Страница:
На этот раз они не пили одним глотком, а не спеша потягивали виски и смотрели, как африканское небо становится лиловато-розовым, а потом — золотистым.
Наконец полковник Бухарин со стуком поставил стакан на стол.
— Итак, мой друг, скажи, что ты хочешь?
— Эту землю, — просто ответил Питер Фунгабера.
— Всю? — спросил полковник.
— Всю.
— Не только Зимбабве?
— Не только Зимбабве.
— И мы должны помочь тебе?
— Да.
— Взамен?
— Моя дружба.
— До самой смерти? — предположил полковник. — Или пока тебе не захочется найти другого друга?
Питер улыбнулся. Они говорили на одном языке. Они понимали друг друга.
— И какие же материальные доказательства вечной дружбы ты согласен предоставить?
— В такой бедной стране? — Питер пожал плечами. — Немного стратегического сырья: никель, хром, титан, бериллий, несколько унций золота.
Русский кивнул.
— Они могут нам понадобиться.
— Потом, когда я стану мономатапой Зимбабве, я, естественно, могу пожелать большего.
— Естественно. — Русский смотрел прямо ему в глаза. Он не любил черных — многие русские были расистами. Он не любил цвет их кожи, их запах. Но этот!
— Мой взгляд может устремиться на юг, — тихо произнес Питер Фунгабера.
Ха! Полковник Бухарин с трудом скрывал свою радость. Этот был совсем другим!
— Туда же, куда устремлен ваш взгляд, причем давно, — продолжил Питер, и русский едва не рассмеялся.
— И что же ты увидишь на юге, товарищ генерал?
— Я увижу порабощенный народ, созревший для освобождения.
— А что еще?
— Я увижу золото Витватерсранда, месторождения Оранжевой провинции, алмазы Кимберли, уран, платину, серебро, медь, говоря коротко, одну из богатейших в мире сокровищниц.
— Да? — весело спросил русский. Этот был смышленым, у этого были мозги и необходимая храбрость.
— Я увижу базу, которая разделяет западный мир, которая контролирует южную часть Атлантики и Индийский океан, которая находится на пересечении маршрутов поставок нефти из Персидского залива в Европу и Америку.
Русский поднял руку.
— И к чему могут привести подобные мысли?
— Я считаю своим долгом сделать так, чтобы страна на юге заняла достойное место в содружестве народов под опекой и защитой лучшего борца за свободу — Союза Советских Социалистических Республик.
Русский кивнул, глядя прямо ему в глаза. Да, этот черный понял план полностью. Юг был главным призом, но завоевать его можно было только через удушающий захват. Мозамбик на востоке уже принадлежал им, Ангола — на западе, Намибия скоро последует за ними. Для изоляции был нужен только север. На севере, как большой палец душителя на горле, находилась Зимбабве, и этот человек мог отдать страну им.
Полковник Бухарин выпрямился на полотняном кресле и стал говорить резкими фразами, как бизнесмен.
— Перспективы?
— Экономический хаос, межплеменная война, свержение правительства, — перечислил Питер Фунгабера.
— Правительство, находящееся у власти, само наполовину решило проблему экономического хаоса, — заметил русский. — А ты сам сильно преуспел в межплеменной войне.
— Спасибо, товарищ.
— Тем не менее крестьянам следует немного поголодать, чтобы стать более послушными…
— Я подталкиваю кабинет к принятию решения о национализации земель и ферм, принадлежащих белым. Без белых фермеров я могу вам обещать, что голод не заставит себя ждать, — сказал с улыбкой Питер Фунгабера.
— Я слышал, что начало положено. Поздравляю с приобретением собственной фермы, «Кинг Линн», кажется, так она называется?
— Ты хорошо информирован, полковник.
— Прилагаю все усилия. Какой правитель будет нужен народу, когда настанет время брать бразды правления в свои руки?
— Сильный, — не задумываясь, ответил Питер Фунгабера. — Человек, который продемонстрировал свою безжалостность.
— Как ты во время чимуренги и совсем недавно в Матабелеленде.
— Человек, обладающий обаянием и достоинством, хорошо известный народу.
— Женщины поют тебе хвалебные песни на улицах Хараре, твое лицо не сходит с экранов телевизоров, с обложек журналов и первых полос газет.
— Человек с сильной поддержкой
— Третья бригада, — сказал русский и кивнул. — И благословение народа СССР. Тем не менее, — он сделал многозначительную паузу, — требуются ответы на два вопроса, товарищ генерал.
— Да?
— Первый вопрос, достаточно приземленный и неприятный для людей нашего уровня, касается денег. Мои хозяева проявляют беспокойство. Наши затраты стали превышать стоимость слоновой кости и других продуктов, посылаемых тобой в нашу страну. — Он поднял руку, предвосхищая возражения. Это была рука старика, испещренная коричневыми пятнами и пронизанная выступающими синими венами. — Я знаю, что мы должны помогать тебе бесплатно, ради любви к свободе, что деньги — это капиталистический пережиток, но ничто не идеально в этом мире. Короче говоря, товарищ генерал, ты достиг предела кредитования, установленного Москвой.
— Я понимаю, — сказал Питер Фунгабера и кивнул. — Второй вопрос?
— Племя матабелов. Это воинственный и непокорный народ. Я знаю, что ты был вынужден разжечь вражду, пойти на конфликт, что привело к неодобрению западными странами действий правительства, связанных с кампанией в Матабелеленде. Но что будет потом? Как ты собираешься контролировать этот народ после захвата власти?
— Я отвечу на оба вопроса, назвав одно имя, — сказал Питер Фунгабера.
— Имя?
— Тунгата Зебив.
— Ха! Да, конечно! Лидер матабелов. Ты избавился от него. Полагаю, он уже ликвидирован.
— Я держу его в условиях повышенной секретности в одном из центров перевоспитания недалеко отсюда.
— Объясни.
— Во-первых, деньги.
— Насколько нам известно, Тунгата Зебив не богат, — возразил русский.
— Он является ключом к сокровищам, стоимость которых превышает двести миллионов долларов США.
Русский удивленно поднял седую бровь. Это выражение недоверия уже начинало раздражать Питера.
— Алмазы, — сказал он.
— Моя родина является одним из ведущих производителей, — равнодушно заметил русский.
— Я говорю не о промышленных алмазах, не об алмазной крошке, а о камнях ювелирного качества, чистой воды, крупных камнях, огромных камнях, одних из лучших, добытых за всю историю человечества.
— Если ты говоришь правду… — задумчиво произнес русский.
