Страница:
народами: мы видим, что когда Северо-Восточная Русь образовалась в одно
сильное государство, то начиная со второй половины XV века уже является
стремление к сообщению с другими христианскими державами; в продолжение XVI
и XVII веков, несмотря на все препятствия, это стремление становится все
сильнее и сильнее, и наконец в XVIII веке видим вступление России в систему
европейских государств. Следовательно, полное уединение Руси в XIII, XIV и
XV веках условливалось не географическим только отдалением, но
преимущественно тем, что все внимание ее было поглощено внутренним, тяжким,
болезненным переходом от одного порядка вещей к другому.
Этот-то болезненный переход и действовал неблагоприятно на нравы. На
юге мы видели сильные усобицы; но усобицы эти шли вследствие споров за
родовые права: тот или другой князь становился старшим, занимал Киев
вследствие своего торжества,- отношения к нему младших оставались прежние;
но и тут мы замечаем большую жесткость, большую неразборчивость средств у
тех князей, которые вследствие разных обстоятельств были доводимы до
крайности, лишались волостей и принуждены были потом приобретать их и
сохранять мечом. На севере же, как мы видели, изменилась цель усобиц, должен
был измениться и характер их: князья показали ясно, что они борются не за
старшинство, как прежде, но за силу, хотят увеличить свои волости,
приобресть могущество и вследствие этого могущества подчинить себе всех
остальных князей, лишить их владений. При таком характере борьбы нет речи о
правах и обязанностях, каждый действует по инстинкту самосохранения, а где
человек действует только по инстинкту самосохранения, там не может быть
выбора средств, сильный пользуется первым удобным случаем употребить свою
силу, слабый прибегает к хитрости, коварству, взаимное доверие рушится,
сильные начинают прибегать к страшным нравственным обязательным средствам в
отношении к слабым, но и эти средства оказываются недействительными:
страшные проклятые грамоты нарушаются так же легко, как и обыкновенные
договоры; хитрость, двоедушие слабого получает похвалу, как дело мудрости:
летописец хвалит князя тверского, который, будучи слабым среди борьбы двух
сильных, умел извернуться, не прогневал ни князя московского, ни Эдигея.
Борьба, доведенная до крайности, условливала и средства крайние: сперва
губили соперников в Орде; но здесь могли видеть еще только следствия
судебного приговора, произнесенного высшею властию; когда же князья стали
управляться друг с другом независимо от всякого чуждого влияния и когда
борьба, приходя к концу, достигла крайнего ожесточения, является сперва
ослепление, а потом и смерть насильственная.
Обычай, по которому дружинники свободно переходили от одного князя к
другому, обычай, много облегчивший объединение Северо-Восточной Руси, с
другой стороны, вредил нравственности; поступок Румянца и товарищей его в
Нижнем Новгороде, конечно, не может быть причислен к поступкам нравственным.
Насилия со стороны сильных, хитрость, коварство со стороны слабых,
недоверчивость, ослабление общественных уз среди всех - вот необходимые
следствия такого порядка вещей.
Нравы грубели, привычка руководствоваться инстинктом самосохранения
вела к господству всякого рода материальных побуждений над нравственными;
грубость нравов должна была отражаться на деле, на слове, на всех движениях
человека. В это время имущества граждан прятались в церквах и монастырях как
местах наиболее, хотя не всегда, безопасных; сокровища нравственные имели
нужду также в безопасных убежищах - в пустынях, монастырях, теремах; женщина
спешила удалиться, или ее спешили удалить от общества мужчин, чтоб волею или
неволею удержать в чистоте нравственность, чистоту семейную; не вследствие
византийского, или татарского, или какого-нибудь другого влияния явилось
затворничество женщин в высших сословиях, но вследствие известной
нравственной экономии в народном теле; подтверждение здесь сказанному нами
найдем мы после в прямых известиях современников-очевидцев. Историк не
решится отвечать на вопрос: что бы сталось с нами в XIV веке без церкви,
монастыря и терема? Но понятно, что удаление женщин, бывшее следствием
огрубения нравов, само в свою очередь могло производить еще большее
огрубение.
Но хотя это большее огрубение в нравах очень заметно в описываемое
время, однако историк не имеет права делать уже слишком резкого различия
между нравами описываемого времени и нравами предшествовавшей эпохи в пользу
последней. Мы уже имели случай заметить, что увещание Мономаха детям не
убивать ни правого, ни виноватого нисколько не служит доказательством, чтоб
подобных убийств не было в его время; мы сомневаемся, чтоб торжественная
смертная казнь была установлена Димитрием Донским, ибо не знаем, как Андрей
Боголюбский казнил Кучковича.
Говорят, что от времен Василия Ярославича до Иоанна Калиты отечество
наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила казалась
правом; кто мог, грабил, не только чужие, но и свои; не было безопасности ни
в пути, ни дома; татьба сделалась общею язвою собственности. В
доказательство этих слов приводят одно известие летописи, что Иоанн Калита
прославился уменьшением разбойников и воров. Хотя в источниках можно
отыскать и более указаний относительно разбоев; однако, с одной стороны, мы
не скажем, чтоб в приведенной картине краски не были слитком ярки, а с
другой стороны, нет основания предполагать, чтоб прежде было много лучше и
чтоб в других соседних христианских странах в описываемое время было также
много лучше; в последнем усомнится всякий, кто, например, сравнит известия о
разбоях в польских владениях во время Казимира Ягайловича. Говорят: легкие
денежные пени могли некогда удерживать наших предков от воровства; но в XIV
веке воров клеймили и вешали, причем спрашивают: был ли действителен стыд
гражданский там, где человек с клеймом вора оставался в обществе? Но мы в
свою очередь спросим: был ли действителен стыд гражданский там, где вор,
отделавшись легкою пенею, без клейма оставался в обществе? К описываемому же
времени относят появление телесных наказаний; но мы уже в Русской Правде
встретили известие о муках или телесных истязаниях, которым виновный
подвергался по приказанию княжескому; телесные наказания существовали везде
в средние века, но были ограничены известными отношениями сословными; у нас
же вследствие известных причин такие сословные отношения не выработались,
откуда и произошло безразличие касательно телесных наказаний. Но если мы не
можем допустить излишней яркости некоторых красок в картине нравов и
резкости в противоположении нравов описываемого времени нравам
предшествовавшей эпохи, то, с другой стороны, мы видели в описываемое время
причины, которые должны были вредно действовать на нравственность народную,
изменять ее не к лучшему.
