Страница:
своим, Михаилом Федоровичем Сабуровым, и детьми боярскими. Великий князь,
услыхав, что мать отпущена, поехал к ней навстречу в Троицкий монастырь, а
оттуда с нею же вместе в Переяславль; боярин Шемякин, Сабуров со всеми
своими товарищами добил челом великому князю, чтоб принял их к себе в
службу.
После этого Шемяка с Можайским решились просить мира и обратились к
посредничеству князей, остававшихся верными Василию, - Михаила Андреевича
верейского и Василия Ярославича серпуховского, заключили с ними перемирие и
в перемирном договоре обещались бить челом своему господину, брату старшему,
великому князю Василию Васильевичу, чтоб принял их в любовь и мир, пожаловал
их прежними их отчинами, за что обязывались возвратить всю казну,
захваченную ими у великого князя, его матери, жены, жениной матери и бояр:
кроме того, Шемяка отступался от пожалования великого князя - Углича, Ржевы
и Бежецкой волости, а Можайский отступался от Козельска, Алексина и Лисина,
обещались отдать все взятые в казне великокняжеской договорные грамоты,
ярлыки и дефтери. Любопытно высказанное в этом договоре недоверие: Шемяка и
Можайский просят, чтобы великий князь не вызывал их в Москву до тех пор,
пока не будет там митрополита, который один мог дать им ручательство в
безопасности. На основании этих статей заключен был мир между Шемякою,
Иваном можайским и великим князем. Но мы видели, что и Василий дал Шемяке в
Угличе такие же проклятые грамоты.
Теперь мы должны обратиться несколько назад и посмотреть, что сделал
Шемяка, сидя в Москве на столе великокняжеском. Положение его здесь было
незавидное: отовсюду окруженный людьми подозрительной верности,
доброжелателями Василия, он не мог идти по следам своих предшественников,
примышлять к своей отчине, потому что только уступками мог приобрести
расположение других князей. Обязанный своим успехом содействию князя Ивана
Андреевича можайского, он отдал ему Суздальское княжество; но правнуки
Димитрия Константиновича были еще живы и, как видно, княжили в Суздале
неизвестно в каких отношениях к московским князьям. Когда Шемяка снова
лишился Москвы, то заключил с ними договор, признал старшего брата, князя
Василия Юрьевича, сыном, младшего, князя Федора Юрьевича, племянником; но
сын Шемяки, князь Иван Димитриевич, должен был считать князя Василия
Юрьевича братом равным, следовательно, в случае смерти Шемяки суздальский
князь, будучи равным сыну его и наследнику, имел равное с ним право на
великое княжение Владимирское! Шемяка обязался не отдавать Суздаля князю
можайскому, как отдал прежде, не вступаться в прадедину, дедину и отчину
обоих братьев, Суздаль, Новгород Нижний, Городец и Вятку. Здесь, как видно,
нарочно прибавлено: прадедину, чтоб показать давность права князей на эти
области. Шемяка уступает суздальским одно из самых важных прав - ведаться
самим с Ордою; обязывается не заключать никаких договоров с великим князем
Василием без ведома князей суздальских. Касательно оборонительного и
наступательного союза обязанности равные: если сам Шемяка поведет войско, то
и князь суздальский должен сесть на коня, если же пошлет сына, то и
суздальский князь посылает только сына или брата. Московские служилые князья
и бояре, купившие волости в Суздальском княжестве во время невзгоды прежних
князей его (в их неверемя), должны отступиться от своих приобретений;
наконец, читаем: "Что мы, наши бояре и люди пограбили в твоей отчине,
великом княженьи, то все оставить, пока даст тебе бог, велит достать своей
отчины, великого княжения".
Обязанный уступать требованиям князей-союзников в ущерб силе
Московского княжества, Шемяка, разумеется, должен был уступать требованиям
своей дружины и своих московских приверженцев; граждане, к нему не
расположенные или по крайней мере равнодушные, не могли найти против них
защиты на суде Шемякине, и этот суд пословицею перешел в потомство с
значением суда несправедливого.
Но после торжества Василиева отношения московского князя к другим
князьям, союзным и враждебным, родным и неродным, принимают прежний
характер. Мы видели, на каких основаниях заключен был мир с Шемякою и
Можайским; до нас дошла договорная грамота последнего с великим князем;
Можайский повторяет в ней: "Что ты, господин князь великий, от нас потерпел,
за то за все ни ты сам, ни твоя мать, ни жена, ни дети не должны мстить ни
мне, ни моим детям, не должны ничего этого ни помнить, ни поминать, ни на
сердце держать". Когда детям великокняжеским исполнится по 42 лет, то они
должны сами целовать крест в соблюдении этого договора. Договаривающиеся
ставят в свидетели бога, богородицу, великих чудотворцев, великого святителя
Николу, св. Петра митрополита, св.
Леонтия Ростовского, Сергия и Кирилла, молитву родителей, отцов, дедов
и прадедов; а поруками - князя тверского, его жену (сестру Можайского),
князей Михаила Андреевича и Василия Ярославича; кто нарушит договор, на том
не будет милости божией, богородицы, молитвы означенных святых и
родительской, а поруки будут с правым на виноватого.
Союз можайского князя пока еще был нужен Василию, и в сентябре 1447
года заключен был с ним новый договор, но которому великий князь пожаловал
Ивана Андреевича Бежецким Верхом, половиною Заозерья и Лисиным; Можайский
клянется держать великое княжение честно и грозно, без обиды, в случае
смерти Василия обязуется признать его сына великим князем и быть с ним
заодно, ходить на войну по приказу великокняжескому без ослушанья, но
выговаривает опять: "А к тебе, великому князю, мне не ездить, пока бог не
даст отца нашего митрополита в земле нашей". Князья, оставшиеся верными
Василию, были награждены: в июне 1447 года заключен был договор с Михаилом
Андреевичем верейским, по которому тот получал освобождение от татарской
дани на два года, кроме того, большую часть Заозерья в вотчину; серпуховской
князь Василий Ярославич получил за свои услуги Дмитров и еще несколько
волостей.
