Страница:
в церкви были медные; князь начал расписывать эту церковь и расписал уже все
три алтаря, начали было расписывать и шею, но не окончили по причине
княжеской болезни; колокола были слиты такие удивительные на слух, что
подобных не было во всей земле.
Что касается ремесел вообще, то из рассказа летописцева о населении
Холма Галицкого мы видим, какие были главные, самые нужные из них - это
мастерство оружейное и металлическое; начали, сказано, собираться в Холм
седельники, лучники, тульники и кузнецы железа, меди и серебра; в Новгороде
встречаем щитника и серебряника; ибо что касается других ремесел, например
сапожного, портного, то, по всем вероятностям, они отправлялись в домах
слугами. О мебели, удобствах домашней жизни, расположении и украшении жилищ
мы не имеем почти никаких известий и должны заключить, что домашний быт
отличался по-прежнему простотою. Богатый волынский князь Владимир
Василькович, который построил столько городов, церквей, так их богато
украсил, лежал во время болезни своей на соломе. О богатстве московских
князей можем иметь понятие по их завещаниям, где упоминается об иконах,
дорогих платьях, цепях, редко - о дорогом оружии, о нескольких сосудах
столовых, и все это в таком небольшом количестве, что не могло занимать
много места, легко могло быть спрятано, собрано, увезено. Но если так было у
князей, то чего же мы должны искать у простых людей? У последних, кроме
самой простой и необходимой рухляди, нельзя было ничего сыскать, ибо все,
что получше и подороже, хранилось в церквах как местах, наименее
подвергавшихся пожарам и разграблениям. Жилища располагались, как видно,
по-прежнему; вот описание пожара, бывшего в доме тверского великого князя
Михаила Ярославича: загорелись сени, и сгорел двор княжой весь; но божиею
милостию проснулся сам князь Михаил и выбросился в окно с княгинею, а сени
полны были княжат и боярченков, которые тут спали, и сторожей было много, но
никто не слыхал. О княжеских одеждах упомянуто было выше; относительно
платья простых людей встречаем названия: охабни, опашни, шубы, вотолы,
сарафаны, чупруны, котыги; из украшений: перстни, колтки, цепочки (золотые
враные). О пище нет подробностей; узнаем только, что бедные употребляли в
пищу овсяные хлебы. Обратимся к состоянию нравственному.
Начавши описывать состояние религии и церкви в предшествующий период,
мы должны были упомянуть о противодействии, которое христианство встретило
на финском севере от язычества, от волхвов; в описываемое время мы не видим
более подобных явлений; замечаем, напротив, успешное распространение
христианства в финских пределах. Еще под 1227 годом летописец говорит о
крещении корел; но земля последних скоро стала спорною между новгородцами и
шведами; этот спор давал кореле возможность менять зависимость от одного
народа на зависимость от другого, причем менялась и вера. Без соперничества
распространялось православие на северо-востоке: здесь апостолом зырян, или
пермяков, явился св. Стефан, сын устюжского причетника и постриженик
ростовский; вероятно знакомый еще в Устюге с языком зырянским, Стефан
приготовился к своему апостольскому подвигу тем, что изобрел азбуку и
перевел нужнейшие богослужебные книги на язык зырянский.
Несмотря на все препятствия со стороны ревнителей язычества, дело
Стефана увенчалось успехом: на месте разрушенных требищ языческих он основал
церкви, при церквах - училища для детей. Стефан был поставлен епископом в
Пермь; о характере его деятельности в этом звании можно заключить из
следующих слов "Плача земли Пермской на смерть Стефана", помещенного в житии
его: "Теперь мы лишились доброго промышленника и ходатая, который богу
молился о спасении душ наших, а князю доносил наши жалобы, хлопотал о наших
льготах, о нашей пользе; пред боярами и всякими властями был нашим теплым
заступником, часто избавлял нас от насилий, работы и тиунской продажи,
облегчал от тяжкой дани Самые новгородцы, ушкуйники, разбойники слов его
слушались и не воевали нас". Преемниками св.
Стефана были епископы Исаак и Питирим: последний был взят в плен
вогулами и умерщвлен. Если вследствие татарского ига мы видели один пример
отступничества в Зосиме, или Изосиме, то зато встречаем известия о крещении
татар; так, например, под 1390 годом летописец говорит, что били челом
великому князю Василию Димитриевичу в службу три татарина, ханские
постельники, желая принять христианство: митрополит Киприан сам крестил их,
нарекши имена: Анания, Азария, Мисаил.
Во главе русской церкви по-прежнему находятся митрополиты; но
деятельность их в описываемое время гораздо заметнее, чем прежде; тому две
главнейшие причины: период предшествовавший характеризуется господством
родовых княжеских отношений и происходивших отсюда усобиц; духовенство могло
противодействовать этим усобицам, утишать их, но не могло действовать
открыто и с успехом против причины усобиц, против господствующего обычая: мы
видим, как летописец, лицо, бесспорно, духовное, принимает сторону дядей
против племянников; таковы были господствующие представления о праве
княжеского старшинства в целом русском народе, в целом русском духовенстве;
если бы митрополиты, приходившие из Византии, и враждебно смотрели на такое
представление, то их мнение, как чужеземцев, не могло иметь большого
авторитета, и здесь, именно в этой чуженародности митрополитов, заключалась
вторая главная причина их не очень заметной деятельности. Другого рода
явлениями характеризуется описываемое время; оно характеризуется борьбою
между старым и новым порядком вещей, борьбою, которая должна была окончиться
единовластием: при этой борьбе духовенство не могло оставаться равнодушным,
оно должно было объявить себя в пользу того из них, который обещал земле
успокоение от усобиц, установление мира и порядка. Но кроме этой знаменитой
борьбы внимание духовенства, митрополитов должны были обратить на себя
другие, новые, важные отношения, именно: отношения татарские, литовские и
отношения к изнемогающей Византии, которые должны были принять новый
характер. Таким образом, важность событий описываемого времени, сменивших
однообразие и односторонность явлений периода предшествовавшего, событий,
имевших тесную связь с интересами церкви, должна была вызвать духовенство к
сильной деятельности, и сюда же присоединилось теперь то важное
обстоятельство, что митрополиты начинают являться русские родом;
действительно, нельзя не заметить, что самая значительная деятельность в
описываемое время принадлежит троим митрополитам из русских: Петру, Алексею,
Ионе.
