Страница:
обязывается иметь рязанского князя братом равным, Димитрий Шемяка и Димитрий
Красный - братом старшим. До нас дошел также договор князя Василия
Ярославича, внука Владимира Андреевича, с зятем (мужем сестры) и
четвероюродным братом Василием Васильевичем московским. В этом договоре
замечаем другой тон, гораздо униженнее: Василий Ярославич называет
московского князя старшим братом и отцом, обязывается держать под ним
великое княжение честно и грозно.
С 1440 года по 1445 у великого князя не было враждебных столкновений с
Шемякою; последний дожидался удобного случая для возобновления борьбы, и
этот случай наконец представился по поводу дел татарских. Прежде поездки
Василия Васильевича с дядею в Орду, для суда пред ханом, мы встречаем
известия об обычных набегах татар на украинские места: в 1425 году они
приходили на Рязанскую украйну, но были разбиты рязанцами и потеряли всю
добычу; в конце 1428 года они напали нечаянно на Галицкую область и стояли
здесь месяц; потом взяли Кострому, Плесо, Лух и ушли Волгою вниз. Великий
князь Василий послал за ними в погоню дядей своих Андрея и Константина
Дмитриевичей и боярина Ивана Дмитриевича с полками московскими; они не
догнали татар и возвратились; но князь Федор Стародубский-Пестрый с Федором
Константиновичем Добрынским тайком от московских князей погнались за
татарами, догнали задние отряды и побили. Тот же князь Федор Давыдович
Пестрый по приказанию князя московского ходил на болгар и попленил всю их
землю в 1431 году. В 1437 году татары опустошили границы рязанские; но
гораздо важнее были дела с ними в конце года, когда хан Улу-Махмет,
изгнанный из Золотой Орды братом своим, явился на границах русских и засел в
Белеве. Великий князь отправил против него сильные полки под начальством
обоих Юрьевичей - Шемяки и Красного, которые, по свидетельству летописца,
грабили по дороге своих, русских, мучили людей, допытываясь у них имения,
били скот и позволяли себе всякого рода неприличные поступки. Когда они
пришли к Белеву, то хан испугался, прислал просить мира, отдаваясь на всю
волю князей русских, но те не послушали его речей, двинулись к городу и
нанесли татарам сильное поражение. На другой день татарские мурзы приехали
опять для переговоров с великокняжескими воеводами: хан давал сына и мурз
своих в заложники, обязывался, пока жив, стеречь Русскую землю и не
требовать никаких выходов. Но воеводы не соглашались и на эти условия; тогда
мурзы сказали им: "Не хотите мира, так оглянитесь назад!" - и воеводы
увидали, что все русское войско бежит назад перед татарами.
Причиною этого бегства был литовский мценский воевода Григорий
Протасьев, присланный своим князем на помощь москвичам: он передался на
сторону хана и начал говорить московским воеводам: "Великий князь мой
прислал ко мне приказ, чтоб я не бился с ханом, а заключил с ним мир и
распустил полки". Когда московские воеводы приуныли от этого объявления,
Протасьев послал ночью к хану, чтоб тот утром нападал на московскую рать.
Утро, как нарочно, было мглистое, и русские сторожа не видали, как татары
вышли из города и напали на московские полки; Протасьев побежал прежде всех,
крича: "Беги! беги!" - и все в ужасе побежали за ним.
После этой победы Улу-Махмет пошел степью мимо русских границ,
переправился через Волгу и засел в опустелой от русских набегов Казани, где
поставил себе деревянный город на новом месте, и в июле 1439 года явился
нечаянно под Москвою.
Великий князь не успел собраться с силами и уехал за Волгу, оставив
защищать Москву воеводу своего, князя Юрия Патрикеевича; хан стоял 10 дней
под городом, взять его не мог, но наделал много зла Русской земле, на
возвратном пути сжег Коломну и погубил множество людей. В 1444 году султан
Мустафа пришел на Рязань со множеством татар, повоевал волости и села
рязанские и остановился в степи для продажи пленников, которых выкупали
рязанцы. Когда пленные были все выкуплены, Мустафа пришел опять в Рязань, на
этот раз уже с миром; хотелось ему зимовать в городе, потому что в степи не
было никакой возможности оставаться: осенью вся степь погорела пожаром, а
зима была лютая, с большими снегами и сильными вьюгами; от бескормицы лошади
у татар перемерли. Когда в Москве узнали об этом, то великий князь отправил
на Мустафу двоих воевод своих - князя Василия Оболенского и Андрея Голтяева
- с двором своим да мордву на лыжах. Московские воеводы нашли Мустафу под
Переяславлем на речке Листани, потому что рязанцы выслали его из своего
города. Несчастные татары, полузамерзшие, бесконные, не могшие владеть
луками по причине сильного вихря, должны были выдержать нападение с трех
сторон: от воевод московских, от мордвы и от казаков рязанских, которые
упоминаются тут в первый раз. Несмотря на беспомощное состояние свое, татары
резались крепко, по выражению летописца, живыми в руки не давались и были
сломлены только превосходным числом неприятелей, причем сам Муста-фа был
убит.
Другие татары в том же году отплатили за Мустафу нападением и на
Рязанскую украйну, и на землю Мордовскую; а в 1445 году хан Улу-Махмет засел
в старом Нижнем Новгороде и оттуда пришел к Мурому. Великий князь вышел
против него со всеми своими силами, с князьями - Шемякою, обоими
Андреевичами и Василием Ярославичем; хан испугался и убежал назад в Нижний
Новгород, только передовым полкам великокняжеским удалось побить татар под
Муромом, Гороховцом и в других местах.
Но иначе кончилось дело при второй встрече Василия с татарами
Улу-Махметовыми.