Все эти князья были довольны; не мог быть доволен один Шемяка. Везде, в
Новгороде и Казани, между князьями удельными и в стенах самой Москвы, он
заводил крамолы, хотел возбудить нерасположение к Василию: он не переставал
сноситься с Новгородом, называя себя великим князем и требуя помощи от
граждан, повторяя старое обвинение Василию, что по его поблажке Москва в
руках татар, не прекратил сношений и с прежним союзником своим, Иваном
можайским: последний не скрывал этого союза от великого князя, послы его
прямо говорили Василию: "Если пожалуешь князя Димитрия Юрьевича, то все
равно, что ты и меня, князь Ивана, пожаловал; если же не пожалуешь князя
Димитрия, то это значит, что и меня ты не пожаловал".
Из этого свидетельства видно, что Шемяка просил у великого князя
волостей, потерянных по договору 1447 года, или других каких-либо и не
получал просимого.
Отказавшись от всякой власти над Вяткою, Шемяка между тем посылал
подговаривать ее беспокойное народонаселение на Москву; поклявшись не
сноситься с Ордою, Шемяка держал у себя казанского посла, и легко было
догадаться, какие переговоры вел он с ханом, потому что последний сковал
посла великокняжеского; когда же от хана Большой Орды пришли послы в Москву
и великий князь послал к Шемяке за выходом, то он не дал ничего,
отозвавшись, что хан Большой Орды не имеет никакой власти над Русью.
Поклявшись возвратить все захваченное им в Москве через месяц, Шемяка не
возвращал и по истечении шести месяцев, особенно не возвращал ярлыков и
грамот. Далее, в договоре находилось условие, общее всем княжеским договорам
того времени, что бояре, дети боярские и слуги вольные вольны переходить от
одного князя к другому, не лишаясь своих отчин, так что боярин одного князя,
покинув его службу, перейдя к другому, мог жить, однако, во владениях
прежнего князя, и тот обязывался блюсти его, как своих верных бояр. Но
Шемяка не мог смотреть равнодушно, что бояре его отъезжают в Москву, и
вопреки клятве грабил их, отнимал села, дома, все имущество, находившееся в
его владениях. Мы знаем, что младшим сыновьям великокняжеским давались части
в самом городе Москве, и каждый из них держал тиуна в своей части: Шемяка,
владея в Москве жребием отца своего Юрия, посылал к тиуну своему Ватазину
грамоты, в которых приказывал ему стараться отклонять граждан от великого
князя. Эти грамоты были перехвачены, и Василий отдал дело на суд
духовенству.
Если русское духовенство в лице своего представителя, митрополита, так
сильно содействовало возвеличению Москвы, то одинаково могущественно
содействовало и утверждению единовластия, ибо в это время духовенство
сознательнее других сословий могло смотреть на стремление великих князей
московских, вполне оценить это стремление. Проникнутое понятиями о власти
царской, власти, получаемой от бога и не зависящей ни от кого и ни от чего,
духовенство по этому самому должно было находиться постоянно во враждебном
отношении к старому порядку вещей, к родовым отношениям, не говоря уже о
том, что усобицы княжеские находились в прямой противоположности с духом
религии, а без единовластия они не могли прекратиться. Вот почему, когда
московские князья начали стремиться к единовластию, то стремления их
совершенно совпали с стремлениями духовенства; можно сказать, что вместе с
мечом светским, великокняжеским, против удельных князей постоянно был
направлен меч духовный. Мы видели, как митрополит Фотий в начала Васильева
княжения действовал против замыслов дяди Юрия, как потом кирилловский игумен
Трифон разрешил Василия от клятвы, данной Шемяке; а теперь, когда Шемяка не
соблюл своей клятвы и великий князь объявил об этом духовенству, то оно
вооружилось против Юрьевича и отправило к нему грозное послание,
замечательное по необыкновенному для того времени искусству, с каким
написано, по уменью соединить цели государственные с религиозными. Послание
написано от лица пяти владык, двух архимандритов, которые поименованы, и
потом от лица всего духовенства. Здесь прежде всего обращает на себя
внимание порядок, в каком следуют владыки один за другим: они написаны по
старшинству городов, и первое место занимает владыка ростовский. Ростов
Великий, давно утративший свое значение, давно преклонившийся пред
пригородами своими, удерживает прежнее место относительно церковной иерархии
и напоминает, что область, в которой находится теперь историческая сцена
действия, есть древняя область Ростовская; за ним следует владыка
суздальский, и уже третье место занимает нареченный митрополит Иона, владыка
рязанский, за которым следуют владыки коломенский и пермский.
Второе, что останавливает нас здесь, - это единство русского
духовенства: Иона, епископ рязанский, ревностно поддерживает государственное
стремление московского князя, и московский князь не медлит дать свое
согласие на возведение этого епископа в сан митрополита, зная, что рязанский
владыка не принесет в Москву областных рязанских стремлений.
В первых строках послания духовенство высказывает ясно свою основную
мысль о царственном единодержавии: оно сравнивает грех отца Шемякина, Юрия,
помыслившего беззаконно о великом княжении, с грехом праотца Адама, которому
сатана вложил в сердце желание равнобожества. "Сколько трудов перенес отец
твой, - говорит духовенство Шемяке, - сколько истомы потерпело от него
христианство, но великокняжеского стола все не получил, чего ему богом не
дано, ни земскою изначала пошлиною". Последними словами духовенство
объявляет себя прямо на стороне нового порядка престолонаследия, называя его
земскою изначала пошлиною.
Упомянув о поступках и неудачах Юрия и Василия Косого, духовенство
обращается к поступкам самого Шемяки; укорив его тем, что он не подавал
никогда помощи великому князю в борьбе его с татарами, переходит к
ослеплению Василия: "Когда великий князь пришел из плена на свое
государство, то дьявол вооружил тебя на него желанием самоначальства:
разбойнически, как ночной вор, напал ты на него, будучи в мире, и поступил с
ним не лучше того, как поступили древние братоубийцы Каин и Святополк
Окаянный. Но рассуди, какое добро сделал ты православному христианству или
какую пользу получил самому себе, много ли нагосподарствовал, пожил ли в
тишине? Не постоянно ли жил ты в заботах, в переездах с места на место, днем
томился тяжелыми думами, ночью дурными снами? Ища и желая большего, ты
погубил и свое меньшее". Потом приводится последняя договорная грамота
Шемяки с великим князем и показывается, что Юрьевич не соблюл ни одного
условия.
