Страница:
— Был, но изменился. При вашей встрече с ним он объявил себя вашим врагом, — заметила Сэлли-Энн. — Вы сами сказали об этом.
Крейг кивнул и вдруг вспомнил обыск своего сейфа в отеле, произведенный полицией по приказу сверху. Тунгата, должно быть, подозревал, что Крейг является агентом Всемирного банка, мог догадаться, что ему поручили собрать информацию о браконьерстве и заговоре. Именно этим можно было объяснить его яростное противодействие планам Крейга.
— Не хочу думать об этом, — сказал он. — Мне ненавистна сама мысль, но, возможно, вы правы.
— Я уверена.
— Что вы собираетесь делать?
— Передать Питеру Фунгабере собранные доказательства.
— Он раздавит Сэма, — тихо произнес Крейг и мгновенно услышал ответ:
— Тунгата — воплощение зла, Крейг. Он расхититель!
— Он — мой друг!
— Он был вашим другом, — поправила его Сэлли-Энн. — Вы не знаете, кем он стал, вы не знаете, что произошло с ним в лесу. Война может изменить любого человека. А власть могла изменить его еще более радикально.
— Боже мой, как мне жаль.
— Пойдемте со мной к Питеру Фунгабере. Будьте рядом, когда я приведу свои доводы и доказательства против Тун-гаты Зебива. — Сэлли-Энн легонько пожала его руку.
Крейг не совершил ошибку и не ответил на рукопожатие.
— Мне очень жаль, Крейг. — Она еще раз сжала его ладонь. — Правда жаль.
Она убрала свою руку.
* * *
Питер Фунгабера согласился встретиться с ними рано утром, и они вместе отправились к нему в дом на берегу Макилване.
Слуга проводил их в кабинет генерала — огромную практически пустую комнату, выходившую на озеро и раньше служившую бильярдной. Одну стену занимала огромная карта страны, испещренная разноцветными значками. Длинный стол под окнами был завален отчетами, сообщениями и парламентскими документами. В центре не застеленного ковром каменного пола стоял письменный стол из красного африканского тика.
Питер Фунгабера встал из-за стола, когда они вошли в комнату. Он был одет только в простую белую набедренную повязку. Кожа блестела, как отполированная, а под ней шевелились, словно живые кобры в мешке, тугие мышцы. Питер Фунгабера явно поддерживал себя в отличной форме, как и подобало настоящему воину.
— Прошу прощения за мой вид, — произнес он с улыбкой, — но я гораздо комфортней чувствую себя настоящим африканцем.
Перед столом стояли низкие резные скамеечки из черного дерева.
— Я прикажу принести стулья, — предложил Питер. — Здесь редко бывают белые гости.
— Нет-нет. — Сэлли-Энн легко расположилась на скамеечке.
— Вы знаете, что я всегда рад вас видеть, но ровно в десять я должен быть в парламенте, — поторопил их Питер.
— Тогда я сразу перейду к делу, — сказала Сэлли-Энн. — Кажется, мы знаем имя главного браконьера.
Питер уже собирался сесть, но резко наклонился вперед, а взгляд его стал острым и требовательным.
— Ты говорил, что мне достаточно назвать только имя, и ты уничтожишь его, — напомнила Сэлли-Энн.
— Назови, — приказал он, но Сэлли-Энн назвала свои источники и объяснила выводы, как сделала это для Крейга. Питер Фунгабера выслушал ее молча, иногда он хмурился или задумчиво кивал, следя за ходом размышлений.
Потом она сделала заключение — назвала последнее имя в списке.
— Товарищ министр Тунгата Зебив, — тихо повторил за Сэлли-Энн Питер Фунгабера и медленно опустился на стул. Взяв со стола хлыст, он принялся похлопывать им по ладони, глядя поверх головы Сэлли-Энн на висевшую на стене карту.
Молчание продолжалось долго. Первой не выдержала Сэлли-Энн:
— Итак?
Питер Фунгабера опустил взгляд на ее лицо.
— Вы заставляете меня брать из костра голыми руками самый горячий уголь. Вы уверены, что на ваш вывод не повлияло то, как обошелся товарищ Зебив с мистером Крейгом Меллоу?
— Нисколько, — тихо ответила Сэлли-Энн.
— Я так и думал. — Питер Фунгабера посмотрел на Крейга.
— Что скажешь?
— Он был моим другом и оказал мне большую услугу.
— Это было достаточно давно, — заметил Питер. — Теперь он объявил себя твоим врагом.
— Это не мешает мне по-прежнему испытывать к нему чувства любви и восхищения.
— И все же?..
— И все же я считаю, что Сэлли-Энн может быть права, — неохотно подтвердил Крейг.
Питер Фунгабера встал из-за стола и подошел к карте.
— Вся страна напоминает пчелиный улей, — произнес он, рассматривая разноцветные флажки. — Матабелы на грани восстания. Здесь! Здесь! Здесь! Их партизаны концентрируются в лесу! — Он постучал пальцем по карте. — Мы были вынуждены пресечь заговор их безответственных лидеров, целью которого являлось вооруженное восстание. Нкомо — в изгнании, два министра были арестованы по обвинению в измене. Тунгата Зебив — единственный матабел, оставшийся в кабинете. Он пользуется огромным уважением даже у представителей других племен, а матабелы просто боготворят его, считают единственным лидером. Если мы тронем его…
— Ты позволишь ему уйти! — воскликнула Сэлли-Энн. — Ему все сойдет с рук. В этом весь ваш социалистический рай. Один закон для народа, другой для…
— Замолчи, женщина, — приказал Фунгабера, и она повиновалась.
Он вернулся к столу.
— Я лишь объяснял вам возможные последствия поспешных действий. Арест Тунгаты Зебива может ввергнуть всю страну в хаос кровопролитной гражданской войны. Я не сказал, что не предприму никаких действий, но предприму я их, только получив окончательные доказательства и показания независимых свидетелей, непредвзятость которых будет безукоризненной. — Он не сводил глаз с карты. — Мир уже обвиняет нас в геноциде матабелов, хотя мы лишь поддерживаем власть закона и пытаемся определить правила сосуществования с этим воинственным и неуправляемым племенем. В данный момент Тунгата Зебив является единственным разумным умиротворяющим фактором, и мы не можем позволить себе лишиться его без достаточных оснований.
Он замолчал, и заговорила Сэлли-Энн:
— Мы обсудили с Крейгом еще один аспект, который я пока не упоминала. Если Тунгата Зебив является браконьером, прибыли он использует для достижения особой цели. Он ведет скромную жизнь, без видимых признаков экстравагантности, но мы знаем о существовании связи между ним и диссидентами.
