Страница:
- вследствие чего агаряне так восстали на нас; не явно ли, что за наши грехи
наводит их господь бог, да обратимся и покаемся?.. Быть может, некоторым
покажется неприятно написанное нами, быть может, найдут неприличным, что мы
рассказали события, не очень для нас лестные; но все сказанное нами клонится
к тому, чтоб удержать от зла, направить к добру. Мы написали это не в
досаду, не в поношение чье-либо, не из зависти к чести честных; мы пишем по
примеру начального летословца Киевского, который все события земские не
обинуясь показывает; да и первые наши властодержцы без гнева повелевали
описывать все, что ни случится доброго или недоброго в земле; хочешь, прочти
прилежно того великого Сильвестра Выдубицкого, без украшений писавшего при
Владимире Мономахе. Блага временные и вечные приобретаются не гневом и
гордостию, но простотою, умилением и смирением. Отцы наши безгневием,
простотою и смирением обрели блага настоящего и будущего века и нам предали;
мы же, поучаясь их примером, не преминули описать все приключившееся во дни
наши, да властодержцы наши прилежно внимают, избирая лучшее; юноши да
почитают старцев, и сами одни без опытнейших старцев да не самочинствуют в
земском правлении". Северный, теперь, как видно, московский, летописец
продолжает неприязненно смотреть на Новгород и его быт, очень неблагосклонно
отзывается о новгородцах, называя их людьми суровыми, непокорными, упрямыми
и вместе непостоянными, вечниками, крамольниками. Из научных понятий
летописца можем привести только следующее объяснение случаев, когда молния
убивает и когда нет: "Если молния происходит только от столкновения облаков,
то не вредит, проходит мимо и угасает, если же при столкновении облаков к
ним сойдет небесный свет огненный, пламевидный, и соединится с молниею, то
последняя спускается вниз, к земле, и сожигает все, к чему приразится".
Новгородская летопись отличается тем же самым характером, какой показан
был и прежде. Примету летописца находим в ней под 1230 годом: сказавши о
смерти юрьевского игумена Саввы, летописец прибавляет: "А дай бог молитва
его святая всем крестьяном и мне грешному Тимофею пономарю"; в других же
списках вместо этого имени читаем: "и мне грешному Иоанну попови". Под 1399
годом выказывается летописец-современник, принимавший теплое участие в
церкви Покрова на Зверинце.
В так называемой Новгородской четвертой летописи под 1384 годом при
описании вечевой смуты в Новгороде летописец говорит: "И стояху славляне по
князе, и звониша веча на Ярославли дворе по две недели, а здесе, на сей
стороне, три князи другое вече ставиша". Под 1418 годом опять виден
летописец-современник описанного события. При описании события 1255 года
летописец прямо дает знать, что он принадлежит к стороне меньших: "И побежа
Михалко из города к св. Георгию, како было ему своим полком уразити нашю
сторону". Если московский летописец неблагосклонно отзывается о новгородцах,
то и новгородский пользуется случаем сказать дурное о москвичах, упрекнуть
их в трусости; так, при описании Батыева нашествия читаем: "Москвичи же
побегоша, ничего же не видевше".
Мы упомянули о так называемой Новгородской четвертой летописи. Всякому
с первого же взгляда на нее будет ясно, что это название неправильно, ибо
означенная летопись есть довольно полный сборник разных летописей, в том
числе и Новгородской; но, конечно, он не может получить названия от одной
только составной части своей. Здесь под 1352 годом встречаем мы летописца
псковского, распространяющегося о моровой язве в его городе; под 1371 годом
встречаем летописца московского, который, рассказывая о сражении москвичей с
рязанцами, называет первых нашими, видим явные сшивки из разных летописей;
так, например, под 1386 годом два раза рассказано об одном и том же событии,
именно о походе смоленских князей под Мстиславль, сначала короче, а потом
пространнее; а под 1404 годом два раза рассказано о взятии Смоленска
Витовтом.
Мы видели, что в конце XIV и начале XV века распространилось мнение о
близком конце мира; мы видели, что новгородский владыка Иоанн в 1397 году
уговаривал новгородцев помириться с псковичами, представляя им, что уже
приходит последнее время. В этом отношении замечательно следующее место в
сборнике, носящем название Новгородской четвертой летописи, под 1402 годом:
"В великой пост, в марте месяце, являлось знамение на небеси: в вечернюю
зарю, на западе, звезда не малая в виде копья, а на верху у нее как луч
сиял. Это является ради наших грехов, преобразует и претит и велит нам
покаяться; смею сказать, сбывается слово евангельское: знамения на небеси
являются; встали и языки друг на друга: татары, турки, фряги, ляхи, немцы,
литва. Но что мне говорить о татарах и турках и прочих языках неверных и
некрещеных? Мы сами, называемые христиане, правоверные и православные, ведем
между собою брани и рати. Случается так: встает правоверный князь на
правоверного князя, на брата своего родного или на дядю и от вражды,
непокорения и гнева доходит дело до кровопролития. Воины, с обеих сторон
православные христиане, ратуют каждый по своем князе, волею и неволею; в
схватке секутся без милости: поднимает руку христианин на христианина, кует
копье брат на брата, острит меч приятель на приятеля, стрелами стреляет
ближний ближнего, сулицею прободает сродник сродника, племенник своего
племенника низлагает и правоверный единоверного рассекает, юноша седин
старческих не стыдится и раб божий раба божиего не пощадит".
Начало псковских летописей можно отнести ко второй четверти XIII века.