Духовенство отстраняет упрек, делаемый великому князю за то, что он
держит в службе своей татар: "Если татары живут в земле христианской, то это
потому, что ты не хочешь соблюдать договора, следовательно, все слезы
христианские, проливаемые от татар, на тебе же. Но как скоро ты с своим
старшим братом, великим князем, управишься во всем чисто, по крестному
целованию, то мы ручаемся, что великий князь сейчас же вышлет татар вон из
земли". Как видно, Шемяка сильно досадовал на духовенство за то, что оно
держало сторону Василия, и выражал на словах свою досаду; духовенство пишет:
"Ты оскверняешь наши святые епитрахили неподобными своими богомерзкими
речами: это делаешь ты не как христианин, но хуже и поганых, ибо сам знаешь,
что святые епитрахили изображают страдание господа нашего Иисуса Христа:
епитрахили наши твоими речами не могут никак оскверниться, но только ты сам
душу свою губишь". В заключение духовенство говорит, что оно по своему долгу
било челом за Шемяку великому князю, что тот послушал святительского слова и
хочет мира с двоюродным братом, назначая ему срок для исполнения договора.
Если же Шемяка и тут не исполнит условий, в таком случае духовенство
отлучает его от бога, от церкви божией, от православной христианской веры и
предает проклятию.
Шемяка не послушался увещаний духовенства, и в 1448 году великий князь
выступил в поход. Тогда Юрьевич, не пугавшийся церковного проклятия,
испугался полков Васильевых и послал просить мира к великому князю, который
остановился в Костроме. Мир был заключен, как видно, на прежних условиях, и
Шемяка дал на себя проклятые грамоты. Иона, посвященный в декабре 1448 года
в митрополиты, уведомляя об этом посвящении своем князей, панов, бояр,
наместников, воевод и все христоименитое господне людство, пишет: "Знаете,
дети, какое зло и запустение земля наша потерпела от князя Дмитрия Юрьевича,
сколько крови христианской пролилось; потом князь Дмитрий добил челом
старшему брату своему, великому князю, и честный крест целовал, и не
однажды, но все изменял; наконец, написал на себя грамоту, что если
вооружится опять на великого князя, то не будь на нем милости божией,
пречистой богоматери, великого чудотворца Николы, св. чудотворцев Петра и
Леонтия, преподобных Сергия и Кирилла, благословения всех владык и всего
духовенства ни в сей век, ни в будущий; поэтому, продолжает Иона, пишу к
вам, чтобы вы пощадили себя, не только телесно, но особенно духовно,
посылали бить челом к своему господарю великому князю о жалованье, как ему
бог положит на сердце. Если же не станете бить челом своему господарю и
прольется от того кровь христианская, то вся эта кровь взыщется от бога на
вас, за ваше окаменение и неразумие; будете чужды милости божией, своего
христианства, благословения и молитвы нашего смирения, да и всего великого
священства божия благословения не будет на вас; в земле вашей никто не будет
больше называться христианином, ни один священник не будет священствовать,
но все божнп церкви затворятся от нашего смирения".
В конце 1448 года уведомлял митрополит о мире великого князя с Шемякою,
а весною следующего 1449 года Шемяка уже нарушил крестное целование, свои
проклятые грамоты и в самое Светлое воскресенье осадил Кострому, бился долго
под городом, но взять его не мог, потому что в нем была сильная застава
(гарнизон) великокняжеская под начальством князя Ивана Стриги и Федора
Басенка. Скоро и сам великий князь выступил с полками против Шемяки, с
которым опять заодно действовал Иван можайский, а с великим князем шли
вместе также могущественные союзники - митрополит и епископы. На Волге, в
селе Рудине, близ Ярославля, встретились неприятели, но битвы не было,
потому что Можайский оставил Шемяку и помирился с Василием, который придал
ему Бежецкий Верх. Мы видели, что Бежецкий Верх был отдан Ивану гораздо
прежде, в 1447 году, но это нисколько не может заставить нас заподозрить
приведенное летописное известие, потому что до нас не дошло никаких известий
о причинах, которые побуждали Шемяку и Можайского восставать на великого
князя; очень может быть, что у Можайского почему-нибудь было отнято
пожалование 1447 года; мы знаем, что еще в феврале 1448 года Можайский чрез
посредство тестя своего князя Федора Воротынского вошел в сношения с великим
князем литовским Казимиром, требуя помощи последнего для овладения столом
Московским, за что обязывался писаться всегда Казимиру братом младшим,
уступить Литве Ржеву, Медынь, не вступаться в Козельск и помогать во всех
войнах, особенно против татар. Под 1450 годом встречаем новое известие о
походе великого князя на Шемяку, к Галичу: 27 января великокняжеский воевода
князь Василий Иванович Оболенский напал на Шемяку, который стоял под городом
со всею своею силою; Шемяка потерпел страшное поражение и едва мог спастись
бегством; Галич сдался великому князю, который посадил здесь своих
наместников.
Лишенный удела, Шемяка скрылся сначала в Новгороде, но потом,
собравшись с силами, захватил Устюг; земли он не воевал, говорит летописец,
но привел добрых людей к присяге, кто же из них не хотел изменить великому
князю Василию, тех бросал в реку Сухону, навязавши камень на шею; из Устюга
ходил воевать к Вологде. Великий князь, занятый делами татарскими, не мог
действовать против Шемяки в 1451 году и только в начале 1452 выступил против
него к Устюгу; Шемяка испугался и убежал на реку Кокшенгу, где у него были
городки; но преследуемый и там великокняжескими полками, убежал опять в
Новгород. В 1453 году отправился туда из Москвы дьяк Степан Бородатый; он
подговорил боярина Шемякина Ивана Котова, а тот подговорил повара: Юрьевич
умер, поевши курицы, напитанной ядом.
23 июня пригнал к великому князю из Новгорода подьячий Василий Беда с
вестию о смерти Шемякиной и был пожалован за это в дьяки.