В примерах жестокости наказаний нет недостатка в источниках; советники
молодого князя Василия Александровича подверглись жестоким наказаниям: у
одних нос и уши обрезали, у других глаза выкололи, руки отсекли.
Под 1442 годом летописец упоминает, что каких-то Колударова и Режского
кнутом били; это известие вставлено в рассказ о войне великого князя Василия
с Шемякою, и потому можно думать, что преступление этих людей состояло в
доброжелательстве последнему. Под 1444 годом говорится, что князь Иван
Андреевич можайский схватил Андрея Димитриевича Мамона и вместе с женою сжег
в Можайске; после мы узнаем, что эти люди были обвинены в еретичестве.
Старое суеверие, привычка обвинять ведьм в общественных бедствиях
сохранялись: псковичи во время язвы сожгли 12 ведьм. Когда в 1462 году
схвачены были дружинники серпуховского князя Василия Ярославича, задумавшие
было освободить своего господаря, то Василий Темный велел их казнить - бить
кнутом, отсекать руки, резать носы, а некоторым отсечь головы.
Относительно нравов служебных встречаем известие, что Вятка не была
взята по вине воеводы Перфушкова, который благоприятствовал вятчанам за
посулы.
Соблазнительная история о поясе, который был подменен на княжеской
свадьбе первым вельможею, не может дать выгодного понятия о тогдашней
нравственности.
Вспомним и о страшном поступке последнего смоленского князя, Юрия.
Лишенный волости, он жил в Торжке в качестве наместника великокняжеского.
Здесь же нашел приют изгнанный с ним вместе князь Семен Мстиславич
вяземский. Юрий влюбился в жену Вяземского Ульяну и, не находя в ней
взаимности, убил ее мужа, чтоб воспользоваться беззащитным состоянием жены;
но Ульяна схватила нож; не попавши в горло насильнику, ранила его в руку и
бросилась бежать; но Юрий догнал ее на дворе, изрубил мечом и велел бросить
в реку. Но, к чести тогдашнего общества, мы должны привести слова летописца:
"И бысть ему в грех и в студ велик и с того побеже к Орде, не терпя горького
своего безвременья, срама и бесчестия". Юрий умер в Рязанской земле, где жил
у пустынника Петра, плачась о грехах своих. Мы видели, что митрополиты
обратили внимание на нравственную порчу в Новгороде и Пскове, вооружились
против буйства, сквернословия, разводов, суеверий, клятвопреступлений.
Летописец новгородский особенно упрекает своих сограждан за грабежи на
пожарах: от лютого пожара, бывшего в 1267 году, многие разбогатели; описывая
пожар 1293 года, летописец говорит: "Злые люди пали на грабеж; что было в
церквах, все разграбили, у св. Иоанна сторожа убили над имением"; подобное
же известие встречаем под 1311 годом, потом под 1340 и 1342. Летописец
сильно жалуется также на дурное состояние правосудия в Новгороде под 1446
годом. "В то время, - говорит он, - не было в Новгороде правды и правого
суда, встали ябедники, изнарядили четы, обеты и крестные целования на
неправды, начали грабить по селам, волостям и по городу, и были мы в
поругание соседям нашим, сущим окрест нас; были по волости изъезды великие и
боры частые, крик, рыдание, вопль и клятва от всех людей на старейшин наших
и на город наш, потому что не было в нас милости и суда правого".
Страсть к вину в сильной степени выказывается в некоторых известиях,
как, например, в известии об осаде Москвы Тохтамышем; в описании похода
Василия Темного против дяди, Юрия, сказано, что великий князь взял с собою
из Москвы купцов и других людей, которые были пьяны и везли с собою мед,
чтобы еще пить.
Ссоры, драки, убийства и всякого рода преступления по-прежнему всего
чаще происходили на пьяных пирах; в 1453 году великий князь Василий
Васильевич писал своим посельским и приказникам: "Говорил мне отец мой Иона
митрополит, что ваши люди ездят в митрополичьи села по праздникам, по пирам
и по братчинам незваные и на этих пирах происходят душегубства, воровства и
других лихих дел много. И я, князь великий, дал митрополиту грамоту, что в
его села по праздникам, пирам и братчинам никому незваным не ездить". Чем
далее к северо-востоку, тем нравы были грубее: из послания митрополита Ионы
к вятскому духовенству узнаем, что в Вятке некоторые брали по пяти, шести,
семи и даже по десяти жен, а священники их благословляли и приношения от них
принимали в церковь; некоторые жили с женами вовсе без венчания, иные,
постригшись в монахи, расстригались и женились.
Мы видели, что митрополит уговаривал новгородцев воздерживаться от
суеверий; в 1357 году они утвердились между собою крестным целованием, чтоб
играния бесовского не любить и бочек не бить. Но борьбы, кончавшиеся иногда
убийством, продолжались повсюду: так, в 1390 году в Коломне на игрушке был
убит Осей, сын кормильца, или дядьки, великого князя Василия Димитриевича.
Невыгодное мнение о безопасности общественной мы получаем из летописных
известий об ушкуйничестве; известий о разбоях, производимых не в столь
обширных размерах, мы не находим в летописях, но находим в житиях святых.
Относительно состояния общества любопытны приведенные нами выше известия - о
судьбе митрополичьего десятильника, погибшего в Вышгороде, и о Луке
Можайском, который, разбогатев, не сдерживался уже ничем при удовлетворении
своих желаний.
