Страница:
Тунгата прекратил борьбу и заставил себя замереть неподвижно. Холодный пот стекал по его телу, собирался на стуле под ягодицами.
Гадюка медленно распрямилась и поползла к его лицу. Она была всего в шести дюймах от лица, а Тунгата замер как статуя, оцепенев от ужаса. Она была так близко, что он уже не видел ее отчетливо. Он видел только расплывчатое пятно. Потом змея высунула раздвоенный язык и принялась исследовать его лицо легкими прикосновениями.
Каждый нерв Тунгаты был напряжен до предела, его ослабшее тело переполнял адреналин, и он задыхался. Он изо всех сил цеплялся за сознание, иначе давно бы провалился в черную бездну небытия.
Гадюка двигалась очень медленно Он почувствовал холодное прикосновение к щеке, к уху, к задней части шеи, потом, к величайшему ужасу, он понял, что змея обвивает своим телом его голову, закрывая нос и рот. Он не смел пошевелиться или закричать.
— А ты ей нравишься, — произнес Питер Фунгабера хриплым от возбуждения голосом. — Решила отдохнуть на тебе.
Тунгата видел Питера краешком глаза, его лицо казалось расплывчатым из-за сетки.
— Это нас не устраивает. — Тунгата увидел, как Фунгабера потянулся за жаровней, и заметил, что из раскаленных углей торчит тонкий, похожий на кочергу, металлический стержень. Его конец был раскален докрасна.
— Это твой последний шанс согласиться, — сказал Питер и вытащил стержень из жаровни. — Змея придет в ярость, когда я прикоснусь к ней этим.
Он подождал ответа.
— Конечно, ты же не можешь говорить. Если согласен, быстро поморгай.
Тунгата смотрел на него, не мигая, пытаясь передать взглядом всю свою ненависть.
— Хорошо, — сказал Фунгабера, — не говори, что мы не пытались, теперь вини себя самого.
Он вставил раскаленный стержень в отверстие сетки и коснулся им гадюки. Зашипела обжигаемая плоть, и гадюка пришла в бешенство.
Тунгата почувствовал, как она кольцами сжимает его голову, потом мощное тело заметалось, принялось биться в стены, заполнив все пространство бешено сокращавшимися кольцами. Клетка задрожала и загремела, Тунгата потерял над собой контроль и закричал от ужаса.
Голова гадюки заполнила все поле зрения. Челюсти раскрылись, Тунгата увидел дыру желтого горла и почувствовал удар. Он был настолько сильным, что Тунгата едва не потерял сознание. Удар пришелся в скулу, у Тунгаты лязгнули зубы, и он прикусил язык. Рот заполнился кровью, а длинные изогнутые зубы впились в его плоть и начали вбрызгивать смертоносный яд. Потом, словно сжалившись над ним, сознание оставило Тунгату, и он бессильно повис на веревках.
* * *
— Ты убил его, проклятый идиот! — голос Фунгаберы был пронзительным от отчаяния и паники.
— Нет, — врач быстро взялся за работу. С помощью солдат он снял с головы Тунгаты сетчатый шлем. Один из солдат отбросил змею в угол и раздробил ей голову прикладом АК-47.
— Нет, он просто потерял сознание. Слишком ослаб, стоя у стены.
Они подняли Тунгату, перенесли к походной кровати, стоявшей у противоположной стены комнаты, и подчеркнуто осторожно положили его на нее. Врач мгновенно склонился над ним, проверяя пульс.
— Он жив. — Он заполнил разовый шприц жидкостью из стеклянной ампулы и воткнул иглу в блестевшую от пота руку Тунгаты. — Я ввел ему возбуждающее средство. Ага! — Врач явно почувствовал облегчение. — Смотрите! Он уже приходит в себя.
Врач промокнул ватой глубокие раны на щеке Тунгаты, из которых сочилась прозрачная лимфа.
— При таких укусах всегда возникает возможность инфекции, — с тревогой в голосе произнес он. — Я вынужден ввести антибиотик.
Тунгата застонал и что-то забормотал, потом начал слабо отбиваться от кого-то. Солдаты удержали его, пока он не пришел в себя окончательно, потом подняли и посадили, прислонив спиной к стене. Он посмотрел на Питера Фунгаберу, явно не понимая, что происходит. — Добро пожаловать в мир живых, товарищ. — Голос Питера снова стал ровным и спокойным, — Теперь ты принадлежишь к числу тех немногих счастливцев, которым удалось бросить взгляд на ту сторону.
Врач все еще суетился над ним, а Тунгата смотрел прямо Питеру Фунгабере в глаза.
— Ничего не понимаешь? — спросил Фунгабера. — Это с каждым могло случиться. Понимаешь, доктор действительно удалил железы, как ты и предполагал.
Тунгата только покачал головой.
— Крыса! — сказал за него Питер. — Да, конечно. Здесь он поступил очень умно. Он сделал ей маленький укольчик. Долго экспериментировал над грызунами, чтобы получить нужную задержку. Ты был прав, дорогой Тунгата, мы еще не готовы отпустить тебя. Может быть, в следующий раз или чуть позже, ты никогда не будешь знать наверняка. Впрочем, мы могли допустить ошибку. Например, на зубах змеи мог остаться яд. — Питер пожал плечами. — На этот раз ты едва избежал смерти, а в следующий раз… кто знает. Как долго ты выдержишь, товарищ, прежде чем лишишься рассудка?
— Так же долго, как ты, — хриплым шепотом произнес Тунгата. — Пэтов поклясться.
— Ну, перестань, никаких опрометчивых обещаний, — мягко пожурил его Питер. — В следующей сцене будут заняты мои щенки, ты ведь слышал о щенках Фунгаберы? Если не слышал о них, то слышал их самих каждую ночь. Я не совсем представляю, как нам с ними удастся справиться. Зрелище обещает быть интересным. Ты можешь потерять руку или ногу, учитывая силу их челюстей. — Питер поиграл стеком. — Выбор за тобой, одно слово, и все неприятности прекратятся. — Питер поднял руку. — Не утруждай себя, я не настаиваю на немедленном ответе. Несколько дней мы дадим тебе отдохнуть после сегодняшних испытаний у стены, а потом…
* * *
Тунгата потерял счет времени. Он не мог вспомнить, сколько дней провел у стены, сколько человек казнили на его глазах, сколько ночей он провел без сна, слушая смех и вой гиен.
Думать он мог только о следующей миске воды. Врач очень точно определил количество воды, обеспечивающее сохранение жизни. Жажда была непрекращающимся мучением, она не оставляла его даже ночью. Ему снились вода, озера, до которых он не мог добежать, бурные потоки, в которые он не мог прыгнуть, дождь, который падал вокруг него, не попадая на его тело. Жажда была просто нестерпимой.