Сын Шемяки Иван ушел в Литву, где, как прежде враги отца его, нашел
себе почетный прием и кормление. Но кроме Шемяки в Московском княжестве
оставались еще другие удельные князья, от которых Василию надобно было
избавиться; он начал, как и следовало ожидать, с Ивана можайского: в 1454
году великий князь пошел к Можайску на князя Ивана Андреевича за его
неисправление, говорит летописец. Князь Иван не сопротивлялся; он выбрался
из города с женою, детьми, со всеми своими и побежал в Литву; Можайск был
присоединен к Москве. Какое было неисправление Ивана можайского, узнаем из
письма митрополита Ионы к смоленскому епископу. "Вы знаете, - пишет
митрополит, - что и прежде этот князь Иван Андреевич сделал с нашим сыном, а
своим братом старшим, но не скажу: с братом, с своим господарем, великим
князем". Здесь глава русского духовенства ясно говорит, что родовых
отношений между князьями более не существует, что князья удельные не суть
братья великому, но подданные! Вина Ивана можайского, по словам Ионы,
состояла в том, что во время двукратного нашествия татар митрополит посылал
к нему с просьбою о помощи великому князю; но Иван но явился. Цель письма -
чрез посредство смоленского владыки внушить литовскому правительству, чтоб
оно, приняв беглеца, удовольствовалось этим и не позволяло ему враждовать
против Москвы, ибо это необходимо должно вызвать неприязненное движение и со
стороны Василия Васильевича.
Из остальных удельных князей всех беспокойнее мог быть Василий
Ярославич серпуховской, именно потому, что оказал большие услуги великому
князю и, следовательно, имел большие притязания на благодарность и
уступчивость последнего. Мы видели, что в благодарность за услугу великий
князь уступил серпуховскому князю Дмитров; но после, неизвестно в какое
именно время, Василий Ярославич должен был отказаться от этого пожалования,
и только когда Иван можайский был изгнан из своего удела, великий князь
уступил Василию Ярославичу Бежецкий Верх и Звенигород. Но в 1456 году
серпуховской князь был схвачен в Москве и заточен в Углич, откуда после
перевезен в Вологду, где и умер; той же участи подверглись и меньшие его
дети, а старший, Иван, вместе с матерью убежал в Литву. Летописцы не
объявляют вины серпуховского князя, одна только Степенная книга глухо
говорит: "за некую крамолу". Иван Васильевич серпуховской встретился в Литве
с Иваном Андреевичем можайским; общее бедствие соединило их, и они
уговорились действовать заодно; Иван серпуховской говорит в договорной
грамоте князю можайскому: "Так как великий князь Василий Васильевич отнял у
тебя твою отчину и дедину на крестном целовании, выгнал тебя из твоей отчины
и дедины; также и моего отца, князя Василия Ярославича, великий князь
схватил на крестном целовании безвинно и меня выгнал из моей отчины и
дедины; то идти тебе, князь Иван Андреевич, доставать вместе и отца моего,
князя Василия Ярославича, и нашей отчины и дедины, а мне идти с тобою
заодно. Если великий князь станет звать тебя на твою отчину, станет отдавать
тебе твою отчину или придавать к ней, а моего отца не пожалует, не выпустит
и отчины ему по старине не отдаст или станет жаловать отца моего, как мне
нелюбо, то тебе с великим князем без моей воли не мириться, стоять со мною
заодно, доставать отца моего; и если отец мой погибнет в неволе или умрет
своею смертию, то тебе с великим князем также не мириться без моей воли, но
мстить за обиду отца моего. Наоборот, если великий князь захочет помириться
с отцом моим, а с тобою не захочет, то мне от тебя не отставать. Если
великий князь не смилуется, ни тебе отчины не отдаст, ни отца моего не
выпустит, и, даст бог, князя великого побьем или сгоним, и ты достанешь
великое княжение и отца моего освободишь, то тебе принять отца моего в
любовь и докончанье и в его отчину тебе не вступаться; а меня тебе принять в
братья младшие и дать мне отчину особую, Дмитров и Суздаль; а если кто
станет тебе на меня наговаривать, то тебе меня вдруг не захватывать, но
обослать сперва своими боярами и спросить по крестному целованию, и мне тебе
сказать всю правду, а тебе мне верить". Это условие любопытно; оно может
указывать, что князь Василий Ярославич серпуховской был схвачен по наговору,
и сын его требует от своего союзника, чтобы вперед не было подобного. В
изгнании, лишенные почти всякой надежды, князья - можайский и серпуховской -
мечтали: один - о великом княжении, другой - о Дмитрове и Суздале. Замыслы
изгнанников не осуществились; попытка некоторых верных слуг освободить
старого серпуховского князя также не удалась: они были схвачены и казнены в
Москве в 1462 году. Таким образом, из всех уделов Московского княжества
остался только один - Верейский, ибо князь его, Михаил Андреевич, как видно,
вел себя так, что на него не могло быть никакого наговора. До нас дошел
договор великого князя Василия с суздальским князем Иваном Васильевичем
Горбатым, правнуком Димитрия Константиновича чрез второго сына Семена; князь
Иван отказался от Суздаля и Нижнего, возвращал московскому князю все ярлыки,
прежде на эти княжества взятые, и сам брал от Василия в виде пожалования
Городец да несколько сел в Суздальской области с условием, что если он
отступит от великого князя или сыновей его, то эта отчина отходит к Москве,
а он, Иван, подвергается церковному проклятию. Какая была судьба князей -
Василия и Федора Юрьевичей, - неизвестно; известно только то, что великий
князь московский завещал Суздаль старшему сыну своему.
Так кончилась знаменитая усобица между князьями московскими, потомками
Калиты.
Сперва началась было она под предлогом старого права дяди пред
племянником; но скоро приняла сообразный со временем характер: сыновья Юрия
мимо всех прав враждуют с Василием Васильевичем, добиваются великого
княжения, ибо чувствуют, что удельными князьями они больше оставаться не
могут. Вследствие сухости, краткости, отрывочности летописных известий у нас
нет средств с точностью определить, во сколько торжество старшей линии в
потомстве Донского зависело от личности главных деятелей в этой борьбе; но
из современных источников, при всей их неполноте, мы можем ясно усмотреть,
как старые права, старые счеты родовые являются обветшалыми, являются чем-то
диким, странным; московский боярин смеется в Орде над правами, которые
основываются на старых летописях, старых бумагах; духовенство торжественно
провозглашает, что новый порядок престолонаследия от отца к сыну, а не от
брата к брату есть земская изначала пошлина; старый дядя Юрий остается
одинок в Москве с своим старым правом; сын его Шемяка побеждается
услыхав, что мать отпущена, поехал к ней навстречу в Троицкий монастырь, а
оттуда с нею же вместе в Переяславль; боярин Шемякин, Сабуров со всеми
своими товарищами добил челом великому князю, чтоб принял их к себе в
службу.