Весною того же года пришла в Москву весть, что двое сыновей
Улу-Махметовых опять появились в русских границах, и великий князь,
заговевшись на Петров пост, вышел против них. В Юрьев прискакали к нему
нижегородские воеводы - князь Федор Долголядов и Юшка Драница - с вестию,
"что они выбежали ночью из города, зажегши его, потому что не могли долее
переносить голода: что было хлебного запасу, все переели". Тогда великий
князь, проведши Петров день в Юрьеве, пошел к Суздалю и стал на реке
Каменке, куда пришли к нему двоюродные братья Андреевичи и Василий
Ярославич. 6 июля московское войско переполошилось, надели доспехи, подняли
знамена и выступили в поле, но неприятель не показывался, и великий князь,
возвратившись в стан, сел ужинать с князьями и боярами; долго пили ночью,
встали на другой день уже после солнечного восхода, и Василий, отслушав
заутреню, хотел было опять лечь спать, как пришла весть, что татары
переправляются чрез реку Нерль. Великий князь тотчас же послал с этою вестию
по всем станам, сам надел доспехи, поднял знамена и выступил в поле, но
войска было у него мало, всего тысячи с полторы, потому что полки союзных
князей не успели собраться, не успели прийти и союзные татары, не пришел и
Шемяка, несмотря на то что к нему много раз посылали. Подле Евфимиева
монастыря, по левую сторону, сошлись русские полки с татарами, и в первой
стычке рать великокняжеская обратила в бегство татар; но когда стала гнаться
за ними в беспорядке, то неприятель обратился и нанес русским совершенное
поражение. Великий князь отбивался храбро, получил множество ран и был
наконец взят в плен вместе с двоюродным братом Михаилом Андреевичем; князь
Иван Андреевич можайский был также ранен и сбит с коня, но успел пересесть
на другого и спасся бегством. Победители рассыпались по окрестностям для
грабежа, а сыновья ханские, остановившись в Евфимиеве монастыре, сняли с
великого князя крест-тельник и отослали в Москву к матери и жене пленника.
Когда узнали в Москве об участи великого князя, то поднялся плач
великий и рыдание многое, говорит летописец. Но за этою бедою для москвичей
по следам шла другая: ночью 14 июля загорелся их город и выгорел весь; не
осталось ни одного дерева, а каменные церкви распались, и стены каменные
попадали во многих местах; людей много погорело: по некоторым известиям, 700
человек, по другим - гораздо больше, духовных и мирян, потому что с одной
стороны огонь, а с другой - боялись татар; казны и всякого товара сгорело
множество, ибо из разных городов собрались тогда жители в Москву и сели в
осаде. Великие княгини Софья и Марья с детьми и боярами уехали в Ростов; по
некоторым же известиям, великая княгиня Софья отправилась было сначала в
Тверь, но от реки Дубны была возвращена назад Шемякою. Между тем в Москве
после отъезда княгинь поднялось волнение: те, которые могли бежать, хотели
оставить Москву; но чернь, собравшись, прежде всего начала строить городовые
ворота, хотевших бежать хватали, били, ковали и тем прекратили волнение: все
вместе начали укреплять город и готовить лес для постройки домов.
Между тем победители-татары подошли было к Владимиру, но не решились на
приступ и удалились сперва к Мурому, потом к Нижнему, откуда Улу-Махмет со
всею Ордою и пленным великим князем отступил к Курмышу, отправивши посла
своего Бегича к Шемяке, который мог теперь думать, что благоприятная судьба
внезапною развязкою дает ему желанное торжество. Он принял посла с большою
честию и отпустил его, по выражению летописца, "со всем лихом на великого
князя" и вместе с Бегичем отправил к хану своего посла, дьяка Дубенского,
хлопотать о том, чтоб Василию не выйти на великое княжение. Но хан хотел
кончить дело как можно скорее, как можно скорее получить выгоды от своей
победы; думая, что посол его, долго не возвращавшийся от Шемяки, убит
последним, Махмет вступил в переговоры с своим пленником и согласился
отпустить его в Москву. Касательно условий освобождения свидетельства
разногласят: в большей части летописей сказано: "Царь Улу-Махмет и сын его
утвердили великого князя крестным целованием, что дать ему с себя окуп,
сколько может"; но в некоторых означена огромная сумма - 200000 рублей,
намекается также и на другие какие-то условия: "А иное бог весть, и они
между собою"; во всяком случае трудно согласиться, чтоб окуп был умеренный.
Летописи единогласно говорят, что с великим князем выехали из Орды многие
князья татарские со многими людьми. И прежде Василий принимал татарских
князей в службу и давал им кормление - средство превосходное
противопоставлять варварам варваров же, средство, которое Россия должна была
употреблять вследствие самого своего географического положения; но
современники думали не так: мы видели, как они роптали, когда при отце
Василия давались литовским князьям богатые кормления; еще более возбудили их
негодование подобные поступки с татарами, потому что в них не могла еще
тогда погаснуть сильная ненависть к этому народу, и когда к тому еще были
наложены тяжкие подати, чтоб достать деньги для окупа, то неудовольствие
обнаружилось в самых стенах Москвы: им спешил воспользоваться Шемяка. Теперь
больше чем когда-либо Юрьевич должен был опасаться Василия, потому что посол
его к хану был перехвачен, и великий князь знал об его замыслах; но, занятый
делами татарскими, он не мог еще думать о преследовании Димитрия. Последний
спешил предупредить его и начал сноситься с князем Борисом тверским и
можайским князем Иваном Андреевичем, у которого хотя прежде и было
неудовольствие с великим князем, однако потом заключен был мир: Василий дал
ему Козельск с волостями, и можайский князь вместе с братом, как мы видели,
находились в Суздальской битве. Шемяка сообщил князьям слух, который носился
тогда, об условиях Василия с ханом Махметом: шла молва, будто великий князь
обещал отдать хану все Московское княжество, а сам удовольствовался Тверью.
Князья тверской и можайский поверили или сочли полезным для себя
поверить и согласились действовать заодно с Шемякою и московскими
недовольными, в числе которых были бояре, гости и даже чернецы, а главным
двигателем был Иван Старков; из бояр Шемякиных главными советниками
летописец называет Константиновичей, из которых после на видном месте
является Никита Константинович.
В 1446 году московские недовольные дали знать союзным князьям, что
Василий поехал молиться в Троицкий монастырь; Шемяка и Можайский ночью 12
февраля овладели врасплох Москвою, схватили мать и жену великого князя,
казну его разграбили, верных бояр перехватали и пограбили, пограбили также
многих граждан, и в ту же ночь Можайский отправился к Троице с большою
толпою своих и Шемякиных людей. Великий князь слушал обедню 13 числа, как
вдруг вбегает в церковь рязанец Бунко и объявляет ему, что Шемяка и
Можайский идут на него ратию. Василий не поверил ему, потому что Бунко
незадолго перед тем отъехал от него к Шемяке. "Эти люди только смущают нас,
- сказал великий князь, - может ли быть, чтобы братья пошли на меня, когда я
с ними в крестном целовании?" - и велел выбить Бунка из монастыря, поворотив
его назад. Не поверивши Бунку, великий князь послал, однако, на всякий
случай сторожей к Радонежу (на гору), но сторожа просмотрели ратных людей
Можайского, ибо те увидали их прежде и сказали своему князю, который велел
собрать много саней, иные с рогожами, другие с полостями, и положить в них
по два человека в доспехах, а третьему велел идти сзади, как будто за возом.