Мы видели, что в Константинополе не согласились на разделение русской
митрополии, на поставление особого митрополита для Северной Руси во Владимир
Клязьменский, но важное значение, с каким явилась Северная Русь при Андрее
Боголюбском и Всеволоде III, заставило киевских митрополитов обратить на нее
особенное внимание и отправляться во Владимир для умирения тамошних князей с
князьями южными, для поддержания согласия между двумя половинами Руси,
согласия, необходимого для поддержания единства и в церковном управлении.
После 1228 года и после татарского разгрома, когда значение Киева и Южной,
приднепровской Руси пало окончательно, митрополиты киевские и всея Руси
должны были обратить еще большее внимание на Северную Русь, и вот под 1250
годом встречаем известие о путешествии митрополита Кирилла II (родом
русского) из Киева в Чернигов, Рязань, землю Суздальскую и, наконец, в
Новгород Великий. Но потом опять мы видим Кирилла во Владимире, в 1255 и при
похоронах Александра Невского в 1263 году; после этого он ездил в Киев; о
возвращении его оттуда летописец говорит под 1274 годом; в том же году
Кирилл созывал собор во Владимире для исправления церковного; наконец, перед
кончиною Кирилл является опять из Киева в Суздальской земле и умирает в
Переяславле Залесском в 1280 году, в княжение Димитрия Александровича, но
погребен в Киеве. Если мы на основании этих известий и не имеем еще права
сказать, что Кирилл перенес кафедру из Киева во Владимир, то по крайней мере
видим, что он несколько раз является на севере, и очень вероятно, что он жил
здесь если не долее, то столько же, сколько и на юге; и если Кирилл II не
сделал того, что обыкновенно приписывается митрополиту Максиму,- не перенес
пребывания с юга на север, то по крайней мере приготовил явление,
необходимое по всем обстоятельствам; любопытно также известие о кончине
Кирилла в Переяславле Залесском: здесь мы можем видеть также необходимый по
обстоятельствам шаг со стороны митрополита всея Руси, можем видеть
предпочтение города, в котором живет сильнейший князь, городу, главному
только по имени.
Кирилл не дожил до важного для Северной Руси события - открытия борьбы
между сыновьями Невского: старшим Димитрием и младшим Андреем; но он оказал
участие в одном также значительном событии, именно - в борьбе великого князя
Ярослава Ярославича с Новгородом: вследствие его посредничества новгородцы
помирились с князем. С другой стороны, при Кирилле определились отношения
ордынские; все русские были обложены данью, исключая духовенство; другим
следствием терпимости татар было то, что в самом Сарае, столице ханов,
учреждается православная епископская кафедра в зависимости от русского
митрополита; в 1261 году Кирилл поставил в Сарай епископом Митрофана; под
1279 годом встречаем известие, что сарайский епископ Феогност в третий раз
возвратился из Царя-града, куда посылали его митрополит Кирилл и хан
Менгу-Тимур, к патриарху и императору с письмами и дарами, известие
любопытное, показывающее значение русского сарайского епископа для
христианского востока.
Преемником Кирилла был Максим, родом грек; нет известий, чтоб Кирилл
ездил в Орду, но Максим отправился туда немедленно по приезде в Киев из
Константинополя.
Сначала Максим показал, что столицею митрополии русской должен остаться
Киев; сюда в 1284 году должны были явиться к нему все епископы русские. В
следующем году видим его на севере, даже в Новгороде и Пскове; но во время
знаменитой усобицы на севере между Александровичами мы не слышим о
митрополите: он остается в Киеве; быть может, эта усобица и удерживала его
на юге, потому что, как скоро она приутихла, Максим переселился совершенно
из Киева во Владимир, пришел с клиросом и совсем житьем своим, по выражению
летописца; последний приводит и причину переселения: митрополит не хотел
терпеть насилия от татар в Киеве; но трудно предположить, чтобы насилия
татарские в это время именно усилились против прежнего. Таким образом,
Максим сделал решительный, окончательный шаг, которым ясно
засвидетельствовал, что жизненные силы совершенно отлили с юга на север, и
действительно, до сих пор, если Киев потерял прежнее значение и
благосостояние, то значение и благосостояние поддерживалось еще на
юго-западе, в Галиции, на Волыни; но по смерти Даниила, Василька и Владимира
Васильевича и здесь оставалось мало надежды на что-нибудь сильное и прочное.
Максим не долго прожил на севере: не оказавши нравственного влияния,
посредничества в усобице между сыновьями Невского, он хотел
воспрепятствовать усобице между князьями московским и тверским, но старания
его остались тщетны; он умер в 1305 году, и преемником ему поставлен был
Петр, родом русский, из Волыни. После поставления своего Петр только
проездом остановился в Киеве и спешил на север: но и здесь пробыл недолго,
отправился опять на юг. В Брянске он уговаривал князя Святослава, чтоб тот
поделился волостями с племянником или даже оставил бы ему все, бежал бы из
города, а не бился. Неизвестно, шел ли Петр далее Брянска на юг и было ли
прекращение брянской усобицы главною целию его поездки туда; всего
вероятнее, что святитель возвратился из Брянска на север, во Владимир, ибо
под следующим годом встречаем в летописи известие, что он не пустил
тверского княжича Димитрия Михайловича идти войною на Новгород Нижний;
впрочем, за правильность порядка годов в летописных сборниках ручаться
нельзя; очень может быть, что митрополит был в Брянске и уговаривал
тамошнего князя, когда ехал в первый раз из Киева во Владимир; после мы не
встречаем известий о поездках св. Петра на юг. Митрополит Кирилл колебался
между севером и югом; Максим переехал с клиросом и со всем житьем своим на
север; Петр сделал новый шаг: Владимир, где поселился Максим, был столицею
старшего князя только по имени; каждый князь, получавший старшинство и
великое княжение Владимирское, оставался жить в своем прежнем наследственном
городе, и шла борьба за то, которому из этих городов усилиться окончательно,
собрать Русскую землю, и вот Петр назнаменует это окончательное торжество
Москвы, оставаясь здесь долее, чем в других городах, и выбравши Москву
местом успокоения своего на старости и местом погребения своего. Любопытно
видеть, как во все это время митрополиты, тогдашние представители духовного
единства Руси, не имеют постоянного пребывания, странствуют то с юга на
север, то с севера на юг и на севере не пребывают постоянно во Владимире:
св. Петр, по словам автора жития его, проходил места и города и, полюбивши
московского князя Иоанна Даниловича, стал жить в Москве долее, чем в других
местах. Это движение митрополитов всего лучше выражает то брожение, то
переходное состояние, в котором находилась тогда Русь, состояние,
прекратившееся с тех пор, как средоточие государственной жизни утвердилось в
Москве, чему, как мы видели, много содействовало расположение св.