После этого Шемяка с Можайским решились просить мира и обратились к
посредничеству князей, остававшихся верными Василию, - Михаила Андреевича
верейского и Василия Ярославича серпуховского, заключили с ними перемирие и
в перемирном договоре обещались бить челом своему господину, брату старшему,
великому князю Василию Васильевичу, чтоб принял их в любовь и мир, пожаловал
их прежними их отчинами, за что обязывались возвратить всю казну,
захваченную ими у великого князя, его матери, жены, жениной матери и бояр:
кроме того, Шемяка отступался от пожалования великого князя - Углича, Ржевы
и Бежецкой волости, а Можайский отступался от Козельска, Алексина и Лисина,
обещались отдать все взятые в казне великокняжеской договорные грамоты,
ярлыки и дефтери. Любопытно высказанное в этом договоре недоверие: Шемяка и
Можайский просят, чтобы великий князь не вызывал их в Москву до тех пор,
пока не будет там митрополита, который один мог дать им ручательство в
безопасности. На основании этих статей заключен был мир между Шемякою,
Иваном можайским и великим князем. Но мы видели, что и Василий дал Шемяке в
Угличе такие же проклятые грамоты.
Теперь мы должны обратиться несколько назад и посмотреть, что сделал
Шемяка, сидя в Москве на столе великокняжеском. Положение его здесь было
незавидное: отовсюду окруженный людьми подозрительной верности,
доброжелателями Василия, он не мог идти по следам своих предшественников,
примышлять к своей отчине, потому что только уступками мог приобрести
расположение других князей. Обязанный своим успехом содействию князя Ивана
Андреевича можайского, он отдал ему Суздальское княжество; но правнуки
Димитрия Константиновича были еще живы и, как видно, княжили в Суздале
неизвестно в каких отношениях к московским князьям. Когда Шемяка снова
лишился Москвы, то заключил с ними договор, признал старшего брата, князя
Василия Юрьевича, сыном, младшего, князя Федора Юрьевича, племянником; но
сын Шемяки, князь Иван Димитриевич, должен был считать князя Василия
Юрьевича братом равным, следовательно, в случае смерти Шемяки суздальский
князь, будучи равным сыну его и наследнику, имел равное с ним право на
великое княжение Владимирское! Шемяка обязался не отдавать Суздаля князю
можайскому, как отдал прежде, не вступаться в прадедину, дедину и отчину
обоих братьев, Суздаль, Новгород Нижний, Городец и Вятку. Здесь, как видно,
нарочно прибавлено: прадедину, чтоб показать давность права князей на эти
области. Шемяка уступает суздальским одно из самых важных прав - ведаться
самим с Ордою; обязывается не заключать никаких договоров с великим князем
Василием без ведома князей суздальских. Касательно оборонительного и
наступательного союза обязанности равные: если сам Шемяка поведет войско, то
и князь суздальский должен сесть на коня, если же пошлет сына, то и
суздальский князь посылает только сына или брата. Московские служилые князья
и бояре, купившие волости в Суздальском княжестве во время невзгоды прежних
князей его (в их неверемя), должны отступиться от своих приобретений;
наконец, читаем: "Что мы, наши бояре и люди пограбили в твоей отчине,
великом княженьи, то все оставить, пока даст тебе бог, велит достать своей
отчины, великого княжения".
Обязанный уступать требованиям князей-союзников в ущерб силе
Московского княжества, Шемяка, разумеется, должен был уступать требованиям
своей дружины и своих московских приверженцев; граждане, к нему не
расположенные или по крайней мере равнодушные, не могли найти против них
защиты на суде Шемякине, и этот суд пословицею перешел в потомство с
значением суда несправедливого.
Но после торжества Василиева отношения московского князя к другим
князьям, союзным и враждебным, родным и неродным, принимают прежний
характер. Мы видели, на каких основаниях заключен был мир с Шемякою и
Можайским; до нас дошла договорная грамота последнего с великим князем;
Можайский повторяет в ней: "Что ты, господин князь великий, от нас потерпел,
за то за все ни ты сам, ни твоя мать, ни жена, ни дети не должны мстить ни
мне, ни моим детям, не должны ничего этого ни помнить, ни поминать, ни на
сердце держать". Когда детям великокняжеским исполнится по 42 лет, то они
должны сами целовать крест в соблюдении этого договора. Договаривающиеся
ставят в свидетели бога, богородицу, великих чудотворцев, великого святителя
Николу, св. Петра митрополита, св.
Леонтия Ростовского, Сергия и Кирилла, молитву родителей, отцов, дедов
и прадедов; а поруками - князя тверского, его жену (сестру Можайского),
князей Михаила Андреевича и Василия Ярославича; кто нарушит договор, на том
не будет милости божией, богородицы, молитвы означенных святых и
родительской, а поруки будут с правым на виноватого.
Союз можайского князя пока еще был нужен Василию, и в сентябре 1447
года заключен был с ним новый договор, но которому великий князь пожаловал
Ивана Андреевича Бежецким Верхом, половиною Заозерья и Лисиным; Можайский
клянется держать великое княжение честно и грозно, без обиды, в случае
смерти Василия обязуется признать его сына великим князем и быть с ним
заодно, ходить на войну по приказу великокняжескому без ослушанья, но
выговаривает опять: "А к тебе, великому князю, мне не ездить, пока бог не
даст отца нашего митрополита в земле нашей". Князья, оставшиеся верными
Василию, были награждены: в июне 1447 года заключен был договор с Михаилом
Андреевичем верейским, по которому тот получал освобождение от татарской
дани на два года, кроме того, большую часть Заозерья в вотчину; серпуховской
князь Василий Ярославич получил за свои услуги Дмитров и еще несколько
волостей.