Въехавши на гору, ратники выскочили из возов и перехватали сторожей, которым
нельзя было убежать, потому что тогда снег лежал на девять пядей. Забравши
сторожей, войско Можайского пошло тотчас же к монастырю. Великий князь
увидал неприятелей, как они скакали с Радонежской горы к селу
Клементьевскому, и бросился было на конюшенный двор, но здесь не было ни
одной готовой лошади, потому что сам он прежде не распорядился, понадеявшись
на крестное целование, а люди все оторопели от страха. Тогда Василий побежал
в монастырь, к Троицкой церкви, куда пономарь впустил его и запер за ним
двери.
Тотчас после этого вскакали на монастырь и враги; прежде всех въехал
боярин Шемякин Никита Константинович, который разлетелся на коне даже на
лестницу церковную, но, как стал слезать с лошади, споткнулся об камень,
лежащий на паперти, и упал: когда его подняли, то он едва очнулся, шатался
точно пьяный и побледнел как мертвец. Потом въехал на монастырь и сам князь
Иван и стал спрашивать, где князь великий. Василий, услыхав его голос,
закричал ему из церкви: "Братья! помилуйте меня! Позвольте мне остаться
здесь, смотреть на образ божий, пречистой богородицы, всех святых; я не
выйду из этого монастыря, постригусь здесь", - и, взявши икону с гроба св.
Сергия, пошел к южным дверям, сам отпер их и, встретив князя Ивана с иконою
в руках, сказал ему: "Брат!
Целовали мы животворящий крест и эту икону в этой самой церкви, у этого
гроба чудотворцева, что не мыслить нам друг на друга никакого лиха, а теперь
не знаю, что надо мною делается?" Иван отвечал: "Государь! если мы захотим
сделать тебе какое зло, то пусть это зло будет над нами; а что теперь
делаем, так это мы делаем для христианства, для твоего окупа. Татары,
которые с тобою пришли, когда увидят это, облегчат окуп".
Василий, поставив икону на место, упал пред чудотворцевым гробом и стал
молиться с такими слезами, воплем и рыданием, что прослезил самих врагов
своих. Князь Иван, помолившись немного в церкви, вышел вон, сказавши Никите:
"Возьми его".
Великий князь, помолившись, встал и, оглянувшись кругом, спросил: "Где
же брат, князь Иван?" Вместо ответа подошел к нему Никита Константинович,
схватил его за плеча и сказал: "Взят ты великим князем Димитрием Юрьевичем".
Василий сказал на это: "Да будет воля божия!" Тогда Никита вывел его из
церкви и из монастыря, после чего посадили его на голые сани с чернецом
напротив и повезли в Москву; бояр великокняжеских также перехватали, но о
сыновьях, Иване и Юрии, бывших вместе с отцом в монастыре, даже и не
спросили. Эти малолетные князья днем спрятались вместе с некоторыми из слуг,
а ночью убежали в Юрьев, к князю Ивану Ряполовскому, в село его Боярово;
Ряполовский, взявши их, побежал вместе с братьями Семеном и Димитрием и со
всеми людьми своими в Муром и там заперся.
Между тем великого князя привезли в Москву на ночь 14 февраля и
посадили на дворе Шемякине; 16 числа на ночь ослепили и сослали в Углич
вместе с женою, а мать, великую княгиню Софью Витовтовну, отослали на
Чухлому. В некоторых летописях приведены причины, побудившие Шемяку ослепить
Василия: "Зачем привел татар на Русскую землю и города с волостями отдал им
в кормление? Татар и речь их любишь сверх меры, а христиан томишь без
милости; золото, серебро и всякое имение отдаешь татарам, наконец, зачем
ослепил князя Василия Юрьевича?"
Услыхавши об ослеплении великого князя, брат жены его, князь Василий
Ярославич, вместе с князем Семеном Ивановичем Оболенским убежали в Литву. Мы
видели литовских князей в Москве, теперь видим явление обратное: и великие
князья литовские принимают московских выходцев точно так же, как московские
принимали литовско-русских, - с честию, дают им богатые кормления: так,
Василию Ярославичу дали Брянск, Гомель, Стародуб, Мстиславль и многие другие
места. Из бояр и слуг Васильевых одни присягнули Шемяке, другие убежали в
Тверь; всех отважнее поступил Федор Басенок, объявивший, что не хочет
служить Шемяке, который за это велел заковать его в железа; но Басенок успел
вырваться из них, убежал в Коломну, подговорил там многих людей, разграбил с
ними Коломенский уезд и ушел в Литву к князю Василию Ярославичу, который
отдал ему и князю Семену Оболенскому Брянск.
Шемяка видел, что не может быть покоен до тех пор, пока сыновья Василия
находятся на свободе в Муроме с многочисленною дружиною, но не смел послать
против них войско, боясь всеобщего негодования против себя, и придумал
следующее средство: призвал к себе в Москву рязанского епископа Иону и стал
говорить ему:
"Батюшка! поезжай в свою епископию, в Муром, и возьми на свою
епитрахиль детей великого князя Василия, а я с радостию их пожалую, отца их
выпущу и вотчину дам достаточную, чем будет им можно жить". Владыка
отправился в Муром и передал Ряполовским слова Шемяки. Те начали думать:
"Если мы теперь святителя не послушаем, не пойдем к князю Димитрию с детьми
великокняжескими, то он придет с войском и город возьмет; тогда и дети, и
отец их, и мы все будем в его воле".
Решившись исполнить требование Шемяки, они сказали Ионе: "Мы не
отпустим с тобою детей великокняжеских так просто, но пойдем в соборную
церковь, и там возьмешь их на свою епитрахиль". Иона согласился, пошел в
церковь, отслужил молебен богородице, взял детей с пелены от пречистой на
свою епитрахиль и поехал с ними к Шемяке в Переяславль, куда прибыл 6 мая.
Шемяка принял малюток ласково, позвал на обед, одарил; но на третий день
отослал к отцу, в Углич, в заточение. Тогда Ряполовские, увидев, что Шемяка
не сдержал своего слова, стали думать, как бы освободить великого князя из
заточения. В этой думе были с ними вместе: князь Иван Васильевич
Стрига-Оболенский, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, которого прежде
мы видели воеводою нижегородским, Семен Филимонов с детьми, Русалка, Руно и
многие другие дети боярские. Они сговорились сойтись к Угличу в Петров день,
в полдень. Семен Филимонов пришел ровно в срок, но Ряполовские не могли
этого сделать, потому что были задержаны отрядом Шемяки, за ними посланным;
они разбили этот отряд, но, зная, что уже опоздали, двинулись назад по
Новгородской области в Литву, где соединились с прежними выходцами, а
Филимонов пошел опять к Москве.
