Страница:
должны примкнуть эти спорные между Москвою и Литвою области - Рязань,
Новгород, Псков: все они находились уже почти в воле великого князя
московского. Но как же должны были смотреть на это князья литовские? что
заставило их выпустить из рук добычу без борьбы, что помешало им
воспользоваться усобицами князей московских для окончательного усиления себя
на счет последних? Они не имели для этого средств, ибо если прежде
сдерживались они на западе борьбою с Немецким орденом, то теперь
сдерживались они еще более союзом с Польшею и потом окончательною борьбою с
тем же Орденом. Мы видели, что если поляки сильно хлопотали о вечном
соединении своего государства с Литвою, то в Литве хлопотали также о
независимости своего княжества от Польши. На Ленчицеком сейме, бывшем в 1426
году, опять толковали о средствах, как бы помешать отделению Литвы от
Польши, о котором стал снова замышлять Витовт. Но Витовт, замышляя о
независимости Литвы от Польши, замышлял также и о зависимости Польши от
себя. Мы видели, что в случае смерти Ягайла бездетным престол польский мог
перейти к нему, но Ягайло от второго брака имел уже двоих сыновей, и
королева Софья была беременна третьим ребенком; Витовт придумал средство:
ославив мать, лишить и сыновей надежды на престол; в 1427 году на сейме в
Городне Витовт обвинил молодую королеву в неверности Ягайлу; пыткою вынудили
показания у некоторых придворных женщин, перехватили указанных виновников
преступления; но королева успела очистить себя присягою, и Ягайло
успокоился. Тогда Витовт стал думать о другом средстве достать независимость
для Литвы и корону королевскую для себя: для этого он обратился к императору
Сигизмунду. Сигизмунд, находясь в затруднительном положении по случаю войны
с гуситами и турками, требовал и не мог добиться помощи от слабого Ягайла,
который сам признавался, что не может ничего сделать без совета с Витовтом;
вот почему императору очень хотелось сблизиться с Витовтом. "Вижу, - говорил
он, - что король Владислав - человек простоватый и во всем подчиняется
влиянию Витовта, так мне нужно привязать к себе прежде всего литовского
князя, чтоб посредством его овладеть и Ягайлом". Начались частые пересылки
между Сигизмундом и Витовтом, наконец положили свидеться в Луцке, куда
должен был приехать и Ягайло. В 1429 году был этот знаменитый съезд трех
коронованных лиц вместе со множеством вельмож польских, литовских и русских.
После празднеств начались совещания, и на одном из них император сказал
следующие слова: "Я понуждаю папу, чтоб он созвал собор для примирения с
гуситами и для преобразования церкви; отправлюсь туда сам, если он
согласится; если же не согласится, созову собор собственною моею властию. Не
должно пренебрегать также и соединением с греками, потому что они исповедуют
одну с нами веру, отличаясь от нас только бородами да тем, что священники у
них женатые. Но этого, однако, не должно ставить им в порок, потому что
греческие священники довольствуются одною женою, а латинские держат их по
десяти и больше". Эти слова императора скоро были в устах всех русских,
которые превозносили его похвалами, к великой досаде католиков и поляков. Но
досада последних усилилась еще более, когда они узнали о главном предмете
совещаний между Сигизмундом и Витовтом: этот предмет был признание Витовта
независимым королем Литвы и Руси. Сигизмунд легко успел уговорить Ягайла
дать на это свое согласие, но сильное сопротивление, как следовало ожидать,
оказалось со стороны прелатов и вельмож польских, у которых из рук
вырывалась богатая добыча: Збигнев Олесницкий, епископ краковский, бывший
везде впереди по своему характеру и талантам, в полном собрании обратился к
Витовту с резкими словами, говоря, что при избрании Ягайла они
руководствовались только духовным благом литовцев, владения которых не могли
представить им ничего лестного, потому что были все почти опустошены и
разобраны соседними владельцами. Палатин краковский, Ян Тарновский, и все
другие шумно выразили свое согласие с речью Олесницкого.
Витовт, всегда скрытный, тут, однако, не мог удержать своего
неудовольствия, которое выразилось в отрывочных гневных восклицаниях. "Пусть
так! - сказал он, выходя из собрания, - а я все-таки найду средства сделать
по-моему". Поляки тогда обратились с упреками к своему королю: "Разве ты нас
за тем сюда позвал, чтобы быть свидетелями отделения от Польши таких знатных
владений?"
(Следовательно, Литва и Русь не были еще вконец опустошены и разобраны
соседними государями!!) Ягайло заливался слезами, благодарил их за верность,
клялся, что никогда не давал согласия Сигизмунду и Витовту на отделение
Литвы, что рад хоть сейчас бежать из Луцка, куда они сами назначат. И точно,
прелаты и паны польские собрались и уехали днем, а Ягайло побежал за ними в
ночь. Витовта сильно раздосадовало это поспешное бегство поляков и короля
их; однако крутые, решительные меры были не в характере Витовта; зная
польское корыстолюбие, он начал обдаривать панов, чтобы как можно тише, без
помощи оружия, достигнуть своей цели.
На следующем сейме у поляков было положено - кроткими мерами отвлекать
Витовта от его опасного намерения. Послан был к нему в Литву все тот же
Збигнев Олесницкий, который истощил перед ним все свое красноречие. "Знай, -
говорил он Витовту, - что корона королевская скорее уменьшит твое величие,
чем возвысит: между князьями ты первый, а между королями будешь последний;
что за честь в преклонных летах окружить голову небольшим количеством золота
и дорогих камней, а целые народы окружить ужасами кровопролитных войн?" Но в
литовском князе Збигнев встретил достойного противника. "Никогда, - отвечал
ему Витовт, - у меня и в голове не было намерения стать независимым королем;
давно уже император убеждал меня принять королевский титул, но я не
соглашался. Теперь же сам король Владислав потребовал этого от меня; уступая
его мольбам, повинуясь его приказанию, я дал публично свое согласие, после
чего постыдно было бы для меня отречься от своего слова". Олесницкий
возвратился ни с чем, а между тем приближенные Витовта не переставали
убеждать своего князя привести как можно скорее к концу начатое предприятие.