Грубость нравов и приведенные причины этой грубости должны были
задержать также и литературное развитие. Мы не встречаем нигде известий об
образованности князей и вельмож: о Димитрии Донском прямо говорится, что он
не был хорошо изучен книгами; о Василии Темном говорится, что он был ни
книжен, ни грамотен, учились по-прежнему у лиц духовного звания; так, в
житии св. Ионы новгородского говорится, что он учился у дьякона со
множеством других детей. Хотя Исидор и отзывался о русских епископах, что
они некнижны, однако мы должны принимать этот отзыв относительно:
грамотность сохранялась в сословии духовном; книги не могли утратить своего
значения как вместилища религиозных сокровищ; учение книжное не могло не
оставаться желанною целию для лучших людей, как сообщавшее им познание вещей
божественных, дававшее средства к религиозному совершенствованию. Книга,
следовательно, продолжала считаться сокровищем; во время Тохтамышевой осады
в Москву со всех сторон снесено было множество книг; книги усердно
переписывались иноками, переводились с греческого, составлялись сборники;
вместе с книгами духовного содержания переписывались и летописи; не одно
врожденное человеку любопытство и уважение к делам предков давали значение
летописям; они употреблялись как доказательства в княжеских спорах: мы
видели, что князь Юрий Димитриевич доказывал права свои на старшинство
летописями. Обычай записывать современные события также не прекратился;
известия о событиях важных, возбуждавших особенное внимание и сочувствие,
записывались с разными прибавками молвы стоустой, украшались по мере сил и
знаний.
Епископы продолжали говорить поучения народу в церкви: о Кирилле,
епископе ростовском, говорится, что народ из окрестных городов стекался
слушать его учение от св. книг, и автор этого известия говорит о себе, что
он, стоя в церкви в некотором узком и уединенном месте, записывал слова
проповедника. О владимирском епископе Серапионе и тверском Симеоне
говорится, что они были учительны и сильны в книгах божественного писания.
Под 1382 годом летописец говорит о кончине нижегородского инока Павла
Высокого, который был очень книжен и большой философ; слово его было солью
божественною растворено. До нас дошло несколько слов, или поучений, от
описываемого времени. Дошло слово на собор архистратига Михаила,
приписываемое митрополиту Кириллу: проповедник говорит о сотворении небесных
сил, их занятии, о падении сатаны, о сущности души человеческой, о падении
первого человека, излагается кратко история Ветхого и Нового завета, после
чего проповедник обращается опять к ангелам, описывает служение
ангелов-хранителей, говорит о том, что ожидает душу человека по разлучении с
телом, описываются так называемые мытарства, в числе которых помещены
срамословие и иные бесстыдные слова, пляски на пирах, свадьбах, вечерях,
игрищах, на улицах, басни, всякие позорные игры, плескание ручное, скакание
ногами, вера во встречу, чох, полаз и птичий грай, ворожбу. Затем следует
наставление духовенству. "Если вы сохраните все эти завещания,- говорит
проповедник,- то бога возвеселите, ангелов удивите, молитва ваша услышана
будет от бога, земля наша облегчится от иноверного ига бесерменского,
милость божия на все страны Русской земли умножится, пагубы и порчи плодам и
скотам перестанут, гнев божий утолится, народы всей Русской земли в тишине и
безмолвии поживут и милость божию получат в нынешнем веке, особенно же в
будущем". В конце поучения замечательны для нас следующие слова: "Уже,
видимо, кончина мира приблизилась, и урок житию нашему приспел, и лета
сокращаются, сбылось уже все сказанное господом: восстанет бо язык на
язык... Говорят, что по прошествии семи тысяч лет пришествие Христово
будет".
Современником Кирилла был Серапион, епископ владимирский, отзыв о
котором мы привели уже выше. Серапион был поставлен в епископы митрополитом
Кириллом из архимандритов киевского Печерского монастыря, следовательно,
происходил из Южной Руси. Серапион в своих словах также призывает к
покаянию, указывая на страшные бедствия, тяготеющие над Русью и возвещающие
последнее время. Особенно замечательно из слов его то, где он вооружается
против упомянутой выше привычки приписывать общественные бедствия ведьмам и
губить их за это: "Я было короткое время порадовался, дети, видя вашу любовь
и послушание к нашей худости; я стал было думать, что вы уже утвердились и с
радостию принимаете божественное писание. Но вы все еще держитесь поганского
обычая, волхвованию веруете и сожигаете невинных людей. Если кто из вас и
сам не бил их, но был в сонме с другими в одной мысли, и тот такой же
убийца, ибо если кто мог помочь да не помог, все равно что сам велел
убивать. В каких книгах, в каких писаниях вы слышали, что голода бывают на
земле от волхвования и, наоборот, волхвованием же хлеб умножается? Если вы
этому верите, то зачем же вы пожигаете волхвов?
Умоляйте, почитайте их, дары им приносите, чтоб устроивали мир, дождь
ниспускали, тепло приводили, земле велели быть плодоносною. Теперь вот уже
три года хлеб не родится не только на Руси, но и в латинских землях; что ж?
все это волхвы наделали? Чародеи и чародейки действуют силою бесовскою над
теми, кто их боится, а кто веру твердую держит к богу, над тем они не имеют
власти. Скорблю о вашем безумии; умоляю вас: отступите от дел поганских.
Если хотите очистить город от беззаконных людей, то очищайте, как царь Давид
очищал Иерусалим: он страхом божиим судил, духом святым прозревал. А вы как
осуждаете на смерть, будучи сами исполнены страстей? - один губит по вражде,
другой хочет прибытка, а иному безумному хочется только побить да пограбить,
а за что бьет и грабит, того сам не знает. Правила божественные повелевают
осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей; а вы в
свидетели поставили воду, говорите: если начнет тонуть - невинна, если же
поплывет, то - ведьма. Но разве дьявол, видя ваше маловерие, не может
поддержать ее, чтоб не тонула, и тем ввести вас в душегубство? Свидетельство
человека отвергаете, а идете к бездушному естеству, к воде, за
свидетельством!"
Дошли до нас поучения митрополитов Петра, Алексия, Фотия.