— Правду! Но объясню чуть позже, не сейчас. — Хорошо, по крайней мере, у меня будет возможность хоть что-нибудь пообещать кровожадным пиявкам из финансового управления. И второй вопрос. Матабелы. Ты же не планируешь уничтожить всех до единого, включая женщин и детей?
Питер Фунгабера с сожалением покачал головой.
— Нет, хотя это было бы лучшим решением проблемы. Америка и Британия не позволят. Нет, мой ответ тот же — Тунгата Зебив. Когда я захвачу власть в стране, он появится снова, словно по волшебству. Он вернется из мертвых. Матабелы обезумеют от радости и облегчения. Они пойдут за ним, они будут ослеплены любовью к нему, и я сделаю его своим вице-президентом.
— Он ненавидит тебя. Ты его уничтожил. Если ты когда-нибудь выпустишь его на свободу, он попытается отомстить.
— Нет, — покачал головой Питер. — Я пошлю его к вам. У вас ведь есть специальные клиники для лечения тяжелых болезней? Институты, в которых душевнобольных лечат медикаментами и другими специальными средствами, чтобы они вели себя разумно и рационально?
На этот раз русский не смог сдержать смеха и налил себе еще водки трясущейся рукой. Когда он посмотрел на Питера, во взгляде его бледных глаз впервые появилось уважение.
— Пью за тебя, мономатапа Зимбабве, да продлится правление твое тысячу лет!
Он поставил стакан на стол и стал смотреть в сторону небольшого озера на другой стороне равнины. К нему подошло стадо зебр. Они вели себя нервно, потому что рядом с водопоем обычно устраивали засаду львы. Наконец зебры осмелились войти в воду и одновременно опустили головы, касаясь губами поверхности воды. Их головы выглядели, как отражения во множестве зеркал. Потом стоявший на страже жеребец встревоженно заржал, и зебры разбежались, поднимая копытами тучи брызг.
— Лечение, о котором ты говоришь, считается радикальным, — сказал полковник Бухарин, наблюдая за тем, как стадо зебр скрывается в лесу. — Некоторые пациенты его не выдерживают. А те, что выдерживают, — он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, — становятся другими.
— У них разрушается разум, — подсказал Питер Фунгабера.
— Упрощенно говоря, да. — Полковник кивнул.
— Мне нужно его тело, а не разум. Мне нужна марионетка, а не человек.
— Это можно устроить. Когда ты пришлешь его к нам?
— Сначала — алмазы.
— Конечно. Сколько времени понадобится? Питер пожал плечами.
— Немного.
— Когда будешь готов, я пришлю врача с соответствующими лекарствами. Мы можем вывезти этого Тунгату Зебива таким же способом, что и слоновую кость. На самолете в Дар-эс-Салам, потом на нашем грузовом судне до Одессы.
— Согласен.
— Ты сказал, что он где-то рядом. Я хотел бы взглянуть на него.
— Это разумно?
— Доставь мне удовольствие. — Это прозвучало скорее как приказ, а не как просьба.
* * *
Тунгата Зебив стоял под нещадными лучами полуденного солнца. Белая стена, лицом к которой он стоял, отражала лучи, как огромное зеркало. Его поставили к стене еще до рассвета, когда чахлая пожелтевшая трава у кромки плаца была покрыта инеем.
Тунгата был абсолютно голым, как двое других мужчин, стоявших рядом с ним. Все трое были настолько изможденными, что можно было пересчитать все ребра на их телах, а позвонки вдоль спин выглядели как четки. Тунгата прикрыл глаза, чтобы их не так ослеплял отраженный от стены свет, и сконцентрировал внимание на каком-то пятнышке, чтобы легче было бороться с головокружением, от которого несколько раз уже теряли сознание его собратья по несчастью. Только удары плетьми поднимали их на ноги. Они едва держались на ногах, качаясь как пьяные.
— Мужайтесь, братья, — прошептал Тунгата на синдебеле. — Нельзя, чтобы эти машоны увидели вас побежденными.
Он изо всех сил старался не потерять сознания и тупо смотрел на выбоину на стене. Это был след от пули, тщательно закрашенный известью. Мучители педантично красили стену после каждой казни.
— Аманзи, — прохрипел мужчина справа. — Воды!
— Не думай об этом, — приказал Тунгата. — Иначе сойдешь с ума.
Жара от стены накатывалась на них волнами с почти физической силой.
— Я ослеп, — прошептал второй мужчина. — Я ничего не вижу.
Отраженный от стены свет действовал на его глаза, как снежная болезнь.
— Смотреть не на что. Кругом только гнусные рожи машонов, — сказал ему Тунгата. — Благодари бога за то, что ослеп, мой друг.
Они услышали, как за их спинами раздалась резкая команда, и по плацу затопали тяжелые ботинки солдат.
— Они идут, — прошептал ослепший матабел, и Тунгата Зебив почувствовал, как его охватывает отчаяние.
Да, они идут, на этот раз за его жизнью.
Каждый день, ровно в полдень, все эти долгие недели заключения, он слышал топот ботинок расстрельной команды по плацу. На этот раз они пришли за его жизнью. Он не боялся смерти, не чувствовал ничего, кроме скорби. Он скорбел о том, что не смог помочь своему народу, попавшему в беду, о том, что никогда не увидит любимую женщину, что она никогда не родит ему сына, взять на руки которого он так страстно хотел. Он скорбел о том, что его жизнь, казавшаяся настолько многообещающей, закончится преждевременно, и вдруг вспомнил далекий день, когда он стоял рядом со своим дедом и смотрел на маисовое поле, уничтоженное коротким, но сильным градом.
— Все труды пошли прахом, — пробормотал дед. — Какие потери!
Тунгата повторил эти слова и почувствовал, как грубые руки разворачивают его и тащат к деревянному столбу, вбитому в землю перед стеной.
Они связали ему руки за столбом, и Тунгата широко открыл глаза. Ослепительный блеск стены больше не жег ему глаза, но он увидел перед собой шеренгу солдат.
Солдаты притащили двух других матабелов. Ослепший упал на колени от ужаса и истощения, и его кишечник невольно опорожнился. Охранники грубо захохотали.
— Встань! — резко приказал ему Тунгата. — Умри на ногах, как подобает истинному сыну машобане!
Матабел с трудом поднялся на ноги.
— Подойди к столбу, — приказал Тунгата. — Он чуть левее.
Матабел руками нащупал столб, и охранники привязали его к нему.