Витовт писал к Ягайлу, укоряя его за то, что он взял назад свое согласие, и
за то, что хочет сделать народ литовский и князя его вассалами Польши; писал
и к императору с теми же жалобами. Поляки были в страшной тревоге; после
долгих совещаний положено было опять слать послов к Витовту, и опять
отправлен был Збигнев Олесницкий вместе с Яном Тарновским, палатином
краковским. Послы удивили Витовта предложением принять корону польскую,
которую уступает ему Ягайло, по старости лет уже чувствующий себя
неспособным к правлению. Витовт отвечал, что считает гнусным делом принять
польскую корону, отнявши ее у брата, и прибавил, что сам не станет более
добиваться королевской короны, но если ее пришлют ему, то не откажется
принять.
Между тем поляки действовали против намерений Витовта, и, с другой
стороны, они представили папе всю опасность, которою грозит католицизму
отделение Литвы и Руси от Польши, потому что тогда издревле господствовавшее
в этих странах православие опять возьмет прежнюю силу и подавит только что
водворившееся в Литве латинство. Папа, поняв справедливость опасения,
немедленно отправил к императору запрет посылать корону в Литву, а Витовту -
запрет принимать ее.
Получив папскую грамоту, Витовт в 1430 году написал прелатам и
вельможам польским, жалуясь им на короля Владислава, который чернит его пред
папою и другими владетелями католическими. В это время поляки были
встревожены вестию, что литовский князь взял с своих бояр присягу служить
ему против короля и королевства Польского, и снова Збигнев отправился в
Литву успокоить Витовта насчет папского послания и укорить в неприязненных
намерениях против Польши.
Витовт отвечал, что он взял присягу с своих и утвердил крепости вовсе
не с целию начать наступательные движения против Польши, но только для
предохранения себя от внезапного нападения врагов, ибо ему достоверно
известно, что гуситы беспрестанно добиваются от короля Владислава позволения
пройти чрез его области на Пруссию и на Литву, и король ему об этом ничего
не объявил. Збигневу нечего было отвечать на это. Между тем днем Витовтовой
коронации назначен был праздник Успения богородицы; но так как посланные от
Сигизмунда с короною опоздали к этому дню, то назначен был другой праздник -
Рождества богородицы, и приглашены были уже к этому торжеству многие
соседние владельцы, в том числе и внук Витовта, князь московский. Поляки
знали об этих приготовлениях и потому расставили сторожевые отряды по
границам, чтобы не пропускать Сигизмундовых послов в Литву. На границах
Саксонии и Пруссии схвачены были двое послов - Чигала и Рот, которые ехали к
Витовту с известием, что корона уже отправлена, и с грамотами, в силу
которых он получал право на королевский титул; за этими послами следовали
другие, знатнейшие и многочисленнейшие, везшие корону. Чтоб перехватить их,
отправилось трое польских вельмож с значительным отрядом, поклявшись
помешать отделению Литвы и Руси, хотя бы для перехвачения короны нужно было
ехать в самые отдаленные пределы. Послы, узнав об этом, испугались и
возвратились назад, к Сигизмунду.
Весть об этом так поразила Витовта, что сильно расстроила его здоровье;
однако больной старик еще не терял совершенно надежды как бы то ни было
успеть в своем намерении. Зная слабохарактерность Ягайла, он послал звать
его к себе в Вильну.
Ягайлу и самому очень хотелось поехать в Литву, не потому, что он питал
сильную привязанность к родной стране, а потому, что в ней всего лучше
удовлетворял он своей страсти к охоте. Но польские прелаты и вельможи знали,
что если Ягайло раз свидится с Витовтом, то не будет в состоянии отказать
ему ни в чем; знали также, что Сигизмундовы послы убеждают Витовта
употребить при венчании корону, сделанную в Вильне, что не помешает
Сигизмунду признать его королем, и потому боялись отпустить Ягайла одного в
Литву, а приставили к нему Збигнева Олесницкого, на твердость которого
вполне полагались. Витовт принял двоюродного брата с большим торжеством; но
сам со дня на день становился все слабее и слабее, не переставая, однако,
требовать от Ягайла, чтобы тот согласился на его коронацию. Ягайло отвечал,
что он сам по себе рад дать согласие, да что ж ему делать, когда поляки
приставили к нему Збигнева, без согласия которого ничего нельзя сделать; что
прежде всего нужно как-нибудь размягчить этот камень. Витовт принялся
размягчать и просьбами и дарами, каких никто до сих пор не получал еще в
Литве, но Збигнев остался непреклонен. Тогда Витовт прибегнул к угрозам,
давая знать, что употребит все средства, рассыплет повсюду то самое золото,
раздаст те самые дары, которые были приготовлены для Збигнева, чтобы лишить
его краковской епископии. Но угрозы не испугали, а только ожесточили
Збигнева, и Витовт должен был оставить всякую надежду преклонить его на свою
сторону, а скоро тяжкая болезнь заставила его отложить все другие надежды.
Витовт умер 27 октября 1430 года; главною причиною смерти полагают тяжкую
скорбь о несбывшихся намерениях.
Не имея сыновей, Витовт сосредоточил все свои желания на удовлетворении
личного честолюбия, для чего так усиленно добивался венца королевского, и не
мог, по-видимому, в последнее пятилетие жизни заботиться о расширении своих
владений, которых некому было оставить. Несмотря на то, еще в 1425 году
Витовт посылал к великому магистру Ордена требовать помощи против Пскова,
магистр отказал, и Витовт почему-то отложил поход; в 1426 году он опять
послал за тем же к магистру; тот опять отвечал, что не может нарушить
крестного целования к псковичам; но на этот раз Витовт не стал дожидаться
союзников, объявил войну псковичам и по прошествии четырех недель и четырех
дней после объявления, в августе месяце, явился с полками литовскими,
польскими, русскими и татарскими под Опочкою, жители которой устроили мост
на канатах, под мостом набили кольев, а сами спрятались в крепости, чтобы
неприятелю показалась она пустою. Татарская конница, не видя никого на
стенах, бросилась на мост: тогда граждане подрезали канаты, и мост вместе с
татарами упал на колья, почти все неприятели лишились жизни, а которые
попались в плен, тех жестоко и позорно изувечили в городе и в таком виде
показали осаждающим. Витовт отошел от Опочки и осадил другой город -
Воронач, под которым стоял три недели, разбивая пороками стены. Вороначанам
стало очень тяжко, и они послали сказать в Псков: "Господа псковичи!