Относительно состава списков их, до нас дошедших, встречаем любопытное
указание в так называемой второй Псковской летописи под 1352 годом: "Бысть
мор зол во Пскове, и по селам, и по всей волости, хракотный: о сем
пространне обрящеши написано в Русском летописци". Это пространное известие
о море, написанное, как по всему видно, псковичом и современником, находится
во Псковской первой и в Новгородской четвертой летописи; но какая летопись
разумеется здесь под именем Русского летописца? Мы думаем только, что здесь
не может разуметься местная Псковская. Что касается характера Псковских
летописей, то рассказ их отличается особенным простодушием; при этом
замечаем в Псковских летописцах сильную привязанность к одним и тем же
обычным выражениям при описании известных событий. Легко заметить, на каких
отношениях сосредоточивается преимущественно участие летописца - на
отношениях к немцам ливонским и к Новгороду; мы заметили, что жалоба на
непособие от новгородцев служит постоянным припевом псковского летописца.
В северо-восточной летописи вообще в описываемое время, именно с конца
XIV века, замечаем важную перемену: годы мироздания перестают считаться с
марта и начинают считаться с сентября. Заметим и перемену в веществе
рукописей: с XIV века вместо пергамена стали употреблять бумагу, сделанную
из хлопчатой, и тряпичную.
На юго-западе во второй четверти XIII века славился певец Митуса,
которого летописец называет словутным и говорит, что он по гордости не хотел
служить князю Даниилу; Митуса находился, как видно, в службе владыки
перемышльского, ибо взят был в плен вместе со слугами последнего. До
литовского владычества юго-западные русские князья - Рюриковичи в любви к
книгам подражали, как видно, своим предшественникам: о Владимире
Васильковиче волынском читаем, что он говорил ясно от книг, потому что был
философ великий. Этот князь сам трудился над переписыванием книг: так,
говорится, что он сам списал Евангелие и Апостол, другие священные и
богослужебные книги велел переписывать и раздавал по церквам; молитвенник
купил за 8 гривен кун.
Что касается юго-западной, т. е. Волынской, летописи, то к сказанному
прежде мы должны прибавить теперь, что эта летопись любопытна отсутствием
хронологии, ибо годы, выставленные в дошедших до нас списках, выставлены
позднейшими переписчиками; первоначально же летопись составляла сплошной
рассказ, как это, например, ясно видно между годами 1259 и 1260. Для
объяснения этого служит следующее место летописи, находящееся под 1254
годом: "В та же лета, времени минувшу, хронографу же нужа есть писати все и
вся бывшая, овогда же писати в передняя, овогда же возступати в задняя;
чьтый мудрый разумеет; число же летом вде не писахом, в задняя впишем по
Антивохыйскым сором алумпиядам, грьцкыми же численицами, римськы же
високостом, якоже Евсевий и Памьфил, инии хронографи списаша от Адама до
Хрестоса; вся же лета спишем росчетше во заднья". Здесь слова "овогда же
(нужа) писати в передняя, овогда же возступати в задняя" показывают нам, что
летописец тяготился хронологическим порядком, который заставляет прерывать
нить однородных известий, понимал, что иногда нужно вести рассказ сплошь в
продолжение нескольких лет и потом опять возвращаться назад к другого рода
событиям. Должно прибавить также, что рассказ о кончине князя Владимира
Васильковича обличает современника-очевидца, писавшего в княжение преемника
Владимирова, Мстислава Даниловича; на это указывают следующие слова в
обращении к Владимиру: "Возстани, видь брата твоего, красящаго стол земли
твоея; к сему же вижь и благоверную свою княгиню, како благоверье держит по
преданью твоему". Касательно образованности волынского Летописца мы должны
заметить, что он знает Гомера; так, под 1232 годом читаем: "О лесть зла
есть! якоже Омир пишет, до обличенья сладка есть, обличена же зла есть".
Русский язык остался господствующим, письменным и правительственным, и после
утверждения власти князей литовских в Западной Руси. На русском же языке
продолжались писаться и летописи, следы которых можно отыскать в XIV веке:
до нас дошла летопись от первой половины XV века, в которой говорится, что
она есть сокращение древнейших; рассказ ее отличается особенною наивностию.
Мы окончили тот отдел русской истории, который по преимуществу носит
название древней истории; мы не можем расстаться с ним, не показавши его
общего значения, не показавши отношений его к следующему отделу, тем более
что теперь каждое слово наше будет находить подтверждение в преждесказанном,
читателю уже известном.
На великой Северо-Восточной равнине, на перекрестном открытом пути
между Европою и Азиею и между Северною Европою и Южною, т. е. между новою
Европою и старою, на пути из Варяг в Греки, основалось государство Русское.
"Земля наша велика и обильна",-сказали племена призываемым князьям; но они
не могли сказать, что великая и обильная страна их хорошо населена. То была
обширная, девственная страна, ожидавшая населения, ожидавшая истории: отсюда
древняя русская история есть история страны, которая колонизуется. Отсюда
постоянное сильное движение народонаселения на огромных пространствах: леса
горят, готовится богатая почва, но поселенец не долго на ней останется; чуть
труд станет тяжелее он идет искать нового места, ибо везде простор, везде
готовы принять его; земельная собственность не имеет цены, ибо главное дело
в населении. Населить как можно скорее, перезвать отовсюду людей на пустые
места, приманить всякого рода льготами; уйти на новые, лучшие места, на
выгоднейшие условия, в более мирный, спокойный край; с другой стороны
удержать население, возвратить, заставить других не принимать его - вот
важные вопросы колонизующейся страны, вопросы, которые мы встречаем в
древней русской истории. Народонаселение движется; славянский колонист,
кочевник-земледелец с топором, косою и плугом, идет вперед все к
северо-востоку, сквозь финских звероловов. От такой расходчивости,
расплывчатости, привычки уходить при первом неудобстве происходила
полуоседлость, отсутствие привязанности к одному месту, что ослабляло
нравственную сосредоточенность, приучало к исканию легкого труда, к
безрасчетливости, какой-то междоумочной жизни, к жизни день за день. Но
рассматриваемая нами страна не была колония, удаленная океанами от
метрополии: в ней самой находилось средоточие государственной жизни;
государственные потребности увеличивались, государственные отправления
осложнялись все более и более, а между тем страна не лишилась характера
страны колонизующейся: легко понять, какие трудности должно было встретить
государство при подчинении своим интересам интересов частных; легко понять
происхождение этих разного рода льготных грамот, жалуемых землевладельцам,
населителям земель.