Расстрельная команда состояла из восьми солдат, командовал ими капитан Третьей бригады. Он медленно прошел вдоль строя палачей, проверяя магазин каждого автомата. Он что-то произнес на шона, и солдаты захохотали. Их смех был несдержанным, словно они были пьяными или приняли наркотики. Они прежде занимались такой работой и наслаждались ей. Во время войны Тунгата встречал много подобных им людей. Для них наркотиком стали кровь и насилие.
Капитан вернулся к началу строя и достал из нагрудного кармана измятый от частого использования лист бумаги. Он зачитал приговор, спотыкаясь на каждом слове. Он произносил слова неправильно, как школьник младших классов, его английский едва можно было понять.
— Вы признаетесь врагами государства и народа, — читал офицер, — и неисправимыми преступниками. Смертный приговор был одобрен вице-президентом Республики Зимбабве…
Тунгата Зебив поднял голову и начал петь. Визгливый голос капитана заглушили сильные, низкие звуки песни.
Кроты уже под землей,
«Они мертвы ?» — спрашиваюсь дочери машобане.
Он пел древнюю боевую песню матабелов и в конце первого куплета прорычал двум приговоренным к смерти товарищам:
— Пойте. Пусть шакалы машоны услышат рычание ма-табельского льва!
И они запели вместе с ним.
Капитан отдал приказ, и солдаты, сделав шаг вперед, подняли автоматы. Тунгата продолжал петь, глядя им прямо в глаза, бросая им вызов, стоявшие рядом матабелы, словно зарядившись его мужеством, запели громче. Еще одна команда, и автоматы были наведены на них. Глаза палачей смотрели сквозь прицелы на продолжавших петь троих матабелов.
Потом, словно по волшебству, песню подхватили другие голоса. Они доносились из бараков рядом с плацем. Сотни заключенных матабелов запели вместе, разделяя с ними смерть и заряжая мужеством в последние секунды жизни.
Капитан поднял правую руку, и в эти последние мгновения жизни скорбь в душе Тунгаты сменило чувство гордости. «Это настоящие люди, — подумал он. — Со мной или без меня они свергнут тирана».
Капитан резко опустил руку и крикнул:
— Огонь!
Прогремел залп. Строй палачей качнулся от отдачи, звуковая волна ударила по ушам, и Тунгата непроизвольно вздрогнул
Он услышал шлепки пуль по живой плоти и боковым зрением увидел, как стоявшие рядом товарищи задергались как от ударов невидимых молотов, а потом безжизненно повисли на веревках. Они замолчали, но Тунгата продолжал петь, гордо глядя в глаза палачей.
Автоматчики опустили оружие и захохотали, похлопывая друг друга по плечам, словно после удачной шутки. Узники в бараках уже не пели боевую песню, а причитали по усопшим. Через мгновение замолчал и Тунгата.
Он посмотрел на своих убитых товарищей. Их тела были изрешечены пулями, на раны уже садились блестящие мухи.
Тунгата почувствовал, как подгибаются колени и ослабевает сфинктер. Он стал бороться с собственным телом, ненавидя его слабость, и постепенно овладел собой. Капитан подошел к нему и сказал по-английски:
— Неплохая шутка, правда? Круто, просто круто! — Он довольно улыбался, потом повернулся и закричал: — Быстро принесите воды!
Десантник принес миску, наполненную до краев чистой водой, и передал капитану. Тунгата чувствовал запах воды. Считалось, что бушмены могут чувствовать запах воды за многие мили, но он считал подобные рассуждения враньем до этого момента. От запаха воды его горло конвульсивно сократилось, словно пытаясь втянуть в себя живительную влагу. Он не мог отвести взгляда от миски.
Капитан поднес миску к губам и сделал большой глоток. Потом он шумно прополоскал рот и выплюнул воду. Широко улыбаясь, он поднял миску к лицу Тунгаты и медленно вылил воду на пыльную землю, забрызгав ноги Тунгаты до самых коленей. Каждая капля казалась Тунгате ледяной, каждая клетка его тела жаждала воды с граничившей с безумием силой. Капитан перевернул миску, выливая последние капли.
— Круто, да? — зачем-то повторил он и, повернувшись, отдал приказ подчиненным. Солдаты убежали по плацу, оставив Тунгату с мертвыми и мухами.
Они пришли за ним на закате. Когда они перерезали веревки, Тунгата застонал от притока свежей крови в опухшие ладони и упал на колени. Ноги отказывались держать тело. Его волоком утащили в камеру.
В камере ничего не было, кроме параши в углу и двух мисок в центре затоптанного земляного пола. В одной миске была вода, не больше пинты, во второй — горсть засохшей кукурузной каши. Каша была пересолена. Завтра он дорого заплатит нестерпимой жаждой, но следовало есть, чтобы сохранить силы.
Он выпил половину воды, оставив другую на утро, и вытянулся на голом полу. В камере было нестерпимо жарко от раскаленной железной крыши, но он знал, что к утру будет трястись от холода. Болел каждый сустав, голова гудела от солнца и нестерпимого блеска стены, казалось, она вот-вот лопнет, как перезревший плод баобаба.
В темноте дрались над мертвыми телами стаи гиен. Их крики и смех, подчеркиваемые хрустом костей в мощных челюстях, казалось, исходили из самого ада.
Тунгата, несмотря ни на что, спал и проснулся на рассвете от криков и топота ног. Он быстро допил воду, чтобы поддержать себя, и присел над парашей. Вчера тело едва не подвело его, он не мог допустить повторения такого стыда сегодня.
Дверь с треском распахнулась.
— Выходи, собака! Вылезай из вонючей конуры.
Они привели его к стене, у которой уже стояли трое матабелов. Он почему-то отметил про себя, что стена снова была чисто побелена. Они крайне добросовестно выполняли именно эту работу. Он остановился в двух футах от чистой белой поверхности и приготовился к очередному полному страданий дню.
Троих заключенных расстреляли в полдень. На этот раз Тунгата не мог петь. Пытался, но горло и губы не подчинялись ему. Ближе к вечеру у него потемнело в глазах, и темноту рассекали яркие вспышки ослепительного до боли света. Каждый раз, когда у него подгибались колени и он падал вперед, боль в связанных за спиной руках приводила его в сознание.
Жажда была нестерпимой.
Приступы забытья становились все чаще и продолжались дольше. Даже боль в руках уже не могла привести его в чувство полностью. Очнулся он, услышав слова:
— Мой дорогой друг. Все это мне в высшей степени неприятно.