Шемяка испугался этих движений в пользу пленного Василия, послал за
владыками и начал думать с ними, с князем Иваном можайским и боярами:
выпускать ли пленного Василия из заточения или нет? Сильнее всех в пользу
Василия говорил епископ Иона, нареченный митрополит; он каждый день твердил
Шемяке: "Сделал ты неправду, а меня ввел в грех и срам; ты обещал и князя
великого выпустить, а вместо того и детей его с ним посадил; ты мне дал
честное слово, и они меня послушали, а теперь я остаюсь перед ними лжецом.
Выпусти его, сними грех со своей души и с моей! Что тебе может сделать
слепой да малые дети? Если боишься, укрепи его еще крестом честным, да и
нашею братьею, владыками". Шемяка решился наконец освободить Василия, дать
ему отчину и осенью 1446 года отправился в Углич с епископами,
архимандритами, игуменами. Приехавши туда, он выпустил Василия и детей его
из заключения, каялся и просил у него прощения; Василий также в свою очередь
складывал всю вину на одного себя, говорил: "И не так еще мне надобно было
пострадать за грехи мои и клятвопреступление перед вами, старшими братьями
моими, и перед всем православным христианством, которое изгубил и еще
изгубить хотел. Достоин был я и смертной казни, но ты, государь, показал ко
мне милосердие, не погубил меня с моими беззакониями, дал мне время
покаяться".
Когда он это говорил, слезы текли у него из глаз как ручьи; все
присутствующие дивились такому смирению и умилению и плакали сами, на него
глядя. На радости примирения Шемяка дал Василию, жене его и детям большой
пир, где были все епископы, многие бояре и дети боярские; Василий получил
богатые дары и Вологду в отчину, давши наперед Шемяке проклятые грамоты не
искать великого княжения. Но приверженцы Василия ждали только его
освобождения и толпами кинулись к нему.
Затруднение состояло в проклятых грамотах, данных на себя Василием:
Трифон, игумен Кириллова Белозерского монастыря, снял их на себя, когда
Василий приехал из Вологды в его монастырь под предлогом накормить братию и
раздать ей милостыню. С Бела-озера великий князь отправился к Твери, которой
князь Борис Александрович обещал ему помощь с условием, чтоб он обручил
своего старшего сына и наследника Ивана на его дочери Марье; жениху было
тогда только семь лет.
Василий согласился и с тверскими полками пошел на Шемяку к Москве.
Между тем князь Василий Ярославич и другие московские выходцы, жившие в
Литве, еще не зная об освобождении великого князя, решились, оставя
семейства свои в Литве, идти к Угличу и вывести оттуда Василия. Они уже
назначили срок собираться всем в Пацыне, как пришла весть, что великий князь
выпущен и дана ему Вологда.
Тогда князь Василий Ярославич двинулся из Мстиславля, князь Семен
Оболенский с Басенком из Брянска, сошлись в Пацыне и, получивши здесь весть,
что великий князь уже пошел из Вологды на Белоозеро и оттуда к Твери,
двинулись к нему на помощь. Близ Ельны встретили они татарский отряд и
начали было уже с ним стреляться, как татары закричали: "Кто вы?" Они
отвечали: "Москвичи; идем с князем Василием Ярославичем искать своего
государя, великого князя Василия Васильевича, сказывают, что он уже выпущен;
а вы кто?" Татары отвечали: "Мы пришли из страны Черкасской, с двумя
царевичами, детьми Улу-Махметовыми, Касимом и Эгупом; слышали царевичи о
великом князе, что он пострадал от братьев, и пошли искать его за прежнее
его добро и за хлеб, потому что много его добра до нас было". Когда дело
таким образом объяснилось, москвичи и татары съехались, дали друг другу
клятву и пошли вместе искать великого князя. Шемяка с князем Иваном
можайским выступил к Волоку, навстречу неприятелю, но в его отсутствие
Москва внезапно и легко была захвачена приверженцами Василия Васильевича,
как прежде приверженцами Шемяки. Боярин Михаил Борисович Плещеев,
отправленный великим князем с очень небольшим отрядом войска, пробрался мимо
Шемякиной рати и подъехал к Москве в ночь накануне Рождества Христова, в
самую заутреню; Никольские ворота были отворены для княгини Ульяны, жены
Василия Владимировича (сына Владимира Андреевича); этим воспользовался
Плещеев и ворвался в кремль; Шемякин наместник, Федор Галицкий, убежал от
заутрени из собора; наместник князя Ивана можайского, Василий Шига, выехал
было из кремля на лошади, но был схвачен истопником великой княгини
Ростопчею и приведен к воеводам, которые сковали его вместе с другими
боярами Шемяки и Можайского, а с граждан взяли присягу на имя великого князя
Василия и начали укреплять город.
Великий князь, узнавши, что Москва за ним, двинулся к Волоку на Шемяку
и Можайского, которые, видя, что из Твери идет великий князь, из Литвы -
Василий Ярославич с татарами, Москва взята и люди бегут от них толпами,
побежали к Галичу, оттуда в Чухлому, где взяли с собою мать великого князя,
Софью Витовтовну, и отправились в Каргополь. Василий, отпустивши жену в
Москву, пошел за ними, взял Углич, который сдался только тогда, когда
тверской князь прислал пушки осаждающим; в Угличе соединился с великим
князем Василий Ярославич, и все вместе пошли к Ярославлю, где соединились с
татарскими царевичами. Из Ярославля Василий послал сказать Шемяке: "Брат
князь Дмитрий Юрьевич! Какая тебе честь или хвала держать в плену мою мать,
а свою тетку? Неужели ты этим хочешь мне отмстить? я уже на своем столе, на
великом княжении!" Отпустивши с этим посла к Шемяке, великий князь
отправился в Москву, куда приехал 17 февраля 1447 года; а Шемяка, выслушавши
посла Василиева, стал думать с своими боярами. "Братья, - говорил он им, -
что мне томить тетку и госпожу свою, великую княгиню? Сам я бегаю, люди
надобны самому, они уже и так истомлены, а тут еще надобно ее стеречь, лучше
отпустим ее". Порешивши на этом, он отпустил Софью из Каргополя с боярином
Красный - братом старшим. До нас дошел также договор князя Василия
Ярославича, внука Владимира Андреевича, с зятем (мужем сестры) и
четвероюродным братом Василием Васильевичем московским. В этом договоре
замечаем другой тон, гораздо униженнее: Василий Ярославич называет
московского князя старшим братом и отцом, обязывается держать под ним
великое княжение честно и грозно.