Литовско-русский митрополит Григорий Цамблак, изученный, по словам
летописей, книжной мудрости, оставил много проповедей. Мы должны обратить
внимание на поучение новгородского владыки Симеона псковичам, ибо в нем
высказываются отношения новгородских владык к их пастве: "Благородные и
христолюбивые честные мужи псковичи! сами знаете, что кто честь воздает
своему святителю, то честь эта самому Христу приходит и воздающий принимает
от него мзду сторицею. И вы, дети, честь воздавайте своему святителю и отцам
своим духовным со всяким пекорением и любовию, не пытая от них ничего и не
говоря вопреки ничего; но смотрите сами на себя, укоряйте и судите сами
себя, плачьтесь о грехах своих, не похищайте чужого, не радуйтесь бедам
братии своей; не мудрствуйте о себе и не гордитесь, но со смирением
повинуйтесь отцам своим духовным. Церковь божию не обижайте, в дела
церковные не вступайтесь, не вступайтесь в земли и воды, в суды и печать и
во все пошлины церковные, потому что всякому надобно гнева божия бояться,
милость его призывать, о грехах своих плакаться и чужого не брать". К
описываемому времени можно отнести окончательное составление краткого
домостроя, который в некоторых сборниках называется "Поучение владыки Матфея
сарайского к детям моим". Это сочинение замечательно тем, что в нем три раза
преподается наставление хорошо обращаться с прислугою. Сначала говорится:
"Не морите их голодом и паче того, ибо это домашние нищие: нищий выпросит
себе в другом месте, а прислуга в одни твои руки смотрит". Потом снова
наставление: "Челядь свою милуйте и учите, старых на свободу отпускайте,
молодых на добро учите". В заключение опять наставление: "Челядь свою
кормите. Холопа или рабу твою убьют на воровстве - тебе отвечать за их
кровь". Тут же советуется не щадить жезла на непослушных рабов, но не
давать, однако, более 30 ран.
От митрополитов Киприана и Фотия дошли до нас прощальные грамоты. За
четыре дня до преставления своего митрополит Киприан написал грамоту, по
выражению летописца, незнаему и страннолепну, в которой всех прощал и
благословлял и сам требовал от всех прощения и благословения с приказанием
прочесть эту грамоту во всеуслышание, когда тело его будут класть во гроб,
что и было исполнено. Фотиева грамота подобна Киприановой, только более
распространена в начале, там, где митрополит говорит о своих трудах и
печалях, и в конце, где говорится о церковных имуществах.
Митрополит Киприан написал житие предшественника своего, св. Петра. Вот
образец слога Киприанова: "Праведницы вовеки живут, и от господа мзда их, и
строение их от вышнего, и праведник аще постигнет скончатися, в покое будет,
и похваляему праведнику возвеселятся людие занеже праведным подобает
похвала. От сих убо един есть, иже и ныне нами похваляемый
священноначальник, и аще убо никто же доволен ныне есть похвалили достойно
его по достоинству, но паки неправедно рассудих, таковаго святителя венец не
украшен некако оставити, аще и прежде нас бывшии самохотием преминуша,
смотрение и се некое божие мню и святаго дарованя, яко да и мы малу мзду
приимем, ако же вдовица она, принесшая две медницы, тако и аз убо многими
деньми томим и привлачим любовию ко истинному пастуху, и хотящю ми убо малое
некое похваление святителю принести, но свою немощь смотряющу недостижну ко
онаго вечествию и удерживахся, паки же до конца оставити и обленитись
тяжчайше вмених". Митрополит Феодосий описал чудо, бывшее у гроба св.
Алексия; он начинает свой труд так: "Светло нам днесь позорище и чюдно
торжество, и просвещено и собрано, днесь радостен праздник и чудеси
исполнен, праздник душевному спасению потреба есть, иже всякаго ума и слова
превосходит... Како ли кто может по достоянию доблести твоя похвалити и
многа чюдеса, ими же тя бог прославил? слышана же бысть чудес твоих пучина,
отовсюду к тебе различных родов человеци верою влекоми течаху, якоже елени
на источники водныя во время распаления, насладитися твоих дарований; ты бо
душевная и телесная чувства светло просвещаеши, имеют бо в душах своих
слово, от сущия к тебе благодати даемое любезно. Аз смиренный, видя таковая,
велми удивихся, надеющу же ми ся помощи святаго, и еже ми к нему веры и
любви боязни, дерзнух простерти смиреного ми телесе руку и омочих мою трость
в светящееся смирение, и дерзнул положити начало, еже написати великое и
преславное чудо". Встречается слово похвальное св. верховным апостолам Петру
и Павлу - творение Феодосия, архиепископа всея Руси.
Из других писателей житий святых известен троицкий монах Епифаний
Премудрый, написавший службу, житие и чудеса св. Сергия и Никона
Радонежских, также житие Стефана Пермского. "Был ли Епифаний на Афоне и в
других православных центрах просвещения или нет,- но он был хорошо знаком с
современной ему русской книжностью и в совершенстве усвоил приемы образцовых
произведений церковного витийства на славянском языке, переводных или
оригинальных, которые стали размножаться в русской письменности с его
времени. По житию Стефана можно составить значительный лексикон тех
искусственных, чуждых русскому языку по своему грамматическому образованию
слов, которые вносила в книжный язык древней Руси южнославянская
письменность. Риторические фигуры и всевозможные амплификации рассеяны в
житии с утомительным изобилием; автор не любит рассказывать и размышлять
просто, но облекает часто одну и ту же мысль в несколько тавтологических
оборотов; для характеристики святого он набирает в одном месте 20, в другом
25 эпитетов, и почти все они разные... Вообще Епифаний в своем творении
больше проповедник, чем биограф, и в смешении жития с церковным панегириком
идет гораздо дальше Киприана. Исторический рассказ о Стефане в потоке
авторского витийства является скудными отрывками". Чтобы объяснить себе
такой характер житий, надобно вникнуть в их происхождение, в побуждения,
которые заставляли писать их. Религиозное чувство требовало отнестись к
святому с молитвою и прославлением, что выражалось в службе святому: из
жизни святого выбирались именно такие черты, которые особенно возбуждали
умиление, религиозное чувство, служили к прославлению угодника божия.