Голос Питера Фунгаберы прогнал прочь темноту и придал ему силы. Он выпрямился, поднял голову и попытался убрать пелену с глаз. Он смотрел на Питера Фунгаберу и обретал силу от ненависти. Он лелеял ненависть, как возвращающую жизнь силу.
Питер Фунгабера был в полевой форме и берете. В правой руке он держал свой стек. Рядом с ним стоял белый мужчина, которого Тунгата никогда раньше не видел, высокий, худой и старый. Его череп был чисто выбрит, кожа испещрена рубцами, а взгляд странно бледных голубых глаз показался Тунгате отталкивающим и пугающим, как взгляд кобры. Он наблюдал за Тунгатой с клиническим интересом, лишенным жалости или других человеческих чувств.
— Сожалею, что ты видишь товарища министра Зебива не в лучшем состоянии. Он сильно похудел, но только не в этом месте.
Концом стека Питер Фунгабера приподнял тяжелый половой орган Тунгаты.
— Тебе приходилось видеть такое? — спросил он, мастерски используя стек как палочки для еды.
Привязанный к столбу Тунгата не мог отстраниться или прикрыться. Это бесцеремонное рассматривание его половых органов было крайним унижением.
— Вполне хватит на троих обычных мужчин, — заметил Питер Фунгабера с притворным восхищением. Тунгата молча смотрел на него испепеляющим взглядом.
Русский нетерпеливо махнул рукой, и Питер кивнул.
— Ты прав, мы теряем время.
Он посмотрел на часы и повернулся к стоявшему рядом капитану.
— Доставьте заключенного в форт. Тунгату пришлось нести.
* * *
Кабинет Питера Фунгаберы в блокгаузе на центральном каменистом холме был обставлен по-спартански, но земляной пол был чисто подметен и смочен водой. Он и русский расположились за складным столом, служившим письменным. У стены, напротив стола, стояла деревянная скамья.
Охранники посадили на скамью Тунгату. Он оттолкнул их руки и выпрямился, свирепо глядя на своих мучителей. Питер отдал приказ, охранник принес серое тонкое одеяло и набросил его на плечи Тунгаты. Еще один приказ, и капитан принес поднос, на котором стояли два стакана, бутылка водки, бутылка виски, ведерко со льдом и графин с водой.
Тунгата не смотрел на воду. Использовав все самообладание, он не сводил глаз с лица Питера Фунгаберы.
— Так будет более цивилизованно, — сказал Питер Фунгабера. — Товарищ министр Зебив не говорит на языке шона, он знает только примитивный диалект синдебеле, поэтому мы будем разговаривать на понятном всем английском языке.
Он налил в стаканы водки и виски и добавил лед. Услышав его позвякивание в стаканах, Тунгата поморщился, но продолжал смотреть прямо в глаза Питеру Фунгабере.
— Нашу встречу можно назвать брифингом, — пояснил Питер. — Наш гость, — он указал на пожилого белого мужчину, — изучает историю Африки. Он прочел и запомнил все когда-либо написанное об этой стране. Вы, дорогой Тунгата, являетесь отпрыском дома Кумало, этих вождей разбойников матабелов, которые более сотни лет грабили и терроризировали законных владельцев этой земли, а именно машонов. Таким образом, вы оба можете знать кое-что из того, что я собираюсь вам сообщить. Если так, прошу вашего снисхождения. — Он сделал глоток виски.
— Мы должны вернуться на сто пятьдесят лет назад, — продолжил Питер, — к тому времени, когда молодой военачальник короля Зулусов Чаки, являвшийся фаворитом, не захотел отдавать королю трофеи. Этого военачальника звали Мзиликази, принадлежал он к подплемени машобане, Семейству Кумало, и именно он стал первым матабелом. Следует заметить вскользь, что он создал прецедент для племени, основать которое ему предстояло. Во-первых, он был большим мастером грабежа и разбоя, знаменитым убийцей. Кроме того, он был вором. Он воровал у собственного монарха. Он не передал Чаке причитавшуюся ему часть трофеев. Мзиликази был также трусом, так как предпочел спастись бегством, а не предстать перед монархом и понести заслуженную кару. — Питер улыбнулся Тунгате. — Убийца, вор и трус — таким был Мзиликази, отец всех матабелов, и это определение подходит ко всем представителем этого племени без исключения. Убийца! Вор! Трус! — Он с наслаждение повторял обвинения, и Тунгата наблюдал за ним горящими ненавистью глазами.
— Итак, этот образец добродетели, вместе со своим полком изменнических воинов, сбежал на север. По пути он нападал на более слабые племена, угонял их скот и забирал молодых женщин. Это был период умфекане, или великого умерщвления. Считается, что от ассегаев матабелов погибло более миллиона невинных душ. Мзиликази оставлял за собой опустошенные земли, усеянные черепами и костями, и сгоревшие деревни.
Он прожигал свой путь по континенту, пока не повстречался с двигавшимся с юго-запада более кровожадным и алчным врагом, а именно с бурами. Они пристрелили хваленых убийц Мзиликази, как бешеных собак, а сам Мзиликази, оставаясь трусом, снова сбежал, и снова на север.
Питер покрутил стакан в руке так, чтобы зазвенели кубики льда. Тунгата заморгал, но не опустил взгляд.
— Наглый Мзиликази перешел Лимпопо и оказался на прекрасной земле зеленых лугов и чистых источников. Жили на этой земле кроткие земледельцы, потомки великой расы, построившей великие города из камня, которых Мзиликази презрительно называл «поедателями грязи», к которым относился как к своему скоту. Он убивал их ради удовольствия или делал рабами своих ленивых воинов. Молодых женщин, если они были привлекательны, использовали для удовольствий и в качестве самок, чтобы в кровожадных импи всегда было много воинов. Впрочем, все это вы знаете.
— В общих чертах, — белый мужчина кивнул, — но не в твоей интерпретации, что еще раз доказывает, что история — всего лишь пропаганда, написанная победителями.
Питер рассмеялся.
— Первый раз слышу такое определение. Тем не менее оно соответствует истине. Сейчас победителями стали машоны, и пришло наше время переписать историю.
— Продолжай, — сказал белый. — Я нахожу твой рассказ познавательным.
— Хорошо. В тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, по летоисчислению белых, Мзиликази, жирный, развратный и неизлечимо больной, наконец умер. Поразительно, но его приспешники хранили тело в течение пятидесяти шести дней, прежде чем предать земле, поэтому, учитывая стоявшую в Матабелеленде жару, после смерти он вонял ничуть не меньше, чем при жизни. Еще одна очень милая черта характера матабелов.