помогайте нам, думайте об нас, нам теперь очень тяжко!" Псковичи послали в
литовский стан своего посадника бить челом Витовту; но тот не принял
псковского челобитья.
Другой псковский посадник с 400 человек хотел пробраться в город
Котельну и засесть там, но был перенят по дороге 7000 литовцев и татар и
успел убежать в Котельну, потерявши 30 человек; в двух других стычках с
татарами жители псковских пригородов были счастливее. Между тем в одну ночь
случилось чудо страшное, говорит летописец: внезапно нашла туча грозная,
полился дождь, загремел гром, молния сверкала беспрестанно, и все думали,
что или от дождя потонут, или от молнии сгорят, или от грома камнями будут
побиты; гром был такой страшный, что земля тряслась, и Витовт, ухватясь за
шатерный столп, кричал в ужасе: "Господи помилуй!" Псковский летописец этой
грозе приписывает смирение Витовта, который дал перемирие вороначанам; но
летописец московский приводит другое обстоятельство: к Витовту приехал посол
из Москвы, князь Лыков, и сказал от имени великого князя Василия: "Зачем это
ты так делаешь вопреки договору?
Вместо того чтобы быть тебе со мною заодно, ты мою отчину воюешь и
пустошишь".
Витовт, послушавшись внука своего, заключил с псковичами мир; вместо
трех тысяч рублей взял с них только одну тысячу и пленников их отдал на
поруки, с условием, чтоб в известный срок они явились к нему в Вильну;
псковский летописец не говорит ничего о после московском и жалуется, по
обычаю, на новгородцев, которые не помогли Пскову ничем, ни словом, ни
делом, хотя их посол был все это время в стане у Витовта, и под Опочкою, и
под Вороначем. Когда срок ехать в Вильну с деньгами и пленными стал
приближаться, псковичи послали в Москву просить великого князя, чтоб
отправил к деду своих бояр бить челом за псковичей.
Московский посол поехал в Вильну вместе с псковскими, повезли деньги,
1000 рублей, и пленников; Витовт деньги взял, но пленников оставил у себя, и
посол московский не помог ничего своим посольством, говорит псковский
летописец: псковичи принуждены были опять послать посадника в Вильну и
выкупить пленных деньгами.
В 1428 году пришел черед и новгородцам: Витовт объявил им войну за то,
что они называли его изменником и пьяницею; новгородцы послали просить
помощи у псковичей, но те отвечали: "Как вы нам не помогли, так и мы вам не
поможем, да еще мы и договор заключили с Витовтом, что не помогать вам".
Великий князь московский также целовал крест Витовту, что не будет помогать
ни Новгороду, ни Пскову, а тверской князь отправил даже свои полки на помощь
Витовту. И вот Витовт пришел сначала к Вышгороду, а потом к Порхову с
пушками; была у него одна огромная пушка по имени Галка, которая наделала
много вреда и Порхову и Литве, потому что, разорвавшись, убила самого
мастера, воеводу полоцкого и много ратных людей и лошадей. Несмотря на то,
Порхов не мог долее держаться и заплатил за себя Витовту 5000 рублей; потом
приехали из Новгорода владыка с боярами и заплатили еще 5000 да тысячу за
пленных; сбирали это серебро по всем волостям Новгородским и за Волоком,
брали с 10 человек по рублю. "Вот вам за то, что называли меня изменником и
бражником", - сказал Витовт новгородцам, принимая у них деньги.
Смерть Витовта обрадовала многих и в Польше, и в Северо-Восточной Руси;
ей радовались и в Юго-Западной Руси те, которым дорого было свое и которые
видели ясно, что Витовт в своих честолюбивых стремлениях руководился одними
личными, корыстными целями. Их надежды давно уже были обращены на брата
Ягайлова, Свидригайла Олгердовича, который оказывал явное расположение к
православию и явную ненависть к Польше. Польские писатели изображают
Свидригайла человеком, преданным вину и праздности, непостоянным,
вспыльчивым, безрассудным, склонным на все стороны, куда ветер подует, и
находят в нем одно только доброе качество - щедрость. Но должно заметить,
что почти всех Гедиминовичей можно упрекать в непостоянстве, видя, с какою
легкостию изменяют они одной вере и народности в пользу другой, лишь бы
только эта измена вела к скорейшему достижению известной цели. Эта фамильная
черта Гедиминовичей равно поражает нас как в Ягайле, Свидригайле и Витовте,
так и в последнем из Гедиминовичей, Сигизмунде Августе, который точно так же
был равнодушен, точно так же колебался между католицизмом и протестантизмом,
как предки его колебались между католицизмом и православием.
Быть может, причина такому явлению заключалась в самом положении
литовского народа, который, не успев выработать для себя крепких основ
народного характера, пришел в столкновение с различными чуждыми и высшими
его народностями: к одной которой-нибудь из них он должен был при равняться,
не насильственно, однако, а с правом выбора.
По смерти Витовта Ягайло не мог противиться всеобщему желанию: русские
и литовские вельможи бросились к Свидригайлу и провозгласили его великим
князем.
Свидригайло ознаменовал свое вступление на отцовский стол тем, что
занял литовские замки от своего имени, с исключением Ягайлова, и тем
обнаружил намерение отложиться от Польши. Кипя гневом за прежние обиды и
гонения, он в резких словах укорял короля и его польских советников, грозя
им местию. Ягайло находился в самом затруднительном положении; эта
затруднительность еще более усилилась при известии, что поляки, услыхав о
смерти Витовта, внезапно захватили Подолию, вытеснив оттуда литовских
наместников. Свидригайло выходил из себя, грозил королю тюрьмою и даже
смертию, если поляки не возвратят Подолию Литве.
Тогда советники королевские решились умертвить Свидригайла и, запершись
в Вильне, держаться там до прибытия коронного войска. Но Ягайло никак не
соглашался на такую меру и почел за лучшее возвратить брату Подолию.
Свидригайло, обрадованный уступчивостию короля, утих и начал ласкаться
к брату; но вельможи польские были в отчаянии, что Подолия отходит от них,
стали придумывать средства, как бы помешать королевскому намерению, и
наконец нашли: тайным образом дали знать польскому коменданту Каменца, чтоб
он не слушался королевского повеления, не сдавал города Литве и заключил бы
в оковы Ягайловых и Свидригайловых посланных; комендант исполнил их желание.