Церковная песнь, канон, похвальное слово - вот первоначальная, естественная
и необходимая форма известий о жизни святого, и позднейшие жития должны были
слагаться под влиянием этой формы, тем более что и в их составителях
действовало то же побуждение, то же желание прославить святого, принести ему
"малое некое похваление". Поэтому в житиях святых мы и не можем найти много
черт быта и важных теперь для нас указаний исторических. Тем менее можем мы
искать этого в сочинениях писателя пришлого, для которого обстановка
сильное государство, то начиная со второй половины XV века уже является
стремление к сообщению с другими христианскими державами; в продолжение XVI
и XVII веков, несмотря на все препятствия, это стремление становится все
сильнее и сильнее, и наконец в XVIII веке видим вступление России в систему
европейских государств. Следовательно, полное уединение Руси в XIII, XIV и
XV веках условливалось не географическим только отдалением, но
преимущественно тем, что все внимание ее было поглощено внутренним, тяжким,
болезненным переходом от одного порядка вещей к другому.
Этот-то болезненный переход и действовал неблагоприятно на нравы. На
юге мы видели сильные усобицы; но усобицы эти шли вследствие споров за
родовые права: тот или другой князь становился старшим, занимал Киев
вследствие своего торжества,- отношения к нему младших оставались прежние;
но и тут мы замечаем большую жесткость, большую неразборчивость средств у
тех князей, которые вследствие разных обстоятельств были доводимы до
крайности, лишались волостей и принуждены были потом приобретать их и
сохранять мечом. На севере же, как мы видели, изменилась цель усобиц, должен
был измениться и характер их: князья показали ясно, что они борются не за
старшинство, как прежде, но за силу, хотят увеличить свои волости,
приобресть могущество и вследствие этого могущества подчинить себе всех
остальных князей, лишить их владений. При таком характере борьбы нет речи о
правах и обязанностях, каждый действует по инстинкту самосохранения, а где
человек действует только по инстинкту самосохранения, там не может быть
выбора средств, сильный пользуется первым удобным случаем употребить свою
силу, слабый прибегает к хитрости, коварству, взаимное доверие рушится,
сильные начинают прибегать к страшным нравственным обязательным средствам в
отношении к слабым, но и эти средства оказываются недействительными:
страшные проклятые грамоты нарушаются так же легко, как и обыкновенные
договоры; хитрость, двоедушие слабого получает похвалу, как дело мудрости:
летописец хвалит князя тверского, который, будучи слабым среди борьбы двух
сильных, умел извернуться, не прогневал ни князя московского, ни Эдигея.
Борьба, доведенная до крайности, условливала и средства крайние: сперва
губили соперников в Орде; но здесь могли видеть еще только следствия
судебного приговора, произнесенного высшею властию; когда же князья стали
управляться друг с другом независимо от всякого чуждого влияния и когда
борьба, приходя к концу, достигла крайнего ожесточения, является сперва
ослепление, а потом и смерть насильственная.
Обычай, по которому дружинники свободно переходили от одного князя к
другому, обычай, много облегчивший объединение Северо-Восточной Руси, с
другой стороны, вредил нравственности; поступок Румянца и товарищей его в
Нижнем Новгороде, конечно, не может быть причислен к поступкам нравственным.
Насилия со стороны сильных, хитрость, коварство со стороны слабых,
недоверчивость, ослабление общественных уз среди всех - вот необходимые
следствия такого порядка вещей.
Нравы грубели, привычка руководствоваться инстинктом самосохранения
вела к господству всякого рода материальных побуждений над нравственными;
грубость нравов должна была отражаться на деле, на слове, на всех движениях
человека. В это время имущества граждан прятались в церквах и монастырях как
местах наиболее, хотя не всегда, безопасных; сокровища нравственные имели
нужду также в безопасных убежищах - в пустынях, монастырях, теремах; женщина
спешила удалиться, или ее спешили удалить от общества мужчин, чтоб волею или
неволею удержать в чистоте нравственность, чистоту семейную; не вследствие
византийского, или татарского, или какого-нибудь другого влияния явилось
затворничество женщин в высших сословиях, но вследствие известной
нравственной экономии в народном теле; подтверждение здесь сказанному нами
найдем мы после в прямых известиях современников-очевидцев. Историк не
решится отвечать на вопрос: что бы сталось с нами в XIV веке без церкви,
монастыря и терема? Но понятно, что удаление женщин, бывшее следствием
огрубения нравов, само в свою очередь могло производить еще большее
огрубение.
Но хотя это большее огрубение в нравах очень заметно в описываемое
время, однако историк не имеет права делать уже слишком резкого различия
между нравами описываемого времени и нравами предшествовавшей эпохи в пользу
последней. Мы уже имели случай заметить, что увещание Мономаха детям не
убивать ни правого, ни виноватого нисколько не служит доказательством, чтоб
подобных убийств не было в его время; мы сомневаемся, чтоб торжественная
смертная казнь была установлена Димитрием Донским, ибо не знаем, как Андрей
Боголюбский казнил Кучковича.
Говорят, что от времен Василия Ярославича до Иоанна Калиты отечество
наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила казалась
правом; кто мог, грабил, не только чужие, но и свои; не было безопасности ни
в пути, ни дома; татьба сделалась общею язвою собственности. В
доказательство этих слов приводят одно известие летописи, что Иоанн Калита
прославился уменьшением разбойников и воров. Хотя в источниках можно
отыскать и более указаний относительно разбоев; однако, с одной стороны, мы
не скажем, чтоб в приведенной картине краски не были слитком ярки, а с
другой стороны, нет основания предполагать, чтоб прежде было много лучше и
чтоб в других соседних христианских странах в описываемое время было также
много лучше; в последнем усомнится всякий, кто, например, сравнит известия о
разбоях в польских владениях во время Казимира Ягайловича. Говорят: легкие
денежные пени могли некогда удерживать наших предков от воровства; но в XIV
веке воров клеймили и вешали, причем спрашивают: был ли действителен стыд
гражданский там, где человек с клеймом вора оставался в обществе? Но мы в
свою очередь спросим: был ли действителен стыд гражданский там, где вор,
отделавшись легкою пенею, без клейма оставался в обществе? К описываемому же
времени относят появление телесных наказаний; но мы уже в Русской Правде
встретили известие о муках или телесных истязаниях, которым виновный
подвергался по приказанию княжескому; телесные наказания существовали везде
в средние века, но были ограничены известными отношениями сословными; у нас
же вследствие известных причин такие сословные отношения не выработались,
откуда и произошло безразличие касательно телесных наказаний. Но если мы не
можем допустить излишней яркости некоторых красок в картине нравов и
резкости в противоположении нравов описываемого времени нравам
предшествовавшей эпохи, то, с другой стороны, мы видели в описываемое время
причины, которые должны были вредно действовать на нравственность народную,
изменять ее не к лучшему.