Петра к этому городу или его князю. Во сколько этому расположению к
Москве способствовали неприязненные отношения Твери и ее епископа Андрея к
св. Петру, мы определить не можем; но мы не должны упускать этого
обстоятельства из внимания. Подобно Максиму, и Петр должен был отправиться в
Орду: это случилось по смерти хана Тохты, когда со вступлением на престол
Узбека все обновилось, по выражению летописца, когда все приходили в Орду и
брали новые ярлыки, и князья и епископы. Петр был принят в Орде с большою
честию и скоро отпущен на Русь. Еще в самом начале, когда определились
татарские отношения, наложена была дань на всех, за исключением духовенства:
последнему дан был ярлык, свидетельствующий об этом освобождении. В дошедшем
до нас ярлыке Менгу-Тимура именно говорится о жалованных грамотах
духовенству первых ханов, которых грамот Менгу-Тимур не хочет изменять;
следовательно, ярлык Менгу-Тимуров мы имеем полное право считать одинаковым
со всеми прежними ярлыками; в нем хан обращается к баскакам, князьям,
данщикам и всякого рода чиновникам татарским с объявлением, что он дал
жалованные грамоты русским митрополитам и всему духовенству, белому и
черному, чтоб они правым сердцем, без печали, молили бога за него и за все
его племя и благословляли их: не надобна с них ни дань, ни тамга, ни
поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм; не надобна с них никакая
пошлина, ни ханская, ни ханшина, ни князей, ни рядцев, ни дороги (сборщика
податей), ни посла, никоторых пошлинников никакие доходы; никто не смеет
занимать церковных земель, вод, огородов, виноградников, мельниц, зимовищ и
летовищ; никто не смеет брать на работу или на сторожу церковных людей:
мастеров, сокольников, пардусников; никто не смеет взять, изодрать,
испортить икон, книг и никаких других богослужебных вещей, чтобы духовные не
проклинали хана, но в покое за него молились; кто веру их похулит,
наругается над нею, тот без всякого извинения умрет злою смертию.
Братья и сыновья священников, живущие с ними вместе, на одном хлебе,
освобождаются также от всяких даней и пошлин; но если отделятся, из дому
выйдут, то дают пошлины и дани. А кто из баскаков или других чиновников
возьмет какую-либо дань или пошлину с духовенства, тот без всякого извинения
будет казнен смертию. Но с воцарением Узбека, как было упомянуто, надобно
было брать новые ярлыки, т. е. снова платить за них, и митрополиту Петру дан
был новый ярлык на его имя. Этот ярлык одинаков с Менгу-Тимуровым, только
многословнее; прибавлено то, что митрополит Петр управляет своими людьми и
судит их во всяких делах, не исключая и уголовных, что все церковные люди
должны повиноваться ему.
Преемник Петра, грек Феогност, приехал на север, когда уже борьба между
Москвою и Тверью кончилась, когда Тверская область была страшно опустошена,
князь ее в изгнании и московский князь первенствовал без соперника. Новому
митрополиту не оставалось ничего более, как последовать примеру своего
святого предшественника, и Феогност, по словам летописца, сел на месте св.
Петра, стал жить на его дворе в Москве, что другим князьям было не очень
сладостно. Мы видели, какого важного союзника имел Калита в Феогносте,
который страхом отлучения заставил псковичей отказаться от покровительства
Александру тверскому. Но, покончивши дела на севере, Феогност должен был
спешить на юг, где в последнее время произошла важная перемена; вместо
многих отдельных, мелких, слабых князей, потомков Рюрика, здесь
господствовал теперь сильный князь литовский Гедимин, язычник, но не
гонитель христианства. Вследствие этого события отношения всероссийского
митрополита к Юго-Западной Руси должны были принять новый характер: прежде
можно было оставить юг для севера, пренебрегая неудовольствием многих,
слабых, разделенных князей, если бы они решились выразить неудовольствие на
отсутствие митрополита; но теперь могущественными князьями литовскими
пренебрегать было нельзя, и Феогност долго живет на Волыни, потом встречаем
известие о поездке его туда же в другой раз, и это известие нельзя не
привести в связь с другим одновременным известием о насилиях поляков на
Волыни, о гонениях на православие; притом удаление киевского митрополита на
север уже заставляло думать на юге об избрании особого митрополита, который,
по известным нам обстоятельствам, должен был иметь пребывание в Галицкой
Руси, а не в Днепровской. До нас дошли письма константинопольского
императора к митрополиту Феогносту, к великому князю Симеону московскому, к
волынскому князю Любарту об уничтожении Галицкой митрополии, установленной
прежним патриархом. В Орду Феогност должен был ездить два раза; во второй
раз его ждали там большие неприятности: какие-то русские люди насказали хану
Чанибеку, что митрополит русский получает огромный доход, что у него
множество золота, серебра и всякого богатства и что ему ничего не стоит
платить ежегодную дань в Орду. Хан потребовал этой дани от Феогноста, но тот
вытерпел тесное заключение, раздарил хану, ханше и князьям много денег и
остался при прежних льготах.