В 1431 году Ягайло возвратился в Польшу; на Сендомирском сейме слабый
старик стал жаловаться на обиды от Свидригайла; негодование поляков было
усилено еще вестями, что Свидригайло не оставляет в покое ни Подолии, ни
других соседних областей; но они боялись действовать против литовского князя
вооруженною силою, зная сильную приверженность к нему русских, заподозривая
и короля своего в тайном доброжелательстве брату, и потому решились
попытаться сперва мирным путем склонить Свидригайла к уступке Подолии и к
признанию своей зависимости от Польши. Первое посольство их осталось без
успеха; при втором, выведенный из терпения дерзкими требованиями Яна Лутека
Бржеского, Свидригайло дал ему пощечину. В том же году (1431) Бржеский опять
приехал послом от Ягайла, опять говорил Свидригайлу те же речи, опять
получил от него пощечину, но теперь уже не был отпущен назад, а заключен в
тюрьму. Ягайло выступил с войском на Литву, хотя, как выражается польский
историк, горше смерти был ему этот поход против родной земли и родного
брата. Борьба между народностями, из которых одна посягала на права другой,
ведена была, как и следовало ожидать, с большим ожесточением: с обеих сторон
не было пощады пленникам, причем русские особенно изливали свою месть на
латинское духовенство. Жители Луцка с удивительным мужеством выдерживали
осаду от королевского войска; несмотря на то, по уверению польского
историка, город должен был бы скоро сдаться и война кончилась бы с выгодою и
честию для короля и королевства, если б тому не помешал сам Ягайло,
благоприятствовавший Свидригайлу и его подданным, с которыми поспешил
заключить перемирие, причем положен был срок и место для переговоров о
вечном мире. Король снял осаду Луцка, и русские торжествовали отступление
неприятеля тем, что разрушили все католические церкви в Луцкой земле.
Съезд для заключения вечного мира назначен был в Парчеве; но
Свидригайло не явился туда и не прислал своих уполномоченных. Тогда поляки,
не надеясь справиться с литовским князем открытою силою, решились выставить
ему соперника и возбудить междоусобие в собственных его владениях. Мы
видели, что Свидригайло держался русского народонаселения. Это возбуждало
неудовольствие собственно литовских вельмож, особенно тех, которые приняли
католицизм. Поляки воспользовались их неудовольствием и послали Лаврентия
Зоронбу в Литву с явным поручением от Ягайла к брату его - склонять
последнего к покорности - и с тайным поручением - уговаривать литовских
вельмож к свержению Свидригайла и к принятию к себе в князья Витовтова
брата, Сигизмунда Кейстутовича, князя стародубского.
Зоронба успел как нельзя лучше выполнить свое поручение: составлен был
заговор, с помощию которого Сигизмунд стародубский напал нечаянно на
Свидригайла и выгнал его из Литвы; но Русь (т. е. Малороссия), Смоленск и
Витебск остались верными Свидригайлу.
Сведав об изгнании Свидригайла из Литвы, король созвал вельмож и
прелатов для совещания о делах этой страны. Положено было отправить к
Сигизмунду полномочных послов, в числе которых находился Збигнев Олесницкий.
Сигизмунд с почестями принял посольство и подчинил себя и свое княжество
короне Польской. Такой поступок понятен: Сигизмунд собственными средствами
не мог держаться против Свидригайла; ему нужна была помощь Польши, авторитет
ее короля. Но понятно также, что подчинение Литвы Польше не могло доставить
Сигизмунду расположения многих литовцев, которые не хотели этого подчинения;
вот почему Сигизмунд скоро увидел, что окружен людьми, на верность которых
не может положиться; и хотя польский летописец видит в этом случае только
врожденное непостоянство литовцев, но мы имеем право видеть еще что-нибудь
другое, тем более что тот же самый летописец в один голос с летописцем
русским упрекает Сигизмунда в страшной жестокости и безнравственности.
Открыт был заговор на жизнь Сигизмунда, и главами заговора были двое
знаменитейших вельмож: Янут, палатин троцкий, и Румбольд, гетман литовский.
Янут и Румбольд вместе с другими соучастниками погибли под топором; но
ожесточение против Сигизмунда не уменьшилось: он не смел встретиться с
Свидригайлом в открытом поле, боясь измены своих.
В таком положении находились Литва и Юго-Западная Русь, когда в 1434
году умер король Ягайло. Поляки возвели на престол сына его Владислава, не
без смут, впрочем, и сопротивления со стороны некоторых вельмож. Но
перемена, совершившаяся в Польше, не изменила положения Литвы и Руси: здесь
по-прежнему шла борьба между Сигизмундом и Свидригайлом, по-прежнему
последний не хотел отказываться от прав своих на Литву и по-прежнему был
несчастлив на войне: войска его потерпели сильное поражение под Вилькомиром.
Но Сигизмунд недолго наслаждался своим торжеством: двое братьев, русские
князья Иван и Александр Чарторыйские составили новый заговор, вследствие
которого Сигизмунд лишился жизни.
По убиении Сигизмунда литовские вельможи разделились: одни хотели
видеть великим князем Владислава Ягайловича, короля польского; другие,
возвеличенные Сигизмундом, держались сына его Михаила; третьи, наконец,
хотели Свидригайла.