Все эти князья были довольны; не мог быть доволен один Шемяка. Везде, в
Новгороде и Казани, между князьями удельными и в стенах самой Москвы, он
заводил крамолы, хотел возбудить нерасположение к Василию: он не переставал
сноситься с Новгородом, называя себя великим князем и требуя помощи от
граждан, повторяя старое обвинение Василию, что по его поблажке Москва в
руках татар, не прекратил сношений и с прежним союзником своим, Иваном
можайским: последний не скрывал этого союза от великого князя, послы его
прямо говорили Василию: "Если пожалуешь князя Димитрия Юрьевича, то все
равно, что ты и меня, князь Ивана, пожаловал; если же не пожалуешь князя
Димитрия, то это значит, что и меня ты не пожаловал".
Из этого свидетельства видно, что Шемяка просил у великого князя
волостей, потерянных по договору 1447 года, или других каких-либо и не
получал просимого.
Отказавшись от всякой власти над Вяткою, Шемяка между тем посылал
подговаривать ее беспокойное народонаселение на Москву; поклявшись не
сноситься с Ордою, Шемяка держал у себя казанского посла, и легко было
догадаться, какие переговоры вел он с ханом, потому что последний сковал
посла великокняжеского; когда же от хана Большой Орды пришли послы в Москву
и великий князь послал к Шемяке за выходом, то он не дал ничего,
отозвавшись, что хан Большой Орды не имеет никакой власти над Русью.
Поклявшись возвратить все захваченное им в Москве через месяц, Шемяка не
возвращал и по истечении шести месяцев, особенно не возвращал ярлыков и
грамот. Далее, в договоре находилось условие, общее всем княжеским договорам
того времени, что бояре, дети боярские и слуги вольные вольны переходить от
одного князя к другому, не лишаясь своих отчин, так что боярин одного князя,
покинув его службу, перейдя к другому, мог жить, однако, во владениях
прежнего князя, и тот обязывался блюсти его, как своих верных бояр. Но
Шемяка не мог смотреть равнодушно, что бояре его отъезжают в Москву, и
вопреки клятве грабил их, отнимал села, дома, все имущество, находившееся в
его владениях. Мы знаем, что младшим сыновьям великокняжеским давались части
в самом городе Москве, и каждый из них держал тиуна в своей части: Шемяка,
владея в Москве жребием отца своего Юрия, посылал к тиуну своему Ватазину
грамоты, в которых приказывал ему стараться отклонять граждан от великого
князя. Эти грамоты были перехвачены, и Василий отдал дело на суд
духовенству.
Если русское духовенство в лице своего представителя, митрополита, так
сильно содействовало возвеличению Москвы, то одинаково могущественно
содействовало и утверждению единовластия, ибо в это время духовенство
сознательнее других сословий могло смотреть на стремление великих князей
московских, вполне оценить это стремление. Проникнутое понятиями о власти
царской, власти, получаемой от бога и не зависящей ни от кого и ни от чего,
духовенство по этому самому должно было находиться постоянно во враждебном
отношении к старому порядку вещей, к родовым отношениям, не говоря уже о
том, что усобицы княжеские находились в прямой противоположности с духом
религии, а без единовластия они не могли прекратиться. Вот почему, когда
московские князья начали стремиться к единовластию, то стремления их
совершенно совпали с стремлениями духовенства; можно сказать, что вместе с
мечом светским, великокняжеским, против удельных князей постоянно был
направлен меч духовный. Мы видели, как митрополит Фотий в начала Васильева
княжения действовал против замыслов дяди Юрия, как потом кирилловский игумен
Трифон разрешил Василия от клятвы, данной Шемяке; а теперь, когда Шемяка не
соблюл своей клятвы и великий князь объявил об этом духовенству, то оно
вооружилось против Юрьевича и отправило к нему грозное послание,
замечательное по необыкновенному для того времени искусству, с каким
написано, по уменью соединить цели государственные с религиозными. Послание
написано от лица пяти владык, двух архимандритов, которые поименованы, и
потом от лица всего духовенства. Здесь прежде всего обращает на себя
внимание порядок, в каком следуют владыки один за другим: они написаны по
старшинству городов, и первое место занимает владыка ростовский. Ростов
Великий, давно утративший свое значение, давно преклонившийся пред
пригородами своими, удерживает прежнее место относительно церковной иерархии
и напоминает, что область, в которой находится теперь историческая сцена
действия, есть древняя область Ростовская; за ним следует владыка
суздальский, и уже третье место занимает нареченный митрополит Иона, владыка
рязанский, за которым следуют владыки коломенский и пермский.
Второе, что останавливает нас здесь, - это единство русского
духовенства: Иона, епископ рязанский, ревностно поддерживает государственное
стремление московского князя, и московский князь не медлит дать свое
согласие на возведение этого епископа в сан митрополита, зная, что рязанский
владыка не принесет в Москву областных рязанских стремлений.
В первых строках послания духовенство высказывает ясно свою основную
мысль о царственном единодержавии: оно сравнивает грех отца Шемякина, Юрия,
помыслившего беззаконно о великом княжении, с грехом праотца Адама, которому
сатана вложил в сердце желание равнобожества. "Сколько трудов перенес отец
твой, - говорит духовенство Шемяке, - сколько истомы потерпело от него
христианство, но великокняжеского стола все не получил, чего ему богом не
дано, ни земскою изначала пошлиною". Последними словами духовенство
объявляет себя прямо на стороне нового порядка престолонаследия, называя его
земскою изначала пошлиною.
Упомянув о поступках и неудачах Юрия и Василия Косого, духовенство
обращается к поступкам самого Шемяки; укорив его тем, что он не подавал
никогда помощи великому князю в борьбе его с татарами, переходит к
ослеплению Василия: "Когда великий князь пришел из плена на свое
государство, то дьявол вооружил тебя на него желанием самоначальства:
разбойнически, как ночной вор, напал ты на него, будучи в мире, и поступил с
ним не лучше того, как поступили древние братоубийцы Каин и Святополк
Окаянный. Но рассуди, какое добро сделал ты православному христианству или
какую пользу получил самому себе, много ли нагосподарствовал, пожил ли в
тишине? Не постоянно ли жил ты в заботах, в переездах с места на место, днем
томился тяжелыми думами, ночью дурными снами? Ища и желая большего, ты
погубил и свое меньшее". Потом приводится последняя договорная грамота
Шемяки с великим князем и показывается, что Юрьевич не соблюл ни одного
условия.