Помимо жажды, ему не давало покоя обещание Фунгаберы бросить его гиенам, каждый день его воображение рисовало все более ужасающие картины. Вода и гиены постепенно подводили его к границе, за которой начиналось безумие. Он знал, что долго ему не выдержать, и недоумевал, почему продержался так долго. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что только гробница Лобенгулы сохраняет ему жизнь. Его не могли убить, пока он хранил эту тайну. Естественно, он не верил в обещание Фунгаберы выслать его из страны.
Он должен был жить, это было его долгом. Пока он жил, оставалась надежда, пусть слабая, на спасение. Он знал, что если он погибнет, его народ еще крепче стянут оковы тирана. Тунгата был его единственной надеждой на спасение. Он был обязан жить ради народа, он не мог умереть, хотя смерть и означала избавление от страданий.
Тунгата лежал в ледяной предрассветной тишине, тело так окоченело и ослабло, что он не мог пошевелиться. На этот раз им придется тащить его к стене. Он ненавидел такие мысли, ненавидел себя за то, что вынужден был показывать мучителям свою слабость.
Он услышал, как начал оживать лагерь. Топот ног охранников, приказы, отдаваемые с неоправданной резкостью и жестокостью, звуки ударов и крик заключенного, которого тащили на расстрел к стене.
Скоро они придут за ним. Он потянулся за миской с водой и вспомнил, что прошлым вечером не смог совладать с собой. Миска была пуста. Он склонился над ней и вылизал ее, как собака, надеясь, что на дне осталась хоть капля драгоценной жидкости. Миска была абсолютно сухая.
С грохотом отодвинулся засов, и дверь камеры распахнулась. День начался. Тунгата попытался встать. Ему удалось подняться на колени. Охранник поставил какой-то темный предмет на пол у порога и тихо удалился. Дверь закрылась, и Тунгата снова остался один.
Такое случилось впервые. Тунгата ничего не понимал. Он сидел в темноте и ждал, что произойдет дальше, но ничего не происходило. Он услышал, как выводят из камер других заключенных, потом за дверью воцарилась тишина.
Стало немного светлей, и Тунгата осторожно принялся рассматривать оставленный охранником предмет. Это было пластмассовое ведро, и содержимое его отражало лучи встававшего солнца.
Вода. Целый галлон воды. Он подполз к ведру, не смея надеяться. Однажды охранники обманули его. Они дали ему воду, он сделал глоток и только после этого понял, что в воду добавили много соли и горьких квасцов. Жажда потом была настолько ужасной, что его трясло как в лихорадке.
Он осторожно опустил в воду палец и облизал его. Сладкая чистая вода. Он глухо застонал и зачерпнул целую миску драгоценной жидкости. Он принялся отчаянно поглощать ее, боясь, что в следующее мгновение в камеру войдет охранник и опрокинет ведро. Он пил, пока живот не раздулся и не начались колики. Потом он отдохнул несколько минут, чувствуя, как вода проникает в обезвоженные ткани тела и заряжает его силой, потом он снова пил, отдыхал и пил. Через три часа он обильно помочился в парашу впервые за долгое время.
Когда охранники пришли за ним в полдень, он самостоятельно поднялся на ноги и принялся громко и мастерски проклинать их.
Когда Тунгату вели к стене, он чувствовал себя почти бодро. Он знал, что может противостоять им вечно, если в желудке была вода. Он больше не испытывал ужаса при виде столба для расстрела. Он слишком часто стоял у него. Он даже был рад увидеть его, так как понимал, что за этим последует. Он уже достиг такого состояния, когда пугало только неизвестное.
Потом, когда они были уже на середине плаца, он заметил перемены. Напротив стены был возведен навес от солнца, под которым был накрыт обеденный стол. Рядом стояли два стула.
За столом сидела знакомая фигура Питера Фунгаберы. Тунгата не видел его уже несколько дней. Только что обретенное мужество оставило его, тело охватила слабость. Колени ослабели. Что он задумал? Тунгата был готов kq всему, неопределенность была самой страшной пыткой.
Питер Фунгабера обедал и даже не взглянул на Тунгату, когда того проводили мимо крытого соломой навеса. Питер ел руками, по-африкански. Он отламывал от маисовой лепешки небольшой кусочек, скатывал его в шарик, делал большим пальцем углубление, которое заполнял соусом из овощей и соленой рыбы капена из озера Кариба. Рот Тунгаты заполнился слюной от запаха пищи, но его повели дальше к стене и столбу.
У стены он увидел всего одну жертву. Она была уже привязана к одному из столбов, и Тунгата с удивлением увидел, что это была женщина.
Это была молодая обнаженная женщина. Ее кожа бархатно блестела под солнцем, как полированный янтарь. Ее тело было стройным и пропорциональным, с симметричными твердыми грудями с торчащими сосками цвета спелых тутовых ягод. У нее были длинные стройные ноги с маленькими аккуратными ступнями. Она не могла прикрыться, потому что руки были связаны за спиной, и Тунгата почувствовал, какой стыд она испытывает от того, что любой мужчина мог увидеть ее обнаженный лобок, покрытый густыми волосами, похожий на маленького зверька, жившего своей жизнью. Он отвел взгляд, потом посмотрел на ее лицо и впервые почувствовал полное отчаяние.
Все кончено. Охранники отпустили его, и он пошатываясь подошел к привязанной к столбу женщине. Ее глаза были круглыми от ужаса и стыда, но первыми словами ее стали:
— Мой господин, что они сделали с тобой?
— Сара. — Он хотел дотронуться до ее прекрасного любимого лица, но не стал этого делать под похотливыми взглядами охранников.
— Как они нашли тебя? — Он чувствовал себя очень старым и слабым. Все было кончено.
— Я сделала все, как ты приказал, — попыталась извиниться она. — Я ушла в горы, потом мне сообщили, что умирает один из моих учеников. Он заболел дизентерией, а врача не было. Я не могла не пойти.
— И все оказалось ложью, — сказал он.
— Да, ложью, — призналась она. — Меня ждали солдаты, прости меня, мой господин.
— Это не имеет значения, — сказал Тунгата.
— Только не для меня, мой господин, — взмолилась она. — Не делай ничего ради меня. Я — дочь машобане. Я выдержу все, что сделают со мной эти животные.
Он печально покачал головой и, протянув руку, коснулся ее губ кончиками пальцев. Его рука дрожала как у пьяницы. Она поцеловала его пальцы. Он опустил руку и, волоча ноги, направился к навесу. Солдаты даже не попытались остановить его.