Мы видели, что, начиная с Кирилла II, до сих пор митрополиты из русских
и из греков, так сказать, чередуются: после русского Кирилла видим грека
Максима, потом опять русского Петра и потом опять грека Феогноста. Как
избирались все эти митрополиты, русские и греки, по предложению или по
согласию каких русских князей ставились они - мы знаем мало. Но мы знаем
подробности о выборе преемника Феогностова. При князе Юрии Даниловиче выехал
из Чернигова в Москву боярин Федор Плещеев; сын его, Елевферий-Симеон,
крестник Иоанна Калиты, с двенадцатилетнего возраста начал вести себя
монахом и на двадцатом году постригся в московском Богоявленском монастыре
под именем Алексия. Прославившись духовною жизнию, Алексий был взят
митрополитом Феогностом в наместники, должность которого состояла в суде над
церковными людьми; после двенадцатилетнего исправления этой должности
Феогност поставил Алексия епископом во Владимир и еще при жизни своей
благословил его себе в преемники на столе митрополичьем, и отправлены уже
были от великого князя и митрополита послы в Царьград к патриарху, чтоб тот
имел в виду Алексия и не ставил никого другого в митрополиты русские. Когда
Феогност умер, Алексий отправился в Царьград на поставление; но там, не
дожидаясь известия из Москвы, уже поставили в митрополиты Романа и, не
решаясь отказать московскому князю, поставили потом и Алексия и обоих
отпустили в Русь:
сотворился мятеж во святительстве, чего прежде никогда не бывало на
Руси, говорит летописец; от обоих митрополитов начали являться послы к
областным владыкам, и была везде тяжесть большая священническому чину. Таким
образом, теперь в самом Константинополе указано было на то, что прежде здесь
же было отвергнуто, именно разделение русской митрополии; надобно было
испоместить двух митрополитов, и, когда Алексий пришел в Москву, Роман
отправился на Литовскую и Волынскую землю. Но Алексий, посвященный в
митрополиты киевские и всея Руси, не мог отказаться от Киева; он поехал туда
в 1358 году; но, когда через год возвратился в Москву, Роман явился в Твери;
здешний владыка Феодор не захотел с ним видеться и не оказал ему никакого
почета; но князья, бояре и некоторые другие, по словам летописца, давали ему
потребное; особенно большую честь оказал и богатые дары дал ему князь
Всеволод Александрович холмский. Такое поведение Всеволода объясняется
легко: Всеволод враждовал с дядею Васильем Михайловичем, на стороне которого
был московский князь и митрополит Алексий; Всеволод же нашел помощь в Литве
у зятя своего Олгерда, посредничеству которого, без сомнения, Всеволод был
обязан тем, что дядя уступил ему треть отчины; Всеволод возвратился из Литвы
и Тверь в то самое время, когда приезжал туда и митрополит Роман; очень
вероятно, следовательно, что последний приезжал с Олгердовым поручением
примирить князей и добыть Всеволоду волость; но если бы и не так было, то
понятно, что Всеволод, родственник и союзник Олгерда, должен был оказывать
всякое расположение митрополиту, признаваемому в земле Литовской.
Нам не нужно повторять здесь сказанного выше о могущественном
содействии св.
Алексия московским князьям в утверждении их власти над другими
князьями. Недаром великий князь Симеон завещал своим братьям не слушаться
лихих людей, но слушаться владыки Алексея да старых бояр, которые отцу их и
им добра хотели: и Тверь и Нижний испытали, как св. Алексий хотел добра
сыновьям и внукам своего крестного отца Иоанна Калиты. Не будучи греком,
Алексий умел поддержать постоянное расположение к себе и к Москве двора и
патриарха константинопольского. Патриарх писал к Донскому об особенном
расположении своем к ному и брату его Владимиру, о гневе своем на других
князей русских, им неприязненных. В другой грамоте патриарх писал, что он не
снимет проклятия, наложенного митрополитом Алексием на некоторых князей
русских, до тех нор, пока они не исполнят всех условий и пока митрополит не
напишет, что они раскаялись, ибо эти князья дали великому князю страшную
клятву выступить вместе против врагов веры. Смоленский князь Святослав
жаловался, что митрополит предал его проклятию; патриарх отвечал, что
поступок митрополита справедлив, ибо Святослав помогал Олгерду против
Москвы. Князь тверской жаловался также на митрополита и требовал суда с ним;
патриарх отвечал, что считает неприличным князю судиться с митрополитом пред
послом патриаршим. Слава благочестивой жизни русского митрополита достигла и
Орды: жена хана Чанибека, Тайдула, заболевши глазами, прислала в Москву
просить Алексия, чтоб посетил ее; св. Алексий поехал в Орду, и ханша
получила исцеление.
Алексий хотел видеть и преемником своим мужа, славного своею
святостию,- Сергия, игумена, основателя Троицкого монастыря, но смиренный
инок отказался от власти; а между тем в Константинополе не хотели дожидаться
московского избранника: туда с разных сторон приходили жалобы на то, что
митрополит покинул юг для севера; польский король Казимир, владея Галицкою
Русью, требовал для нее особого митрополита грозя в противном случае
обращать русских в латинскую веру. Угроза подействовала, и в Константинополе
поставили особого митрополита для Галича, подчинив ему епархии - Холмскую,
Туровскую, Перемышльскую и Владимирскую на Волыни. С другой стороны, Олгерд
литовский писал жалобы к патриарху, что Москва обидела шурина его, Михаила
тверского, зятя, Бориса нижегородского, другого зятя, Ивана новосильского,
побрала много городов; жаловался, что митрополит благословляет московского
князя на такие поступки по благословению патриаршему, не приезжал ни в
Литву, ни в Киев, снимает крестное целование с перебежчиков из Литвы в
Москву; Олгерд требовал другого митрополита киевского на Смоленск, на Тверь,
на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород. И вот по просьбам
юго-западных русских князей в Константинополе поставили им митрополита
Киприана, родом серба, с условием, чтоб по смерти митрополита Алексия он был
митрополитом всея России. Но понятно, что если в Литве хотели своего
митрополита, то в Москве хотели также своего. Ни в Москве, ни в Новгороде,
ни во Пскове не признали Киприана, и он принужден был отправиться на житье в
Киев: опять повторилось, следовательно, прежнее явление, опять указывалась
три алтаря, начали было расписывать и шею, но не окончили по причине
княжеской болезни; колокола были слиты такие удивительные на слух, что
подобных не было во всей земле.