Духовенство отстраняет упрек, делаемый великому князю за то, что он
держит в службе своей татар: "Если татары живут в земле христианской, то это
потому, что ты не хочешь соблюдать договора, следовательно, все слезы
христианские, проливаемые от татар, на тебе же. Но как скоро ты с своим
старшим братом, великим князем, управишься во всем чисто, по крестному
целованию, то мы ручаемся, что великий князь сейчас же вышлет татар вон из
земли". Как видно, Шемяка сильно досадовал на духовенство за то, что оно
держало сторону Василия, и выражал на словах свою досаду; духовенство пишет:
"Ты оскверняешь наши святые епитрахили неподобными своими богомерзкими
речами: это делаешь ты не как христианин, но хуже и поганых, ибо сам знаешь,
что святые епитрахили изображают страдание господа нашего Иисуса Христа:
епитрахили наши твоими речами не могут никак оскверниться, но только ты сам
душу свою губишь". В заключение духовенство говорит, что оно по своему долгу
било челом за Шемяку великому князю, что тот послушал святительского слова и
хочет мира с двоюродным братом, назначая ему срок для исполнения договора.
Если же Шемяка и тут не исполнит условий, в таком случае духовенство
отлучает его от бога, от церкви божией, от православной христианской веры и
предает проклятию.
Шемяка не послушался увещаний духовенства, и в 1448 году великий князь
выступил в поход. Тогда Юрьевич, не пугавшийся церковного проклятия,
испугался полков Васильевых и послал просить мира к великому князю, который
остановился в Костроме. Мир был заключен, как видно, на прежних условиях, и
Шемяка дал на себя проклятые грамоты. Иона, посвященный в декабре 1448 года
в митрополиты, уведомляя об этом посвящении своем князей, панов, бояр,
наместников, воевод и все христоименитое господне людство, пишет: "Знаете,
дети, какое зло и запустение земля наша потерпела от князя Дмитрия Юрьевича,
сколько крови христианской пролилось; потом князь Дмитрий добил челом
старшему брату своему, великому князю, и честный крест целовал, и не
однажды, но все изменял; наконец, написал на себя грамоту, что если
вооружится опять на великого князя, то не будь на нем милости божией,
пречистой богоматери, великого чудотворца Николы, св. чудотворцев Петра и
Леонтия, преподобных Сергия и Кирилла, благословения всех владык и всего
духовенства ни в сей век, ни в будущий; поэтому, продолжает Иона, пишу к
вам, чтобы вы пощадили себя, не только телесно, но особенно духовно,
посылали бить челом к своему господарю великому князю о жалованье, как ему
бог положит на сердце. Если же не станете бить челом своему господарю и
прольется от того кровь христианская, то вся эта кровь взыщется от бога на
вас, за ваше окаменение и неразумие; будете чужды милости божией, своего
христианства, благословения и молитвы нашего смирения, да и всего великого
священства божия благословения не будет на вас; в земле вашей никто не будет
больше называться христианином, ни один священник не будет священствовать,
но все божнп церкви затворятся от нашего смирения".
В конце 1448 года уведомлял митрополит о мире великого князя с Шемякою,
а весною следующего 1449 года Шемяка уже нарушил крестное целование, свои
проклятые грамоты и в самое Светлое воскресенье осадил Кострому, бился долго
под городом, но взять его не мог, потому что в нем была сильная застава
(гарнизон) великокняжеская под начальством князя Ивана Стриги и Федора
Басенка. Скоро и сам великий князь выступил с полками против Шемяки, с
которым опять заодно действовал Иван можайский, а с великим князем шли
вместе также могущественные союзники - митрополит и епископы. На Волге, в
селе Рудине, близ Ярославля, встретились неприятели, но битвы не было,
потому что Можайский оставил Шемяку и помирился с Василием, который придал
ему Бежецкий Верх. Мы видели, что Бежецкий Верх был отдан Ивану гораздо
прежде, в 1447 году, но это нисколько не может заставить нас заподозрить
приведенное летописное известие, потому что до нас не дошло никаких известий
о причинах, которые побуждали Шемяку и Можайского восставать на великого
князя; очень может быть, что у Можайского почему-нибудь было отнято
пожалование 1447 года; мы знаем, что еще в феврале 1448 года Можайский чрез
посредство тестя своего князя Федора Воротынского вошел в сношения с великим
князем литовским Казимиром, требуя помощи последнего для овладения столом
Московским, за что обязывался писаться всегда Казимиру братом младшим,
уступить Литве Ржеву, Медынь, не вступаться в Козельск и помогать во всех
войнах, особенно против татар. Под 1450 годом встречаем новое известие о
походе великого князя на Шемяку, к Галичу: 27 января великокняжеский воевода
князь Василий Иванович Оболенский напал на Шемяку, который стоял под городом
со всею своею силою; Шемяка потерпел страшное поражение и едва мог спастись
бегством; Галич сдался великому князю, который посадил здесь своих
наместников.
Лишенный удела, Шемяка скрылся сначала в Новгороде, но потом,
собравшись с силами, захватил Устюг; земли он не воевал, говорит летописец,
но привел добрых людей к присяге, кто же из них не хотел изменить великому
князю Василию, тех бросал в реку Сухону, навязавши камень на шею; из Устюга
ходил воевать к Вологде. Великий князь, занятый делами татарскими, не мог
действовать против Шемяки в 1451 году и только в начале 1452 выступил против
него к Устюгу; Шемяка испугался и убежал на реку Кокшенгу, где у него были
городки; но преследуемый и там великокняжескими полками, убежал опять в
Новгород. В 1453 году отправился туда из Москвы дьяк Степан Бородатый; он
подговорил боярина Шемякина Ивана Котова, а тот подговорил повара: Юрьевич
умер, поевши курицы, напитанной ядом.
23 июня пригнал к великому князю из Новгорода подьячий Василий Беда с
вестию о смерти Шемякиной и был пожалован за это в дьяки.