Выражение лица Питера Фунгаберы стал жестким, взгляд — просто ужасным.
— Если это Зебив, — пообещал он скорее себе, чем ей, — он не уйдет от меня. И у меня будут доказательства, которые признает весь мир.
— Тогда тебе следует поторопиться, — язвительно заметила Сэлли-Энн.
* * *
— Вы выбрали удачное время для продажи. — Агент по продаже яхт, стоявший в кокпите «Баву», выглядел настоящим моряком в двубортном блейзере и морской фуражке с якорем, купленными за семьсот долларов в магазине «Бергдорф Гудман». Его идеально ровный загар был получен под лампой в нью-йоркском атлетическом клубе. Мелкие морщинки вокруг пронзительных голубых глаз, Крейг был уверен в этом, возникли не от того, что он часто щурился сквозь секстант, и не от тропического солнца в далеких морях, а от пристального разглядывания ценников и цифр на чеках.
— Процентные ставки понизились, люди с удовольствием покупают яхты.
Крейг чувствовал себя так, словно обсуждает условия развода с адвокатом или договаривается с директором похоронной конторы. Слишком долго «Баву» была частью его жизни.
— Она в отличном состоянии, течи нет, готова к выходу, цена разумная. Завтра покажу ее потенциальным покупателям.
— Убедитесь в том, что меня здесь нет, — предупредил его Крейг.
— Я вас понимаю, мистер Меллоу. — Этот человек даже умел разговаривать как сотрудник похоронного бюро.
Эш Леви, когда Крейг позвонил ему, тоже говорил как сотрудник похоронного бюро. Тем не менее он прислал на пристань посыльного, чтобы забрать первые три главы, написанные Крейгом в Африке. Потом Крейг отправился на обед с Генри Пикерингом.
— Как я рад тебя видеть. — Крейг забыл, как ему нравился этот человек во время двух коротких встреч.
— Давай сначала закажем, — предложил Пикеринг и остановил свой выбор на бутылке «Гран Эчезо».
— А ты отчаянный парень, — произнес Крейг с улыбкой. — Я всегда боялся произносить это название, чтобы люди не подумали, что у меня начался приступ чиханья.
— Многие люди поступают так же. Вероятно, именно поэтому это одно из наименее известных превосходных вин. Слава Богу, цена на него достаточно низкая.
Они оценили аромат вина и оказали ему внимание, которого оно несомненно заслуживало. Затем Генри поставил свой бокал на стол.
— Теперь расскажи, что ты думаешь о генерале Питере Фунгабере.
— Все есть в моих отчетах. Ты их не читаешь?
— Читаю, но все равно расскажи. Иногда в разговоре упоминаются детали, не попавшие в отчет.
— Питер Фунгабера — культурный человек. Он говорит на превосходном английском в отношении подбора слов, силы выражений, но с сильным африканским акцентом. В форме он выглядит как генерал британской армии. В гражданской одежде он похож на звезду телесериала, а в набедренной повязке он похож на самого себя, то есть на африканца. Именно это мы почему-то всегда забываем. Мы знаем все о загадочности китайцев, о флегматичности британцев, но часто забываем об особенностях характера чернокожих африканцев…
— Есть! — самодовольно пробормотал Генри Пике-ринг. — Этого не было в отчетах. Продолжай, Крейг.
— Мы считаем их медлительными, в соответствии с нашими стандартами постоянной гонки, но не понимаем, что это проявление не лени, а скорее тщательного рассмотрения и обдумывания перед действием. Мы считаем их простыми и прямыми, в то время как на самом деле они наиболее скрытные и не поддающиеся пониманию люди, они более замкнуты в своем племени, чем любой шотландец. Они могут продолжать кровную вражду сотни лет, не хуже сицилийцев…
Генри Пикеринг слушал его крайне внимательно и задавал наводящие вопросы только в том случае, если Крейг замедлял повествование.
Один раз он спросил:
— Кое-что я до сих пор не понял, Крейг. В чем заключается разница между матабелами, ндебелами и синдебеле. Можете объяснить?
— Француз называет себя французом, а англичане совсем по-другому. Матабел называет себя ндебелом, а мы называем его матабелом.
— А, — Генри кивнул, — говорит он на языке синдебеле.
— Именно. На самом деле слово «матабел» приобрело дополнительный колониальный оттенок со времени обретения страной независимости…
Их разговор продолжался легко и непринужденно, поэтому Крейг крайне удивился, когда обнаружил, что они остались едва ли не одни в зале, а рядом со столиком стоит официант со счетом.
— Я лишь пытался сказать, — произнес Крейг, — что колониализм оставил в Африке ряд привнесенных ценностей. Африка их отторгнет и вернется к старым традициям.
— И, вероятно, станет значительно счастливее, — закончил за него Гёнри Пикеринг. — Так, Крейг, ты несомненно оправдал свое жалованье, и я действительно рад, что ты туда возвращаешься. Мне кажется, что скоро ты станешь самым эффективным полевым агентом на том театре. Когда ты намерен вернуться?
— Я прилетел в Нью-Йорк только за чеком.
Генри Пикеринг засмеялся своим заразительным смехом.
— Ты намекаешь при помощи кувалды, я уже дрожу от перспективы когда-нибудь услышать от тебя прямое требование. — Он расплатился по счету и встал. — Наш адвокат уже ждет. Сначала ты отдашь нам тело и душу, и только потом я предоставлю тебе право на получение кредита на сумму пять миллионов долларов.
В лимузине было прохладно и тихо, хорошая подвеска позволяла сглаживать все неровности нью-йоркских улиц.
— Теперь расскажи подробнее о выводах Сэлли-Энн относительно главы браконьерской сети, — предложил Генри.
— В данный момент я не вижу более подходящей фигуры на роль главного браконьера и, возможно, лидера диссидентов.
Генри немного помолчал.
— Чем, как тебе кажется, вызвано нежелание действовать генерала Фунгаберы? — спросил он чуть позже.
— Он осторожный человек и африканец. Он не будет торопиться. Он все тщательно обдумает, аккуратно расставит сети, а когда начнет действовать, думаю, вы все будете поражены его разрушительностью, скоростью и решительностью.
— Я хотел бы, чтобы он получил от тебя всю возможную помощь. Полное содействие, прошу тебя.
— Ты знаешь, что Тунгата был моим другом.
— Он по-прежнему тебе верен?
— Не думаю, если он виновен.
— Отлично! Совет директоров весьма доволен твоими успехами. Мне приказали сообщить о повышении твоего вознаграждения до шестидесяти тысяч в год.