Питер Фунгабера поднял на него взгляд и указал на свободный брезентовый стул. Тунгата тяжело опустился на него.
— Во-первых, — сказал он, — развяжите и оденьте женщину.
Питер отдал приказ. Солдаты набросили на Сару одеяло и увели в одну из хижин.
— Мой господин… — Она повернула к нему полное страдания лицо.
— С ней не должны жестоко обращаться.
— Никто и не думал, — сказал Питер. — И не станет, если ты не вынудишь нас так поступить.
Он придвинул к Тунгате блюдо с лепешками.
— Она должна быть вывезена из страны и доставлена в представительство Международного Красного Креста в Францистауне.
— Легкий самолет уже ждет на полосе рядом с миссией Тути. Ешь, товарищ, силы еще понадобятся тебе.
— Когда она будет в безопасности, она свяжется со мной по радио или по телефону и произнесет условное слово, которое я скажу ей перед отъездом.
— Согласен. — Питер налил Тунгате горячего сладкого чаю.
— Мы должны остаться наедине, чтобы договориться об условном слове.
— Ты можешь поговорить с ней, — согласился Питер, — но на этом плацу. Никто из моих людей не подойдет ближе, чем на сто ярдов, но на вас будет наведен пулемет. Я даю тебе ровно пять минут.
* * *
— Я подвела тебя, — сказала Сара.
Тунгата уже начал забывать, как прекрасна она была. Вся его душа была переполнена любовью к ней.
— Нет, — успокоил ее он. — Это было неизбежно. Твоей вины нет. Ты пришла в школу не ради себя, а чтобы выполнить свой долг.
— Мой господин, чем я могу помочь тебе? — Слушай, — он заговорил быстро и тихо. — Некоторым из моих людей удалось улизнуть от Третьей бригады Фунгаберы. Ты должна найти их. Думаю, они сейчас в Ботсване. — Он назвал ей имена, она точно их повторила. — Скажи им…
Она запомнила все, что он сказал, и повторила слово в слово.
Тунгата заметил краешком глаза, что к ним направляются солдаты. Пять минут истекли.
— Когда ты будешь в безопасности, тебе разрешат поговорить со мной по радио. Чтобы я понял, что с тобой все в порядке, скажешь: «Твоя прекрасная птичка взлетела быстро и высоко». Повтори.
— О, мой господин, — она едва не разрыдалась.
— Повтори!
Она подчинилась, а потом бросилась в его объятия. Она прижалась к нему, а он — к ней.
— Я еще увижу тебя?
— Нет. Ты должна забыть меня.
— Никогда. — Сара зарыдала. — Я никогда не забуду тебя, мой господин, даже если доживу до старости.
Охранники растащили их. На плац выехал «лендровер», в него посадили Сару.
Он увидел в заднем окне ее лицо, ее прекрасное лицо.
* * *
На третий день охранники вывели Тунгату из камеры и доставили на командный пункт Питера Фунгаберы.
— Женщина готова говорить с тобой. Вы будете разговаривать только по-английски. Разговор будет записываться, — Питер показал на установленный рядом с рацией магнитофон. — Если ты попытаешься передать сообщение на синдебеле, его переведут.
— Условные слова будут произнесены на синдебеле, — сказал Тунгата.
— Это допускается, но ничего, кроме них. — Он критически оглядел Тунгату. — Очень рад, что ты так хорошо выглядишь, товарищ. Немного пищи и отдых творят настоящие чудеса.
Тунгата был одет в летнюю старую, но выстиранную и отглаженную форму. Он все еще выглядел изможденным и слабым, но кожа уже не казалась серой и пыльной, а глаза блестели. Опухоль на щеке от укуса гадюки спала, рана была покрыта сухой коркой без признаков инфекции.
Питер Фунгабера кивнул капитану и передал микрофон Тунгате, одновременно нажав кнопку «запись» магнитофона.
— Говорит Тунгата Зебив.
— Мой господин, это Сара. — Ее голос был искажен помехами, но он все равно узнал бы его среди сотен других. Он едва не задохнулся от любви в ней.
— Ты в безопасности?
— Я в Францистауне. Обо мне заботится Красный Крест.
— У тебя есть сообщение для меня?
— Твоя прекрасная птичка взлетела быстро и высоко, — сказала она на синдебеле. — Я встретилась с людьми. Не отчаивайся.
— Хорошо, я хочу, чтобы ты…
Питер Фунгабера выхватил микрофон из его руки.
— Извини, товарищ. Я плачу за звонок.
Он поднес микрофон к губам и нажал кнопку передачи.
— Конец связи.
Питер бросил микрофон капитану.
— Пусть разговор переведет один из матабелов, которому мы доверяем. Перевод немедленно принеси мне.
Он повернулся к Тунгате.
— Каникулы закончились, товарищ, пора приниматься за работу. Отправимся в путь?
* * *
Удастся ли ему затянуть поиски гробницы Лобенгулы надолго? Дорог был каждый час — еще один час жизни, еще один час надежды.
— Прошло почти двадцать лет с тех пор, когда дед показал мне место. Я многое забыл…
— Твоя память ясна, как небо над нашими головами, — перебил его Питер Фунгабера. — Всем известна твоя способность запоминать лица и имена, товарищ. Я сам видел, как ты выступал на ассамблее без записей. Кроме того, вертолет доставит нас прямо до места.
— Так не получится. Я приходил туда пешком. С воздуха я не увижу ориентиров.
Они повторили по полузаросшим дорогам путь, проделанный Тунгатой и старым Гидеоном много лет назад, и Тунгата действительно не смог найти начальную точку — россыпь камней в русле реки и скалу, похожую на спящего льва. Три дня ушли на поиски, Фунгабера становился все более раздраженным, пока они наконец не пришли в крошечную деревню с лавкой, которую Тунгата смог вспомнить.
— Хау! Старая дорога. Да, мост снесло потоком много лет назад. Им больше не пользуются, а новая дорога проходит так…
Наконец они нашли заброшенную дорогу и через четыре часа вышли к сухому руслу. Старый мост обрушился, превратившись в заросшие лианами бетонные глыбы, но каменная стена выше по течению выглядела так же, как и во время первого путешествия, и Тунгата ощутил приступ ностальгии. Ему показалось, что старый Гидеон находится рядом, он, виновато оглянувшись, даже прошептал:
— Прости меня, Баба, мне придется нарушить клятву. Странно, но мнимое присутствие старого Гидеона подействовало на Тунгату успокаивающе.