Король Владислав был в это время в большом затруднении: венгры выбрали
его на свой престол и просили поспешить приездом к ним, а между тем Литва
требовала также его присутствия и в противном случае грозила отделиться от
Польши. После долгих совещаний с польскими вельможами решено было, чтоб сам
Владислав поспешил в Венгрию для упрочения себе тамошнего престола, а в
Литву отправил вместо себя родного брата своего, молодого Казимира, не в
качестве, однако, великого князя литовского, а в качестве наместника
польского. Литовские и некоторые из русских вельмож вместе с Александром,
или Олельком, Владимировичем, князем киевским, внуком Олгердовым, приняли
Казимира, но никак не хотели видеть в нем наместника Владиславова и
требовали возведения его на великокняжеский престол; поляки, окружавшие
Казимира, никак не хотели согласиться на это требование, и тогда литовцы
против их воли провозгласили Казимира великим князем. Видя это, король
Новгород, Псков: все они находились уже почти в воле великого князя
московского. Но как же должны были смотреть на это князья литовские? что
заставило их выпустить из рук добычу без борьбы, что помешало им
воспользоваться усобицами князей московских для окончательного усиления себя
на счет последних? Они не имели для этого средств, ибо если прежде
сдерживались они на западе борьбою с Немецким орденом, то теперь
сдерживались они еще более союзом с Польшею и потом окончательною борьбою с
тем же Орденом. Мы видели, что если поляки сильно хлопотали о вечном
соединении своего государства с Литвою, то в Литве хлопотали также о
независимости своего княжества от Польши. На Ленчицеком сейме, бывшем в 1426
году, опять толковали о средствах, как бы помешать отделению Литвы от
Польши, о котором стал снова замышлять Витовт. Но Витовт, замышляя о
независимости Литвы от Польши, замышлял также и о зависимости Польши от
себя. Мы видели, что в случае смерти Ягайла бездетным престол польский мог
перейти к нему, но Ягайло от второго брака имел уже двоих сыновей, и
королева Софья была беременна третьим ребенком; Витовт придумал средство:
ославив мать, лишить и сыновей надежды на престол; в 1427 году на сейме в
Городне Витовт обвинил молодую королеву в неверности Ягайлу; пыткою вынудили
показания у некоторых придворных женщин, перехватили указанных виновников
преступления; но королева успела очистить себя присягою, и Ягайло
успокоился. Тогда Витовт стал думать о другом средстве достать независимость
для Литвы и корону королевскую для себя: для этого он обратился к императору
Сигизмунду. Сигизмунд, находясь в затруднительном положении по случаю войны
с гуситами и турками, требовал и не мог добиться помощи от слабого Ягайла,
который сам признавался, что не может ничего сделать без совета с Витовтом;
вот почему императору очень хотелось сблизиться с Витовтом. "Вижу, - говорил
он, - что король Владислав - человек простоватый и во всем подчиняется
влиянию Витовта, так мне нужно привязать к себе прежде всего литовского
князя, чтоб посредством его овладеть и Ягайлом". Начались частые пересылки
между Сигизмундом и Витовтом, наконец положили свидеться в Луцке, куда
должен был приехать и Ягайло. В 1429 году был этот знаменитый съезд трех
коронованных лиц вместе со множеством вельмож польских, литовских и русских.
После празднеств начались совещания, и на одном из них император сказал
следующие слова: "Я понуждаю папу, чтоб он созвал собор для примирения с
гуситами и для преобразования церкви; отправлюсь туда сам, если он
согласится; если же не согласится, созову собор собственною моею властию. Не
должно пренебрегать также и соединением с греками, потому что они исповедуют
одну с нами веру, отличаясь от нас только бородами да тем, что священники у
них женатые. Но этого, однако, не должно ставить им в порок, потому что
греческие священники довольствуются одною женою, а латинские держат их по
десяти и больше". Эти слова императора скоро были в устах всех русских,
которые превозносили его похвалами, к великой досаде католиков и поляков. Но
досада последних усилилась еще более, когда они узнали о главном предмете
совещаний между Сигизмундом и Витовтом: этот предмет был признание Витовта
независимым королем Литвы и Руси. Сигизмунд легко успел уговорить Ягайла
дать на это свое согласие, но сильное сопротивление, как следовало ожидать,
оказалось со стороны прелатов и вельмож польских, у которых из рук
вырывалась богатая добыча: Збигнев Олесницкий, епископ краковский, бывший
везде впереди по своему характеру и талантам, в полном собрании обратился к
Витовту с резкими словами, говоря, что при избрании Ягайла они
руководствовались только духовным благом литовцев, владения которых не могли
представить им ничего лестного, потому что были все почти опустошены и
разобраны соседними владельцами. Палатин краковский, Ян Тарновский, и все
другие шумно выразили свое согласие с речью Олесницкого.
Витовт, всегда скрытный, тут, однако, не мог удержать своего
неудовольствия, которое выразилось в отрывочных гневных восклицаниях. "Пусть
так! - сказал он, выходя из собрания, - а я все-таки найду средства сделать
по-моему". Поляки тогда обратились с упреками к своему королю: "Разве ты нас
за тем сюда позвал, чтобы быть свидетелями отделения от Польши таких знатных
владений?"
(Следовательно, Литва и Русь не были еще вконец опустошены и разобраны
соседними государями!!) Ягайло заливался слезами, благодарил их за верность,
клялся, что никогда не давал согласия Сигизмунду и Витовту на отделение
Литвы, что рад хоть сейчас бежать из Луцка, куда они сами назначат. И точно,
прелаты и паны польские собрались и уехали днем, а Ягайло побежал за ними в
ночь. Витовта сильно раздосадовало это поспешное бегство поляков и короля
их; однако крутые, решительные меры были не в характере Витовта; зная
польское корыстолюбие, он начал обдаривать панов, чтобы как можно тише, без
помощи оружия, достигнуть своей цели.
На следующем сейме у поляков было положено - кроткими мерами отвлекать
Витовта от его опасного намерения. Послан был к нему в Литву все тот же
Збигнев Олесницкий, который истощил перед ним все свое красноречие. "Знай, -
говорил он Витовту, - что корона королевская скорее уменьшит твое величие,
чем возвысит: между князьями ты первый, а между королями будешь последний;
что за честь в преклонных летах окружить голову небольшим количеством золота
и дорогих камней, а целые народы окружить ужасами кровопролитных войн?" Но в
литовском князе Збигнев встретил достойного противника. "Никогда, - отвечал
ему Витовт, - у меня и в голове не было намерения стать независимым королем;
давно уже император убеждал меня принять королевский титул, но я не
соглашался. Теперь же сам король Владислав потребовал этого от меня; уступая
его мольбам, повинуясь его приказанию, я дал публично свое согласие, после
чего постыдно было бы для меня отречься от своего слова". Олесницкий
возвратился ни с чем, а между тем приближенные Витовта не переставали
убеждать своего князя привести как можно скорее к концу начатое предприятие.