В примерах жестокости наказаний нет недостатка в источниках; советники
молодого князя Василия Александровича подверглись жестоким наказаниям: у
одних нос и уши обрезали, у других глаза выкололи, руки отсекли.
Под 1442 годом летописец упоминает, что каких-то Колударова и Режского
кнутом били; это известие вставлено в рассказ о войне великого князя Василия
с Шемякою, и потому можно думать, что преступление этих людей состояло в
доброжелательстве последнему. Под 1444 годом говорится, что князь Иван
Андреевич можайский схватил Андрея Димитриевича Мамона и вместе с женою сжег
в Можайске; после мы узнаем, что эти люди были обвинены в еретичестве.
Старое суеверие, привычка обвинять ведьм в общественных бедствиях
сохранялись: псковичи во время язвы сожгли 12 ведьм. Когда в 1462 году
схвачены были дружинники серпуховского князя Василия Ярославича, задумавшие
было освободить своего господаря, то Василий Темный велел их казнить - бить
кнутом, отсекать руки, резать носы, а некоторым отсечь головы.
Относительно нравов служебных встречаем известие, что Вятка не была
взята по вине воеводы Перфушкова, который благоприятствовал вятчанам за
посулы.
Соблазнительная история о поясе, который был подменен на княжеской
свадьбе первым вельможею, не может дать выгодного понятия о тогдашней
нравственности.
Вспомним и о страшном поступке последнего смоленского князя, Юрия.
Лишенный волости, он жил в Торжке в качестве наместника великокняжеского.
Здесь же нашел приют изгнанный с ним вместе князь Семен Мстиславич
вяземский. Юрий влюбился в жену Вяземского Ульяну и, не находя в ней
взаимности, убил ее мужа, чтоб воспользоваться беззащитным состоянием жены;
но Ульяна схватила нож; не попавши в горло насильнику, ранила его в руку и
бросилась бежать; но Юрий догнал ее на дворе, изрубил мечом и велел бросить
в реку. Но, к чести тогдашнего общества, мы должны привести слова летописца:
"И бысть ему в грех и в студ велик и с того побеже к Орде, не терпя горького
своего безвременья, срама и бесчестия". Юрий умер в Рязанской земле, где жил
у пустынника Петра, плачась о грехах своих. Мы видели, что митрополиты
обратили внимание на нравственную порчу в Новгороде и Пскове, вооружились
против буйства, сквернословия, разводов, суеверий, клятвопреступлений.
Летописец новгородский особенно упрекает своих сограждан за грабежи на
пожарах: от лютого пожара, бывшего в 1267 году, многие разбогатели; описывая
пожар 1293 года, летописец говорит: "Злые люди пали на грабеж; что было в
церквах, все разграбили, у св. Иоанна сторожа убили над имением"; подобное
же известие встречаем под 1311 годом, потом под 1340 и 1342. Летописец
сильно жалуется также на дурное состояние правосудия в Новгороде под 1446
годом. "В то время, - говорит он, - не было в Новгороде правды и правого
суда, встали ябедники, изнарядили четы, обеты и крестные целования на
неправды, начали грабить по селам, волостям и по городу, и были мы в
поругание соседям нашим, сущим окрест нас; были по волости изъезды великие и
боры частые, крик, рыдание, вопль и клятва от всех людей на старейшин наших
и на город наш, потому что не было в нас милости и суда правого".
Страсть к вину в сильной степени выказывается в некоторых известиях,
как, например, в известии об осаде Москвы Тохтамышем; в описании похода
Василия Темного против дяди, Юрия, сказано, что великий князь взял с собою
из Москвы купцов и других людей, которые были пьяны и везли с собою мед,
чтобы еще пить.
Ссоры, драки, убийства и всякого рода преступления по-прежнему всего
чаще происходили на пьяных пирах; в 1453 году великий князь Василий
Васильевич писал своим посельским и приказникам: "Говорил мне отец мой Иона
митрополит, что ваши люди ездят в митрополичьи села по праздникам, по пирам
и по братчинам незваные и на этих пирах происходят душегубства, воровства и
других лихих дел много. И я, князь великий, дал митрополиту грамоту, что в
его села по праздникам, пирам и братчинам никому незваным не ездить". Чем
далее к северо-востоку, тем нравы были грубее: из послания митрополита Ионы
к вятскому духовенству узнаем, что в Вятке некоторые брали по пяти, шести,
семи и даже по десяти жен, а священники их благословляли и приношения от них
принимали в церковь; некоторые жили с женами вовсе без венчания, иные,
постригшись в монахи, расстригались и женились.
Мы видели, что митрополит уговаривал новгородцев воздерживаться от
суеверий; в 1357 году они утвердились между собою крестным целованием, чтоб
играния бесовского не любить и бочек не бить. Но борьбы, кончавшиеся иногда
убийством, продолжались повсюду: так, в 1390 году в Коломне на игрушке был
убит Осей, сын кормильца, или дядьки, великого князя Василия Димитриевича.
Невыгодное мнение о безопасности общественной мы получаем из летописных
известий об ушкуйничестве; известий о разбоях, производимых не в столь
обширных размерах, мы не находим в летописях, но находим в житиях святых.
Относительно состояния общества любопытны приведенные нами выше известия - о
судьбе митрополичьего десятильника, погибшего в Вышгороде, и о Луке
Можайском, который, разбогатев, не сдерживался уже ничем при удовлетворении
своих желаний.