Наконец полковник Бухарин со стуком поставил стакан на стол.
— Итак, мой друг, скажи, что ты хочешь?
— Эту землю, — просто ответил Питер Фунгабера.
— Всю? — спросил полковник.
— Всю.
— Не только Зимбабве?
— Не только Зимбабве.
— И мы должны помочь тебе?
— Да.
— Взамен?
— Моя дружба.
— До самой смерти? — предположил полковник. — Или пока тебе не захочется найти другого друга?
Питер улыбнулся. Они говорили на одном языке. Они понимали друг друга.
— И какие же материальные доказательства вечной дружбы ты согласен предоставить?
— В такой бедной стране? — Питер пожал плечами. — Немного стратегического сырья: никель, хром, титан, бериллий, несколько унций золота.
Русский кивнул.
— Они могут нам понадобиться.
— Потом, когда я стану мономатапой Зимбабве, я, естественно, могу пожелать большего.
— Естественно. — Русский смотрел прямо ему в глаза. Он не любил черных — многие русские были расистами. Он не любил цвет их кожи, их запах. Но этот!
— Мой взгляд может устремиться на юг, — тихо произнес Питер Фунгабера.
Ха! Полковник Бухарин с трудом скрывал свою радость. Этот был совсем другим!
— Туда же, куда устремлен ваш взгляд, причем давно, — продолжил Питер, и русский едва не рассмеялся.
— И что же ты увидишь на юге, товарищ генерал?
— Я увижу порабощенный народ, созревший для освобождения.
— А что еще?
— Я увижу золото Витватерсранда, месторождения Оранжевой провинции, алмазы Кимберли, уран, платину, серебро, медь, говоря коротко, одну из богатейших в мире сокровищниц.
— Да? — весело спросил русский. Этот был смышленым, у этого были мозги и необходимая храбрость.
— Я увижу базу, которая разделяет западный мир, которая контролирует южную часть Атлантики и Индийский океан, которая находится на пересечении маршрутов поставок нефти из Персидского залива в Европу и Америку.
Русский поднял руку.
— И к чему могут привести подобные мысли?
— Я считаю своим долгом сделать так, чтобы страна на юге заняла достойное место в содружестве народов под опекой и защитой лучшего борца за свободу — Союза Советских Социалистических Республик.
Русский кивнул, глядя прямо ему в глаза. Да, этот черный понял план полностью. Юг был главным призом, но завоевать его можно было только через удушающий захват. Мозамбик на востоке уже принадлежал им, Ангола — на западе, Намибия скоро последует за ними. Для изоляции был нужен только север. На севере, как большой палец душителя на горле, находилась Зимбабве, и этот человек мог отдать страну им.
Полковник Бухарин выпрямился на полотняном кресле и стал говорить резкими фразами, как бизнесмен.
— Перспективы?
— Экономический хаос, межплеменная война, свержение правительства, — перечислил Питер Фунгабера.
— Правительство, находящееся у власти, само наполовину решило проблему экономического хаоса, — заметил русский. — А ты сам сильно преуспел в межплеменной войне.
— Спасибо, товарищ.
— Тем не менее крестьянам следует немного поголодать, чтобы стать более послушными…
— Я подталкиваю кабинет к принятию решения о национализации земель и ферм, принадлежащих белым. Без белых фермеров я могу вам обещать, что голод не заставит себя ждать, — сказал с улыбкой Питер Фунгабера.
— Я слышал, что начало положено. Поздравляю с приобретением собственной фермы, «Кинг Линн», кажется, так она называется?
— Ты хорошо информирован, полковник.
— Прилагаю все усилия. Какой правитель будет нужен народу, когда настанет время брать бразды правления в свои руки?
— Сильный, — не задумываясь, ответил Питер Фунгабера. — Человек, который продемонстрировал свою безжалостность.
— Как ты во время чимуренги и совсем недавно в Матабелеленде.
— Человек, обладающий обаянием и достоинством, хорошо известный народу.
— Женщины поют тебе хвалебные песни на улицах Хараре, твое лицо не сходит с экранов телевизоров, с обложек журналов и первых полос газет.
— Человек с сильной поддержкой
— Третья бригада, — сказал русский и кивнул. — И благословение народа СССР. Тем не менее, — он сделал многозначительную паузу, — требуются ответы на два вопроса, товарищ генерал.
— Да?
— Первый вопрос, достаточно приземленный и неприятный для людей нашего уровня, касается денег. Мои хозяева проявляют беспокойство. Наши затраты стали превышать стоимость слоновой кости и других продуктов, посылаемых тобой в нашу страну. — Он поднял руку, предвосхищая возражения. Это была рука старика, испещренная коричневыми пятнами и пронизанная выступающими синими венами. — Я знаю, что мы должны помогать тебе бесплатно, ради любви к свободе, что деньги — это капиталистический пережиток, но ничто не идеально в этом мире. Короче говоря, товарищ генерал, ты достиг предела кредитования, установленного Москвой.
— Я понимаю, — сказал Питер Фунгабера и кивнул. — Второй вопрос?
— Племя матабелов. Это воинственный и непокорный народ. Я знаю, что ты был вынужден разжечь вражду, пойти на конфликт, что привело к неодобрению западными странами действий правительства, связанных с кампанией в Матабелеленде. Но что будет потом? Как ты собираешься контролировать этот народ после захвата власти?
— Я отвечу на оба вопроса, назвав одно имя, — сказал Питер Фунгабера.
— Имя?
— Тунгата Зебив.
— Ха! Да, конечно! Лидер матабелов. Ты избавился от него. Полагаю, он уже ликвидирован.
— Я держу его в условиях повышенной секретности в одном из центров перевоспитания недалеко отсюда.
— Объясни.
— Во-первых, деньги.
— Насколько нам известно, Тунгата Зебив не богат, — возразил русский.
— Он является ключом к сокровищам, стоимость которых превышает двести миллионов долларов США.
Русский удивленно поднял седую бровь. Это выражение недоверия уже начинало раздражать Питера.
— Алмазы, — сказал он.
— Моя родина является одним из ведущих производителей, — равнодушно заметил русский.
— Я говорю не о промышленных алмазах, не об алмазной крошке, а о камнях ювелирного качества, чистой воды, крупных камнях, огромных камнях, одних из лучших, добытых за всю историю человечества.
— Если ты говоришь правду… — задумчиво произнес русский.