Если колонизация имеет такое важное значение в нашей истории, то
понятно, как должно быть важно для историка направление колонизации, ибо это
направление будет вместе и направлением общего исторического движения.
Направление колонизации мы узнаем из первых строк летописца, который говорит
о движении славянских племен с юго-запада к северо-востоку, с берегов Дуная
к берегам Днепра и далее на север и восток. Таким образом, два племени,
которым принадлежит новая история Европы, славянское и германское, при
разделении между собою европейской почвы, будущей исторической сцены,
движутся путями противоположными: германское - от северо-востока к
юго-западу, славянское, наоборот, - от юго-запада к северо-востоку. Судьба
этих племен определилась означенным движением, определилась природою стран,
занятых вследствие движения, прежним бытом этих стран, их прежними
отношениями. Здесь прежде всего нам представляется вопрос, почему в древней
истории главного славянского государства, представителя славянских
государств по могуществу и самостоятельности, мы замечаем движение именно на
северо-восток? Если германские племена при своем западном движении разрушили
Западную Римскую империю, поселились в ее областях, основали здесь отдельные
государства, то почему же славянские племена при восточном движении не
разрушили Восточной Римской империи и не основали на ее развалинах новых
государств? Почему вместо юго-восточного направления они приняли
северо-восточное? Причин тому много.
При движении своем к юго-востоку славяне должны были сталкиваться со
стремительным движением азиатских племен, прорывавшихся чрез Каспийские
ворота, по нынешней Южной России к западу. Известны движения гуннов, аваров
и судьба народов, которые подпадали их натиску. От среднего Днепра
славянским племенам нельзя было двигаться к югу и юго-востоку; оставалось
только направление северо-восточное, и мы видим, что племена от среднего
Днепра двигаются в этом направлении к Десне, к Оке; по и здесь даже они не
безопасны от азиатцев - и здесь они принуждены были платить дань коз арам. С
другой стороны, однако, мы видим славянские племена на Нижнем Дунае, видим
славянское народонаселение и гораздо южнее, на Балканском полуострове; но
славяне здесь не господствуют, Восточная империя держится, на что есть также
свои причины: во-первых, здесь империя была еще крепка, здесь были собраны
все остальные жизненные силы ее, благодаря которым она и просуществовала до
половины XV века; раньше этого времени ее не могли разрушить ни готфы, ни
аравитяне; славяне были ближе, но у них не было достаточных сил. Азиатские
народы, стремившиеся с востока на запад, постоянно разрезывали славян, мы
видели, как азиатцы оттолкнули русских славян от юга и заставили их взять
для своего движения северо-восточное направление; западных славян
задерживали немцы; таким образом, к Нижнему Дунаю, на Балканский полуостров
не приходили постоянно, новые массы славянских племен, которые бы теснили
одни других, заставляя преждепришедших двигаться вперед, как это было на
западе у германских племен. Мы видели, как мадьяры окончательно разрезали
чехо-моравских славян от иллирийских нижнедунайских, порвали связь между
ними, начинавшуюся было посредством народной славянской церкви. Основание
Русского государства на великом восточном пути из Балтийского моря в Черное,
соединение под одною властию славянских племен, живших по этому пути и
около, могло, по-видимому, переменить дела на Востоке: лодки Олега являются
под Константинополем, Святослав поселяется на Дунае. Но судьба Святослава
показала ясно, что первые русские князья не могли иметь для Восточной
империи того значения, какое Одоакры и Кловисы имели для Западной;
славянские племена, вошедшие в состав Русского государства, раскинулись
широко и привольно по огромной Северо-Восточной равнине Европы; они не
получали никакого толчка с севера и северо-востока, ничто не побуждало их
покидать землю великую и обильную и отправляться искать новых земель, как то
делывали германские племена на западе; ничто не побуждало их предпринимать
стремительного движения целыми массами с севера на юг, и Святослав вовсе не
был предводителем подобных масс: он оставил назади громадное владение,
редкое население которого вовсе не хотело переселяться на юг, хотело, чтоб
князь жил среди него и защищал его от диких степных орд. "Ты, князь, чужой
земли ищешь; а нас здесь чуть не взяли печенеги",- говорят киевляне в
предании, знак, что у киевлян была своя земля, а чужой искать они не хотели.
Святослав был предводителем только небольшой дружины, которая, несмотря на
всю свою храбрость, не могла произвести никакого важного переворота на
Балканском полуострове. Вытесненный Цимисхием с берегов Дуная, Святослав
погиб в степи от печенегов - знак, что, с одной стороны, империя имела еще
довольно сил, чтоб отбиться от князей новорожденной Руси, а с другой
стороны, степные варвары по-прежнему отрезывали северо-восточных славян от
империи; и действительно, мы знаем, с какими трудностями и опасностями
вначале и после сопряжено было сообщение Руси с Византиею вследствие того,
что печенеги, половцы, татары стояли между ними. Следствием столкновения
первых русских князей с Византиею было не разрушение империи, но принятие
христианства Русью из Византии: мы видели, какое великое влияние при
образовании Русского государства имело церковное предание, заимствованное из
Византии.
Таким образом, и после основания Русского государства, т. е. после
соединения восточных славянских племен, главное направление движения
оставалось прежнее, т. е. с юго-запада на северо-восток, потому что
юго-восточная часть великой равнины по-прежнему занята кочевыми азиатскими
ордами, на которые новорожденная Русь не в силах предпринимать
наступательное движение. Правда, вначале, когда средоточие правительственной
деятельности утвердилось в Днепровской области, мы замечаем в князьях
стремление переводить народонаселение с севера на юг, населять людьми севера
южные украинские города, долженствовавшие защищать Русь от степных варваров.