С 1440 года по 1445 у великого князя не было враждебных столкновений с
Шемякою; последний дожидался удобного случая для возобновления борьбы, и
этот случай наконец представился по поводу дел татарских. Прежде поездки
Василия Васильевича с дядею в Орду, для суда пред ханом, мы встречаем
известия об обычных набегах татар на украинские места: в 1425 году они
приходили на Рязанскую украйну, но были разбиты рязанцами и потеряли всю
добычу; в конце 1428 года они напали нечаянно на Галицкую область и стояли
здесь месяц; потом взяли Кострому, Плесо, Лух и ушли Волгою вниз. Великий
князь Василий послал за ними в погоню дядей своих Андрея и Константина
Дмитриевичей и боярина Ивана Дмитриевича с полками московскими; они не
догнали татар и возвратились; но князь Федор Стародубский-Пестрый с Федором
Константиновичем Добрынским тайком от московских князей погнались за
татарами, догнали задние отряды и побили. Тот же князь Федор Давыдович
Пестрый по приказанию князя московского ходил на болгар и попленил всю их
землю в 1431 году. В 1437 году татары опустошили границы рязанские; но
гораздо важнее были дела с ними в конце года, когда хан Улу-Махмет,
изгнанный из Золотой Орды братом своим, явился на границах русских и засел в
Белеве. Великий князь отправил против него сильные полки под начальством
обоих Юрьевичей - Шемяки и Красного, которые, по свидетельству летописца,
грабили по дороге своих, русских, мучили людей, допытываясь у них имения,
били скот и позволяли себе всякого рода неприличные поступки. Когда они
пришли к Белеву, то хан испугался, прислал просить мира, отдаваясь на всю
волю князей русских, но те не послушали его речей, двинулись к городу и
нанесли татарам сильное поражение. На другой день татарские мурзы приехали
опять для переговоров с великокняжескими воеводами: хан давал сына и мурз
своих в заложники, обязывался, пока жив, стеречь Русскую землю и не
требовать никаких выходов. Но воеводы не соглашались и на эти условия; тогда
мурзы сказали им: "Не хотите мира, так оглянитесь назад!" - и воеводы
увидали, что все русское войско бежит назад перед татарами.
Причиною этого бегства был литовский мценский воевода Григорий
Протасьев, присланный своим князем на помощь москвичам: он передался на
сторону хана и начал говорить московским воеводам: "Великий князь мой
прислал ко мне приказ, чтоб я не бился с ханом, а заключил с ним мир и
распустил полки". Когда московские воеводы приуныли от этого объявления,
Протасьев послал ночью к хану, чтоб тот утром нападал на московскую рать.
Утро, как нарочно, было мглистое, и русские сторожа не видали, как татары
вышли из города и напали на московские полки; Протасьев побежал прежде всех,
крича: "Беги! беги!" - и все в ужасе побежали за ним.
После этой победы Улу-Махмет пошел степью мимо русских границ,
переправился через Волгу и засел в опустелой от русских набегов Казани, где
поставил себе деревянный город на новом месте, и в июле 1439 года явился
нечаянно под Москвою.
Великий князь не успел собраться с силами и уехал за Волгу, оставив
защищать Москву воеводу своего, князя Юрия Патрикеевича; хан стоял 10 дней
под городом, взять его не мог, но наделал много зла Русской земле, на
возвратном пути сжег Коломну и погубил множество людей. В 1444 году султан
Мустафа пришел на Рязань со множеством татар, повоевал волости и села
рязанские и остановился в степи для продажи пленников, которых выкупали
рязанцы. Когда пленные были все выкуплены, Мустафа пришел опять в Рязань, на
этот раз уже с миром; хотелось ему зимовать в городе, потому что в степи не
было никакой возможности оставаться: осенью вся степь погорела пожаром, а
зима была лютая, с большими снегами и сильными вьюгами; от бескормицы лошади
у татар перемерли. Когда в Москве узнали об этом, то великий князь отправил
на Мустафу двоих воевод своих - князя Василия Оболенского и Андрея Голтяева
- с двором своим да мордву на лыжах. Московские воеводы нашли Мустафу под
Переяславлем на речке Листани, потому что рязанцы выслали его из своего
города. Несчастные татары, полузамерзшие, бесконные, не могшие владеть
луками по причине сильного вихря, должны были выдержать нападение с трех
сторон: от воевод московских, от мордвы и от казаков рязанских, которые
упоминаются тут в первый раз. Несмотря на беспомощное состояние свое, татары
резались крепко, по выражению летописца, живыми в руки не давались и были
сломлены только превосходным числом неприятелей, причем сам Муста-фа был
убит.
Другие татары в том же году отплатили за Мустафу нападением и на
Рязанскую украйну, и на землю Мордовскую; а в 1445 году хан Улу-Махмет засел
в старом Нижнем Новгороде и оттуда пришел к Мурому. Великий князь вышел
против него со всеми своими силами, с князьями - Шемякою, обоими
Андреевичами и Василием Ярославичем; хан испугался и убежал назад в Нижний
Новгород, только передовым полкам великокняжеским удалось побить татар под
Муромом, Гороховцом и в других местах.
Но иначе кончилось дело при второй встрече Василия с татарами
Улу-Махметовыми.