— Правду! Но объясню чуть позже, не сейчас. — Хорошо, по крайней мере, у меня будет возможность хоть что-нибудь пообещать кровожадным пиявкам из финансового управления. И второй вопрос. Матабелы. Ты же не планируешь уничтожить всех до единого, включая женщин и детей?
Питер Фунгабера с сожалением покачал головой.
— Нет, хотя это было бы лучшим решением проблемы. Америка и Британия не позволят. Нет, мой ответ тот же — Тунгата Зебив. Когда я захвачу власть в стране, он появится снова, словно по волшебству. Он вернется из мертвых. Матабелы обезумеют от радости и облегчения. Они пойдут за ним, они будут ослеплены любовью к нему, и я сделаю его своим вице-президентом.
— Он ненавидит тебя. Ты его уничтожил. Если ты когда-нибудь выпустишь его на свободу, он попытается отомстить.
— Нет, — покачал головой Питер. — Я пошлю его к вам. У вас ведь есть специальные клиники для лечения тяжелых болезней? Институты, в которых душевнобольных лечат медикаментами и другими специальными средствами, чтобы они вели себя разумно и рационально?
На этот раз русский не смог сдержать смеха и налил себе еще водки трясущейся рукой. Когда он посмотрел на Питера, во взгляде его бледных глаз впервые появилось уважение.
— Пью за тебя, мономатапа Зимбабве, да продлится правление твое тысячу лет!
Он поставил стакан на стол и стал смотреть в сторону небольшого озера на другой стороне равнины. К нему подошло стадо зебр. Они вели себя нервно, потому что рядом с водопоем обычно устраивали засаду львы. Наконец зебры осмелились войти в воду и одновременно опустили головы, касаясь губами поверхности воды. Их головы выглядели, как отражения во множестве зеркал. Потом стоявший на страже жеребец встревоженно заржал, и зебры разбежались, поднимая копытами тучи брызг.
— Лечение, о котором ты говоришь, считается радикальным, — сказал полковник Бухарин, наблюдая за тем, как стадо зебр скрывается в лесу. — Некоторые пациенты его не выдерживают. А те, что выдерживают, — он замолчал, пытаясь подобрать нужные слова, — становятся другими.
— У них разрушается разум, — подсказал Питер Фунгабера.
— Упрощенно говоря, да. — Полковник кивнул.
— Мне нужно его тело, а не разум. Мне нужна марионетка, а не человек.
— Это можно устроить. Когда ты пришлешь его к нам?
— Сначала — алмазы.
— Конечно. Сколько времени понадобится? Питер пожал плечами.
— Немного.
— Когда будешь готов, я пришлю врача с соответствующими лекарствами. Мы можем вывезти этого Тунгату Зебива таким же способом, что и слоновую кость. На самолете в Дар-эс-Салам, потом на нашем грузовом судне до Одессы.
— Согласен.
— Ты сказал, что он где-то рядом. Я хотел бы взглянуть на него.
— Это разумно?
— Доставь мне удовольствие. — Это прозвучало скорее как приказ, а не как просьба.
* * *
Тунгата Зебив стоял под нещадными лучами полуденного солнца. Белая стена, лицом к которой он стоял, отражала лучи, как огромное зеркало. Его поставили к стене еще до рассвета, когда чахлая пожелтевшая трава у кромки плаца была покрыта инеем.
Тунгата был абсолютно голым, как двое других мужчин, стоявших рядом с ним. Все трое были настолько изможденными, что можно было пересчитать все ребра на их телах, а позвонки вдоль спин выглядели как четки. Тунгата прикрыл глаза, чтобы их не так ослеплял отраженный от стены свет, и сконцентрировал внимание на каком-то пятнышке, чтобы легче было бороться с головокружением, от которого несколько раз уже теряли сознание его собратья по несчастью. Только удары плетьми поднимали их на ноги. Они едва держались на ногах, качаясь как пьяные.
— Мужайтесь, братья, — прошептал Тунгата на синдебеле. — Нельзя, чтобы эти машоны увидели вас побежденными.
Он изо всех сил старался не потерять сознания и тупо смотрел на выбоину на стене. Это был след от пули, тщательно закрашенный известью. Мучители педантично красили стену после каждой казни.
— Аманзи, — прохрипел мужчина справа. — Воды!
— Не думай об этом, — приказал Тунгата. — Иначе сойдешь с ума.
Жара от стены накатывалась на них волнами с почти физической силой.
— Я ослеп, — прошептал второй мужчина. — Я ничего не вижу.
Отраженный от стены свет действовал на его глаза, как снежная болезнь.
— Смотреть не на что. Кругом только гнусные рожи машонов, — сказал ему Тунгата. — Благодари бога за то, что ослеп, мой друг.
Они услышали, как за их спинами раздалась резкая команда, и по плацу затопали тяжелые ботинки солдат.
— Они идут, — прошептал ослепший матабел, и Тунгата Зебив почувствовал, как его охватывает отчаяние.
Да, они идут, на этот раз за его жизнью.
Каждый день, ровно в полдень, все эти долгие недели заключения, он слышал топот ботинок расстрельной команды по плацу. На этот раз они пришли за его жизнью. Он не боялся смерти, не чувствовал ничего, кроме скорби. Он скорбел о том, что не смог помочь своему народу, попавшему в беду, о том, что никогда не увидит любимую женщину, что она никогда не родит ему сына, взять на руки которого он так страстно хотел. Он скорбел о том, что его жизнь, казавшаяся настолько многообещающей, закончится преждевременно, и вдруг вспомнил далекий день, когда он стоял рядом со своим дедом и смотрел на маисовое поле, уничтоженное коротким, но сильным градом.
— Все труды пошли прахом, — пробормотал дед. — Какие потери!
Тунгата повторил эти слова и почувствовал, как грубые руки разворачивают его и тащат к деревянному столбу, вбитому в землю перед стеной.
Они связали ему руки за столбом, и Тунгата широко открыл глаза. Ослепительный блеск стены больше не жег ему глаза, но он увидел перед собой шеренгу солдат.
Солдаты притащили двух других матабелов. Ослепший упал на колени от ужаса и истощения, и его кишечник невольно опорожнился. Охранники грубо захохотали.
— Встань! — резко приказал ему Тунгата. — Умри на ногах, как подобает истинному сыну машобане!
Матабел с трудом поднялся на ноги.
— Подойди к столбу, — приказал Тунгата. — Он чуть левее.
Матабел руками нащупал столб, и охранники привязали его к нему.