— Дорога здесь, — сказал он.
Они оставили «лендровер» у разрушенного моста и пошли дальше пешком.
Тунгата пошел впереди, за ним следовали два вооруженных десантника. Он шел неторопливым шагом, вызывавшим раздражение Фунгаберы, который замыкал маленькую колонну. Тунгата дал волю своему воображению. Он вдруг почувствовал себя участником исхода матабелов почти сто лет назад, стал воплощением своего прапрадеда Ганданга, сохранившего верность королю до последней минуты. Он почувствовал отчаяние побежденного народа, ужас от того, что в любой момент из леса могли появиться белые преследователи со своими трехногими лающими пулеметами. Казалось, он слышал причитания женщин и детей, мычание скота, нашедшего свою смерть в этом суровом неприветливом месте.
Когда запряженные в повозку быки пали, Ганданг приказал тащить повозку короля воинам из своего знаменитого полка Инияти. Тунгата представил себе страдавшего ожирением, больного обреченного короля, человека, попавшего в жернова истории и судьбы и растертого ими в порошок.
«А теперь окончательная измена, — мрачно подумал Тунгата. — Эти машоны вновь нарушат его покой, и приведу их я».
Три раза он намеренно сворачивал не на ту тропу, испытывая терпение Фунгаберы. На третий раз Питер приказал сорвать с него одежду, связать руки и ноги и принялся стегать Тунгату, как собаку, плеткой из кожи гиппопотама, впервые примененной в Африке арабскими работорговцами, пока серая земля под ним не пропиталась кровью.
Скорее унижение, чем боль, заставило Тунгату повернуть назад и найти верные ориентиры. Когда они подошли к горе, она появилась так же неожиданно, как и во время первого визита Тунгаты.
Они шли по узкому ущелью между черных скал, отполированных бурными потоками на протяжении многих тысячелетий. Они шли мимо заполненных вонючей зеленой водой впадин, в которых копошились гигантские усатые сомы и над которыми летали прекрасные бабочки с раздвоенными, как у ласточек, хвостами, похожие на алые и синие драгоценные камни.
Они перебирались через камни, размерами и цветом напоминавшие слонов, потом, за поворотом, скалы вдруг расступились. Перед ними высоко в небо уходила гора Лобенгулы, по сравнению с которой даже пирамиды египетских фараонов казались карликами.
Крутые склоны заросли лишайником двадцати различных оттенков желтого, охрового и малахитового цветов. На верхних ярусах горы расположилась колония стервятников. Взрослые птицы легко взмывали над раскаленным ущельем и, используя восходящие потоки, кружили над горой.
— Здесь, — прошептал Тунгата. — Тхабас Нкози — гора королей.
На вершину горы вела естественная тропа, созданная сдвигом известняка по основной породе. В некоторых местах проход была настолько узким и опасным, что солдаты опасливо посматривали в пропасть и прижимались к стене, пробираясь вперед мелкими шажками, но Питер Фунгабера и Тунгата легко преодолевали даже самые опасные места и оставили солдат далеко позади.
«Я могу столкнуть его в пропасть, — подумал Тунгата. — Надо только застать его врасплох».
Он обернулся на шедшего в десяти шагах от него Питера Фунгаберу. Питер вытащил из кобуры пистолет Токарева и улыбался, как мамба.
— И не думай, — предупредил он, и они поняли друг друга практически без слов. Тунгата решил пока не думать о мести и пошел дальше вверх. Еще один поворот, и они подошли к вершине горы, возвышавшейся на пятьсот футов над темной пропастью.
Они остановились, едва запыхавшись от подъема, и посмотрели на широкую долину Замбези. На самой границе видимости блестело на солнце искусственное озеро Кариба, кое-где поднимался дым от первых в этом сезоне засухи лесных пожаров. К ним подошли явно уставшие солдаты, и Питер повернулся к Тунгате.
— Мы готовы идти дальше, товарищ.
— Почти пришли, — сказал Тунгата.
Гребень горы пострадал от эрозии и напоминал сейчас полуразрушенную крепостную стену. Корни деревьев, сумевших зацепиться за трещины и впадины, переплетались, как спаривающиеся змеи, а их стволы были толстыми и уродливыми от жары и засухи.
Тунгата продолжил путь между камнями и уродливыми деревьями к устью ущелья. Там росло древнее фиговое дерево ficus Natalensis. С его покрытых желтоватыми пятнами ветвей свисали грозди горьких плодов. При их приближении с дерева с шумом взлетела стайка лакомившихся плодами коричневых попугаев с зелено-желтыми крыльями. Склон у основания дерева был разрушен проникшими в трещины корнями.
Тунгата остановился перед склоном, и Фунгабера, сгорая от нетерпения, хотел было поторопить его, но заметил, что его губы шевелятся, словно произнося молитву или заклинание. Питер повнимательнее изучил склон и увидел, что трещины располагались слишком равномерно, чтобы быть естественными.
— Здесь! — крикнул он солдатам и указал на один из каменных блоков. Те побросали ранцы и накинулись на стену голыми руками и штыками.
Через пятнадцать минут напряженного труда потным солдатам удалось вытащить блок, и они увидели, что склон представляет собой тщательно подогнанные камни. За первым слоем камней они увидели вторую сложенную из каменных блоков стену.
— Приведите заключенного, — приказал Питер. — Будет работать вместе с вами.
До наступления темноты им удалось расчистить в стене отверстие, достаточно широкое для того, чтобы в нем могли работать два человека, и начать разбирать внутреннюю стену. Работая у внутренней стены, Тунгата получил подтверждение того, о чем подозревал еще при первом посещении гробницы, что предпочел скрыть от старого Гидеона. Это несколько успокоило его совесть, облегчило муки от клятвопреступления.
Питер Фунгабера неохотно приказал прекратить работу до утра. Руки Тунгаты кровоточили от контакта с грубыми камнями, он потерял ноготь, когда обрушилась часть стены и он не успел убрать руку. Его приковали наручниками к одному из десантников, но даже это не помешало ему заснуть лишенным сновидений глубоким сном. Питеру Фунгабере пришлось на следующее утро поднимать пинками и его, и охранника.
Было еще темно. Они позавтракали маисовыми лепешками, запивая их сладким чаем. Едва они успели сделать последний глоток, как Питер Фунгабера приказал браться за работу.
Израненные руки Тунгаты страшно болели. Питер Фунгабера стоял за его спиной и стегал его плеткой по ребрам, стоило ему хоть на секунду остановиться. Один раз удар пришелся по наиболее чувствительной коже под мышкой, и Тунгата зарычал, как раненый лев, и выдернул из стены камень весом в центнер.