Грубость нравов и приведенные причины этой грубости должны были
задержать также и литературное развитие. Мы не встречаем нигде известий об
образованности князей и вельмож: о Димитрии Донском прямо говорится, что он
не был хорошо изучен книгами; о Василии Темном говорится, что он был ни
книжен, ни грамотен, учились по-прежнему у лиц духовного звания; так, в
житии св. Ионы новгородского говорится, что он учился у дьякона со
множеством других детей. Хотя Исидор и отзывался о русских епископах, что
они некнижны, однако мы должны принимать этот отзыв относительно:
грамотность сохранялась в сословии духовном; книги не могли утратить своего
значения как вместилища религиозных сокровищ; учение книжное не могло не
оставаться желанною целию для лучших людей, как сообщавшее им познание вещей
божественных, дававшее средства к религиозному совершенствованию. Книга,
следовательно, продолжала считаться сокровищем; во время Тохтамышевой осады
в Москву со всех сторон снесено было множество книг; книги усердно
переписывались иноками, переводились с греческого, составлялись сборники;
вместе с книгами духовного содержания переписывались и летописи; не одно
врожденное человеку любопытство и уважение к делам предков давали значение
летописям; они употреблялись как доказательства в княжеских спорах: мы
видели, что князь Юрий Димитриевич доказывал права свои на старшинство
летописями. Обычай записывать современные события также не прекратился;
известия о событиях важных, возбуждавших особенное внимание и сочувствие,
записывались с разными прибавками молвы стоустой, украшались по мере сил и
знаний.
Епископы продолжали говорить поучения народу в церкви: о Кирилле,
епископе ростовском, говорится, что народ из окрестных городов стекался
слушать его учение от св. книг, и автор этого известия говорит о себе, что
он, стоя в церкви в некотором узком и уединенном месте, записывал слова
проповедника. О владимирском епископе Серапионе и тверском Симеоне
говорится, что они были учительны и сильны в книгах божественного писания.
Под 1382 годом летописец говорит о кончине нижегородского инока Павла
Высокого, который был очень книжен и большой философ; слово его было солью
божественною растворено. До нас дошло несколько слов, или поучений, от
описываемого времени. Дошло слово на собор архистратига Михаила,
приписываемое митрополиту Кириллу: проповедник говорит о сотворении небесных
сил, их занятии, о падении сатаны, о сущности души человеческой, о падении
первого человека, излагается кратко история Ветхого и Нового завета, после
чего проповедник обращается опять к ангелам, описывает служение
ангелов-хранителей, говорит о том, что ожидает душу человека по разлучении с
телом, описываются так называемые мытарства, в числе которых помещены
срамословие и иные бесстыдные слова, пляски на пирах, свадьбах, вечерях,
игрищах, на улицах, басни, всякие позорные игры, плескание ручное, скакание
ногами, вера во встречу, чох, полаз и птичий грай, ворожбу. Затем следует
наставление духовенству. "Если вы сохраните все эти завещания,- говорит
проповедник,- то бога возвеселите, ангелов удивите, молитва ваша услышана
будет от бога, земля наша облегчится от иноверного ига бесерменского,
милость божия на все страны Русской земли умножится, пагубы и порчи плодам и
скотам перестанут, гнев божий утолится, народы всей Русской земли в тишине и
безмолвии поживут и милость божию получат в нынешнем веке, особенно же в
будущем". В конце поучения замечательны для нас следующие слова: "Уже,
видимо, кончина мира приблизилась, и урок житию нашему приспел, и лета
сокращаются, сбылось уже все сказанное господом: восстанет бо язык на
язык... Говорят, что по прошествии семи тысяч лет пришествие Христово
будет".
Современником Кирилла был Серапион, епископ владимирский, отзыв о
котором мы привели уже выше. Серапион был поставлен в епископы митрополитом
Кириллом из архимандритов киевского Печерского монастыря, следовательно,
происходил из Южной Руси. Серапион в своих словах также призывает к
покаянию, указывая на страшные бедствия, тяготеющие над Русью и возвещающие
последнее время. Особенно замечательно из слов его то, где он вооружается
против упомянутой выше привычки приписывать общественные бедствия ведьмам и
губить их за это: "Я было короткое время порадовался, дети, видя вашу любовь
и послушание к нашей худости; я стал было думать, что вы уже утвердились и с
радостию принимаете божественное писание. Но вы все еще держитесь поганского
обычая, волхвованию веруете и сожигаете невинных людей. Если кто из вас и
сам не бил их, но был в сонме с другими в одной мысли, и тот такой же
убийца, ибо если кто мог помочь да не помог, все равно что сам велел
убивать. В каких книгах, в каких писаниях вы слышали, что голода бывают на
земле от волхвования и, наоборот, волхвованием же хлеб умножается? Если вы
этому верите, то зачем же вы пожигаете волхвов?
Умоляйте, почитайте их, дары им приносите, чтоб устроивали мир, дождь
ниспускали, тепло приводили, земле велели быть плодоносною. Теперь вот уже
три года хлеб не родится не только на Руси, но и в латинских землях; что ж?
все это волхвы наделали? Чародеи и чародейки действуют силою бесовскою над
теми, кто их боится, а кто веру твердую держит к богу, над тем они не имеют
власти. Скорблю о вашем безумии; умоляю вас: отступите от дел поганских.
Если хотите очистить город от беззаконных людей, то очищайте, как царь Давид
очищал Иерусалим: он страхом божиим судил, духом святым прозревал. А вы как
осуждаете на смерть, будучи сами исполнены страстей? - один губит по вражде,
другой хочет прибытка, а иному безумному хочется только побить да пограбить,
а за что бьет и грабит, того сам не знает. Правила божественные повелевают
осуждать человека на смерть по выслушании многих свидетелей; а вы в
свидетели поставили воду, говорите: если начнет тонуть - невинна, если же
поплывет, то - ведьма. Но разве дьявол, видя ваше маловерие, не может
поддержать ее, чтоб не тонула, и тем ввести вас в душегубство? Свидетельство
человека отвергаете, а идете к бездушному естеству, к воде, за
свидетельством!"
Дошли до нас поучения митрополитов Петра, Алексия, Фотия.