— Очень мило. — Крейг улыбнулся. — Очень поможет выплачивать проценты с пяти миллионов.
* * *
Было еще светло, когда Крейг вышел из такси у ворот пристани. Косые лучи заходившего солнца превратили отвратительный нью-йоркский смог в приятный сиреневый туман, сглаживающий угрюмые силуэты бетонных башен.
Крейг ступил на площадку трапа, угол яхты изменился и предупредил о его приходе человека в кокпите.
— Эш! — Крейг был крайне удивлен. — Эш Леви, добрая фея всех начинающих писателей.
— Дружище! — Эш направился к нему по палубе неуверенными шагами сухопутного человека. — Я не мог больше ждать, я должен был увидеть тебя немедленно.
— Весьма тронут. — Тон Крейга был крайне язвительным. — Ты всегда прибегаешь галопом, стоит мне попросить о помощи.
Эш решил не замечать язвительности и обнял Крейга.
— Я прочел, потом перечитал и запер в сейфе. — Голос его сорвался. — Это просто прекрасно.
Крейг еле сдержался, чтобы не сказать очередную колкость и внимательно поискал на лице Эша признаки неискренности. Но увидел в обычно непроницаемых глазах за стеклами очков в золотой оправе слезы.
— Крейг, это лучшее, что ты создал.
— Всего три главы.
— Я словно получил удар поддых.
— Нужно многое доработать.
— Не согласен с тобой, Крейг. Должен признаться, что я начинал сомневаться, сможешь ли ты написать еще одну книгу. Я сидел здесь несколько часов, много думал и вдруг понял, что могу процитировать куски прочитанных глав наизусть.
Крейг внимательно наблюдал за ним. Слезы могли оказаться отражением солнечных лучей от воды. Эш снял очки и громко высморкался. Слезы оказались настоящими, но Крейг все равно не верил, существовал лишь один способ проверить.
— Эш, можешь выплатить аванс?
Деньги были ему не нужны, но он нуждался в окончательном подтверждении.
— Крейг, сколько ты хочешь? Двести тысяч?
— Значит, ты говоришь правду? — Крейг облегченно вздохнул, почувствовав, что вечные сомнения писателя исчезли, пусть на короткий промежуток времени. — Эш, давай выпьем.
— Давай сделаем еще лучше, давай напьемся.
Крейг сидел на корме, задрав ноги на рудерпост, наблюдал, как влага образует маленькие бриллианты на бокале, и не слушал, как Эш восторгается книгой. Он позволил себе немного пофантазировать, насладиться приятными мыслями, причем не всеми сразу, а каждой в отдельности.
Приятных мыслей было много. Он вспомнил «Кинг Линн», и его ноздри заполнялись запахом богатых пастбищ Матабелеленда. Он думал о «Водах Замбези» и снова слышал хруст терновника под натиском огромного тела носорога. Он думал о двадцати главах, которые последуют за первыми тремя, и пальцы дрожали от предвкушения. Возможно, в этот момент он был самым счастливым человеком на земле.
Потом он вдруг подумал, что настоящее ощущение счастья наступает, если разделить его с другим человеком, и нашел внутри себя пустое пространство и тень тоски, когда вспомнил о странных глазах в крапинку и молодых чувственных губах. Он захотел рассказать ей обо всем, показать эти три первые главы и вдруг всей душой пожелал оказаться там, где была Сэлли-Энн, в Африке.
На площадке подержанных автомобилей, примыкавшей к аукционному залу Джока Дэниелса, он нашел неплохой «лендровер». Закрыв уши для пылких речей Джока, он слушал двигатель. Клапаны нуждались в регулировке, но стука не было слышно. Передний привод включался плавно, сцепление держало, тормоза работали. Когда он совершил пробную поездку по разбитым дорогам и глубоким оврагам на границе города, отвалился глушитель, но все остальное держалось крепко. Когда-то он мог разобрать и собрать свой старый «лендровер» за выходные, поэтому знал, что эту машину можно спасти. Он сбил цену на тысячу долларов, все равно переплатил, потому что торопился.
В «лендровер» он погрузил все, что удалось сохранить после продажи яхты: чемодан с одеждой, несколько любимых книг и кожаный сундук с бронзовыми углами, содержащий его главное сокровище — семейные журналы.
Эти журналы являлись единственным наследством, оставленным ему Баву. Все многомиллионное состояние, включая акции «Ролендс», дед завещал своему старшему сыну Дугласу, дяде Крейга, который потом все продал и подался в Австралию. Тем не менее Крейг считал эти потрепанные журналы в кожаных переплетах более ценным состоянием. Изучение их позволило Крейгу почувствовать историю, ощутить гордость за предков. Журналы вооружили Крейга знаниями и уверенностью, которые, в свою очередь, позволили ему сесть за перо и написать книгу, благодаря которой он получил все: успех, знаменитость, богатство. Даже акции «Ролендс» вернулись к нему благодаря этому сундуку, набитому старинными бумагами.
Он задумался. Сколько раз он проделывал этот путь к «Кинг Линн», но ни разу в таком качестве, в качестве владельца! Он остановился рядом с главными воротами, чтобы ощутить под ногами собственную землю.
Он встал на нее и окинул взглядом золотистые пастбища, рощи акаций с плоскими верхушками, линию серо-синих холмов вдалеке, безукоризненно чистое синее небо над головой и упал на колени, словно собрался помолиться. Только в этом движении протез немного сковывал его. Он сложил ладони и набрал в них землю, которая была почти такой же жирной и красной, как мясо, которое на ней вырастет. На глаз он разделил горсть на две части и позволил примерно десятой части просыпаться на землю.
— Вот твои десять процентов, Питер Фунгабера, — прошептал он. — Но вся остальная земля — моя, и я клянусь не расставаться с ней до конца дней, защищать и холить ее, и да поможет мне Бог.
Чувствуя себя немного дураком от такого несвойственного ему поведения, он высыпал землю, вытер руки о штаны и вернулся к «лендроверу».
На дороге у подножья холмов, рядом с усадьбой, он встретил высокую тощую фигуру. Человек был одет лишь в накинутое на плечи грязное одеяло и короткую набедренную повязку, на плече он нес свои боевые палки. На ногах старика были сандалии, вырезанные из старой автомобильной покрышки, серьги представляли собой ободки крышек от консервных банок, увешанные бусами, которые так вытянули мочки, что они, казалось, втрое превосходили по размерам нормальные. Перед собой старик гнал маленькое стадо пестрых коз.
— Вижу тебя, старший брат, — поприветствовал его Крейг, и старик улыбнулся щербатым ртом, довольный таким вежливым приветствием и тем, что узнал Крейга.