Что касается ремесел вообще, то из рассказа летописцева о населении
Холма Галицкого мы видим, какие были главные, самые нужные из них - это
мастерство оружейное и металлическое; начали, сказано, собираться в Холм
седельники, лучники, тульники и кузнецы железа, меди и серебра; в Новгороде
встречаем щитника и серебряника; ибо что касается других ремесел, например
сапожного, портного, то, по всем вероятностям, они отправлялись в домах
слугами. О мебели, удобствах домашней жизни, расположении и украшении жилищ
мы не имеем почти никаких известий и должны заключить, что домашний быт
отличался по-прежнему простотою. Богатый волынский князь Владимир
Василькович, который построил столько городов, церквей, так их богато
украсил, лежал во время болезни своей на соломе. О богатстве московских
князей можем иметь понятие по их завещаниям, где упоминается об иконах,
дорогих платьях, цепях, редко - о дорогом оружии, о нескольких сосудах
столовых, и все это в таком небольшом количестве, что не могло занимать
много места, легко могло быть спрятано, собрано, увезено. Но если так было у
князей, то чего же мы должны искать у простых людей? У последних, кроме
самой простой и необходимой рухляди, нельзя было ничего сыскать, ибо все,
что получше и подороже, хранилось в церквах как местах, наименее
подвергавшихся пожарам и разграблениям. Жилища располагались, как видно,
по-прежнему; вот описание пожара, бывшего в доме тверского великого князя
Михаила Ярославича: загорелись сени, и сгорел двор княжой весь; но божиею
милостию проснулся сам князь Михаил и выбросился в окно с княгинею, а сени
полны были княжат и боярченков, которые тут спали, и сторожей было много, но
никто не слыхал. О княжеских одеждах упомянуто было выше; относительно
платья простых людей встречаем названия: охабни, опашни, шубы, вотолы,
сарафаны, чупруны, котыги; из украшений: перстни, колтки, цепочки (золотые
враные). О пище нет подробностей; узнаем только, что бедные употребляли в
пищу овсяные хлебы. Обратимся к состоянию нравственному.
Начавши описывать состояние религии и церкви в предшествующий период,
мы должны были упомянуть о противодействии, которое христианство встретило
на финском севере от язычества, от волхвов; в описываемое время мы не видим
более подобных явлений; замечаем, напротив, успешное распространение
христианства в финских пределах. Еще под 1227 годом летописец говорит о
крещении корел; но земля последних скоро стала спорною между новгородцами и
шведами; этот спор давал кореле возможность менять зависимость от одного
народа на зависимость от другого, причем менялась и вера. Без соперничества
распространялось православие на северо-востоке: здесь апостолом зырян, или
пермяков, явился св. Стефан, сын устюжского причетника и постриженик
ростовский; вероятно знакомый еще в Устюге с языком зырянским, Стефан
приготовился к своему апостольскому подвигу тем, что изобрел азбуку и
перевел нужнейшие богослужебные книги на язык зырянский.
Несмотря на все препятствия со стороны ревнителей язычества, дело
Стефана увенчалось успехом: на месте разрушенных требищ языческих он основал
церкви, при церквах - училища для детей. Стефан был поставлен епископом в
Пермь; о характере его деятельности в этом звании можно заключить из
следующих слов "Плача земли Пермской на смерть Стефана", помещенного в житии
его: "Теперь мы лишились доброго промышленника и ходатая, который богу
молился о спасении душ наших, а князю доносил наши жалобы, хлопотал о наших
льготах, о нашей пользе; пред боярами и всякими властями был нашим теплым
заступником, часто избавлял нас от насилий, работы и тиунской продажи,
облегчал от тяжкой дани Самые новгородцы, ушкуйники, разбойники слов его
слушались и не воевали нас". Преемниками св.
Стефана были епископы Исаак и Питирим: последний был взят в плен
вогулами и умерщвлен. Если вследствие татарского ига мы видели один пример
отступничества в Зосиме, или Изосиме, то зато встречаем известия о крещении
татар; так, например, под 1390 годом летописец говорит, что били челом
великому князю Василию Димитриевичу в службу три татарина, ханские
постельники, желая принять христианство: митрополит Киприан сам крестил их,
нарекши имена: Анания, Азария, Мисаил.
Во главе русской церкви по-прежнему находятся митрополиты; но
деятельность их в описываемое время гораздо заметнее, чем прежде; тому две
главнейшие причины: период предшествовавший характеризуется господством
родовых княжеских отношений и происходивших отсюда усобиц; духовенство могло
противодействовать этим усобицам, утишать их, но не могло действовать
открыто и с успехом против причины усобиц, против господствующего обычая: мы
видим, как летописец, лицо, бесспорно, духовное, принимает сторону дядей
против племянников; таковы были господствующие представления о праве
княжеского старшинства в целом русском народе, в целом русском духовенстве;
если бы митрополиты, приходившие из Византии, и враждебно смотрели на такое
представление, то их мнение, как чужеземцев, не могло иметь большого
авторитета, и здесь, именно в этой чуженародности митрополитов, заключалась
вторая главная причина их не очень заметной деятельности. Другого рода
явлениями характеризуется описываемое время; оно характеризуется борьбою
между старым и новым порядком вещей, борьбою, которая должна была окончиться
единовластием: при этой борьбе духовенство не могло оставаться равнодушным,
оно должно было объявить себя в пользу того из них, который обещал земле
успокоение от усобиц, установление мира и порядка. Но кроме этой знаменитой
борьбы внимание духовенства, митрополитов должны были обратить на себя
другие, новые, важные отношения, именно: отношения татарские, литовские и
отношения к изнемогающей Византии, которые должны были принять новый
характер. Таким образом, важность событий описываемого времени, сменивших
однообразие и односторонность явлений периода предшествовавшего, событий,
имевших тесную связь с интересами церкви, должна была вызвать духовенство к
сильной деятельности, и сюда же присоединилось теперь то важное
обстоятельство, что митрополиты начинают являться русские родом;
действительно, нельзя не заметить, что самая значительная деятельность в
описываемое время принадлежит троим митрополитам из русских: Петру, Алексею,
Ионе.