Витовт писал к Ягайлу, укоряя его за то, что он взял назад свое согласие, и
за то, что хочет сделать народ литовский и князя его вассалами Польши; писал
и к императору с теми же жалобами. Поляки были в страшной тревоге; после
долгих совещаний положено было опять слать послов к Витовту, и опять
отправлен был Збигнев Олесницкий вместе с Яном Тарновским, палатином
краковским. Послы удивили Витовта предложением принять корону польскую,
которую уступает ему Ягайло, по старости лет уже чувствующий себя
неспособным к правлению. Витовт отвечал, что считает гнусным делом принять
польскую корону, отнявши ее у брата, и прибавил, что сам не станет более
добиваться королевской короны, но если ее пришлют ему, то не откажется
принять.
Между тем поляки действовали против намерений Витовта, и, с другой
стороны, они представили папе всю опасность, которою грозит католицизму
отделение Литвы и Руси от Польши, потому что тогда издревле господствовавшее
в этих странах православие опять возьмет прежнюю силу и подавит только что
водворившееся в Литве латинство. Папа, поняв справедливость опасения,
немедленно отправил к императору запрет посылать корону в Литву, а Витовту -
запрет принимать ее.
Получив папскую грамоту, Витовт в 1430 году написал прелатам и
вельможам польским, жалуясь им на короля Владислава, который чернит его пред
папою и другими владетелями католическими. В это время поляки были
встревожены вестию, что литовский князь взял с своих бояр присягу служить
ему против короля и королевства Польского, и снова Збигнев отправился в
Литву успокоить Витовта насчет папского послания и укорить в неприязненных
намерениях против Польши.
Витовт отвечал, что он взял присягу с своих и утвердил крепости вовсе
не с целию начать наступательные движения против Польши, но только для
предохранения себя от внезапного нападения врагов, ибо ему достоверно
известно, что гуситы беспрестанно добиваются от короля Владислава позволения
пройти чрез его области на Пруссию и на Литву, и король ему об этом ничего
не объявил. Збигневу нечего было отвечать на это. Между тем днем Витовтовой
коронации назначен был праздник Успения богородицы; но так как посланные от
Сигизмунда с короною опоздали к этому дню, то назначен был другой праздник -
Рождества богородицы, и приглашены были уже к этому торжеству многие
соседние владельцы, в том числе и внук Витовта, князь московский. Поляки
знали об этих приготовлениях и потому расставили сторожевые отряды по
границам, чтобы не пропускать Сигизмундовых послов в Литву. На границах
Саксонии и Пруссии схвачены были двое послов - Чигала и Рот, которые ехали к
Витовту с известием, что корона уже отправлена, и с грамотами, в силу
которых он получал право на королевский титул; за этими послами следовали
другие, знатнейшие и многочисленнейшие, везшие корону. Чтоб перехватить их,
отправилось трое польских вельмож с значительным отрядом, поклявшись
помешать отделению Литвы и Руси, хотя бы для перехвачения короны нужно было
ехать в самые отдаленные пределы. Послы, узнав об этом, испугались и
возвратились назад, к Сигизмунду.
Весть об этом так поразила Витовта, что сильно расстроила его здоровье;
однако больной старик еще не терял совершенно надежды как бы то ни было
успеть в своем намерении. Зная слабохарактерность Ягайла, он послал звать
его к себе в Вильну.
Ягайлу и самому очень хотелось поехать в Литву, не потому, что он питал
сильную привязанность к родной стране, а потому, что в ней всего лучше
удовлетворял он своей страсти к охоте. Но польские прелаты и вельможи знали,
что если Ягайло раз свидится с Витовтом, то не будет в состоянии отказать
ему ни в чем; знали также, что Сигизмундовы послы убеждают Витовта
употребить при венчании корону, сделанную в Вильне, что не помешает
Сигизмунду признать его королем, и потому боялись отпустить Ягайла одного в
Литву, а приставили к нему Збигнева Олесницкого, на твердость которого
вполне полагались. Витовт принял двоюродного брата с большим торжеством; но
сам со дня на день становился все слабее и слабее, не переставая, однако,
требовать от Ягайла, чтобы тот согласился на его коронацию. Ягайло отвечал,
что он сам по себе рад дать согласие, да что ж ему делать, когда поляки
приставили к нему Збигнева, без согласия которого ничего нельзя сделать; что
прежде всего нужно как-нибудь размягчить этот камень. Витовт принялся
размягчать и просьбами и дарами, каких никто до сих пор не получал еще в
Литве, но Збигнев остался непреклонен. Тогда Витовт прибегнул к угрозам,
давая знать, что употребит все средства, рассыплет повсюду то самое золото,
раздаст те самые дары, которые были приготовлены для Збигнева, чтобы лишить
его краковской епископии. Но угрозы не испугали, а только ожесточили
Збигнева, и Витовт должен был оставить всякую надежду преклонить его на свою
сторону, а скоро тяжкая болезнь заставила его отложить все другие надежды.
Витовт умер 27 октября 1430 года; главною причиною смерти полагают тяжкую
скорбь о несбывшихся намерениях.
Не имея сыновей, Витовт сосредоточил все свои желания на удовлетворении
личного честолюбия, для чего так усиленно добивался венца королевского, и не
мог, по-видимому, в последнее пятилетие жизни заботиться о расширении своих
владений, которых некому было оставить. Несмотря на то, еще в 1425 году
Витовт посылал к великому магистру Ордена требовать помощи против Пскова,
магистр отказал, и Витовт почему-то отложил поход; в 1426 году он опять
послал за тем же к магистру; тот опять отвечал, что не может нарушить
крестного целования к псковичам; но на этот раз Витовт не стал дожидаться
союзников, объявил войну псковичам и по прошествии четырех недель и четырех
дней после объявления, в августе месяце, явился с полками литовскими,
польскими, русскими и татарскими под Опочкою, жители которой устроили мост
на канатах, под мостом набили кольев, а сами спрятались в крепости, чтобы
неприятелю показалась она пустою. Татарская конница, не видя никого на
стенах, бросилась на мост: тогда граждане подрезали канаты, и мост вместе с
татарами упал на колья, почти все неприятели лишились жизни, а которые
попались в плен, тех жестоко и позорно изувечили в городе и в таком виде
показали осаждающим. Витовт отошел от Опочки и осадил другой город -
Воронач, под которым стоял три недели, разбивая пороками стены. Вороначанам
стало очень тяжко, и они послали сказать в Псков: "Господа псковичи!