— Вижу тебя, нкози.
Это был тот самый старик, который поселился в хижине рядом с усадьбой и с которым Крейг беседовал в прошлый раз.
— Когда пойдет дождь? — спросил Крейг и передал старику пачку сигарет, которую купил именно ради такой встречи.
Они начали неторопливо задавать вопросы и отвечать на них, как положено в Африке перед любым серьезным обсуждением.
— Как тебя зовут, старик? — спросил Крейг, назвав его так в знак уважения к годам, а не в качестве насмешки над дряхлостью.
— Меня зовут Шадрач.
— Скажи мне, Шадрач, твои козы продаются? — спросил наконец Крейг уже не боясь показаться неопытным и невежливым собеседником, и мгновенно увидел лукавство в глазах старика.
— Это прекрасные козы, — сказал он. — Расставание с ними подобно расставанию с родными детьми.
Шадрач был признанным оратором и лидером небольшого сообщества скваттеров, поселившихся в «Кинг Линн». Крейг понял, что через него можно вести переговоры со всеми, и сразу же почувствовал облегчение. Иначе решение проблемы заняло бы несколько дней и потребовало бы больших эмоциональных затрат.
Тем не менее он не собирался лишать старика возможности продемонстрировать свое умение торговаться и также не собирался оскорблять его, пытаясь ускорить решение. Таким образом, за два следующих дня он покрыл коттедж для гостей толстым брезентом, заменил украденный насос для подъема воды из скважины новым дизельным и установил свою походную кровать в пустой комнате коттеджа.
На третий день цена была согласована, и Крейг стал владельцем почти двух тысяч коз. Она заплатил продавцам наличными, тщательно отсчитывая каждую купюру им в руки, чтобы избежать споров, потом погрузил блеющее приобретение в четыре нанятых грузовика и отвез их на бойни Булавайо. Тем самым он наводнил рынок, цена упала на пятьдесят процентов, и чистые убытки от сделки составили чуть больше десяти тысяч долларов.
— Отличное начало бизнеса, — с усмешкой пробормотал Крейг и послал за Шадрачем.
— Скажи, старик, что ты знаешь о скоте?
С таким же успехом можно было спросить у полинезийца, что он знает о рыбе, или у швейцарца, а видел ли он когда-нибудь снег.
Шадрач выпрямился в негодовании.
— Когда я был вот такого роста, — он показал чуть ниже колена, — я пил молоко прямо из вымени коровы. Когда я был вот такого роста, — рука поднялась до коленной чашечки, — мне лично доверили уход за двумя сотнями голов. Я доставал этими руками телят, когда они застревали в матках матерей. Я носил их на этих плечах, если случалось наводнение и брод был залит. Когда я был вот такого роста, — рука поднялась на два дюйма над коленом, — я убил львицу, заколол своим ассегаем, когда она напала на мое стадо…
Крейг терпеливо выслушивал историю, пока рука не поднялась до уровня плеча и Шадрач не закончил:
— И ты смеешь спрашивать, что я знаю о скоте!
— Скоро на этой траве будут пастись коровы такие красивые и гладкие, что от одного взгляда на них твои глаза заполнятся слезами. Я буду растить быков, чьи шкуры будут блестеть, как вода на солнце, чьи горбы будут возвышаться на спинах, как горные хребты, чьи подгрудки, тяжелые от жира, будут подметать землю так, как подметает иссушенную почву наполненный дождем ветер.
— Хау! — воскликнул старик в полном изумлении как от лирического описания, так и от намерений, высказанных Крейгом.
— Мне нужен человек, который понимает скот, и мне нужны работники, — сказал Крейг.
Шадрач нашел ему нужных людей. Из семей скваттеров он отобрал двадцать мужчин, сильных и старательных, не слишком молодых, а значит не слишком глупых и капризных, и не слишком старых, а значит не слишком немощных.
— Другие, — презрительно заявил Шадрач, — дети бабуинов и скотокрадов шонов. Я приказал им убираться прочь с нашей земли.
Крейг улыбнулся, услышав притяжательное местоимение во множественном числе, но был приятно удивлен тем, что люди повинуются приказам старика.
Шадрач выстроил новых работников перед грубо отремонтированным коттеджем и произнес перед ними традиционную гийю, то есть воодушевляющую речь, сопровождаемую мимикой, которой старые индуны матабелов обычно подготавливали молодых воинов к бою.
— Вы знаете меня! — кричал он. — Вы знаете, что моя прапрабабушка была дочерью старого короля Лобенгулы, «того, кто гонит врагов как ветер».
— Ех-хе! — Они уже начинали входить в настроение.
— Вы знаете, что я — принц королевской крови и что в нормальном мире я был бы индуной тысячи и носил бы перья птицы-вдовы в волосах и бычьи хвосты на боевом щите. — Он поднял в воздух свои боевые палки.
— Ех-хе!
Наблюдая за ними, Крейг не мог не заметить истинного уважения, которым пользовался старик, и еще раз поздравил себя с выбором.
— А теперь, — продолжал Шадрач, — благодаря мудрости и дальновидности молодого нкози я действительно стал индуной. Я — индуна «Кинг Линн», — он произнес название «Кинги Линги», — а вы — мои амадоды, мои отборные воины.
— Ех-хе! — согласились они и дружно топнули ногами с грохотом пушечного выстрела.
— Посмотрите на этого белого. Вы можете считать его молодым и безбородым, но знайте, что он — внук Баву и правнук Така-така.
— Хау! — воскликнули воины Шадрача, потому что это были магические имена. Баву они знали в плоти. Сэра Ральфа Баллантайна — только по легендам. Така-така — это звукоподражательная кличка, которую сэр Ральф получил благодаря звуку, издаваемому пулеметом «максим», которым разбойник мастерски владел во время восстания матабелов и войны с ними.
Они посмотрели на Крейга новыми глазами.
— Да, — подстегивал их Шадрач, — смотрите на него. Это воин, получивший страшные раны во время гражданской войны. Он убил сотни трусливых насильников машонов. — Крейг заморгал, услышав такую поэтичную характеристику. — Он даже убил нескольких храбрых воинов ЗИПРА с сердцами львов. Теперь вы знаете его как мужчину, а не как мальчика.
— Ех-хе! — Они не высказали никакой злобы, услышав о якобы убитых Крейгом соплеменниках.