Гадюка медленно распрямилась и поползла к его лицу. Она была всего в шести дюймах от лица, а Тунгата замер как статуя, оцепенев от ужаса. Она была так близко, что он уже не видел ее отчетливо. Он видел только расплывчатое пятно. Потом змея высунула раздвоенный язык и принялась исследовать его лицо легкими прикосновениями.
Каждый нерв Тунгаты был напряжен до предела, его ослабшее тело переполнял адреналин, и он задыхался. Он изо всех сил цеплялся за сознание, иначе давно бы провалился в черную бездну небытия.
Гадюка двигалась очень медленно Он почувствовал холодное прикосновение к щеке, к уху, к задней части шеи, потом, к величайшему ужасу, он понял, что змея обвивает своим телом его голову, закрывая нос и рот. Он не смел пошевелиться или закричать.
— А ты ей нравишься, — произнес Питер Фунгабера хриплым от возбуждения голосом. — Решила отдохнуть на тебе.
Тунгата видел Питера краешком глаза, его лицо казалось расплывчатым из-за сетки.
— Это нас не устраивает. — Тунгата увидел, как Фунгабера потянулся за жаровней, и заметил, что из раскаленных углей торчит тонкий, похожий на кочергу, металлический стержень. Его конец был раскален докрасна.
— Это твой последний шанс согласиться, — сказал Питер и вытащил стержень из жаровни. — Змея придет в ярость, когда я прикоснусь к ней этим.
Он подождал ответа.
— Конечно, ты же не можешь говорить. Если согласен, быстро поморгай.
Тунгата смотрел на него, не мигая, пытаясь передать взглядом всю свою ненависть.
— Хорошо, — сказал Фунгабера, — не говори, что мы не пытались, теперь вини себя самого.
Он вставил раскаленный стержень в отверстие сетки и коснулся им гадюки. Зашипела обжигаемая плоть, и гадюка пришла в бешенство.
Тунгата почувствовал, как она кольцами сжимает его голову, потом мощное тело заметалось, принялось биться в стены, заполнив все пространство бешено сокращавшимися кольцами. Клетка задрожала и загремела, Тунгата потерял над собой контроль и закричал от ужаса.
Голова гадюки заполнила все поле зрения. Челюсти раскрылись, Тунгата увидел дыру желтого горла и почувствовал удар. Он был настолько сильным, что Тунгата едва не потерял сознание. Удар пришелся в скулу, у Тунгаты лязгнули зубы, и он прикусил язык. Рот заполнился кровью, а длинные изогнутые зубы впились в его плоть и начали вбрызгивать смертоносный яд. Потом, словно сжалившись над ним, сознание оставило Тунгату, и он бессильно повис на веревках.
* * *
— Ты убил его, проклятый идиот! — голос Фунгаберы был пронзительным от отчаяния и паники.
— Нет, — врач быстро взялся за работу. С помощью солдат он снял с головы Тунгаты сетчатый шлем. Один из солдат отбросил змею в угол и раздробил ей голову прикладом АК-47.
— Нет, он просто потерял сознание. Слишком ослаб, стоя у стены.
Они подняли Тунгату, перенесли к походной кровати, стоявшей у противоположной стены комнаты, и подчеркнуто осторожно положили его на нее. Врач мгновенно склонился над ним, проверяя пульс.
— Он жив. — Он заполнил разовый шприц жидкостью из стеклянной ампулы и воткнул иглу в блестевшую от пота руку Тунгаты. — Я ввел ему возбуждающее средство. Ага! — Врач явно почувствовал облегчение. — Смотрите! Он уже приходит в себя.
Врач промокнул ватой глубокие раны на щеке Тунгаты, из которых сочилась прозрачная лимфа.
— При таких укусах всегда возникает возможность инфекции, — с тревогой в голосе произнес он. — Я вынужден ввести антибиотик.
Тунгата застонал и что-то забормотал, потом начал слабо отбиваться от кого-то. Солдаты удержали его, пока он не пришел в себя окончательно, потом подняли и посадили, прислонив спиной к стене. Он посмотрел на Питера Фунгаберу, явно не понимая, что происходит. — Добро пожаловать в мир живых, товарищ. — Голос Питера снова стал ровным и спокойным, — Теперь ты принадлежишь к числу тех немногих счастливцев, которым удалось бросить взгляд на ту сторону.
Врач все еще суетился над ним, а Тунгата смотрел прямо Питеру Фунгабере в глаза.
— Ничего не понимаешь? — спросил Фунгабера. — Это с каждым могло случиться. Понимаешь, доктор действительно удалил железы, как ты и предполагал.
Тунгата только покачал головой.
— Крыса! — сказал за него Питер. — Да, конечно. Здесь он поступил очень умно. Он сделал ей маленький укольчик. Долго экспериментировал над грызунами, чтобы получить нужную задержку. Ты был прав, дорогой Тунгата, мы еще не готовы отпустить тебя. Может быть, в следующий раз или чуть позже, ты никогда не будешь знать наверняка. Впрочем, мы могли допустить ошибку. Например, на зубах змеи мог остаться яд. — Питер пожал плечами. — На этот раз ты едва избежал смерти, а в следующий раз… кто знает. Как долго ты выдержишь, товарищ, прежде чем лишишься рассудка?
— Так же долго, как ты, — хриплым шепотом произнес Тунгата. — Пэтов поклясться.
— Ну, перестань, никаких опрометчивых обещаний, — мягко пожурил его Питер. — В следующей сцене будут заняты мои щенки, ты ведь слышал о щенках Фунгаберы? Если не слышал о них, то слышал их самих каждую ночь. Я не совсем представляю, как нам с ними удастся справиться. Зрелище обещает быть интересным. Ты можешь потерять руку или ногу, учитывая силу их челюстей. — Питер поиграл стеком. — Выбор за тобой, одно слово, и все неприятности прекратятся. — Питер поднял руку. — Не утруждай себя, я не настаиваю на немедленном ответе. Несколько дней мы дадим тебе отдохнуть после сегодняшних испытаний у стены, а потом…
* * *
Тунгата потерял счет времени. Он не мог вспомнить, сколько дней провел у стены, сколько человек казнили на его глазах, сколько ночей он провел без сна, слушая смех и вой гиен.
Думать он мог только о следующей миске воды. Врач очень точно определил количество воды, обеспечивающее сохранение жизни. Жажда была непрекращающимся мучением, она не оставляла его даже ночью. Ему снились вода, озера, до которых он не мог добежать, бурные потоки, в которые он не мог прыгнуть, дождь, который падал вокруг него, не попадая на его тело. Жажда была просто нестерпимой.