Мы видели, что в Константинополе не согласились на разделение русской
митрополии, на поставление особого митрополита для Северной Руси во Владимир
Клязьменский, но важное значение, с каким явилась Северная Русь при Андрее
Боголюбском и Всеволоде III, заставило киевских митрополитов обратить на нее
особенное внимание и отправляться во Владимир для умирения тамошних князей с
князьями южными, для поддержания согласия между двумя половинами Руси,
согласия, необходимого для поддержания единства и в церковном управлении.
После 1228 года и после татарского разгрома, когда значение Киева и Южной,
приднепровской Руси пало окончательно, митрополиты киевские и всея Руси
должны были обратить еще большее внимание на Северную Русь, и вот под 1250
годом встречаем известие о путешествии митрополита Кирилла II (родом
русского) из Киева в Чернигов, Рязань, землю Суздальскую и, наконец, в
Новгород Великий. Но потом опять мы видим Кирилла во Владимире, в 1255 и при
похоронах Александра Невского в 1263 году; после этого он ездил в Киев; о
возвращении его оттуда летописец говорит под 1274 годом; в том же году
Кирилл созывал собор во Владимире для исправления церковного; наконец, перед
кончиною Кирилл является опять из Киева в Суздальской земле и умирает в
Переяславле Залесском в 1280 году, в княжение Димитрия Александровича, но
погребен в Киеве. Если мы на основании этих известий и не имеем еще права
сказать, что Кирилл перенес кафедру из Киева во Владимир, то по крайней мере
видим, что он несколько раз является на севере, и очень вероятно, что он жил
здесь если не долее, то столько же, сколько и на юге; и если Кирилл II не
сделал того, что обыкновенно приписывается митрополиту Максиму,- не перенес
пребывания с юга на север, то по крайней мере приготовил явление,
необходимое по всем обстоятельствам; любопытно также известие о кончине
Кирилла в Переяславле Залесском: здесь мы можем видеть также необходимый по
обстоятельствам шаг со стороны митрополита всея Руси, можем видеть
предпочтение города, в котором живет сильнейший князь, городу, главному
только по имени.
Кирилл не дожил до важного для Северной Руси события - открытия борьбы
между сыновьями Невского: старшим Димитрием и младшим Андреем; но он оказал
участие в одном также значительном событии, именно - в борьбе великого князя
Ярослава Ярославича с Новгородом: вследствие его посредничества новгородцы
помирились с князем. С другой стороны, при Кирилле определились отношения
ордынские; все русские были обложены данью, исключая духовенство; другим
следствием терпимости татар было то, что в самом Сарае, столице ханов,
учреждается православная епископская кафедра в зависимости от русского
митрополита; в 1261 году Кирилл поставил в Сарай епископом Митрофана; под
1279 годом встречаем известие, что сарайский епископ Феогност в третий раз
возвратился из Царя-града, куда посылали его митрополит Кирилл и хан
Менгу-Тимур, к патриарху и императору с письмами и дарами, известие
любопытное, показывающее значение русского сарайского епископа для
христианского востока.
Преемником Кирилла был Максим, родом грек; нет известий, чтоб Кирилл
ездил в Орду, но Максим отправился туда немедленно по приезде в Киев из
Константинополя.
Сначала Максим показал, что столицею митрополии русской должен остаться
Киев; сюда в 1284 году должны были явиться к нему все епископы русские. В
следующем году видим его на севере, даже в Новгороде и Пскове; но во время
знаменитой усобицы на севере между Александровичами мы не слышим о
митрополите: он остается в Киеве; быть может, эта усобица и удерживала его
на юге, потому что, как скоро она приутихла, Максим переселился совершенно
из Киева во Владимир, пришел с клиросом и совсем житьем своим, по выражению
летописца; последний приводит и причину переселения: митрополит не хотел
терпеть насилия от татар в Киеве; но трудно предположить, чтобы насилия
татарские в это время именно усилились против прежнего. Таким образом,
Максим сделал решительный, окончательный шаг, которым ясно
засвидетельствовал, что жизненные силы совершенно отлили с юга на север, и
действительно, до сих пор, если Киев потерял прежнее значение и
благосостояние, то значение и благосостояние поддерживалось еще на
юго-западе, в Галиции, на Волыни; но по смерти Даниила, Василька и Владимира
Васильевича и здесь оставалось мало надежды на что-нибудь сильное и прочное.
Максим не долго прожил на севере: не оказавши нравственного влияния,
посредничества в усобице между сыновьями Невского, он хотел
воспрепятствовать усобице между князьями московским и тверским, но старания
его остались тщетны; он умер в 1305 году, и преемником ему поставлен был
Петр, родом русский, из Волыни. После поставления своего Петр только
проездом остановился в Киеве и спешил на север: но и здесь пробыл недолго,
отправился опять на юг. В Брянске он уговаривал князя Святослава, чтоб тот
поделился волостями с племянником или даже оставил бы ему все, бежал бы из
города, а не бился. Неизвестно, шел ли Петр далее Брянска на юг и было ли
прекращение брянской усобицы главною целию его поездки туда; всего
вероятнее, что святитель возвратился из Брянска на север, во Владимир, ибо
под следующим годом встречаем в летописи известие, что он не пустил
тверского княжича Димитрия Михайловича идти войною на Новгород Нижний;
впрочем, за правильность порядка годов в летописных сборниках ручаться
нельзя; очень может быть, что митрополит был в Брянске и уговаривал
тамошнего князя, когда ехал в первый раз из Киева во Владимир; после мы не
встречаем известий о поездках св. Петра на юг. Митрополит Кирилл колебался
между севером и югом; Максим переехал с клиросом и со всем житьем своим на
север; Петр сделал новый шаг: Владимир, где поселился Максим, был столицею
старшего князя только по имени; каждый князь, получавший старшинство и
великое княжение Владимирское, оставался жить в своем прежнем наследственном
городе, и шла борьба за то, которому из этих городов усилиться окончательно,
собрать Русскую землю, и вот Петр назнаменует это окончательное торжество
Москвы, оставаясь здесь долее, чем в других городах, и выбравши Москву
местом успокоения своего на старости и местом погребения своего. Любопытно
видеть, как во все это время митрополиты, тогдашние представители духовного
единства Руси, не имеют постоянного пребывания, странствуют то с юга на
север, то с севера на юг и на севере не пребывают постоянно во Владимире:
св. Петр, по словам автора жития его, проходил места и города и, полюбивши
московского князя Иоанна Даниловича, стал жить в Москве долее, чем в других
местах. Это движение митрополитов всего лучше выражает то брожение, то
переходное состояние, в котором находилась тогда Русь, состояние,
прекратившееся с тех пор, как средоточие государственной жизни утвердилось в
Москве, чему, как мы видели, много содействовало расположение св.
