Питера Фунгаберу и понимал, что никогда не видел это лицо. Оно было широким, с приплюснутым носом, сморщенным в тревоге и волнении, как у дружелюбного бульдога.
— Кто? — прохрипел он.
— Ничего не говорите, пожалуйста. Вас и даму следует как можно быстрее доставить в больницу Францистауна. Многие люди умирают в пустыне. Вам сильно повезло.
— Вы не генерал Фунгабера? — прошептал Крейг. — Кто вы?
— Полиция Ботсваны, пограничный патруль. Сержант Саймон Мафекенг к вашим услугам, сэр.
* * *
Еще мальчиком, перед Великой Отечественной войной, полковник Николай Бухарин охотился со своим отцом на волков, помогал уничтожать стаи, которые наводили ужас на жителей небольшой деревеньки в Уральских горах долгими холодными зимами.
Эти экспедиции в дремучую тайгу воспитали в нем глубокую привязанность к охоте. Он наслаждался уединенностью глухих мест и первобытной радостью от использования всех своих органов чувств в противостоянии с опасным животным. Полковник, несмотря на свои шестьдесят два года, обладал прекрасным зрением, слухом, обонянием и другими чувствами прирожденного охотника, которые позволяли ему предугадывать любые уловки преследуемого им зверя, какими бы причудливыми они ни были. В дополнение к почти компьютерной памяти на факты и лица они позволили ему добиться успехов в работе, подняться по служебной лестнице до начальника отдела Седьмого управления и профессионально заняться охотой на самую опасную дичь — человека.
Когда Бухарин охотился на кабанов и медведей на территории огромных охотничьих угодий, зарезервированных для отдыха старших офицеров КГБ и ГРУ, он пугал своих товарищей тем, что полностью пренебрегал рекомендациями стрелять из укрытия и пешком уходил в самую непролазную чащу. Он чувствовал в себе острую потребность ощущать физическую опасность.
Когда задание, которым он теперь занимался, было передано по секретным каналам в его кабинет на втором этаже здания на площади Дзержинского, Бухарин немедленно понял его первостепенную важность и лично начал контролировать его выполнение. После тщательной оценки начальных возможностей настало время личной встречи с объектом, и Бухарин выбрал легенду, наиболее соответствующую своим пристрастиям.
К русским, особенно занимающим высокие посты, в Республике Зимбабве относились с подозрением. Во время чимуренги, или войны за независимость, Россия поставила не на ту лошадь и оказала поддержку революционному крылу партии матабелов ЗИПРА, которое возглавлял Джошуа Нкомо. С точки зрения правительства в Хараре, Россия стала новым колониалистским врагом, а истинными друзьями революции были Китай и Северная Корея.
По этой причине полковник Николай Бухарин въехал в Зимбабве по финскому паспорту под чужим именем. Он бегло говорил на финском, как и на пяти других языках, включая английский. Ему было необходимо прикрытие, чтобы беспрепятственно покинуть Хараре, где следили за каждым его шагом, и отправиться в малонаселенную местность, где он мог, не опасаясь наблюдения, встретиться с объектом.
Многие другие африканские республики под давлением Всемирного банка и Международного валютного фонда запретили охоту на крупных животных. В Зимбабве тем не менее профессиональный охотник мог получить лицензию на проведение сафари в специальных «зонах контролируемого отстрела». Такие лицензии были одним из основных источников поступления валюты в переживавшую упадок экономику.
Полковника несколько забавляла необходимость играть роль преуспевающего лесопромышленника из Хельсинки и наслаждаться столь любимой им охотой в декадентской манере, присущей главным образом финансовым воротилам капиталистической системы.
Несомненно, бюджет, выделенный на операцию, не предусматривал такое расточительство. Однако объект, которым являлся генерал Фунгабера, был человеком честолюбивым и состоятельным. Он не стал возражать, когда полковник Бухарин предложил в качестве прикрытия встречи охоту, и взял на себя обязанности хозяина, оплатив сафари, стоимость которого составляла несколько тысяч долларов в день.
Полковник Бухарин стоял на поляне и смотрел на своего партнера. Русский намеренно ранил буйвола. Николай Бухарин отлично стрелял из пистолета, винтовки и дробовика, а расстояние составляло не более тридцати ярдов. Он мог, если бы захотел, попасть в любой глаз животного, прямо в центр темного зрачка. Тем не менее он выстрелил в живот так, чтобы не задеть легкие и не нарушить дыхание и одновременно чтобы не повредить задние ноги и не лишить животное возможности быстро двигаться.