помогайте нам, думайте об нас, нам теперь очень тяжко!" Псковичи послали в
литовский стан своего посадника бить челом Витовту; но тот не принял
псковского челобитья.
Другой псковский посадник с 400 человек хотел пробраться в город
Котельну и засесть там, но был перенят по дороге 7000 литовцев и татар и
успел убежать в Котельну, потерявши 30 человек; в двух других стычках с
татарами жители псковских пригородов были счастливее. Между тем в одну ночь
случилось чудо страшное, говорит летописец: внезапно нашла туча грозная,
полился дождь, загремел гром, молния сверкала беспрестанно, и все думали,
что или от дождя потонут, или от молнии сгорят, или от грома камнями будут
побиты; гром был такой страшный, что земля тряслась, и Витовт, ухватясь за
шатерный столп, кричал в ужасе: "Господи помилуй!" Псковский летописец этой
грозе приписывает смирение Витовта, который дал перемирие вороначанам; но
летописец московский приводит другое обстоятельство: к Витовту приехал посол
из Москвы, князь Лыков, и сказал от имени великого князя Василия: "Зачем это
ты так делаешь вопреки договору?
Вместо того чтобы быть тебе со мною заодно, ты мою отчину воюешь и
пустошишь".
Витовт, послушавшись внука своего, заключил с псковичами мир; вместо
трех тысяч рублей взял с них только одну тысячу и пленников их отдал на
поруки, с условием, чтоб в известный срок они явились к нему в Вильну;
псковский летописец не говорит ничего о после московском и жалуется, по
обычаю, на новгородцев, которые не помогли Пскову ничем, ни словом, ни
делом, хотя их посол был все это время в стане у Витовта, и под Опочкою, и
под Вороначем. Когда срок ехать в Вильну с деньгами и пленными стал
приближаться, псковичи послали в Москву просить великого князя, чтоб
отправил к деду своих бояр бить челом за псковичей.
Московский посол поехал в Вильну вместе с псковскими, повезли деньги,
1000 рублей, и пленников; Витовт деньги взял, но пленников оставил у себя, и
посол московский не помог ничего своим посольством, говорит псковский
летописец: псковичи принуждены были опять послать посадника в Вильну и
выкупить пленных деньгами.
В 1428 году пришел черед и новгородцам: Витовт объявил им войну за то,
что они называли его изменником и пьяницею; новгородцы послали просить
помощи у псковичей, но те отвечали: "Как вы нам не помогли, так и мы вам не
поможем, да еще мы и договор заключили с Витовтом, что не помогать вам".
Великий князь московский также целовал крест Витовту, что не будет помогать
ни Новгороду, ни Пскову, а тверской князь отправил даже свои полки на помощь
Витовту. И вот Витовт пришел сначала к Вышгороду, а потом к Порхову с
пушками; была у него одна огромная пушка по имени Галка, которая наделала
много вреда и Порхову и Литве, потому что, разорвавшись, убила самого
мастера, воеводу полоцкого и много ратных людей и лошадей. Несмотря на то,
Порхов не мог долее держаться и заплатил за себя Витовту 5000 рублей; потом
приехали из Новгорода владыка с боярами и заплатили еще 5000 да тысячу за
пленных; сбирали это серебро по всем волостям Новгородским и за Волоком,
брали с 10 человек по рублю. "Вот вам за то, что называли меня изменником и
бражником", - сказал Витовт новгородцам, принимая у них деньги.
Смерть Витовта обрадовала многих и в Польше, и в Северо-Восточной Руси;
ей радовались и в Юго-Западной Руси те, которым дорого было свое и которые
видели ясно, что Витовт в своих честолюбивых стремлениях руководился одними
личными, корыстными целями. Их надежды давно уже были обращены на брата
Ягайлова, Свидригайла Олгердовича, который оказывал явное расположение к
православию и явную ненависть к Польше. Польские писатели изображают
Свидригайла человеком, преданным вину и праздности, непостоянным,
вспыльчивым, безрассудным, склонным на все стороны, куда ветер подует, и
находят в нем одно только доброе качество - щедрость. Но должно заметить,
что почти всех Гедиминовичей можно упрекать в непостоянстве, видя, с какою
легкостию изменяют они одной вере и народности в пользу другой, лишь бы
только эта измена вела к скорейшему достижению известной цели. Эта фамильная
черта Гедиминовичей равно поражает нас как в Ягайле, Свидригайле и Витовте,
так и в последнем из Гедиминовичей, Сигизмунде Августе, который точно так же
был равнодушен, точно так же колебался между католицизмом и протестантизмом,
как предки его колебались между католицизмом и православием.
Быть может, причина такому явлению заключалась в самом положении
литовского народа, который, не успев выработать для себя крепких основ
народного характера, пришел в столкновение с различными чуждыми и высшими
его народностями: к одной которой-нибудь из них он должен был при равняться,
не насильственно, однако, а с правом выбора.
По смерти Витовта Ягайло не мог противиться всеобщему желанию: русские
и литовские вельможи бросились к Свидригайлу и провозгласили его великим
князем.
Свидригайло ознаменовал свое вступление на отцовский стол тем, что
занял литовские замки от своего имени, с исключением Ягайлова, и тем
обнаружил намерение отложиться от Польши. Кипя гневом за прежние обиды и
гонения, он в резких словах укорял короля и его польских советников, грозя
им местию. Ягайло находился в самом затруднительном положении; эта
затруднительность еще более усилилась при известии, что поляки, услыхав о
смерти Витовта, внезапно захватили Подолию, вытеснив оттуда литовских
наместников. Свидригайло выходил из себя, грозил королю тюрьмою и даже
смертию, если поляки не возвратят Подолию Литве.
Тогда советники королевские решились умертвить Свидригайла и, запершись
в Вильне, держаться там до прибытия коронного войска. Но Ягайло никак не
соглашался на такую меру и почел за лучшее возвратить брату Подолию.
Свидригайло, обрадованный уступчивостию короля, утих и начал ласкаться
к брату; но вельможи польские были в отчаянии, что Подолия отходит от них,
стали придумывать средства, как бы помешать королевскому намерению, и
наконец нашли: тайным образом дали знать польскому коменданту Каменца, чтоб
он не слушался королевского повеления, не сдавал города Литве и заключил бы
в оковы Ягайловых и Свидригайловых посланных; комендант исполнил их желание.