Но скоро господствующие обстоятельства взяли свое: степная украйна, область
Днепровская, подвергается постоянным, сильным опустошениям от кочевников; ее
города пусты: в них живут псари да половцы, по отзыву самих князей; куда же
было удалиться русским людям от плена и разорения? Конечно, не на
юго-восток, прямо в руки к половцам; конечно, не на запад, к иноверным
ляхами венграм; свободный путь оставался один - на северо-восток: так,
Ростовская, изначала финская, область получила свое славянское население. Мы
видели, как северные князья воспользовались приплывом народонаселения в свою
область; мы видели, какое значение в русской истории имела колонизация
севера, совершившаяся в историческое же время под влиянием, под
распоряжением князей.
Так было в XII веке; в XIII и последующих веках побуждения,
заставлявшие народонаселение двигаться от юго-запада к северо-востоку,
становятся еще сильнее; с юго-востока - татары, с запада - литва; крайний
северо-восток, еще не подвластный русским князьям, населенный зырянами и
вогуличами, не привлекателен и опасен для поселенцев невоинственных, идущих
небольшими массами; таким образом, теперь с востока, юга и запада население,
так сказать, сгоняется в средину страны, где на берегах Москвы-реки
завязывается крепкий государственный узел. Мы видели, как московские князья
воспользовались средствами, полученными от увеличившегося населения их
области, как умели доставить этой области безопасность и тем более привлечь
в нее насельников, как Москва собрала около себя Северо-Восточную Русь.
Таков был в общих чертах ход древней русской истории. Уже давно, как
только начали заниматься русскою историею с научною целию, подмечены были
главные, особенно выдающиеся в ней события, события поворотные, от которых
история заметно начинает новый путь. На этих событиях начали останавливаться
историки, делить по ним историю на части, периоды; начали останавливаться на
смерти Ярослава 1, на деятельности Андрея Боголюбского, на сороковых годах
XIII века, на времени вступления на московский престол Иоанна Калиты, на
смерти Василия Темного и вступлении на престол Иоанна III, на прекращении
старой династии и восшествии новой, на вступлении на престол Петра Великого,
на вступлении на престол Екатерины II. Некоторые писатели из этих важных
событий начали выбирать наиболее, по их мнению, важные: так явилось деление
русской истории на три больших отдела: древнюю - от Рюрика до Иоанна III,
среднюю - от Иоанна III до Петра Великого, новую - от Петра Великого до
позднейших времен; некоторые были недовольны этим делением и объявили, что в
русской истории может быть только два больших отдела: история древняя - до
Петра Великого и новая - после него.
Обыкновенно каждый новый писатель старался показать неправильность
деления своего предшественника, обыкновенно старался показать, что и после
того события, при котором предшествующий писатель положил свою грань,
продолжался прежний порядок вещей, что, наоборот, перед этою гранью мы видим
явления которыми писатель характеризовал новый период и т. д. Споры
бесконечные, ибо в истории ничто не оканчивается вдруг и ничто не начинается
вдруг; новое начинается в то время, когда старое продолжается.
Но мы не будем продолжать этих споров, мы не станем доказывать
неправильности деления предшествовавших писателей и придумывать свое
деление, более правильное.
Мы начнем с того, что объявим все эти деления правильными; мы начнем с
того, что признаем заслугу каждого из предшествовавших писателей, ибо каждый
в свою очередь указывал на новую сторону предмета и тем способствовал
лучшему пониманию его. Все эти деления и споры о правильности того или
другого из них были необходимы в свое время, в первое время занятия
историею: тут необходимо, чтобы легче осмотреться, поскорее разделить
предмет, поставить грани по более видным, по более громким событиям; тут
необходим сначала внешний взгляд, по которому эти самые видные, громкие
события и являются исключительными определителями исторического хода,
уничтожающими вдруг все старое и начинающими новое. Но с течением времени
наука мужает, и является потребность соединить то, что прежде было
разделено, показать связь между событиями, показать, как новое проистекло из
старого, соединить разрозненные части в одно органическое целое, является
потребность заменить анатомическое изучение предмета физиологическим.
Впервые обыкновенно останавливаются на половине XI века, на смерти
Ярослава I; здесь полагают грань между первым и вторым периодом русской
истории. Грань поставлена совершенно правильно; но какая же непосредственная
связь между первым и вторым периодами, как второй произошел из первого? В
XVIII веке в первом периоде видели Русь рождающуюся, во втором -
разделенную; связи между периодами не было показано, но удачные названия по
крайней мере указывали на естественную связь между рождением и разделением.
Позднейшие писатели, однако, не воспользовались этими удачными названиями:
они старались уничтожить всякую мысль о связи, естественном переходе, мысль,
случайно выразившуюся в названиях, опровергая последние как неправильные.
"Век св. Владимира был уже веком могущества и славы, а не рождения, -
объявили они. - Государство (в первый период), шагнув в один век от колыбели
своей до величия, слабело и разрушалось более трехсот лет (во второй
период)". Читая эти слова, мы невольно начинаем думать, что имеем дело с
Ассириею, Вавилониею, Мидиею, теми восточными государствами, которые, шагнув
внезапно от колыбели до величия, начинали потом разрушаться; и каково же
должно быть наше удивление, когда после узнаем, что государство, о котором
идет речь, после трехсотлетнего разрушения вдруг опять обновилось и явилось
могущественнее прежнего! Потом первому периоду дали название норманского,
второму - удельного; в первом выставили на главный план норманнов, все
явления приписали их деятельности; во втором - разделение России на части,
борьбу между князьями, владельцами этих частей. Но мы спросим: какая же
связь между норманским и удельным периодами? Как второй произошел из
первого?