Помимо жажды, ему не давало покоя обещание Фунгаберы бросить его гиенам, каждый день его воображение рисовало все более ужасающие картины. Вода и гиены постепенно подводили его к границе, за которой начиналось безумие. Он знал, что долго ему не выдержать, и недоумевал, почему продержался так долго. Ему приходилось постоянно напоминать себе, что только гробница Лобенгулы сохраняет ему жизнь. Его не могли убить, пока он хранил эту тайну. Естественно, он не верил в обещание Фунгаберы выслать его из страны.
Он должен был жить, это было его долгом. Пока он жил, оставалась надежда, пусть слабая, на спасение. Он знал, что если он погибнет, его народ еще крепче стянут оковы тирана. Тунгата был его единственной надеждой на спасение. Он был обязан жить ради народа, он не мог умереть, хотя смерть и означала избавление от страданий.
Тунгата лежал в ледяной предрассветной тишине, тело так окоченело и ослабло, что он не мог пошевелиться. На этот раз им придется тащить его к стене. Он ненавидел такие мысли, ненавидел себя за то, что вынужден был показывать мучителям свою слабость.
Он услышал, как начал оживать лагерь. Топот ног охранников, приказы, отдаваемые с неоправданной резкостью и жестокостью, звуки ударов и крик заключенного, которого тащили на расстрел к стене.
Скоро они придут за ним. Он потянулся за миской с водой и вспомнил, что прошлым вечером не смог совладать с собой. Миска была пуста. Он склонился над ней и вылизал ее, как собака, надеясь, что на дне осталась хоть капля драгоценной жидкости. Миска была абсолютно сухая.
С грохотом отодвинулся засов, и дверь камеры распахнулась. День начался. Тунгата попытался встать. Ему удалось подняться на колени. Охранник поставил какой-то темный предмет на пол у порога и тихо удалился. Дверь закрылась, и Тунгата снова остался один.
Такое случилось впервые. Тунгата ничего не понимал. Он сидел в темноте и ждал, что произойдет дальше, но ничего не происходило. Он услышал, как выводят из камер других заключенных, потом за дверью воцарилась тишина.
Стало немного светлей, и Тунгата осторожно принялся рассматривать оставленный охранником предмет. Это было пластмассовое ведро, и содержимое его отражало лучи встававшего солнца.
Вода. Целый галлон воды. Он подполз к ведру, не смея надеяться. Однажды охранники обманули его. Они дали ему воду, он сделал глоток и только после этого понял, что в воду добавили много соли и горьких квасцов. Жажда потом была настолько ужасной, что его трясло как в лихорадке.
Он осторожно опустил в воду палец и облизал его. Сладкая чистая вода. Он глухо застонал и зачерпнул целую миску драгоценной жидкости. Он принялся отчаянно поглощать ее, боясь, что в следующее мгновение в камеру войдет охранник и опрокинет ведро. Он пил, пока живот не раздулся и не начались колики. Потом он отдохнул несколько минут, чувствуя, как вода проникает в обезвоженные ткани тела и заряжает его силой, потом он снова пил, отдыхал и пил. Через три часа он обильно помочился в парашу впервые за долгое время.
Когда охранники пришли за ним в полдень, он самостоятельно поднялся на ноги и принялся громко и мастерски проклинать их.
Когда Тунгату вели к стене, он чувствовал себя почти бодро. Он знал, что может противостоять им вечно, если в желудке была вода. Он больше не испытывал ужаса при виде столба для расстрела. Он слишком часто стоял у него. Он даже был рад увидеть его, так как понимал, что за этим последует. Он уже достиг такого состояния, когда пугало только неизвестное.
Потом, когда они были уже на середине плаца, он заметил перемены. Напротив стены был возведен навес от солнца, под которым был накрыт обеденный стол. Рядом стояли два стула.
За столом сидела знакомая фигура Питера Фунгаберы. Тунгата не видел его уже несколько дней. Только что обретенное мужество оставило его, тело охватила слабость. Колени ослабели. Что он задумал? Тунгата был готов kq всему, неопределенность была самой страшной пыткой.
Питер Фунгабера обедал и даже не взглянул на Тунгату, когда того проводили мимо крытого соломой навеса. Питер ел руками, по-африкански. Он отламывал от маисовой лепешки небольшой кусочек, скатывал его в шарик, делал большим пальцем углубление, которое заполнял соусом из овощей и соленой рыбы капена из озера Кариба. Рот Тунгаты заполнился слюной от запаха пищи, но его повели дальше к стене и столбу.
У стены он увидел всего одну жертву. Она была уже привязана к одному из столбов, и Тунгата с удивлением увидел, что это была женщина.
Это была молодая обнаженная женщина. Ее кожа бархатно блестела под солнцем, как полированный янтарь. Ее тело было стройным и пропорциональным, с симметричными твердыми грудями с торчащими сосками цвета спелых тутовых ягод. У нее были длинные стройные ноги с маленькими аккуратными ступнями. Она не могла прикрыться, потому что руки были связаны за спиной, и Тунгата почувствовал, какой стыд она испытывает от того, что любой мужчина мог увидеть ее обнаженный лобок, покрытый густыми волосами, похожий на маленького зверька, жившего своей жизнью. Он отвел взгляд, потом посмотрел на ее лицо и впервые почувствовал полное отчаяние.
Все кончено. Охранники отпустили его, и он пошатываясь подошел к привязанной к столбу женщине. Ее глаза были круглыми от ужаса и стыда, но первыми словами ее стали:
— Мой господин, что они сделали с тобой?
— Сара. — Он хотел дотронуться до ее прекрасного любимого лица, но не стал этого делать под похотливыми взглядами охранников.
— Как они нашли тебя? — Он чувствовал себя очень старым и слабым. Все было кончено.
— Я сделала все, как ты приказал, — попыталась извиниться она. — Я ушла в горы, потом мне сообщили, что умирает один из моих учеников. Он заболел дизентерией, а врача не было. Я не могла не пойти.
— И все оказалось ложью, — сказал он.
— Да, ложью, — призналась она. — Меня ждали солдаты, прости меня, мой господин.
— Это не имеет значения, — сказал Тунгата.
— Только не для меня, мой господин, — взмолилась она. — Не делай ничего ради меня. Я — дочь машобане. Я выдержу все, что сделают со мной эти животные.
Он печально покачал головой и, протянув руку, коснулся ее губ кончиками пальцев. Его рука дрожала как у пьяницы. Она поцеловала его пальцы. Он опустил руку и, волоча ноги, направился к навесу. Солдаты даже не попытались остановить его.