В 1431 году Ягайло возвратился в Польшу; на Сендомирском сейме слабый
старик стал жаловаться на обиды от Свидригайла; негодование поляков было
усилено еще вестями, что Свидригайло не оставляет в покое ни Подолии, ни
других соседних областей; но они боялись действовать против литовского князя
вооруженною силою, зная сильную приверженность к нему русских, заподозривая
и короля своего в тайном доброжелательстве брату, и потому решились
попытаться сперва мирным путем склонить Свидригайла к уступке Подолии и к
признанию своей зависимости от Польши. Первое посольство их осталось без
успеха; при втором, выведенный из терпения дерзкими требованиями Яна Лутека
Бржеского, Свидригайло дал ему пощечину. В том же году (1431) Бржеский опять
приехал послом от Ягайла, опять говорил Свидригайлу те же речи, опять
получил от него пощечину, но теперь уже не был отпущен назад, а заключен в
тюрьму. Ягайло выступил с войском на Литву, хотя, как выражается польский
историк, горше смерти был ему этот поход против родной земли и родного
брата. Борьба между народностями, из которых одна посягала на права другой,
ведена была, как и следовало ожидать, с большим ожесточением: с обеих сторон
не было пощады пленникам, причем русские особенно изливали свою месть на
латинское духовенство. Жители Луцка с удивительным мужеством выдерживали
осаду от королевского войска; несмотря на то, по уверению польского
историка, город должен был бы скоро сдаться и война кончилась бы с выгодою и
честию для короля и королевства, если б тому не помешал сам Ягайло,
благоприятствовавший Свидригайлу и его подданным, с которыми поспешил
заключить перемирие, причем положен был срок и место для переговоров о
вечном мире. Король снял осаду Луцка, и русские торжествовали отступление
неприятеля тем, что разрушили все католические церкви в Луцкой земле.
Съезд для заключения вечного мира назначен был в Парчеве; но
Свидригайло не явился туда и не прислал своих уполномоченных. Тогда поляки,
не надеясь справиться с литовским князем открытою силою, решились выставить
ему соперника и возбудить междоусобие в собственных его владениях. Мы
видели, что Свидригайло держался русского народонаселения. Это возбуждало
неудовольствие собственно литовских вельмож, особенно тех, которые приняли
католицизм. Поляки воспользовались их неудовольствием и послали Лаврентия
Зоронбу в Литву с явным поручением от Ягайла к брату его - склонять
последнего к покорности - и с тайным поручением - уговаривать литовских
вельмож к свержению Свидригайла и к принятию к себе в князья Витовтова
брата, Сигизмунда Кейстутовича, князя стародубского.
Зоронба успел как нельзя лучше выполнить свое поручение: составлен был
заговор, с помощию которого Сигизмунд стародубский напал нечаянно на
Свидригайла и выгнал его из Литвы; но Русь (т. е. Малороссия), Смоленск и
Витебск остались верными Свидригайлу.
Сведав об изгнании Свидригайла из Литвы, король созвал вельмож и
прелатов для совещания о делах этой страны. Положено было отправить к
Сигизмунду полномочных послов, в числе которых находился Збигнев Олесницкий.
Сигизмунд с почестями принял посольство и подчинил себя и свое княжество
короне Польской. Такой поступок понятен: Сигизмунд собственными средствами
не мог держаться против Свидригайла; ему нужна была помощь Польши, авторитет
ее короля. Но понятно также, что подчинение Литвы Польше не могло доставить
Сигизмунду расположения многих литовцев, которые не хотели этого подчинения;
вот почему Сигизмунд скоро увидел, что окружен людьми, на верность которых
не может положиться; и хотя польский летописец видит в этом случае только
врожденное непостоянство литовцев, но мы имеем право видеть еще что-нибудь
другое, тем более что тот же самый летописец в один голос с летописцем
русским упрекает Сигизмунда в страшной жестокости и безнравственности.
Открыт был заговор на жизнь Сигизмунда, и главами заговора были двое
знаменитейших вельмож: Янут, палатин троцкий, и Румбольд, гетман литовский.
Янут и Румбольд вместе с другими соучастниками погибли под топором; но
ожесточение против Сигизмунда не уменьшилось: он не смел встретиться с
Свидригайлом в открытом поле, боясь измены своих.
В таком положении находились Литва и Юго-Западная Русь, когда в 1434
году умер король Ягайло. Поляки возвели на престол сына его Владислава, не
без смут, впрочем, и сопротивления со стороны некоторых вельмож. Но
перемена, совершившаяся в Польше, не изменила положения Литвы и Руси: здесь
по-прежнему шла борьба между Сигизмундом и Свидригайлом, по-прежнему
последний не хотел отказываться от прав своих на Литву и по-прежнему был
несчастлив на войне: войска его потерпели сильное поражение под Вилькомиром.
Но Сигизмунд недолго наслаждался своим торжеством: двое братьев, русские
князья Иван и Александр Чарторыйские составили новый заговор, вследствие
которого Сигизмунд лишился жизни.
По убиении Сигизмунда литовские вельможи разделились: одни хотели
видеть великим князем Владислава Ягайловича, короля польского; другие,
возвеличенные Сигизмундом, держались сына его Михаила; третьи, наконец,
хотели Свидригайла.
Король Владислав был в это время в большом затруднении: венгры выбрали
его на свой престол и просили поспешить приездом к ним, а между тем Литва
требовала также его присутствия и в противном случае грозила отделиться от
Польши. После долгих совещаний с польскими вельможами решено было, чтоб сам
Владислав поспешил в Венгрию для упрочения себе тамошнего престола, а в
Литву отправил вместо себя родного брата своего, молодого Казимира, не в
качестве, однако, великого князя литовского, а в качестве наместника
польского. Литовские и некоторые из русских вельмож вместе с Александром,
или Олельком, Владимировичем, князем киевским, внуком Олгердовым, приняли
Казимира, но никак не хотели видеть в нем наместника Владиславова и
требовали возведения его на великокняжеский престол; поляки, окружавшие
Казимира, никак не хотели согласиться на это требование, и тогда литовцы
против их воли провозгласили Казимира великим князем. Видя это, король