Расстрельная команда состояла из восьми солдат, командовал ими капитан Третьей бригады. Он медленно прошел вдоль строя палачей, проверяя магазин каждого автомата. Он что-то произнес на шона, и солдаты захохотали. Их смех был несдержанным, словно они были пьяными или приняли наркотики. Они прежде занимались такой работой и наслаждались ей. Во время войны Тунгата встречал много подобных им людей. Для них наркотиком стали кровь и насилие.
Капитан вернулся к началу строя и достал из нагрудного кармана измятый от частого использования лист бумаги. Он зачитал приговор, спотыкаясь на каждом слове. Он произносил слова неправильно, как школьник младших классов, его английский едва можно было понять.
— Вы признаетесь врагами государства и народа, — читал офицер, — и неисправимыми преступниками. Смертный приговор был одобрен вице-президентом Республики Зимбабве…
Тунгата Зебив поднял голову и начал петь. Визгливый голос капитана заглушили сильные, низкие звуки песни.
Кроты уже под землей,
«Они мертвы ?» — спрашиваюсь дочери машобане.
Он пел древнюю боевую песню матабелов и в конце первого куплета прорычал двум приговоренным к смерти товарищам:
— Пойте. Пусть шакалы машоны услышат рычание ма-табельского льва!
И они запели вместе с ним.
Капитан отдал приказ, и солдаты, сделав шаг вперед, подняли автоматы. Тунгата продолжал петь, глядя им прямо в глаза, бросая им вызов, стоявшие рядом матабелы, словно зарядившись его мужеством, запели громче. Еще одна команда, и автоматы были наведены на них. Глаза палачей смотрели сквозь прицелы на продолжавших петь троих матабелов.
Потом, словно по волшебству, песню подхватили другие голоса. Они доносились из бараков рядом с плацем. Сотни заключенных матабелов запели вместе, разделяя с ними смерть и заряжая мужеством в последние секунды жизни.
Капитан поднял правую руку, и в эти последние мгновения жизни скорбь в душе Тунгаты сменило чувство гордости. «Это настоящие люди, — подумал он. — Со мной или без меня они свергнут тирана».
Капитан резко опустил руку и крикнул:
— Огонь!
Прогремел залп. Строй палачей качнулся от отдачи, звуковая волна ударила по ушам, и Тунгата непроизвольно вздрогнул
Он услышал шлепки пуль по живой плоти и боковым зрением увидел, как стоявшие рядом товарищи задергались как от ударов невидимых молотов, а потом безжизненно повисли на веревках. Они замолчали, но Тунгата продолжал петь, гордо глядя в глаза палачей.
Автоматчики опустили оружие и захохотали, похлопывая друг друга по плечам, словно после удачной шутки. Узники в бараках уже не пели боевую песню, а причитали по усопшим. Через мгновение замолчал и Тунгата.
Он посмотрел на своих убитых товарищей. Их тела были изрешечены пулями, на раны уже садились блестящие мухи.
Тунгата почувствовал, как подгибаются колени и ослабевает сфинктер. Он стал бороться с собственным телом, ненавидя его слабость, и постепенно овладел собой. Капитан подошел к нему и сказал по-английски:
— Неплохая шутка, правда? Круто, просто круто! — Он довольно улыбался, потом повернулся и закричал: — Быстро принесите воды!
Десантник принес миску, наполненную до краев чистой водой, и передал капитану. Тунгата чувствовал запах воды. Считалось, что бушмены могут чувствовать запах воды за многие мили, но он считал подобные рассуждения враньем до этого момента. От запаха воды его горло конвульсивно сократилось, словно пытаясь втянуть в себя живительную влагу. Он не мог отвести взгляда от миски.
Капитан поднес миску к губам и сделал большой глоток. Потом он шумно прополоскал рот и выплюнул воду. Широко улыбаясь, он поднял миску к лицу Тунгаты и медленно вылил воду на пыльную землю, забрызгав ноги Тунгаты до самых коленей. Каждая капля казалась Тунгате ледяной, каждая клетка его тела жаждала воды с граничившей с безумием силой. Капитан перевернул миску, выливая последние капли.
— Круто, да? — зачем-то повторил он и, повернувшись, отдал приказ подчиненным. Солдаты убежали по плацу, оставив Тунгату с мертвыми и мухами.
Они пришли за ним на закате. Когда они перерезали веревки, Тунгата застонал от притока свежей крови в опухшие ладони и упал на колени. Ноги отказывались держать тело. Его волоком утащили в камеру.
В камере ничего не было, кроме параши в углу и двух мисок в центре затоптанного земляного пола. В одной миске была вода, не больше пинты, во второй — горсть засохшей кукурузной каши. Каша была пересолена. Завтра он дорого заплатит нестерпимой жаждой, но следовало есть, чтобы сохранить силы.
Он выпил половину воды, оставив другую на утро, и вытянулся на голом полу. В камере было нестерпимо жарко от раскаленной железной крыши, но он знал, что к утру будет трястись от холода. Болел каждый сустав, голова гудела от солнца и нестерпимого блеска стены, казалось, она вот-вот лопнет, как перезревший плод баобаба.
В темноте дрались над мертвыми телами стаи гиен. Их крики и смех, подчеркиваемые хрустом костей в мощных челюстях, казалось, исходили из самого ада.
Тунгата, несмотря ни на что, спал и проснулся на рассвете от криков и топота ног. Он быстро допил воду, чтобы поддержать себя, и присел над парашей. Вчера тело едва не подвело его, он не мог допустить повторения такого стыда сегодня.
Дверь с треском распахнулась.
— Выходи, собака! Вылезай из вонючей конуры.
Они привели его к стене, у которой уже стояли трое матабелов. Он почему-то отметил про себя, что стена снова была чисто побелена. Они крайне добросовестно выполняли именно эту работу. Он остановился в двух футах от чистой белой поверхности и приготовился к очередному полному страданий дню.
Троих заключенных расстреляли в полдень. На этот раз Тунгата не мог петь. Пытался, но горло и губы не подчинялись ему. Ближе к вечеру у него потемнело в глазах, и темноту рассекали яркие вспышки ослепительного до боли света. Каждый раз, когда у него подгибались колени и он падал вперед, боль в связанных за спиной руках приводила его в сознание.
Жажда была нестерпимой.
Приступы забытья становились все чаще и продолжались дольше. Даже боль в руках уже не могла привести его в чувство полностью. Очнулся он, услышав слова:
— Мой дорогой друг. Все это мне в высшей степени неприятно.