Весною того же года пришла в Москву весть, что двое сыновей
Улу-Махметовых опять появились в русских границах, и великий князь,
заговевшись на Петров пост, вышел против них. В Юрьев прискакали к нему
нижегородские воеводы - князь Федор Долголядов и Юшка Драница - с вестию,
"что они выбежали ночью из города, зажегши его, потому что не могли долее
переносить голода: что было хлебного запасу, все переели". Тогда великий
князь, проведши Петров день в Юрьеве, пошел к Суздалю и стал на реке
Каменке, куда пришли к нему двоюродные братья Андреевичи и Василий
Ярославич. 6 июля московское войско переполошилось, надели доспехи, подняли
знамена и выступили в поле, но неприятель не показывался, и великий князь,
возвратившись в стан, сел ужинать с князьями и боярами; долго пили ночью,
встали на другой день уже после солнечного восхода, и Василий, отслушав
заутреню, хотел было опять лечь спать, как пришла весть, что татары
переправляются чрез реку Нерль. Великий князь тотчас же послал с этою вестию
по всем станам, сам надел доспехи, поднял знамена и выступил в поле, но
войска было у него мало, всего тысячи с полторы, потому что полки союзных
князей не успели собраться, не успели прийти и союзные татары, не пришел и
Шемяка, несмотря на то что к нему много раз посылали. Подле Евфимиева
монастыря, по левую сторону, сошлись русские полки с татарами, и в первой
стычке рать великокняжеская обратила в бегство татар; но когда стала гнаться
за ними в беспорядке, то неприятель обратился и нанес русским совершенное
поражение. Великий князь отбивался храбро, получил множество ран и был
наконец взят в плен вместе с двоюродным братом Михаилом Андреевичем; князь
Иван Андреевич можайский был также ранен и сбит с коня, но успел пересесть
на другого и спасся бегством. Победители рассыпались по окрестностям для
грабежа, а сыновья ханские, остановившись в Евфимиеве монастыре, сняли с
великого князя крест-тельник и отослали в Москву к матери и жене пленника.
Когда узнали в Москве об участи великого князя, то поднялся плач
великий и рыдание многое, говорит летописец. Но за этою бедою для москвичей
по следам шла другая: ночью 14 июля загорелся их город и выгорел весь; не
осталось ни одного дерева, а каменные церкви распались, и стены каменные
попадали во многих местах; людей много погорело: по некоторым известиям, 700
человек, по другим - гораздо больше, духовных и мирян, потому что с одной
стороны огонь, а с другой - боялись татар; казны и всякого товара сгорело
множество, ибо из разных городов собрались тогда жители в Москву и сели в
осаде. Великие княгини Софья и Марья с детьми и боярами уехали в Ростов; по
некоторым же известиям, великая княгиня Софья отправилась было сначала в
Тверь, но от реки Дубны была возвращена назад Шемякою. Между тем в Москве
после отъезда княгинь поднялось волнение: те, которые могли бежать, хотели
оставить Москву; но чернь, собравшись, прежде всего начала строить городовые
ворота, хотевших бежать хватали, били, ковали и тем прекратили волнение: все
вместе начали укреплять город и готовить лес для постройки домов.
Между тем победители-татары подошли было к Владимиру, но не решились на
приступ и удалились сперва к Мурому, потом к Нижнему, откуда Улу-Махмет со
всею Ордою и пленным великим князем отступил к Курмышу, отправивши посла
своего Бегича к Шемяке, который мог теперь думать, что благоприятная судьба
внезапною развязкою дает ему желанное торжество. Он принял посла с большою
честию и отпустил его, по выражению летописца, "со всем лихом на великого
князя" и вместе с Бегичем отправил к хану своего посла, дьяка Дубенского,
хлопотать о том, чтоб Василию не выйти на великое княжение. Но хан хотел
кончить дело как можно скорее, как можно скорее получить выгоды от своей
победы; думая, что посол его, долго не возвращавшийся от Шемяки, убит
последним, Махмет вступил в переговоры с своим пленником и согласился
отпустить его в Москву. Касательно условий освобождения свидетельства
разногласят: в большей части летописей сказано: "Царь Улу-Махмет и сын его
утвердили великого князя крестным целованием, что дать ему с себя окуп,
сколько может"; но в некоторых означена огромная сумма - 200000 рублей,
намекается также и на другие какие-то условия: "А иное бог весть, и они
между собою"; во всяком случае трудно согласиться, чтоб окуп был умеренный.
Летописи единогласно говорят, что с великим князем выехали из Орды многие
князья татарские со многими людьми. И прежде Василий принимал татарских
князей в службу и давал им кормление - средство превосходное
противопоставлять варварам варваров же, средство, которое Россия должна была
употреблять вследствие самого своего географического положения; но
современники думали не так: мы видели, как они роптали, когда при отце
Василия давались литовским князьям богатые кормления; еще более возбудили их
негодование подобные поступки с татарами, потому что в них не могла еще
тогда погаснуть сильная ненависть к этому народу, и когда к тому еще были
наложены тяжкие подати, чтоб достать деньги для окупа, то неудовольствие
обнаружилось в самых стенах Москвы: им спешил воспользоваться Шемяка. Теперь
больше чем когда-либо Юрьевич должен был опасаться Василия, потому что посол
его к хану был перехвачен, и великий князь знал об его замыслах; но, занятый
делами татарскими, он не мог еще думать о преследовании Димитрия. Последний
спешил предупредить его и начал сноситься с князем Борисом тверским и
можайским князем Иваном Андреевичем, у которого хотя прежде и было
неудовольствие с великим князем, однако потом заключен был мир: Василий дал
ему Козельск с волостями, и можайский князь вместе с братом, как мы видели,
находились в Суздальской битве. Шемяка сообщил князьям слух, который носился
тогда, об условиях Василия с ханом Махметом: шла молва, будто великий князь
обещал отдать хану все Московское княжество, а сам удовольствовался Тверью.
Князья тверской и можайский поверили или сочли полезным для себя
поверить и согласились действовать заодно с Шемякою и московскими
недовольными, в числе которых были бояре, гости и даже чернецы, а главным
двигателем был Иван Старков; из бояр Шемякиных главными советниками
летописец называет Константиновичей, из которых после на видном месте
является Никита Константинович.
В 1446 году московские недовольные дали знать союзным князьям, что
Василий поехал молиться в Троицкий монастырь; Шемяка и Можайский ночью 12
февраля овладели врасплох Москвою, схватили мать и жену великого князя,
казну его разграбили, верных бояр перехватали и пограбили, пограбили также
многих граждан, и в ту же ночь Можайский отправился к Троице с большою
толпою своих и Шемякиных людей. Великий князь слушал обедню 13 числа, как
вдруг вбегает в церковь рязанец Бунко и объявляет ему, что Шемяка и
Можайский идут на него ратию. Василий не поверил ему, потому что Бунко
незадолго перед тем отъехал от него к Шемяке. "Эти люди только смущают нас,
- сказал великий князь, - может ли быть, чтобы братья пошли на меня, когда я
с ними в крестном целовании?" - и велел выбить Бунка из монастыря, поворотив
его назад. Не поверивши Бунку, великий князь послал, однако, на всякий
случай сторожей к Радонежу (на гору), но сторожа просмотрели ратных людей
Можайского, ибо те увидали их прежде и сказали своему князю, который велел
собрать много саней, иные с рогожами, другие с полостями, и положить в них
по два человека в доспехах, а третьему велел идти сзади, как будто за возом.