— Знайте также, что он пришел для того, чтобы превратить вас из пасущих коз женщин, вычесывающих из себя блох по вечерам, в гордых скотоводов, потому что… — Шадрач сделал паузу, чтобы добиться лучшего эффекта, — …скоро на этой траве будут пастись коровы такие красивые и гладкие, что от одного взгляда…
Крейг кивнул и вдруг вспомнил обыск своего сейфа в отеле, произведенный полицией по приказу сверху. Тунгата, должно быть, подозревал, что Крейг является агентом Всемирного банка, мог догадаться, что ему поручили собрать информацию о браконьерстве и заговоре. Именно этим можно было объяснить его яростное противодействие планам Крейга.
— Не хочу думать об этом, — сказал он. — Мне ненавистна сама мысль, но, возможно, вы правы.
— Я уверена.
— Что вы собираетесь делать?
— Передать Питеру Фунгабере собранные доказательства.
— Он раздавит Сэма, — тихо произнес Крейг и мгновенно услышал ответ:
— Тунгата — воплощение зла, Крейг. Он расхититель!
— Он — мой друг!
— Он был вашим другом, — поправила его Сэлли-Энн. — Вы не знаете, кем он стал, вы не знаете, что произошло с ним в лесу. Война может изменить любого человека. А власть могла изменить его еще более радикально.
— Боже мой, как мне жаль.
— Пойдемте со мной к Питеру Фунгабере. Будьте рядом, когда я приведу свои доводы и доказательства против Тун-гаты Зебива. — Сэлли-Энн легонько пожала его руку.
Крейг не совершил ошибку и не ответил на рукопожатие.
— Мне очень жаль, Крейг. — Она еще раз сжала его ладонь. — Правда жаль.
Она убрала свою руку.
* * *
Питер Фунгабера согласился встретиться с ними рано утром, и они вместе отправились к нему в дом на берегу Макилване.
Слуга проводил их в кабинет генерала — огромную практически пустую комнату, выходившую на озеро и раньше служившую бильярдной. Одну стену занимала огромная карта страны, испещренная разноцветными значками. Длинный стол под окнами был завален отчетами, сообщениями и парламентскими документами. В центре не застеленного ковром каменного пола стоял письменный стол из красного африканского тика.
Питер Фунгабера встал из-за стола, когда они вошли в комнату. Он был одет только в простую белую набедренную повязку. Кожа блестела, как отполированная, а под ней шевелились, словно живые кобры в мешке, тугие мышцы. Питер Фунгабера явно поддерживал себя в отличной форме, как и подобало настоящему воину.
— Прошу прощения за мой вид, — произнес он с улыбкой, — но я гораздо комфортней чувствую себя настоящим африканцем.
Перед столом стояли низкие резные скамеечки из черного дерева.
— Я прикажу принести стулья, — предложил Питер. — Здесь редко бывают белые гости.
— Нет-нет. — Сэлли-Энн легко расположилась на скамеечке.
— Вы знаете, что я всегда рад вас видеть, но ровно в десять я должен быть в парламенте, — поторопил их Питер.
— Тогда я сразу перейду к делу, — сказала Сэлли-Энн. — Кажется, мы знаем имя главного браконьера.
Питер уже собирался сесть, но резко наклонился вперед, а взгляд его стал острым и требовательным.
— Ты говорил, что мне достаточно назвать только имя, и ты уничтожишь его, — напомнила Сэлли-Энн.
— Назови, — приказал он, но Сэлли-Энн назвала свои источники и объяснила выводы, как сделала это для Крейга. Питер Фунгабера выслушал ее молча, иногда он хмурился или задумчиво кивал, следя за ходом размышлений.
Потом она сделала заключение — назвала последнее имя в списке.
— Товарищ министр Тунгата Зебив, — тихо повторил за Сэлли-Энн Питер Фунгабера и медленно опустился на стул. Взяв со стола хлыст, он принялся похлопывать им по ладони, глядя поверх головы Сэлли-Энн на висевшую на стене карту.
Молчание продолжалось долго. Первой не выдержала Сэлли-Энн:
— Итак?
Питер Фунгабера опустил взгляд на ее лицо.
— Вы заставляете меня брать из костра голыми руками самый горячий уголь. Вы уверены, что на ваш вывод не повлияло то, как обошелся товарищ Зебив с мистером Крейгом Меллоу?
— Нисколько, — тихо ответила Сэлли-Энн.
— Я так и думал. — Питер Фунгабера посмотрел на Крейга.
— Что скажешь?
— Он был моим другом и оказал мне большую услугу.
— Это было достаточно давно, — заметил Питер. — Теперь он объявил себя твоим врагом.
— Это не мешает мне по-прежнему испытывать к нему чувства любви и восхищения.
— И все же?..
— И все же я считаю, что Сэлли-Энн может быть права, — неохотно подтвердил Крейг.
Питер Фунгабера встал из-за стола и подошел к карте.
— Вся страна напоминает пчелиный улей, — произнес он, рассматривая разноцветные флажки. — Матабелы на грани восстания. Здесь! Здесь! Здесь! Их партизаны концентрируются в лесу! — Он постучал пальцем по карте. — Мы были вынуждены пресечь заговор их безответственных лидеров, целью которого являлось вооруженное восстание. Нкомо — в изгнании, два министра были арестованы по обвинению в измене. Тунгата Зебив — единственный матабел, оставшийся в кабинете. Он пользуется огромным уважением даже у представителей других племен, а матабелы просто боготворят его, считают единственным лидером. Если мы тронем его…
— Ты позволишь ему уйти! — воскликнула Сэлли-Энн. — Ему все сойдет с рук. В этом весь ваш социалистический рай. Один закон для народа, другой для…
— Замолчи, женщина, — приказал Фунгабера, и она повиновалась.
Он вернулся к столу.
— Я лишь объяснял вам возможные последствия поспешных действий. Арест Тунгаты Зебива может ввергнуть всю страну в хаос кровопролитной гражданской войны. Я не сказал, что не предприму никаких действий, но предприму я их, только получив окончательные доказательства и показания независимых свидетелей, непредвзятость которых будет безукоризненной. — Он не сводил глаз с карты. — Мир уже обвиняет нас в геноциде матабелов, хотя мы лишь поддерживаем власть закона и пытаемся определить правила сосуществования с этим воинственным и неуправляемым племенем. В данный момент Тунгата Зебив является единственным разумным умиротворяющим фактором, и мы не можем позволить себе лишиться его без достаточных оснований.
Он замолчал, и заговорила Сэлли-Энн:
— Мы обсудили с Крейгом еще один аспект, который я пока не упоминала. Если Тунгата Зебив является браконьером, прибыли он использует для достижения особой цели. Он ведет скромную жизнь, без видимых признаков экстравагантности, но мы знаем о существовании связи между ним и диссидентами.