Некоторые писатели попытались было указать на связь между норманизмом и
уделизмом, объявив, что удельная система, те княжеские отношения, какие мы
видим во время ее господства, были заимствованы от норманнов, - попытка
похвальная, но вполне неудачная, потому что ни у скандинавов, ни вообще у
наводит их господь бог, да обратимся и покаемся?.. Быть может, некоторым
покажется неприятно написанное нами, быть может, найдут неприличным, что мы
рассказали события, не очень для нас лестные; но все сказанное нами клонится
к тому, чтоб удержать от зла, направить к добру. Мы написали это не в
досаду, не в поношение чье-либо, не из зависти к чести честных; мы пишем по
примеру начального летословца Киевского, который все события земские не
обинуясь показывает; да и первые наши властодержцы без гнева повелевали
описывать все, что ни случится доброго или недоброго в земле; хочешь, прочти
прилежно того великого Сильвестра Выдубицкого, без украшений писавшего при
Владимире Мономахе. Блага временные и вечные приобретаются не гневом и
гордостию, но простотою, умилением и смирением. Отцы наши безгневием,
простотою и смирением обрели блага настоящего и будущего века и нам предали;
мы же, поучаясь их примером, не преминули описать все приключившееся во дни
наши, да властодержцы наши прилежно внимают, избирая лучшее; юноши да
почитают старцев, и сами одни без опытнейших старцев да не самочинствуют в
земском правлении". Северный, теперь, как видно, московский, летописец
продолжает неприязненно смотреть на Новгород и его быт, очень неблагосклонно
отзывается о новгородцах, называя их людьми суровыми, непокорными, упрямыми
и вместе непостоянными, вечниками, крамольниками. Из научных понятий
летописца можем привести только следующее объяснение случаев, когда молния
убивает и когда нет: "Если молния происходит только от столкновения облаков,
то не вредит, проходит мимо и угасает, если же при столкновении облаков к
ним сойдет небесный свет огненный, пламевидный, и соединится с молниею, то
последняя спускается вниз, к земле, и сожигает все, к чему приразится".
Новгородская летопись отличается тем же самым характером, какой показан
был и прежде. Примету летописца находим в ней под 1230 годом: сказавши о
смерти юрьевского игумена Саввы, летописец прибавляет: "А дай бог молитва
его святая всем крестьяном и мне грешному Тимофею пономарю"; в других же
списках вместо этого имени читаем: "и мне грешному Иоанну попови". Под 1399
годом выказывается летописец-современник, принимавший теплое участие в
церкви Покрова на Зверинце.
В так называемой Новгородской четвертой летописи под 1384 годом при
описании вечевой смуты в Новгороде летописец говорит: "И стояху славляне по
князе, и звониша веча на Ярославли дворе по две недели, а здесе, на сей
стороне, три князи другое вече ставиша". Под 1418 годом опять виден
летописец-современник описанного события. При описании события 1255 года
летописец прямо дает знать, что он принадлежит к стороне меньших: "И побежа
Михалко из города к св. Георгию, како было ему своим полком уразити нашю
сторону". Если московский летописец неблагосклонно отзывается о новгородцах,
то и новгородский пользуется случаем сказать дурное о москвичах, упрекнуть
их в трусости; так, при описании Батыева нашествия читаем: "Москвичи же
побегоша, ничего же не видевше".
Мы упомянули о так называемой Новгородской четвертой летописи. Всякому
с первого же взгляда на нее будет ясно, что это название неправильно, ибо
означенная летопись есть довольно полный сборник разных летописей, в том
числе и Новгородской; но, конечно, он не может получить названия от одной
только составной части своей. Здесь под 1352 годом встречаем мы летописца
псковского, распространяющегося о моровой язве в его городе; под 1371 годом
встречаем летописца московского, который, рассказывая о сражении москвичей с
рязанцами, называет первых нашими, видим явные сшивки из разных летописей;
так, например, под 1386 годом два раза рассказано об одном и том же событии,
именно о походе смоленских князей под Мстиславль, сначала короче, а потом
пространнее; а под 1404 годом два раза рассказано о взятии Смоленска
Витовтом.
Мы видели, что в конце XIV и начале XV века распространилось мнение о
близком конце мира; мы видели, что новгородский владыка Иоанн в 1397 году
уговаривал новгородцев помириться с псковичами, представляя им, что уже
приходит последнее время. В этом отношении замечательно следующее место в
сборнике, носящем название Новгородской четвертой летописи, под 1402 годом:
"В великой пост, в марте месяце, являлось знамение на небеси: в вечернюю
зарю, на западе, звезда не малая в виде копья, а на верху у нее как луч
сиял. Это является ради наших грехов, преобразует и претит и велит нам
покаяться; смею сказать, сбывается слово евангельское: знамения на небеси
являются; встали и языки друг на друга: татары, турки, фряги, ляхи, немцы,
литва. Но что мне говорить о татарах и турках и прочих языках неверных и
некрещеных? Мы сами, называемые христиане, правоверные и православные, ведем
между собою брани и рати. Случается так: встает правоверный князь на
правоверного князя, на брата своего родного или на дядю и от вражды,
непокорения и гнева доходит дело до кровопролития. Воины, с обеих сторон
православные христиане, ратуют каждый по своем князе, волею и неволею; в
схватке секутся без милости: поднимает руку христианин на христианина, кует
копье брат на брата, острит меч приятель на приятеля, стрелами стреляет
ближний ближнего, сулицею прободает сродник сродника, племенник своего
племенника низлагает и правоверный единоверного рассекает, юноша седин
старческих не стыдится и раб божий раба божиего не пощадит".
Начало псковских летописей можно отнести ко второй четверти XIII века.