Въехавши на гору, ратники выскочили из возов и перехватали сторожей, которым
нельзя было убежать, потому что тогда снег лежал на девять пядей. Забравши
сторожей, войско Можайского пошло тотчас же к монастырю. Великий князь
увидал неприятелей, как они скакали с Радонежской горы к селу
Клементьевскому, и бросился было на конюшенный двор, но здесь не было ни
одной готовой лошади, потому что сам он прежде не распорядился, понадеявшись
на крестное целование, а люди все оторопели от страха. Тогда Василий побежал
в монастырь, к Троицкой церкви, куда пономарь впустил его и запер за ним
двери.
Тотчас после этого вскакали на монастырь и враги; прежде всех въехал
боярин Шемякин Никита Константинович, который разлетелся на коне даже на
лестницу церковную, но, как стал слезать с лошади, споткнулся об камень,
лежащий на паперти, и упал: когда его подняли, то он едва очнулся, шатался
точно пьяный и побледнел как мертвец. Потом въехал на монастырь и сам князь
Иван и стал спрашивать, где князь великий. Василий, услыхав его голос,
закричал ему из церкви: "Братья! помилуйте меня! Позвольте мне остаться
здесь, смотреть на образ божий, пречистой богородицы, всех святых; я не
выйду из этого монастыря, постригусь здесь", - и, взявши икону с гроба св.
Сергия, пошел к южным дверям, сам отпер их и, встретив князя Ивана с иконою
в руках, сказал ему: "Брат!
Целовали мы животворящий крест и эту икону в этой самой церкви, у этого
гроба чудотворцева, что не мыслить нам друг на друга никакого лиха, а теперь
не знаю, что надо мною делается?" Иван отвечал: "Государь! если мы захотим
сделать тебе какое зло, то пусть это зло будет над нами; а что теперь
делаем, так это мы делаем для христианства, для твоего окупа. Татары,
которые с тобою пришли, когда увидят это, облегчат окуп".
Василий, поставив икону на место, упал пред чудотворцевым гробом и стал
молиться с такими слезами, воплем и рыданием, что прослезил самих врагов
своих. Князь Иван, помолившись немного в церкви, вышел вон, сказавши Никите:
"Возьми его".
Великий князь, помолившись, встал и, оглянувшись кругом, спросил: "Где
же брат, князь Иван?" Вместо ответа подошел к нему Никита Константинович,
схватил его за плеча и сказал: "Взят ты великим князем Димитрием Юрьевичем".
Василий сказал на это: "Да будет воля божия!" Тогда Никита вывел его из
церкви и из монастыря, после чего посадили его на голые сани с чернецом
напротив и повезли в Москву; бояр великокняжеских также перехватали, но о
сыновьях, Иване и Юрии, бывших вместе с отцом в монастыре, даже и не
спросили. Эти малолетные князья днем спрятались вместе с некоторыми из слуг,
а ночью убежали в Юрьев, к князю Ивану Ряполовскому, в село его Боярово;
Ряполовский, взявши их, побежал вместе с братьями Семеном и Димитрием и со
всеми людьми своими в Муром и там заперся.
Между тем великого князя привезли в Москву на ночь 14 февраля и
посадили на дворе Шемякине; 16 числа на ночь ослепили и сослали в Углич
вместе с женою, а мать, великую княгиню Софью Витовтовну, отослали на
Чухлому. В некоторых летописях приведены причины, побудившие Шемяку ослепить
Василия: "Зачем привел татар на Русскую землю и города с волостями отдал им
в кормление? Татар и речь их любишь сверх меры, а христиан томишь без
милости; золото, серебро и всякое имение отдаешь татарам, наконец, зачем
ослепил князя Василия Юрьевича?"
Услыхавши об ослеплении великого князя, брат жены его, князь Василий
Ярославич, вместе с князем Семеном Ивановичем Оболенским убежали в Литву. Мы
видели литовских князей в Москве, теперь видим явление обратное: и великие
князья литовские принимают московских выходцев точно так же, как московские
принимали литовско-русских, - с честию, дают им богатые кормления: так,
Василию Ярославичу дали Брянск, Гомель, Стародуб, Мстиславль и многие другие
места. Из бояр и слуг Васильевых одни присягнули Шемяке, другие убежали в
Тверь; всех отважнее поступил Федор Басенок, объявивший, что не хочет
служить Шемяке, который за это велел заковать его в железа; но Басенок успел
вырваться из них, убежал в Коломну, подговорил там многих людей, разграбил с
ними Коломенский уезд и ушел в Литву к князю Василию Ярославичу, который
отдал ему и князю Семену Оболенскому Брянск.
Шемяка видел, что не может быть покоен до тех пор, пока сыновья Василия
находятся на свободе в Муроме с многочисленною дружиною, но не смел послать
против них войско, боясь всеобщего негодования против себя, и придумал
следующее средство: призвал к себе в Москву рязанского епископа Иону и стал
говорить ему:
"Батюшка! поезжай в свою епископию, в Муром, и возьми на свою
епитрахиль детей великого князя Василия, а я с радостию их пожалую, отца их
выпущу и вотчину дам достаточную, чем будет им можно жить". Владыка
отправился в Муром и передал Ряполовским слова Шемяки. Те начали думать:
"Если мы теперь святителя не послушаем, не пойдем к князю Димитрию с детьми
великокняжескими, то он придет с войском и город возьмет; тогда и дети, и
отец их, и мы все будем в его воле".
Решившись исполнить требование Шемяки, они сказали Ионе: "Мы не
отпустим с тобою детей великокняжеских так просто, но пойдем в соборную
церковь, и там возьмешь их на свою епитрахиль". Иона согласился, пошел в
церковь, отслужил молебен богородице, взял детей с пелены от пречистой на
свою епитрахиль и поехал с ними к Шемяке в Переяславль, куда прибыл 6 мая.
Шемяка принял малюток ласково, позвал на обед, одарил; но на третий день
отослал к отцу, в Углич, в заточение. Тогда Ряполовские, увидев, что Шемяка
не сдержал своего слова, стали думать, как бы освободить великого князя из
заточения. В этой думе были с ними вместе: князь Иван Васильевич
Стрига-Оболенский, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, которого прежде
мы видели воеводою нижегородским, Семен Филимонов с детьми, Русалка, Руно и
многие другие дети боярские. Они сговорились сойтись к Угличу в Петров день,
в полдень. Семен Филимонов пришел ровно в срок, но Ряполовские не могли
этого сделать, потому что были задержаны отрядом Шемяки, за ними посланным;
они разбили этот отряд, но, зная, что уже опоздали, двинулись назад по
Новгородской области в Литву, где соединились с прежними выходцами, а
Филимонов пошел опять к Москве.