Питер Фунгабера поднял на него взгляд и указал на свободный брезентовый стул. Тунгата тяжело опустился на него.
— Во-первых, — сказал он, — развяжите и оденьте женщину.
Питер отдал приказ. Солдаты набросили на Сару одеяло и увели в одну из хижин.
— Мой господин… — Она повернула к нему полное страдания лицо.
— С ней не должны жестоко обращаться.
— Никто и не думал, — сказал Питер. — И не станет, если ты не вынудишь нас так поступить.
Он придвинул к Тунгате блюдо с лепешками.
— Она должна быть вывезена из страны и доставлена в представительство Международного Красного Креста в Францистауне.
— Легкий самолет уже ждет на полосе рядом с миссией Тути. Ешь, товарищ, силы еще понадобятся тебе.
— Когда она будет в безопасности, она свяжется со мной по радио или по телефону и произнесет условное слово, которое я скажу ей перед отъездом.
— Согласен. — Питер налил Тунгате горячего сладкого чаю.
— Мы должны остаться наедине, чтобы договориться об условном слове.
— Ты можешь поговорить с ней, — согласился Питер, — но на этом плацу. Никто из моих людей не подойдет ближе, чем на сто ярдов, но на вас будет наведен пулемет. Я даю тебе ровно пять минут.
* * *
— Я подвела тебя, — сказала Сара.
Тунгата уже начал забывать, как прекрасна она была. Вся его душа была переполнена любовью к ней.
— Нет, — успокоил ее он. — Это было неизбежно. Твоей вины нет. Ты пришла в школу не ради себя, а чтобы выполнить свой долг.
— Мой господин, чем я могу помочь тебе? — Слушай, — он заговорил быстро и тихо. — Некоторым из моих людей удалось улизнуть от Третьей бригады Фунгаберы. Ты должна найти их. Думаю, они сейчас в Ботсване. — Он назвал ей имена, она точно их повторила. — Скажи им…
Она запомнила все, что он сказал, и повторила слово в слово.
Тунгата заметил краешком глаза, что к ним направляются солдаты. Пять минут истекли.
— Когда ты будешь в безопасности, тебе разрешат поговорить со мной по радио. Чтобы я понял, что с тобой все в порядке, скажешь: «Твоя прекрасная птичка взлетела быстро и высоко». Повтори.
— О, мой господин, — она едва не разрыдалась.
— Повтори!
Она подчинилась, а потом бросилась в его объятия. Она прижалась к нему, а он — к ней.
— Я еще увижу тебя?
— Нет. Ты должна забыть меня.
— Никогда. — Сара зарыдала. — Я никогда не забуду тебя, мой господин, даже если доживу до старости.
Охранники растащили их. На плац выехал «лендровер», в него посадили Сару.
Он увидел в заднем окне ее лицо, ее прекрасное лицо.
* * *
На третий день охранники вывели Тунгату из камеры и доставили на командный пункт Питера Фунгаберы.
— Женщина готова говорить с тобой. Вы будете разговаривать только по-английски. Разговор будет записываться, — Питер показал на установленный рядом с рацией магнитофон. — Если ты попытаешься передать сообщение на синдебеле, его переведут.
— Условные слова будут произнесены на синдебеле, — сказал Тунгата.
— Это допускается, но ничего, кроме них. — Он критически оглядел Тунгату. — Очень рад, что ты так хорошо выглядишь, товарищ. Немного пищи и отдых творят настоящие чудеса.
Тунгата был одет в летнюю старую, но выстиранную и отглаженную форму. Он все еще выглядел изможденным и слабым, но кожа уже не казалась серой и пыльной, а глаза блестели. Опухоль на щеке от укуса гадюки спала, рана была покрыта сухой коркой без признаков инфекции.
Питер Фунгабера кивнул капитану и передал микрофон Тунгате, одновременно нажав кнопку «запись» магнитофона.
— Говорит Тунгата Зебив.
— Мой господин, это Сара. — Ее голос был искажен помехами, но он все равно узнал бы его среди сотен других. Он едва не задохнулся от любви в ней.
— Ты в безопасности?
— Я в Францистауне. Обо мне заботится Красный Крест.
— У тебя есть сообщение для меня?
— Твоя прекрасная птичка взлетела быстро и высоко, — сказала она на синдебеле. — Я встретилась с людьми. Не отчаивайся.
— Хорошо, я хочу, чтобы ты…
Питер Фунгабера выхватил микрофон из его руки.
— Извини, товарищ. Я плачу за звонок.
Он поднес микрофон к губам и нажал кнопку передачи.
— Конец связи.
Питер бросил микрофон капитану.
— Пусть разговор переведет один из матабелов, которому мы доверяем. Перевод немедленно принеси мне.
Он повернулся к Тунгате.
— Каникулы закончились, товарищ, пора приниматься за работу. Отправимся в путь?
* * *
Удастся ли ему затянуть поиски гробницы Лобенгулы надолго? Дорог был каждый час — еще один час жизни, еще один час надежды.
— Прошло почти двадцать лет с тех пор, когда дед показал мне место. Я многое забыл…
— Твоя память ясна, как небо над нашими головами, — перебил его Питер Фунгабера. — Всем известна твоя способность запоминать лица и имена, товарищ. Я сам видел, как ты выступал на ассамблее без записей. Кроме того, вертолет доставит нас прямо до места.
— Так не получится. Я приходил туда пешком. С воздуха я не увижу ориентиров.
Они повторили по полузаросшим дорогам путь, проделанный Тунгатой и старым Гидеоном много лет назад, и Тунгата действительно не смог найти начальную точку — россыпь камней в русле реки и скалу, похожую на спящего льва. Три дня ушли на поиски, Фунгабера становился все более раздраженным, пока они наконец не пришли в крошечную деревню с лавкой, которую Тунгата смог вспомнить.
— Хау! Старая дорога. Да, мост снесло потоком много лет назад. Им больше не пользуются, а новая дорога проходит так…
Наконец они нашли заброшенную дорогу и через четыре часа вышли к сухому руслу. Старый мост обрушился, превратившись в заросшие лианами бетонные глыбы, но каменная стена выше по течению выглядела так же, как и во время первого путешествия, и Тунгата ощутил приступ ностальгии. Ему показалось, что старый Гидеон находится рядом, он, виновато оглянувшись, даже прошептал:
— Прости меня, Баба, мне придется нарушить клятву. Странно, но мнимое присутствие старого Гидеона подействовало на Тунгату успокаивающе.
— Дорога здесь, — сказал он.