Выражение лица Питера Фунгаберы стал жестким, взгляд — просто ужасным.
— Если это Зебив, — пообещал он скорее себе, чем ей, — он не уйдет от меня. И у меня будут доказательства, которые признает весь мир.
— Тогда тебе следует поторопиться, — язвительно заметила Сэлли-Энн.
* * *
— Вы выбрали удачное время для продажи. — Агент по продаже яхт, стоявший в кокпите «Баву», выглядел настоящим моряком в двубортном блейзере и морской фуражке с якорем, купленными за семьсот долларов в магазине «Бергдорф Гудман». Его идеально ровный загар был получен под лампой в нью-йоркском атлетическом клубе. Мелкие морщинки вокруг пронзительных голубых глаз, Крейг был уверен в этом, возникли не от того, что он часто щурился сквозь секстант, и не от тропического солнца в далеких морях, а от пристального разглядывания ценников и цифр на чеках.
— Процентные ставки понизились, люди с удовольствием покупают яхты.
Крейг чувствовал себя так, словно обсуждает условия развода с адвокатом или договаривается с директором похоронной конторы. Слишком долго «Баву» была частью его жизни.
— Она в отличном состоянии, течи нет, готова к выходу, цена разумная. Завтра покажу ее потенциальным покупателям.
— Убедитесь в том, что меня здесь нет, — предупредил его Крейг.
— Я вас понимаю, мистер Меллоу. — Этот человек даже умел разговаривать как сотрудник похоронного бюро.
Эш Леви, когда Крейг позвонил ему, тоже говорил как сотрудник похоронного бюро. Тем не менее он прислал на пристань посыльного, чтобы забрать первые три главы, написанные Крейгом в Африке. Потом Крейг отправился на обед с Генри Пикерингом.
— Как я рад тебя видеть. — Крейг забыл, как ему нравился этот человек во время двух коротких встреч.
— Давай сначала закажем, — предложил Пикеринг и остановил свой выбор на бутылке «Гран Эчезо».
— А ты отчаянный парень, — произнес Крейг с улыбкой. — Я всегда боялся произносить это название, чтобы люди не подумали, что у меня начался приступ чиханья.
— Многие люди поступают так же. Вероятно, именно поэтому это одно из наименее известных превосходных вин. Слава Богу, цена на него достаточно низкая.
Они оценили аромат вина и оказали ему внимание, которого оно несомненно заслуживало. Затем Генри поставил свой бокал на стол.
— Теперь расскажи, что ты думаешь о генерале Питере Фунгабере.
— Все есть в моих отчетах. Ты их не читаешь?
— Читаю, но все равно расскажи. Иногда в разговоре упоминаются детали, не попавшие в отчет.
— Питер Фунгабера — культурный человек. Он говорит на превосходном английском в отношении подбора слов, силы выражений, но с сильным африканским акцентом. В форме он выглядит как генерал британской армии. В гражданской одежде он похож на звезду телесериала, а в набедренной повязке он похож на самого себя, то есть на африканца. Именно это мы почему-то всегда забываем. Мы знаем все о загадочности китайцев, о флегматичности британцев, но часто забываем об особенностях характера чернокожих африканцев…
— Есть! — самодовольно пробормотал Генри Пике-ринг. — Этого не было в отчетах. Продолжай, Крейг.
— Мы считаем их медлительными, в соответствии с нашими стандартами постоянной гонки, но не понимаем, что это проявление не лени, а скорее тщательного рассмотрения и обдумывания перед действием. Мы считаем их простыми и прямыми, в то время как на самом деле они наиболее скрытные и не поддающиеся пониманию люди, они более замкнуты в своем племени, чем любой шотландец. Они могут продолжать кровную вражду сотни лет, не хуже сицилийцев…
Генри Пикеринг слушал его крайне внимательно и задавал наводящие вопросы только в том случае, если Крейг замедлял повествование.
Один раз он спросил:
— Кое-что я до сих пор не понял, Крейг. В чем заключается разница между матабелами, ндебелами и синдебеле. Можете объяснить?
— Француз называет себя французом, а англичане совсем по-другому. Матабел называет себя ндебелом, а мы называем его матабелом.
— А, — Генри кивнул, — говорит он на языке синдебеле.
— Именно. На самом деле слово «матабел» приобрело дополнительный колониальный оттенок со времени обретения страной независимости…
Их разговор продолжался легко и непринужденно, поэтому Крейг крайне удивился, когда обнаружил, что они остались едва ли не одни в зале, а рядом со столиком стоит официант со счетом.
— Я лишь пытался сказать, — произнес Крейг, — что колониализм оставил в Африке ряд привнесенных ценностей. Африка их отторгнет и вернется к старым традициям.
— И, вероятно, станет значительно счастливее, — закончил за него Гёнри Пикеринг. — Так, Крейг, ты несомненно оправдал свое жалованье, и я действительно рад, что ты туда возвращаешься. Мне кажется, что скоро ты станешь самым эффективным полевым агентом на том театре. Когда ты намерен вернуться?
— Я прилетел в Нью-Йорк только за чеком.
Генри Пикеринг засмеялся своим заразительным смехом.
— Ты намекаешь при помощи кувалды, я уже дрожу от перспективы когда-нибудь услышать от тебя прямое требование. — Он расплатился по счету и встал. — Наш адвокат уже ждет. Сначала ты отдашь нам тело и душу, и только потом я предоставлю тебе право на получение кредита на сумму пять миллионов долларов.
В лимузине было прохладно и тихо, хорошая подвеска позволяла сглаживать все неровности нью-йоркских улиц.
— Теперь расскажи подробнее о выводах Сэлли-Энн относительно главы браконьерской сети, — предложил Генри.
— В данный момент я не вижу более подходящей фигуры на роль главного браконьера и, возможно, лидера диссидентов.
Генри немного помолчал.
— Чем, как тебе кажется, вызвано нежелание действовать генерала Фунгаберы? — спросил он чуть позже.
— Он осторожный человек и африканец. Он не будет торопиться. Он все тщательно обдумает, аккуратно расставит сети, а когда начнет действовать, думаю, вы все будете поражены его разрушительностью, скоростью и решительностью.
— Я хотел бы, чтобы он получил от тебя всю возможную помощь. Полное содействие, прошу тебя.
— Ты знаешь, что Тунгата был моим другом.
— Он по-прежнему тебе верен?
— Не думаю, если он виновен.
— Отлично! Совет директоров весьма доволен твоими успехами. Мне приказали сообщить о повышении твоего вознаграждения до шестидесяти тысяч в год.
— Очень мило. — Крейг улыбнулся. — Очень поможет выплачивать проценты с пяти миллионов.