Это был превосходный экземпляр, размах рогов от одного острого конца до другого составлял не менее пятидесяти дюймов. Такой буйвол был завидным трофеем и принадлежал полковнику, как первому пролившему кровь, вне зависимости от того, кто произведет решающий выстрел. Улыбаясь Питеру Фунгабере, полковник налил водки в серебряный стаканчик, служивший пробкой его фляги.
— На здоровье! — произнес он тост и выпил, даже не поморщившись.
Налив еще водки, он протянул стаканчик Питеру Фунгабере.
Питер был одет в накрахмаленную и отглаженную полевую форму без головного убора и знаков различия, блеск которых мог спугнуть дичь.
Он взял стаканчик в руку и посмотрел поверх него на русского. Полковник был примерно такого же роста, но более худой, его выправка сделала бы честь человеку лет на тридцать моложе. Глаза были странно бледные, голубые и холодные, лицо, иссеченное шрамами минувших войн и других забытых конфликтов, напоминало лунный ландшафт. Череп был выбрит, пробивающаяся седая щетина искрилась на солнце, как стеклянные волокна.
Питеру Фунгабере нравился этот человек. Ему нравился ореол власти, который окутывал его, как императорская тога, нравилась почти африканская врожденная жестокость, вполне понятная самому Питеру. Он наслаждался его хитростью и коварством, умением переплести правду, полуправду и ложь так, что они становились неотличимыми друг от друга. Его возбуждало ощущение опасности настолько сильной, что она, казалось, обладала особым запахом. «Мы люди одного толка», — подумал он, поднимая стаканчик и отвечая на тост. Он выпил жгучий напиток одним глотком. Потом, осторожно дыша, чтобы ничем не выдать неудовольствия, он протянул стаканчик русскому.
— Ты пьешь как мужчина, — признал Бухарин. — Посмотрим, как ты охотишься.
Догадка Питера оказалось верной. Водка и буйвол были своего рода испытанием. Он пожал плечами, демонстрируя свое безразличие, а русский позвал профессионального охотника, который почтительно стоял вне пределов слышимости.
Белому охотнику, родившемуся в Зимбабве, было уже под сорок. Он был одет в широкополую шляпу, шорты и жилет цвета хаки с карманчиками под крупнокалиберные патроны на груди. Густая борода не могла скрыть выражение полного неудовольствия, которое выражало его отношение к перспективе последовать за раненым буйволом в густые прибрежные заросли.
— Генерал Фунгабера возьмет. Четыреста пятьдесят восьмой, — сказал полковник Бухарин, и охотник послушно кивнул.
Как мог этот странный мужчина промахнуться с такого близкого расстояния? До этого момента он стрелял, как чемпион Англии. Господи, как скверно выглядят эти заросли. Охотник подавил дрожь и щелкнул пальцами второму оруженосцу, чтобы тот принес еще одну крупнокалиберную винтовку.
— Ты останешься здесь с носильщиками, — тихо произнес русский.
— Сэр! — воскликнул охотник. — Я не могу позволить вам пойти туда без меня. Я могу лишиться лицензии. Это не допускается…
— Хватит, — сказал полковник Бухарин.
— Но, сэр, вы не понимаете…
— Я сказал — хватит! — Русский ни разу не повысил голос, но взгляд этих странных голубых глаз заставил охотника замолчать. Он вдруг понял, что больше потери лицензии или встречи с раненым буйволом в зарослях он боится этого человека. Он подчинился и отошел назад.
Русский взял винтовку из рук оруженосца, оттянул затвор, чтобы проверить, что она заряжена патронами с пулями без оболочки, и протянул ее Питеру Фунгабере. Питер с легкой улыбкой на лице взял винтовку, взвесил ее на руке и вернул оруженосцу. Полковник Бухарин улыбнулся и удивленно поднял седую бровь. Улыбка была насмешливой и чуть презрительной.
Питер что-то резко сказал оруженосцу на языке шона.
— Эх-хе, мамбо!
Оруженосец убежал и принес другое оружие, взяв его у одного из чернокожих носильщиков. Возвращаясь, он похлопывал в ладоши, чтобы показать свое уважение.
Питер взвесил новое оружие в руке. Это был колющий ассегай с коротким древком. Древко было сделано из твердой древесины и обмотано медной проволокой. Лезвие было почти два фута длиной и четыре дюйма шириной. Питер сбрил серебристым лезвием волосы с предплечья, потом сбросил с себя куртку, штаны и ботинки, оставшись только в трусах оливкового цвета.
— Так охотятся по-африкански, полковник, — сказал он Бухарину, который уже не улыбался. — Но я не призываю человека в вашем возрасте охотиться так же. Вы можете использовать винтовку.