Относительно состава списков их, до нас дошедших, встречаем любопытное
указание в так называемой второй Псковской летописи под 1352 годом: "Бысть
мор зол во Пскове, и по селам, и по всей волости, хракотный: о сем
пространне обрящеши написано в Русском летописци". Это пространное известие
о море, написанное, как по всему видно, псковичом и современником, находится
во Псковской первой и в Новгородской четвертой летописи; но какая летопись
разумеется здесь под именем Русского летописца? Мы думаем только, что здесь
не может разуметься местная Псковская. Что касается характера Псковских
летописей, то рассказ их отличается особенным простодушием; при этом
замечаем в Псковских летописцах сильную привязанность к одним и тем же
обычным выражениям при описании известных событий. Легко заметить, на каких
отношениях сосредоточивается преимущественно участие летописца - на
отношениях к немцам ливонским и к Новгороду; мы заметили, что жалоба на
непособие от новгородцев служит постоянным припевом псковского летописца.
В северо-восточной летописи вообще в описываемое время, именно с конца
XIV века, замечаем важную перемену: годы мироздания перестают считаться с
марта и начинают считаться с сентября. Заметим и перемену в веществе
рукописей: с XIV века вместо пергамена стали употреблять бумагу, сделанную
из хлопчатой, и тряпичную.
На юго-западе во второй четверти XIII века славился певец Митуса,
которого летописец называет словутным и говорит, что он по гордости не хотел
служить князю Даниилу; Митуса находился, как видно, в службе владыки
перемышльского, ибо взят был в плен вместе со слугами последнего. До
литовского владычества юго-западные русские князья - Рюриковичи в любви к
книгам подражали, как видно, своим предшественникам: о Владимире
Васильковиче волынском читаем, что он говорил ясно от книг, потому что был
философ великий. Этот князь сам трудился над переписыванием книг: так,
говорится, что он сам списал Евангелие и Апостол, другие священные и
богослужебные книги велел переписывать и раздавал по церквам; молитвенник
купил за 8 гривен кун.
Что касается юго-западной, т. е. Волынской, летописи, то к сказанному
прежде мы должны прибавить теперь, что эта летопись любопытна отсутствием
хронологии, ибо годы, выставленные в дошедших до нас списках, выставлены
позднейшими переписчиками; первоначально же летопись составляла сплошной
рассказ, как это, например, ясно видно между годами 1259 и 1260. Для
объяснения этого служит следующее место летописи, находящееся под 1254
годом: "В та же лета, времени минувшу, хронографу же нужа есть писати все и
вся бывшая, овогда же писати в передняя, овогда же возступати в задняя;
чьтый мудрый разумеет; число же летом вде не писахом, в задняя впишем по
Антивохыйскым сором алумпиядам, грьцкыми же численицами, римськы же
високостом, якоже Евсевий и Памьфил, инии хронографи списаша от Адама до
Хрестоса; вся же лета спишем росчетше во заднья". Здесь слова "овогда же
(нужа) писати в передняя, овогда же возступати в задняя" показывают нам, что
летописец тяготился хронологическим порядком, который заставляет прерывать
нить однородных известий, понимал, что иногда нужно вести рассказ сплошь в
продолжение нескольких лет и потом опять возвращаться назад к другого рода
событиям. Должно прибавить также, что рассказ о кончине князя Владимира
Васильковича обличает современника-очевидца, писавшего в княжение преемника
Владимирова, Мстислава Даниловича; на это указывают следующие слова в
обращении к Владимиру: "Возстани, видь брата твоего, красящаго стол земли
твоея; к сему же вижь и благоверную свою княгиню, како благоверье держит по
преданью твоему". Касательно образованности волынского Летописца мы должны
заметить, что он знает Гомера; так, под 1232 годом читаем: "О лесть зла
есть! якоже Омир пишет, до обличенья сладка есть, обличена же зла есть".
Русский язык остался господствующим, письменным и правительственным, и после
утверждения власти князей литовских в Западной Руси. На русском же языке
продолжались писаться и летописи, следы которых можно отыскать в XIV веке:
до нас дошла летопись от первой половины XV века, в которой говорится, что
она есть сокращение древнейших; рассказ ее отличается особенною наивностию.
Мы окончили тот отдел русской истории, который по преимуществу носит
название древней истории; мы не можем расстаться с ним, не показавши его
общего значения, не показавши отношений его к следующему отделу, тем более
что теперь каждое слово наше будет находить подтверждение в преждесказанном,
читателю уже известном.
На великой Северо-Восточной равнине, на перекрестном открытом пути
между Европою и Азиею и между Северною Европою и Южною, т. е. между новою
Европою и старою, на пути из Варяг в Греки, основалось государство Русское.
"Земля наша велика и обильна",-сказали племена призываемым князьям; но они
не могли сказать, что великая и обильная страна их хорошо населена. То была
обширная, девственная страна, ожидавшая населения, ожидавшая истории: отсюда
древняя русская история есть история страны, которая колонизуется. Отсюда
постоянное сильное движение народонаселения на огромных пространствах: леса
горят, готовится богатая почва, но поселенец не долго на ней останется; чуть
труд станет тяжелее он идет искать нового места, ибо везде простор, везде
готовы принять его; земельная собственность не имеет цены, ибо главное дело
в населении. Населить как можно скорее, перезвать отовсюду людей на пустые
места, приманить всякого рода льготами; уйти на новые, лучшие места, на
выгоднейшие условия, в более мирный, спокойный край; с другой стороны
удержать население, возвратить, заставить других не принимать его - вот
важные вопросы колонизующейся страны, вопросы, которые мы встречаем в
древней русской истории. Народонаселение движется; славянский колонист,
кочевник-земледелец с топором, косою и плугом, идет вперед все к
северо-востоку, сквозь финских звероловов. От такой расходчивости,
расплывчатости, привычки уходить при первом неудобстве происходила
полуоседлость, отсутствие привязанности к одному месту, что ослабляло
нравственную сосредоточенность, приучало к исканию легкого труда, к
безрасчетливости, какой-то междоумочной жизни, к жизни день за день. Но
рассматриваемая нами страна не была колония, удаленная океанами от
метрополии: в ней самой находилось средоточие государственной жизни;
государственные потребности увеличивались, государственные отправления
осложнялись все более и более, а между тем страна не лишилась характера
страны колонизующейся: легко понять, какие трудности должно было встретить
государство при подчинении своим интересам интересов частных; легко понять
происхождение этих разного рода льготных грамот, жалуемых землевладельцам,
населителям земель.