* * *
Было еще светло, когда Крейг вышел из такси у ворот пристани. Косые лучи заходившего солнца превратили отвратительный нью-йоркский смог в приятный сиреневый туман, сглаживающий угрюмые силуэты бетонных башен.
Крейг ступил на площадку трапа, угол яхты изменился и предупредил о его приходе человека в кокпите.
— Эш! — Крейг был крайне удивлен. — Эш Леви, добрая фея всех начинающих писателей.
— Дружище! — Эш направился к нему по палубе неуверенными шагами сухопутного человека. — Я не мог больше ждать, я должен был увидеть тебя немедленно.
— Весьма тронут. — Тон Крейга был крайне язвительным. — Ты всегда прибегаешь галопом, стоит мне попросить о помощи.
Эш решил не замечать язвительности и обнял Крейга.
— Я прочел, потом перечитал и запер в сейфе. — Голос его сорвался. — Это просто прекрасно.
Крейг еле сдержался, чтобы не сказать очередную колкость и внимательно поискал на лице Эша признаки неискренности. Но увидел в обычно непроницаемых глазах за стеклами очков в золотой оправе слезы.
— Крейг, это лучшее, что ты создал.
— Всего три главы.
— Я словно получил удар поддых.
— Нужно многое доработать.
— Не согласен с тобой, Крейг. Должен признаться, что я начинал сомневаться, сможешь ли ты написать еще одну книгу. Я сидел здесь несколько часов, много думал и вдруг понял, что могу процитировать куски прочитанных глав наизусть.
Крейг внимательно наблюдал за ним. Слезы могли оказаться отражением солнечных лучей от воды. Эш снял очки и громко высморкался. Слезы оказались настоящими, но Крейг все равно не верил, существовал лишь один способ проверить.
— Эш, можешь выплатить аванс?
Деньги были ему не нужны, но он нуждался в окончательном подтверждении.
— Крейг, сколько ты хочешь? Двести тысяч?
— Значит, ты говоришь правду? — Крейг облегченно вздохнул, почувствовав, что вечные сомнения писателя исчезли, пусть на короткий промежуток времени. — Эш, давай выпьем.
— Давай сделаем еще лучше, давай напьемся.
Крейг сидел на корме, задрав ноги на рудерпост, наблюдал, как влага образует маленькие бриллианты на бокале, и не слушал, как Эш восторгается книгой. Он позволил себе немного пофантазировать, насладиться приятными мыслями, причем не всеми сразу, а каждой в отдельности.
Приятных мыслей было много. Он вспомнил «Кинг Линн», и его ноздри заполнялись запахом богатых пастбищ Матабелеленда. Он думал о «Водах Замбези» и снова слышал хруст терновника под натиском огромного тела носорога. Он думал о двадцати главах, которые последуют за первыми тремя, и пальцы дрожали от предвкушения. Возможно, в этот момент он был самым счастливым человеком на земле.
Потом он вдруг подумал, что настоящее ощущение счастья наступает, если разделить его с другим человеком, и нашел внутри себя пустое пространство и тень тоски, когда вспомнил о странных глазах в крапинку и молодых чувственных губах. Он захотел рассказать ей обо всем, показать эти три первые главы и вдруг всей душой пожелал оказаться там, где была Сэлли-Энн, в Африке.
На площадке подержанных автомобилей, примыкавшей к аукционному залу Джока Дэниелса, он нашел неплохой «лендровер». Закрыв уши для пылких речей Джока, он слушал двигатель. Клапаны нуждались в регулировке, но стука не было слышно. Передний привод включался плавно, сцепление держало, тормоза работали. Когда он совершил пробную поездку по разбитым дорогам и глубоким оврагам на границе города, отвалился глушитель, но все остальное держалось крепко. Когда-то он мог разобрать и собрать свой старый «лендровер» за выходные, поэтому знал, что эту машину можно спасти. Он сбил цену на тысячу долларов, все равно переплатил, потому что торопился.
В «лендровер» он погрузил все, что удалось сохранить после продажи яхты: чемодан с одеждой, несколько любимых книг и кожаный сундук с бронзовыми углами, содержащий его главное сокровище — семейные журналы.
Эти журналы являлись единственным наследством, оставленным ему Баву. Все многомиллионное состояние, включая акции «Ролендс», дед завещал своему старшему сыну Дугласу, дяде Крейга, который потом все продал и подался в Австралию. Тем не менее Крейг считал эти потрепанные журналы в кожаных переплетах более ценным состоянием. Изучение их позволило Крейгу почувствовать историю, ощутить гордость за предков. Журналы вооружили Крейга знаниями и уверенностью, которые, в свою очередь, позволили ему сесть за перо и написать книгу, благодаря которой он получил все: успех, знаменитость, богатство. Даже акции «Ролендс» вернулись к нему благодаря этому сундуку, набитому старинными бумагами.
Он задумался. Сколько раз он проделывал этот путь к «Кинг Линн», но ни разу в таком качестве, в качестве владельца! Он остановился рядом с главными воротами, чтобы ощутить под ногами собственную землю.
Он встал на нее и окинул взглядом золотистые пастбища, рощи акаций с плоскими верхушками, линию серо-синих холмов вдалеке, безукоризненно чистое синее небо над головой и упал на колени, словно собрался помолиться. Только в этом движении протез немного сковывал его. Он сложил ладони и набрал в них землю, которая была почти такой же жирной и красной, как мясо, которое на ней вырастет. На глаз он разделил горсть на две части и позволил примерно десятой части просыпаться на землю.
— Вот твои десять процентов, Питер Фунгабера, — прошептал он. — Но вся остальная земля — моя, и я клянусь не расставаться с ней до конца дней, защищать и холить ее, и да поможет мне Бог.
Чувствуя себя немного дураком от такого несвойственного ему поведения, он высыпал землю, вытер руки о штаны и вернулся к «лендроверу».
На дороге у подножья холмов, рядом с усадьбой, он встретил высокую тощую фигуру. Человек был одет лишь в накинутое на плечи грязное одеяло и короткую набедренную повязку, на плече он нес свои боевые палки. На ногах старика были сандалии, вырезанные из старой автомобильной покрышки, серьги представляли собой ободки крышек от консервных банок, увешанные бусами, которые так вытянули мочки, что они, казалось, втрое превосходили по размерам нормальные. Перед собой старик гнал маленькое стадо пестрых коз.
— Вижу тебя, старший брат, — поприветствовал его Крейг, и старик улыбнулся щербатым ртом, довольный таким вежливым приветствием и тем, что узнал Крейга.
— Вижу тебя, нкози.