Шемяка испугался этих движений в пользу пленного Василия, послал за
владыками и начал думать с ними, с князем Иваном можайским и боярами:
выпускать ли пленного Василия из заточения или нет? Сильнее всех в пользу
Василия говорил епископ Иона, нареченный митрополит; он каждый день твердил
Шемяке: "Сделал ты неправду, а меня ввел в грех и срам; ты обещал и князя
великого выпустить, а вместо того и детей его с ним посадил; ты мне дал
честное слово, и они меня послушали, а теперь я остаюсь перед ними лжецом.
Выпусти его, сними грех со своей души и с моей! Что тебе может сделать
слепой да малые дети? Если боишься, укрепи его еще крестом честным, да и
нашею братьею, владыками". Шемяка решился наконец освободить Василия, дать
ему отчину и осенью 1446 года отправился в Углич с епископами,
архимандритами, игуменами. Приехавши туда, он выпустил Василия и детей его
из заключения, каялся и просил у него прощения; Василий также в свою очередь
складывал всю вину на одного себя, говорил: "И не так еще мне надобно было
пострадать за грехи мои и клятвопреступление перед вами, старшими братьями
моими, и перед всем православным христианством, которое изгубил и еще
изгубить хотел. Достоин был я и смертной казни, но ты, государь, показал ко
мне милосердие, не погубил меня с моими беззакониями, дал мне время
покаяться".
Когда он это говорил, слезы текли у него из глаз как ручьи; все
присутствующие дивились такому смирению и умилению и плакали сами, на него
глядя. На радости примирения Шемяка дал Василию, жене его и детям большой
пир, где были все епископы, многие бояре и дети боярские; Василий получил
богатые дары и Вологду в отчину, давши наперед Шемяке проклятые грамоты не
искать великого княжения. Но приверженцы Василия ждали только его
освобождения и толпами кинулись к нему.
Затруднение состояло в проклятых грамотах, данных на себя Василием:
Трифон, игумен Кириллова Белозерского монастыря, снял их на себя, когда
Василий приехал из Вологды в его монастырь под предлогом накормить братию и
раздать ей милостыню. С Бела-озера великий князь отправился к Твери, которой
князь Борис Александрович обещал ему помощь с условием, чтоб он обручил
своего старшего сына и наследника Ивана на его дочери Марье; жениху было
тогда только семь лет.
Василий согласился и с тверскими полками пошел на Шемяку к Москве.
Между тем князь Василий Ярославич и другие московские выходцы, жившие в
Литве, еще не зная об освобождении великого князя, решились, оставя
семейства свои в Литве, идти к Угличу и вывести оттуда Василия. Они уже
назначили срок собираться всем в Пацыне, как пришла весть, что великий князь
выпущен и дана ему Вологда.
Тогда князь Василий Ярославич двинулся из Мстиславля, князь Семен
Оболенский с Басенком из Брянска, сошлись в Пацыне и, получивши здесь весть,
что великий князь уже пошел из Вологды на Белоозеро и оттуда к Твери,
двинулись к нему на помощь. Близ Ельны встретили они татарский отряд и
начали было уже с ним стреляться, как татары закричали: "Кто вы?" Они
отвечали: "Москвичи; идем с князем Василием Ярославичем искать своего
государя, великого князя Василия Васильевича, сказывают, что он уже выпущен;
а вы кто?" Татары отвечали: "Мы пришли из страны Черкасской, с двумя
царевичами, детьми Улу-Махметовыми, Касимом и Эгупом; слышали царевичи о
великом князе, что он пострадал от братьев, и пошли искать его за прежнее
его добро и за хлеб, потому что много его добра до нас было". Когда дело
таким образом объяснилось, москвичи и татары съехались, дали друг другу
клятву и пошли вместе искать великого князя. Шемяка с князем Иваном
можайским выступил к Волоку, навстречу неприятелю, но в его отсутствие
Москва внезапно и легко была захвачена приверженцами Василия Васильевича,
как прежде приверженцами Шемяки. Боярин Михаил Борисович Плещеев,
отправленный великим князем с очень небольшим отрядом войска, пробрался мимо
Шемякиной рати и подъехал к Москве в ночь накануне Рождества Христова, в
самую заутреню; Никольские ворота были отворены для княгини Ульяны, жены
Василия Владимировича (сына Владимира Андреевича); этим воспользовался
Плещеев и ворвался в кремль; Шемякин наместник, Федор Галицкий, убежал от
заутрени из собора; наместник князя Ивана можайского, Василий Шига, выехал
было из кремля на лошади, но был схвачен истопником великой княгини
Ростопчею и приведен к воеводам, которые сковали его вместе с другими
боярами Шемяки и Можайского, а с граждан взяли присягу на имя великого князя
Василия и начали укреплять город.
Великий князь, узнавши, что Москва за ним, двинулся к Волоку на Шемяку
и Можайского, которые, видя, что из Твери идет великий князь, из Литвы -
Василий Ярославич с татарами, Москва взята и люди бегут от них толпами,
побежали к Галичу, оттуда в Чухлому, где взяли с собою мать великого князя,
Софью Витовтовну, и отправились в Каргополь. Василий, отпустивши жену в
Москву, пошел за ними, взял Углич, который сдался только тогда, когда
тверской князь прислал пушки осаждающим; в Угличе соединился с великим
князем Василий Ярославич, и все вместе пошли к Ярославлю, где соединились с
татарскими царевичами. Из Ярославля Василий послал сказать Шемяке: "Брат
князь Дмитрий Юрьевич! Какая тебе честь или хвала держать в плену мою мать,
а свою тетку? Неужели ты этим хочешь мне отмстить? я уже на своем столе, на
великом княжении!" Отпустивши с этим посла к Шемяке, великий князь
отправился в Москву, куда приехал 17 февраля 1447 года; а Шемяка, выслушавши
посла Василиева, стал думать с своими боярами. "Братья, - говорил он им, -
что мне томить тетку и госпожу свою, великую княгиню? Сам я бегаю, люди
надобны самому, они уже и так истомлены, а тут еще надобно ее стеречь, лучше
отпустим ее". Порешивши на этом, он отпустил Софью из Каргополя с боярином