Если колонизация имеет такое важное значение в нашей истории, то
понятно, как должно быть важно для историка направление колонизации, ибо это
направление будет вместе и направлением общего исторического движения.
Направление колонизации мы узнаем из первых строк летописца, который говорит
о движении славянских племен с юго-запада к северо-востоку, с берегов Дуная
к берегам Днепра и далее на север и восток. Таким образом, два племени,
которым принадлежит новая история Европы, славянское и германское, при
разделении между собою европейской почвы, будущей исторической сцены,
движутся путями противоположными: германское - от северо-востока к
юго-западу, славянское, наоборот, - от юго-запада к северо-востоку. Судьба
этих племен определилась означенным движением, определилась природою стран,
занятых вследствие движения, прежним бытом этих стран, их прежними
отношениями. Здесь прежде всего нам представляется вопрос, почему в древней
истории главного славянского государства, представителя славянских
государств по могуществу и самостоятельности, мы замечаем движение именно на
северо-восток? Если германские племена при своем западном движении разрушили
Западную Римскую империю, поселились в ее областях, основали здесь отдельные
государства, то почему же славянские племена при восточном движении не
разрушили Восточной Римской империи и не основали на ее развалинах новых
государств? Почему вместо юго-восточного направления они приняли
северо-восточное? Причин тому много.
При движении своем к юго-востоку славяне должны были сталкиваться со
стремительным движением азиатских племен, прорывавшихся чрез Каспийские
ворота, по нынешней Южной России к западу. Известны движения гуннов, аваров
и судьба народов, которые подпадали их натиску. От среднего Днепра
славянским племенам нельзя было двигаться к югу и юго-востоку; оставалось
только направление северо-восточное, и мы видим, что племена от среднего
Днепра двигаются в этом направлении к Десне, к Оке; по и здесь даже они не
безопасны от азиатцев - и здесь они принуждены были платить дань коз арам. С
другой стороны, однако, мы видим славянские племена на Нижнем Дунае, видим
славянское народонаселение и гораздо южнее, на Балканском полуострове; но
славяне здесь не господствуют, Восточная империя держится, на что есть также
свои причины: во-первых, здесь империя была еще крепка, здесь были собраны
все остальные жизненные силы ее, благодаря которым она и просуществовала до
половины XV века; раньше этого времени ее не могли разрушить ни готфы, ни
аравитяне; славяне были ближе, но у них не было достаточных сил. Азиатские
народы, стремившиеся с востока на запад, постоянно разрезывали славян, мы
видели, как азиатцы оттолкнули русских славян от юга и заставили их взять
для своего движения северо-восточное направление; западных славян
задерживали немцы; таким образом, к Нижнему Дунаю, на Балканский полуостров
не приходили постоянно, новые массы славянских племен, которые бы теснили
одни других, заставляя преждепришедших двигаться вперед, как это было на
западе у германских племен. Мы видели, как мадьяры окончательно разрезали
чехо-моравских славян от иллирийских нижнедунайских, порвали связь между
ними, начинавшуюся было посредством народной славянской церкви. Основание
Русского государства на великом восточном пути из Балтийского моря в Черное,
соединение под одною властию славянских племен, живших по этому пути и
около, могло, по-видимому, переменить дела на Востоке: лодки Олега являются
под Константинополем, Святослав поселяется на Дунае. Но судьба Святослава
показала ясно, что первые русские князья не могли иметь для Восточной
империи того значения, какое Одоакры и Кловисы имели для Западной;
славянские племена, вошедшие в состав Русского государства, раскинулись
широко и привольно по огромной Северо-Восточной равнине Европы; они не
получали никакого толчка с севера и северо-востока, ничто не побуждало их
покидать землю великую и обильную и отправляться искать новых земель, как то
делывали германские племена на западе; ничто не побуждало их предпринимать
стремительного движения целыми массами с севера на юг, и Святослав вовсе не
был предводителем подобных масс: он оставил назади громадное владение,
редкое население которого вовсе не хотело переселяться на юг, хотело, чтоб
князь жил среди него и защищал его от диких степных орд. "Ты, князь, чужой
земли ищешь; а нас здесь чуть не взяли печенеги",- говорят киевляне в
предании, знак, что у киевлян была своя земля, а чужой искать они не хотели.
Святослав был предводителем только небольшой дружины, которая, несмотря на
всю свою храбрость, не могла произвести никакого важного переворота на
Балканском полуострове. Вытесненный Цимисхием с берегов Дуная, Святослав
погиб в степи от печенегов - знак, что, с одной стороны, империя имела еще
довольно сил, чтоб отбиться от князей новорожденной Руси, а с другой
стороны, степные варвары по-прежнему отрезывали северо-восточных славян от
империи; и действительно, мы знаем, с какими трудностями и опасностями
вначале и после сопряжено было сообщение Руси с Византиею вследствие того,
что печенеги, половцы, татары стояли между ними. Следствием столкновения
первых русских князей с Византиею было не разрушение империи, но принятие
христианства Русью из Византии: мы видели, какое великое влияние при
образовании Русского государства имело церковное предание, заимствованное из
Византии.
Таким образом, и после основания Русского государства, т. е. после
соединения восточных славянских племен, главное направление движения
оставалось прежнее, т. е. с юго-запада на северо-восток, потому что
юго-восточная часть великой равнины по-прежнему занята кочевыми азиатскими
ордами, на которые новорожденная Русь не в силах предпринимать
наступательное движение. Правда, вначале, когда средоточие правительственной
деятельности утвердилось в Днепровской области, мы замечаем в князьях
стремление переводить народонаселение с севера на юг, населять людьми севера
южные украинские города, долженствовавшие защищать Русь от степных варваров.