Это был тот самый старик, который поселился в хижине рядом с усадьбой и с которым Крейг беседовал в прошлый раз.
— Когда пойдет дождь? — спросил Крейг и передал старику пачку сигарет, которую купил именно ради такой встречи.
Они начали неторопливо задавать вопросы и отвечать на них, как положено в Африке перед любым серьезным обсуждением.
— Как тебя зовут, старик? — спросил Крейг, назвав его так в знак уважения к годам, а не в качестве насмешки над дряхлостью.
— Меня зовут Шадрач.
— Скажи мне, Шадрач, твои козы продаются? — спросил наконец Крейг уже не боясь показаться неопытным и невежливым собеседником, и мгновенно увидел лукавство в глазах старика.
— Это прекрасные козы, — сказал он. — Расставание с ними подобно расставанию с родными детьми.
Шадрач был признанным оратором и лидером небольшого сообщества скваттеров, поселившихся в «Кинг Линн». Крейг понял, что через него можно вести переговоры со всеми, и сразу же почувствовал облегчение. Иначе решение проблемы заняло бы несколько дней и потребовало бы больших эмоциональных затрат.
Тем не менее он не собирался лишать старика возможности продемонстрировать свое умение торговаться и также не собирался оскорблять его, пытаясь ускорить решение. Таким образом, за два следующих дня он покрыл коттедж для гостей толстым брезентом, заменил украденный насос для подъема воды из скважины новым дизельным и установил свою походную кровать в пустой комнате коттеджа.
На третий день цена была согласована, и Крейг стал владельцем почти двух тысяч коз. Она заплатил продавцам наличными, тщательно отсчитывая каждую купюру им в руки, чтобы избежать споров, потом погрузил блеющее приобретение в четыре нанятых грузовика и отвез их на бойни Булавайо. Тем самым он наводнил рынок, цена упала на пятьдесят процентов, и чистые убытки от сделки составили чуть больше десяти тысяч долларов.
— Отличное начало бизнеса, — с усмешкой пробормотал Крейг и послал за Шадрачем.
— Скажи, старик, что ты знаешь о скоте?
С таким же успехом можно было спросить у полинезийца, что он знает о рыбе, или у швейцарца, а видел ли он когда-нибудь снег.
Шадрач выпрямился в негодовании.
— Когда я был вот такого роста, — он показал чуть ниже колена, — я пил молоко прямо из вымени коровы. Когда я был вот такого роста, — рука поднялась до коленной чашечки, — мне лично доверили уход за двумя сотнями голов. Я доставал этими руками телят, когда они застревали в матках матерей. Я носил их на этих плечах, если случалось наводнение и брод был залит. Когда я был вот такого роста, — рука поднялась на два дюйма над коленом, — я убил львицу, заколол своим ассегаем, когда она напала на мое стадо…
Крейг терпеливо выслушивал историю, пока рука не поднялась до уровня плеча и Шадрач не закончил:
— И ты смеешь спрашивать, что я знаю о скоте!
— Скоро на этой траве будут пастись коровы такие красивые и гладкие, что от одного взгляда на них твои глаза заполнятся слезами. Я буду растить быков, чьи шкуры будут блестеть, как вода на солнце, чьи горбы будут возвышаться на спинах, как горные хребты, чьи подгрудки, тяжелые от жира, будут подметать землю так, как подметает иссушенную почву наполненный дождем ветер.
— Хау! — воскликнул старик в полном изумлении как от лирического описания, так и от намерений, высказанных Крейгом.
— Мне нужен человек, который понимает скот, и мне нужны работники, — сказал Крейг.
Шадрач нашел ему нужных людей. Из семей скваттеров он отобрал двадцать мужчин, сильных и старательных, не слишком молодых, а значит не слишком глупых и капризных, и не слишком старых, а значит не слишком немощных.
— Другие, — презрительно заявил Шадрач, — дети бабуинов и скотокрадов шонов. Я приказал им убираться прочь с нашей земли.
Крейг улыбнулся, услышав притяжательное местоимение во множественном числе, но был приятно удивлен тем, что люди повинуются приказам старика.
Шадрач выстроил новых работников перед грубо отремонтированным коттеджем и произнес перед ними традиционную гийю, то есть воодушевляющую речь, сопровождаемую мимикой, которой старые индуны матабелов обычно подготавливали молодых воинов к бою.
— Вы знаете меня! — кричал он. — Вы знаете, что моя прапрабабушка была дочерью старого короля Лобенгулы, «того, кто гонит врагов как ветер».
— Ех-хе! — Они уже начинали входить в настроение.
— Вы знаете, что я — принц королевской крови и что в нормальном мире я был бы индуной тысячи и носил бы перья птицы-вдовы в волосах и бычьи хвосты на боевом щите. — Он поднял в воздух свои боевые палки.
— Ех-хе!
Наблюдая за ними, Крейг не мог не заметить истинного уважения, которым пользовался старик, и еще раз поздравил себя с выбором.
— А теперь, — продолжал Шадрач, — благодаря мудрости и дальновидности молодого нкози я действительно стал индуной. Я — индуна «Кинг Линн», — он произнес название «Кинги Линги», — а вы — мои амадоды, мои отборные воины.
— Ех-хе! — согласились они и дружно топнули ногами с грохотом пушечного выстрела.
— Посмотрите на этого белого. Вы можете считать его молодым и безбородым, но знайте, что он — внук Баву и правнук Така-така.
— Хау! — воскликнули воины Шадрача, потому что это были магические имена. Баву они знали в плоти. Сэра Ральфа Баллантайна — только по легендам. Така-така — это звукоподражательная кличка, которую сэр Ральф получил благодаря звуку, издаваемому пулеметом «максим», которым разбойник мастерски владел во время восстания матабелов и войны с ними.
Они посмотрели на Крейга новыми глазами.
— Да, — подстегивал их Шадрач, — смотрите на него. Это воин, получивший страшные раны во время гражданской войны. Он убил сотни трусливых насильников машонов. — Крейг заморгал, услышав такую поэтичную характеристику. — Он даже убил нескольких храбрых воинов ЗИПРА с сердцами львов. Теперь вы знаете его как мужчину, а не как мальчика.
— Ех-хе! — Они не высказали никакой злобы, услышав о якобы убитых Крейгом соплеменниках.
— Знайте также, что он пришел для того, чтобы превратить вас из пасущих коз женщин, вычесывающих из себя блох по вечерам, в гордых скотоводов, потому что… — Шадрач сделал паузу, чтобы добиться лучшего эффекта, — …скоро на этой траве будут пастись коровы такие красивые и гладкие, что от одного взгляда…