Они оставили «лендровер» у разрушенного моста и пошли дальше пешком.
Тунгата пошел впереди, за ним следовали два вооруженных десантника. Он шел неторопливым шагом, вызывавшим раздражение Фунгаберы, который замыкал маленькую колонну. Тунгата дал волю своему воображению. Он вдруг почувствовал себя участником исхода матабелов почти сто лет назад, стал воплощением своего прапрадеда Ганданга, сохранившего верность королю до последней минуты. Он почувствовал отчаяние побежденного народа, ужас от того, что в любой момент из леса могли появиться белые преследователи со своими трехногими лающими пулеметами. Казалось, он слышал причитания женщин и детей, мычание скота, нашедшего свою смерть в этом суровом неприветливом месте.
Когда запряженные в повозку быки пали, Ганданг приказал тащить повозку короля воинам из своего знаменитого полка Инияти. Тунгата представил себе страдавшего ожирением, больного обреченного короля, человека, попавшего в жернова истории и судьбы и растертого ими в порошок.
«А теперь окончательная измена, — мрачно подумал Тунгата. — Эти машоны вновь нарушат его покой, и приведу их я».
Три раза он намеренно сворачивал не на ту тропу, испытывая терпение Фунгаберы. На третий раз Питер приказал сорвать с него одежду, связать руки и ноги и принялся стегать Тунгату, как собаку, плеткой из кожи гиппопотама, впервые примененной в Африке арабскими работорговцами, пока серая земля под ним не пропиталась кровью.
Скорее унижение, чем боль, заставило Тунгату повернуть назад и найти верные ориентиры. Когда они подошли к горе, она появилась так же неожиданно, как и во время первого визита Тунгаты.
Они шли по узкому ущелью между черных скал, отполированных бурными потоками на протяжении многих тысячелетий. Они шли мимо заполненных вонючей зеленой водой впадин, в которых копошились гигантские усатые сомы и над которыми летали прекрасные бабочки с раздвоенными, как у ласточек, хвостами, похожие на алые и синие драгоценные камни.
Они перебирались через камни, размерами и цветом напоминавшие слонов, потом, за поворотом, скалы вдруг расступились. Перед ними высоко в небо уходила гора Лобенгулы, по сравнению с которой даже пирамиды египетских фараонов казались карликами.
Крутые склоны заросли лишайником двадцати различных оттенков желтого, охрового и малахитового цветов. На верхних ярусах горы расположилась колония стервятников. Взрослые птицы легко взмывали над раскаленным ущельем и, используя восходящие потоки, кружили над горой.
— Здесь, — прошептал Тунгата. — Тхабас Нкози — гора королей.
На вершину горы вела естественная тропа, созданная сдвигом известняка по основной породе. В некоторых местах проход была настолько узким и опасным, что солдаты опасливо посматривали в пропасть и прижимались к стене, пробираясь вперед мелкими шажками, но Питер Фунгабера и Тунгата легко преодолевали даже самые опасные места и оставили солдат далеко позади.
«Я могу столкнуть его в пропасть, — подумал Тунгата. — Надо только застать его врасплох».
Он обернулся на шедшего в десяти шагах от него Питера Фунгаберу. Питер вытащил из кобуры пистолет Токарева и улыбался, как мамба.
— И не думай, — предупредил он, и они поняли друг друга практически без слов. Тунгата решил пока не думать о мести и пошел дальше вверх. Еще один поворот, и они подошли к вершине горы, возвышавшейся на пятьсот футов над темной пропастью.
Они остановились, едва запыхавшись от подъема, и посмотрели на широкую долину Замбези. На самой границе видимости блестело на солнце искусственное озеро Кариба, кое-где поднимался дым от первых в этом сезоне засухи лесных пожаров. К ним подошли явно уставшие солдаты, и Питер повернулся к Тунгате.
— Мы готовы идти дальше, товарищ.
— Почти пришли, — сказал Тунгата.
Гребень горы пострадал от эрозии и напоминал сейчас полуразрушенную крепостную стену. Корни деревьев, сумевших зацепиться за трещины и впадины, переплетались, как спаривающиеся змеи, а их стволы были толстыми и уродливыми от жары и засухи.
Тунгата продолжил путь между камнями и уродливыми деревьями к устью ущелья. Там росло древнее фиговое дерево ficus Natalensis. С его покрытых желтоватыми пятнами ветвей свисали грозди горьких плодов. При их приближении с дерева с шумом взлетела стайка лакомившихся плодами коричневых попугаев с зелено-желтыми крыльями. Склон у основания дерева был разрушен проникшими в трещины корнями.
Тунгата остановился перед склоном, и Фунгабера, сгорая от нетерпения, хотел было поторопить его, но заметил, что его губы шевелятся, словно произнося молитву или заклинание. Питер повнимательнее изучил склон и увидел, что трещины располагались слишком равномерно, чтобы быть естественными.
— Здесь! — крикнул он солдатам и указал на один из каменных блоков. Те побросали ранцы и накинулись на стену голыми руками и штыками.
Через пятнадцать минут напряженного труда потным солдатам удалось вытащить блок, и они увидели, что склон представляет собой тщательно подогнанные камни. За первым слоем камней они увидели вторую сложенную из каменных блоков стену.
— Приведите заключенного, — приказал Питер. — Будет работать вместе с вами.
До наступления темноты им удалось расчистить в стене отверстие, достаточно широкое для того, чтобы в нем могли работать два человека, и начать разбирать внутреннюю стену. Работая у внутренней стены, Тунгата получил подтверждение того, о чем подозревал еще при первом посещении гробницы, что предпочел скрыть от старого Гидеона. Это несколько успокоило его совесть, облегчило муки от клятвопреступления.
Питер Фунгабера неохотно приказал прекратить работу до утра. Руки Тунгаты кровоточили от контакта с грубыми камнями, он потерял ноготь, когда обрушилась часть стены и он не успел убрать руку. Его приковали наручниками к одному из десантников, но даже это не помешало ему заснуть лишенным сновидений глубоким сном. Питеру Фунгабере пришлось на следующее утро поднимать пинками и его, и охранника.
Было еще темно. Они позавтракали маисовыми лепешками, запивая их сладким чаем. Едва они успели сделать последний глоток, как Питер Фунгабера приказал браться за работу.
Израненные руки Тунгаты страшно болели. Питер Фунгабера стоял за его спиной и стегал его плеткой по ребрам, стоило ему хоть на секунду остановиться. Один раз удар пришелся по наиболее чувствительной коже под мышкой, и Тунгата зарычал, как раненый лев, и выдернул из стены камень весом в центнер.