Голос Питера Фунгаберы прогнал прочь темноту и придал ему силы. Он выпрямился, поднял голову и попытался убрать пелену с глаз. Он смотрел на Питера Фунгаберу и обретал силу от ненависти. Он лелеял ненависть, как возвращающую жизнь силу.
Питер Фунгабера был в полевой форме и берете. В правой руке он держал свой стек. Рядом с ним стоял белый мужчина, которого Тунгата никогда раньше не видел, высокий, худой и старый. Его череп был чисто выбрит, кожа испещрена рубцами, а взгляд странно бледных голубых глаз показался Тунгате отталкивающим и пугающим, как взгляд кобры. Он наблюдал за Тунгатой с клиническим интересом, лишенным жалости или других человеческих чувств.
— Сожалею, что ты видишь товарища министра Зебива не в лучшем состоянии. Он сильно похудел, но только не в этом месте.
Концом стека Питер Фунгабера приподнял тяжелый половой орган Тунгаты.
— Тебе приходилось видеть такое? — спросил он, мастерски используя стек как палочки для еды.
Привязанный к столбу Тунгата не мог отстраниться или прикрыться. Это бесцеремонное рассматривание его половых органов было крайним унижением.
— Вполне хватит на троих обычных мужчин, — заметил Питер Фунгабера с притворным восхищением. Тунгата молча смотрел на него испепеляющим взглядом.
Русский нетерпеливо махнул рукой, и Питер кивнул.
— Ты прав, мы теряем время.
Он посмотрел на часы и повернулся к стоявшему рядом капитану.
— Доставьте заключенного в форт. Тунгату пришлось нести.
* * *
Кабинет Питера Фунгаберы в блокгаузе на центральном каменистом холме был обставлен по-спартански, но земляной пол был чисто подметен и смочен водой. Он и русский расположились за складным столом, служившим письменным. У стены, напротив стола, стояла деревянная скамья.
Охранники посадили на скамью Тунгату. Он оттолкнул их руки и выпрямился, свирепо глядя на своих мучителей. Питер отдал приказ, охранник принес серое тонкое одеяло и набросил его на плечи Тунгаты. Еще один приказ, и капитан принес поднос, на котором стояли два стакана, бутылка водки, бутылка виски, ведерко со льдом и графин с водой.
Тунгата не смотрел на воду. Использовав все самообладание, он не сводил глаз с лица Питера Фунгаберы.
— Так будет более цивилизованно, — сказал Питер Фунгабера. — Товарищ министр Зебив не говорит на языке шона, он знает только примитивный диалект синдебеле, поэтому мы будем разговаривать на понятном всем английском языке.
Он налил в стаканы водки и виски и добавил лед. Услышав его позвякивание в стаканах, Тунгата поморщился, но продолжал смотреть прямо в глаза Питеру Фунгабере.
— Нашу встречу можно назвать брифингом, — пояснил Питер. — Наш гость, — он указал на пожилого белого мужчину, — изучает историю Африки. Он прочел и запомнил все когда-либо написанное об этой стране. Вы, дорогой Тунгата, являетесь отпрыском дома Кумало, этих вождей разбойников матабелов, которые более сотни лет грабили и терроризировали законных владельцев этой земли, а именно машонов. Таким образом, вы оба можете знать кое-что из того, что я собираюсь вам сообщить. Если так, прошу вашего снисхождения. — Он сделал глоток виски.
— Мы должны вернуться на сто пятьдесят лет назад, — продолжил Питер, — к тому времени, когда молодой военачальник короля Зулусов Чаки, являвшийся фаворитом, не захотел отдавать королю трофеи. Этого военачальника звали Мзиликази, принадлежал он к подплемени машобане, Семейству Кумало, и именно он стал первым матабелом. Следует заметить вскользь, что он создал прецедент для племени, основать которое ему предстояло. Во-первых, он был большим мастером грабежа и разбоя, знаменитым убийцей. Кроме того, он был вором. Он воровал у собственного монарха. Он не передал Чаке причитавшуюся ему часть трофеев. Мзиликази был также трусом, так как предпочел спастись бегством, а не предстать перед монархом и понести заслуженную кару. — Питер улыбнулся Тунгате. — Убийца, вор и трус — таким был Мзиликази, отец всех матабелов, и это определение подходит ко всем представителем этого племени без исключения. Убийца! Вор! Трус! — Он с наслаждение повторял обвинения, и Тунгата наблюдал за ним горящими ненавистью глазами.
— Итак, этот образец добродетели, вместе со своим полком изменнических воинов, сбежал на север. По пути он нападал на более слабые племена, угонял их скот и забирал молодых женщин. Это был период умфекане, или великого умерщвления. Считается, что от ассегаев матабелов погибло более миллиона невинных душ. Мзиликази оставлял за собой опустошенные земли, усеянные черепами и костями, и сгоревшие деревни.
Он прожигал свой путь по континенту, пока не повстречался с двигавшимся с юго-запада более кровожадным и алчным врагом, а именно с бурами. Они пристрелили хваленых убийц Мзиликази, как бешеных собак, а сам Мзиликази, оставаясь трусом, снова сбежал, и снова на север.
Питер покрутил стакан в руке так, чтобы зазвенели кубики льда. Тунгата заморгал, но не опустил взгляд.
— Наглый Мзиликази перешел Лимпопо и оказался на прекрасной земле зеленых лугов и чистых источников. Жили на этой земле кроткие земледельцы, потомки великой расы, построившей великие города из камня, которых Мзиликази презрительно называл «поедателями грязи», к которым относился как к своему скоту. Он убивал их ради удовольствия или делал рабами своих ленивых воинов. Молодых женщин, если они были привлекательны, использовали для удовольствий и в качестве самок, чтобы в кровожадных импи всегда было много воинов. Впрочем, все это вы знаете.
— В общих чертах, — белый мужчина кивнул, — но не в твоей интерпретации, что еще раз доказывает, что история — всего лишь пропаганда, написанная победителями.
Питер рассмеялся.
— Первый раз слышу такое определение. Тем не менее оно соответствует истине. Сейчас победителями стали машоны, и пришло наше время переписать историю.
— Продолжай, — сказал белый. — Я нахожу твой рассказ познавательным.
— Хорошо. В тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, по летоисчислению белых, Мзиликази, жирный, развратный и неизлечимо больной, наконец умер. Поразительно, но его приспешники хранили тело в течение пятидесяти шести дней, прежде чем предать земле, поэтому, учитывая стоявшую в Матабелеленде жару, после смерти он вонял ничуть не меньше, чем при жизни. Еще одна очень милая черта характера матабелов.