Русский кивнул, признавая поражение. Этот раунд он проиграл, следовало убедиться, так ли хорош этот черный мужик. Бухарин опустил взгляд на след. Следы от копыт были не меньше суповой тарелки, а в брызгах водянистой крови были виды частицы навоза из простреленного кишечника.
— Я иду по следу, ты следишь за кустами.
Они пошли вперед. Русский, чуть наклонившись, шел по следу, Питер легко шагал в пяти шагах от него, держа ассегай в одной руке и скользя внимательными глазами по кустарнику. Как опытный охотник он знал, что не увидит животное целиком, скорее следовало рассчитывать на блестящий нос или часть огромного рога.
Они прошли всего шагов двадцать и полностью скрылись в зарослях. Было душно, как в теплице, буйная растительность затрудняла дыхание. Пахло гниющими листьями, которые делали их шаги бесшумными. Тишина была угнетающей, и шорох колючих веток по кожаным гетрам русского казался оглушительным, как шум дизеля. Русский потел, рубашка на спине намокла, на шее были видны крупные блестящие капли. Питер слышал его частое и глубокое дыхание, но инстинктивно понимал, что русский испытывал не страх, а возбуждение охотника.
Питер не разделял это чувство. Там, где должен был быть страх, было лишь ощущение холода. Он научил себя этому во время чимуренги, Такое поведение было необходимым. Он должен был произвести впечатление на русского, а для этого страх и другие чувства должны были уступить место холоду. Питер Фунгабера готовил себя к схватке. Он чувствовал, как наливаются силой мышцы, как напрягаются сухожилия и нервы, пока не превратился в подобие стрелы в натянутом луке.
Он осматривал заросли впереди поверхностно, концентрируя внимание на флангах. Животное, на которое они охотились, было одним из самых коварных в Африке, уступая, пожалуй, лишь леопарду. Лев рычал, прежде чем напасть, слон не выдерживал попадания крупнокалиберных пуль в грудь, а буйвол нападал бесшумно, и только одно могло остановить его — смерть.
Большая блестящая муха села на верхнюю губу Питера Фунгаберы и заползла в ноздрю. Его сосредоточенность была настолько полной, что он не смахнул ее, даже не почувствовал. Он наблюдал за флангами, сконцентрировав на них все внимание.
Русский остановился, наклонился, чтобы осмотреть изменившийся след. Он увидел следы копыт, лужу жидкого кровавого навоза. Здесь буйвол останавливался, получив пулю в живот. Питер Фунгабера представил себе, как он стоял на этот самом месте, массивный и черный, высоко задрав голову, смотрел в сторону охотников, чувствовал, как агония распространяется по телу, как жидкие экскременты начинают стекать по задним ногам. Здесь он стоял и слушал, и слышал их голоса, а потом в нем начала закипать ярость и ненависть. Он опустил голову, сгорбился от боли, и ярость его становилась все сильнее-Русский обернулся на Питера. Слова были не нужны. Они пошли дальше.
Все действия буйвола были основаны на атавистической памяти. Все, что он делал, бесчисленное количество раз делали его предки. Все было подчинено особому порядку. Он убежал, получив пулю в живот, потом остановился и прислушался, и посмотрел назад. Потом он напряг огромные мышцы и пошел дальше более спокойно, повернулся так, чтобы ветер дул сзади, чтобы запах охотников всегда доносился да него. Он крутил огромной головой, выбирая место для засады.
Буйвол пересек небольшую поляну, не больше десятка шагов в ширину, вошел в густые заросли на другой стороне, оставив на зеленых листьях кровавый след, прошел еще пятьдесят ярдов, потом резко повернул и пошел по широкой дуге. Теперь он двигался скрытно, шаг за шагом раздвигая огромным телом ветви, пока не вернулся к поляне. Он остановился, спрятался в густых зарослях, повернувшись к собственному следу, и замер. Мухи копошились в его ране, а он позволял им это делать, шкура его не дергалась, хвост оставался неподвижным. Он не шевелил даже ушами, направив их вперед. Глаза, не мигая, смотрели на кровавый след, по которому должны были прийти охотники.
На поляну вышел русский. Его взгляд мгновенно скользнул к испачканным кровью веткам на другой стороне, где огромный буйвол скрылся в зарослях. Он медленно пошел дальше. За ним последовал Питер. Он двигался, как танцор, его тело блестело от пота, твердые мышцы на груди и руках меняли форму при каждом движении.