Литовско-русский митрополит Григорий Цамблак, изученный, по словам
летописей, книжной мудрости, оставил много проповедей. Мы должны обратить
внимание на поучение новгородского владыки Симеона псковичам, ибо в нем
высказываются отношения новгородских владык к их пастве: "Благородные и
христолюбивые честные мужи псковичи! сами знаете, что кто честь воздает
своему святителю, то честь эта самому Христу приходит и воздающий принимает
от него мзду сторицею. И вы, дети, честь воздавайте своему святителю и отцам
своим духовным со всяким пекорением и любовию, не пытая от них ничего и не
говоря вопреки ничего; но смотрите сами на себя, укоряйте и судите сами
себя, плачьтесь о грехах своих, не похищайте чужого, не радуйтесь бедам
братии своей; не мудрствуйте о себе и не гордитесь, но со смирением
повинуйтесь отцам своим духовным. Церковь божию не обижайте, в дела
церковные не вступайтесь, не вступайтесь в земли и воды, в суды и печать и
во все пошлины церковные, потому что всякому надобно гнева божия бояться,
милость его призывать, о грехах своих плакаться и чужого не брать". К
описываемому времени можно отнести окончательное составление краткого
домостроя, который в некоторых сборниках называется "Поучение владыки Матфея
сарайского к детям моим". Это сочинение замечательно тем, что в нем три раза
преподается наставление хорошо обращаться с прислугою. Сначала говорится:
"Не морите их голодом и паче того, ибо это домашние нищие: нищий выпросит
себе в другом месте, а прислуга в одни твои руки смотрит". Потом снова
наставление: "Челядь свою милуйте и учите, старых на свободу отпускайте,
молодых на добро учите". В заключение опять наставление: "Челядь свою
кормите. Холопа или рабу твою убьют на воровстве - тебе отвечать за их
кровь". Тут же советуется не щадить жезла на непослушных рабов, но не
давать, однако, более 30 ран.
От митрополитов Киприана и Фотия дошли до нас прощальные грамоты. За
четыре дня до преставления своего митрополит Киприан написал грамоту, по
выражению летописца, незнаему и страннолепну, в которой всех прощал и
благословлял и сам требовал от всех прощения и благословения с приказанием
прочесть эту грамоту во всеуслышание, когда тело его будут класть во гроб,
что и было исполнено. Фотиева грамота подобна Киприановой, только более
распространена в начале, там, где митрополит говорит о своих трудах и
печалях, и в конце, где говорится о церковных имуществах.
Митрополит Киприан написал житие предшественника своего, св. Петра. Вот
образец слога Киприанова: "Праведницы вовеки живут, и от господа мзда их, и
строение их от вышнего, и праведник аще постигнет скончатися, в покое будет,
и похваляему праведнику возвеселятся людие занеже праведным подобает
похвала. От сих убо един есть, иже и ныне нами похваляемый
священноначальник, и аще убо никто же доволен ныне есть похвалили достойно
его по достоинству, но паки неправедно рассудих, таковаго святителя венец не
украшен некако оставити, аще и прежде нас бывшии самохотием преминуша,
смотрение и се некое божие мню и святаго дарованя, яко да и мы малу мзду
приимем, ако же вдовица она, принесшая две медницы, тако и аз убо многими
деньми томим и привлачим любовию ко истинному пастуху, и хотящю ми убо малое
некое похваление святителю принести, но свою немощь смотряющу недостижну ко
онаго вечествию и удерживахся, паки же до конца оставити и обленитись
тяжчайше вмених". Митрополит Феодосий описал чудо, бывшее у гроба св.
Алексия; он начинает свой труд так: "Светло нам днесь позорище и чюдно
торжество, и просвещено и собрано, днесь радостен праздник и чудеси
исполнен, праздник душевному спасению потреба есть, иже всякаго ума и слова
превосходит... Како ли кто может по достоянию доблести твоя похвалити и
многа чюдеса, ими же тя бог прославил? слышана же бысть чудес твоих пучина,
отовсюду к тебе различных родов человеци верою влекоми течаху, якоже елени
на источники водныя во время распаления, насладитися твоих дарований; ты бо
душевная и телесная чувства светло просвещаеши, имеют бо в душах своих
слово, от сущия к тебе благодати даемое любезно. Аз смиренный, видя таковая,
велми удивихся, надеющу же ми ся помощи святаго, и еже ми к нему веры и
любви боязни, дерзнух простерти смиреного ми телесе руку и омочих мою трость
в светящееся смирение, и дерзнул положити начало, еже написати великое и
преславное чудо". Встречается слово похвальное св. верховным апостолам Петру
и Павлу - творение Феодосия, архиепископа всея Руси.
Из других писателей житий святых известен троицкий монах Епифаний
Премудрый, написавший службу, житие и чудеса св. Сергия и Никона
Радонежских, также житие Стефана Пермского. "Был ли Епифаний на Афоне и в
других православных центрах просвещения или нет,- но он был хорошо знаком с
современной ему русской книжностью и в совершенстве усвоил приемы образцовых
произведений церковного витийства на славянском языке, переводных или
оригинальных, которые стали размножаться в русской письменности с его
времени. По житию Стефана можно составить значительный лексикон тех
искусственных, чуждых русскому языку по своему грамматическому образованию
слов, которые вносила в книжный язык древней Руси южнославянская
письменность. Риторические фигуры и всевозможные амплификации рассеяны в
житии с утомительным изобилием; автор не любит рассказывать и размышлять
просто, но облекает часто одну и ту же мысль в несколько тавтологических
оборотов; для характеристики святого он набирает в одном месте 20, в другом
25 эпитетов, и почти все они разные... Вообще Епифаний в своем творении
больше проповедник, чем биограф, и в смешении жития с церковным панегириком
идет гораздо дальше Киприана. Исторический рассказ о Стефане в потоке
авторского витийства является скудными отрывками". Чтобы объяснить себе
такой характер житий, надобно вникнуть в их происхождение, в побуждения,
которые заставляли писать их. Религиозное чувство требовало отнестись к
святому с молитвою и прославлением, что выражалось в службе святому: из
жизни святого выбирались именно такие черты, которые особенно возбуждали
умиление, религиозное чувство, служили к прославлению угодника божия.
Церковная песнь, канон, похвальное слово - вот первоначальная, естественная
и необходимая форма известий о жизни святого, и позднейшие жития должны были
слагаться под влиянием этой формы, тем более что и в их составителях
действовало то же побуждение, то же желание прославить святого, принести ему
"малое некое похваление". Поэтому в житиях святых мы и не можем найти много
черт быта и важных теперь для нас указаний исторических. Тем менее можем мы
искать этого в сочинениях писателя пришлого, для которого обстановка