Но скоро господствующие обстоятельства взяли свое: степная украйна, область
Днепровская, подвергается постоянным, сильным опустошениям от кочевников; ее
города пусты: в них живут псари да половцы, по отзыву самих князей; куда же
было удалиться русским людям от плена и разорения? Конечно, не на
юго-восток, прямо в руки к половцам; конечно, не на запад, к иноверным
ляхами венграм; свободный путь оставался один - на северо-восток: так,
Ростовская, изначала финская, область получила свое славянское население. Мы
видели, как северные князья воспользовались приплывом народонаселения в свою
область; мы видели, какое значение в русской истории имела колонизация
севера, совершившаяся в историческое же время под влиянием, под
распоряжением князей.
Так было в XII веке; в XIII и последующих веках побуждения,
заставлявшие народонаселение двигаться от юго-запада к северо-востоку,
становятся еще сильнее; с юго-востока - татары, с запада - литва; крайний
северо-восток, еще не подвластный русским князьям, населенный зырянами и
вогуличами, не привлекателен и опасен для поселенцев невоинственных, идущих
небольшими массами; таким образом, теперь с востока, юга и запада население,
так сказать, сгоняется в средину страны, где на берегах Москвы-реки
завязывается крепкий государственный узел. Мы видели, как московские князья
воспользовались средствами, полученными от увеличившегося населения их
области, как умели доставить этой области безопасность и тем более привлечь
в нее насельников, как Москва собрала около себя Северо-Восточную Русь.
Таков был в общих чертах ход древней русской истории. Уже давно, как
только начали заниматься русскою историею с научною целию, подмечены были
главные, особенно выдающиеся в ней события, события поворотные, от которых
история заметно начинает новый путь. На этих событиях начали останавливаться
историки, делить по ним историю на части, периоды; начали останавливаться на
смерти Ярослава 1, на деятельности Андрея Боголюбского, на сороковых годах
XIII века, на времени вступления на московский престол Иоанна Калиты, на
смерти Василия Темного и вступлении на престол Иоанна III, на прекращении
старой династии и восшествии новой, на вступлении на престол Петра Великого,
на вступлении на престол Екатерины II. Некоторые писатели из этих важных
событий начали выбирать наиболее, по их мнению, важные: так явилось деление
русской истории на три больших отдела: древнюю - от Рюрика до Иоанна III,
среднюю - от Иоанна III до Петра Великого, новую - от Петра Великого до
позднейших времен; некоторые были недовольны этим делением и объявили, что в
русской истории может быть только два больших отдела: история древняя - до
Петра Великого и новая - после него.
Обыкновенно каждый новый писатель старался показать неправильность
деления своего предшественника, обыкновенно старался показать, что и после
того события, при котором предшествующий писатель положил свою грань,
продолжался прежний порядок вещей, что, наоборот, перед этою гранью мы видим
явления которыми писатель характеризовал новый период и т. д. Споры
бесконечные, ибо в истории ничто не оканчивается вдруг и ничто не начинается
вдруг; новое начинается в то время, когда старое продолжается.
Но мы не будем продолжать этих споров, мы не станем доказывать
неправильности деления предшествовавших писателей и придумывать свое
деление, более правильное.
Мы начнем с того, что объявим все эти деления правильными; мы начнем с
того, что признаем заслугу каждого из предшествовавших писателей, ибо каждый
в свою очередь указывал на новую сторону предмета и тем способствовал
лучшему пониманию его. Все эти деления и споры о правильности того или
другого из них были необходимы в свое время, в первое время занятия
историею: тут необходимо, чтобы легче осмотреться, поскорее разделить
предмет, поставить грани по более видным, по более громким событиям; тут
необходим сначала внешний взгляд, по которому эти самые видные, громкие
события и являются исключительными определителями исторического хода,
уничтожающими вдруг все старое и начинающими новое. Но с течением времени
наука мужает, и является потребность соединить то, что прежде было
разделено, показать связь между событиями, показать, как новое проистекло из
старого, соединить разрозненные части в одно органическое целое, является
потребность заменить анатомическое изучение предмета физиологическим.
Впервые обыкновенно останавливаются на половине XI века, на смерти
Ярослава I; здесь полагают грань между первым и вторым периодом русской
истории. Грань поставлена совершенно правильно; но какая же непосредственная
связь между первым и вторым периодами, как второй произошел из первого? В
XVIII веке в первом периоде видели Русь рождающуюся, во втором -
разделенную; связи между периодами не было показано, но удачные названия по
крайней мере указывали на естественную связь между рождением и разделением.
Позднейшие писатели, однако, не воспользовались этими удачными названиями:
они старались уничтожить всякую мысль о связи, естественном переходе, мысль,
случайно выразившуюся в названиях, опровергая последние как неправильные.
"Век св. Владимира был уже веком могущества и славы, а не рождения, -
объявили они. - Государство (в первый период), шагнув в один век от колыбели
своей до величия, слабело и разрушалось более трехсот лет (во второй
период)". Читая эти слова, мы невольно начинаем думать, что имеем дело с
Ассириею, Вавилониею, Мидиею, теми восточными государствами, которые, шагнув
внезапно от колыбели до величия, начинали потом разрушаться; и каково же
должно быть наше удивление, когда после узнаем, что государство, о котором
идет речь, после трехсотлетнего разрушения вдруг опять обновилось и явилось
могущественнее прежнего! Потом первому периоду дали название норманского,
второму - удельного; в первом выставили на главный план норманнов, все
явления приписали их деятельности; во втором - разделение России на части,
борьбу между князьями, владельцами этих частей. Но мы спросим: какая же
связь между норманским и удельным периодами? Как второй произошел из
первого?
Некоторые писатели попытались было указать на связь между норманизмом и
уделизмом, объявив, что удельная система, те княжеские отношения, какие мы
видим во время ее господства, были заимствованы от норманнов, - попытка
похвальная, но вполне неудачная, потому что ни у скандинавов, ни вообще у