Он увидел глаз буйвола. Он блестел на солнце, как только что отчеканенная монета, и Питер замер. Он щелкнул пальцами, и русский замер тоже. Питер Фунгабера смотрел на глаз буйвола, не понимая, что он видит, но зная, что бык должен был находиться именно на том месте — в тридцати ярдах влево от них. Если бык вернулся, он должен был быть там.
Питер прищурился и увидел все. Он видел не только глаз, но и изогнутый рог, настолько неподвижный, что его можно было принять за толстую ветку. Увидел место, где рога сходились над глазами, и заглянул в самый зрачок, словно в ад.
Буйвол бросился вперед. Заросли расступились перед ним, ветки затрещали и сломались, листья задрожали, как от порыва ураганного ветра. Он вылетел на поляну боком, как краб. Это был характерный обманный маневр перед решающим броском вперед, обманувший многих охотников.
Он двигался очень быстро, как, казалось, не может двигаться такое огромное животное. Он был высоким и широким, как гранитный утес. На спине засохла грязь после недавнего валяния в луже, плечи и шея были покрыты безобразными пятнами, которые пересекали глубокие шрамы от колючих кустов и когтей львов.
Из открытого рта стекала серебристая слюна, слезы исчертили дорожками волосатые щеки. Человек не смог бы обхватить эту шею обеими руками, а рога были шире размаха рук взрослого мужчины. На шее, как гроздья винограда, висели напившиеся крови клещи, от его запаха перехватывало дыхание.
Он шел на них, величественный в своей ярости, и Питер Фунгабера бросился навстречу. Полковник Бухарин прижал к плечу короткую винтовку, но тут перед ним возник Фунгабера, и ему ничего не оставалось, как задрать ствол вверх. Питер двигался, как черный лесной дух. Он подошел сбоку, и буйвол вынужден был раньше времени мотнуть головой в попытке зацепить его рогом. Питер легко увернулся верхней частью корпуса, и острый рог прошел мимо всего на расстоянии ладони от его ребер и поднялся высоко вверх.
Буйвол был открыт для удара от подбородка до складок кожи между массивных передних ног, и Питер Фунгабера, используя вес своего тела и инерцию броска, направил в него блестящее лезвие.
Буйвол сам набежал на острие. Живая плоть поглотила лезвие. Раздался звук, словно ногу человека засасывало в болото. Лезвие вошло так глубоко, что в рану попали даже пальцы правой руки Питера, сжимавшей древко. Кровь облила его руку до самого плеча. Питер отпустил ассегай и грациозно отскочил в сторону, а бык замер на прямых ногах, почувствовав глубоко в груди сталь. Он попытался преследовать Питера, но остановился, расставив коренастые передние ноги. Его глаза начинали затягиваться пеленой смерти.
Питер Фунгабера встал перед буйволом, высоко подняв руки.
— Ха, сотрясатель земли! — крикнул он на языке шона. — Ха, небесный гром!
Буйвол успел сделать всего два шага, как что-то лопнуло в его груди. Кровь хлынула двойным ручьем из раздувающихся ноздрей. Он громко замычал, и кровь пенным потоком полилась из горла на грудь. Огромный буйвол пошатнулся, пытаясь сохранить равновесие.
— Умри, порождение черных богов! — дразнил его Питер. — Почувствуй сталь будущего короля и умри!
Буйвол упал, и земля содрогнулась под его ногами.
Питер подошел к огромной увенчанной рогами голове. Он опустился на одно колено и подставил ладони под струю горячей густой крови, бившей из широко открытого рта буйвола. Он выпил кровь, как вино, и она потекла по его рукам и подбородку. Питер засмеялся, и от его смеха застыла даже ледяная кровь в жилах русского.
— Я выпил твою живую кровь, великий буйвол. Теперь твоя сила принадлежит мне!
Буйвол выгнул спину в последней предсмертной судороге.
* * *
Питер Фунгабера принял душ и переоделся в парадную форму: в черные брюки с лампасами из бордового муарового шелка и короткий китель бордового цвета с черными шелковыми лацканами. Он был в накрахмаленной белой сорочке с воротником-стойкой и бабочке. Грудь украшали два ряда миниатюрных наград.
Слуги накрыли стол под раскидистыми ветвями дерева мхоба-хоба, на полянке, заросшей сочной зеленой травой, в удалении от основного лагеря, чтобы никто не мог увидеть их или услышать их разговор. На столе стояла бутылка виски «чивас регал», бутылка водки, ведерко со льдом и два хрустальных стакана.
Полковник Бухарин сел напротив Питера. Он был в длинной хлопчатобумажной рубашке навыпуск, перетянутой ремнем, и широких казачьих штанах. На ногах — сапоги из мягкой перчаточной кожи. Он наклонился, наполнил стаканы и передал один Питеру.