Сын Шемяки Иван ушел в Литву, где, как прежде враги отца его, нашел
себе почетный прием и кормление. Но кроме Шемяки в Московском княжестве
оставались еще другие удельные князья, от которых Василию надобно было
избавиться; он начал, как и следовало ожидать, с Ивана можайского: в 1454
году великий князь пошел к Можайску на князя Ивана Андреевича за его
неисправление, говорит летописец. Князь Иван не сопротивлялся; он выбрался
из города с женою, детьми, со всеми своими и побежал в Литву; Можайск был
присоединен к Москве. Какое было неисправление Ивана можайского, узнаем из
письма митрополита Ионы к смоленскому епископу. "Вы знаете, - пишет
митрополит, - что и прежде этот князь Иван Андреевич сделал с нашим сыном, а
своим братом старшим, но не скажу: с братом, с своим господарем, великим
князем". Здесь глава русского духовенства ясно говорит, что родовых
отношений между князьями более не существует, что князья удельные не суть
братья великому, но подданные! Вина Ивана можайского, по словам Ионы,
состояла в том, что во время двукратного нашествия татар митрополит посылал
к нему с просьбою о помощи великому князю; но Иван но явился. Цель письма -
чрез посредство смоленского владыки внушить литовскому правительству, чтоб
оно, приняв беглеца, удовольствовалось этим и не позволяло ему враждовать
против Москвы, ибо это необходимо должно вызвать неприязненное движение и со
стороны Василия Васильевича.
Из остальных удельных князей всех беспокойнее мог быть Василий
Ярославич серпуховской, именно потому, что оказал большие услуги великому
князю и, следовательно, имел большие притязания на благодарность и
уступчивость последнего. Мы видели, что в благодарность за услугу великий
князь уступил серпуховскому князю Дмитров; но после, неизвестно в какое
именно время, Василий Ярославич должен был отказаться от этого пожалования,
и только когда Иван можайский был изгнан из своего удела, великий князь
уступил Василию Ярославичу Бежецкий Верх и Звенигород. Но в 1456 году
серпуховской князь был схвачен в Москве и заточен в Углич, откуда после
перевезен в Вологду, где и умер; той же участи подверглись и меньшие его
дети, а старший, Иван, вместе с матерью убежал в Литву. Летописцы не
объявляют вины серпуховского князя, одна только Степенная книга глухо
говорит: "за некую крамолу". Иван Васильевич серпуховской встретился в Литве
с Иваном Андреевичем можайским; общее бедствие соединило их, и они
уговорились действовать заодно; Иван серпуховской говорит в договорной
грамоте князю можайскому: "Так как великий князь Василий Васильевич отнял у
тебя твою отчину и дедину на крестном целовании, выгнал тебя из твоей отчины
и дедины; также и моего отца, князя Василия Ярославича, великий князь
схватил на крестном целовании безвинно и меня выгнал из моей отчины и
дедины; то идти тебе, князь Иван Андреевич, доставать вместе и отца моего,
князя Василия Ярославича, и нашей отчины и дедины, а мне идти с тобою
заодно. Если великий князь станет звать тебя на твою отчину, станет отдавать
тебе твою отчину или придавать к ней, а моего отца не пожалует, не выпустит
и отчины ему по старине не отдаст или станет жаловать отца моего, как мне
нелюбо, то тебе с великим князем без моей воли не мириться, стоять со мною
заодно, доставать отца моего; и если отец мой погибнет в неволе или умрет
своею смертию, то тебе с великим князем также не мириться без моей воли, но
мстить за обиду отца моего. Наоборот, если великий князь захочет помириться
с отцом моим, а с тобою не захочет, то мне от тебя не отставать. Если
великий князь не смилуется, ни тебе отчины не отдаст, ни отца моего не
выпустит, и, даст бог, князя великого побьем или сгоним, и ты достанешь
великое княжение и отца моего освободишь, то тебе принять отца моего в
любовь и докончанье и в его отчину тебе не вступаться; а меня тебе принять в
братья младшие и дать мне отчину особую, Дмитров и Суздаль; а если кто
станет тебе на меня наговаривать, то тебе меня вдруг не захватывать, но
обослать сперва своими боярами и спросить по крестному целованию, и мне тебе
сказать всю правду, а тебе мне верить". Это условие любопытно; оно может
указывать, что князь Василий Ярославич серпуховской был схвачен по наговору,
и сын его требует от своего союзника, чтобы вперед не было подобного. В
изгнании, лишенные почти всякой надежды, князья - можайский и серпуховской -
мечтали: один - о великом княжении, другой - о Дмитрове и Суздале. Замыслы
изгнанников не осуществились; попытка некоторых верных слуг освободить
старого серпуховского князя также не удалась: они были схвачены и казнены в
Москве в 1462 году. Таким образом, из всех уделов Московского княжества
остался только один - Верейский, ибо князь его, Михаил Андреевич, как видно,
вел себя так, что на него не могло быть никакого наговора. До нас дошел
договор великого князя Василия с суздальским князем Иваном Васильевичем
Горбатым, правнуком Димитрия Константиновича чрез второго сына Семена; князь
Иван отказался от Суздаля и Нижнего, возвращал московскому князю все ярлыки,
прежде на эти княжества взятые, и сам брал от Василия в виде пожалования
Городец да несколько сел в Суздальской области с условием, что если он
отступит от великого князя или сыновей его, то эта отчина отходит к Москве,
а он, Иван, подвергается церковному проклятию. Какая была судьба князей -
Василия и Федора Юрьевичей, - неизвестно; известно только то, что великий
князь московский завещал Суздаль старшему сыну своему.
Так кончилась знаменитая усобица между князьями московскими, потомками
Калиты.
Сперва началась было она под предлогом старого права дяди пред
племянником; но скоро приняла сообразный со временем характер: сыновья Юрия
мимо всех прав враждуют с Василием Васильевичем, добиваются великого
княжения, ибо чувствуют, что удельными князьями они больше оставаться не
могут. Вследствие сухости, краткости, отрывочности летописных известий у нас
нет средств с точностью определить, во сколько торжество старшей линии в
потомстве Донского зависело от личности главных деятелей в этой борьбе; но
из современных источников, при всей их неполноте, мы можем ясно усмотреть,
как старые права, старые счеты родовые являются обветшалыми, являются чем-то
диким, странным; московский боярин смеется в Орде над правами, которые
основываются на старых летописях, старых бумагах; духовенство торжественно
провозглашает, что новый порядок престолонаследия от отца к сыну, а не от
брата к брату есть земская изначала пошлина; старый дядя Юрий остается
одинок в Москве с своим старым правом; сын его Шемяка побеждается