Петра к этому городу или его князю. Во сколько этому расположению к
Москве способствовали неприязненные отношения Твери и ее епископа Андрея к
св. Петру, мы определить не можем; но мы не должны упускать этого
обстоятельства из внимания. Подобно Максиму, и Петр должен был отправиться в
Орду: это случилось по смерти хана Тохты, когда со вступлением на престол
Узбека все обновилось, по выражению летописца, когда все приходили в Орду и
брали новые ярлыки, и князья и епископы. Петр был принят в Орде с большою
честию и скоро отпущен на Русь. Еще в самом начале, когда определились
татарские отношения, наложена была дань на всех, за исключением духовенства:
последнему дан был ярлык, свидетельствующий об этом освобождении. В дошедшем
до нас ярлыке Менгу-Тимура именно говорится о жалованных грамотах
духовенству первых ханов, которых грамот Менгу-Тимур не хочет изменять;
следовательно, ярлык Менгу-Тимуров мы имеем полное право считать одинаковым
со всеми прежними ярлыками; в нем хан обращается к баскакам, князьям,
данщикам и всякого рода чиновникам татарским с объявлением, что он дал
жалованные грамоты русским митрополитам и всему духовенству, белому и
черному, чтоб они правым сердцем, без печали, молили бога за него и за все
его племя и благословляли их: не надобна с них ни дань, ни тамга, ни
поплужное, ни ям, ни подводы, ни война, ни корм; не надобна с них никакая
пошлина, ни ханская, ни ханшина, ни князей, ни рядцев, ни дороги (сборщика
податей), ни посла, никоторых пошлинников никакие доходы; никто не смеет
занимать церковных земель, вод, огородов, виноградников, мельниц, зимовищ и
летовищ; никто не смеет брать на работу или на сторожу церковных людей:
мастеров, сокольников, пардусников; никто не смеет взять, изодрать,
испортить икон, книг и никаких других богослужебных вещей, чтобы духовные не
проклинали хана, но в покое за него молились; кто веру их похулит,
наругается над нею, тот без всякого извинения умрет злою смертию.
Братья и сыновья священников, живущие с ними вместе, на одном хлебе,
освобождаются также от всяких даней и пошлин; но если отделятся, из дому
выйдут, то дают пошлины и дани. А кто из баскаков или других чиновников
возьмет какую-либо дань или пошлину с духовенства, тот без всякого извинения
будет казнен смертию. Но с воцарением Узбека, как было упомянуто, надобно
было брать новые ярлыки, т. е. снова платить за них, и митрополиту Петру дан
был новый ярлык на его имя. Этот ярлык одинаков с Менгу-Тимуровым, только
многословнее; прибавлено то, что митрополит Петр управляет своими людьми и
судит их во всяких делах, не исключая и уголовных, что все церковные люди
должны повиноваться ему.
Преемник Петра, грек Феогност, приехал на север, когда уже борьба между
Москвою и Тверью кончилась, когда Тверская область была страшно опустошена,
князь ее в изгнании и московский князь первенствовал без соперника. Новому
митрополиту не оставалось ничего более, как последовать примеру своего
святого предшественника, и Феогност, по словам летописца, сел на месте св.
Петра, стал жить на его дворе в Москве, что другим князьям было не очень
сладостно. Мы видели, какого важного союзника имел Калита в Феогносте,
который страхом отлучения заставил псковичей отказаться от покровительства
Александру тверскому. Но, покончивши дела на севере, Феогност должен был
спешить на юг, где в последнее время произошла важная перемена; вместо
многих отдельных, мелких, слабых князей, потомков Рюрика, здесь
господствовал теперь сильный князь литовский Гедимин, язычник, но не
гонитель христианства. Вследствие этого события отношения всероссийского
митрополита к Юго-Западной Руси должны были принять новый характер: прежде
можно было оставить юг для севера, пренебрегая неудовольствием многих,
слабых, разделенных князей, если бы они решились выразить неудовольствие на
отсутствие митрополита; но теперь могущественными князьями литовскими
пренебрегать было нельзя, и Феогност долго живет на Волыни, потом встречаем
известие о поездке его туда же в другой раз, и это известие нельзя не
привести в связь с другим одновременным известием о насилиях поляков на
Волыни, о гонениях на православие; притом удаление киевского митрополита на
север уже заставляло думать на юге об избрании особого митрополита, который,
по известным нам обстоятельствам, должен был иметь пребывание в Галицкой
Руси, а не в Днепровской. До нас дошли письма константинопольского
императора к митрополиту Феогносту, к великому князю Симеону московскому, к
волынскому князю Любарту об уничтожении Галицкой митрополии, установленной
прежним патриархом. В Орду Феогност должен был ездить два раза; во второй
раз его ждали там большие неприятности: какие-то русские люди насказали хану
Чанибеку, что митрополит русский получает огромный доход, что у него
множество золота, серебра и всякого богатства и что ему ничего не стоит
платить ежегодную дань в Орду. Хан потребовал этой дани от Феогноста, но тот
вытерпел тесное заключение, раздарил хану, ханше и князьям много денег и
остался при прежних льготах.
Мы видели, что, начиная с Кирилла II, до сих пор митрополиты из русских
и из греков, так сказать, чередуются: после русского Кирилла видим грека
Максима, потом опять русского Петра и потом опять грека Феогноста. Как
избирались все эти митрополиты, русские и греки, по предложению или по
согласию каких русских князей ставились они - мы знаем мало. Но мы знаем
подробности о выборе преемника Феогностова. При князе Юрии Даниловиче выехал
из Чернигова в Москву боярин Федор Плещеев; сын его, Елевферий-Симеон,
крестник Иоанна Калиты, с двенадцатилетнего возраста начал вести себя
монахом и на двадцатом году постригся в московском Богоявленском монастыре
под именем Алексия. Прославившись духовною жизнию, Алексий был взят
митрополитом Феогностом в наместники, должность которого состояла в суде над
церковными людьми; после двенадцатилетнего исправления этой должности
Феогност поставил Алексия епископом во Владимир и еще при жизни своей
благословил его себе в преемники на столе митрополичьем, и отправлены уже
были от великого князя и митрополита послы в Царьград к патриарху, чтоб тот
имел в виду Алексия и не ставил никого другого в митрополиты русские. Когда
Феогност умер, Алексий отправился в Царьград на поставление; но там, не
дожидаясь известия из Москвы, уже поставили в митрополиты Романа и, не
решаясь отказать московскому князю, поставили потом и Алексия и обоих
отпустили в Русь:
сотворился мятеж во святительстве, чего прежде никогда не бывало на
Руси, говорит летописец; от обоих митрополитов начали являться послы к
областным владыкам, и была везде тяжесть большая священническому чину. Таким
образом, теперь в самом Константинополе указано было на то, что прежде здесь
же было отвергнуто, именно разделение русской митрополии; надобно было
испоместить двух митрополитов, и, когда Алексий пришел в Москву, Роман
отправился на Литовскую и Волынскую землю. Но Алексий, посвященный в
митрополиты киевские и всея Руси, не мог отказаться от Киева; он поехал туда
в 1358 году; но, когда через год возвратился в Москву, Роман явился в Твери;
здешний владыка Феодор не захотел с ним видеться и не оказал ему никакого
почета; но князья, бояре и некоторые другие, по словам летописца, давали ему
потребное; особенно большую честь оказал и богатые дары дал ему князь
Всеволод Александрович холмский. Такое поведение Всеволода объясняется
легко: Всеволод враждовал с дядею Васильем Михайловичем, на стороне которого
был московский князь и митрополит Алексий; Всеволод же нашел помощь в Литве
у зятя своего Олгерда, посредничеству которого, без сомнения, Всеволод был
обязан тем, что дядя уступил ему треть отчины; Всеволод возвратился из Литвы
и Тверь в то самое время, когда приезжал туда и митрополит Роман; очень
вероятно, следовательно, что последний приезжал с Олгердовым поручением
примирить князей и добыть Всеволоду волость; но если бы и не так было, то
понятно, что Всеволод, родственник и союзник Олгерда, должен был оказывать
всякое расположение митрополиту, признаваемому в земле Литовской.
Нам не нужно повторять здесь сказанного выше о могущественном
содействии св.
Алексия московским князьям в утверждении их власти над другими
князьями. Недаром великий князь Симеон завещал своим братьям не слушаться
лихих людей, но слушаться владыки Алексея да старых бояр, которые отцу их и
им добра хотели: и Тверь и Нижний испытали, как св. Алексий хотел добра
сыновьям и внукам своего крестного отца Иоанна Калиты. Не будучи греком,
Алексий умел поддержать постоянное расположение к себе и к Москве двора и
патриарха константинопольского. Патриарх писал к Донскому об особенном
расположении своем к ному и брату его Владимиру, о гневе своем на других
князей русских, им неприязненных. В другой грамоте патриарх писал, что он не
снимет проклятия, наложенного митрополитом Алексием на некоторых князей
русских, до тех нор, пока они не исполнят всех условий и пока митрополит не
напишет, что они раскаялись, ибо эти князья дали великому князю страшную
клятву выступить вместе против врагов веры. Смоленский князь Святослав
жаловался, что митрополит предал его проклятию; патриарх отвечал, что
поступок митрополита справедлив, ибо Святослав помогал Олгерду против
Москвы. Князь тверской жаловался также на митрополита и требовал суда с ним;
патриарх отвечал, что считает неприличным князю судиться с митрополитом пред
послом патриаршим. Слава благочестивой жизни русского митрополита достигла и
Орды: жена хана Чанибека, Тайдула, заболевши глазами, прислала в Москву
просить Алексия, чтоб посетил ее; св. Алексий поехал в Орду, и ханша
получила исцеление.
Алексий хотел видеть и преемником своим мужа, славного своею
святостию,- Сергия, игумена, основателя Троицкого монастыря, но смиренный
инок отказался от власти; а между тем в Константинополе не хотели дожидаться
московского избранника: туда с разных сторон приходили жалобы на то, что
митрополит покинул юг для севера; польский король Казимир, владея Галицкою
Русью, требовал для нее особого митрополита грозя в противном случае
обращать русских в латинскую веру. Угроза подействовала, и в Константинополе
поставили особого митрополита для Галича, подчинив ему епархии - Холмскую,
Туровскую, Перемышльскую и Владимирскую на Волыни. С другой стороны, Олгерд
литовский писал жалобы к патриарху, что Москва обидела шурина его, Михаила
тверского, зятя, Бориса нижегородского, другого зятя, Ивана новосильского,
побрала много городов; жаловался, что митрополит благословляет московского
князя на такие поступки по благословению патриаршему, не приезжал ни в
Литву, ни в Киев, снимает крестное целование с перебежчиков из Литвы в
Москву; Олгерд требовал другого митрополита киевского на Смоленск, на Тверь,
на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород. И вот по просьбам
юго-западных русских князей в Константинополе поставили им митрополита
Киприана, родом серба, с условием, чтоб по смерти митрополита Алексия он был
митрополитом всея России. Но понятно, что если в Литве хотели своего
митрополита, то в Москве хотели также своего. Ни в Москве, ни в Новгороде,
ни во Пскове не признали Киприана, и он принужден был отправиться на житье в
Киев: опять повторилось, следовательно, прежнее явление, опять указывалась